л на берег, рассчитывая понаблюдать за ходом сражения с локаторного поста. Да вдобавок ему требовалось лично руководить срочной транспортировкой выгруженного снаряжения в тыл, на турецких помощников, даже и полковников, он полагаться в этом деле не хотел. В последний почти момент, когда винты начали проворачиваться. отводя корму парохода от причала, на пирс галопом вылетел Новиков. Копыта породистого гнедого жеребца загремели по настилу. Со стороны могло показаться, что сейчас высокий "ференги" (европеец) в турецком военном мундире пошлет своего коня прямо на узкий, приготовленный к подъему на борт трап. Однако Андрей резко осадил жеребца, спрыгнул наземь, отдал повод первому попавшемуся на глаза аскеру. Поднялся на палубу, четко, но как бы и шутливо козырнул Воронцову. -- Разрешите, ваше высокоблагородие, с вами прокатиться. Страх как хотелось всю жизнь в морской баталии поучаствовать... -- Не смею отказать, ваше превосходительство. Однако, ежели что, похороны за ваш счет. Страховка на случай геройской кончины для волонтеров Ллойдом не предусмотрена... -- Шуточки у вас, господин капитан! Ну да Бог с вами, "моритури те салютант"! Только не забудьте подсказать, когда пригнуться потребуется... По шестнадцати узким трапам друзья поднялись на открытую площадку верхнего мостика. Отсюда вогнутая парабола радиолокатора на фоне густо засиневшего неба казалась чуть больше папиросной коробки, а фигурку Берестина, провожающего взглядом осторожно скользящий вдоль брекватера пароход, едва можно было различить невооруженным взглядом на фоне припортовых пакгаузов и среди суматошно снующих вдоль причалов грузчиков-муши. -- "Как давно я не ходил в атаку", -- вспомнил Новиков к случаю строчку из стихотворения поэта и танкиста Сергея Орлова. -- Я -- тем более, -- деликатно ответил Воронцов, который прекрасно знал, что Новиков в роли Сталина руководил войной только по крупномасштабным картам, а лично участвовал лишь в бою с аггрианскими бронеколоннами на Валгалле. -- Мины боевые в Суэце потралить пришлось, это да, а стрелял я только по щитам на учениях. То, что почти месяц он повоевал и в Великой Отечественной, Дмитрий как бы проигнорировал, поскольку до сих пор не был уверен, наяву это было или в "виртуальной реальности". Вода за бортом была настолько прозрачная, что с двадцатиметровой высоты мостика на дне отчетливо различались крупные белые камни. -- Лево десять, малый вперед! ~ скомандовал Воронцов в ходовую рубку. Если бы ему потребовалось обмануть английского коммодора и проскочить в Севастополь, он сделал бы это с легкостью. Лечь на курс норд-ост, дать ход тридцать узлов (а "Валгалла", подобно последнему обладателю "Голубой ленты Атлантики" -- лайнеру "Юнайтед Стойте", могла на форсировке развить и сорок), и гордые британцы не увидели бы его кормы даже в свои отличные дальномеры "Барра и Струда". Но смысл-то намеченной акции был совсем в другом. Они спустились в рубку. -- Вон, идут орелики... -- Воронцов указал Новикову отметки на круглом экране локатора. Перебросил на панели несколько тумблеров, включая компьютерную систему распознавания цели. Наведенные по радиолучу оптические датчики, установленные на клотиках мачт, захватили объект, передали сигнал компьютеру, который его обработал, усилил и дорисовал неразличимые с дистанции в двадцать пять километров подробности. Цветной пятидесятидюймовый экран изобразил отчетливо, словно в записи на лицензионной кассете, картину эффектно режущих штилевое море эсминцев. Они шли строем пеленга, с трехкабельтовыми интервалами, и действительно намеревались зайти на Зонгулдак с северо-запада, перекрывая пароходу прямой путь в Крым. Если жертва рискнет и успеет выйти в открытое море, то прижать ее к обрывистому, далеко выступающему на северо-восток берегу. -- Минут через десять-пятнадцать