зование, но с условием, что, если вдруг дела там пойдут не слишком удачно, он оставляет за собой право вернуться. И без обиды. - Но дела у него идут более чем хорошо, Володя уже приобрел себе виллу в предгорьях Альп, и можно надеяться, что съезжать в обозримом будущем не придется... Наконец они добрались, Максим с третьего раза попал ключом в замочную скважину и отпер дверь. Пока доктор в ванной приводил себя в рабочее состояние, Ляхов бегло осмотрел квартиру. Она ему понравилась. Правда, потолки слишком уж высокие по отношению к скромной площади комнат. Кабинет, по трем стенам с полу до потолка заставленный книжными полками, небольшая гостиная, где с неизменными книгами соседствовал странной конструкции дальновизор, похоже, что самодельный, окруженный несколькими электронными блоками. Из мебели имелся только низкий журнальный столик и диван, очевидно, служащий Максиму постелью. Над диваном висел писанный маслом портрет довольно симпатичной девушки лет двадцати двух. Возлюбленная, наверное, а возможно, и мать, не угадаешь, поскольку одета она была в стилизованное под восемнадцатый век платье с глубоким декольте. Пока он рассматривал портрет, вернулся Максим. С мокрой после душа головой, в домашней куртке и брюках из коричневого вельвета, и, похоже, принявший отрезвляющее снадобье, поскольку выглядел вполне прилично. - Перестарался я, - с извиняющейся улыбкой сообщил он, - давно выпивать не приходилось. "Видел бы ты меня в Хайфе", - подумал Ляхов и ответил подходящей к месту поговоркой: - Кто пьян да умен, два угодья в нем... - А что, все нормально было, я лишнего ничего?.. - Неужто не помнишь? - Так, местами. Основное помню, а кое-где и провалы... "Плохой признак, - опять подумал Ляхов. - Выпили-то всего ничего, по двести пятьдесят водки и по бутылке хереса. Для хорошей гулянки - аперитив. Хотя, если без привычки..." Он успокоил Максима, и они вместе пошли варить, кофе, по которому доктор тоже оказался большим мастером. На кухне у него имелось до десятка кованых медных турок разного размера и емкости, на стене висела стационарная немецкая кофемолка, похожая на старинный телефон, а в шкафчике в жестяных банках хранились запасы зерен, зеленых и жареных, бразильских, Колумбйиских, перуанских и индийских. Рецептов врач тоже знал множество, и они долго, азартно препирались, чьи приемы и методики правильнее и лучше. Потом сидели за дубовым столом на пузатых резных ножках, пили густой, обжигающий, невероятно душистый кофе с кремовой пенкой, причем Ляхов еще и прихлебывал из рюмки "Бенедиктин", а Максим от ликера категорически отказался. Невропатолог пребывал сейчас в самом подходящем состоянии, чтобы вытянуть из него какую-нибудь значимую информацию. Вадим и сам пока не знал, какую именно, но чувствовал, что дело того стоит. Либо, хотя и маловероятно, коллега представляет для него угрозу, пусть и неопределенную, либо, наоборот, он может весьма пригодиться в новой жизни. Пока в академии у него нет друзей, и с товарищами по группе только-только успел познакомиться, а заводить полезные связи надо. Врач в армии, если у тебя с ним хорошие отношения, - полезное знакомство. Это он знал по собственному опыту, правда, с другой стороны. Максим, в свою очередь, продолжал прощупывать его, но, как всякий не до конца протрезвевший человек, делал это не совсем ловко, поскольку себя ощущал хитрым и умным, а собеседника недооценивал, точнее, вообще не принимал его во внимание. В общем, говорили они долго, то о том, то о другом, и все постепенно стало напоминать бессмысленно затянувшуюся шахматную партию, когда у игроков осталось по королю, коню и паре пешек. Первым не выдержал Максим. Он раздавил в пепельнице очередную сигарету, которые не столько курил, сколько портил, то, забывая на краю пепельницы, где она бесполезно сгорала до фильтра, то гасил, не выкурив и половины, и тут же поджигал новую. - Ну, короче, так. Хватит нам му-му гонять. Что-то я про тебя узнал, что-то ты. Но без откровенного разговора не обойтись. Положение у меня почти что безвыходное... - В чем же это? - не понял Ляхов. - Для первого знакомства все нормально. Выпили, потрепались, убедились, что и дальше можно. В чем проблема? - А в том, что я своими исследованиями занимаюсь уже второй год. А что толку? Нужно же принимать когда-нибудь решение... - Опять не понял. Какое решение? Выходить с темой на ученый совет? Статью писать, или как? - Да при чем тут статья? Я открытие мирового уровня сделал, но не знаю, как им распорядиться. Тут дело, может быть, о судьбах мира идет. Да не может быть, а точно, поскольку возможности открываются... Ляхов почти насильно всунул между пальцами врача, высокую рюмку, до краев полную шестидесятиградусным золотым ликером. - Так. Выпей не спеша, потом пару глотков кофе, глубоко вздохни и начинай говорить по делу, если считаешь меня достойным