ский в одном лице. -- Не мания ли величия обуревает тебя, братец? -- спросил он вслух. И сам же ответил: -- Да вроде и нет. Просто делаю то, что у меня пока получается. Что дальше будет -- посмотрим. Жалко, Сашки рядом нет. Вдвоем было бы куда как веселее. Он отложил толстую эбонитовую самопишущую ручку с золотым пером. Новомодное пока еще здесь изобретение. Признак солидности и богатства. Особенно хорошо им подписывать банковские чеки. Отхлебнул слегка уже остывший кофе. Вот кофе здесь изумительный, несмотря на войну. "А все-таки какого дьявола ты этим занимаешься, Андрей Дмитриевич? Дождешься ведь рано или поздно пули в затылок. Хотя бы уже сегодня вечером. Выследили тебя, допустим, агенты Интеллидженс Сервис или какой-нибудь тайной спецслужбы, которой окончательно надоели нынешние безобразия. Шлеп из браунинга в темной подворотне, а то и прямо посередине Токатлиана -- вот и конец. Никакие темные и светлые силы не помогут-. -- Неожиданно пришедшие в голову мысли насторожили. Он уже привык, что ничего не случается просто так. Опять интуиция или подсказка свыше? Да и действительно, бежим, бежим, как дрессированный медведь по катящейся бочке... Зачем? Можно сесть завтра на пароход и вернуться в Севастополь. Только что это изменит? Независимо от всяких Держателей, подлинных и мнимых, ситуация складывается как бы сама собой. С первого нашего шага в этой реальности. Вот тот, первый, еще определялся свободной волей, но все равно вытекал из глубинной сути личности сделавшего этот шаг человека. А любой последующий уже становится единственно возможным. И нельзя остановиться, потому что иначе -- катастрофа. Или с тобой лично, или с окружающими тебя людьми. Неважно, физическая она будет или нравственная. И, значит, уже почти ничего не зависит от твоей воли. Пусть ты уйдешь, скроешься, бросишь все, но машинато уже запущена. Продолжает готовить к грядущим боям пехоту Берестин, реставрирует флот Воронцов, везет по Сибирской магистрали Колчака Шульгин, плетет интриги в Москве Олег... И еще тысячи и сотни тысяч людей, сами этого не понимая, трудятся, рискуют жизнями, а то и отдают их ради осуществления словно бы так, для забавы придуманных тобой планов. Так куда же ты теперь денешься, Андрей Дмитриевич? -- Вот же ерунда какая, -- стряхнул наваждение Новиков. -- Что-то и в самом деле с головой неладное. Впору начинать лечиться от невроза навязчивых состояний, как сказал бы Сашка. Он зажег спиртовку под причудливой медной кофеваркой, потянулся, откинувшись на плюшевую спинку кресла. Этот аляповато-пышно убранный номер вдруг напомнил что-то похожее из раннего детства. Вроде бы они с отцом жили в похожем номере люкс. В Сочи или в Ялте. Ему тогда было лет пять, наверное. Андрей открыл свежий номер издающегося здесь на английском журнала "Обозреватель". На цветной, в полный разворот карте нанесена линия фронта на позавчерашний день. Греки заняли уже две трети европейской и чуть не половину азиатской Турции. Ближайшим к Ангоре свободным портом на Черном море был Зонгулдак. Если направить туда пароходы с артиллерией, танками, боеприпасами, военными советниками и "добровольцами". как в Испанию в тридцать шестом, да поручить руководить действиями "интербригад" Берестину, нанести фланговый удар по грекам в направлении Измит-Бурса, то... То получается очень интересно. Он дописал "меморандум", заклеил конверт и спрятал его во внутренний карман, туда, где уже лежало рекомендательное письмо Черчилля к верховному комиссару Великобритании в зоне проливов. Сегодня предстоит нанести еще несколько визитов. О пуле в затылок он больше не вспоминал. Глава 8 Самым сложным моментом на заключительном этапе своей операции Шульгин считал организацию отрыва от сопровождающего эшелон бронепоезда и гроцкистско-аграновских соглядатаев, которые наверняка должны были догадаться о содержимом извлеченного из "глубины сибирских руд" состава. Если же нет, если предположить, что они не настолько проницательны (в принципе и такое было возможно, не столь уж высокого интеллектуального уровня люди их сопровождали, да и об исчезновении части "золотого эшелона" были осведомлены далеко не все), то и в этом случае уйти на юг незамеченными было очень и очень трудно. При очередной встрече с командиром бронепоезда на прямой вопрос, что такого интересного может быть в вагонах, за которыми пришлось ехать с вооруженной силой через пол-России, Шульгин с загадочным видом и как бы под большим секретом сообщил, что в них находятся крайне необходимые для республики полевые дизельные электростанции, закупленные царизмом еще в начале войны и предназначавшиеся для строившейся тогда дороги. -- Каждая из них может целый уезд освещать, а в поезде их аж десять. Помнишь, что товарищ Ленин сказал? Коммунизм -- это Советская власть плюс электрификация всей страны! Командиру, бывшему флотскому гальванеру, такое объяснение