они нас заметят, -- продолжил капитан и скомандовал вахтенному штурману: -- Курс NNW-триста десять. Скорость двадцать пять. Нос парохода покатился влево, под острым углом к курсу эсминцев. -- Сейчас мы покажем им свои мачты и трубы и поглядим, что ребята станут делать, -- комментировал Воронцов происходящее малосведущему в морской тактике Новикову. -- Включить дымоимитаторы! -- приказал он на вахту. Из трех колоссальных труб "Валгаллы" повалил густой угольный дым. Вообще-то ее парогазовые турбины даже на самом полном ходу давали о себе знать лишь дрожанием горячего воздуха над раструбами вентиляторов, но сейчас требовалось показать англичанам, что кочегары, надрываясь, швыряют лопатами в топки скверный турецкий антрацит. -- Готово, засекли... На экране было отчетливо видно, как на левофланговом эсминце замигал ратьеровский фонарь. -- Дистанция -- десять миль, -- вслух прочитал Воронцов показание дальномера, словно Андрей был неграмотный. -- Это они пока только дым увидели. Согласовывают тактику... В следующие минуты по команде командира отряда эсминцы резко прибавили скорость. Под косыми форштевнями вспухли белые буруны. Два корабля стали забирать влево, на перехват, третий остался на прежнем курсе, чтобы отрезать цель от берега. -- Так, года два они машин точно не перебирали, обрастание в Средиземном море тоже приличное, значит, парадный ход у них в лучшем случае тридцать. А то и меньше. Давай пока двадцать восемь дадим, -- по-свойски обратился Воронцов к штурману. -- Играть боевую тревогу! Это уже была игра, роботам совсем не требовался высокий и пронзительный крик горна, чтобы переключиться на новую программу, хватило бы и электрического импульса, однако Воронцов старался для себя и Новикова, а еще больше -- для мичмана Белли, единственных на корабле людей, в ком старинный сигнал вызвал запечатленный на генетическом уровне душевный подъем, и легкий мороз по коже, и выброс солидной порции адреналина в кровь. Такой же, может быть, или очень похожий сигнал посылал их далеких предков в седло на берегу Калки или со штыком наперевес на стены Измаила. Еще в Замке у Антона, когда "Валгалла" существовала только в чертежах и макетах, Воронцов, не зная, где им придется оказаться, в каких временах и на каких широтах, во избежание неприятных случайностей решил вооружить свой пароход так, чтобы он мог выдержать бой с парой линкоров или линейных крейсеров. Конечно, против ударного авианосного соединения "Валгалла" не выстояла бы, но такой вариант и не рассматривался, Предусмотрительность Дмитрия уже оправдала себя в момент сумасшедшей торпедной атаки французского миноносца на севастопольском рейде. Теперь предстоял второй акт. Опустились вниз декоративные панели по углам центральной надстройки. Выдвинулись до того оттянутые попоходному и закрепленные внутри полусферических казематов стволы четырех 254-миллиметровых пушек, В распоряжении Воронцова имелось еще и двенадцать скорострельных стотридцаток, но он сегодня не собирался принимать ближний бой. Чуть отворачивая вправо и приводя англичан на левую раковину парохода, Дмитрий продолжал внимательно наблюдать за экраном. Чуть вырвавшийся вперед эсминец, очевидно, флагманский, приблизился уже на сорок кабельтовых. Для десяТидюймовок "Валгаллы" -- дистанция почти прямого выстрела. Для стомиллиметровок "Виттори" -- далековато. Стрелять-то можно, вот попасть вряд ли удастся. Хотя пароход -- цель обширная, сдуру могут и вмазать, Воронцов приказал еще чуть увеличить ход. Англичанин и так идет на пределе. Повторяется ситуация из турецкой войны 1877 года, когда броненосец "Фетхи Буленд" пять часов преследовал русский пароход "Веста", осыпая его градом тяжелых снарядов, но не имея какогото лишнего узла скорости, чтобы догнать, и, получив пару ответных попаданий из русских