ик знаменитый. В полную силу еще не вошел, но знающие люди считают - через пару лет королем будет. Ежели не остановит кто... Новиков извлек из вещмешка предусмотрительно упакованные баллончики мощного универсального дезинсекталя. - Давайте, братцы, санобработку проведем. Каждый аршин протравить, клопов да блох со вшами тут наверняка тьма. Хорошо хоть публика эта, не искушенная прогрессом, даже про ДДТ не догадывается, так что мы их разом. И будем обживаться. Павел Саввич надежно устраивался, в случае чего неделю можно обороняться. Крепость... В маленькой дальней комнате, выходившей единственным окном на примыкающий к Москве-реке пустырь, Шульгин бросил на пол свой и Новикова матрасы, надул их с помощью ножного насоса, притащил сюда же табуретку и два стула, растопил чугунную, заводской работы буржуйку, стал разбирать и раскладывать принесенное с собой имущество. Мешки не выглядели слишком тугими, но поместилось в них немало, да еще и под одеждой, в карманах и подсумках, кроме оружия и боеприпасов, удалось спрятать массу полезных в здешней жизни предметов. На вбитых в стены еще прошлыми постояльцами гвоздях развесили "АКСУ", сумки с запасными магазинами и гранатами. Недельный продовольственный запас отнесли на кухню. Пригодится на крайний случай, а вообще они заметили, что за золото даже в голодающем городе можно приобрести все, включая икру и балык, невзирая на "военный коммунизм". В чуланчике Басманов обнаружил две ведерные бутыли довольно чистого самогона. - Пойдет гвардейцам нашим с дорожки для сугрева. -Я бы и сам не прочь, двенадцать часов на ногах, да барахла на себе чуть не два пуда потаскал... - Шульгин со стоном потянулся. - И что там у нас сегодня будет на ужин? Рудников, с которым они раньше и знакомы-то были едва-едва, оказался человеком во всех смыслах незаменимым. - Готово уже. Минуток пять - и все. Калачи свежайшие, в сковородке колбаска... Новиков поднял крышку огромной, как автомобильное колесо, чугунной сковороды. Действительно, колбаса зажарена прямо полукольцами, в застывшем тускло-белом сале. - Нет, я воздержусь. - Он с сомнением покачал головой. - Она, может, собачья, если не хуже... - Да что вы, Андрей Дмитрич! - Рудников засунул в рот порядочный кусок, вдумчиво разжевал. - Чудесная колбаса, крестьянская, с чесночком. Стали б фартовые собачатину жрать. Я ее сейчас разогрею. Дрова вон даже наколотые... Коньяк во фляжках решили пока поберечь, выпили по полстакана самогона. Вполне ничего на вкус оказался, лучшего того, который приходилось пить в студенчестве на сельхозработах. С опаской Новиков попробовал шкворчащую и стреляющую жиром на раскаленной сковороде колбасу. Нет, на самом деле, вкуснятина! После второго полустакана Басманов вдруг спросил: - Простите, Андрей Дмитриевич, что за нужда была вам лично надело идти? Рисковать зачем? Неужели мы б сами не справились? А вы уж потом, на подготовленные позиции... - Ну, Михаил Федорович, - ответил Новиков, хрустя огурцом, -я же не спрашиваю, на кой ляд вам потребовалось в эти добровольческие дела ввязываться, по кубанским степям с винтовкой по колено в снегу бродить. От Петрограда до Гельсингфорса совсем близко, куда ближе, чем от Питера до Ростова и Екатерино-дара. Свободно могли бы со всем семейством к Маннергейму перебраться, он ведь сослуживец ваш? Не иначе полковником сейчас были бы, по Эспланаде шпорами звенели... Вы нас до сих пор за патрициев каких-то держите. Мол, дружина пусть воюет, а мы на веранде чайком будем баловаться... - Оно, конечно, кому как, - вмешался Шульгин. - А вот я так просто развлечься намереваюсь. Заскучал, можно сказать. После Африки совсем ничего интересного в жизни не случалось. - Сашка посмотрел на часы. - Однако пора. В своей комнате он выставил в окно антенну рации, передал короткий условный сигнал, дождался ответов от командиров рассеянных по городу групп: - Я третий, нахожусь в Сокольниках... - Я пятый, на Рогожском кладбище... - Одиннадцатый, иду дворами вдоль Ордынки... Никто не потерялся. Указав место сбора и включив непрерывную подачу пеленга, Шульгин послал Рудникова с фонарем обеспечивать встречу. К трем ночи прибыли все. Зря большевики пугали комендантским часом и бдительностью своих патрулей. Сорок вооруженных бойцов пересекли Москву насквозь по всем азимутам и обошлись не то, что без стрельбы, а даже и без ножей. Но при этом и изобретательность проявили...