было понятно и убедительно. Он даже подтвердил: -- Верно рассуждаешь, товарищ Шульгин. Угольные станции строить или там на дровах, это сколько ж времени и денег надо! А тут раз-два, поездом или на грузовиках, куда надо, подвез, в любом сарае поставил, и пожалуйста. По уму таких станций не десять бы надо, а тысячи, чтобы в каждой деревне крутились. -- Будет и в каждой деревне, дай срок, -- успокоил матроса Шульгин. После Казани у Шульгина уже все было готово. Отпустив бронепоезд вперед на два перегона, на маленькой, почти безжизненной станции, имеющей, однако, нужное для маневров количество путей и стрелок, он переформировал свой эшелон. Разделил его на два. Вперед поставил паровоз "0В" с вагонами охраны и восемь "золотых" теплушек. Начальником поезда назначил Кирсанова. К скоростному шведскому паровозу прицепил свой салон, в котором одно купе занимал он сам, а второе -- Колчак, еще один пассажирский вагон первого класса, куда поместил сопровождающих морских офицеров, и остальные товарные, груженные по преимуществу платиной и антикварными ювелирными изделиями. Эти сокровища ему, откровенно говоря, не были особенно нужны, вполне можно отдать весь поезд Троцкому (чтобы стал еще покладистее), да не хотелось слишком уж его обогащать. Тем более что Шульгин вовремя догадался -- следует несколько разнообразить выбрасываемый на мировой рынок драгоценный металл, нельзя бесконечно тиражировать одни и те же южноафриканские слитки. На станции Канаш, где железнодорожный путь раздваивался, он приказал бронепоезду идти "зеленой улицей" на Москву через Арзамас -- Муром. Вместе с командиром и личным представителем Агранова дали соответствующую телеграмму по линии. А когда хвост "Розы Люксембург" скрылся из вида, Шульгин распорядился перевести стрелку на левую ветку, ведущую к Саранску и дальше к Пензе, куда и свернул поезд, увозящий адмирала. Перед входным семафором станции Шумерля длинными гудками паровоза Шульгин остановил пыхтящий впереди бронепоезд. Соскочил с подножки на посыпанную шлаком дорожку вдоль платформы, долго ждал, когда откроется дверь штабного вагона. Наконец оттуда появилась коренастая фигура Прыгунова, начальника артиллерии. Сашка махнул ему рукой, подзывая. -- Что-то третий состав отстает, -- сказал он, глядя в красное, распаренное лицо и ускользающие глаза артиллериста. -- А Мокрецов где? -- Отдыхает командир. Обошел бронеплощадки, проверил матчасть и соснуть прилег, минут на триста... -- И пусть отдыхает. Главное, чтобы до Москвы отдохнул, -- понимающе усмехнулся Шульгин, уклоняясь от густого запаха только что употребленного самогона. -- Слушай меня. Давай сюда кого-то из путейцев, пусть отцепят один ваш паровоз, и двигайтесь вперед помаленьку. А я на нем сбегаю посмотрю, что там у них случилось. -- Да зачем бежать-то? Сейчас со станции по телеграфу запросим, где там они и что... -- Прыгунов сделал судорожное глотательное движение. Похоже, он выпил, а закусить не успел, и самогон жег ему глотку. -- Какой телеграф? Вдруг они посреди перегона стоят? Езжайте без остановок до Сергача или уж до Арзамаса вместе с литерным "А" (так обозначался поезд Кирсанова), а я разберусь с отставшими и вас там догоню. А может, и раньше, если они недалеко застряли. Слушай, -- заговорщицки понизил голос Сашка, -- у вас там еще есть? -- щелкнул себя по горлу, уточняя. -- Свободно. Давай за мной... Шульгин несколько раз для налаживания отношений выпивал с командиром, начартом и комиссаром, причем держал себя как простецкий, не шибко образованный и весьма склонный к "этому делу" парень. Оттого его вопрос удивления не вызвал. Да и в состоянии, в каком пребывал Прыгунов, желание товарища присоединиться к гулянке всегда воспринимается с энтузиазмом. В штабном вагоне бронепоезда было адски накурено, стол накрыт просто, но основательно, командир Мокрецов не вязал лыка, а комиссар с начальником штаба если и сохраняли пока ясность рассудка, то вряд ли надолго. Сашка выпил для приличия полстакана, проследив, чтобы остальные приняли по полному, рассказал подходящий к случаю анекдот, махнул рукой -- ладно, отдыхайте дальше... -- и откланялся, убежденный, что начарт немедленно забудет о состоявшемся деловом разговоре. Он сам проследил, как перецепляют классные и броневые вагоны, сначала задвинув лучший из двух паровозов в боковую ветку, а потом, пропустив вперед литерный, вновь вывел его на главный ход. Дежурному по поезду приказал начальство без крайней нужды не тревожить, заглянул в будку машиниста и распорядился гнать бронепоезд "во всю ивановскую", пока хватит угля и воды. -- До Арзамаса должно хватить, -- ответил машинист, которому тоже хотелось поскорее добраться до дома. -- Вот и вперед. В Арзамасе забункеруетесь -- и дальше., Шульгин дождутся, когда и дымы скрылись за лесом, поднялся по лесенке на свой паровоз. -- Планы меняются, товарищ механик, -- сообщил он разбитному, похожему на цыгана машинисту. -- Срочное задание. На Москву пойдем через Пензу и Тулу. -- Да мне что так, что так. Лишь бы харчей да угля вволю было. -- Никаких вопросов. Пусть вас не беспокоят эти глупости... ...