тавлен чужой спецслужбой. -- Хорошее правило. Можно только приветствовать... Поскольку разговор у них был приватный, как бы и ни о чем, Кирсанов держался свободно, с интересом осматривался, изучая обстановку салон-вагона, курил шульгинские папиросы (вот курил он часто и жадно, затягиваясь почти без пауз, пока огонь не добегал до каргонного мундштука), отхлебывал крепко заваренный чай с сахаром внакладку. Сашка заметил его взгляд, несколько раз зацепившийся за ореховый корпус блютнеровского пианино. -- Играете, Павел Васильевич? -- Совершенно по-школярски. -- Однако же... Я вот никак не умею, хотя и мечтал. Исполните что-нибудь. --Я и не знаю, право... Давно не упражнялся. Ну извольте, только что? Может быть, Моцарта? -- Ради Бога. На ваше усмотрение... Играл Кирсанов хорошо. Не слишком, может быть, технично, но эмоционально. Пока он, наклонив голову, стремительно бросал тонкие пальцы по клавишам, Шульгин за его спиной рюмочку все же выпил. Разговор без этого шел как-то вяло. Да он и не знал толком, что именно ждет от встречи с Кирсановым. Надеялся на интуицию и случай. Такой наконец представился. Капитан закончил играть -- что именно, Сашка не понял, в классике он разоирался слабо, еще "Турецкий марш" сумел бы узнать, а в остальном... Снова вернулся к столу. Глаза у него сохраняли несколько отсутствующее выражение. Тут Шульгин и спросил небрежно: -- А за что вы меня недолюбливаете, Павел Васильевич? Я вам что-нибудь неприятное сделал? Задел, может боыть, чем Если так -- простите великодушно... Жандарм смотрел на него ясным и легким взглядом, в котором Шульгин уловил что-то похожее на пренебрежение. Понятно, генерал, который извиняется перед капитаном, немногого стоит. -- Нет, что вы, Александр Иванович, против вас лично я ничего иметь не могу. Напротив, крайне благодарен. Гнил бы сейчас в стамбульских доках или... не знаю, в Иностранном легионе, может быть. -- Так что? Не бойтесь, за откровенность я еще никого не утеснял. -- Архаичное слово само собой сорвалось с его губ. Откуда оно? Кажется, в школе учили: "...погибель ждет того, кто первый восстает на утеснителей народа..." Лермонтов? Или Некрасов? -- Политика мне ваша не нравится. Не для того мы воевали, чтобы в трех переходах от Москвы остановиться и жида патлатого на кремлевский стол сажать... Вы нам кое-что другое обещали. -- Ну-у, капитан!.. -- Шульгин картинно всплеснул руками. -- Уж от человека вашей профессии я такой наивности не ждал. Каждый необходимо приносит пользу, будучи употреблен на своем месте. Кто так сказал? -- Козьма Прутков, разумеется. -- Так вот и приносите, в дозволенных пределах. Вы в шахматы играете? -- Слегка, -- состорожничал на всякий случай Кирсанов. -- Если противник на четвертом ходу ферзя в поле выводит и подставляется, сразу бить будете или обождете слегка? Вот то-то... Дела нам с вами еще ой-ой какие предстоят! Не далее чем через неделю, а то и раньше. Давайте в сообразительность поиграем. Организуем этакий клуб веселых и находчивых. Тридцать секунд вам на размышление --~ предлагайте гипотезу, что нам в Сибири вдруг потребовалось? Время пошло... ...Как-то, уже в Омске, Шульгин вышел прогуляться на привокзальную площадь, пока паровозы принимали уголь и воду, а смазчики ковырялись в буксах. После многодневного стука колес, дергающегося и раскачивающегося вагонного пола под ногами пройтись по твердой и неподвижной земле было приятно. Компанию ему составил каперанг Кетлинский. Готовясь к предстоящему, Сашка словно бы невзначай стал расспрашивать капитана о прошлой службе, о личных качествах, характере и привычках адмирала. Цель операции он до сих пор никому еще не раскрывал, допуская, хотя и как весьма маловероятную, возможность присутствия в поезде вражеского лазутчика. А ведь достаточно одного, пусть просто неосторожного слова, чтобы полетел по телеграфным проводам в Иркутск шифрованный сигнал ~ и все. Тщательно разработанные стратегические планы пойдут прахом. Последнее совещание и постановку боевой задачи он решил провести уже после Нижнеудинска и более не позволять никому из посвященных покидать вагоны и общаться с посторонними. Особый интерес у Шульгина вызвали воспоминания Кетлинского о последних месяцах шестнадцатого года: -- Флот тогда был в высочайшей стадии боеспособности. Даже гибель "Марии" на ней мало отразилась. Хотя, конечно, эта катастрофа всех потрясла. Новейший линкор, в собственной гавани, огромные жертвы... Но поведение адмирала! Уже через шесть минут после взрыва он прибыл на палубу "Императрицы", ни секунды растерянности, никаких разносов. Когда стало ясно, что корабль спасти не удастся, приказал спокойно начать посадку в шлюпки. За исключением погибших непосредственно от взрывов, не допустил ни одной лишней жертвы. За одно это ему можно памятник: ставить... "Уж это точно, -- подумал Шульгин. -- Когда "Новороссийск" взорвался, десять