столь интересно, как и почему случилось то, что случилось с другом, его гораздо больше волновало, понравилась ли ему Татьяна и чтобы Вадим случайно не проговорился насчет Влады, с которой они совсем недавно почти так же сидели и выпивали вместе, и Вадим тоже демонстрировал ей приязнь. "Ну, уж этому-то меня учить не надо, - подумал Ляхов. - А девушка и вправду приятная. И на "верископе" проверять не надо". Он еще подумал, что Сергею такая девушка подойдет в самый раз, тем более что он ее сюда уже и привез. И вместе с тем! Какая-то она слишком спокойная, слишком отстраненная от происходящего вокруг. Возможно, потому, что ей, казачке, все эти "кацапские" дела и проблемы неинтересны? Черты лица, вот тоже правильные, красивые по классическим канонам, а изюминки не просматривается. Правда, глаза... К глазам стоило бы и присмотреться. Но Тарханов тут же, не успели они допить и по первому бокалу, пригласил его в соседнюю комнату. - Извини, Таня, нам парой слов перекинуться надо. А ты нам пока собери и закусить тоже... - Конечно, о чем речь, - ответила она с интонацией восточной женщины, для которой с детства очевидно, что мужские дела ее не касаются. Свои же женские она должна исполнять в точности, не забивая голову новомодными феминистскими теориями. Всего, что ей нужно, она от мужчины и так добьется, тоже с помощью веками отработанных методик. В кабинете Сергей налил водки в старинные серебряные с чернью чарки. - Татьяна с собой привезла. Дедовские, видишь, - он показал гравированную шрифтом, стилизованным под полуустав, надпись на боку своей: "Пей, да дело разумей". - А у тебя? Ляхов посмотрел. "Кто пьян, да умен, два угодья в нем". - Вишь, деды соображали, - согласился он. - Ну, давай. Так в чем вопрос? - Вопрос в том же. Фарид этот, он наверняка знает много о целях и задачах этого внезапного "похода на Пятигорск". Но как мне его быстро и всерьез размотать, если он стопроцентную туфту мне гонит? Это ж или ребра ему ломать, наркотики колоть, да и не поймешь, правду он говорит или со страху и боли угодить старается. Или в очередной раз утереться... - Вполне здраво рассуждаешь, - поощрительно кивнул Ляхов. - Так, скорее всего, и будет. И что? - Ну, ты же мне говорил, показывал кое-что. Можно с помощью твоей техники его до донышка выпотрошить, и чтобы с гарантией? - Можно. И даже не слишком сложно. А во-вторых? - Ляхов догадывался, что "во-вторых" непременно возникнет. Тарханов или не заметил этой подсказки, или решил не замечать, во избежание лишних словопрений. - Во-вторых, я уже с Чекменевым переговорил, он дал добро на привлечение тебя и твоего доктора к работе и по Фариду, и по Маштакову. Сюда же и твоего Герасимова подверстаем. Возьмешься? "На ловца и зверь... - чуть ли не с ликованием подумал Ляхов. - Только начал соображать в нужном направлении, и тут же последовало встречное предложение. Правильно писал Булгаков: "Сами предложат и сами все дадут". Но особой заинтересованности показывать пока не стал. - А что ж? Мы люди военные, подневольные, господину Чекменеву обязанные. Прикажут - сделаем. - Нет, ну что за разговор - прикажут. Тут дело серьезное. И тебе интерес имеется. Знаешь, тут с этим Маштаковым, ну, "Кулибин" который, интереснейшие вещи выясняются. Ну, это я тебе тоже расскажу. А пока могу я доложить, что ты с нами работаешь? - Докладай, о чем речь. Тем более я сейчас в отпуске. Пока Тарханов звонил по телефону, потом уточнял, когда у Татьяны будет готов ужин на четыре персоны, Вадим все не мог успокоиться, все радовался, как легко и свободно все решилось. И как, по выполнении "подряда", аккуратно подойти к тому же Чекменеву и через него непосредственно к Великому князю со своей собственной проблемой. А уж с Агеевым он потом как-нибудь все это согласует. Если повезет, так и с позиции силы. До резиденции Максима идти было всего с полкилометра, но Сергей все-таки усадил Ляхова в машину, совсем маленький зеленый вездеходик с опущенным тентом. - Служил бы ты в наших войсках, соображал, что надо пользоваться возможностью хоть сто метров проделать на колесах, а не на своих двоих. Устроили доктора надежно. С пониманием важности и перспективности его работы. В скромно выглядевшем особнячке из дикого камня, очень удобно расположенном на острове посередине озера, окруженном вдобавок густыми ивами, почти полностью скрывавшими его от любых, лишенных соответствующего допуска глаз. Кроме особняка здесь же располагались склады неприкосновенного запаса спецтехники и боеприпасов, по причине чего ведущий на остров узкий мост с обеих сторон прикрывался патрулями караульного наряда. Не совсем замок Иф, но в этом роде. Доктор встретил Ляхова радостно. Ему, похоже, не слишком уютно было одному нести бремя ответственности и неясности дальнейших перспектив. Естественно, все необходимое, чтобы