мортир, прекратил погоню. За тот бой, кстати, адмирал (тогда лейтенант) Рожественский был награжден орденом Святого Георгия четвертой степени. Эсминец бешено мигал "ратьером": "Требую показать флаг, остановиться. Вы находитесь в пределах запретной зоны. В случае отказа подвергнуться досмотру имею приказ применить оружие, Коммандер Вудворт". -- Пхе! -- изобразил презрение Воронцов. -- Всего-то коммандер (капитан третьего ранга). Я думал, кого постарше пошлют. Ответить: "Здесь американский пароход. О состоянии войны с Англией ничего не знаю. Прошу сообщить дату ее начала". -- И повернулся к мичману, внимательно прислушивавшемуся к разговору, но не забывавшему и о своих служебных обязанностях. -- Сколько от нас до берега? -- Двадцать одна миля, господин капитан первого ранга, -- ответил тот, взглянув на жирную синюю линию, которую чертил на карте автоматический курсограф. -- Отлично. Еще минут пятнадцать дурака поваляем. Тут им не Фолкленды! Со времен англо-аргентинской войны 1982 года за Фолклендские (Мальвинские) острова Воронцов относился к англичанам плохо. Он вообще поддерживал аргентинцев из чисто эстетических соображений, а уж когда атомная подводная лодка "Конкерор" потопила торпедой антикварный крейсер "Генерал Бельграно" за пределами зоны боевых действий, испытал искреннее возмущение военного человека этой бессмысленной акцией. На крейсере ни за что погибло больше трехсот моряков, в большинстве новобранцев 18 и 19 лет от роду. Коммандер Вудворт раздраженно писал сигнальным фонарем: "Суда нейтральных стран по закону о военной контрабанде подлежат досмотру в запретной зоне. Требую застопорить ход. В противном случае применю оружие!" С боевых постов пришло сообщение: "Цель захвачена. Готовы к открытию огня". Пушки "Валгаллы", оснащенные лазерными прицелами и управляемые специальной программой компьютера, для которой изображающие артиллеристов роботы были всего лишь сервоприводами к механизмам наводки и перезаряжания, могли поражать цель с эффективностью 85--90 процентов против 3-4 процентов у орудий эсминцев и развивали темп огня до 10 выстрелов в минуту. Такие артиллерийские комплексы обозначались остроумным термином: "выстрелил -- забыл". В том смысле, что нет необходимости сомневаться в результате. Третий вражеский корабль, заходивший с кормы, отстают почти безнадежно. Для него. Воронцов, в случае необходимости, мог догнать его без труда, "Считаю ваши действия актом пиратства в открытом море. До согласования вопроса с моим правительством прошу оставить в покое. При попытке захвата окажу сопротивление. Считайте себя предупрежденным". -- Вот они сейчас там задергаются, -- довольным тоном сказал Андрею Воронцов. А Новиков, наблюдая за происходящим, снова терзался противоречивыми мыслями. В принципе он не имел ничего против того, чтобы как следует проучить надменных сынов Альбиона. Присвоили себе право устанавливать порядки на всех широтах и долготах Мирового океана, а чего ради? Кто они такие? Подумаешь, успели настроить броневых коробок больше всех в мире! Тем более что в отношении России всегда проводили самую паскудную и коварную политику. И в Крымскую войну, и в Турецкую, и в эту мировую тоже. Как, впрочем, и в следующую. А за Цусиму и Порт-Артур не пора ли им ответить? Но в то же время... Долбанет сейчас Воронцов из своих калибров, и отправятся ничего не понимающие моряки, всего лишь выполняющие приказ, кормить черноморских скумбрий и кефалей. Это как если бы противник погрозил тебе кулаком, а ты его без предупреждения из дробового обреза в живот... Так он и спросил Воронцова. -- Вот, еще один толстовец выискался. А была б здесь не "Валгалла", а обычный пароход Доброфлота? Воздержались бы твои ягнятки? Оч-чень сомневаюсь. И ты думаешь, зря я сейчас дурака валяю? Хочешь пари? Если через пять минут господа