за занавеской, там она после полуночи наверняка будет спать. Еще я обнаружил самовар. В случае чего - лишнее оправдание, если бодрствует. Чайку, мол, захотелось... - Нормально все обдумано. Грамотно. Прямо удивительно, Григорий Петрович, что вы в наркомы пошли, а не по другой линии. Ничуть не хуже получилось бы... - Талантливый человек, как известно, редко бывает талантлив в чем-то одном, - с усмешкой произнес Шестаков, отчетливо сознавая, что опять говорит не свои слова. Ну не знал он раньше такого количества афоризмов, без усилий соскакивающих с языка при каждом удобном случае. И, чтобы не углубляться в эту непонятную, а оттого и неприятную для него область, сказал Власьеву: - Давайте-ка сейчас соснем пару часиков, поскольку утомился я сегодня, а когда "умолкнет шумный день и на немые стогны града полупрозрачная наляжет ночи тень...", тогда и выйдем мы с вами на тропу войны... Отвернулся к стене, не ожидая ответных слов товарища, накрыл голову рукой и действительно заснул сразу же, не успев даже ощутить прелести погружения в предсонные грезы. Власьев еще раз удивленно хмыкнул и выключил лампу. Словно бы от внутреннего толчка, без всякого будильника, Шестаков вскинулся в два ночи. Сел на кровати, мгновенно перейдя в стадию бодрствования, хорошо отдохнувший и по-прежнему не испытывающий никаких сомнений. Осторожно пошевелил шпингалеты оконных рам, разрывая промазанные клейстером полоски газет, почти без шума открыл выходящее во двор окно номера. Подышал морозным воздухом и только потом разбудил напарника. По темному коридору второго этажа, мимо дверей, из-за которых доносился многоголосый храп не сдерживаемых никакими внутренними установками людей, они спустились в вестибюль. Власьев соответственно плану был полностью одет и держался позади наркома, который с двумя стаканами в руке, в расстегнутой гимнастерке без ремня шел спокойно, как человек, имеющий простую и понятную цель. Любовь Михайловна и в самом деле спала при свете маленького ночничка. Шестаков еще раз прислушался. Мало ли что - вдруг как раз сейчас одному из постояльцев приспичит выйти по нужде в расположенную далеко в глубине двора дощатую уборную. Однако ночную тишину не нарушал ни один посторонний звук, кроме осторожного похрапывания дежурной. Шестаков сделал Власьеву предостерегающий жест. Вначале они планировали провести операцию по-другому, в расчете посильнее запутать будущее следствие. Власьев должен был черным ходом выбраться во двор, потом постучать в дверь с улицы и, когда дежурная откроет, оглушить ее и связать. После чего спокойно делать свое дело. Но сейчас нарком (или направляющая его неведомая сила) увидел гораздо более простой и эффективный вариант. Зачем усложнять? Какое им, в конце концов, дело, начнется следствие или нет, падет подозрение на внезапно появившегося московского чекиста или заподозрят кого-то из местных грабителей? Они-то будут уже далеко, в очередной раз сменив личину... Шестаков, так же, как раньше у себя дома, подчиняясь не расчету, сделать который был просто не способен, а странному инстинкту, несильно, но резко хлестнул дежурную расслабленной кистью пониже правого уха. Заведомо зная, что вреда ей не причинит. Она потеряет сознание на полчаса, минут на сорок в крайнем случае. И не догадается, очнувшись, ни о чем. Просто заснула, а теперь проснулась. Шея, возможно, будет побаливать, так это часто бывает, если заснуть в неудобном положении. Сейф вдобавок хотя и был заперт, но ключ торчал в замке, что еще больше облегчало задачу. Он сбросил в портфель заранее отобранные два десятка паспортов, по преимуществу мужских, но и несколько женских для Зои, вместе с командировочными удостоверениями, быстро пролистал книгу регистрации приезжих. Он так и думал, Любовь Михайловна все же вписала на страницу директорского номера их фамилии. Очень педантичная женщина. Страницу он не вырвал, а аккуратно вырезал, чтобы ее отсутствие не сразу бросилось в глаза. Шестаков не знал, что разозленная его "дурой", злопамятная и в то же время осторожная женщина предприняла еще один шаг, имевший для многих людей трагические последствия... Деньги из кассы, пусть и небольшие, он тоже забрал. Так будет правдоподобнее для версии ограбления, если она все же возникнет. Осмотрелся. Тишина. Все получилось даже проще и удачнее, чем они рассчитывали. Может быть, для окончательной убедительности уронить на пол зажженную керосиновую лампу? А потом поднять шум и принять активное участие в тушении начавшегося пожара? Тогда несколько исчезнувших паспортов сочтут, конечно, погибшими в пламени и, выдав их владельцам справки для отделов милиции по месту жительства, навсегда о них забудут и в розыск, безусловно, не объявят. Нет, это уже лишнее. Дом сухой, полыхнет так, что половина постояльцев выскочить не успеет. - Все, - шепнул он Власьеву. - Уходим. Вы - через черный ход и ждите