онфликтов на имперских окраинах, восстания в прежде замиренных регионах, растущее недовольство как сателлитов, так и благожелательно нейтральных стран. В-третьих, даже в зоне испытанных привилегированных союзников использование вооруженной силы грозит крушением имперских основ. Номинально независимые страны тем или иным способом постараются обозначить свое сопротивление диктату. В результате не нужно даже смотреть в магический кристалл, чтобы предсказать катастрофическое нарастание проблем, отнюдь не их смягчение. Бросим взгляд на не очень далекую историю. Как писал Джек Снайдер из Института войны и мира Колумбийского университета, "чтобы гарантировать свои европейские владения, Наполеон пошел маршем на Москву и был поглощен русской зимой. Германия кайзера Вильгельма попыталась предотвратить свое окружение союзниками посредством неограниченной подводной войны, что направило против нее всю мощь морских держав. Имперская Япония, завязнув в Китае и встретив нефтяное эмбарго Америки, попыталась пробиться к нефтяным месторождениям Индонезии через Сингапур. Все хотели обеспечить свою безопасность посредством экспансии, и все закончили имперским коллапсом". Будет ли Союз отчаянно стоять на нынешних, вроде бы морально и стратегически оправданных позициях или сумеет мирно сдать их? История учит, что односторонние действия не спасли колоссальную Испанскую империю в XVII веке (герцог Альба в Нидерландах), не помогли Людовику XIV сохранить французское преобладание в Европе в начале XVIII века (маршалы "короля-солнца" на Рейне), не укрепили мир Наполеона (московская экспедиция Великой армии), не помогли кайзеру и Микадо (план Шлиффена и план "Тора"). А на то, чтобы сейчас (и это еще довольно подходящий момент) начать новую тотальную войну, причем не против регулярных армий тех или иных государств, а в буквальном смысле тотальную контрпартизанскую войну, у нашей Цивилизации не хватит... -- Сил и ресурсов? -- подсказал Каверзнев, который устал слушать монолог князя, больше напоминавший доклад на очередном сборище "пересветов". -- Нет. Характера и воли. Это в Мировую войну миллионные армии французов, русских и немцев еще умели ходить в бесконечные штыковые атаки, глотать иприт и думать, что умирать за что-то такое, возвышенное, необходимо. Нынешних европейских лавочников, призванных в ряды и наряженных в военную форму, вы уже не подвигнете на новый Верден. Или -- на поход к "Последнему морю", на битву у Рагнаради! [Битва людей и богов перед концом света, согласно скандинавской мифологии]. Тут глаза князя подернулись романтическим туманом. -- А как бы мне этого хотелось... Вы только представьте! Премьер-министр, скорее всего выросший не на Киплинге, а на трудах Адама Смита, Тойнби и Леонтьева, этого не понял. -- Но разве вы видите какой-нибудь другой выход из обрисованной вами картины? -- осведомился Каверзнев. -- Да, вижу! Немедленное восстановление в России монархии, разумеется, с полным учетом предписанных в Конституции процедур, после чего -- пересоздание всей структуры власти. Назначение нового правительства, естественно. Которое сможет с полным основанием денонсировать все ранее принятые международные соглашения, в чем-то ущемляющие интересы уже новой России. -- То есть -- выход из Союза? -- с некоторым священным трепетом спросил Каверзнев. Для него это было подобно революции, произведенной князем Владимиром в 988 году. Свержение Перуна, крещение Руси и все с этим связанное. -- Так точно. Выход из Союза, объявление приоритета национальных интересов над международными обязательствами. И начать внешнюю политику с чистого листа, опираясь, безусловно, на ныне занимаемые российскими войсками позиции, наш экономический и военный потенциал, способность, в крайнем случае, перейти и к полной автаркии [Автаркия -- политика полного хозяйственного и политического обособления страны]. Очевидно, такого уровня откровенности Каверзнев все же не ждал. Что-то близкое по смыслу он готов был услышать, но тщательно упакованное в паутину слов, округлых формулировок, предписанных политкорректностью периодов. Речь, позволяющую при необходимости отречься почти от всего сказанного, истолковать многое прямо противоположным образом, остальное же подать как исключительно риторические фигуры. Сейчас же выбор позиции премьера был жестко ограничен. Либо категорическое "нет", с мотивировками, а то и без оных, но тогда в данном контексте это будет означать прямое объявление войны, причем войны именно гражданской, пусть поначалу она будет касаться только них двоих. Либо такое же "да", причем тональность ответа оставит возможность торга, но только по отдельным позициям и деталям соглашения. Ни предложение "вернуться к этому вопросу позже", ни выдвижение альтернативного проекта на условиях Каверзнева в означенном раскладе шансов не