своей тайны. А если нет - допивай кофе до конца и ложись, спать. А я пойду. Тайна вклада, азумеется, гарантирована. - иди! - Максим нажал Ляхову на плечо, после чего послушно выпил ликер и схватил из пачки новую сигарету. - Слушай. - Он хитро, но как-то кривовато усмехнулся, из чего Вадим сделал вывод, что приятель отнюдь не протрезвел, просто находится в следующей фазе, когда тяжелое опьянение подавляется сильным нервным апряжением. - Если моя теория верна, то, открывая ее тебе, я ничем не рискую, а если нет - все равно наплевать, расскажешь ты о ней кому-нибудь или нет... Из последующего Ляхов узнал действительно интересные вещи. Выходило так, что Максим на самом деле изобрел устройство, позволяющее анализировать личность человека практически по всем параметрам. То есть по особым образом считываемым биопотенциалам мозга, головного и спинного, можно сделать вывод о предрасположенности к того или иного рода занятиям, как физическим, так и умственным. Скажем, сочетание быстрой реакции, способности мышц к тонким и точным движениям, устойчивый и одновременно подвижный тип нервной системы, еще кое- какие особенности делают человека идеально предрасположенным к профессиям пианиста, микрохирурга, летчика-испытателя и карманного вора. Следующий уровень анализа, касающийся уже более глубоких слоев сознания, позволяет уточнить параметры профпригодности. А проникновение в подсознание дает ключ к нравственным характеристикам личности. И тогда можно определить, какой же путь изберет данный человек для реализации своих способностей, пианиста или все-таки карманника. Но и это было только, как говорится, "подходом к снаряду". В идеале методика Максима позволяла построить фактически полную психомодель конкретного человека и определить, на что он способен в обычных условиях, в идеале или никогда. Что нужно сделать, чтобы он проявил свои лучшие или худшие качества, какую работу ему доверить можно и нужно, а от какой его (или работу от него) необходимо оградить. И так далее... Ляхов понял сразу. Он ведь не просто был умным человеком, он и сам занимался психиатрией и психологией, пусть и недолго, и не слишком профессионально. - Слушай, брат, если не шутишь, конечно, ты ведь это... Ты ведь, кроме всего прочего, оружие изобрел. Изощренное и опасное. Не знаю, насколько детально оно у тебя проработано, но в идеале... - Так ведь и я об этом же! - горячо воскликнул Максим. - Как только кое-что стало получаться, я первым делом именно об этом и подумал. Ну, ладно, вначале предполагалось просто профпригодность наших слушателей к предлагаемой работе определять, программы обучения в процессе корректировать, но потом-то до меня дошло! Я ведь смогу находить не только положительные качества, но и негативные, преступные и вычислить, как ими воспользоваться. Играть на глубинных чертах личности. Того шантажировать, того сделать своим слугой, другого - наемным убийцей... Ну и так далее. С женщинами, опять же, кое-что узнав, поступать как заблагорассудится... - А что, с женщинами у тебя проблемы? - подпустил Ляхов коварный вопрос. - Да при чем тут это, - возмутился Максим. - Я в широком смысле. У одной служебные секреты выманить, другую на панель послать, третью... - Достаточно. Я все понял. И что же ты такое про меня узнал, что решил пооткровенничать? Впервые, надеюсь? - Вот именно, что впервые. До этого не с кем было. Я из наших курсантов уже с полсотни проверил. Не то... Нет, ребята в массе хорошие, критерии отбора в академии на уровне, но - не то. В моем понимании. А вот тебя увидел - и удивился... В волнении Максим налил себе еще рюмку и залпом (выпил, не озаботившись предложить собутыльнику. Нервно глотнул остывший кофе. - Тесты мои, конечно, ты грамотно обошел. Но детекторы все равно не все вычислил. Однако и там, где ты соврал, грубо говоря, результат все равно в твою пользу. Характер есть характер. С таким, даже ради высокой цели, ребенка ногой пнуть ты не сумеешь или у слепого нищего копеечку из шапки украсть. Почему я и удивился, как это ты в спецназе десять лет продержался, знаю, что это за служба. Второе - образование у тебя, судя по схемам, гораздо серьезнее, чем ты утверждаешь. Гораздо больше зон мозга у тебя задействовано, чем требуется по легенде. - Что, и это можно определить? - Я же сказал - все можно. У меня ведь экспериментальный материал большой наработан. Есть с чем сравнивать. Все, тобой названное, подтверждается. Но еще должно быть минимум одно высшее образование, какое-то очень специфическое, требующее не только усилий памяти и интеллекта, но и солидных моторных навыков. Инженер-механик, художник, скульптор - нет? Проницательность Максима или способности его машинки Ляхова почти убедили. Но все же недоработка есть. В машине или в натуре самого Максима. Ему просто не пришло в голову, что объект исследования тоже может быть