британцы изобразят фонарем: "Извините за беспокойство, желаю счастливого плавания", я их трогать не стану. Если нет ~ пусть не обижаются... Но они ведь не отстанут. -- Почему именно через пять? -- не понял Новиков. -- А вот почему. Мичманец, расстояние до берега? -- Двадцать девять миль два кабельтовых. -- Теперь понял? Для чего же я гнал пароход? Через три минуты мы выходим из их запретки, хоть я и плевать на нее хотел. Подтверждая его слова, над баковым орудием "Виттори" вспухло белое облачко. По курсу парохода, но с недолетом поднялся окрашенный бурым дымом фонтан. -- Вишь, специальные пристрелочные снаряды у них. Как у японцев в Цусиме. Донесся приглушенный расстоянием короткий гром. -- Это, наверное, у японцев были их снаряды, -- счел нужным уточнить Андрей. -- Не один ли хрен! Все, вышли мы из запретной зоны. Радист, давай! Это тоже Воронцов придумал заранее. С антенны мощной радиостанции, на волне, отведенной для сигнала "SOS", и по другим волнам тоже пошел в эфир отчаянный крик: "Всем, всем, всем! В открытом море атакован неизвестными кораблями. Повторяю, в Черном море оперируют пиратские корабли неизвестной принадлежности. Веду неравный бой. Прошу помощи! Пароход САСШ "Валгалла". И координаты. И снова этот же призыв, который принимали, наверное, и радиостанции Эйфелевой башни, и уж наверняка на английских дредноутах в Мраморном море, и в штабе Верховного комиссара. Передав записанный на магнитофон сигнал бедствия раз десять, автомат в рубке переключил всю мощь корабельных передатчиков на создание помех, перекрывающих весь радиодиапазон. А коммандор Вудворт, занятый своим делом, этого не слышал и, если даже знал, что вышел из тридцатимильной зоны, счел возможным сей факт проигнорировать. Снова выплеснула огненный факел баковая пушка, пошел сверлить пространство второй снаряд. Этот лег точнее, на полкабельтова перед носом "Валгаллы". -- Ну а я что говорил? -- словно сожалея, развел руками Воронцов. -- Кормовой плутонг -- залп! Новикову никогда раньше не приходилось слышать, как стреляют корабельные пушки большого калибра. Впечатление куда более сильное, чем от танковой стомиллиметровки. Хотя и там в ушах долго стоит мучительный звон. Десятидюймовки шарахнули так, что Андрей присел и, ошеломленный, долго мотал головой, в пустой след глотая открытым ртом воздух, тошнотворно и остро завонявший сгоревшим кордитом. Мостик под ногами дернулся. Воронцов вскинул к глазам бинокль. Первый фонтан взметнулся выше мачт эсминца и обрушился на его палубу тоннами бурлящей воды, а второй снаряд лег точно между трубами. Идущий полным ходом корабль дернулся и вроде бы даже подпрыгнул на мгновение над волной, хотя по идее должен был, наоборот, просесть от удара. Очевидно, снаряд перебил штуртросы или заклинил руль, потому что эсминец вдруг понесло на циркуляцию. Из лопнувшей палубы хлестали струи белого пара. Быстро теряя ход, он стал лагом к волне, начал заметно крениться. -- Видал? Ювелирная работа. А я специально болванкой стрелял. Так что ничего страшного. Турбина, наверное, вдребезги да дырка в борту или днище. Как говорят доктора: жить будет. Если у них аварийный дивизион знает, что делать. Пробить водяную тревогу, задраить переборки, пластырь завести... -- Он говорил, спокойно, специально для Андрея. -- А убитых сколько? -- спросил для чего-то Новиков. -- Это как повезет. Бывает, что и ни одного. Наоборот тоже бывает. А если бы они нам сейчас в рубку залепили? Нам их сотки вот так вот хватило бы... -- Воронцов чиркнул себя большим пальцем по горлу. И тут же воскликнул удивленно: -- Ты погляди, второй-то что делает! Крутой, мать его!.. Второй эсминец, вместо того чтобы правильно среагировать на намек, выйти из боя и заняться оказанием помощи терпящему бедствие флагману, отказавшись от явно опасной агрессии, то ли сдуру, то