Одна из групп раздобыла где-то бочку золотаря и провезла на ней все снаряжение плюс десять ящиков патронов и гранат. Другая воспользовалась кладбищенскими дрогами, командир третьей про-сто провел своих людей строевым шагом от самой Таганки, нарочито не пряча оружия. Отдав последние распоряжения, Новиков с Шульгиным наконец остались одни. Чертовски усталые, но довольные собой. Их коварный план начал удаваться. В оконное стекло барабанил всерьез разошедшийся дождь. И это почему-то успокаивало. Гудел жаркий огонь в буржуйке, насыщаемый сухим до звона мебельным деревом. Ореховым или грушевым. - Ну вот и снова мы дома, Андрюх, самая малость осталась, - произнес элегически Сашка, с усилием стащил узкие, отсыревшие сапоги, белые шерстяные носки и протянул к печке сопревшие ноги, блаженно шевеля пальцами. - Только уж дом-то больно загажен... - Какой ни есть, а наш. Другого теперь не будет. С утра пойдем, налегке прогуляемся. Только тебе надо бы поприличнее одеться. Комбригом каким-нибудь. Автомобиль раздобудем, покатаемся, местность изучим... Шульгин задул лампу, предварительно раскурив у верхнего обреза стекла сигару, густыми клубами дыма заполнил комнату, чтобы перебить запахи дезинсекталя и прежних хозяев. В плотной гуталиновой темноте, которую почти не рассеивали багровые блики из поддувала, огонек сигары полыхал, словно сигнальный фальшфейер. - Возьми рацию, пока не лег, - попросил его Новиков, уже заползший в спальный мешок. - Попробуй с Берестиным связаться. Что там у них новенького случилось? - Успеется. - Судя по голосу, можно было представить, как Сашка пренебрежительно махнул рукой. - Давай лучше еще по граммульке примем, в узком, значит, кругу. А то я заметил, после наших космических приключений людское общество меня утомляет. С трудом выношу, когда больше трех человек рядом суетится... Слышно было, как он гулко глотнул из фляжки, словно не коньяк пил, а воду через край ведра, передал посудину Андрею. - Я вот сегодня целый день в одиночку гулял, мыслей всяких передумал уйму. Поначалу все удивлялся - отчего это я чувств никаких таких не испытываю? Вроде бы черт знает что - прошлое все-таки, и вокруг родные в будущем места... А я хожу - ну словно просто в какой-нибудь захолустный Усть-Сысольск случайно заехал. Помнишь, как первый раз в Суздаль попали... А чтобы как следует проникнуться - по нулям... Новиков не отвечал, предоставляя Сашке возможность выговориться. Наверняка он не просто так разговор затеял, что-то поважнее, чем впечатления от встречи с Москвой, его волнует. И не ошибся. Еще немного порассуждав об увиденном в городе, коснувшись совершенно безнадежной картины с женским вопросом, Шульгин подошел к главному. - Вокруг Кремля я тоже побродил. И вот что надумал - а на кой нам ждать? Совершенно свободно можно произвести десантно-штурмовую акцию... Запросто. Ночью, с трех сторон, через стены. Потом блокировать изнутри ворота - и делай, что хочешь... Идея эта в первый момент показалась Новикову дикой. - Ты что? Нас сорок человек. А там одного гарнизона тысячи полторы. Да в городе войск уйма... - А наплевать! Рабочих ворот там трое. На каждые по пять человек нужно, чтобы захватить и удерживать. В башнях бойницы, все подходы простреливаются насквозь. Патронов хватит. А остальные двадцать пять захватывают дворец со всем содержимым. Как в Кабуле... -И что? Шульгин в темноте фыркнул: - Что-что! Чего ты девочку из себя корчишь? Как захотим, так и сделаем. Когда мы всю компашку захватим, тогда и будем решать. Тем, кто снаружи останется, ультиматум предъявим. Или капитуляция, или... Андрей лежал, вытянувшись, в своем мешке. Уставшее за день тело медленно расслаблялось, выпитые самогон и коньяк на голову совсем не подействовали, просто мысли стали быстрее и легче. И Сашкино предложение вдруг показалось вполне разумным. Только с другой стороны. - Нормально. Это ты здорово сообразил. Мы здесь для чего? Разведка боем, правильно? Вот и проверим. Если нас кто-то пасет и в состоянии наши действия контролировать, пусть так и воспримет... Зачем мы сюда пришли? А вот за этим. Кремль взять, Ленина шлепнуть... Будем готовиться, не слишком даже маскируясь. Засекут, меры какие-то примут - хорошо. А если нет - доведем замысел до конца. Белые начинают и выигрывают... Шульгин, вскочив с матраса, отобрал у Андрея фляжку, устроился на подоконнике, под струей вливающегося в форточку сырого и холодного воздуха. - Я о таком сначала не думал. А теперь очень мне захотелось раз и навсегда с ними разобраться, особенно как по городу погулял. Не знаю, что ты увидел, а я насмотрелся. Нельзя им позволить жить на свете. Ты поэзию лучше меня знаешь. И Ахматову знаешь. Что мужа ее, твоего любимого Гумилева, они скоро расстреляют ни за что, ты помнишь? А я недавно узнал, что у нее еще и брат был родной, морской офицер. Его в Крыму убили, в ноябре двадцатого. Она стихотворение тогда написала: Не бывать тебе в живых, Со снегу не встать. Двадцать восемь штыковых, Огнестрельных пять. Горькую обновушку Другу шила я. Любит, любит кровушку Русская земля. - Вот так вот. А ты говоришь! Я поначалу как игру все это воспринимал, и когда с Антоном договаривались, и когда с Олегом спорили. А пожил здесь месяц - все! Я теперь в натуре готов и стрелять, и вешать... Не должны они в России существовать ни в каком