врачом, в том числе и военно-полевым хирургом. Которому тонкая моторика очень даже требуется. - Про моторные навыки правильно. Но ты невнимателен. А также находишься в плену стереотипов. Специалист-диверсант, кроме огромного информационного багажа, должен очень много уметь делать руками: мины из подручных средств, ловушки всякие, сборка - разборка - ремонт оружия и прочая, и прочая, и прочая... Куда там штатскому инженеру. - Согласен, уже два ноль в твою пользу. Учту в дальнейшем, - поднял руки Максим. - И - последнее, не по значению, а по времени вывода. Не хочешь - не отвечай, но... Мне показалось, что на тебя возложена... нет, не так, должна быть возложена некая высокая миссия... Доктор на глазах проваливался в пучину тяжелого опьянения, но все еще карабкался, бултыхался, старался удержаться наверху и выяснить то, что считал очень для себя важным. - О чем ты, брат? Какая миссия? Я сумел выжить там, где выжить почти невозможно, вот и вся миссия. Просто ты неверно трактуешь данные. Толстой мечтал научить жить человечество, я - выжить лично. Всего-то и сходства, что для меня и него это была равнозначная по эмоциональному накалу задача... - Во! Эт-то ты верно сказал, - выговорил Максим и облегченно упал головой на стол. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Новая жизнь увлекала Вадима все больше. Потому, что она стала совсем другой. Это трудно передать словами, это нужно ощущать - слишком сложный комплекс событий, эмоций, мыслей, встреч, слов... И быстрота происшедших изменений тоже имела значение. Словно перевели железнодорожную стрелку, и жизнь, как поезд, покатилась совсем по другим рельсам, и все вокруг стало другое - от пейзажа за окнами до стука колес на стыках. Что у него было совсем недавно? Служба командира подразделения, пусть и медицинского, круглосуточно, плюс прием пациентов с восьми до двенадцати и еще раз с семнадцати и до двадцати. А если нужно - и это тоже в любое время, стоит кому-нибудь прищемить палец или обожраться холодной картошкой во время кухонного наряда. В виде компенсации - сравнительно приличная зарплата, ощущение некоторой собственной значимости, быстро надоевшая экзотика Востока. Главное же, что Ляхова терзало, - отсутствие перспектив. Когда тебе еще нет тридцати, а все уже прописано на годы вперед, когда знаешь, что как было, так и будет, все возможные диагнозы заранее известны и собственные действия тоже, Предопределенные железными принципами этапности медицинской помощи. Больных и раненых со сроками выздоровления в пределах недели лечишь сам, всех прочих эвакуируешь в медсанбат или сразу в профильный госпиталь, в зависимости от тяжести случая. Ожидаемая вершина карьеры - старший ординатор или начальник отделения в приличном, желательно столичном армейском или окружном госпитале, и отставка в чине полковника. Если, конечно, заблаговременно не уйти на вольные хлеба. И вдруг все изменилось чудеснейшим образом. Если сейчас он идет по улице в форме, на него оглядываются молодые офицеры и приятные во всех отношениях девушки и молодые дамы. Не далее, как позавчера неподалеку от Исторического музея к нему обратился, смущаясь, совсем юный пехотный подпоручик, отдал честь строго по уставу и спросил, не подскажет ли господин полковник, каким образом можно в столь еще молодом возрасте дослужиться до его чина. Польщенный, Ляхов ответил честно: - Служить, уважаемый коллега, только служить, ничего более. Как говорится, ни от чего не отказываться и ни на что не напрашиваться. Полной гарантии эта формула не дает, но от многих неприятностей избавить может. И, конечно, некоторое везение тоже требуется. Оказаться в нужное время в нужном месте. Ничем более, увы, помочь не могу... Нагнав пропущенное и подтянув "хвосты", Вадим начал получать от занятий удовольствие. Вроде как и служба, с непременным распорядком и соблюдением устава, но в то же время словно вернулись студенческие времена, веселые и беззаботные. Главное, никаких маловразумительных наук вроде математики, а все прочие для ума, изощренного зазубриванием простой анатомии и анатомии топографической, фармакологии, биохимии и всяческих специальных наук в ассортименте, труда не представляли. Напротив, то, что предлагалось первокурсникам на лекциях и семинарах, было весьма интересно и значительно расширяло кругозор до того вполне аполитичного доктора. Полковничьего жалованья хватало на все, двухпросветные погоны избавляли от многих утомительных обязанностей, вроде нарядов, внутренних караулов и патрулирования московских улиц по выходным дням. Достойное общество, удобное жилье, бесплатная столовая, не уступающая иным ресторанам, свободное время с семнадцати часов до восьми утра. И все это - только за то, что сумел единожды не струсить, сохранить под пулями достоинство и выдержку, ну и уцелеть, конечно. Это - главное условие всего