имели. Именно по причине разницы в их легитимности и политическом весе. Оставаясь в рамках Конституции и законности, премьер и правительство устранить Местоблюстителя с его поста не могли. Князь же, при всей юридической сомнительности процесса, такую возможность все-таки имел. -- Вы понимаете, перед каким выбором ставите меня и в конечном счете Россию? -- слегка охрипшим от волнения голосом спросил Каверзнев. -- А вы предполагаете, что нет? Сгоряча такие вещи не делаются. Понимаю, выбор труден. Но на то мы с вами и политики. Думаю, не стоит объяснять вам, чем отличается политик от политикана? Первый думает о судьбах Отечества и способен мыслить в масштабах столетий. Второй -- только о собственной судьбе на предстоящих выборах... Хорошо, хорошо, -- заметил он протестующий жест премьера, -- пусть даже о судьбе собственной партии и партийной программы. Но в любом случае -- "Apres nous le deluge" [После нас хоть потоп (фр.). -- афоризм, приписываемый фаворитке Людовика XV мадам де Помпадур]. А вы взгляните чуть-чуть шире. Да просто обратитесь к классическим примерам. Только те люди вошли в историю, которые в критический момент (сколь бы на самом деле они ни были себялюбивы и озабочены собственными проблемами) все-таки имели достаточную способность взглянуть туда, за горизонт повседневности! Широким жестом князь указал за окно, где сверкал купол Исаакиевского собора, а правее серебрились под утренним солнцем волны Невы. Сейчас бы можно начать сыпать громкими именами таких именно личностей, приводить яркие и убедительные примеры. Но Каверзнев и сам был человек начитанный. Все мемуары великих и труды по политической истории человечества проштудировал, несомненно. Так что время обменяться мнениями на отвлеченные темы у них еще будет. Сейчас же от премьера требовался четкий и однозначный ответ. Но Владимир Дмитриевич не был бы самим собой, если бы так сразу пошел на поводу у своего соперника. Да уже, пожалуй, и не соперника. Взгляд выдал Каверзнева. Но Олег Константинович ни малейшим движением лицевых мышц не позволил догадаться, что ответ уже, в общем, ему и не требуется. Напротив, изображая волнение, он принялся раскуривать погасшую сигару, чего никогда не позволил бы себе в нормальной обстановке. -- Ну а если, предположим, я все-таки в состоянии заглянуть за горизонт? -- после долгой, на грани неприличия, паузы тихо спросил Каверзнев. -- Тогда я еще раз повторю свою мысль, уже как единомышленнику. Перед Россией стоит исторический вызов. В своем нынешнем состоянии и качестве ответить на него она не готова. Должным образом ответить, я имею в виду. Более полутора веков назад Чаадаев писал: "Чрез исторические события должна нитью проходить мысль или принцип, стремясь осуществиться. Именно этой истории мы и не имеем. Настоящая история нашего народа начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить. Россия призвана решить в этом мире большую часть проблем социального порядка, ей предназначено быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества". Я думаю примерно так же. До тех пор, пока мы вовлечены в исторический процесс на общих, так сказать, основаниях, мы не имеем никаких преимуществ перед нашими "друзьями", которых от того, чтобы вонзить нам кинжал в спину, удерживает пока что лишь относительная мощь нашей армии и флота. И их собственные шкурные интересы. Через десять-двадцать лет все может радикальным образом измениться. Но уже категорически не в нашу пользу. Именно этого развития событий я и надеюсь не допустить. Вы поняли -- через десять-двадцать лет. А не в пределах вашего избирательного срока. Каверзнев, слегка задумавшись, возразил, что при всем уважении к позиции Олега Константиновича нет никаких оснований к приписыванию себе, то есть себе как нации, каких-то особых нравственных свойств, мессианских черт и права выступать в качестве общечеловеческого арбитра. В том числе не стоило бы вспоминать и о так называемом "естественном верховенстве России в "славянском мире". -- Следующие слова Чаадаева из цитируемого вами "Письма" были ведь именно такими, если я не ошибаюсь? "Умен, шельма, и начитан, в чем я и не сомневался", -- подумал князь. -- И все же я буду настаивать, что единственный выход для России в исторической перспективе -- сосредоточиться исключительно на собственных интересах. Просвещенный изоляционизм. Тем более что именно сейчас у нас появилась великолепная возможность поиграть с отличными шансами на противоречиях между Союзом и "Черным интернационалом". Ибо кое-какие мысли его лидеров использовать в своих, и только своих целях можно и должно. Сколь бы они ни были лично мне отвратительны. В конце концов, за истекшие 80 лет "цивилизованный мир" некоторым образом выдохся и даже начал вырождаться. Не может быть единственной целью цивилизации лишь сохранение статус-кво и приумножение тех материальных богатств, что были достигнуты не нами и в совершенно другую эпоху. Даже в чисто военном смысле -- самая надежная и прочная оборона непременно будет прорвана, если предоставить врагу полную свободу действий за пределами крепостных стен. Но опять же подробно на эти темы мы сможем говорить только тогда, когда придем к соглашению в главном. Пауза снова была длинной. Но теперь -- вполне оправданной. Человек делал выбор. Не только за себя. На самом деле -- за всю многовековую историю российской, европейски ориентированной "демократии". Берущей начало еще от пресловутого князя Курбского через Радищева, декабристов, Герцена с Огаревым, Бакунина, Плеханова, Милюкова и т.