Поезд с Колчаком Шульгин нагнал уже в Алатыре, в полутора сотнях верст за развилкой. По его расчетам, на бронепоезде спохватятся и начнуть искать отставших часов через пять-шесть. Еще столько же сумеет морочить им голову Кирсанов. А там, как говорится, пусть ловят конский топот. На всякий случай, дав предварительно телеграмму по линии о пропуске без задержек литерного "Б", Шульгин распорядился через каждые тридцать-сорок верст, в самых глухих и труднодоступных местах, рвать телеграфную линию, причем снимая по сотне и больше метров провода. За Кирсанова он не боялся. Со своими рейнджерами и очередным мандатом Тропкого, выписанным теперь уже на его имя, как-нибудь разберется с "матросом". А что делать непосредственно в Москве, как успокаивать Агранова и чем пригасить возможный гнев Троцкого, они обсудили подробно. Шли на предельной, какую только позволяли тяга паровозов и состояние пути, иногда разгоняясь до семидесяти верст в час. Пересев в свой вагон, Сашка любовался мелькающими за окнами шишкинскими пейзажами и безуспешно пытался выбросить из головы неизвестно где подцепленную строчку из дурацких куплетов, удивительно четко ложащуюся на грохот колес по стыкам: "Хи-хи талончик, ха-ха талон, на миллиончик, на миллион..." "Хорошее здесь все-таки время, -- думал он. -- Совершенно дикие авантюры удаются без особых усилий. У нас бы такая штука не прошла. Через два часа отловили бы. Как там блатные выражаются? Побег на рывок". И вот наконец граница. Никак специально не обозначенная. Поезда ведь даже в разгар гражданской войны холили почти беспрепятственно через все фронты и неизвестно кем контролируемые территории. Бывали, конечно, и? грабежи, и проверки документов, но в целом действовало неписаное соглашение об экстерриториальности железной дороги и неприкосновенности поездных бригад. Просто сразу за въездным семафором, на перекинутом через пути переходном мостике, висел щит с не слишком умело нарисованным зеленой (другой, наверное, не нашлось) краской двуглавым орлом, на перроне сганции поезд встречали солдаты уже в погонах да в разрисованной черными и белыми полосками будке помещался погранично-таможенный пост. Колчак размашисто перекрестился, Шульгину показалось, что глаза у него увлажнились. -- Добрались, ваше высокопревосходительство, -- широко улыбнулся Сашка. ~ Вот теперь можно и банкетец закатить... -- Блестящая операция, генерал, совершенно блестящая, никогда бы не поверил, что такое возможно! -- Ну как вам сказать. Скорцени в свое время еще более блестящую провернул, хотя, конечно, наша тоже... Дальше ехали, уже не слишком торопясь, а главное -- не нервничая. Шульгин связался по радио с Берестиным, который в Харькове издергался, больше двух недель не имея никаких сообщений о судьбе экспедиции. Теперь он имел возможность доложить Врангелю о том, что адмирал жив и не далее как через сутки они смогут увидеться. Для нынешнего Верховного правителя сообщение, что жив его предшественник, оказалось гораздо более шокирующим, чем для Шульгина, когда тот узнал об этом из документов Трилиссера. Прежде всего он не имел соответствующей привычки к невероятным событиям, а во-вторых, как опытный политик и интриган, сразу же озаботился просчетом вариантов, могущих возникнуть от столь чудесного воскрешения адмирала из мертвых. С одной стороны, конечно, хорошо, что Колчак жив. Врангель с искренней скорбью встретил весть о его расстреле. Но с другой... -- Петр Николаевич, -- сказал ему Берестин, понимая состояние генерала. -- вам не о чем беспокоиться. Адмирал еще в октябре девятнадцатого года официально заявил, что слагает с себя титул Верховного правителя и передает все полномочия Деникину. Кроме того, господин Шульгин проинформировал меня, а тем самым и вас, что Колчак публично и, если угодно, в письменной форме готов подтвердить отказ от какой-либо политической деятельности отныне и навсегда.., -- Так. Я понимаю состояние и чувства адмирала. Но, как мне кажется, вы что-то недоговариваете? -- Я просто не успел закончить мысль. Адмирал признает все политические реалии текущего момента и готов вновь возглавить Черноморский флот... Врангель помрачнел. Даже такой поворот событий его не слишком устраивал. -- Вы не считаете, Алексей Петрович, что после перенесенных страданий Александру Васильевичу следовало бы предоставить отпуск для лечения? В Крыму или за границей... Мы могли бы выделить ему любые необходимые средства, передать, наконец, в знак признания его заслуг в пожизненное владение дворец в Гурзуфе, Ялте, Ливадии. -- Безусловно, Петр Николаевич. Все необходимое лечение и отдых мы адмиралу обеспечим. Но я считаю, назначение Колчака