остального. В том-то и заключается тайный смысл жизни, думал Вадим, что в ней чаще всего мера воздаяния не очень согласуется с мерой свершения, а куда больше зависит от факторов привходящих. Вот капитан Тарханов, товарищ по оружию, сделавший куда больше, чем он, и заслуживший, по совести сказать, все то, что получил Ляхов, и даже намного больше, а вот поди ж ты... Сначала дурацкое ранение за несколько минут до мига торжества и победы, а потом еще более дурацкая смерть от шального снаряда. Зная Тарханова, Вадим представлял, сколько удовольствий смог бы извлечь капитан из нынешней ситуации. И как бы они вдвоем все это с неба свалившееся благополучие обмыли бы! От души и по полной программе. А вместо этого - ах, да что говорить! Была в этом серьезная несправедливость судьбы. Но разве не сказал Марк Аврелий, солдат и философ на троне императора; "Делай, что должен, свершится, чему суждено"? Ну и, конечно, подвиги лучше совершать, когда есть кто-то поблизости, кто может заметить, записать, довести до сведения тех, кто вправе наградить. Это не цинизм и не расчет барышника, а лишь констатация факта, что вовремя зафиксированный, оцененный и внесенный в анналы подвиг перерастает свое непосредственное локальное значение (которое может быть не так уж в материальном смысле велико) и становится элементом истории, фактором воспитания, порождает последователей, укрепляет дух нации... А в результате через неопределенный отрезок времени вдруг может породить цепь следствий, напрямую влияющих уже на судьбы мира в целом. В Москве у Вадима не было старых знакомств, но он очень быстро приобрел новые. В том числе такие, о которых раньше не мог и помышлять, несмотря на то, что ни умнее, ни красивее он не стал. И, тем не менее, люди, которые раньше, даже сведи их судьба, вряд ли сочли бы лекаря Ляхова заслуживающим внимания, теперь охотно принимали у себя полковника Половцева, находили его "комильфо", интересным и остроумным собеседником, вполне равновеликим тому кругу, в который он попал. Вот, например, Борис Салтыков, сосед по жилой секции, из тех самых графов Салтыковых, капитан и военный журналист, с которым Ляхов оказался в одной учебной группе, знающий в Москве все и всех, уже через две недели ввел Вадима в литературно-театральное общество. Именно то, о котором принято говорить: "На премьере у Силина была вся Москва", подразумевая, что там собралось десятка полтора-два людей, каким-то образом причастных именно к этому театру. Способных заплатить сто рублей за место в партере или организовать хвалебную рецензию в "Вечерней" или "Независимой" газете. Раньше Вадим только слышал о такой жизни, с всевозможными "средами" и "субботами", со спорами о "новых трактовках" и "реминисценциях, восходящих к Мейерхольду в новой постановке Табашникова", с чтением "гениальных" стихов и пьес очередного, возникшего из глубины сибирских руд, непризнанного пока дарования, с интригами, публичными выяснениями отношений, "капустниками", внешне дружелюбными, а на самом деле злыми, даже злобными эпиграммами. В сообществах врачей и инженеров, где ему приходилось вращаться в прежней жизни, ничего подобного не случалось, поэтому поначалу это было даже забавно. А вот то, что художественный талант, иногда даже большой, отнюдь не означает наличие других достойных качеств личности, скорее разочаровывало. Как-то на вечеринке, организованной в "Малой гостиной" Дома актера, посвященной то ли получению приличного гонорара кем-то из присутствующих, то ли чьему-то удачному дебюту в давно желаемой роли, Вадим оказался за одним столиком с дамой лет около двадцати пяти, обладательницей удивительной внешности. Было в ней нечто такое, межнациональное, а может быть, даже и межрасовое. Она была высока, тонка и стройна до невозможности, очертаниями своей фигуры напоминала не столько реальную женщину из плоти и крови, как таковую с рисунков Бердслея. В изящном абрисе лица ощущалось что-то вест-индское, разрез глаз наводил на мысль о Персии, рисунком губ она походила на Джину Лоллобриджиду, некогда крайне популярную итальянскую киноактрису, лицо, шею и высоко открытые платьем руки покрывал легкий тропический загар, а пышные, коротко постриженные волосы были очень светлые, почти соломенного оттенка, причем естественные, а не крашеные, в этом Валим разбирался. И ко всему тому было ясно, что она все-таки русская, даже, как принято говорить, "истинно русская", а какие там скрывались в ее фенотипе исторические коллизии - Бог весть. К тому времени Ляхов уже настолько пообтерся в обществе, что мысль не только познакомиться поближе с этим чудом практической генетики, но и по возможности завести с ней необременительную связь уже не казалась ему вызывающей. Тем более, дама была одна. Она, успев, видимо, перекусить бутербродами с фуршетного стола еще до появления Ляхова, теперь маленькими глотками