адмиралов собралось, три часа друг перед другом руками размахивали и в итоге шестьсот человек утопили в ста метрах от берега". Хотя гибель линкора "Новороссийск" считалась одной из страшных военных тайн советской власти, вся страна о ней знала, а наиболее колоритные подробности Шульгину еще лет пять назад пересказывал служивший в Черноморском пароходстве судовым инженером Левашов. Причиной взрыва называли и невытраленную мину, я итальянских диверсантов, но наиболее абсурдную, а с точки зрения Шульгина, вполне убедительную версию изложил не понаслышке знавший минное дело Воронцов. "Никакая мина пятнадцать лет под водой не пролежит, чтобы неконтактный взрыватель исправным остался. И насчет итальянских диверсантов полный бред. "Джулио Чезаре" четыре года у стенки ржавел, пока его нам не передали, а потом еще восемь лет плавал. И вот вдруг у старого князя Боргезе оскорбленный патриотизм взыграл! Собрал своих старичков-подрывников и отправился за три моря историческую справедливость восстанавливать! С точки зрения логики страшно убедительно! Вроде бы как царский Генмор послал людей в шестнадцатом году в Сасебо крейсер "Варяг" взрывать, чтоб под японским флагом больше не ходил. Других дел у итальянцев к тому времени не было! Мне знающие ребята говорили: вся причина -- в обычном бардаке. На общефлотских учениях отрабатывали минирование крупного корабля в неприятельском порту, ну и сдуру вместо учебного заряда боевой прицепили. Только и делов. Оттого из всего флотского начальства одного адмирала Кузнецова и наказали, который в то время в Москве в больнице лежал и к гибели линкора ни малейшего отношения не имел". А вот за взрыв "Марии" Колчак никого наказывать вообще не стал, сочтя его "неизбежной в условиях войны случайностью". Наоборот, многих наградили за мужество и героизм. "Что за черт! -- продолжал думать Шульгин. -- Какой темы ни коснешься, обязательно ей параллели в советской жизни находятся. И всегда не в пользу последней". А капитан продолжал рассказывать, успев перейти уже к тому, как Колчак за неделю и навсегда запер "Гебен" и "Бреслау" в Босфоре. -- До этого мы за ними два года гонялись, и без толку. Всегда им ускользнуть удавалось. Адмирала Эбергарда даже "Гебенгардом" прозвали..^ А Колчак вывел флот в море, две тысячи глубоководных мин в устье Босфора поставил, постоянный дозор возле заграждения учредил -- и все. Как отрезало... Морозец был градусов около пятнадцати, впервые за три дня прекратился снегопад и показалось солнце. Хотя пронзительный ветер с востока продувал даже Сашкину меховую куртку. А капитану было как бы и не холодно, в своей потрепанной черной шинели он держался прямо и даже не прятал руки в карманы. Привычка, наверное, стоять на мостике во время зимних штормов. Однако Воронцов всегда говорил, что к холоду привыкнуть невозможно. Они обошли по периметру большую пустынную площадь, заваленную всяким мусором. Поезда, значит, скоро не предвидится. А те несчастные, кому деваться некуда, туго спрессовались в зале ожидания, коридорах и бывшем ресторанном зале вокзала, все входы и выходы из которого перекрыли стрелки НКПС по случаю прибытия поездов спецназначения, Вдоль глухого кирпичного забора станции тянулся ряд неровно срезанных пней -- память о пущенной на дрова березовой аллее. Слева от длинного серого здания вокзала приплясывали возле своих саней, хлопали рукавицами по бокам и хрипло зазывали немногочисленных возможных пассажиров извозчики. Два милиционера в мохнатых забайкальских папахах, закинув за спину японские винтовки, разводили костер из старых шпал. Внимание Шульгина привлек согнувшийся крючком парень, донельзя замерзший. Ему не хватало терпения ждать, пока огонь разгорится по-настоящему, и он совал ладони прямо в вялую струю сизого дыма. Одет страдалец был в растоптанные юфтевые сапоги, штаны домотканого сукна и совсем не подходящий к погоде короткий флотский бушлат. На голове -- грязнобелый треух. Но вот лицо у него... не совсем подходило к наряду. Сашка указал на него Кетлинскому. -- Взгляните, Казимир Филиппович, не из ваших? Бушлатик форменный, а на "революционного матроса" не слишком похож. -- Сейчас любой одет во что придется. Мог и на толкучке купить, и с убитого снять, -- ответил каперанг, однако изменил свой курс и, поравнявшись с парнем, негромко, но резко скомандовал по-английски: -- Гардемарин, ко мне! "Правильно, -- одобрил капитана Шульгин. -- Скорее всего именно гардемарин. Лет ему двадцать, от силы двадцать один, мичманом стать не успел бы..." Парень непроизвольно дернулся и тут же снова сник, еще ближе придвигаясь к костру, так, что один из милиционеров даже слегка его оттолкнул. -- Ну куды, куды лезешь? Щас разгорится, тады и погреемси... -- Подойдите, подойдите к нам, -- уже мягче сказал, остановившись, Кетлинский. -- Сейчас вам бояться нечего. Они пошли рядом, о