меня в переулке напротив. А я сейчас... Согласно предыдущему плану он вышел в вестибюль без пальто и шапки, вдобавок в номере остался вещмешок. Ему хватило трех-четырех минут, чтобы собраться и устранить все следы своего здесь пребывания. Шестаков открыл окно, перебросил ногу через подоконник, и тут из-за дома, с улицы, ударил выстрел, второй... Через секунду-другую ему ответила сразу серия - похоже, кто-то неприцельно расстрелял весь барабан. Шестаков успел с отчаянием подумать, что вот на тебе, опять вмешалась какая-то совершенно непредвиденная случайность, но не потерял самообладания, не кинулся, очертя голову, на звуки перестрелки. Он сначала разгреб сапогом снег в углу между забором и воротами, сунул туда портфель с документами и оружием и вещмешок и лишь потом, пригибаясь, мотнулся к калитке. На улице уже вовсю заливались милицейские свистки. Действительно, как это бывает даже в самым лучшим образом спланированных предприятиях, все погубил случай. Любовь Михайловна, несколько придя в себя после вызванной проверкой растерянности, выпив чашку чая с бубликами и сахаром в прикуску, вернула себе способность рассуждать по провинциальному здраво. Москва Москвой, а у них здесь и своя власть имеется. И позвонила местному уполномоченному НКВД, который как раз и занимался лицами, приезжими в город оборонного значения. Этот засидевшийся в сержантском звании особист поначалу значения сообщению дежурной не придал. Ну приехали из Москвы, ну проверяют соблюдение паспортного режима. Мало ли по какой линии? Хоть угрозыск, хоть инспекторское управление, а то и секретно политический... К нему предварительно не обратились? Ну и что? Они, может, в области все согласовали... Но по мере того, как все дневные, затянувшиеся уже и в ночь дела закончились, сомнения у Михаила Артемовича как-то активизировались. Что-то его обеспокоило, без определенной причины, но все же... Он сам набрал телефон гостиницы. - Как там твои постояльцы. Люба? - Закончили в бумажках ковыряться, спать пошли. Я их в "директорский" поселила. - А, ну ладно. Когда уехать собираются, не говорили? - Сказали, утром съедут... - Ну хорошо. Я утром, глядишь, подбегу. Надо же познакомиться с товарищами из центра. Сам же он, уже выходя из кабинета, вдруг передумал. Чего это утра ждать, мыслями всякими терзаться? Сейчас и забежать в "Дружбу", переговорить наскоро, по стаканчику с коллегами выпить, узнать, может, свежие новости от столичных коллег. Прихватил из тумбочки припасенные на всякий случай две бутылки, рассовал по карманам. Не торопясь, похрустывая сапогами по не успевшему еще утрамбоваться снегу на тротуаре, с удовольствием вдыхая морозный воздух, сержант поднялся по крутой улице к гостинице и вдруг увидел, как приоткрылась боковая дверь и из нее выскользнула темная фигура. Перебежала через дорогу и замерла у стены трехэтажного "инженерского" дома. Сержант тоже свернул в тень и, бесшумно ступая, приблизился. Шагов с пяти окликнул неизвестного: - Эй, ты чего тут? Стоять! Кто такой? Документы! Весь день напряженные нервы Власьева наконец не выдержали. Он шарахнулся в сторону, увидел, что человек в шинели расстегивает кобуру, и тоже выхватил свой "наган". - Ты что? А ну брось! - вскрикнул сержант, и в этот момент Власьев выстрелил навскидку. Если и задел уполномоченного, то легко, потому что тот сразу же ответил беглым огнем. Пули завизжали рикошетами от кирпичной стены. Но второй выстрел Власьева был точен. Пуля ударила в лоб, и сержант, раскинув руки, рухнул навзничь, ломая окружающие палисадник перед домом хилые кустики. И надо же было так случиться, что из расположенного на полквартала ниже райотдела милиции как раз сейчас выходил на улицу дежурный наряд постовых. Когда Шестаков выбежал из ворот, бой разгорелся нешуточный. Власьев, не сообразив в растерянности, что лучше всего выбросить револьвер и юркнуть куда-нибудь в темный закоулок, бросился бежать через пустырь в сторону массивного двухэтажного здания больницы, на ходу оборачиваясь и стреляя из-под руки навскидку. Милиционеры, ребята явно неробкого десятка, к тому же куда лучше знающие местность, рванули следом, прикрываясь стволами деревьев и тоже постреливая. Одновременно они успевали оглушительно свистеть в свои костяные свистки, им отвечали постовые с окрестных улиц, на эти тревожные сигналы стали сбегаться верные помощники власти - дворники и сторожа. Шестаков, очутившись на улице, мгновенно оценил ситуацию - ему хватило для этого той секунды, когда спрыгнувший с крыльца мужик, неизвестно за кого принявший наркома, замахал руками, показывая направление: - Туда, туда он побежал, я видел!!! Похоже, шанс выручить Власьева есть только один. Поднять здесь, на улице, отвлекающую стрельбу, потом этим вот двором, наперерез милиционерам, застрелить ли их, или просто вырубить врукопашную, и - бегом, мимо больницы, в рощицу, оттуда вниз