ли в припадке оскорбленного британского достоинства дал своим машинам полный форсаж и рванулся в отчаянную торпедную атаку. Иначе расценить его намерения кое-что понимающий в военно-морских делах Воронцов не мог. Набрав выходящую даже за пределы проектной скорость, узлов тридцать пять, не меньше, бритвенно узкий миноносец, подняв выше полубака пенный бурун, стал догонять "Валгаллу". В двадцать раз превосходящий его водоизмещением пароход так резко разгоняться не умел. Расстояние между ними начало опасно сокращаться. Отчетливо было видно, как разворачиваются на своих вертлюгах трехтрубные торпедные аппараты. Вдобавок "Виттори" (как он назывался на самом деле, Воронцов не знал, видел только белые цифры "15" посередине борта) открыл беглый огонь из обеих своих баковых пушек. На верхней кромке первой трубы "Валгаллы" возникла дыра с рваными краями. Еще один снаряд с журчанием прошел над кормой. -- Этак он в натуре может нам парой торпед засветить... Ну, я тоже не Христос! -- Даже сейчас Дмитрий не удержался от обычного флотского трепа. У них в дивизионе траления острить в моменты опасности считалось хорошим тоном. Изящно выходило или нет ~- второй вопрос. -- Залп! Двухсоткилограммовая болванка, летящая со скоростью восемьсот метров в секунду (энергию удара желающие могут посчитать сами), вонзилась в форштевень эсминца прямо под гюйсштоком. Такого эффекта от попадания не ожидали ни Воронцов с Новиковым, ни тем более мичман Белли, жадно следящий за перипетиями первого в его жизни боя. Прочная сталь палубы мгновенно собралась в гармошку, плюща между складками орудийные площадки вместе с расчетами, многотонный комок мятого металла накрыл мостик и боевую рубку. Полетела в сторону опутанная вантами мачта, повалилась набок дымовая труба. Полубак эсминца раскрылся, как сардиночная продолговатая банка, вывернув наружу начинку офицерских кают. Впрочем, наблюдать эту жуткую в своей театральности картину пришлось не больше двух-трех секунд. Второй снаряд двухорудийного залпа ударил в борт ниже ватерлинии, очевидно, достал до киля, и перенапряженный корпус корабля не выдержал. Обшивка лопнула точно по мидельшпангоуту. Эсминец стал складываться пополам, словно перочинный нож. Набежавшая волна довершила дело. Исковерканный полубак, мелькнув суриком днища, ушел под воду почти мгновенно, а кормовая часть корпуса попыталась задержаться на поверхности и могла бы остаться на плаву, как это не раз случалось с кораблями, подрывавшимися на минах. Несколько черноморских и балтийских эсминцев и крейсеров в Отечественную войну теряли нос или корму и не только сохраняли плавучесть, но добирались до родных портов и вновь вступали в строй после ремонта. Но английские моряки были настолько самонадеянны или отвыкли за два мирных года от настоящей службы. что пошли в бой с незадраенными водонепроницаемыми дверями в переборках. И море тут же захлестнуло раскаленные бешеным пламенем форсунок котлы. Взрыв был такой, будто сдетонировали все шесть приготовленных к выстрелу торпед. Через минуту на бурлящей поверхности остались только обломки рангоута, шлюпок и пробковые матросские койки. Живых же людей на месте гибели миноносца не осталось. Ни одного человека. Точно так же в четырнадцатом году, раньше, чем успел опасть полукилометровый столб воды, дыма и пара, исчез в балтийской глубине русский крейсер "Паллада" с экипажем в восемьсот офицеров и матросов. -- Боевым постам -- дробь! -- скомандовал Воронцов. -- Вернуть стволы в диаметральную плоскость. Пробанить орудия. Не снижая хода, "Валгалла" продолжила свой путь по маршруту, слегка уклоняясь к весту, чтобы четко выйти на створ херсонесского маяка. На экране и в бинокли было видно, как последний уцелевший эсминец, переложив руль, пошел к месту гибели своего "систер-шипа" и бессильно болтающемуся