д. И заканчивающуюся, получается, на нем, Владимире Дмитриевиче Каверзневе. Премьер-министре последнего правительства парламентского большинства, лидере партии социалистов-революционеров (правых), сохранявшей это потерявшее всякий реальный смысл название как знак своего исторического предназначения. Князь понимал его чувства. И не хотел бы оказаться на его месте. Генералу Корнилову было куда легче. Пусть он и менял пост Верховного Главнокомандующего Российской армией, сопряженный, даже и в большевистской России, с квартирой, пайком и теплым кабинетом, на тяжелую солдатскую винтовку, заплечный мешок с сухарями и пятисотверстный пеший поход через зимнюю кубанскую степь. В сорок восемь лет это тяжело. Если отсутствует идея, по сравнению с которой личное благополучие, а также и существование -- ничто. -- Так на что могу рассчитывать лично я? -- осведомился Каверзнев и тут же, выждав немного, но не увидев на лице собеседника ожидаемого выражения, уточнил: -- Естественно, имеются в виду права и возможности самостоятельно и творчески осуществлять ту часть нашего общего проекта, реализация которой будет возложена на меня. -- Наконец-то начинается мужской разговор. Не потребовать ли по этому случаю шампанского? -- Князь понял, что победил. Детали -- это всегда детали. -- Еще минуточку, если позволите. Я жду вашего ответа. -- Ради бога. Думаю, о том, что мне положено занять престол, спора не возникнет, поскольку из нас двоих только я -- Романов. Так было задумано еще Учредительным собранием "на всякий случай". Считаю, этот случай настал. Вы же станете... -- Князь с улыбкой, но теперь уже -- явного превосходства, развел руками. -- Да кем хотите. Великим визирем или лордом-протектором, председателем Боярской Думы, Всероссийского Собора! Не суть важно. Придумайте себе любую должность и ее наименование, и я словом своим, честью своей поручусь, что так оно и будет. Никакого умаления своих интересов и прав вы не понесете, а возможности самореализации возрастут несравненно! И наследственные уделы вы получите, и потомки ваши будут носить достойные титулы, и до века сидеть на почетном месте по правую руку от царей и императоров всероссийских... Изо всех сил князь старался, чтобы слова его звучали значительно и серьезно, чтобы, не дай бог, не прорвалась хоть ноткой таящаяся в глубине души издевка. -- Есть же разница -- избранный волею охлоса премьер, который сегодня есть, а завтра на выборах не задалось, и снова в присяжные поверенные подавайся, или же -- первый помощник и ближний боярин кого? "Божьей поспешествующей милостью, Императора и Самодержца Всероссийского, Московского, Киевского, Владимирского, Новгородского; Царя Казанского, Царя Астраханского, Царя Польского, Царя Сибирского, Царя Херсонеса Таврического, Царя Грузинского; Государя Псковского и Великого Князя Смоленского, Литовского, Волынского, Подольского и Финляндского; Князя Эстляндского, Лифляндского, Курляндского и Семигальского, Самогитского, Белостокского, Корельского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных; Государя и Великого Князя Новгорода низовские земли, Черниговского, Рязанского, Полоцкого, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Удорского, Обдорского, Кондийского, Витебского, Мстиславского; и всея Северные страны Повелителя; и Государя Иверского, Карталинского и Кабардинской земли и области Армейской; Черкесских и Горских Князей и иных Наследного Государя и Обладателя, и прочая, и прочая, и прочая" [Полный, утвержденный в 1815 году, титул российских императоров]. Князь одним духом выговорил это титулование, ни разу не сбившись и не запнувшись, и Каверзнев, еще минуту назад скептически крививший губы, вдруг осознал, что так ведь оно и есть. Вот сидит перед ним человек, обыкновенный, казалось бы, ну, умный, воспитанный, с располагающей внешностью, однако правом, обычаем и собственной волей достойный возродить и унаследовать этот титул. И он его все равно возьмет и на себя возложит. Как бы там ни сопротивлялись некоторые свободомыслящие граждане, с таким поворотом событий не согласные. А чем сопротивляться? Силой? Вооруженной