на должность комфлота абсолютно необходимо... -- И Берестин негромко произнес кодовое слово, еще раз подтверждающее и усиливающее внушенную Врангелю Сильвией программу. Она заставляла правителя не только соглашаться с любыми политическими и военными рекомендациями каждого из их компании, но и воспринимать их как собственное, глубоко обдуманное и взвешенное решение. Верховный посидел секунду-другую, словно вслушиваясь в нечто доступное ему одному, потом поднял глаза на своего советника. -- Да, Алексей Петрович, я прошу вас организовать адмиралу достойную встречу. Заготовьте указ о награждении Александра Васильевича орденом Святителя Николая первой степени, а генерала Шульгина и остальных участников беспримерного подвига -- орденами Святого Георгия. И, я считаю, мы просто обязаны предложить адмиралу вновь занять пост, которого он был лишен узурпаторами. Если у него не будет других пожеланий. -- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Все будет сделано "ин леге артис", только пока -- лучше конфиденциально. Еще не время широко оповещать мир о возвращении адмирала. А вот Шульгину убедить Колчака вновь принять флот было гораздо труднее, поскольку он не обладал даром внушения Сильвии и мог полагаться только на собственные силы, логику и глубокую, стойкую ненависть адмирала к бывшим союзникам. Не слишком отличающуюся от той, что испытывал к своим врагам Эдмон Дантес. И когда он сказал, что в ближайшее время возможна новая интервенция "владычицы морей", теперь уже против Югороссии, Колчак не смог устоять. -- Но только простите, Александр Иванович, чем же мне командовать? Легкобронированный линкор, я бы таже назвал его тихоходным линейным крейсером, абсонотно небоеспособные старые броненосцы, несколько эсминцев? Против одной-единственной бригады английских линкоров мы не продержимся и часа. -- Если бы это было так, Александр Васильевич, я не стал бы и затевать подобного разговора. Смею вас уверить, у нас есть силы и возможности не только противостоять возможному противнику, но и нанести ему убедительное поражение.., После своего чудесного спасения и того, что Сашка рассказал ему за долгую дорогу о событиях, приведших к победе над Красной Армией, Колчак относился к Шульгину с редкостным доверием. Правда, в отличие от Врангеля, он гораздо лучше разбираются в военно-технических вопросах, и легенду о затерянных в дебрях Африки тайных заводах, производящих сверхсовершенное оружие, пришлось значительно подкорректировать. -- Возможно, вы рассчитываете на мины? Однажды мне удалось доказать их эффективность. -- Воспоминание о том, как он завалил в шестнадцатом году устье Босфора тысячами мин и до конца войны запер там "Гебен" и "Бреслау", привело адмирала в хорошее расположение духа. -- Однако минная позиция требует постоянного артиллерийского прикрытия, иначе будет протралена в считанные часы. Ирбенская позиция, например, прикрывалась береговыми батареями и флотом, и то... -- Мины мы тоже используем, но главное будет в другом... Вы позвольте сообщить вам все подробности непосредственно в Севастополе? Так оно будет... ну. просто убедительнее. Шульгин надеялся, что к моменту их прибытия Воронцов закончит "стратегическое развертывание" возрожденного флота. Глава 9 Штабс-капитан Губанов, один из самых знаменитых пилотов белой армии, более известный в авиационных кругах под кличкой Кот, вместе с пятнадцатью наиболее подготовленными и лично им отобранными летчиками прибыл, согласно приказу, на Херсонесский мыс. Здесь уже были намечены и выровнены тяжелыми бульдозерами взлетно-посадочные и рулежные полосы, у дальнего конца строящегося аэродрома собраны из металлических и деревянных панелей самолетные ангары и жилые бараки. За резко обрывающимся в море скалистым краем площадки плескались далеко внизу зеленоваточерные с белой окантовкой волны. -- Отдохнем от войны, господа! -- выкрикнул кто-то, сминая сапогами охваченную морозом полынь у обрыва. -- Рыбалкой займемся, жаль, что купаться сейчас нельзя... Действительно, большинство пилотов без отдыха и перерыва воевали кто третий, а кто и пятый уже год. С немцами, с австрийцами, с русскими. Кстати, со своими русскими коллегами по ту сторону фронта сражаться было куда как легче, толковых воздушных бойцов у красных оказалось мало. Но и самолетов у тех и других оставалось совсем чуть-чуть. Если сам командир авиагруппы на германском фронте сбил пятнадцать самолетов, то в гражданской войне -- едва восемь, А остальную боевую работу составляли разведка и штурмовка пехотных позиций. Но здесь, кажется, намечалось что-то новенькое. Зря ли собирали лучших бойцов со всего фронта? Только пока неясно, для чего именно, война ведь закончилась. Или пришла пора готовиться к новой? Незнакомый моряк в кожаном реглане и высоких сапогах с бронзовыми застежками под коленями, в каких хорошо стоять на заливаемом штормовой волной