лагом к волне, окутанному облаком пара из разбитых машин флагману. Мичман Белли хлопал глазами в полном обалдении от этой блистательной виктории. Душу его переполнял восторг, который только из-за воспитания и присутствия рядом неизмеримо старших по возрасту и положению особ не мог вылиться наружу наиболее естественным образом. Это надо же, как повезло! В первом его офицерском выходе в море, да еще на обыкновенном, пусть и очень большом, коммерческом пароходе оказаться участником такого сражения' Кто бы поверил -- четыре выстрела, и один новейший британский эсминец утоплен, второй поврежден почти безнадежно! Нет, годы позора позади, возвращаются славные времена российского флота! Не зря он верил в свою судьбу. Прадед, капитан-лейтенант Белли, взявший со своим десантным отрядом в 1799 году Неаполь и получивший за это от императора Павла орден Андрея Первозванного, по статуту положенный только генералам и коронованным особам, может быть им доволен. В историю вошли слова императора, сказанные при возложении на скромные обер-офицерские эполеты голубой орденской ленты: "Капитан-лейтенат Белли, ты меня удивил, так вот и я тебя удивлю!" Вот и он сам, получив за участие в спасении Колчака орден, недостижимую мечту многих и многих, наверняка может теперь рассчитывать еще и на "Владимира" или хоть "Станислава", а с ним и на третью, лейтенантскую звездочку... Воронцов словно бы прочитал мысли мичмана. Да и труда в том особого не было. -- Вот так вот, мичманец! -- хлопнул он его тяжелой ладонью по погону. --А то ли еще будет... Новиков же, отойдя к крылу мостика, закурил, испытывая странное ощущение, что все это уже было точно так или почти так, как только что случилось, хотя и знал абсолютно точно, что впервые в жизни участвовал в морском сражении. Тогда откуда же это яркое воспоминание -- вспененная кильватерными струями вода, грохот орудийных выстрелов, свист снарядных осколков, уходящие под воду корабли? Из бредового видения, явленного ему внутри Гиперсети? Одновременно Андрея мучила совсем другая, совершенно практическая забота -- а что, если английский адмирал, напуганный или хотя бы насторожившийся от такого капитального разгрома, не рискнет продолжать столь удачно завязавшийся конфликт и потребует от своего начальства решить дело миром? Это сломает весь тщательно спланированный и подготовленный план летней кампании... ...Но сомневался Новиков зря. Во-первых, адмирал Сеймур не принадлежал к типу людей, склонных делать здравые выводы из критических ситуаций. Встречая сопротивление своим планам и действиям, он приходил в сильнейшее раздражение и начинал ломиться к цели с утроенной энергией. Такие люди составили славу Британии в восемнадцатом-девятнадцатом веках, и они же привели ее к историческому краху в веке двадцатом, когда соотношение сил в мире перестало соответствовать пропорции между уровнем имперских притязаний и реальными возможностями. А во-вторых, адмирал не сумел сделать выводов и чисто военных. Он вообразил, что имела место роковая случайность, помноженная на личную нераспорядительность командира группы эсминцев. Встретился с неплоха вооруженным пароходом, неправильно оценил обстановку, подставил свои корабли под неприятельский огонь, не организовал должным образом спасательных операций. Сыграла свою роль и иезуитская предусмотрительность Воронцова. Когда "Виттори" передал радиограмму с просьбой о помощи, по тревоге высланные в море буксиры дотащили лишенный хода эсминец до стамбульских причалов. Спустившиеся в исковерканное машинное отделение механики довольно быстро обнаружили застрявший в междудонном пространстве пятидесятифунтовый обломок расколовшейся на части чугунной болванки. Уцелевшая донная часть снаряда имела отчетливо читаемое клеймо: "Обуховский з-д, СПб, 1889 г." -- Вы идиот, коммандор! -- кричал