потягивала полусухое шампанское, почти не затягиваясь, курила длинную сигарету с ментолом и время от времени отправляла в рот двузубой вилкой острые и жирные черные маслины. К разговору, который как-то сам собой завязался у Вадима с обитателями двух соседних, близко приставленных столиков, она прислушивалась с интересом, но желания самой принять в нем участие не проявляла. Слегка подвыпившие соседи обратили внимание на Ляхова скорее всего оттого, что он единственный здесь был в мундире. С неизменным белым крестиком Святого Георгия, который по статуту полагалось носить постоянно и в натуральном виде, отнюдь не заменяя его орденской ленточкой, как другие награды. Вначале он просто отвечал на вопросы, касающиеся обстоятельств получения высокого ордена, затем, будто невзначай, собеседники, молодые люди типично богемного вида, принялись выражать сомнение в нравственной оправданности нынешней российской геополитики. Мол, когда народ страдает, неприлично тратить деньги на содержание четырехмиллионной армии и вмешиваться в не нужные никому зарубежные авантюры. Тут Вадим не сориентировался в ситуации и высказал несколько соображений, вполне естественных в кругу "академиков", но здесь, очевидно, априорно считающихся непристойными для "интеллигентного человека". Да еще, на беду, поблизости оказалась поэтесса Римма Казарова, дама, как выразился классик, "в последнем приступе молодости". Ее стихи Ляхов время от времени встречал в толстых литературных журналах и находил довольно грамотными, даже изысканными временами. Кроме того, в эфире часто звучали песни с ее же текстами. Услышав последнюю фразу, в которой Ляхов выразил одобрение действиям возглавлявшейся полковником Черняевым российской десантной бригады во время очередного судано-абиссинского конфликта, она метнулась к нему черным коршуном. Оказывается, именно эта операция касалась поэтессу лично. У кого-то из ее знакомых там погиб сын, "отравленный циничной империалистической пропагандой", как она выразилась. С несколько излишней аффектацией Римма сначала прочитала-провыла стих, написанный от имени матери того самого добровольца, убитого неизвестно за что в неназванной африканской стране. Второй был изготовлен, в развитие темы, как плач туземки, в деревню которой пришли русские солдаты и, опять же, убили ее детей, виноватых только в том, что не хотели покориться чужакам. В качестве коды она изобразила загробный монолог русского солдата. Правда, звучало это сильно: Я убит под Хартумом, В безымянном болоте, В третьей роте, на фланге, При ответном налете. И во всем этом мире, До конца его дней, Ни петлички, ни лычки С гимнастерки моей... " В общем, грамотный получился триптих. Хотя с точки зрения военного человека - вредный. Поэтессе аплодировали. После лихо выпитой рюмки водки, с сухими и горящими глазами, она перешла на прозу. Вадим не мог понять, отчего именно сейчас у нее случился такой публицистический приступ, но слушал с интересом. Несколько, впрочем, брезгливым. Для него было внове, что существуют в обществе такие вот настроения. Римма доказывала, что вообще вся деятельность русских войск, военных советников и дипломатов в разных концах света является серьезнейшей опасностью для человечества. - А отчего же именно российских? - не выдержал Ляхов. - Насколько мне известно, наши контингенты в любой точке мира не превышают предписанных пятнадцати процентов от общей численности боевых формирований ООН. Причем, за исключением дальневосточного театра, находятся под международным командованием... Римма взглянула на него почти что с ненавистью. Относилось это, разумеется, к его словам и мундиру, поскольку лично они знакомы не были. - А вы не знаете?! Российские войска известны во всем мире... - Своей боеспособностью и одновременно редкостной сдержанностью и политической беспристрастностью, - вставил Вадим фразу в ее длинную паузу. - О втором ничего не знаю, а первое - да! Боеспособностью. То есть способностью в минимальное время уничтожить максимальное число людей, не желающих жить по вашим законам и правилам... - Скорее, по вашим, ибо законы и правила устанавливаются демократически избранной Государственной думой, военнослужащие же правом законодательства не наделены и лишь исполняют то, что им предписывают избранники народа. Ваши избранники... Ляхов театрально развел руками и сел. Дама-визави улыбнулась и одобрительно кивнула, сделав при этом почти неуловимый жест. Пробегавший мимо лакей тут же поставил перед Вадимом рюмку коньяка. Она тоже прикоснулась губами к краю своего бокала. Ляхова попытался поддержать пожилой актер Вахтанговского театра, фамилия которого вылетела у Вадима из головы, хотя игра в "Кабале святош" понравилась, но Римма тут же его осадила. Выходило так, что оставшемуся в одиночестве Ляхову следовало или молча капитулировать, или принять бой на территории