качестве! - Да что ты меня агитируешь? - удивился Новиков. - Это ж я твой идейный отец и учитель. Ради Бога - сумеешь эту кодлу живьем захватить, делай, что хочешь. Военно-полевой суд учини или на усмотрение народного веча передай. Я о другом размышляю. Мне интереснее до корней добраться. А так что ж, почему и не побаловаться? Андрей обсуждал с Сашкой детали и все больше убеждался, что замысел вполне реален. Не только по чисто военным параметрам, а просто психологически. Тут ведь что важно - в двадцатом году и у рядовых, и у командиров стиль мышления принципиально иной, чем к концу века. Это они уже отметили во время боев в Таврии. Никто понятия не имеет о тактике спецназа, о действии малых групп в уличных боях и внутри зданий. Оказавшись под внезапным ударом неизвестного противника, да еще и спросонья, защитники Кремля инстинктивно будут сбиваться в кучу. Все, кто не потеряет голову совершенно, станут стремиться организовать оборону на заранее намеченных рубежах и позициях, группироваться вокруг взводных и ротных командиров. И правильно, их так учили. Но тем самым они полностью отдадут инициативу атакующим, для которых чем плотнее боевые порядки противника, тем лучше. Само собой, ничего не зная о тактике и целях напавших, красные командиры не смогут предпринять разумных контрмер. А если вовремя приоткрыть одни из ворот, многие защитники с удовольствием разбегутся... И все это пока даже без учета подавляющего огневого превосходства. Три-пять автоматов в скоротечных схватках на лестницах, в коридорах и многочисленных внутренних двориках куда эффективнее, чем полсотни трехлинеек. Да ведь, и кроме автоматов, есть еще много всего... Как это обычно с ним бывало, Андрей уже зрительно представлял планируемую операцию. Ночь, темнота, туман, желательно - ветер посильнее. Забросить кошки на стены в нескольких местах сразу. Через ноктовизоры караульные, если он вообще окажутся на стенах и башнях, будут как на ладони, а рейнджеры останутся невидимками. Пока будет возможно - работать без шума, ножами и штыками... Он вообразил, как бежит с автоматом наперевес по длинному-длинному коридору, распахивает ногой пятиметровой высоты дверь в зал, где заседает ЦК. или Совнарком. Отчего-то во всех фильмах про революцию съезды и прочие сборища проходили непременно глубокой ночью. Словно на них собирались какие-то морлоки... Очередь в потолок, сверху - дождь штукатурки и хрустальных подвесок от люстр. "Которые тут временные - слазь..." Очень эффектно. Какою мерою мерили, такою и от- мерилось вам. Глядишь, новый, а может, и тот же самый Эйзенштейн уже про это фильм снимет. Или про штурм Зимнего не он, а Эрмлер расстарался? - Хорошо, Саш, считаем, что идея принимается. Только так - ты работаешь на ее практическое осуществление - рекогносцировку провести, расположение постов узнать, хоть примерную численность гарнизона... А я со стороны посматривать буду - вдруг да и клюнет кто? Слышно было, как Шульгин громко плюнул снизу вверх в открытую форточку. - Знать бы только - существуют ли вообще те, о ком ты думаешь, и если да, то не в состоянии ли они читать наши замыслы, как прошлогоднюю газету? - Почему - прошлогоднюю? - не понял Новиков Сашкиной ассоциации. - Ну, без особого интереса, потому что и так все давно известно. - Изящная посылка. Только, исходя из нее, лучше сразу мешки в охапку и - на Палм-Бич... - А вот этого не дождутся. Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса. Еще коньяк будешь или я допью? - Не буду, и тебе хватит. Ложись, утро скоро, хоть часика четыре соснем... Глава 15 Сразу после заседания Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ульянов-Ленин уединился в своем кабинете. Возвращаться в кремлевскую квартиру ему было омерзительно. Две маленькие комнатки, обставленные сиротской мебелью и общество Наденьки казались сейчас непереносимыми. В кабинете гораздо лучше. В том самом, известном всему прогрессивному человечеству по миллионам открыток, картин и фотографий. Но сейчас кабинет выглядел совсем не по-музейному. Стол завален грудами бумаг, советскими и иностранными газетами, на единственном свободном углу - тарелки с остатками позднего ужина, стакан с остывшим чаем. Лампа под зеленым стеклянным колпаком освещает не все помещение, в углах кабинета притаился мрак. Мрак и за окнами, только где-то вдалеке светит сквозь туман одинокий раскачивающийся фонарь. Если бы открыть створку рамы - был бы слышен и тоскливый скрип жестяного абажура. Моросящий дождь постукивает едва слышно по козырьку подоконника. Отвратительно, противно, тоскливо на улице, а особенно - в душе. Ильич раздраженно кружил по кабинету, от стены к стене, потом к окну, потом снова поперек и по диагонали. Правильно писал этот мерзавец Аверченко: "Власть хороша, когда вокруг довольные сытые физиономии, всеобщий почет и уважение. А если сидишь