мостике эсминца, подошел к наскоро подравнявшемуся строю пилотов и первым отдаст честь. -- Вы командир группы? -- спросил он Губанова, который не спеша соображал, полагается рапортовать незнакомцу или тот обойдется? -- Так точно, господин... ~ Не видя знаков различия. он сделал паузу, понимая, что по возрасту и манере держаться этот человек явно относится к штаб-офицерам. -- Капитан первого ранга Воронцов. ~ пояснил тот. ~ Своих людей разместили? -- Так точно. Претензий нет. -- Тогда сразу и приступим, капитан. (По традициям царской армии старший по званию отбрасывал приставки "под" и "штабе", отчего подхорунжий, подпоручики. подъесаулы и подполковники, а также штабс-капитаны и штаб-ротмистры в личном общении становились на чин выше.) У нас возникла острая необходимость подготовить отряд летчиков, профессионально умеющих работать над морем и по морским целям... -- А разве у вас нет пилотов гидроавиации? Насколько я знаю... -- Сейчас речь идет о другом, -- перебил Губанова каперанг. Лицо у него было суровое, не располагающее к долгим спорам, к которым капитан привык в своей фронтовой жизни. Там пехотные командиры, включая и полковников, воспринимали прославленного аса с уважением, приличествующим его боевой славе. -- Морские пилоты летают на гидроаэропланах, там своя специфика. А вам подготовлены другие машины, и задачи вам предстоит решать особые. Из ближайшего ангара в это время аэродромные техники уже выкатывали предназначенный для Губанова самолет. Окрашенный флотской шаровой краской, аэроплан издалека напоминал истребители "Ньюпор-17" или "Спад". Такой же короткий лобастый биплан с двухлопастным винтом. Однако, когда капитан присмотрелся, он заметил и отличия. Прежде всего этот самолет был куда массивнее обычных. И сразу чувствовалась в нем скрытая сила. Возможно, это ощущение возникало от непривычных пропорций фюзеляжа, удлиненного верхнего крыла V-образной формы, странного горба позади пилотской кабины, плавно переходящего в высокий киль. Заинтересованный, Губанов подошел к аппарату ближе. Действительно, он тяжелее и, очевидно, мощнее привычных машин раза в два. Хвостовое оперение окрашено в цвета андреевского флага, на боку изображен черный флотский двуглавый орел, окруженный венком из георгиевской ленты. По краю венка -- выведенная славянским полууставом надпись: "Морские силы России". -- Ого! А самолетик-то непростой! -- удивленно воскликнул Губанов. На самом деле самолет был более чем прост. Обыкновенная, стандартная "Чайка И-153" конструкции 1938 года. Последний в истории маневренный истребитель бипланной схемы, блестяще зарекомендовавший себя в боях над Халхин-Голом, но мгновенно устаревший к 1941 году. Почти три с половиной тысячи этих изящных и легких в управлении самолетов бессмысленно сгорели в первые месяцы войны, хотя при грамотном использовании могли бы успешно служить и до сорок пятого года, и позже. Как немецкие "Рамы", "ФВ-189" и "Физелер-ц Шторхи" или американские штурмовики "А-20", с успехом применявшиеся даже и во Вьетнаме. Но кто же и когда в России грамотно использовал боевую технику? Конечно, данный экземпляр "Чайки" несколько отличался от серийного. Согласованный с дубликатором сверхмощный компьютер "Валгаллы" умел делать многое. Например, когда Воронцов ввел в него всю проектную документацию истребителя, а потом указал, какие элементы, как и на что следует заменить, то в монтажной камере возникло изделие, внешне абсолютно подобное прототипу. Однако вместо пятисотсильного двигателя "М-22" на нем стоял восьмисотсильный вдвое меньшего веса и настолько же более экономичный, деревянный набор фюзеляжа оказался заменен на титано-пластиковый, нервюры и лонжероны крыльев выполнены из профильного дюраля, а полотняно-перкалевая обшивка превратилась в пятислойную кевларовую. И без того уникально легкий, полуторатонный самолет стал весить на четыреста килограммов меньше, его скорость возросла с трехсот восьмидесяти до пятисот (а на форсаже и больше) километров, причем время виража осталось непревзойденным -- восемь секунд. Радиус действия истребителя составлял теперь почти тысячу километров (с подвесными баками), а бомбовая нагрузка превысила семьсот килограммов. То же касалось и стрелкового вооружения. Вместо четырех пулеметов "ПВ-1" калибром 7.62 стало четыре "ВС-12,7" плюс двадцатимиллиметровая пушка, стреляющая через вал мотора. "И-153" и в своем исходном качестве был бы здесь сильнейшим истребителем мира, но Воронцов считал, что если уж делать что-то, так делать. Губанов сразу запрыгнул на крыло и стал рассматривать непривычно перегруженный приборный щиток. Две трети циферблатов показались ему непонятными и явно лишними. -- Испытать в воздухе разрешите, господин капитан первого ранга? -- Рановато будет, -- усмехнулся Воронцов. -- Для начала с инструктором слетайте... --Я?! -- Штабс-капитан почувствовал себя оскорбленным. -- Да