или идейной? Ну, пусть кто-нибудь предложит, где взять эту силу и эту идею! Ему же, премьер-министру одной из сильнейших мировых держав, противопоставить силе, только что о себе заявившей, нечего. А если прийти к доброму между ними согласию, тогда он, Владимир Каверзнев, получит все, что Олег Константинович пообещал, пусть и с прорывающейся моментами иронией. Но не в его личный адрес, а, похоже, ситуации как таковой. Уж это он уловить сумел. Так что толку биться лбом в стену, делая при этом значительное лицо? Мы, конечно, гордые, а все равно бедные. -- Хорошо, ваше высочество. А каким образом наше "сердечное соглашение" может быть юридически оформлено? Чтобы завтра или через десять лет не случилось так, как уже многократно случалось в истории? Ответ у Олега Константиновича был готов. -- Единственно -- Поместным Собором. Соберется он с согласия и под контролем Думы и при моих гарантиях. Там все и утвердим. В том числе и Жалованную Грамоту. Я в ней изложу все, о чем мы с вами договорились, касательно статуса вас и ваших потомков на весь период правления Династии. Естественно, минуя некоторые штрихи и детали, но всему остальному будут приданы гарантии конституционного уровня. Мы же с вами цивилизованные люди, люди чести. Двадцать первый век на дворе. Утвердим, подпишем, Государственный Совет своим рескриптом гарантирует, Конституционный суд предусмотрит санкции за нарушение условий, о чем еще речь? Да, действительно, сомневаться Каверзневу было не в чем. Таким образом оформленное соглашение желаемые гарантии обеспечивало. Правда, оставались и еще кое-какие тонкости. -- А как, простите за любопытство, ваше высочество, вы думаете обеспечить такую вот передачу власти? Как это будет выглядеть со стороны, и что должен, на ваш взгляд, сделать лично я в ближайшее время? После того как сложнейшая партия борьбы за власть была выиграна легко, невероятно легко, можно сказать, князь позволил себе расслабиться. На самом деле -- натуральный поединок Давида и Голиафа. Один тренировался, качал мышцы, надрывался со штангой, фехтовал с лучшими тренерами. Второй вышел, посвистывая, и, не дав хоть раз прицельно замахнуться мечом, залепил камнем из пращи между глаз. Вот и весь поединок. -- Не надо вам ничего делать, Владимир Дмитриевич. Делайте исключительно то, что делали всю вашу предыдущую службу на этом посту. Лучше, если бы вы немедленно забыли вообще о нашем разговоре. Ну, встретились, ну, посидели, водки выпили. И разошлись. Оставайтесь самим собой. Даже можете на сегодняшнем Госсовете проявить особую агрессивность в моем отношении, но тоже в рамках своей партийной программы. Я, в свою очередь, тоже в долгу не останусь. Изложу кое-что из того, что вам уже сказал, в специальной редакции, для общего употребления пригодной. Поспорим, поругаемся да и разойдемся. Заодно расклад ваших и моих сторонников в Госсовете узнаем. Спешить-то нам особенно некуда, это историческое время не терпит, а обычное -- пока еще вполне. Пресса пусть по поводу текущего момента и наших разногласий пошумит. Запросы парламентские пойдут. Запад как-то отреагирует на экстремистскую позицию лишенного реальной власти и тешащегося безответной болтовней Регента. Да и стихнет все помаленьку. Там, глядишь, кризис какой-нибудь правительственный сам собой назреет. Кабинет в отставку подаст, а то вдруг повод и Думу распустить появится. Вот тогда... А пока время есть, вы, конечно, набросайте полный список вопросов, которые нам следует решить. И людей, лично вам полезных, припомните, их ведь тоже устроить и обласкать нужно будет. Всегда, знаете, неприятно, когда между партнерами в серьезном деле вдруг всплывают непроясненные проблемы... Глава 8 Ляхов удивлялся сам себе, но никаких негативных или же суеверных чувств по отношению к сидящему рядом с ним в просторной кабине существу он не испытывал. Или просто концентрация невероятностей достигла предела насыщения и реагировать на дополнительные не было уже физиологической возможности, или, что проще, он просто в глубине души не верил в происходящее. Мертвый капитан, в свою очередь, уважая чувства соседа, отодвинулся в самый угол, оставляя между ними более чем метровое свободное пространство. Рассвет только-только начал разгораться над извилистой грядой гор и холмов, и лицо Шлимана было почти неразличимо. Что, скорее всего, и к лучшему. Пока говоришь в темноте, можно считать собеседника нормальным человеком. Врожденная деликатность боролась в Вадиме с интересом разведчика, медика, простого обывателя, наконец. Кому еще, кроме персонажей сказок, легенд и фантастических романов, приходилось встречаться накоротке с обитателями загробного мира? Причем что интересно: чем выше качество указанных произведений, тем меньше накал страстей. Вот, насколько помнится, тот же Данте Алигьери к совершенно