противника. Салтыков куда-то испарился нечувствительно, а рассчитывать еще на чью-либо поддержку Вадим не мог. Разве только взгляд безымянной красавицы обнадеживал. Поэтому он отважился. - А вы предпочли бы, чтобы повторилась ситуация сначала 1914-го, а потом и 1918 года - медленно и, как бы, небрежно спросил он, словно все это его чрезвычайно утомляло, но и оставить выпады оппонентки без внимания он не мог. - При чем тут восемнадцатый год? - с разбегу наткнулась на его вопрос поэтесса. - Ну как при чем? Тогда большевики объявили всеобщий мир без аннексий и контрибуций, и миролюбивые соседи тут же начали отгрызать от России куски, в меру собственных потребностей. Еще б чуть-чуть, и мы остались бы без Украины, Дальнего Востока, Прибалтики и Закавказья, не говоря о Польше и Финляндии. К счастью, генералы Корнилов и Деникин сумели вовремя навести порядок. И показать союзникам, что древнее правило "Пакта сунт серванта" остается в силе. За что нас и приняли в Тихоатлантический союз. * Договоры следует соблюдать (лат.) - (положение международного права). А сейчас ровно та же ситуация. Стоит нам только перейти на декларируемые вами позиции абстрактного пацифизма и гуманизма, нас сначала выдавят из Союза, а потом просто отнимут все территории, которые мы не станем защищать. Кстати, на каких границах вы согласны признать наше право на вооруженную защиту? - Не передергивайте. Речь идет о том, что мы убиваем людей, которые не сделали нам ничего плохого, на всех материках, а лучше бы оставить их в покое и заняться собственными делами... - Так и занимайтесь, - широко улыбнулся Ляхов. - Кто же мешает? Но если мы, - он показал на себя пальцем, - сегодня не станем защищать наши интересы на китайской или турецкой границе, завтра нам и вашим детям, если они у вас есть, придется делать это же самое на границах Московского княжества времен Ивана Третьего... Логично дать свободу всем народам, которые мы поработили за последние пятьсот лет? - Конечно же! - воскликнула Римма. - Каждая нация, каждый народ имеет право на самоопределение... - Так точно, - кивнул Ляхов. - Давайте с ними согласимся. Отдадим всем все, кто чего попросит. Вы еще забыли - китайцам Маньчжурию, японцам - Корею, Сахалин и Курилы. Мы же не будем больше агрессивными. А завтра Новгород вспомнит о событиях XVII века. Они же были независимым государством, а злобный Иван номер четыре их покорил. Причем с крайней жестокостью. Бояр и лучших людей в Волхове топил, митрополита задушить велел. Это мы тоже признаем, покаемся, можем даже согласиться на репарации и реституции. Вам понравится, если независимые новгородцы и соплеменные псковитяне перережут Николаевскую железную дорогу, установят погранпосты и таможню, а в качестве компенсации станут грабить транзитные поезда, а пассажиров топить в придорожных водоемах? Поскольку это же делали наши с вами предки с их предками, и вообще подобный стиль отношений вполне соответствует национальным традициям. Кто-то в углу зала демонстративно хихикнул, но вообще в собрании воцарилась какая-то нехорошая тишина. Ляхов сообразил, что тема воспринимается здесь слишком уж всерьез. А он-то думал, что имеет место просто интеллигентский треп. Но остановиться на полуслове уже не мог. - Так вот, вопрос непросвещенного человека. Захотите ли вы, ради чистоты "гуманистической" идеи, жить в таком мире? Я бывал в странах, где подобный идеал достигнут. Там вы без сопровождения взвода оккупантов даже до ближайшей лавки выйти не рискнули бы... Поэтесса словно впервые увидела Ляхова как объект, достойный внимания. По крайней мере, сыграно это было хорошо. - Ах да! Я же сразу не поняла, с кем имею дело! Господин полковник. Георгиевский кавалер! Разумеется, в вашем лице мы имеем доблестного защитника интересов Российской империи, как бы она сейчас ни называлась, и адепта военно-полицейской мощи... Вадим поразился силе ее чувств и непримиримой ненависти, мелькнувшей где-то на втором плане. - Орденок у вас свеженький, и погоны тоже. За что, интересно, в вашем возрасте это дают? Знаю, знаю... Кровь на них, кровь, кровь и кровь... Но запомните, насилие рождает только насилие, и все это непременно падет на ваши головы... Ляхов испугался, что сейчас она забьется в истерическом припадке. И вдруг его визави, все это время наблюдавшая за спором, дискуссией или просто скандалом с позиции холодного любопытства, обернувшись куда-то в угол, двинула тонкой кистью с алмазным перстнем на безымянном пальце. Тут же заиграла музыка, причем не в записи, а живая. На хорах в торце зала обнаружился оркестрик из саксофона, скрипки, электрооргана и ударника. Классическое танго они исполняли, медленное, сладкое и волнующее глубокие слои подкорки. - Не хотите меня пригласить? - спросила девушка. Удивляясь, как странно все происходящее, Вадим вскочил с излишней даже быстротой, подал