я на любой машине без подготовки, хоть на бомбардировщике, хоть на истребителе! Я "Илью Муромца" с новыми моторами первый испытывал и на Москву на нем летал... -- И словно непроизвольно покосился на белый Георгиевский крестик, приколотый над левым нагрудным карманом кожанки. -- Капитан! После посадки ставлю вам ящик коньяку. Или вы мне. Но полетите с инструктором. Действительно, этот экземпляр самолета имел вторую кабину, то есть был учебно-тренировочной "спаркой". Инструктор, очередной биоробот "Валгаллы", на сей раз принявший облик простоватого, чисто русского парня с короткими рыжеватыми усиками, одетый в замасленный летный комбинезон, козырнул Губанову и легко запрыгнул на крыло, оттуда -- в заднюю кабину. Несколько раз стрельнув выхлопом и лениво крутнув алым двухлопастным винтом, истребитель вдруг взревел совершенно непереносимо, так, что привычные к мягкому тарахтению восьмидесятисильных "Гном-Ронов" пилоты пригнулись от бешеной воздушной струи, зажимая уши ладонями. "Чайка" медленно покатилась по полосе, виляя рулем поворота, за считанные секунды набрала огромную по здешним временам скорость -- сто пятьдесят километров в час, слегка подпрыгнув, оторвалась от земли, будто подброшенная катапультой, и тут же устремилась в небо под практически прямым углом. Оставшиеся на земле офицеры только недоуменно крутили головами, сглатывали воздух, чтобы прочистить заложенные уши. искали в небе мгновенно превратившийся в едва заметный крестик самолет. -- Ну ни... чего себе, господа! Как же на такой штуке можно летать? -- Кто-то же ведь летает, вон мой мичман, например, -- резонно заметил Воронцов, угощая пилотов папиросами. Губанов выбрался из кабины, спрыгнул на землю, растерянно улыбаясь. Его пошатываемо. На бледном лице ярко выступили веснушки. Инструктор по приказу Воронцова специально продемонстрировал чересчур самонадеянному асу взлет на форсаже, подъем свечкой до шести тысяч метров, стремительный каскад полного комплекта фигур высшего пилотажа, о которых здесь еще и понятия не имели, отвесное пике до высоты в сотню метров. вывод из него с восьмикратной перегрузкой у самой воды и бреющий полет над морем. ~ Итак, господин капитан, прямо сейчас полетите или лучше в город за коньяком? -- Простите, господин капитан первого ранга. Позвольте за коньяком отправить младшего по званию... А я бы хотел с инструктором побеседовать и машину внимательнее осмотреть. Через пять дней Губанов впервые взлетел самостоятельно -- все-таки он действительно был асом и имел больше двух тысяч часов налета. Неделей позже залетали и остальные. Подготовку летчики особого штурмового полка проходили по полной программе -- фигуры высшего пилотажа, индивидуальный и групповой воздушный бой, дальняя разведка, стрельба из бортового оружия и бомбометание по движущейся морской цели, парашютные прыжки в море из падающего истребителя. Кроме этого, впервые в русской авиации для летчиков была введена физическая подготовка на уровне почти что отряда космонавтов, включая вращение на центрифуге с одновременным решением в уме навигационных задач и расчетом упреждения при атаке идущего полным ходом и маневрирующего эсминца. Параллельно изучали материальную часть, аэродинамику, теорию устойчивости и управляемости, радиодело -- все самолеты были оборудованы мощными радиостанциями и радиокомпасами, а на очереди была еще и радиолокация. Трех человек из отряда пришлось списать по непригодности -- вполне нормальные для полетов на скоростях 100--150 километров организмы не выцерживалп перегрузок или не хватало реакции. Им на смену взяли других. Уже через месяц, как это раньше было с офицерами-рейнджерами, у пилотов изменились и внешность, и повадки, и стиль поведения. Чем-то каждый из них ста^ напоминать Воронцову образ Чкалова в одноименном фильме. Что и неудивительно -- совершенно другие физические и эмоциональные нагрузки плюс ощущение принадлежности не просто к элите авиации, а будто бы даже к иной популяции человечества. Так отличается от спортсменаперворазрядника мастер спорта международного класса или летавший космонавт от лейтенанта строевого авиаполка. ...Утром одного из февральских дней двадцать первого года, еще холодным и ветреным, но уже по-весеннему солнечным, Воронцов решил продемонстрировать комфлота успехи своих питомцев. Вышли в море на двух наиболее быстроходных эсминцах типа "Новик" -- "Пылком" и "Дерзком". В десяти милях от берега Воронцов с позволения Колчака дал команду "Самый полный". Завибрировал под ногами настил мостика. Вырывающиеся из труб столбы черного дыма, сбиваемые встречным ветром, вытянулись за кормой длинными, быстро рассеивающимися шлейфами. Густая, издали темносиняя вода. вспарываемая узкими форштевнями, вставала у бортов крутыми стеклянно-бутылочными на просвет валами. За кормой вспухла кипящая пеной кильватерная струя, перечеркнувшая почти штилевую