неживому, умершему за тысячу лет до того Вергилию не испытывал никаких негативных эмоций. А в многочисленных книжках в мягких обложках на ту же приблизительно тему что ни покойник, так монстр, один ужаснее другого. Однако для подкрепления сил Вадим все-таки хлебнул как следует, из фляжки того самого, неизвестно откуда взявшегося и куда девшегося Семы Бримана, которую по праву первооткрывателя взял себе. Хороший сувенир будет, если выберемся. -- Не желаете ли, Миша? -- упростил он для удобства трудное в произношении имя Микаэль и показал на фляжку. -- Я врач, спирт пить привык, вы, биолог, тоже, наверное, не чужды этого чистейшего из продуктов. -- Увы, не испытываю ни малейшего желания. Хотя раньше, вы правы, не чурался. Наверное, биохимия изменилась. Да какая тут, к черту, биохимия! -- вдруг взорвался капитан. -- Я не понимаю, вы действительно настолько толерантный тип? Я сижу сейчас в вашей машине и неизвестным устройством, что заменяет мне мозг и нервы, пытаюсь выработать сколько-нибудь приемлемую схему наших отношений, а вы так вот... просто. Не желаете ли водки выпить? Вы что, на самом деле воспринимаете меня как равного? -- Почему и нет? -- спросил Ляхов, переключая скорость, потому что дорога резко пошла под уклон, а он с детства помнил правило: "Спускайся на той же передаче, на которой будешь подниматься". -- Я, помнится, читал как-то фантастический рассказ, где вся интрига построена как раз на том, что один из друзей остался человеком, а другой, после какой-то аварии, сохранив лишь мозг, оказался пересажен в железную банку, снабженную глазами, синтезатором речи и манипуляторами, вроде клешней краба. И вот тот, первый, не желая считать второго за подлинного человека, очень крупно проиграл. Поэтому лично я предпочитаю воспринимать любого, вас в том числе, за полноценного партнера, несмотря на некоторые привходящие обстоятельства. -- Да, интересная точка зрения. Наверное, дело не только в том, что вы врач. Тут еще и национальный характер. Русские всегда удивляли меня тем, что будто нарочно выбиваются из любых схем. Даже нам, евреям, с вами бывает трудновато, представляю, каково остальным, более склонным к упорядоченности и стабильности народам. -- Ага. Немцам в особенности. Шлиман кивнул. -- Да, пожалуй. А окажись сейчас на вашем месте немец, не думаю, что этот разговор вообще состоялся бы. А общаясь с вами, я тоже начинаю снова ощущать себя... живым. Капитан мельком взглянул на часы, так и оставшиеся у него на запястье с еще прошлой жизни. -- Что, уже? -- спросил Ляхов, имея в виду -- не проголодался ли новый знакомец и не появились ли у него по этому поводу превратные мысли. -- Еще нет, -- понял, о чем говорит Вадим, Шлиман. -- Но меня эта тема очень занимает. Чем позже, тем лучше, вы понимаете, о чем я? -- Еще бы. Это и в моих интересах. Нам отсюда выбираться надо, а вы -- некий дополнительный шанс. Есть такой армейский способ ориентирования и изучения обстановки -- "путем опроса местных жителей". Вы -- какой-никакой, а все же местный. -- Знаете, Вадим, если бы я был в состоянии испытывать человеческие эмоции, я бы сказал, что вы мне нравитесь. Есть в вас некоторое простодушие и одновременно ум и искренность. Не лицемерите, что думаете, то и говорите. -- А вы на самом деле никаких эмоций не испытываете? Как это возможно? -- Да вот так и возможно. Я помню, что, когда был человеком, те или иные слова, поступки, обстоятельства вызывали у меня соответствующую реакцию, которая могла быть описана в категориях: приятно, неприятно, радостно, печально, больно, страшно и так далее... Я помню, что каждая из категорий означала. К одним я стремился, других избегал. Сейчас же ничего этого нет. И передать то, что есть, -- я просто не в состоянии. Вы упомянули человека, ставшего роботом. Я, наверное, сейчас на него похож. У меня сохранилась память в полном объеме, но и только. Вот, разговаривая с вами, я пытаюсь понять: завидую ли я вам, сожалею ли о том, что меня убили? И понимаю, что мне это совершенно безразлично. Я помню, что "там" у меня остались жена и двое детей, мне хочется их пожалеть, представить, как они заплачут, получив сообщение о моей геройской гибели в боях за Родину, и -- не получается. Меня это не трогает, так же как не трогает плохо написанная книга. И в то же время я уверен, что в случае необходимости смог бы все подходящие к случаю эмоции воспроизвести достаточно убедительно. Разговор все более увлекал Ляхова. Ему всегда было страшно интересно проникать в тайны неведомого и недоступного. В свое время он и психиатрией взялся было заниматься, потому что ему казалось очень заманчивым проникнуть во внутренний мир маньяков, на полном серьезе воображающих себя гениальными писателями, царями и пророками. Или шизофреников, одновременно являющихся крупными учеными и искренне убежденных