с побагровевшим лицом, особенно ярким на фоне снежно-белой бороды, адмирал Сеймур. -- Что вы несете насчет сверхмощных скорострельных пушек?! Любуйтесь сами! -- Он сдернул салфетку с глыбы искрящегося на изломах чугуна. -- Русские воткнули на эту американскую лайбу старые десятидюймовки с севастопольских фортов. Не знаю, правда, в чем тут дело. Наверное, все приличные пушки ушли на сухопутный фронт. Если бы у них нашлось с десяток великолепных стотридцатимиллиметровок с "Императрицы Марии", ваша жена уже получила бы соболезнование от адмиралтейства. С двадцати кабельтовых, на которые вы им подставились, в вас наделали бы дырок больше, чем в головке голландского сыра. Идите, коммандор. -- И уже в спину уходящего нетвердой походкой офицера бросил: -- И подумайте, что вас больше устроит -- капитанский мостик речной канонерки в Правади, где вас заживо сожрут москиты, или должность начальника десантной партии, когда мы пойдем наводить порядок в этом поганом Севастополе. Там вы, возможно, сумеете вернуть себе серебряные шевроны. Слова адмирала означали, что он переводит Вудворта из комсостава флота в морскую пехоту. И одновременно что считает вопрос об акции возмездия решенным. Согласие же верховного комиссара де Робека и первого лорда адмиралтейства представлялось ему пустой формальностью. Флот его величества таких оскорблений не прощает никогда и никому. Глава 12 Крымская весна в этом году выдалась на удивление ранняя и дружная. К концу апреля все, что могло распуститься, распустилось и даже бурно цвело -- сирень, каштаны, миндаль, белая и розовая акации, прочие представители южной флоры, в которой Шульгин разбирался постыдно плохо, поскольку вся его жизнь прошла в средней полосе или районах, приравненных к Крайнему Северу. А на юг если и удавалось выбираться, то отчего-то исключительно в бархатный сезон, когда все нормальные люди интересуются ботаникой только в виде уже спелых плодов съедобных растений, а главное -- продуктов переработки одного из них, составляющего законную славу Черноморского побережья Крыма и Кавказа. И температура устойчиво держалась вторую неделю вполне летняя, так что узкий песчаный пляж на берегу бухты, где базировалась "Валгалла", отнюдь не пустовал. Правда, прелестями зеленовато-хрустальной воды, безоблачного неба и в самую меру жаркого солнца по-настоящему наслаждались только Наталья Андреевна и Аня. Иногда к ним присоединялась Ирина, выкроив дватри часа в своем напряженном графике пусконаладочных работ на броненосцах. Пользуясь полным уединением, они загорали "топлесс", включая и совершенно уже натурализовавшуюся в их компании Анну. Щурясь от бьющего в глаза полуденного солнца, Ирина вдруг спросила: -- А ну, девчата, кто лучше русский язык знает? Как правильнее сказать: "Высокий борт парохода надежно защищал их от нескромных матросских взглядов с брандвахтенного "Три святителя" или же с "брандвахтенных "Трех святителей"? Завязался веселый филологический спор, напомнивший Ирине студенческие дискуссии на филфаке МГУ, вроде той, где долго обсуждалась проблема ударения в слове "дожить". С подъездной дороги послышался чавкающий звук работающего на малых оборотах четырехтактного мотоциклетного двигателя. Анна испуганно набросила на плечи махровую купальную простыню, а Ирина с Наташей просто не спеша вновь перевернулись со спины на живот. -- Нам нечего скрывать от своего народа, --~ с легкой подначкой в адрес засмущавшейся юной подруги сказала Наташа. Из рощи выкатился на пирс тяжелый "БМВ"-одиночка, ведомый Шульгиным в пропыленном и выцветшем камуфляже, с закатанными до локтей рукавами и с нарочитой небрежностью положенным поперек бака автоматом. -- Приветствую прелестных наяд... Или русалок? -- Сашка был не слишком силен в мифологии и сразу же получил от Ирины легкий щелчок. -- Спасибо, хоть