за каменными стенами, под охраной китайцев, латышей и прочей сволочи, и нос боишься на улицу высунуть - какая же это власть?" Кажется, у него немного по-другому написано, да какая разница? Главное, что по смыслу совершенно верно. На самом деле, мечтая всю жизнь о безраздельной власти над Россией, он имел в виду совершенно другое - воображал себя на месте Александра, потом Николая... Во главе великой, по-настоящему демократической, без дурацких буржуазных штучек России. Без похабного парламента, продажных газетенок, омерзительных обывателей, воображающих, что их жалкие права что-то значат. Но с теми великолепными удобствами жизни, библиотеками вроде лондонской, где можно читать миллионы бесцензурных книг, с дешевизной квартир и чистенькими пивными. И безукоризненным порядком, и вышколенной полицией, когда король имеет возможность кататься на велосипеде по аллеям общедоступного парка, а культурная публика отводит глаза, уважая его "частную жизнь". Вот какой судьбы для России и какой власти для себя он хотел. Но здесь сразу же все пошло наперекосяк. Как там у Пушкина: "Догадал меня черт родиться с умом и талантом в России". Ленин остановил свой суетливый бег по противно трещащему и поскрипывающему паркету. Уперся лбом в оконное стекло, словно стараясь рассмотреть что-то в слякотной ночной темноте, но увидел лишь свое смутное отражение. Нет, все поначалу получалось совсем неплохо. Скорее, даже хорошо. Всю его жизнь ему удавалось абсолютно все. Да он и не сомневался никогда, что должно быть так, и только так. Он всегда знал, что любая его идея, любая мысль обладает невероятной, почти сверхъестественной силой, имеет свойство непременно воплощаться в реальность. Как всякий великий человек, Ленин пребывал в непоколебимой убежденности в собственном предназначении, в своем праве распоряжаться судьбами мира и населяющих его людей, ничуть не интересуясь их собственными желаниями и намерениями. Люди вообще интересовали его только в одном смысле - являются ли они его сторонниками или нет. Если их взгляды расходились с его собственными хоть в малом, человек превращался в злейшего врага, по отношению к которому переставали существовать какие-либо принципы. Независимо от того, какие отношения связывали их в прошлом. И, что самое интересное, его убеждение в собственной гениальности имело под собой почву. Пусть и не ту, о какой принято думать. Он был гением в осуществлении желаний. На протяжении тридцати с лишним лет ему удавалось абсолютно все. Причем неважно, зависело ли осуществление этих желаний от его личных возможностей и способностей, или нет. Даже если его построения и замыслы объективно являлись полным абсурдом. Создание партии нового типа - сколько умнейших вождей мировой социал-демократии: Каутский, Бернштейн, Плеханов, Струве и иже с ними - называли эту идею абсурдом. А он так решил и сумел подавить все фракции, расколы, оппозиции, и к Октябрю создал монолитный инструмент захвата власти при полном отсутствии общенародной поддержки. Вон кичившиеся своей связью с массами эсеры - набрали на выборах в "Учредилку" почти 70 процентов голосов- и где теперь те эсеры? Кто в могиле, кто в тюрьме, а кто в эмиграции. Или взять русско-японскую войну. Он страстно желал поражения России, надеясь на порожденный этим поражением революционный взрыв и ничуть не беспокоясь тем, что достижение этой мечты невозможно без гибели сотен тысяч людей, представителей того самого народа, о благе которого он на словах пекся всю жизнь, попутно бурно радуясь любому случающемуся бедствию - голоду, холере, Ходынке... Так вот - с японской войной все вышло по его. Россия ее проиграла. Причем не в силу каких-то непреодолимых исторических закономерностей и объективных факторов, а так... С первого дня все складывалось парадоксально: реализовывалась любая, скаль угодно маловероятная случайность, если она была России во вред, и не осуществлялись возможности, куда более закономерные, но идущие империи на пользу. Примеров можно привести массу. Да вот наиболее яркие. Абсолютно случайная гибель адмирала Макарова, который, несомненно, имел почти стопроцентные шансы выиграть войну на море и, соответственно, сделать невозможной победу Японии на суше. Не зря автор книги об адмирале Макарове, вышедшей ровно полвека спустя, то ли от глупости, то ли от слишком большого ума написал: "Макаров и не мог уцелеть, потому что В. И. Ленин в своей исторической статье "Падение Порт-Артура" обосновал неизбежность поражения прогнившего царского режима, а останься Степан Осипович жить, данная статья оказалась бы ошибочной, что невозможно". (И это не шутка, так и написано.) Не менее случайна и гибель адмирала Витгефта в практически выигранном бою в Желтом море, и столь же чудесное спасение адмирала Того десятью минутами раньше. Загадочна завязка Цусимского сражения, когда только низкое