отпраздновать встречу и подтянуть Бубнова к своему уровню, у них с собой было. - Ну, все. Подпольный период деятельности закончился. Включаемся в работу по-настоящему. Перспективы нас ждут совершенно лучезарные, - сообщил Ляхов. В быстром темпе опрокинув третью чарку, Максим потребовал пояснений. После того как Вадим их дал, он как бы даже и помрачнел. - Ты уверен, что нам это нужно? Мы же совсем другим рассчитывали заниматься. А теперь что же - при следователях на подхвате? Мне это как- то... - Да брось! Хватит комплексами мучиться. Это прежде всего нам самим нужно. Ты ж соображай, война идет, суровая, скажу тебе, война. А мы, как сказал однажды Хемингуэй, подписали контракт на весь срок. Размотаем это дело - поймем, откуда и что нам угрожает. Ребята быстренько все порешают, и мы сможем спокойно своим делом заниматься. Тем более, изобретателя тех штучек нам обещают предоставить со всей его лабораторией, - он указал на Тарханова. Сергей в ученую дискуссию не вмешивался, но при прямом к нему обращении кивнул со значительностью. - Что касается твоих опасений, - Ляхов знал, что Максим все время побаивается, что им воспользуются, а потом отстранят за ненадобностью, - мы ж предъявим только эффект, а не идею. Как если бы ты продал современный автомобиль хотя бы и самому Генри Форду. Куда совать ключ и какие педали нажимать, он быстро поймет, а что делать с системой распределенного впрыска, в доску разбейся, не догадается. - Это, конечно, так... - Значит, работаем. С утра и начнем. - А сейчас нас Татьяна ждет, - сообщил Тарханов, чрезвычайно довольный, что все разрешилось столь удачно. - Гуляш из баранины с фасолью наверняка уже доспел. При слове "баранина" Максим сморщил нос. Как многие столичные и вообще среднерусские жители, к этому сорту мяса он относился скорее негативно. Пахнет, мол, не по-нашему, и вообще жир на губах застывает. Сергей не стал его разубеждать. Попробует - наверняка пересмотрит свои взгляды. Глава восьмая На следующий день после вечера и доброй половины ночи, с большим удовольствием проведенных в обществе Тарханова и его новообретенной подруги, доктор с Вадимом хорошенько выспались, после чего занялись делами, в истинную суть которых Ляхов Максима до самого последнего момента не посвящал. Успехов Бубнов достиг, без всякого преувеличения, значительных. Точнее сказать - грандиозных. Все ранее сказанное Вадимом прокурору, в этом комплекте металлических ящиков, традиционно покрытых армейской "молотковой эмалью", приобрело свое грубое и зримое воплощение. - Это у нас будет "верископ-стационар", - решил Ляхов, когда размягченный и оттого снова довольный жизнью Максим показал ему все. - На нем бы мы с тобой могли и нобелевку себе заработать. Только спешить не будем. Человеку, обладающему истиной, приличествует важность... Они сидели на кушетке за занавеской в кабинетике, до невозможности похожем на помещение для физиотерапии в уездной больнице. Наверное, у доктора ностальгия взыграла. За окном на мелкой ряби озера багровела полоска закатных лучей садящегося в низкие облака солнца. Что-то подобное бывало и в биографии Вадима. Он тоже начинал работать земским лекарем. И тоже пил портвейн с коллегами, только другого качества, конечно. Сейчас они употребляли очень хороший, прямо из Португалии, и заедали ароматным сыром "Бакштейн". Двое коллег, с несколько разными судьбами, но объединенные общей кастовой принадлежностью. Это ведь навсегда. Ляхов не раз уже замечал, встречаясь с врачами, даже и переквалифицировавшимися в кого угодно, от писателей до финансистов, что нечто вроде ностальгии по профессии преследует всех без исключения. Наверное, потому, что врачи гораздо в большей степени своеобразные жрецы, чем обычные специалисты с высшим образованием. Не зря как-то Ляхов придумал успокаивающую формулу - бывших врачей не бывает. Бывают практикующие и в данный момент не практикующие врачи. Только! Одна разница: в отличие от него Максим не представлял, что в данный момент выпивает именно с коллегой. Однако душевный комфорт все равно испытывал. - Только ты, Макс, кое-чего не учел. У нас с тобой сейчас задание, которое выполнить нужно обязательно. И с максимальной убедительностью. Выиграем - все наше. Батистовые портянки носить будем. Пролетим - не обессудь... - То есть в каком смысле? - В элементарном. Промазать нельзя, проколоться, перед начальством лажануться! Тебе эти термины понятны? Я в наш "верископ" верю. Показать, когда и в чем подследственный врет, он может. Только ведь картинки и осциллограммы - это все же вещи субъективные. Мало ли как мы их с тобой интерпретируем. Доказывай потом. Нужна конкретность. - В смысле? - повторил вопрос Максим и на всякий случай залпом допил стакан. - Задачка-то технически простая. Нужно схемку обратной связи наладить. Чтобы в случае несовпадения