в реальности "голосов", диктующих им совершенно абсурдные вещи, разубедить в абсурдности которых невозможно. Даже ссылками на их собственные научные труды. Правда, очень скоро убедился в наивности своих надежд. А сейчас ему представилась куда более грандиозная возможность попытаться разобраться в психологии самого натурального покойника. Если, впрочем, он является таковым, а не порождением его собственного поврежденного разума. Само собой, Ляхову никогда еще не встречался душевнобольной, способный к рефлексии по поводу своих недугов. Но ведь психиатрия -- наука неточная, и отсутствие описания какого-то факта и даже синдрома отнюдь не означает, что подобное проявление душевного нездоровья на самом деле не имеет места. -- Жаль, Михаил, что отсутствует у человечества некая единая теория загробного мира и посмертного существования. Каждая религия и каждая этническая общность имеет на этот предмет собственные, иногда диаметрально противоположные взгляды. Вы, кстати, в философии какие проблемы разрабатывали? -- Вас это в самом деле интересует или проверяете степень сохранности моей личности? -- осведомился капитан. Вадим отметил некоторую странность, заключенную в его словах. Эмоций Шлиман якобы не испытывает, отчего же мимика его в целом соответствует каждой данной ситуации? Механическая память мышц, или все-таки нечто другое? Может быть, он еще способен к восстановлению, то есть посмертный шок потихоньку проходит, хотя бы от энергетической подпитки и общения с живым человеком? Пребывания в его ментальном поле. Так он и спросил: не располагает ли коллега информацией или хотя бы догадкой, в чем смысл такой вот его "жизни" и чем она, по идее, может закончиться? Иначе в чем вообще смысл столь странной затеи неизвестно каких сил или законов природы? Стоит ли, мол, сначала умирать "там", а потом столь же бездарно -- здесь, но с определенным временным лагом? -- Я еще понял бы, если бы здесь вас, ну и нас, конечно, в свое время ждал "Страшный суд" или, напротив, "ни слез, ни воздыханий, а жизнь вечная", а так -- для чего же? Побродить в поисках пищи, которую добыть здесь нельзя по определению, ибо кто же мог рассчитывать, что мы с товарищами сюда случайно попадем? Причем тоже не в некоем экзистенциальном [Экзистенциальный -- вытекающий из "экзистенциализма" идеалистического философского учения о духовном смысле существования человека] смысле, а в качестве предполагаемого продукта питания. А если даже и попали в силу странного стечения обстоятельств, так "высший разум" должен был учитывать, что за себя постоять мы сумеем. Не странно ли, опять же, что нам, "живым", в этом мире предоставлены все возможности и для выживания, и для самообороны, вам же -- ровно ничего? Вы же биолог и знаете, что абсолютно везде должен существовать определенный биоценоз, вполне конкретная пищевая пирамида. Кого-то едите вы, кто-то, в свою очередь, должен съесть вас... А так вот... Наверное, мы чего-то пока не уяснили. И где, кстати, посмертные тела зверей, птиц и прочих насекомых? Эта простейшая в принципе догадка только что пришла ему в голову и заинтересовала чрезвычайно. Шлиман ответил вполне достойно своего и первого, и второго образования. В том духе, что вопрос "для чего?" реального содержания не имеет, ибо телеология [Телеология -- идеалистическое учение, согласно которому все в природе устроено целесообразно и всякое событие является осуществлением заранее предопределенных целей] -- очередное заблуждение человеческого разума. И если нечто и случается, то, скорее всего, просто так. В силу непреодолимых законов природы или случайного сцепления необязательных обстоятельств. Не имел же Везувий, извергаясь в 79 году (н.э.) целью непременно уничтожить Геркуланум и Помпеи, а тем более, засыпав их пеплом, сохранить подробности подлинного римского быта на радость грядущим археологам и туристам. Явления же, пусть и природы (в широком смысле), нами изучены настолько слабо, что попытаться в течение нескольких часов, пусть даже суток, найти ответ на вопросы, над которыми человечество бьется тысячелетиями, -- напрасная затея. С этим Ляхов не мог не согласиться, ибо идеалистом не был по определению, однако его материализм интересным образом работал в пользу враждебного учения, поскольку предлагал принять даже абсолютную мистику как факт, если реальность ее очевидна. Альтернативой было только признание собственного глубокого безумия, но в таком случае тема теряла всякий научный интерес, да и имелось у Вадима немало способов, позволяющих достаточно надежно отличать самый правдоподобный (точнее, убедительный) бред от яви. Пусть и самой невероятной. И тут же его предыдущие слова породили у него очередную забавную мысль. -- А таки знаете, Миша, -- одесский стиль тоже прорезался у него как-то сам собой, -- телеология телеологией, но