по косогору, где у речки начинается настоящий лес. Пересидеть до утра, а потом и... Почти все у него получилось. Набрав невероятную скорость, он сумел догнать приотставшего милиционера, не останавливаясь, взмахом руки сбил его с ног, чуть было не достал и второго. Но уж пришла беда - отворяй ворота! Шестаков зацепился ногой за какую-то не замеченную в темноте железку, упал и чуть не закричал от острой боли в ноге. Почти сразу же набежали со всех сторон еще какие-то люди. Откуда ночью - и столько? - недоуменно-отстраненно подумал он. А тут были, кроме милиционеров, и дежурные фельдшера, и кочегары из больничной котельной, привлеченные шумом (Власьев, не зная местности, забежал как раз в тупик между корпусом стационара, котельной и забором станции "Скорой помощи"). Навалились, хекая и матерясь, заломили за спину руки, отняли "наган", поволокли через двор по хрустящему шлаку. Он постанывал от боли в ноге, пытался выпрямиться и напрягал плечи, старался что-то объяснить, еще не веря, что все кончено и впереди допрос, камера, а уже, может быть, завтра - Москва и подвалы Лубянки. "Как же глупо все, Господи, как глупо", - билась в голове мысль. Следом, как он понял, волокли и Власьева. Вдруг, уже на ступеньках райотдела, пришло озарение. Как тогда, в Кронштадтской ЧК. И вместе о ним вернулось спокойствие и даже кураж. Только вот нога болела все сильнее и, кажется, от колена вниз трикотажные кальсоны набухали мокрым и горячим. ГЛАВА 24 Следователь не врал Буданцеву, не "брал его на пушку", когда называл Шадрина "разоблаченным врагом народа". Вернувшись от Сталина и пережив короткий, но бурный взрыв бешенства, смешанного с паникой, Ежов в три глотка выхлестал свой непременный стакан водки и несколько пришел в себя. Интересной все же личностью был Николай Иванович. По-своему - феноменальной. Совершенно необразованный, почти что малограмотный, он в течение десяти послереволюционных лет делал медленную, незначительную по тогдашним меркам карьеру. И вдруг начался стремительный, ничем разумным не объяснимый взлет. За каких-то три года из завотделом провинциального обкома партии он превратился в секретаря ЦК ВКП(б), а потом так же внезапно занял вдобавок место дотоле всесильного Ягоды. Наркомвнудел Генрих Ягода, конечно, тоже был далеко не сахар, но все же проработал в ВЧК-ГПУ - НКВД почти полных два десятка лет и в своем деле кое-что понимал. А Ежов... Щуплый карлик с незначительным лицом, привинтив к петлицам маршальские звезды Генерального комиссара, развернулся на славу. Что бы там ни говорили, а всего лишь за год практически уничтожить годами складывавшуюся систему госбезопасности и создать на развалинах абсолютно новую, не менее эффективную тайную полицию, пусть и иначе ориентированную - это надо уметь! Причем статистические данные показывают, что образовательный уровень вновь принятых сотрудников центрального аппарата вырос почти вдвое в сравнении с 1936 годом. И поставленные перед ним задачи, какими бы они ни были, возрожденный НКВД решал более чем успешно. Примитивному дураку и алкоголику (каким Ежов тоже был) сие вряд ли под силу. Успокоившись, нарком вызвал своего первого заместителя, комкора Фриновского. Ввел его в курс дела. - Понимаешь, Михаил, что с нами будет, если мы не отыщем этого долбанного Шестакова? Фриновский понимал. Возможно, даже лучше, чем сам Ежов. Не впадая в панику - всю жизнь проходил по лезвию, рискуя головой едва ли не ежедневно, задал вопрос: - А как? Соображения есть? - Откуда им взяться? Для того и позвал. Два часа тебе времени. Пройдись по всей цепочке. Кто первый узнал, почему лично мне сразу не доложили, что сейчас делается и по чьему распоряжению. Тут ведь целое гнездо недобитков просматривается. Нас с тобой топят. И вот еще узнать бы, что за военюрист у Хозяина сидел. Наверняка он на меня настучал, паскуда! Из чьего ведомства - Ульриха, Вышинского? Все узнай и мне доложи. А я пока немного отдохну. Через два часа, минута в минуту, Фриновский возвратился. Отследить действия связки Шадрин - Заковский труда не составило. На то в распоряжении Фриновского было целых два мощных подразделения: секретно-политический и 6-й (чекработа в органах внутренних дел) отделы. - Нет, ну какая сволочь! - вновь разбушевался Ежов, имея в виду - Заковского. - Немедленно его сюда! Разговор получился скандальный и трудный для Ежова. Старый чекист и разведчик, Заковский знал себе цену, с первых же слов наркома все понял и перешел в контратаку. - А меня кто-нибудь в известность ставил? Я сам все узнал, по собственным каналам, И что мне оставалось делать? Вдруг это грандиозная провокация троцкистов, гестапо, я знаю, чья еще? Контрразредка - мой участок. Руководство не в курсе, опергруппа уничтожена, непосредственный начальник, майор Шадрин, ничего не знает, начальник отделения, который и послал группу, застрелился или ему помогли, концы