вербального ответа с тем, что клиент на самом деле думает, машинка дала ему понять, что так делать нехорошо... Еще короче... - Видя, что Максим его не до конца понимает, Ляхов огрубил задачу: - Надо вывести с выходного порта анализатора пару проводов. Чтобы их можно было подсоединить клиенту в район... ну, пусть солнечного сплетения. Только он это, значит, неправду нам скажет - тут ему и разрядик. Поначалу слабенький, второй раз - порезче. На третий раз, глядишь, и условный рефлекс выработается. Чтобы не врать, значит. Сам справишься или инженера Генриха тебе подослать? С которым в прошлый раз работали. - Ага. Вот как? Такая у тебя специализация. Аналитик, значит. Все понятно. Только зачем так ухищряться? Чего же не сразу то же самое, напрямик, резиновой палкой, минуя лишнюю электронику? Смотри на указатели и, как что не так, бей. По голове и по почкам. - Бубнов подскочил с кушетки, кулаки сжал, будто бы даже зубы оскалил. Впрочем, последнее Вадиму, конечно же, показалось. Бубнов - парень цивилизованный. Все-таки вредно идеалистам-интеллигентам пить, даже и хорошее вино. Мысли у них сразу приобретают ненужное направление. Чего ж тогда вообще лезть в такие дела, если психика не выдерживает? А ведь лезут и, что при этом самое страшное, воображают, что их понимание истины и гуманизма - единственно правильное. И ты, приятель, вдруг вообразил, после десятка лет государевой службы, что все ж таки ты интеллигент, значит, гуманист, по определению, а мы, прочие, здесь палачи и опричники! Я вам все научно выверенные данные предоставлю, делайте с ними что хотите, лишь бы я лично не видел, не знал и не догадывался... Но ничего такого Вадим доктору не сказал. Не время просто. А при случае скажет, разумеется. Когда обратной дороги не будет. Наоборот, он улыбнулся самым располагающим образом, подлил еще по чуть портвейна, выглянул в окно, любуясь пламенеющим небом у края озера. - Вот именно поэтому, брат, поэтому. Резиновая палка - примитив. Индуктор от полевого телефона штука куда более эффективная. Сила тока у него приличная, напряжение, опять же зависящее исключительно от моей воли и размаха руки. Шомпола, так те вообще... Паяльником некоторые пользуются. Наши с тобой предки дыбу весьма уважали. Предполагалось, что таким образом полученная информация куда достовернее, чем сообщенная добровольно... Однако ж века прогресса не прошли даром! Пытки теперь моветон. Хотя, что скрывать, иногда ими по-прежнему злоупотребляют. Так наше изобретение имеет колоссальное гуманизирующее значение. Просто, чтобы впредь ни у кого соблазнов кости ломать не было, мою идею испробовать стоит. Мы честно, со всей своей незапятнанной совестью, говорим испытуемому, что все зависит исключительно от него. Наши руки - вот они. Чистые и в белых перчатках. Не ври, ответь на наши вопросы полно и правдиво - и будешь жив и счастлив. Разумеется - в пределах возможного. Соврешь - сам и включишь на себя вольт-амперы. Объективность полная. Как пожелаешь, так и сделаешь. - Сам все это придумал, иезуит? - Ляхов видел, что Максим растерян. Именно, как очень честный человек, не искушенный в демагогии, а заодно и в реалиях жизни тоже. А откуда ему было эти реалии узнать, да не вообще, а на собственной шкуре? Наверное, события последнего года жизни контузили Вадима сильнее, чем он предполагал, иначе отчего бы нормальное (в гражданско-бытовом плане, разумеется) поведение человека одного с ним круга вызвало вдруг острое раздражение? А ведь когда-то и Ляхов думал и чувствовал примерно так же, как все еще умел Бубнов. Но ему просто повезло. Благополучно оконченная классическая гимназия, два факультета сразу в столичном университете, потом с ходу должность в элитном гвардейском учреждении. Чин, погоны, Москва, чистенький кабинет, абсолютно вегетарианская должность невропатолога в коллективе совершенно здоровых людей. А ты, парень, хотя и врач, знаешь, как люди (мыслящий тростник) кричат, когда отрываешь с ран трехдневную марлевую повязку? И как при этом пахнет в палатке перевязочного пункта? А когда таких раненых десять, двадцать? Есть еще одна жуткая врачебная должность -- на сортировочном пункте. Подвозят с поля боя тех же, гуманитарно выражаясь, людей. На самом деле - раненых бойцов. Которых ты, исходя из ситуации, должен распределить на живых и мертвых. Синяя марка на грудь или край носилок - эвакуация. С перспективой вылечиться в госпитале или медсанбате. Красная - значит, отнесут тебя, родимый, под ближайшие кустики, в тень, если повезет, а нет так нет. Поскольку эта бирка предполагает только возможное облегчение страданий тому, кто жив еще, но лечить его уже незачем. Или - хуже того, просто некогда. - Какой же я иезуит? - взяв себя в руки, с мягкой улыбкой возразил Ляхов. - Да где мне? Я ж не психиатр-невропатолог, я примитивный военный