ей руку. Радуясь и тому, что прелестная незнакомка обратила на него внимание и что никчемная дискуссия наконец прекратилась. Танцевала она чудо как хорошо. Это кроме того, что умела правильно двигаться под музыку. Всем своим поведением, как и положено в классическом танго, она давала понять, что изнывает от любви к партнеру, и Ляхов воспринимал это именно так. На короткие три минуты, пока длился танец, он перечувствовал это все. Сначала - робкий намек, потом развитие отношений и, наконец, бурный финал, одновременно и кульминация любви, и ее трагический конец. А уж талия у нее была совершенно изумительная, гибкая и сильная, а под тонкой тканью платья легко прощупывался пояс вроде корсета, с застежками справа. Когда они шли на место, провожаемые аплодисментами зала, девушка незаметно сжала своими пальцами его ладонь. - Только, прошу вас, не спорьте ни с кем больше... - Почему? - В разговорах такого рода самые точные факты не убеждают, а лишь озлобляют оппонента. Иначе все было бы очень просто. - Вы правы, но характер у меня... Иногда не могу сдерживаться. - Терпите, полковник, терпите. Терпение всегда окупается, в отличие от ненужной эмоциональности... "А она очень умна, кроме всего прочего", - подумал Вадим со сладким чувством только-только затевающегося романа. Не будет девушка, не желающая продолжения, так себя вести с совершенно незнакомым человеком. Когда Вадим вышел в туалет, откуда-то со стороны буфета нарисовался Салтыков. Он был в меру пьян, и на шее у него Ляхов рассмотрел мазок карминной губной помады. - Выпьем? - Из-за спины Борис жестом фокусника извлек две рюмки. Только чуть позже Ляхов сообразил, что они стояли на подзеркальном столике, скрытом глубокой тенью. А то впору было поверить в сверхъестественное. - За твой успех, браток! - Салтыков лихо махнул рюмку. А на недоуменный взгляд Вадима ответил также недоуменной репликой. - Ты что, еще не понял, с кем подружился? - Слово "подружился" он произнес с некоторым нажимом. - А ведь в натуре нет, - удивился Вадим. - Кстати, ты ее знаешь, как хоть ее зовут? - А что, понравилась? - продолжал куражиться Салтыков, как уже было сказано, урожденный москвич и граф, знавший в свете всех и вся. - Нет, ну девочка очень нестандартная... - осторожно ответил Ляхов. Салтыков вдруг погрустнел, как это бывает у веселых, но выпивших лишку людей. - Запомни, невинная ты душа, за одну улыбочку этой "девушки" большая часть сильной половины московского света, включая гомиков и импотентов, душу бы черту запродала, а уж как она тебя танцевать позвала... Это, командир, полный... - Да хватит тебе ваньку валять, скажи, наконец, в чем дело и кто она такая? Салтыков сделал хитрое, опять же не по-трезвому, а по-пьяному хитрое лицо, погрозил Ляхову пальцем. - Вот уж нет, ваше высокоблагородие. Сам в седло залез, сам и держись за луку. А голову на скачке разобьешь - тоже по собственной воле... Очевидно, здесь Вадим столкнулся с одной из тех тайн, которых ему, провинциалу, не знакомому с обычаями старой столицы, понять пока было не дано. Он вернулся на свое место. Незнакомка, ставшая еще более таинственной после разговора с Салтыковым, продолжала цедить свое шампанское. Отставила бокал и спросила: - Вы готовы к серьезным эксцессам, полковник? - Нет, - искренне ответил Вадим. - Вообще терпеть не могу эксцессов. - Тогда возьмите себя в руки, перетерпите и все закончится очень быстро. - Что? - Сейчас увидите. И действительно, не прошло и минуты, как к их столику подскочила совершенно уже невменяемая поэтесса. Или ее кто-то из не желающих самостоятельно светиться людей настроил на агрессию, или она, нюхнув кокаинчику, сама вышла на этот уровень. - Вы... Вы! Зачем вы сюда пришли? Ни один честный человек не в силах терпеть ваше присутствие. Ландскнехт, опричник. Убивали там, теперь ищете жертву здесь? Идите, доносите на меня, на всех нас! Орденочками хвастаетесь, мундиром, руки с карболкой вымыли... Провокатор! Но мы не боимся! Россия освободится от палачей! Но пасаран! Это было уже совсем смешно. Лозунг последнего в двадцатом веке коммунистического мятежа, вполне бесславно закончившегося из-за внутренних склок и разногласий лидеров, звучал в богемном салоне совершенно не по делу. - Заткнись, старая дура, - почти шепотом, так, чтобы, кроме Казаровой и Вадима, ее никто не услышал, сказала девушка, вставая. - Тебя не вешать, тебя в Сухумский обезьянник сдать... Поэтесса ахнула, прижала руки к груди и вдруг картинно, с подвыванием, зарыдала. - Вы проводите меня, господин полковник? - совершенно спокойно, будто происходящее ее вообще не касалось, спросила девушка. Вадим, разумеется, встал, подал даме руку. Внезапно вновь проявившийся из недр дома Салтыков, шутовски кривя лицо, показал ему поднятый вверх большой палец. x x x На заснеженной улице девушку ждала машина с шофером. Длинный синий "Хорьх" с рядным двенадцатицилиндровым двигателем и двумя запасными колесами в нишах передних крыльев. В обтянутой тисненой кожей каретке, отделенной от водительского отсека толстым стеклом односторонней проницаемости, пахло изысканно и волнующе. "Ох, и прав Борис, - подумал Ляхов, - непростая штучка". Но после всего случившегося, включая и аудиенцию у Великого князя, мало что могло его удивить. Разве что его новая знакомая сама окажется Великой княжной. Или княгиней. - Меня зовут Майя. А вас, как я слышала, Вадим? Какой черт занес вас в этот бордель? Они здесь все тяжело контуженные. В основном мечтой о славе. Независимо от цены и повода. Разумеется, ваши погоны и крест уже сами по себе травмирующий фактор. А вы еще покусились на святое - "права униженного и угнетенного человечества". Как Римма еще вам глаза не выцарапала. Впрочем, я бы ей этого не позволила... Ехали недолго. Когда машина остановилась у парадного подъезда дома на Большой Ордынке, молчавшая всю дорогу девушка требовательно спросила: - Ну, а до дверей квартиры вы меня тоже проводите, полковник? Отказаться не было никакой возможности. Желания - тем более. Дальше - как ожидалось. Швейцар у резной дубовой двери подъезда, похожий на унтер-офицера спецназа консьерж за высокой конторкой, аналогичного стиля лифтер, рефлекторно щелкнувший каблуками при виде гвардейских полковничьих погон. Дверь лифта открылась прямо в прихожую квартиры. Девушка, шутливо сделавшая книксен, заставила Ляхова перешагнуть и этот барьер. Не физический, сословный. Его отец, хотя и пребывал в генеральских чинах морского ведомства, таких апартаментов не имел. Мало того, что Майя сама по себе вызывала у него сильное влечение, так ведь и интрига закручивалась неслабая. Тянет на то, что он попал в сферу интересов настолько сильных мира сего... Причем без всяких усилий со своей стороны. За исключением тех, что уже случились сами собой. Длинный и узкий коридор от дверей лифта вел в глубь квартиры. Хозяйка вдруг, без предупреждений и объяснений скользнула куда-то вбок и исчезла. Перед встретившейся вешалкой Ляхов снял шинель, повесил ее на крючок, подумал, снял и китель. Белой рубашки с погонами вполне достаточно для респектабельности. Тут же оказалось саженной высоты зеркало в резной позолоченной оправе. Вадим причесался, осмотрел себя с ног до головы и остался доволен. Ложной скромностью он не отличался, с юных лет знал, что весьма привлекателен внешне и нравится девушкам. И был благодарен судьбе и родителям, что наделили его все же некоторой грубоватостью и резкостью черт, иначе он вполне мог попасть под ненавистное определение - "красавчик". А так он больше смахивал на римского центуриона, теперь уже скорее - легата, чему способствовал и не сошедший до сих пор субтропический загар. Жаль вот, что шрам поперек лба достался не ему, а Тарханову... Гостиная удивила его эклектической богемной роскошью. Метров в пятьдесят площадью, территория разделена спинками диванов и кресел, невысокими шкафчиками с книгами и безделушками на изолированные функциональные зоны. На полу ковры и звериные шкуры, на стенах картины, вперемежку импрессионисты позапрошлого века, Левитан и Дали, современный европейский поставангард. Он подошел поближе. Если и не подлинники, то копии суперкласса. Но, судя по всему остальному, скорее все-таки подлинники. Тогда какова же цена этой коллекции? Разве что приобретена она каким-то иным способом... В дальнем правом углу комнаты он обнаружил трехстворчатую остекленную дверь, ведущую на балкон. Несмотря на мороз и ветер, он вышел туда, чтобы посмотреть на ночные огни города. Пейзаж с высоты не менее чем двенадцатого этажа распахнулся перед ним великолепный. "Как моя нынешняя жизнь, - подумал он. Неожиданно, роскошно, непонятно, как сюда попал и сколько будешь падать, если сдуру сорвешься". А высота на самом деле притягивала, и абсолютно по-дурацки, как в детстве, хотелось, для остроты ощущений, перелезть через ограждение и пройтись на спор по узкому карнизу вокруг дома. Черт его знает, а вдруг действительно собрался бы? Что-то такое в душе шевелилось. Обратно его позвал голос девушки. Она успела переодеться в почти прозрачный сиреневый пеньюар, накинутый, похоже, на голое тело. Хотя нет, такое тело голым назвать - кощунство. Не голая же Афродита Таврическая в Пушкинском музее, хотя галантерейными изделиями она не обременена. Похоже, переодеваясь, хозяйка заодно глотнула чего-то возбуждающего. Или наоборот, сначала глотнула, а потом вздумала переодеться. И снова на Вадима накатил приступ ясновидения. Фраз на пять вперед он знал все, что скажет Майя. Совершенно такое ощущение, словно смотришь основательно забытый фильм. - Пойдем со мной, командир, если не боишься, - произнесла она низким воркующим голосом. - Я редко кого к себе приглашаю. А если и приглашаю, то остаюсь в рамк