гладь моря. Щурясь от брызг, долетающих до затянутого парусиновым обвесом крыла мостика, Воронцов с наслаждением подставлял лицо режущему соленому ветру. Как давно он не ходил вот так, тридцатиузловым ходом, на стремительном, узком, как клинок курсантского парадного палаша, кораблике! С мостика "Валгаллы", вознесенного выше клотика этого миноносца, скорость воспринималась совсем иначе. Разница почти такая же, как между гоночным мотоциклом и туристским автобусом. Колчак, тоже, видимо, вспоминая свою флотскую молодость, а может быть, наоборот, вонючую тюремную камеру, стоял молча, вцепившись длинными пальцами в планширь. Воронцов посмотрел на часы. Время... Он тронул адмирала за плечо и указал рукой на север, в сторону едва видного берега. Сквозь стекла сильного бинокля вдали блеснуло -- солнечный луч отразился от лакированных крыльев. Колчак еще в бытность свою командующим Императорским Черноморским флотом, много внимания уделял авиации, лично разрабатывал планы совместных действий кораблей и летающих лодок "М-5" и "М-9" в блокаде Босфора, но то, что он увидел сейчас, его поразило. Шесть пар "Чаек", повторяя отработанный следующим поколением летчиков прием, испытанный в боях над Халхин-Голом, подходили к цели с выпущенными шасси. Тогда это делалось, чтобы ввести в заблуждение японцев, изображая тихоходные, намного уступавшие в скорости японским "Зеро" "И-15", сейчас -- чтобы "неприятель" до последнего принимал их за привычные "Ньюпоры". Приблизившись, они одновременно, по радиокоманде ведущего, поджали под нижнее крыло растопыренные колесные стойки и, сразу чуть не вдвое увеличив скорость, рванулись вверх. С километровой высоты эсминцы, развившие предельный, тридцатичетырехузловый ход, казались стоящими на месте, несмотря на пенные усы бурунов под форштевнями и стелющиеся над водой дымовые хвосты. Истребители разделились на две группы и разом сорвались в пике, атакуя флагманский "Пылкий" одновременно с обоих бортов. Сухой треск холостых пулеметных очередей был едва слышен, перекрываемый ревом моторов. Выровнявшись почти на уровне мачт, истребители зашли с кормы и пронеслись над палубой, продолжая стрелять. В реальном бою, представил себе Воронцов, сейчас хлестнули бы по палубе, мостику, орудийным площадкам тугие струи разрывных и бронебойно-зажигательных пуль. Калибр 12,7 мм пробивает верхние листы танковой брони, а уж тонкую стаять эсминца располосует, как консервный нож банку с килькой. Тем более -- снаряды двадцатимиллиметровых пушек. "Чайки" промчались далеко вперед по курсу, дружно сделали иммельман и, подобно злобной стае потревоженных ос, бросились на "Дерзкий", теперь уже с передних курсовых углов. С мостика "Пылкого" атака выглядела еще более эффектной и впечатляющей. -- По идее, у них на мостике и палубе живых уже не осталось, -- сообщил Воронцов адмиралу, когда последний истребитель отстрелялся по эсминцу. -- Двадцать четыре пулемета и двенадцать пушек практически в упор... Отработка противовоздушной обороны в этом показательном учении не планировалась, да и что могли бы противопоставить маневрирующим на четырехсоткилометровой скорости "Чайкам" миноносцы? Противоаэропланные пушки Лендера, по одной на корабль, и два "максима" на кормовом мостике еще годились для стрельбы по неуклюжим, медлительным "летающим лодкам" или бомбящим с высокой горизонтали немецким "Готам", а до использования главного калибра для постановки заградительного огня додумаются только через двадцать лет. Колчак едва успевал вертеть головой, следя за маневрами "Чаек". Имитировать бомбардировку кораблей даже учебными боеприпасами Воронцов счел рискованным делом, и для этого в море был выведен большой, десять на десять метров, сколоченный из бревен и окрашенный суриком плот. Притащивший его сюда буксир дымил высокой трубой на безопасном отдалении. Отштурмовав эсминцы, истребители, кто боевым разворотом, кто с крутой горизонтальной "бочки", а некоторые полого планируя со стороны солнца, одновременно бросились на цель. Постороннему наблюдателю смотреть на это было непривычно и страшно. Казалось, верткие, злобно завывающие моторами машины непременно столкнутся в воздухе, так опасно близко пересекались их траектории, обозначенные белыми шнурами срывающегося с консолей взвихренного воздуха. Посыпались вниз с подкрыльевых зажимов легкие, двадцатикилограммовые фугасные бомбы. В цель с первого захода попали три. Смешанные с водой, белой пеной, бурым дымом сгоревшей взрывчатки, взлетели в воздух обломки багровых бревен. Остальные бомбы легли близким накрытием, добавив к общей картине десяток высоких фонтанов. Наблюдая за плавным полетом расщепленных страшной силой тротила десятивершковых стволов. Колчак коротко бросил: -- Жуткие времена наступают, Дмитрий Сергеевич. Флот теряет свой смысл. Это ведь только начало. А если вообразить себе налет больших, как "Илья