психолог. Просто когда-то рассказик фантастический прочитал, назывался, кажется, "Честность - лучшая политика". Там злобные пришельцы нечто подобное практиковали. Не позволяли человеку неправду говорить. Поверишь, совсем даже не думал, что придется в аналогичной позиции оказаться. А тут такой почти сюжет сложился. И я с идеями, и ты со своей машинкой. Отчего же не воспроизвести? Идея-то богатая. - Значит, я виноват? - Максим, лучезарно пьяный, приподнялся, опираясь кулаками о край стола, в полной готовности бороться за правду до последнего патрона. - Это уж как вам угодно, коллега. Это, получается, вы, интеллектуалы, все, от пороха до иприта, придумали из чистого любопытства, а виноват только тот, кто их по назначению применять будет? Не получится. Нам сейчас предложено помочь в допросе одного из тех, кто захватывал Пятигорск. Человек сорок они там убили гражданского населения. Юнкеров девятнадцатилетних шестеро погибло в процессе боя. А теперь этот герой освободительной борьбы начнет нам плести три и более короба. Мы послушаем, поверим, поскольку подходящих для суда фактов, кроме показаний Тарханова, не имеется. И даже показания "верископа" ни каких процессуальных последствий иметь не будут. В результате утремся и вернемся к своим гуманно-научным занятиям. А он - к своим. Так? На самом деле ситуация еще беспросветнее. Поскольку по нашим с тобой данным выяснится, что пленный все-таки врет, другие ребята, простые и бесхитростные, вынуждены будут губить свою бессмертную душу, добиваясь истины доступными им способами. Добьются они объективной правды или той, что им самим желательна, я не знаю. Но у нашего народа есть интересная черта. Как-то он умеет разделять правду, закон и справедливость. Раз Тарханов уверен, что Фарид виноват, - его все равно шлепнут. В виде чисто санитарной меры. Как крыс травят, не задумываясь об их понимании справедливости. Зато ты останешься чист. Интеллигенты, мать вашу... В Академии мне пришлось читать много газет и журналов начала прошлого века. Тогда люди, тоже считавшие себя мозгом и совестью нации, доказывали, что ни в коем случае честный человек не имеет права сотрудничать с властью, что жандармы - исчадия ада по определению и любой, кто кидает бомбы в губернатора или министра, - заведомый герой. Вроде бы ход истории показал гибельность такой позиции, а вот на тебе, пожили полсотни лет спокойно, и опять эта братия расплодилась. Человеческие права убийц священны, попытка распространить на них их же принципы преступна и аморальна! Ты меня понял, Макс? Мы же сейчас как раз и способны произвол от справедливости отделить. Убедишься, что Фарид прав, а Тарханов нет, - так и напишем. Пусть гуляет. И тот господин, что со своими девушками взялся меня убить, зачем он это сделал? Мне, например, очень интересно в этом разобраться. От тебя, главное, требуется, чтобы процессор не ошибался. Если будет стопроцентная уверенность, что врет клиент, - вот тогда да. В сомнительных случаях пусть "верископ" просто лампочкой помигает или текстом сообщит, в чем проблема, мы тогда сможем вопрос переформулировать или с другого конца зайти... - А, черт бы вас всех забрал! - выругавшись таким образом, с добавлением затейливого русско-латинского гарнира, Максим, тем не менее, не вскочил, не выбежал из комнаты, а налил себе еще стакан. - Убедил ты меня или нет, я еще не понял, но деваться и вправду некуда. Достал из нагрудного кармана смятую пачку с дешевыми сигаретами без фильтра. - Может - сигару? - Нет, я только такие курю. Табак чистый, без ферментов и ароматизаторов. И голову лучше прочищает. А Генриха пришли. Он парень умелый, руки хорошие. Теоретических сложностей я не вижу, но чисто конструктивно помозговать придется. - Немедленно представим в твое распоряжение. Сделать все нужно завтра к утру. Поэтому с вином завязываем. Кофе, душ, и за работу. Допивать будем по готовности прибора. А назовем мы его - "веримейд"*. * Делатель истины (лат. + англ.). Выйдя в коридор, Ляхов снова удивился: "Неужто достаточно полковничьих погон и года в Академии, чтобы таким вот образом подавлять людей, пусть даже считающихся приятелями?" Так он вроде его и не подавлял, просто убедил логически... Позвонил Тарханову и сказал, что Фарида можно готовить к допросу. - Только ты на первый раз никого больше на этот сеанс не приглашай. Сами пока посмотрим, что получится. ... Пленника, скованного строгими наручниками и с черным глухим колпаком на голове, ввели в комнату два конвоира с пистолетами в расстегнутых кобурах. За ними появился Тарханов и жестом отпустил бойцов. И он, и Ляхов были вооружены, а окна защищали даже на вид прочные решетки. Черт его знает, этого Фарида, вдруг он владеет какими-нибудь сверхспособностями и пустит их в дело в решительный момент. - Что ж, приступим, - с этими словами