рубят. Я принял решение и начал действовать! - Ты мне мозги не засерай - кричал в ответ Ежов. - Почему не доложил немедленно? Кто нарком - ты или я? Под меня, сука, роешь! Сам узнал, сам раскрыл, сам доложил, а я в говне?! Может, и Сталину ты настучал? - А ты на меня не ори! - расчетливо психанул и Заковский. Ему сейчас выгодно было перевести дело в план бытовой склоки. - Я в разведке с двадцатого года работаю, и лучше вас всех дело знаю. Нечего было среди своих тень на плетень наводить. Прикажи мне лично с самого начала, я бы такого облома не допустил, на работе бы его взял, тепленького. Фриновский курил у окна, не желая ввязываться, но на ус мотал. Или вывернется сейчас соперник, да и всех их за собой из могилы вытащит, или всем конец. Только ему - раньше. - Ладно, закончили, - понимая формальную правоту заместителя, Ежов утих. - Но почему все-таки не доложил сразу, ни мне, ни Михаилу? - Сделал бы - доложил. Чего зря болтать, гнать волну? У вас своих дел невпроворот. Я и взял на себя, потому что увидел - день прошел, и никто не поинтересовался в тюрьме, привезли Шестакова или нет. Так и подумал - не сверху инициатива идет, сбоку откуда-то. А это уж чисто моя епархия. - Ладно, ладно, - повторил Ежов. - Все свои наработки передай Михаилу. Он закончит. А Шадрина придется арестовать. Он ближе всех стоит. Не заговор, так преступная халатность. Разберемся. Заковский понял, что спорить дальше - бесполезно. Шадрина ему не вытянуть. По крайней мере - сейчас. И правильнее всего будет озаботиться собственным спасением, если успеет. Дело осложнялось еще и тем, что Заковский ввязался в него, действительно исходя из профессиональных соображений, ну и, само собой, из желания подсидеть Ежова, о подлинной же подоплеке понятия не имел. В противном случае не отступил бы так легко. Валентин был свидетелем всего происходящего. Нынешний поворот событий его огорчил. В том смысле, что теперь поиск Шестакова значительно осложнялся. Придут новые люди, к которым у него нет подходов. Да и профессионализма снова будет на порядок меньше. Зато в перспективе облегчается задача устранения Ежова, который самим фактом своего существования мешал Лихареву. Это хорошо, но Шестаков сейчас важнее. А детекторы излучение матрицы опять потеряли. Слишком далеко уехал нарком, или... То, что дела после вмешательства Ежова пойдут хуже, подтвердилось в этот же день. После ареста Шадрина начали рваться и тщательно выстроенные им, и замкнутые только на него цепочки взаимодействия разных служб наркомата. Так, например, бесследно ушло в песок сообщение транспортного сержанта о появлении в поезде подозрительных людей с документами чекистов. И сам Лихарев, занятый кремлевскими делами и наблюдением за Ежовым, прозевал долгий, почти трех часовой, пеленг, вновь пойманный "шаром", когда Шестаков оказался в зоне его досягаемости. Запись об этом важнейшем событии Валентин прочитал только утром. Вот когда ему позарез потребовался Буданцев. Как же прав был сыщик, предположив, что нарком никуда не делся, скрывается в ближнем Подмосковье. Совсем недавно Шестаков находился не дальше тридцати километров от центра города, и - снова исчез. Но теперь уже вряд ли надолго. Но! Буданцев арестован вместе с Шадриным, непонятно, впрочем, для чего. Сыщик ведь просто инструмент. В руках Ежова он способен работать ничуть не хуже, чем по поручению Шадрина. На месте Ежова следовало бы, наоборот, пригласить его на беседу, еще раз подчеркнуть важность дела, намекнуть на возможное поощрение и повышение по службе. Нет, "осел останется ослом, хоть ты осыпь его звездами". Даже - звездами Генерального комиссара госбезопасности. Теперь надо соображать, как вытащить Ивана Афанасьевича из застенков, пока он еще не потерял там свои деловые качества. Буданцева втолкнули в камеру, и дверь за ним захлопнулась, дважды провернулся ключ в замке. Отделал его следователь "как следует". Даже в этом состоянии он усмехнулся внезапному каламбуру. Горела спина, трудно было вздохнуть, но ребра, кажется, целы. Постанывая и матерясь сквозь зубы, сыщик кое-как устроится на жестком топчане. Полез в карман. Один из ударов дубинки пришелся как раз по коробке папирос. Это совсем его расстроило. Выбрав одну, не до конца переломившуюся, он подклеил ее бумажкой, оторванной от другой. Осторожно раскурил. Случившееся не укладывалось в голове. Полный абсурд. Чего от него добивались? Чтобы выдал, где прячется беглый нарком. А где ж его взять? Неужели в ГБ такие кретины, что всерьез надеялись добыть истину с помощью резиновой палки? Признания, что Буданцев сообщник наркома и знает, где он прячется, добиться можно. Завтра или через три дня. Можно и сегодня, если опять потащат на допрос и возьмутся за дело "настоящим образом". Ну и что это им даст? И сразу пришла здравая мысль - а что, если они на самом деле убеждены, будто он, Буданцев, - знает?! Или - узнает вот-вот. Настолько убеждены, что другие версии им рассматривать уже не нужно. Кто-то, на самом деле заинтересованный, чтобы у Шестакова оказалось побольше времени для бегства (тут следователь, вольно или невольно, придумал нечто близкое к истине), направил ГБ по ложному следу. Ценой его, Буданцева, свободы. А возможно, и жизни. Он будет молчать, поскольку сказать ему нечего, потом, чтобы хоть немножко отдохнуть от пыток, станет нести всякую ерунду, ее будут тщательно проверять, потом снова бить. Печальная перспектива для него, но спасительная для Шестакова и его покровителей. Ох и попал ты в чужую мельницу, Иван Афанасьевич, ох и попал. Значит, была хоть доля правды в его высказанной Лихареву версии, что не сам по себе действовал нарком, что были у него сообщники. Час или два провалялся он так на топчане, то впадая в полное отчаяние, то вновь начиная мучительно выискивать пути спасения. В положенное время принесли обед, но есть он не мог. Хотелось курить, однако четыре последние изломанные папиросы надо было поберечь, неизвестно, что дальше будет. Он не знал, позволят ему на отобранные у него деньги купить в тюремном ларьке папирос или следователь пожелает еще и таким путем усилить его мучения. А еще через какое-то время, когда свет за матовыми стеклами окошка стал по вечернему меркнуть (пятый час, значит), замок снова загремел. - Собирайтесь, - сказал уже другой надзиратель. - На выход. С вещами. Лихарев, безусловно, мог и еще раз прибегнуть к помощи Сталина или найти иной, достаточно убедительный способ воздействия на Ежова, чтобы заставить его освободить Буданцева. Беда лишь в том, что этим он привлекал к себе совершенно ненужное внимание, выдавал чрезмерную заинтересованность в деле, и никто не мог сказать заранее, каков будет эффект. Не исключалось, что на сей раз просто из упрямства или с какой-то иной целью вождь не поддержит своего помощника. Хотя бы - чтобы посмотреть, как он будет выкручиваться из ситуации, в которую сам себя поставил. А главное - любая интрига такого масштаба и уровня требовала тщательной подготовки, а значит, и драгоценного времени. И Валентин решил действовать, что называется напролом. В бюрократической державе лучше всего срабатывают бюрократические средства. Не нужно тратить время и силы на гипноз, еще какие-то мистические способы. Ибо сказано: "Не умножай сущностей сверх необходимости". Земляне доверчивы. Спасти сыщика, дать ему возможность продолжить работу, а что будет дальше - посмотрим. Заодно всесильный нарком получит чувствительный щелчок по носу, который заставит его как минимум потерять самообладание. А его ведь время тоже поджимает! Лихареву уже не раз приходилось использовать и такие методы. Порывшись в ящиках стола, он нашел нужный бланк, заполнил его, не задумываясь, словно делал это каждый день, совсем немного помедлив, поставил внизу требуемый росчерк. Из богатой коллекции всевозможных печатей и штампов выбрал один, старательно подышал на фиолетовый кружок, оттиснул рядом с подписью. Кажется, все "in lege artis".[17>] В небольшой комнате между спальней и кабинетом, больше напоминавшей театральную костюмерную или гардероб самого элегантного мужчины начала века - принца Уэльского, Валентин выбрал достаточно поношенную, хотя и аккуратную гимнастерку с эмблемой госбезопасности на левом рукаве и знаками различия старшего лейтенанта на малиновых петлицах. Присев к зеркальному трельяжу, приклеил под носом модные среди военных и ответработников усы узкой щеточкой, смазал волосы специальной жидкостью, чтобы плотнее лежали, натянул сверху парик, имитирующий хорошо выбритый череп. И стал похож одновременно на маршала Блюхера, и на Котовского из недавно вышедшего фильма. Снял трубку телефона, набрал номер одного из своих "внештатных сотрудников", проинструктировал, не боясь подслушивания. Его телефоны хотя и были подключены ко всем телефонным сетям города, в том числе и к правительственным ВЧ, существующей аппаратурой не засекались. Они для нее вообще как бы не существовали. Когда за окном крякнул сигнал подъехавшей машины, Валентин снова позвонил. Голоса он тоже умел подделывать мастерски, тем более что в данном случае это было совсем не трудно. Через коммутатор НКВД вышел на телефон дежурного помощника начальника внутренней тюрьмы. - Кто? - бросил в трубку высоким ломким голосом и когда услышал ответ: - "Такой-то, товарищ Генеральный комиссар", рассмеялся довольно: - Молодец, узнал. У тебя там все в порядке? Слушай внимательно. Сейчас к тебе подойдет человек с моим предписанием. Передашь ему арестованного Буданцева. Да, милиционер, из МУРа. В журнале запиши - убыл согласно ордера. Ну, все как положено. Понял, повторять не надо? А остальное тебя не касается. Все! - бросил трубку на рычаг так, чтобы на той стороне провода стало ясно - нарком хоть и не матерится в голос, но чем-то раздражен, и