чем-то негромко переговариваясь, а Шульгин слегка приотстал, обернулся. Эта мимолетная сценка не привлекла ничьего внимания. Да, собственно, чего им было опасаться? Со своим мандатом Сашка мог без суда расстрелять начальника станции, если бы ему это пришло в голову, н никто бы не стал спорить, а тут всего-то захотелось большим московским начальникам переговорить с замерзающим бродяжкой. Может, просто документы проверить в целях бдительности. У входа на перрон Кетлинский придержал шаг. О чем он расспрашивал бывшего гардемарина. Шульгин не слышал, но глаза парня светились отчаянной надеждой, смешанной со страхом. -- Вот, Александр Иванович, позвольте представить -- старший гардемарин Морского корпуса Белли Владимир Александрович, потомок известного в истории русского флота капитана Белли. В семнадцатом году застрял во Владивостоке, где проходил морскую практику на вспомогательном крейсере "Орел". После открытия железнодорожного сообщения через Читу пробирается домой, в Петербург. Денег нет, есть нечего, на поезд не может сесть пятые сутки... Шульгин сразу понял, что за мысли скачут сейчас в давно не мытой голове гардемарина. Эти двое, конечно" большевики. Кто еще может находиться здесь и сейчас? В немалых чинах, судя по одежде и возрасту. Разгадали его сразу. До сих пор ему удавайтесь прикидываться демобилизованным матросом, затертая справка об этом от штаба Сибирской флотилии годилась для малограмотных заградотрядников, а тут попался. Пока не спросили, что он делал три года в белом, оккупированном американцами и японцами Владивостоке, но наверняка спросят. Удастся выкрутиться или сдадут в ЧК? Этот, в офицерской шинели, выглядит доброжелательным, прадеда вспомнил. Вывший старший лейтенант, наверное, или кавторанг. Но все равно ведь служит большевикам. Одна надежда на остатки дворянской чести и человеческое сочувствие... Теперь все будет зависеть от второго. Непонятный тип, наверное, комиссар... Шульгин снова ощутил возбуждающее чувство власти над чужой судьбой. И удивление перед могуществом случая. Вот захотелось им размять ноги ~ и встретили погибающего гардемарина. Остались бы в вагоне чай пить или вышли на полчаса позже -- пропал бы парень без следа. До Питера ему точно не доехать. И сейчас все в моих руках. Могу отвернуться и пройти мимо. На секунду Владимир почувствует облегчение, благодарность судьбе за спасение. Которое на самом деле окажется чуть отложенным смертным приговором. Могу выдать ему действительно надежный мандат с приказом всем властям оказывать подателю всяческое содействие и обеспечить проезд в литерном поезде. А могу сейчас пригласить в свой вагон... Что сулит гардемарину в будущем адмиральские погоны, но с тем же успехом и смерть в бою через неделю или год. Так что выберем, о всемогущий Гарун-аль- Рашид? -- Сильно оголодали, юноша? --~ задал он наиболее бессмысленный в данной ситуации вопрос. -- И вши, наверное, имеются? Тогда распорядитесь, пожалуйста, господин капитан первого ранга, чтобы старшего гардемарина помыли в бане (в поезде имелся хорошо оборудованный вагон-баня), переодели подобающим образом, а затем я приглашаю вас обоих на ужин. -- Говорил это и наслаждался сменой выражения лица Владимира Белли. -- Считайте себя снова на службе. От присяги вы, надеюсь, не отрекались? -- От какой присяги? -- пробормотал непослушными, н не только из-за мороза, губами юноша. -- Казимир Филиппович, разве гардемарины Морского корпуса не принимали присягу до октября семнадцатого? -- Так точно, ваше превосходительство, -- включился в игру и Кетлинский, -- принимали, как все военнослужащие... ~- Какие же могут быть еще вопросы? Не смею вас более задерживать. А в семнадцать часов жду.., Вагон снова надоедливо и уныло громыхал колесами по разболтанным, давно уже не отвечающим никаким ГОСТам и требованиям техники безопасности рельсам. Но Владимиру этот звук казался торжественным маршем. Было,тепло, угля для отопления не жалели, горели электрические бра на полированных, хотя и изрядно поцарапанных стенах, под ногами в удобных мягких сапогах пружинил текинский ковер, скатерть на столе крахмальная, на тарелках дымился настоящий беф-строганов с гарниром из картофельной соломки, каперанг в кителе со свежайшим воротничком подливал гардемарину водку в серебряную с чернью стопку. Словно все происходило в кают-компании крейсера, еще до того, как власть и во Владивостоке захватили большевики. Невозможно даже поверить своему счастью. А всего гри часа назад... Нет-нет, лучше и не вспоминать, ну как рассеется дымом дивное видение? С ним уже было подобное, когда в тифозном бреду представлялась петербургская квартира, освещенные утренним солнцем квадраты навощенного паркета и мать, подающая чашку с клюквенным морсом... Генерал напротив, хотя и нет на его мундире золотых погон, но все равно настоящий генерал, благожелательно