полковник, который, впрочем, сейчас был в повседневном кителе с погонами пехотного капитана, сдернул колпак с головы Фарида. Все равно из окна видны были только кроны старых каштанов, вплотную с этой стороны подступивших к стенам дома. Максим, несмотря на официальную капитуляцию, демонстрировал свою гордую независимость и непричастность. Он укрылся в смежном кабинете, сплошь уставленном блоками электронной аппаратуры, от которой в комнату, где проводился допрос, тянулись многочисленные шлейфы и кабели. Террориста усадили в кресло для допросов. Ляхов, играя роль ассистента, одетый в голубоватый медицинский халат, опустил ему на голову шлем, на запястьях и голенях затянул широкие черные манжеты, в предусмотренных точках тела - остальные датчики. А сам внимательно наблюдал за предварительными реакциями "пациента". Держался тот подчеркнуто покорно. Выполнял указания и позволял проделывать с собой явно ему непонятные и вряд ли сулящие что-нибудь хорошее манипуляции так, словно находился под воздействием хорошей дозы аминазина. На показанных ему Тархановым фотографиях Фарид выглядел импозантно, этакий принц из "Тысячи и одной ночи" в современной трактовке, сейчас же в кресле сидел типичный заключенный. Наголо остриженный, без бородки и усов, одетый в застиранное до белизны солдатское "ХБ б/у" без знаков различия и пуговиц. Вместо сапог или ботинок - резиновые шлепанцы. "Все правильно, сразу ему дали понять, что никакой он не военнопленный и на приличное обращение может не рассчитывать". Тарханов, занявший место за простым конторским столом по левую руку от кресла, неторопливо разложил перед собой папку с бумагами, обычную чернильную авторучку, коробку папирос, зажигалку. Потом достал из портфеля и водрузил перед собой бутылку минеральной воды и стакан. - Что, приступим? У вас все готово, фельдшер? - Так точно, господин капитан, - кивнул Ляхов. - Тут ведь такое дело, - доверительно сообщил Тарханов, глядя между Вадимом и Фаридом, - вот этот господин, с которым мы познакомились при весьма примечательных обстоятельствах, вдруг вообразил, что оказался в гостях у совершенно круглых дураков. То есть когда мы их там, в Пятигорске, резали, как баранов, или, точнее, как бешеных волков, он так не считал. А тут посидел в теплой камере, штаны просушил и решил, что он нас все-таки умнее. Я правильно ход твоих мыслей излагаю, Фарид-бек? - Не понимаю, о чем вы говорите, - впервые разлепил губы пленник. - Почему Фаридом называете. Меня зовут Хасан Али Исраилов. Я к друзьям в гости приехал. Отмечали, как водится, чуть-чуть. Потом ребята повеселиться пригласили. В Пятигорск, в Кисловодск съездить. Я и не знал ничего. Потом, когда гостиницу захватили, я испугался. А деваться уже некуда. Потом ваши солдаты пришли. Ударили, руки скрутили. А у меня и оружия не было... - говорил он ровным тихим голосом, с заметным акцентом. - Вот так, как магнитофон, третий день одно и то же, - расстроено сообщил Тарханов Вадиму. - А когда там разговаривали, в машине вместе ехали - совсем другое говорил. - Не знаю, кто другое говорил, я все время одно говорю. - Время тянет, знает ведь, что все мы проверить можем, и отпечатки пальцев уже сняли, и очные ставки с подельниками будут, а поди ж ты... Наверное, очень ему надо хоть сколько-то времени выиграть. А для чего? Ляхов, подыгрывая, развел руками. Мне, мол, откуда знать? - В общем, так, Исраилов, не Исраилов - мне одинаково. Мне время тоже дорого, и на все про все у нас с тобой час, от силы два. Ты, как я понимаю, человек образованный и сейчас думаешь, что притащили тебя на банальнейший детектор лжи. Или, по-иностранному выражаясь, полиграф. А тебя, не исключаю, обучали, как себя в таком случае вести, и вообще ты у нас такой супермен, что всеми своими реакциями управляешь, как индийский йог. Придется разочаровать. Тарханов не спеша, вопреки недавним собственным словам, налил в стакан шипящего и брызгающего боржоми, отпил два глотка, закурил. - А здесь конструкция принципиально иная. Как, вахмистр, вы это формулировали? - У нас пациент будет дрожать, потеть и гадить под себя не от наших вопросов, а от своих ответов, - с готовностью ответил Ляхов. - Именно. Очень точно сказано. Короче, Исраилов, здесь дела такие. Я задаю вопрос. Ты на него отвечаешь. В нормальном полиграфе после этого нужно смотреть на стрелочки, экранчики, кардиограммы и гадать - правду ты сказал, соврал или честно заблуждаешься. А у нас куда проще. Ты сам для себя всегда знаешь, где правда, где брехня. А поскольку кроме всяких пакостей в душе у любого, подчеркиваю, любого человека все равно есть так называемая совесть, она тебе самого себя обмануть не позволит. И - накажет. Слышал такое выражение - муки совести? Исраилов промолчал, сочтя, очевидно, вопрос риторическим, но в глазах его Ляхов уловил некую тень смятения. Слишком