что-то тут не так. Мы и сами, по-хорошему сказать, не пойми кто. Или собственные реинкарнации, или вправду Орфеи пополам с Данте, путешественники в страну мертвых, или... Последнюю мысль договаривать вслух не хотелось. Потому он вернулся к первой. -- Одним словом, очень мне кажется, что некий умысел в нашей с вами встрече присутствует, и самое правильное -- поверить или сделать очень убедительный вид, что верим, и все у нас получится. Как в детстве на Лиговке принято было клясться -- "зуб даю". И до тех пор, пока лично мы с вами не исчерпаем некую функцию, ничего с нами не случится. Вот вы еще "есть" не захотели... -- констатируя факт, уверенно сказал Ляхов. -- До сих пор нет, -- снова прислушавшись к собственным ощущениям, ответил Шлиман с достаточной долей удивления. -- Похоже, что действительно нечто такое происходит. Я вам говорил, что, когда ел ваши консервы, чувствовал, что жую суррогатный хлеб, что насытиться им просто невозможно. Набить желудок на какое-то время, и все. А сейчас я сыт настолько, что ни о какой вообще потребности в еде нет и мысли. Эта тема меня просто не интересует. -- Вот! -- почти торжествующе воскликнул Ляхов. -- Нечто подобное я и предполагал. Но на всякий случай приготовил для вас еще один гостинец. Нате, попробуйте. Он протянул капитану нечто похожее на сложенную в несколько раз кремовую салфетку. -- Что это? -- Да попробуйте, попробуйте. Вдруг да понравится... Шлиман с некоторым сомнением откусил угощение с уголка. Внимательно разжевал, уподобляясь дегустатору. -- Что ж, неплохо. Напоминает шоколад. Причем скорее не вкусом, вкус тут непонятный, а именно ощущением... Откусил еще, разжевал несколько быстрее, проглотил. Почмокал губами. -- Очень недурно. Питательно. Оставлю на потом. Сейчас правда больше не хочется. И что это было? Какая-то пастила или высокопитательный концентрат для разведчиков? Вы же российская войсковая разведка, я догадываюсь. И каким-то чудом оказались вдруг здесь. Вместе с нашим человеком... Отчаянные вы люди. Впрочем, я всегда был самого высокого мнения о русских солдатах. Надо пойти в ад -- и в ад пойдете... Уже пришли. -- Спасибо на добром слове, Михаил. И что "концентрат" понравился, очень рад. Поскольку это не что иное, как витаминизированная гемостатическая губка. Приготовлена из плазмы и форменных элементов натуральной крови, предназначается для закрытия обширных кровоточащих ран и дефектов кожного покрова. Уж простите, что сразу не предупредил... -- Из чего она сделана, мне безразлично, -- ответил Шлиман. -- Эмоции, как я уже сказал, у меня отсутствуют. А вот как пищевой продукт, в случае если у меня еще возникнет потребность в пище, гораздо приятнее сырого мяса. -- Отлично! -- со всей искренностью выдохнул Ляхов. -- Значит, без проблем. Этого добра у меня целый ящик. Прихватил на всякий случай, потому что в таком путешествии, как наше, в случае чего -- незаменимая вещь. Хотя именно ваш случай я в виду не имел... Таким образом, главный вопрос, каким образом и на какой срок удастся поддерживать существование капитана, был снят надолго. И можно было, не отвлекаясь, заняться проблемами мировоззренческого характера. Не опасаясь, что у соседа в самый неподходящий момент, невзирая на всю его интеллигентность, вдруг возобладают наклонности вампира. Физического или духовного -- не суть важно. Теперь же -- человек как человек сидит рядом с ним в кабине. Не курит, не пьет -- ладно, такие и среди людей встречаются. Зато мозги вполне сохранили исходные свойства и качества. Тем для обсуждения было много, но, оставаясь разведчиком, не имея никакого представления, сколько еще может продлиться их общение, Вадим предпочел выяснить некоторые жизненно важные в их положении вопросы. Например -- способ, которым покойники ухитряются ощутить присутствие поблизости живых людей. -- Вы ведь раньше ни с чем подобным не сталкивались? Что за локатор в вас сработал? -- Не сталкивался. Да у меня и времени не было. Слишком недавно я перешел в означенное состояние. Что же касается способа, его тоже как бы и не было. В полном соответствии с мифологией Шлиман с ефрейтором достаточно бессмысленно бродили по унылой и пустынной местности, ни о чем друг с другом не разговаривая и не имея никакой конкретной цели. Впрочем, припомнил капитан, что-то такое у него мелькнуло. Что можно бы направиться к побережью, прийти к себе домой, посмотреть, как там обстоят дела. Известно же, что некоторое время после смерти мертвые держатся поблизости от своего дома, имеют возможность видеть и слышать все, что там происходит, как и что о них говорят, как поминают... Но постоянно нарастающее чувство голода... -- Нет, -- поправился Шлиман, -- все-таки это был не просто голод. Гораздо больше похоже на приближение гипогликемического [Гипогликемия -- резкое снижение уровня сахара в