щурится, смотрит, как гардемарин ест, стараясь правиль но держать вилку и нож, не глотать слишком быстро и жадно. Владимиру хотелось немедленно начать задавать вопросы: что происходит, как возможно, что настоящие царские офицеры свободно путешествуют по красной России? У него вначале мелькнуло подозрение, что это чудовищная, иезуитская провокация чекистов, только зачем, кто он такой, чтобы ради него... И те люди, которых он увидел в соседнем вагоне, " самые настоящие офицеры, вряд ли ЧК сумела бы набрать столько талантливых статистов. Белли знал, что большевики не сумели разбить Врангеля и подписали мир, но какая связь? -- Вы в каких дисциплинах чувствуете себя лучше подготовленным? -- спросил гардемарина каперанг. -- Вообще-то штурманское дело мне больше нравится. Но и по артиллерийской подготовке у меня полные двенадцать. ~- Это хорошо. Артиллеристы нам пригодятся. Я и сам артиллерист. Кто у вас практикой руководил? ~ Капитан первого ранга Китицын. -- Михаил Александрович? Были знакомы, еще по Балтике. Хороший моряк. Где он сейчас? -- Знаю только, что весной он увел отряд из трех кораблей в Японию, намереваясь идти в Севастополь, -- ответил гардемарин, проглатывая кусок, -- Дошел, могу вам сообщить. На пароходе "Якут". С ним сто двадцать гардемаринов и команда. А вы почему остались? Сейчас бы уже мичманом были... -- Я тяжело болел. Тиф. Думали -- не выживу. -- Ну, судьбе виднее. Даст Бог, вскоре повидаетесь с однокашниками. "- кивнул Кетлинский, со вкусом выпил. Ему тоже нравилось ехать в поезде Шульгина. Порядки совершенно как на старом флоте. Он промокнул губы салфеткой. -- Только у них были в боях тяжелые потери. Во время десанта в Одессу чуть не половина.., -- Оставим пока печальную тему, -- включился в разговор Шульгин. -- Вы через Иркутск когда проехали? ~ Дней десять, наверное. У меня как-то дни перепутались. Я, и какое сегодня число, нетвердо знаю. -- Там долго были? ~ Неделю. Дрова для паровозов на станции пилил, потом на тендере меня до Омска довезли. -- О Колчаке что-нибудь слышали? -- Да что же там можно услышать? Уже и забыли о нем все. Я бы хотел сходить, посмотреть, где его расстреляли, да расспрашивать не рискнул... -- Город хоть немного знаете? -- Центральную часть только... Шульгин, словно потеряв интерес к этой теме, начал выяснять у гардемарина подробности жизни во Владивостоке при красных и во время интервенции союзников, о настроениях на Амурской и Сибирской флотилиях, их корабельном составе и об участии в боях против красных. -- Вот что интересно. Казимир Филиппович, на Балтике и Черном море матросы оказались главной разрушительной силой и ударным отрядом революции, а на Дальнем Востоке -- наоборот. Матросские команды до последнего сохранили верность законной власти. Влияния над ними большевики так и не получили... Вы это чем-нибудь можете объяснить, гардемарин? -- Не могу, ваше превосходительство. Наверное, потому, что агитаторов не хватило и боевых действий там не велось. Вот и не было причины бунтовать. -- Скорее всего дело непосредственно в людях. Сибирская флотилия комплектовалась призывниками из Сибири же и Приморья. А там народ зажиточный, спокойный, им революция ничего особо привлекательного посулить не могла, ~ высказал свое мнение Кетлинский. -- И лозунг "Штык в землю" популярности не имел. Войны и так нет, кормежка лучше, чем в деревне, большой город под боком, винную порцию выдают без вдержки. Если хотите, Александр Иванович, вообще вся революция прежде всего из-за глупости верховной власти и несовершенства наших уставов произошла. С первых дней войны кадровых офицеров в атаку впереди пехотных цепей посылали, вот и осталась армия без настоящего офицерства. Уже в шестнадцатом году девяносто процентов полуротных и ротных командиров из мещан с четырехклассным образованием и шестимесячной школой прапорщиков состояли. Вот и некому оказалось солдатскую массу, где две трети рядовых были сорока лет и старше, в руках удержать. Далее. Гвардию с первых дней во встречные бои бросили. Дурак только такое мог придумать. Надеялись за два месяца немцев победить. А оставалась бы кадровая гвардия в Петрограде, никому в голову не пришло бунтовать, а и вздумали бы -- одними ножнами палашей любую демонстрацию разогнали бы. Как в Москве в девятьсот пятом. С флотом то же самое. Четыре года линейный флот у стенки простоял, можете себе представить -- ни разу в море не вышел. Вообразить только -- чуть не десять тысяч молодых здоровенных му жиков четыре года на железных коробках сидели и большевистских агитаторов слушали! В таких условиях даже Иоанна Кронштадтского уговорить можно в бордель сходить. -- А вот Черноморский флот из боев и походов не вы лезал, а итог тот же, -- подначил Шульгин каперанга. -- Ну, то вы не путайте, Александр Иванович. На нашем флоте беспорядки начались, когда уже всю Россию большевики захватили. И