непонятным был затеянный следователем разговор, а особенно - его тон. Если этот человек действительно не рядовой боевик, а командир или представитель чужих спецслужб, интуиция у него должна быть. Тарханов огляделся. Увидел в углу большой радиоприемник со встроенными проигрывателем и магнитофоном. - Слышь, фельдшер, а у тебя тут есть хорошая музыка, пока клиент размышляет? - Чего бы вы пожелали, капитан? - Знаешь, может быть, Мендельсона? Как? - Сделаем. А поконкретнее, ваше высокоблагородие? Ляхов и не подозревал в товарище таких утонченных вкусов. Мендельсон - это же вам не Чайковский, не Моцарт даже. Однако ведь, кто может знать. - Если возможно, хотелось бы "Аллегро виваче" из четвертой симфонии... А пациенту дай пока папироску, пусть покурит напоследок. "Ну, блин, ты даешь, командир, - усмехнулся Вадим, - специально, что ли, готовился? А может, и специально, - подумал он, - в целях создания нужного впечатления". А точнее всего, ничего тут странного не было. Чем еще заниматься неглупому человеку в армии, если не пить по вечерам водку и не играть до посинения в преферанс по гривеннику вист? В библиотеку офицерского собрания ходить, музыку слушать. Сам Ляхов, помнится, в первую офицерскую зиму, сидя перед дровяной печкой в своем медпункте, прочел два огромных тома "Мейерхольд в воспоминаниях современников". Потом помогало в интеллигентских кругах блистать эрудицией. Тарханов с задумчивой улыбкой ценителя прослушал несколько начальных пассажей, потом погрустнел. Мол, прекрасно все это, а тут работать надо. - Итак, Фарид-бек, вот тебе конкретный пример и доказательство, если хочешь говорить как белый человек... Бандит напрягся. - Тебя зовут Хасан Али Исраилов? - Да, я сказал. И Тарханов непроизвольно подтянулся. Слишком много надежд он возлагал на эту технику. А если не сработает? Сработало. Лицо Исраилова изобразило искреннее недоумение. Наверное, ощутил он неприятное, но пока - не более, ощущение где-то в районе желчного пузыря. Однако сомнение в нем уже было посеяно. Вдруг не соврал непонятный капитан? - Хорошо, значит, Исраилов, - кивнул Тарханов. - А зовут как? Хасан Али? - Да... - после короткой паузы ответил тот. И мгновенно достало его покрепче. Примерно как первый приступ печеночной колики. Лицо побелело, на лбу выступил пот, если б руки были свободны, он наверняка прижал бы их к животу. А так он просто сдавленно застонал, прикусил нижнюю губу. Тарханов глубоко затянулся и медленно выпустил дым в сторону кресла. - Третий раз будем пробовать? Наверное, отчаянному воину джихада захотелось убедиться окончательно. Или курс подготовки в какой-нибудь турецкой или персидской разведшколе требовал от него беззаветной стойкости. Ляхов заглянул в каморку к Максиму. - Сердце у него как, выдержит? - Сердце выдержит, здоровье лошадиное. Хоть в космонавты. - Вот и ладненько. Спрашивайте дальше, капитан. Тарханов спросил. И вот тут получилось совсем уже не эстетично. Фарида сгибало, крутило и трясло. Из углов рта потекла слюна и кровь от прикушенного языка. Натуральный эпилептический припадок. Вадиму пришлось совать ему под нос вату с нашатырем, хлестать по щекам и подумать о том, что не пора ли колоть что-то вроде промедола. Однако пациент постепенно оклемался. Пусть и выглядел совсем не лучшим образом. Тарханов достал из необъятного портфеля бутылку коньяка. Сунул горлышко между крепкими белыми зубами, резко запрокинул вместе с головой. - Живой, сволочь? Но это уже последний раз. Следующий - сдохнешь. Граммов полтораста сглотнул испытуемый, словно младенец, не желающий отпускать соску, потом долго кашлял, плевался, вздыхал и постанывал. Вид у него стал именно такой, как в русской поговорке. Насчет каких в гроб кладут. - Что, что это было? - про акцент он по случайности забыл. - Голос твоей совести, кретин, я же предупредил. Врать - плохо. От этого бывает больно. Только у иных побаливает душа, а у тебя - тело, потроха. Не знаю, мусульманин ты или очередной полковник Лоуренс, но с русскими связываться вам слабо. Новую папиросу зажег Тарханов, вторую протянул Ляхову. И молча, не спеша они курили, давая время пленнику принять окончательное решение. - Одним словом, так. Четвертый и следующий раз мы будем держать тебя на капельнице, на кардио-стимуляторах, и спрашивать, спрашивать... - Не надо... - Ответишь? - Отвечу. Все скажу. Но это - отключите. Нет-нет, врать я больше не буду, но... может, не так сформулирую, или мало ли... - Слава тебе, господи. Доперло. Кстати, командир, имей в виду, еще разок - и у тебя выработается абсолютный рефлекс. Никогда в жизни в самой малости соврать не сможешь. Представь, хоть в тюрьме, хоть на воле - одно слово не так, и начнется... - Тарханов откровенно веселился. Его-то стресс тоже требовал выхода. - Нет, не надо, прошу, и так все скажу... - Скажешь, куда