качество отпущенных на эскадру снарядов не позволило закончить побоище в первый же час и с противоположным результатом. Необъяснимы с рациональной точки зрения приказы Куропаткина на отход в практически выигранных Мукденском и Ляоянском сражениях. И так далее, и тому подобное. В результате - Первая русская революция. Дальше - то же самое. Царский манифест и столыпинские реформы, чуть не лишившие Ильича его социальной базы, и тут же - выстрел Богрова, катастрофическая для всех, кроме твердокаменных ленинцев, смерть премьера и конец реформ. Первая мировая, которой, как следует из исторических хроник, не хотел никто и которая тем не менее произошла. И снова здесь история работала на него. В этой войне проиграли все - Сербия, Австрия, Германия, Турция. Франция и Англия тоже проиграли, хоть пока и думают, что победили. Выиграли Ленин и немножко САСШ. Словно тотальное умопомрачение охватило тогда Россию снизу доверху. Жаждавшая барышей и политической власти буржуазия трудилась изо всех сил, чтобы подготовить падение самодержавия, и лишилась всего, включая огромное количество собственных голов. Генералы саботировали приказы своего Верховного и требовали его отречения, чтобы всего через год стреляться в своих кабинетах, как Каледин, брести с винтовкой в метельной степи, как Корнилов, или давиться пайковой перловкой и ржавой селедкой, как последний герой царской России Брусилов... Солдаты, не пожелавшие досидеть в окопах или запасных полках полгода до видимой уже невооруженным глазом победы, получили возможность повоевать еще пять лет, теперь уже на своей земле и друг с другом, да еще и под командой вождей, перед которыми самый свирепый офицер или унтер выглядел эталонным толстовцем. И так далее, и так далее... Факты общеизвестны. А вывод из них только один - этот невысокий рыжеватый человек, с трудом сдерживающий сейчас переполняющее его бешенство и отчаяние, обладал нечеловеческой силой воли, которая позволяла ему деформировать Реальность в желаемом направлении. С начала девяностых годов прошлого столетия эта неизвестно откуда взявшаяся способность достигла такой силы, что начала определять судьбы мира. А еще - его литературные труды. При внимательном их изучении становится очевидным - никаких гениальных прозрений и теоретических откровений в них нет. Возникает даже сильнейшее недоумение - как этот набор банальных фраз, прямых подтасовок и фальсификаций общеизвестных фактов, провокационных призывов и человеконенавистнических лозунгов, маловразумительных рассуждений на темы философии и физики мог так долго восприниматься вполне нор-мальными и зачастую неглупыми людьми как свод высшей мудрости и окончательных ответов на любые вопросы. А дело и здесь обстояло достаточно просто - для автора полусотни увесистых томов большая часть их содержания была лишь разновидностью заклинаний. Формулируя и перенося на бумагу свои мысли и эмоции, он придавал им завершенность и определенность, позволяющие с максимальным эффектом влиять на действительность. А уже во вторую очередь - информировать своих адептов, как следует думать и поступать в данный конкретный момент, без всякой связи с реальным положением дел и с тем, что он же говорил и писал год, месяц, неделю назад. Но вдруг все неожиданным и пугающим образом изменилось. Ленин понял это сразу, тем же самым сверхчеловеческим чутьем. Как если бы он, неплохой, хоть и непрофессиональный шахматист, гоняя легкую партийку с каким-нибудь Луначарским, вдруг заметил в миттельшпиле, что партнер заиграл в силу Алехина или Ласкера. Это невозможно, но если бы... И сразу ходы его стали бессмысленно жалкими, попытки что-то рассчитывать и планировать - безнадежными, а действия противника не то чтобы даже неудержимо победоносными, а просто ему, Ленину, непонятными. Он, покрываясь липким потом, тупо смотрит на доску и не в силах сообразить, что абсолютно вроде бы безвредный ход ладьи с а-З на с-З означает неизбежный мат на десятом или двенадцатом ходу. Зато он великолепно знает, что поражение в этой партии обещает не легкую досаду, а новую, теперь пожизненную, эмиграцию в лучшем случае и пеньковую веревку - в худшем. И вдобавок он хорошо помнит, когда все началось. Еще накануне ничто не предвещало катастрофы. Он, как всегда, был полон сил и оптимизма. Война шла к концу, наметилось взаимопонимание с Антантой, ЦК послушно выполнял все, что от него требовалось, с мест поступала не внушающая тревоги информация. И вдруг! Он проснулся с чувством отвратительной разбитости и слабости в теле, тупо ныла левая сторона головы, мысль о том, что нужно вставать и что-то делать, казалась непереносимой. Укрыться бы с головой и снова заснуть, не потому, что спать хочется, а просто чтобы отдалить необходимость жить и думать, встречаться с кем-то, произносить ненужные уже слова... Такого с ним не бывало много лет, а может