тем не менее больше половины матросов не поддались. Кто вообще в Новороссийск не пошел, кто одумался и обратно вернулся.. И сейчас на кораблях много рядовых и унтеров служит... Если бы командующий немного жестче себя вел. агитаторов с первых дней приказал арестовать и военно-полевым судом судить, сейчас бы жив был, наверное... Вечная ему память. Гардемарин, разморившись в тепле и выпив три большие рюмки, осоловел и отчетливо кочевал носом, --~ Отведите его в купе, -- попросил Шульгин Кетлинского, -- Спит, -- сообщил, вернувшись, кавторанг. -- А для чего он вам вообще нужен, позвольте полюбопытствовать? -- Да так. Жалко стало. Возьмете его к себе, глядишь, хороший офицер получится. А если даже и не очень, все лучше, чем если бы под забором умер или у стенки... И еще кое-какие соображения имеются, Глава 5 "... Колчак расстрелян был Чека, вздохнули интервенты тяжко. Остался пшик от Колчака и адмиральская фуражка". "Глуп Демьян Бедный",-- подумал Шульгин, сбрасывая на пол купе тяжелый, отпечатанный на грубой оберточной бумаге лист газеты "Известия Совета рабочих и крестьянских депутатов", где были напечатаны эти пошлые стишки. Мало что смысл крайне похабный, так в них и фактически все неверно. Во-первых, по идее, расстреливал Колчака Иркутский ревком, отнюдь не ЧК, которой там не было и не могло быть. Во-вторых, интервенты вряд ли тяжко вздыхали, поскольку Колчака большевикам и выдали, чтобы спастись самим и утянуть пресловутый "золотой эшелон" -- шестнадцать вагонов со спасенным от красных при их бегстве из Казани золотым запасом Российской империи. И про фуражку тоже бред, мороз тогда был за тридцать градусов, и адмирала на расстрел вели в папахе. Пшик же остался не от Колчака, который при любых поворотах сюжета остается одним из крупнейших политических деятелей России, ее же прославленным флотоводцем и вдобавок полярным исследопателем, лауреатом Большой Константиновской золотой медали Русского Географического общества, именем которого назван остров в Карском море, а от самого Ефима Придворова, Демьяна Бедного тож, кое-как прожившего свою лакейскую жизнь и умершего в полной безвестностИ. И еще ему думалось накануне решающего дня -- так ли оно случилось на самом деле или начались уже очередные исторические аберрации? Был ли на самом деле расстрелян Колчак 7 февраля 1920 года даже и в прошлой реальности, или Сибревком все же последовал приказу Москвы: "В случае опасности вывезти Колчака на север от Иркутска..." Могло ли случиться, что факт изменения реальности в июле двадцатого года ретроградно повлиял на нее же в феврале? Гадать не будем, потому что все равно бесполезно. Постараемся сделать так, чтобы завтра нес вышло как надо. Шульгин все продумал с наивозможнейшей тщательностью. На ближайшем к Иркутску со стороны Москвы разъезде оставил паровоз с одним вагоном и десятью офицерами охраны. Бронепоезд продвинул по главному пути прямо к пассажирскому перрону. В случае необходимости он будет прикрывать отход. Его 4,2-дюймовые пушки, если потребуется, разнесут половину города. Свой поезд он загнал на боковую ветку сразу за выходным семафором. Приказал загрузиться углем и водой под завязку и держать пар на марке. Поставил боевую задачу непосредственным исполнителям. О подлинной цели их прибытия сюда знали только Кетлинский, Мальцев, Кирсанов и еще трое. Остальные офицеры-рейнджеры получили более-менее убедительные легенды и подробную диспозицию. Командиру бронепоезда, убежденному троцкисту и тоже военному моряку, хотя и не офицеру, а бывшему гальванеру с линкора "Полтава", было сказано, что в местном Совете окопались предатели, возможно, кое-кого придется "изъять". Это не расходилось с инструкциями, которые тот имел непосредственно из Центроброни, и Шульгин был спокоен. Выделенный для сопровождения экспедиции сотрудник Агранова должен был нейтрализовать местное отделение Трансчека. Там же Шульгин, предъявив свой мандат, получил для выполнения специального инспекционного задания два автомобиля. Согласно хранившимся в сейфе Трилиссера документам, имитация расстрела и дальнейшее содержание Колчака в заключении поручались лично председателю Сибревкома Смирнову, члену Иркутского ВРК Чудновскому и председателю ЧК Васильеву. Во избежание утечки информации каких-либо иных лиц, независимо от занимаемой должности, ставить в известность о дальнейшем существовании в природе "объекта N 27" категорически запрещалось. С Васильева, учитывая его анкетные данные, и решили начать операцию. На работе товарища Васильева не оказалось. Утомился он, поехал отдыхать домой. Адрес дежурный сказал не сразу. -- Не положено. На месте начальники оперативного и секретно-политического отделов, а также комендант. К ним и обращайтесь. Пришлось Шульгину, кроме удостоверения московской ЧК, предъявить и здесь специальный мандат, подписанный лично новым начальником