ж ты теперь денешься. Сейчас я тебя передам настоящему следователю. Работайте, желаю приятного времяпрепровождения. Перед тем как вплотную заняться Герасимовым и его девушками, решили сделать перерыв. Спешить теперь некуда, испытания прибора, сулящего полный переворот в юриспруденции, прошел с полным успехом. Да и отметить успех обычай требовал. Максима с Генрихом они отправили в город, снабдив соответствующей суммой. Доктор, по-прежнему терзаемый комплексами, желал гасить их отнюдь не в этой компании, имелась у него в Москве и своя, гордых и не слишком состоятельных интеллигентов, для которых шальная тысяча рублей казалась немыслимой суммой. Вот и пусть там гуляют привычным образом. Вадима Тарханов пригласил в небольшой домик, похожий на караулку, расположенный наискось от коттеджа Бубнова. Из окон были хорошо видны все подходы к объекту. - Теперь только еще один пункт в инструкцию для следователей следует внести, - вслух размышлял по дороге Ляхов, который в Академии среди прочего изучал и основы права. Не только международного, потребного дипломатам, но и гражданского, и уголовного тоже. - Хотя признание подследственного остается "царицей доказательств", суд, особенно присяжных, предпочитает иметь и более объективные критерии. Так что придется у клиентов просить, чтобы они сами и всю доказательную базу на себя же подбирали. Не так уж трудно будет, думаю, уговорить их вспомнить, где отпечатки пальчиков могли оставить, какие документы наилучшим способом их уличают... Ну и так далее. - Не проблема, - ответил Тарханов. - Но в данное время лично нам это не нужно, на суд я Фарида в обозримом будущем выводить не собираюсь, он нам в другом качестве понадобится. Стол в караулке был накрыт со странной в их нынешнем положении эстетикой. Грубо разделанная селедка семужьего посола, кастрюлька с варенной в мундире картошкой, тарелка с косо нарезанными кусками ржаного хлеба, бутылка простецкой водки, рюмки. И все. Даже в Палестине им случалось сиживать за куда более богатым столом. - И как это понимать? - весело поинтересовался Ляхов, сбрасывая на застеленную солдатским одеялом железную койку в углу штатский пиджак, за ним надавивший шею галстук. Подвинул грубую крашеную табуретку, с иронической усмешкой повертел в пальцах стограммовый граненый стаканчик. Ну, наливай, мол, раз так. Начал чистить обжигающую пальцы картошку. - Вечер в духе ностальжи? Принимается. А чего Татьяну свою не позвал? Она же тут, поблизости? Ну и посидели бы все вместе, по случаю успеха, а равно и в целях углубления знакомства. Мне она понравилась, не скрою. Очень приятная девушка. Совсем не чета нашим, здешним. Ты на ней жениться собрался или как? - Ты что, с Максимом уже успел вмазать, пока я выходил? - неожиданно мрачным тоном осведомился Тарханов. - Да, а что? Совершенно по чуть-чуть. По-докторски, медицинского неразведенного. Ровно для приличия. Неудобно же - хватай, братец, свои деньги, и катись! Не извозчик, чай. А ты что, меня когда-нибудь пьяным видел? - ощутил себя вдруг обиженным Вадим. - Да вот сейчас и вижу. Был бы трезвый - перемолчал бы. - Ну-ну. Что-то ты строгий, как я погляжу. - Ляхов совершенно не чувствовал себя пьяным, но доказывать это - как раз и значит поддаться на провокацию. - Хорошо, оставим. У меня к тебе, во-первых, просьба: никогда и никаким образом ни ты, ни твоя Майя не коснитесь моих отношений с Владой... - Да ты чего, старик, или мы совсем того? Уж о таких вещах капитана Ляхова предупреждать не нужно. Смешно даже как-то... - Ладно, проехали. А второе - весь этот стол и антураж предназначен для не менее серьезного разговора. Вот тут Ляхов напрягся. Что в устах Сергей может означать понятие - серьезный разговор? Сражение в ущельях Маалума он, помнится, таким уж серьезным делом не считал. Хотя и обломилось оно им, с одной стороны, орденами и званиями, с другой - неопределенной опасностью на порядочный кусок дальнейшей жизни. - Готов! Излагай, компаньеро! Свою стопку водки он махнул лихо и с полным удовольствием, поскольку после спирта начал уже испытывать обычную сухость во рту и желание либо переключиться на минеральную воду, или уж продолжать по полной программе. Как говорил майор артиллерии Лев Сергеевич Пушкин, младший брат великого поэта, "пить следует начинать с утра и более уже ни на что не отвлекаться!". - Излагаю. Только отнесись к моим словам посерьезнее, если можно. И коротко пересказал ему то, как объяснил Маштаков суть прибора, именуемого "Гнев Аллаха". Однако основное внимание Сергей уделил тому, что случилось в краткий миг, когда профессор вдруг протянул руку к тумблеру на панели неизвестного устройства у себя в подвале. -... Вот я и говорю, не знаю, понятно ли тебе, это как если полдня ездил в танке и смотрел через триплексы, а потом вдруг откинул люк и высунулся по