задавать лишние вопросы хоть ему, хоть его посланцу - опасно. Нет, дальше все было действительно просто. Со специальным удостоверением сотрудника 6-го отдела, того, чья функция - выискивать врагов в собственных рядах, Лихарев прошел через три поста контроля внутри здания, спустился по боковой лестнице в зону спецтюрьмы, а уже там предъявил ордер ожидавшему его, стоя у двери, дежурному. - Арестованный к этапу готов? - Так точно, ждет. Вот опись изъятых вещей, вот вещи, вот он сам. Лихарев лишенным всяких чувств оловянным взглядом окинул Буданцева. Выглядел он пока еще неплохо, хотя и видно было, что по предварительной программе ему досталось сполна. - Жалобы, заявления на условия содержания есть? - спросил Валентин. Буданцев, не узнавая и, несомненно, готовясь к еще худшему, отрицательно мотнул головой. - Тогда поехали. Двое рядовых охранников, без присутствия которых роль посланца наркома выглядела бы странно, указали Буданцеву на дверь, умело защелкнули на запястьях изящные никелированные наручники (полученные в виде шефской помощи от германских коллег) и загремели сапогами по коридору, будто специально, ступая не на веревочную дорожку, а мимо. Привыкший к порядку тюремщик поморщился непроизвольно. - Так, где тут расписаться? - спросил Лихарев. - Чего расписываться, есть документ, - дежурный махнул в воздухе ордером и спрятал его в папку. - Тогда все, - Валентин не то сделал намек на отдание чести, не то просто покрутил ладонью у плеча. Такая же черная, как и большинство выпускаемых Горьковским заводом, "эмка" свернула с Фуркасовского в сторону улицы Кирова, будто отрываясь от преследования, несколько раз вильнула по узким, почти непроезжим переулкам, разогналась под накат Старой площади, завывая явно форсированным мотором, пронеслась вверх по совершенно пустынным в это время Хрустальному и Сапунова и наконец, убедившись, что погони нет, остановилась перед домом на Столешниковом. И только здесь доселе молчавший Лихарев сказал своим нормальным голосом: - Прошу прощения за пережитые неприятности, Иван Афанасьевич. Выходите. Сидевший слева от Буданцева "чекист" без дополнительной команды расстегнул наручники. - М-да, - только и сказал сыщик, ступив на покрытую грязным, истолченным в скользкую кашу снегом брусчатку. - Дела с вами иметь - себе дороже. - Свободны, ребята, - бросил Лихарев своим помощникам, вежливо придержав Буданцева под локоть, направил его в нужный подъезд и уже на лестнице сказал негромко: - А если б не с нами - догадываетесь, чем оно могло кончиться? ГЛАВА 25 В тесной от заполнивших ее людей дежурной комнате, освещенной желтым светом сорокасвечовой лампочки, лучи которой вдобавок вязли в клубах табачного дыма, из-за невысокого деревянного барьерчика поднялся навстречу полноватый плохо выбритый милиционер с тремя синими квадратиками на петлицах шинели. И Шестаков, рванув руки так, что державшие их люди чуть не отлетели к стенам, заорал прямо в лицо этому усталому от суточного дежурства провинциальному служаке: - Вы что себе позволяете, придурки, мать вашу так, так и еще три раза наоборот?! Я вас, раздолбаев, законопачу так, что Магадан Сочами покажется. Вы у меня... Кричать громовым голосом и ругаться виртуозным флотским матом, вызвавшим оторопь и удивление у наивных, круглоглазых, только что и умеющих старательно "окать" и неостроумно употреблять в дело и не в дело три известных слова аборигенов, Шестакову не составляло труда. Хорошо помнилась балтийская служба, да и учинять разносы директорам заводов и начальникам главков он тоже наловчился. Это с рабочими и младшими итээрами нарком был сдержан и вежлив, а "командирам производства" спуску не давал, обучившись этой номенклатурной дипломатии у самого Орджоникидзе, который, как известно, в случае чего и рукоприкладством не брезговал. - А ну пусти, сволочь! - он еще раз дернул рукой, освободился из ослабевших от растерянности пальцев милиционера, выхватил из внутреннего кармана удостоверение, махнул перед носом дежурного, Удовлетворившись произведенным эффектом, уже спокойнее протянул его, раскрытое. - Читай, деревня! Дежурный прочитал. Дернулся инстинктивно, будто пытаясь неумело отдать честь. Забормотал что-то. Слишком силен был страх перед всесильным Центральным аппаратом, чтобы остались силы вспомнить, какие инструкции он получал, что там говорилось в областном циркуляре о всесоюзном розыске какого-то Шестакова. Да и не одна такая ориентировка пылилась в ящиках стола, за год их накопилось незнамо сколько, где значились и беглые из лагерей карманники, и солидные воры, и покинувшие места высылки спецпоселенцы, алиментщики даже. Запомнить их все явно не под силу было не только провинциальному милиционеру. Тут нужен был знаменитый сыщик Путилин, который, по слухам, знал наизусть всю картотеку московского департамента полиции. - Сиди, - махнул рукой Шестаков, сам опустился