ОГПУ Аграновым. -- Ты понимаешь, товарищ, у нас крайне важное дело непосредственно к Васильеву. О нем не должен знать больше никто. И о нашем приезде ты тоже должен молчать. Иначе -- сам знаешь... Дежурный подтянулся, проникся серьезностью момента (слух о последних событиях в столице дошел и сюда), подробно объяснил и даже коряво нарисовал, как проехать. Этот чекист, немолодой уже мужчина с внешностью культурного мастерового, в круглых маленьких очках, когда Шульгин с сопровождающими вошел в комнату, пил чай из большой фарфоровой кружки. Пока с ним говорили, все время на нее поглядывал, боялся, что остынет. Да и то, буржуйка грела плохо, в окно сквозил ледяной ветер. Дождавшись, когда дежурный на секунду отвернется, Сашка неуловимым со стороны движением опустил в чай крупинку чуть больше спичечной головки. Поблагодарил товарища, мягко улыбнулся и вышел. Только за дверью задержался ненадолго, проследил, не вздумает ли чекист позвонить куда-нибудь по телефону. Нет, желание согреть живот и руки оказалось сильнее бдительности. Значит, все в порядке. Через несколько минут у "пациента" вдруг возникнет сильное головокружение, и он потеряет сознание. Ненадолго. Очнется с симптомами, похожими на тиф или малярию, а заодно и потеряет память. На неделю, может, на две. Если сильно не повеют -- совсем. Зато никому не расскажет, что приезжие юварищи интересовались секретным адресом. Из обильно читанной в свое время шпионской литературы, Юлиана Семенова в особенности. Сашка знал, что прокалываются обычно на мелочах. Как, например, непродуманный контакт с особо охраняемым эсэсовцем Либо в "Майоре Вихре" чуть не провалил всю операцию по спасению Кракова. Товарищ Васильев жил в кирпичном двухкомнатном ломике, целый квартал которых тянулся позади закопченных корпусов какой-то фабрики. Задолго до революции их построил для своих рабочих хозяин. Лицемерная забота коварных капиталистов о "рабочей аристократии", имеющая целью внести раскол в борьбу пролетариата за. свои права. Очень удобное место для намеченной акции ~ стены толстые, окошки маленькие, улица безлюдная, депо неподалеку, паровозы то и дело гудят. Главный чекист только что проснулся. До того двое суток не спал -- совещание с сотрудниками, совещание в гупкоме заседание продкомисски, выезд в Хомутово, где имели место выступления несознательных элементов на почве неправильного понимания новой экономической политики, да несколько важных допросов, да ночной пестрел кулаков, подозреваемых в пособничестве белым партизанам.,. На стук в дверь вышел в нательной рубахе и синих галифе, заправленных в толстые шерстяные носки, крашенные фуксином. -- Вы ко мне, товарищи? Откуда, по какому делу? Почему в комиссии не подождали? Я предупредил, что к обеду буду... Вежливо; но с уверенностью, не позволившей хозяину закрыть дверь перед носом нежданных гостей. Шульгин и Кирсанов, обмахнув веником рыхлый снег с сапог (чтобы не насторожить раньше времени -- люди, пришедшие не с добром, такой ерундой себя не затрудняют), вошли в холодные сени. Вдоль стен кадки с домашними соленьями. Семейный, выходит, человек и хозяйственный, даром что из интеллигентов. Еще трое офицеров и гардемарин Белли, которого Шульгин специально взял с собой, имея на него особые планы, одетые разномастно, но так, что видно было -- это люди, причастные к власти, причем к ее военизированным структурам, остались ждать в длинном сером "ганомаге" с поднятым верхом. ~ Пригласил бы в дом, товарищ, неудобно тут разговаривать. и подзамерзли мы, -- по-свойски сказал Шульгин, роясь во внутреннем кармане бекеши. -- А мандатик наш вот... Сели в кухне, рядом с большой теплой печью. Раздеваться не стали, только расстегнули пуговицы и сняли шапки. Из комнат, отделенных узким коридором, доносились детские голоса. Кажется, две девочки. Или три. Васильев внимательно, даже, кажется, дважды прочитал короткие машинописные строчки. Встал, плотно притянул дверь. Кирсанова тут же достал папиросы, не спрашивая, закурил. Хозяин посмотрел на него неодобрительно. однако замечания не сделал. -- Так. Понятно. Что требуется от меня? Голос его едва заметно дрогнул. "Опасается, -- подумал Шульгин. --~ Должен понимать, что хранители грязных тайн все время под Богом ходят. Или не уверен, сочтет ли его новая власть попрежнему достойным доверия и должности..." ~ Объект двадцать семь. Имеем приказ забрать и этапировать в Москву. На этот раз щеточка усов не дрогнула, и глаза остались безразлично-пустыми. -- О чем это вы, товарищ? Не понял. --" Не понял? -- с интересом протянул Кирсанов. Как же ты, такой непонятливый, в Чека работаешь? Классовым чутьем и опытом большевика с дореволюционным стажем Васильев сразу угадал в жандарме его бывшую профессию. Но в окружении Троцкого таких персонажей всегда хватало. За что и ненавидели предреввоенсовета, а ныне диктатора истинные "бойцы