крови. Вследствие болезни (диабет) или тяжелых физических нагрузок. Может привести к коматозному состоянию и смерти] приступа. Сосущее ощущение пустоты не только в желудке, а во всем организме сразу, приступы слабости, дрожь в конечностях... Потом его властно потянуло на северо-запад, хотя совсем недавно он намеревался идти в противоположном направлении, и на этом пути им все чаще стали попадаться мертвые арабы, бредущие туда же. Соотечественников он отчего-то не заметил среди них, возможно, из-за ночной темноты, пусть видел он сейчас гораздо лучше, чем в прошлой жизни, а может, и потому, что танкисты в своих подбитых гранатометами и ПТУРСами машинах, как правило, сгорали до головешек и пепла. Нечему там было ходить. Через час или два тупого, безмолвного, но целенаправленного марша все густеющей толпы они наконец дошли. По мере приближения к непонятной, но невероятно манящей цели скорость шага убыстрялась, покойники начали возбуждаться, возникло некое роеподобное движение, когда каждая особь, ненавязчиво и негрубо, но целеустремленно отталкивает, оттесняет других, чтобы оказаться как можно ближе к объекту вожделения. То, что Шлиман с ефрейтором оказались не столь активными, их и "спасло". Под шквальный пулеметный огонь они не попали и под гусеницы транспортера тоже. Но как пчелу или комара, стремящегося к добыче, можно убить, но нельзя просто отогнать, так и они, уцелевшие, продолжали стремиться вперед. Только увидев живых людей, капитан словно очнулся, к нему вернулся "разум", и он понял, что именно происходит. -- Дальнейшее вы знаете. Ефрейтор оказался существом гораздо более примитивным. Эти увлекательные, этнографические, можно сказать, то есть посвященные нравам и обычаям покойников, разговоры (познавательные, кто же спорит) поселяли в душе Ляхова все больше и больше сомнений. В довершение всего случившегося, хотя бы только на протяжении последних трех дней. Даже не касаясь всего предыдущего. Он еще что-то говорил, параллельно ведя внутренний диалог с самим собой и с Майей тоже, а где-то совсем с краешка еще и прикидывая, как и о чем стоит поговорить при первом же удобном случае с Татьяной. Очень уж запутанной оказывалась эта история. Жутко нелогичная, несогласованная даже внутри предложенных обстоятельств, которые и сами по себе весьма абсурдны. В общем, что-то здесь не так, не выстраивается, хоть ты лопни. * * * В Триполи (он же по-арабски Тарабулус-эш-шам) -- достаточно большом портовом городе с трехсоттысячным населением, стоящем на самой границе Израиля с Сирией -- Ляхов был только один раз. Там располагалась операционная база Средиземноморской эскадры Черноморского флота, обслуживавшая дивизион боевых катеров и тральщиков. Основные силы -- четыре тяжелых крейсера, эсминцы, танкеры, транспорты и прочее -- стояли в Хайфе, и однажды приятели из медсанупра эскадры устроили Вадиму двухдневную экскурсию в Триполи под благовидным предлогом участия в комиссии по обмену каким-то опытом. О городе как таковом он получил крайне поверхностное впечатление, на знакомство с достопримечательностями удалось выкроить всего часов около трех. В памяти остались только Большая мечеть (перестроенная в XIII веке турками из византийской православной церкви Богородицы), оригинальной архитектуры мечети Буртасия, Тейлан и Сакракия (все -- XIV века, то есть когда турки уже укоренились и начали строить сами), несколько действующих христианских церквей, где молились в основном арабы-марониты, а также громадный и по-настоящему восточный базар. Несмотря на административную принадлежность к Израилю, в Триполи исторически жили почти исключительно арабы и некоторое количество европейцев, так что колорит "Тысячи и одной ночи" и сказок Гауфа сохранялся в неприкосновенности. Ляхов приобрел в лавках тамошних ремесленников несколько экзотических и, похоже, подлинных вещиц для подарков родителям и друзьям. Но главное, что требовалось сейчас: он запомнил планировку территории военно-морской базы, где не бывал не только Тарханов, но, что удивительно, и Розенцвейг тоже. Впрочем, как объяснил Григорий Львович, работал он по другим направлениям, и флот в круг его интересов не входил. После того как они остановились на въезде в город со стороны поселка Зегарта и обсудили дальнейшие действия, Вадим возглавил колонну, а Тарханов, наоборот, перестроился замыкающим, чтобы, в случае чего, обеспечить огневую поддержку по всем азимутам. На улицах вражеского города боевой устав предписывал действовать именно так. Пусть и невелик риск, а вдруг какой-то отморозок, хоть живой, хоть мертвый, например из банды, к которой принадлежал Руслан Гериев или аналогичной (наличия других живых в этом мире априорно исключать было нельзя), вздумает высунуть из окна одного из тесно стоявших по сторонам проспекта домов трубу гранатомета. Снова всплыли сло