на лавку у стены, морщась от боли, стал стягивать сапог. Край портянки, штанина и голубые кальсоны промокли вишневой кровью. Посередине голени зияла глубокая рана, на дне которой, кажется, просвечивала обнаженная кость. - Вот кретины, - словно бы ни к кому не обращаясь, но отмечая, что слушают его внимательно, сказал Шестаков. - Хотел им, дуракам, помочь, а вместо этого... Ну, чего вылупился!? - снова рявкнул он на дежурного. - Бинт какой-нибудь есть и йод тоже? - Сейчас, мы сейчас... Виноградов, бегом в "Скорую"! Там Зинка Щукина дежурит, чтоб сейчас здесь была! И обратился к наркому непосредственно: - Ну, так вот получилось, кто же знал? Темно, крик, стрельба, своих-то они всех знают, а тут обмишурились, за сообщника приняли... Болит-то сильно? - Нормально болит. Пускай "наган" отдадут. Дай, номер посмотрю, а то чужой подсунете, а он в Удостоверении записан. Можешь убедиться. Ох, жалко, что отходчивый я, а то бы как врезал сейчас кому-то... - Вы это, товарищ, - дежурный снова заглянул в удостоверение. - Вы, главное, зла не держите. Должны ж понять... Может, вам водочки налить? Помогает для успокоения... Шестаков понимал дружеские отношения. - Ну налей, что ли... И документик давай сюда, и "наган" тоже. Да вот еще - у тебя патрончиков лишних не найдется? Я четыре раза пальнул в воздух, думал этот бардак прекратить, а вышло наоборот. Терпеть ненавижу с пустым барабаном ходить... Запасные патроны у него как раз были, Шестакову таким образом просто захотелось проверить, насколько дежурный проникся моментом, степень его доверия к наскоро придуманной легенде. - Найдем, конечно, найдем, о чем разговор. Шестаков выпил полстакана не водки, а просто самогона, картофельного, судя по вкусу. Наверное, изъятого в какой-то деревне и не уничтоженного, как требовал закон, по естественной русской слабости. Закурил с дежурным "богатую" папиросу, которые, конечно, и должны курить московские товарищи. Тот выгнал из комнаты всех посторонних, только Власьева оставил в загородке для задержанных. Николай Александрович привалился к стене, опустил голову, чтобы взгляд не выдал, но Шестаков видел, как напряженно он ловит каждое слово и каждый жест. Ждет, каким образом друг станет его выручать. А Шестаков пока и понятия не имел как. Тут и Зинка Щукина появилась, бойкая румяная девка лет двадцати двух. Осмотрела рану, присыпала желтым, вонючим йодоформом, сноровисто перевязала. - Укол столбнячный надо бы, - предложила она. - Это что, по схеме, три через каждые полчаса? - угадал Шестаков, хотя сроду понятия не имел ни о каких схемах. - Ага... - Не надо, обойдется. Грязи ж нет, у меня подштанники чистые, утром только сменил. Фельдшерица вдруг разулыбалась. - Ну, нет, так нет, как хотите, дяденька... - Вот так и хочу. Спасибо за помощь, иди, занимайся своими делами... - У него появилось впечатление, что он уже знал эту девушку, и довольно хорошо, но как, откуда, сообразить не мог. Щукина ушла, а Шестаков, поболтав немного с дежурным, изобразил вдруг смертельную усталость. - Слушай, Володя, - он уже узнал имя дежурного и фамилию его тоже - Семилетников, - что-то плоховато мне. Надкостницу зашиб, а она, сволочь, болючая... Тут где-нибудь за стеночкой на полчасика прилечь можно? Не дойти мне сейчас до гостиницы. Да поутру уж как-нибудь... - Так, может, в больницу? Сейчас отвезем. Полежите там, и врач посмотрит, а то - что там Зинка. Сейчас сделаем... - Да брось, не стоит. Мне, правда, чуток полежать, и все... Голова кружится... Дежурный отдернул грязноватую занавеску слева от своего стола. - Топчанчик вот. Не слишком удобно, а другого нет. Подойдет? - Разумеется. Не обращай внимания, занимайся своими делами. Этого вот допроси, кто такой, чего стрельбу поднял, и вообще. Если нужно, я потом подпишу протокол, как свидетель... И еще раз незаметно сделал движение рукой, показывая Власьев, что не бросит его ни в коем случае. Лежа на жестком топчане, Шестаков сначала вслушивался в пульсирующую и дергающую боль в ноге, соображая, помешает ли ему эта, такая несвоевременная рана сделать то, что требовалось, или как-нибудь обойдется? Он слышал, как дежурный на удивление лениво и вяло задал Власьеву несколько вопросов. Тот ответил в том смысле, что знать не знает, в чем дело, на него напали в темноте, неизвестно кто, он думал, что грабители, выстрелил для острастки один раз в воздух, а потом все завертелось, он и не понял, что и как... На вопросы о личности вообще понес какую-то околесицу. Паспорт, как и деньги, Власьев еще дома спрятал в потайных карманчиках изнутри голенищ. Поэтому, кроме ранее отнятого "нагана", у него при беглом обыске ничего и не нашли. Видно было, что дежурный не имеет ни малейшего желания всерьез заниматься неизвестным. Бесперспективно, не обещает ни славы, ни премий. Он даже спросил, чуть ли не сочувственно: - Мужик, а может, признаешься в чем? Кражонка