ленинской гвардии". За что и освистывали его выступления в период острой внутрипартийной борьбы 24-27 годов, дружно выслали его сначала в Алма-Ату, а потом за границу. Предпочли бы расстрелять, конечно, да тогда еще гакие формы борьбы между "своими" не практиковались. -- Оставьте этот тон, товарищ! Я действительно не знаю, о чем вы говорите. Никаких номерных объектов в моем ведении не было и нет. Возможно, вам следует обратиться непосредственно к товарищу Смирнову? Шульгин молчал. По распределению ролей главная сейчас принадлежала Кирсанову. -- Вот ты и спекся, Иван Яковлевич! -- Кирсанов прямо сиял от удовольствия. Как рыбак, выхвативший из воды полупудовую щуку на катышек хлеба. -- Зачем ты Смирнова назвал? При чем тут Смирнов? Когда это предревкома информированнее чекистов был? Стал бы просто отнекиваться, я бы задумался: а вдруг и вправду ничего не знает? А так все как на ладошке: Васильев. Смирнов... -- Жандарм потянул паузу. -- И Чудновский. Скажешь, ничего такую вот троицу не связывает? Наконец Васильев побледнел. Слабоват оказался. И неудивительно. Люди, профессионально занимающиеся палачеством, вольно или нет, часто или изредка, но ставят себя на место своих жертв. Оттого и ломаются так быстро, попадая в собственные застенки. Парадокс вроде Оы, а бесчисленные руководящие товарищи, оказавшись в лапах ежовско-бериевских костоломов, сдавались куда быстрее, чем они же или их коллеги в царской жандармерии, белогвардейской контрразведке и даже в пресловутом гестапо. У своих, они знали, надеяться не на что и упорство только продлит мучения, а спасения не принесет. Так же случилось и с советскими генералами Отечественной войны, оказавшимися в немецком плену. Три года многие из них стойко выносили "бухенвальды" и "моабиты", но к немцам служить не пошли, попав же после победы на Лубянку, с ходу признали себя предателями и шпионами. -- Не валяй дурака, Васильев, -- включился наконец в разговор и Шульгин. -- Допускаю, что для полной откровенности тебе требуется еще какой-нибудь пароль или предваряющая наш приезд шифровка, так у нас их . нет И людей, которые могли бы их дать, тоже нет. В курсе того, что в Москве случилось? А вот объект N 27 есть , и ты нам его отдашь. -- Пожелаешь же упорствовать, цену себе набить или, если ты такой беззаветно преданный, приказ до донышка соблюсти, тогда не обессудь. Нам к следующим по списку товарищам обратиться придется. -- Кирсанов говорил ласково, курил следующую папиросу, пепел аккуратно стряхивал в горшок с геранью на окне. -- Зная, что с тобой случилось, второй сговорчивее окажется. А уж третий... -- Убьете? -- обреченно спросил Васильев. -- Не только и не сразу... -- Кирсанов указал большим пальцем себе через плечо, на ведущую в коридорчик дверь. -- А... А их-то... Их за что? Дети ведь... Шульгин отвернулся, а Кирсанов разулыбался еще шире. -- Как же ты не понимаешь? Если белобандиты, враги, потерявшие человеческий облик, нападают на дом верного бойца революции, -- а именно так все будет обставлено, -- они что, семью его пощадят? Какие же они после того бандиты и выродки будут? Уронив руки на колени, Васильев смотрел на него обреченным взглядом. Жалко его Шульгину не было, а вот участвовать в психологическом этюде Кирсанова -- стыдно. Однако какой выход? Не из высших же убеждений чекист не хочет выдавать Колчака. Боится нарушить инструкцию, зная, что за это бывает. Мечется сейчас его мысль: а вдруг это всего лишь проверка на лояльность? Где грань, до каких пор следует упорствовать? Или есть у него и личный интерес? Надеются все же выколотить у адмирала тайну эшелона, куда делись шестнадцать вагонов с золотом из сорока? Так он ему и сказал, выждав нужное время. -- Повторяю, сообрази -- Дзержинского нет, Трилиссера нет. От кого тебе теперь приказ нужен? -- Поехали к Смирнову. Чудновского вызовем. Втроем все и решим. -- Васильев придумал наконец, как ему казалось, выход. -- Учить он нас будет, -- хмыкнул Кирсанов. -- Или прямо сейчас едем за адмиралом, или едем, но без тебя. -- Ну а если... Какие гарантии? -- Гарантии... Тоже вопрос, между прочим. Я вот думаю-думаю и ничего, кроме своего честного слова, придумать не могу. Но поверить тебе все равно в него придется. -- Шульгин тоже закурил, протянул портсигар Васильеву. Тот мотнул головой, отказываясь. -- Так, по логике, ты нам больше ни для чего не нужен. Убивать тебя -- лишнее внимание привлечь. Да и за что убивать-то? Вообразил черт-те что! Мы тут все товарищи по партии и по службе. Приехали к тебе с конкретным приказом. Ты его исполняешь, и все, разошлись. А что слегка тебя пугнули, так извини, нечего было ваньку валять. Уже в машине, успокоившись немного, Васильев стал задавать вопросы практические. О том, что ему делать и как объясняться с остальными двумя хранителями тайны. Попробуй им все объясни. -- Не вижу проблемы. Мы даем тебе расписку на бланке ГПУ, что объект получен для использования по назначению, плюс распоряжение на том же бланке хранить факт передачи в тайне от всех до особого распоряжения. Надеюсь, те двое не слишком часто интересуются состоянием здоровья "пациента" и наносят ему визиты? -- Когда как. Чудновский прошлым месяцем заезжают, а Смирнов с самого февраля ни разу не был. -- Вот и весь сказ. Сделай так, чтобы недели две никто ничего не знал, а там по обстоятельствам. Можем из Москвы на имя Сибревкома телеграмму прислать: "Объект доставлен в целости, благодарим за образцовое выполнение задания". ...