быть, и никогда. И ведь не обманули предчувствия. С того июльского утра не было больше ни одного спокойного дня. Польские рабочие и крестьяне почему-то не пожелали восстать при приближении Советской Армии. В тамбовских лесах объявился Антонов - новоявленный Пугачев с многотысячной и неуловимой крестьянской армией. Вдруг выполз из Крыма Врангель и неудержимо двинулся вперед, походя громя еще недавно победоносные красные дивизии. Омерзительный Махно, столько раз обманутый большевиками и все же продолжавший исполнять отведенную ему роль и сковывавший немалую часть белогвардейских войск, внезапно повернул свои тачанки на север, круша и дезорганизуя красные тылы... Но страшнее всего то, что ОН, ЛЕНИН, не знает, как быть и что делать. В самые трудные дни восемнадцатого и девятнадцатого годов знал, не терял присутствия духа и веры в скорую победу. А сейчас не знает. Все, что он сейчас говорит и делает, - это так, инерция. Вдобавок и соратники это замечают. Совершенно обнаглел Троцкий. Неизвестно что замышляет Сталин. Юлят Зиновьев с Каменевым. Дзержинский не в силах заставить своих людей работать по-настоящему. Вот, может, только Арсений - Фрунзе по-прежнему надежен, да и то от неспособности к политическим интригам. Пожалуй, все же следует немедленно вызвать его в Москву, назначить Предреввоенсовета вместо иудушки? Тот ведь и к Врангелю переметнуться готов, если сочтет это выгодным. Врангель его, конечно, не примет, не такой дурак, а вот Антанта вполне может счесть Троцкого более привлекательной фигурой. Вдобавок у того и связей за границей больше. А его, Ленина, как Столыпина... Предсовнаркома - это тот же премьер. Ставший ненужным правящей камарилье... Не зря Блюмкин никак не наказан за убийство Мир-баха, а, наоборот, состоит в штабе Троцкого. Каплан, идиотка, не убила, а этот убьет... Владимир Ильич даже взвыл, не сдержавшись, представив, как гнусный Блюмкин с жирными, вывернутыми еврейскими губами стреляет " него из маузера... Или - приоткроется сейчас дверь, и из темного коридора влетит в кабинет пироксилиновая бомба. Какой взорвали Александра Третьего. Брат Саша такие бомбы делал... Нет, надо немедленно что-то предпринять! Сломать судьбу. Прямо сейчас! Но он же совершенно не в состоянии ничего придумать - наедине с собой Ленин мог это признать. Тогда как быть? Махнуть на все планы и с таким трудом достигнутые успехи рукой, отозвать войска из Польши, с Украины, Кавказа и Туркестана, окружить Москву пятимиллионной стеной штыков, продержаться до зимы? Обороняться на выгодных рубежах, надеясь, что жалкие врангелевские сто тысяч застрянут в вязкой, как глина, массе, просто не прорубятся сквозь десятиверстную толщу человеческого мяса? Интриговать, играя на противоречиях Англии, Франции, САСШ, будоражить униженную Германию и охваченную кемалистской революцией Турцию? В надежде, что со временем вновь вернутся к нему силы и удача и все снова образуется? Он, наверное, просто переутомился, надорвался за три года. Назначить Фрунзе диктатором, загнать всех соперников на фронт, а самому уехать? В глушь куда-нибудь, в ярославские леса или в Белозерье. В Шушенское бы... Вволю спать, купаться в ледяных озерах, охотиться на зайцев, париться в бане. Ни о чем не думать, убедить себя, что ничего страшного, если даже придется бежать. Разве плохо было в Швейцарии? На хороший домик денег найдется. Наденьку с собой тащить нет смысла, надоела до судорог, найдется кое-кто и получше. Пить пиво, гулять по горам, кататься на велосипеде, писать мемуары. Ему есть что вспомнить... Вот если обо всем думать ТАК, то, глядишь, и вправду через месяц-другой вернутся и силы, и уверенность в себе. И тогда они узнают... Ленин не замечал, что снова бегает по кабинету и говорит, говорит, торопливо, невнятно, сбивчиво, высказывая вслух самые сокровенные мысли... Выдохся, замолчал, переводя дыхание, почти упал на жесткое деревянное кресло. Он чувствовал разбитость и слабость, словно после эпилептического припадка. И в то же время - некоторое облегчение. Как если бы в разгар вечеринки с неумеренными возлияниями отошел за кустик и прибегнул к помощи двух пальцев... Покой, сейчас нужен покой. Раздеться, лечь в кровать, сжаться калачиком, натянув до глаз одеяло. И чтобы за окном пошел снег вместо этого подлого дождя. Снег, вой ветра в дымоходе, треск дров в печи. Или - еще лучше: немедленно вызвать машину - и в Горки. Только там он почувствует себя здоровым и полным сил... Ленин надавил и не отпускал кнопку звонка, пока в дверях не появился до смерти перепутанный секретарь. Глава 16 Высокие часы в углу неторопливо отзвонили одиннадцать. Начальник секретно-политического отдела ВЧК закрыл глаза, стиснул ладонями виски. Голова у него тупо болела, в затылке часто и неритмично тюкало, словно там обосновался маленький злой дятел. Вздохнув, начальник встал, запер