пояс наружу. И воздух чистейший, и видишь все вокруг, будто заново родился... Так и там. Ляхов в танках и бронетранспортерах ездил и помнил, какой там образуется воздух даже без стрельбы из штатного оружия, а просто за счет подсачивающегося выхлопа и процесса жизнедеятельности экипажа. Слегка даже удивился умению Тарханова образно излагать свои мысли и ощущения. -... Палатки стоят, зеленые, типа наших армейских УСБ, передняя линейка, песком посыпанная и белыми камешками обозначенная. Мачта с поднятым красным флагом. Травка довольно высокая, свежая, между палатками и дорожками. Вдалеке фанерная веранда, шифером накрытая, похоже, будто столовая. А главное - удивительно отчетливое ощущение, будто был я здесь. Пойду, скажем, к той же столовой и непременно узнаю место, за которым сидел, даже и запахи тогдашних обедов вспомню. - Но не пошел? - Нет, не пошел. Испугался. - Чего? - Знать бы! Наверное - того, что если пойду, так уже и не вернусь. Но самое главное даже и не это. Возле штабной палатки, как я ее определил, то есть самой большой и разбитой несколько на отшибе от прочих, увидел я стенд: "Пионеры Ставрополья приветствуют XVI съезд ВЛКСМ!" - И чем же именно он тебя поразил? - Вот тем самым! Из шести слов - четыре абсолютно непонятных, - с некоторой даже злостью в голосе ответил Тарханов и выпил рюмку, быстро закусил ломтем селедки. - И в то же время я совершенно уверен был, что я тут уже был и это все должен на самом деле помнить, в том числе и значение этой надписи... И что такое "ВЛКСМ", и остальное тоже. А не помню... Знаешь, что мне Маштаков сказал? Что это шаг вправо, шаг влево от нашего времени. Боковое смещение. Он мне это так объяснил... Тарханов, как мог, пересказал Вадиму смысл слов профессора, услышанных в автобусе. - Хорошо, интересно. Мы его тоже послушаем. Интересно, как он это мне объяснит! - Ляхов отчего-то был совершенно уверен, что уж он-то сумеет поговорить с профессором Маштаковым на несколько ином семантическом уровне. Однако рассказанное Тархановым его весьма заинтриговало. Именно потому, что и до этого определенные подозрения по поводу случившегося с ними после боя в ущелье он испытывал. Насчет внезапно прорезавшегося ясновидения, хотя и неуправляемого, но момента весьма точного, насчет везения, и раньше присущего ему, а тут вдруг ставшего прямо-таки навязчивым. И вообще... Сейчас вот тоже интересная мысль пришла ему в голову. - А вот на такую штуку не обратил ты внимания? Ну, стенд ты увидел. А стенд - он что? Вверху заголовок. Но это же только самые крупные буквы. А под ними? Ляхову показалось, что он нащупал нечто важное, сам еще не понимая, что именно. Но мысль была отчетливая, хотя и незаконченная. - Нет, - Тарханов почувствовал себя озадаченным. Действительно, прочитав заголовок, естественно было бы обратить внимание и на прочее. - Не помню. - Но ты же это видел! Раз видел, должен был запомнить. Человек ничего не забывает. Любая поступившая информация остается навсегда. Ну, попытайся... - Нет, ничего. Ну, совершенно... - Тарханов действительно не мог вспомнить ничего сверх того, что уже сказал. Однако вызванная словами Вадима заноза шевелилась. Ведь и вправду. Было же под теми большими буквами что-то еще. Формат стенда, какие-то трапециевидные щиты несколько ниже заголовка. - О! - воскликнул Ляхов. - Мы вот что сейчас сделаем. Пойдем... - Куда? - Обратно. Сейчас мы слегка оживим твою память. Я уже научился управляться с Максовыми приборами. Включим и посмотрим... Тарханов позволил надеть на себя шлем с некоторой опаскою. Черт его знает, что от этих вещей можно ждать. Слишком уж неприятно было смотреть на бывшего Фарида, как его ломало и крутило судорогами правды. Но совершенно неожиданно он ощутил, когда Вадим защелкал тумблерами, тепло в голове и странное умиротворение. Скорее даже радость. Простую такую, легкую... Все жизненные и служебные проблемы кончились, осталось только незамутненное детское счастье. Как в том самом пионерском лагере, куда его привез отец на кофейного цвета "Победе" и оставил перед этими самыми палатками. Из алюминиевого громкоговорителя-колокольчика неслись звуки каких-то бодрых и веселых песен, по территории броуновски перемещались десятки пацанов и девчонок в красных галстуках, зеленых шортах и белых рубашках, под грибком стоял часовой, парнишка лет пятнадцати, с малокалиберной "тозовкой" у ноги. А стенд... Тут же он увидел и стенд. Тот самый, с той же самой, надписью поверху. А ниже... Ниже, слева направо шли планшеты: "Моральный кодекс строителя коммунизма". "Ордена комсомола". "Члены Политбюро ЦК КПСС". "Заветы юных ленинцев". "Распорядок дня пионерлагеря "Нефтяник". Кое-что из этого Тарханов успел прочесть, кое-что просто вспомнил. И выскочил на поверхность своей нынешней, взрослой, непонятно откуда возникшей личности. Не был