Ехали недалеко, но долго. Дорога была сильно переметена снегом, и автомобиль часто буксовал. Хорошо еще, что водитель догадался надеть цепи на задние колесо. Верстах в сорока от Иркутска в сторону Усолья на холме, окруженном густым сосновым бором, стоял совсем небольшой монастырь. Монахов в нем давно уже не было, населяли его два десятка латышей и мадьяр из Интернационального полка и человек шесть штатской обслуги. Еще четверо пожилых ко всему равнодушных надзирателей, лет по двадцать пять прослуживших в знаменитом Иркутском централе которым давно было все равно, кого охранять. Да они и не знали, кто содержится в одиночке, под которую приспособили две смежные сводчатые кельи. Телевидения в то время не было, кинохроники практически тоже, а если попадались кому из них года полтора назад газеты с портретом Колчака, так узнать в нынешнем узнике бывшего Верховного правителя с тремя черными орлами на широких погонах было бы затруднительно даже хорошо знавшим его людям. Самому же адмиралу было строжайше приказано своего имени не называть. И вообще не вступать с надзирателями в разговоры, за исключением чисто бытовых и необходимых. -- Вы бы еще железную маску на меня надели, -- сказал он иронически Чудновскому.Еще весной -- Надо будет -- наденем. И не только на вас. Колчак догадался, что чекист (все они для него были чекисты), говорит о Тимиревой, об Анне Васильевне. И замолчал. ...Сегодняшний день начался, как обычно, как любой из прошедших в бессудном и бессрочном заключении трехсот прпдыдущих. Тянулись они то быстор -- летом,когда разрешалось гулять без ограничений по выходящей в сторону Ангары крытой галерее, то удручающе медленно.Физическую форму адмирал поддерживал лишь колкой дров и многочасовым кружением по камере.Остальное время читал -- исключительно церковные книги, других в монастыре не имелось, а газет не давали, или, лежа на спине и закутавшись в шубу,вспоминал.Недолгие дни своего правления -- изредка, предвоенные и военные годы -- постоянно. Он не знал, для чего его здесь держат, предполагал, что в ожидании суда.Не знал и о том, когда таковой состоится.Может быть, после окончания гражданской войны.В исходе ее адмирал не сомневался.Что происходило в Сибири, он видел сам,последняя дошедшая до него сводка с деникинского фронта (в январе двадцатого) говорила о начавшейся и там катастрофе. Допрашивали его после перевода в монастырь всего три-четыре раза. Спрашивали только о золоте,другое чекиста Васильева не интересовало. С удручающей обоих монотонностью повторялись те же самые вопросы и ответы адмирала. -- Нет,не знаю, после Нижнеудинска лично вагонов не видел. Обращайтесь к Жанену и Сыровому. Они с Васильевым, кажется, разобрали по метрам весь маршрут от станции Татарской, где после столкновения поездов "золотой эшелон" был переформирован, до Иннокентьевской, кде Колчака арестовали чехи. -- Союзники сопровождали эшелон, с них и спрашивайте. -- На этой позиции Колчак стоял твердо. ... В камере было холодно. В окне, забранном толстыми, в руку, прутьями решетки, косо летели крупные снежинки,дымоходы от ветра стонали тоскливо и нудно. Колчака познабливало.Ему казалось, чо он заболевает. Ну и черт с ним, какая разница!.. Вдалеке, на узкой, "архиерейской" , как здесь ее называли, дороге, связывающей монастырь с Сибирским трактом, послышался забытый звук.Похожий на завывание автомобильного мотора. Адмирал прижал ладонь к нижней части оконного стекла, протаивая смотроваой глазок. Увидел в перспективе просеки черного жука, барахтающегоя в снегу, как в тарелке со сметаной.Опять наверное, будет допрос. Провизию для узника и охраны, а также смену наружной охраны привозили раз в месяц на лошадях. В коридоре загремели шаги.Стук промерзших кожаных подошв по лиственничным плахам гулко отдавался под сводами. Чудновский,Васильев, когда приезжали, входили тихо, даже вкрадчиво, а сейчас идут грубо, решительно, можно сказать -- нагло. Сердце на мгновение ох ватила обморочная млабость. Или конец,или какие-то перемены в жизни.Возмлжно, повезут на суд. Или в другую тюрьму. Как царя из Тобольска в Екатеринбург. Что бы там ни было, нынешняя жизнь, постыла, мучительная своей безсмысленной неопределенностью, вдруг показавшаяся даже милой, кончилась. Завозился ключ в