там или побег из мест заключения? Так быстренько оформим, судья у нас тоже не зверь, наш, местный. Годик дадут, ну в крайности трояк, - и обратно в зону. Чего уж лучше в твоем положении? А про "наган" и забыть можно, никого ж не убили, так? Шестаков подумал, что, возможно, и не врет милиционер. Ему, может, тоже совсем не хочется разводить бодягу, которая вполне грозит неизвестному человеку одним из двенадцати пунктов знаменитой 58-й статьи. Но тут с шумом распахнулась дверь, ввалились сразу двое или трое милицейских и наперебой заговорили, что только что нашли под стенкой "инженерского дома" убитого наповал Михаила Артемовича Рыбина, и не иначе как вот этот его... Дело принимало совсем другой оборот. Убийство оперуполномоченного НКВД - это уже теракт, и не раймилиции этим заниматься. Тем более, что и сейчас Власьев молчал упорно. В традиции до-революционных бродяг и уголовников, объявлявших себя Иваном, родства не помнящим и уходивших таким образом на каторгу или в ссылку без груза предыдущей, подчас весьма пестрой биографии. Дежурный тем временем позвонил по телефону начальнику милиции. Тот через пятнадцать минут появился. Попытался хоть что-нибудь выяснить у упорно молчащего, словно впавшего в ступор Власьева. Тот словно бы начал репетировать будущую позицию на следствии. Уничтожить, если удастся, паспорт и до последнего изображать дефективного бродягу, не сознающего, где он находится и что совершил. В итоге начальник с дежурным решили, что им этот случай не по силам. Уполномоченный НКВД, которому бы и заниматься террористом, сам убит, остальная госбезопасность вся во Владимире. Туда преступнику и дорога. Подразумевая, конечно, что вешать такое на себя просто незачем. Имеются признаки теракта - ну и отлично. Завтра как раз отправляются по этапу во Владимирскую тюрьму арестованные согласно очередной столичной разнарядке антисоветские элементы - бывшие кулаки, скрытые троцкисты и уголовники-рецидивисты, которых решено проводить по 58-й статье. Ну и этого туда же. Кому надо - разберутся. - А пока наручники ему - и в камеру. Обыскали? - Обыскали. Совсем ничего нет. Полпачки папирос, коробка спичек, и все. Лежа на топчане и слушая разговор милиционеров, словно забывших о его присутствии, Шестаков ждал, что подскажет ему ставший привычным внутренний голос. Как раз подходящий момент. Самым простым решением проблемы, казалось такое: после ухода начальника милиции, пока Власьева еще не отправили в КПЗ, ударить дежурного рукояткой "нагана" по затылку, после чего спокойно выйти из здания, при необходимости нейтрализовав еще двух-трех милиционеров, если они попытаются воспрепятствовать. Но что потом? Выбираться пешком из города, ожидая погони, которая непременно будет организована? Да ведь непременно догонят. Местные, каждая тропинка в округе им известна, и в лицо их вдобавок знают. Зимой из города уйти невозможно иначе, как по двум шоссейным дорогам. Можно попробовать и лесом, но далеко ли уйдешь? Зато вариант с отправкой Власьева "по этапу" сулил другой, более эффектный способ освобождения. И Шестаков решил исходить из него. Сейчас он уйдет. Часа ему хватит, чтобы, забрав из гостиничного двора вещи, выйти на Владимирский тракт, там остановить "воронок", хотя бы перегородив дорогу бревном в подходящем месте, и освободить Власьева. Нормальное, четкое решение, правда, тоже не совсем в духе нынешнего времени. - Спасибо за помощь, Володя, но я, наверное, пойду потихоньку. - Шестаков встал, попробовал демонстративно, как ведет себя ранная нога. Ничего, терпимо. - В гостинице у меня комната, директорская, там поудобнее спать, чем здесь. А утром загляну. Есть о чем поговорить... А с этим вы правильно решили. Не ваша это забота. Когда этап? - Часов в семь, наверное. А я в восемь сменяюсь, - немного растерянно сказал дежурный. Ему еще раз встречаться с московским чекистом не хотелось никаким образом. Ушел бы, и навсегда, и слава богу. - Сменяйся. Припоздаю, с твоим сменщиком поговорю. А то и с самим начальником. Как пожелаем, так и сделаем, понял? Эти слова тоже выскочили сами и произвели на дежурного впечатление, которого, возможно, не ожидал Шестаков, но подразумевал его альтерэго, Прихрамывая, Шестаков вышел во двор, где кирпичная дорожка вела к деревянному заведению. Сколоченное из толстых сосновых досок и разделенное на четыре отсека, оно стояло в углу двора, совсем рядом с фургоном-"воронком". И возле него дымили самокрутками двое в толстых полушубках, а еще один справлял малую нужду, не прикрыв за собой двери. И громко разговаривал с товарищами. - Это, часов до одиннадцати мы обернемся, в тюрьму сдадим быстро, я там кое-кого знаю, задержки не будет, а потом уже спешить некуда. Обратно, если через Небылое поехать, под Юрьев-Подольским на Колокше проверенные затончики есть. Рыба, как зверь, клюет. Сядем, лунки пробьем, повезет, так по мешку возьмем.