Муромец", бомбардировщиков, мчащихся с такой же скоростью? -- Вообразить можно все, Александр Васильевич, -- ответил Воронцов, представив, что сказал бы адмирал, посмотрев кадры атаки камикадзе на американские авианосцы в документальном фильме "Япония в войнах". -- Однако у нас говорили: на каждый газ есть противогаз. -- Он хотел привести более грубый аналог этой же поговорки, но воздержался. -- Достаточная противовоздушная оборона, соответствующая тактика и система управления огнем позволят кораблям вполне успешно отражать воздушные налеты. Главное -- сейчас мы с вами имеем преимущество в воздухе над вероятным противником, а что уж там дальше будет... -- И процитировал известные каждому советскому дошкольнику слова: -- Нам бы только день простоять да ночь продержаться. В этот момент от уходивших в сторону берега истребителей отделился один самолет и, почти цепляясь за гребни волн, пошел в атаку на начинающий поворот миноносец. С мостика были видны только сверкающий, стремительно приближающийся диск винта перед капотом и тонкие черточки крыльев. Буквально в полусотне метров от борта, когда казалось, что самолет неизбежно врежется в корабль, "Чайка" встала на дыбы и сумасшедшей горкой, выставив вперед округлое, как у осетра, брюхо, пронеслась над мостиком, едва не сорвав хвостовым колесом натянутую между мачтами антенну. Сброшенный вместо бомбы пластиковый мешок, наполненный густой масляной краской, продолжая заданную самолетом траекторию, ударил на огромной скорости в борт "Пылкого", лопнул, разбиваясь "в мелкие дребезги". Напряженная сталь корпуса загудела, как шаманский бубен. Между второй и третьей трубами возникла громадная кровавая клякса. Тяжелые брызги долетели даже до мостика... -- Вот мерзавец! -- искренне выругался Воронцов, пытаясь перчаткой стереть каплю сурика с адмиральского орла на погоне Колчака. --~ Фокусы он нам показывает! Однако лихо. Такая штука, ваше высокопревосходительство, называется топмачтовым бомбометанием. Если бы сейчас была сброшена полутонная или даже двухсоткилограммовая бомба, то неизвестно, сохранил бы боеспособность даже какой-нибудь солидный крейсер, а при особенной удаче и "Айрон Дюк" можно уничтожить. Были прецеденты... С затихающим гулом моторов истребители ушли в сторону аэродрома. Командир эсминца кавторанг Кублицкий перебросил ручки машинного телеграфа на "средний ход" и вышел из рубки, чтобы тоже принять участие в разговоре. -- И вот ведь, Александр Васильевич, -- продолжил Воронцов. -- Когда вы служили в Порт-Артуре, никаких аэропланов вообще в природе не было, а в мировую войну их летали уже сотни. Что же вас удивляет сейчас? Не слишком значительное улучшение тактико-технических данных и только. Была скорость сто пятьдесят километров в час, здесь у нас четыреста... Ничего особенного. -- Мне кажется, господин Воронцов, вы не правы. Перемены наступают качественные. По крайней мере начиная с момента моего освобождения. Хотите -- верьте, хотите -- нет, но у меня сложилось впечатление, что живем мы с вами в каком-то другом мире. Мои офицеры собирались дать вооруженный отпор чехословакам генерала Сырового, и тысяча закаленных бойцов против пяти тысяч бывших военнопленных, вообразивших себя решающей силой на территории нашей несчастной родины, ничего не сумела сделать... -- Почему не сумела, Александр Васильевич? -- в искреннем удивлении воскликнул Воронцов. -- Там же и делать-то нечего было! Они бы все сделали и до Владивостока с боем дошли бы. Я прошу у вас прощения, но это вы не дали им "добро" на решительные действия... Адмирал, неожиданно сгорбившись, отвернулся и пошел вниз по трапу. Крошечная кают-компания миноносца, размерами чуть больше пятнадцати квадратных метров, с двумя узкими диванчиками вдоль обеденного стола, с приобретенным стараниями еще тех, царского времени; офицеров ореховым пианино фирмы "Юлиус Блютнер", с деревянными панелями переборок, которые безвестный мичман украсил выжженными собственноручно и раскрашенными цветными лаками панно в древнерусском стиле, внезапно оказалась местом, где Колчак сумел на равных разговаривать с капитаном Воронцовым. -- Вы хотите сказать, что я трус, Дмитрий Сергеевич? -- не снимая шинели, только положив рядом фуражку, усталым голосом спросил адмирал. -- Нет, Александр Васильевич. Но вы принадлежите к тому типу людей, которым проще умереть, чем предпринять по-настоящему решительные действия... в нестандартной ситуации. Что вы и продемонстрировали между октябрем и декабрем девятнадцатого года. В нормальной обстановке мировой войны вы умели проявлять и мужество, и твердость, и незаурядный талант флотоводца. Этим вы, кстати, удивительно похожи на покойного императора. В марте семнадцатого с тремя надежными полками можно было смуту в неделю подавить... Воронцов намеренно был жесток (или жесток). Если не думать о "нравственных нормах" и не слушаться преследующих