массивный, раскрашенный под дуб сейф с музыкальным замком, подошел к выходящему на Кузнецкий мост окну, откуда через полуоткрытую створку доносился ровный шелест дождя, перебиваемый гулом моторов и кряканьем клаксонов отъезжающих от наркомата иностранных дел автомобилей. Неплохо бы и самому вызвать машину, подумал он, и поехать домой или хотя бы в "Бродячую собаку", где, несмотря на военный коммунизм, можно выпить пива, а если знаешь буфетчика, то и чего покрепче, расслабиться, послушать споры об искусстве нового мира. После полуночи туда забредает в сопровождении друзей и прихлебателей Есенин, бывают Маяковский, Вахтангов, Мейерхольд. Чекист считал себя знатоком поэзии и в богемном кругу отвлекался от неизбежных реальностей классовой борьбы. Но сегодня никак не получится. Дела не отпускают. Черт его знает, как у царских чиновников выходило. Работали с десяти до четырех и все успевали, огромная империя крутилась, был порядок, а тут хоть целые сутки напролет сиди, все равно никак не управляешься. Тем более что как раз сегодня случилось экстраординарное. Огромный кабинет на шестом этаже дома бывшего страхового общества "Россия" освещался дрожащим язычком пламени внутри закопченного и треснувшего стекла семилинейной керосиновой лампы. Большую часть помещения скрывал полумрак, но в круге света можно было различить его суровую, аскетическую обстановку. Буржуйка с трубой, выведенной в форточку высокого венецианского окна, обшарпанный канцелярский стол, ряд разностильных стульев вдоль стен, массивный колченогий сейф, с левого угла подпертый кирпичом. У двери деревянная вешалка, на колышках которой солдатская шинель, фуражка со звездочкой и маузер, подвешенный за длинный ремешок. (Как коммунисты отчегото любили маузеры! Словно бы его длинный ствол и десять патронов в магазине могли помочь, если что... Или из него расстреливать удобно?) Обрезанная на вершок от донца шестидюймовая снарядная гильза полна махорочных окурков. Электричество, как повелось в последнее время, выключилось без четверти девять, и город за окном тонул во мраке, словно сразу за пределами Лубянской площади начинались глухие подмосковные леса. Лишь кое-где светились тусклые огоньки в незашторенных окнах ближайших зданий. Начальник секретно-политического отдела (СПО в дальнейшем) вернулся к столу и снял трубку телефона. - Зайди ко мне, Вадим. У него было заведено, чтобы подчиненные не расходились, пока сам он оставался на службе. Неважно, есть у них работа или нет. Пусть ищут, если на фронт не торопятся. Да ведь и клиентура у них такая, что предпочитает по ночам из нор своих выползать. Днем-то они все честные спецы и безобидные спекулянты. Начальник СПО дело свое любил, вел его мастерски, можно сказать, талантливо, хоть и окончил всего шесть классов гимназии и к политическому сыску раньше отношения не имел даже как поднадзорный. Особое пристрастие он питал к работе с интеллигенцией. Каждая более-менее заметная фигура из не успевших сбежать или умереть была у него на контроле. Но, к сожалению, заниматься приходилось не только ими. Не прошло и двух минут, как дверь приоткрылась и в кабинете возник молодой человек совершенно пролетарского обличья. Старенький черный пиджак, сатиновая под ним косоворотка, заправленные в сапоги с галошами суконные штаны. Если бы не лицо, неуместно чистое и с внимательными, умными глазами. Числился он по отделу рядовым сотрудником, но фактически был правой (и левой одновременно, которая не ведает, что творит правая) рукой начальника. Выражаясь по-старорежимному - чиновником для особых поручений. - Слушаю вас, Яков Саулович. - И непринужденно остановился в трех шагах, опершись рукой о спинку стула. - Ты дверь-то за собой притвори, а... Несмотря на имя-отчество, ничего национально-специфического во внешности начальника не было. Он скорее походил на итальянца из северных провинций и по-русски говорил без характерного акцента, слегка даже утрируя московское произношение. Пока вошедший задвигал блестящий медный шпингалет, хозяин с лампой в руке пересек кабинет, заставив задергаться по стенам изломанные тени, открыл потайную дверь напротив, надежно спрятанную в ряду высоких резных панелей. В смежной комнате пролетарским аскетизмом уже не пахло. Причем в буквальном смысле, потому что вместо запаха прогорклого махорочного дыма и несвежих портянок (отчего-то неистребимого, хотя нынешние обитатели здания на работе, как правило, не разувались) здесь витали ароматы классово чуждые: свежезаваренного чая, хороших папирос и выделанной кожи. Обстановка в этом мужском будуаре, похоже, не претерпела изменений с времен "до исторического материализма" - изящный письменный столике перламутром, на гнутых ножках, еще один стол, круглый, на котором посверкивал недавно закипевший самовар, обтянутые светло-коричневым сафьяном диван и полукресла, два книжных шкафа с морозным узором на застекленных дверцах. - Садись, Вадим. Чайку попьем, голодный небось? -Да уж не иначе, Яков Саулович. Как в обед в столовке вобляжьего супчика похлебал да черпак чечевицы на ружейном масле, так и все... - Война, брат, ничего не поделаешь. Социальное равенство опять же. Феликс Эдмундович сам аскет и от нас того требует. Про картошку с салом слыхал, наверное? Но нам-то до него далеко. Такие раз в столетие рождаются. И пытаться ему подражать - м-м-м... - Начальник сокрушенно помотал головой, словно у него разболелись зубы. Попутно он достал из шкафа и поставил рядом с самоваром тарелку с уже нарезанной колбасой, банку рижских шпрот, приличный кусок голландского сыра и краюху белого хлеба фунта на три. - Стаканы вон там, в тумбочке возьми. И сахарницу. В завершение сервировки на столе появилась четвертинка настоящей поповской водки. - Прими, не пьянства ради, а здоровья для. И закусывай, закусывай. Удивляешься? И напрасно. Тебе никогда в голову не приходило, отчего это мы все два года пустую баланду хлебаем, да селедку ржавую, да хлеб с мякиной? Нет, что до полной победы социализма всего на всех все равно не хватит, я и сам знаю. Но вот почему такой узкий ассортимент? Понятней было бы, когда на паек выдавали, пусть и понемногу, и мясца, и яиц с курятиной, да хоть бы и осетринки. Астрахань вон еще когда освободили, так закаменевшая вобла - пожалуйста, а икры с осетриной нет. Оно ж никуда не делось, мужики как разводили скотину и птицу, так и сейчас разводят, но раньше всем хватало, а сейчас нет. Заинтересовался я этим из чисто служебного любопытства и убедился - на самом деле все есть! Тогда что мы имеем - саботаж или, напротив, взвешенную политику? Чтобы мы с тобой злее были с голодухи? Агент, слушая разглагольствования своего начальника, старательно жевал, запивая деликатесы крепким кяхтинским чаем. Отвечать что-либо он считал ненужным, а то и опасным. Мало ли какие цели тот преследует и какие выводы может сделать? Но при этом внутренне соглашался, потому что и сам не раз задумывался, отчего на территории, занятой белыми, проблем с продовольствием не существует, а с приходом красных все исчезает на следующий день и навсегда. Так что даже им, коммунистическим опричникам, приходится исхитряться, чтобы без свидетелей съесть свой кусок колбасы. Однако, похоже, никаких задних мыслей на сей раз за словами начальника не таилось, он, скорее, как бы оправдывался за неприлично роскошное угощение. И лишь когда Вадим, отдуваясь, вытер пот со лба и откинулся на спинку стула, начальник встал, поскрипывая блестящими сапогами, отошел к письменному столу и извлек из ящика кожаную папку с серебряной табличкой в правом нижнем углу. На табличке изящным рондо с завитушками было выгравировано: "Надворному советнику Н. В. Носковъ день юбилея оть сослуживцевъ". Вадим знал, что в этой папке хранились самые важные бумаги. А на вопрос, отчего бы не сорвать не слишком уместное украшение, начальник в свое время усмехнулся: "Пусть будет. Она меня развлекает. Смотрю вот и думаю - как же все-таки этого советника звали? Николай Васильевич, Никодим Варфоломеевич или вообще Наум Вольфович? Развивает воображение. Иногда такое придумаешь..." Он так и не понял тогда, в шутку говорил Яков или нет, но больше к этой теме предпочитал не возвращаться. - На вот, посмотри матерьяльчик, а потом мнениями обменяемся... Начальник протянул агенту папку, а сам расстелил на столе большую карту европейской России и с карандашом в руке погрузился в какие-то, судя по выражению лица, невеселые размышления. Оснований для них, по мнению Вадима, было достаточно. Он и со своего места видел, как опасно приблизилась к Москве пологая дуга фронта. Но и засматриваться на стол начальника тоже негоже, в их отделе такое не принято. Лучше заняться своим делом. Читал он быстро, со стороны казалось, что лишь заголовки просматривает. Минут через пятнадцать Вадим перелистнул последнюю бумагу и захлопнул папку, достаточно громко, чтобы привлечь внимание начальника. - Изучил? - поднял тот голову. - Так что говоришь, амбец нам приходит, да? Удивленный столь неожиданным поворотом темы, агент пожал плечами. - Да я как-то, Яков Саулович... Больше практическими вопросами последнее время занимался. Стратегия не по моей части проходит. А если вы про то вон, на карте... Так мало ли... В прошлом году летом куда хуже было. И ничего. - Ой, ну ладно, брось! Чересчур ты в образ вжился. Совсем паренек-дурачок с окраины. Все вы только об этом думаете и говорите. Ты же учти, я тебя самым умным в отделе считаю. После себя, конечно, - начальник сочно хохотнул. - И доверяю тебе полностью. Тут в чем соль вопроса - если дело совсем труба, то своевременно сообразить нужно, а если всего лишь очередные временные трудности, так определить, чем по нашей линии Республике помочь должны. Посмотрел