хватило деликатности прямо утопленницами не назвать. А вообще-то мы нереиды здесь все... -- Тем более, девочки, тем более. Дозволите изнуренному воину омыть организм в водах Понта Эвксинского? -- поинтересовался он, расстегивая рубашку. -- А чего ж? Мы даже и отвернуться можем, -- скромно опустила глаза Наташа, одновременно поворачиваясь так, что ее не успевшие загореть груди не увидел бы только слепой. Каковым Сашка Шульгин отродясь не был. Проплыв метров сто в прохладной, но удивительно легкой и приятной воде, Шульгин лег на спину, чтобы видеть только высокий обрывистый берег, освещенный перешедшим зенит солнцем, и начал думать о простом и вечном -- что вот наступил и длится еще один момент в жизни, когда он ощущает себя свободным, ни от кого не зависимым человеком, почти растворившимся в море и небе, и это хорошо, это похоже на счастье, жаль только, что нельзя забыть -- это все слишком ненадолго, на десять-пятнадцать минут, а потом все вернется на круги своя, и снова придется жить и действовать в предложенных, хотя и не Станиславским, обстоятельствах. В это же время Наталья, смахивая прилипшие к груди песчинки, сказала Анне, которая торопливо собирала разбросанные рядом детали туалета и затягивала на талии узкий поясок халата: -- Не суетись. Пойди на пароход и оденься как следует. "Господин генерал" наверняка собирается пригласить тебя покататься. Потом поужинаете в каком-нибудь подходящем месте... -- Мне что, надеть вечернее платье? -- Девушка руками изобразила вокруг себя нечто воздушное и летящее. Наташа вздохнула, состроила удивленно-разочарованную гримаску. Мол, что возьмешь с дурочки... -- Ты в вечернем платье собираешься садиться на мотоцикл? Брюки надень или платье джинсовое, если боком ездить не боишься, но главное, чтобы белье у тебя было шикарное... -- ?! -- Анна даже не нашлась, что ответить, но выражение лица у нее отразило такое возмущенное удивление... Мол, о чем ты говоришь, я не такая! -- Ира, объясни девочке, что она может сохранять любую степень целомудрия почти до бесконечности, но в жизни случается всякое, и тогда рваные колготки и панталоны с начесом могут очень повредить ее имиджу... -- Похоже, Наташа вспомнила нечто подобное из собственной биографии. -- Ирина Владимировна! -- Да правда, Аня, что ты так вдруг вспыхнула? Женщина всегда должна быть во всеоружии... Им обеим доставляло удовольствие подтрунивать над младшей подругой, одновременно слегка завидуя ей. -- И вообще никогда не забывай главного правила -- сама мужчине на шею не вешайся, но и не сопротивляйся слишком яростно, если чувствуешь, что у него серьезные намерения... -- А вы что, думаете, они у него не серьезные? -- испугалась Анна. -- Да никуда он не денется, -- успокоила ее Наташа. " Вот закончится все, и мы вас обвенчаем... Тут Наталья Андреевна была права. Сашка для себя уже окончательно решил, преодолев иррациональный страх, жениться на Анне. Впервые в жизни ему встретилась девушка, полностью соответствующая его внутреннму идеалу -- и внешностью, и умом, и характером. Шульгину даже не верилось, что может быть такое точное совпадение придуманного образа с реально существующим объектом. Он иногда ловил себя на мысли, что случайно так получиться не могло. Но это допущение тянуло за собой такую длинную цепь вопросов, что Сашка предпочитал ее не разматывать. Более того, сегодня он собирался сделать Анне официальное предложение, но, боясь показаться смешным, тщательно срежиссировал предстоящее объяснение. Саму же свадьбу он намеревался устроить лишь после победы и венчаться хотел не иначе как в Царьграде, в храме Святой Софии, когда над ее куполами вновь вознесутся православные кресты. А пока он по двенадцать часов в день тренировал на секретном полигоне рейнджеров, предназначенных для проведения абсолютно сумасшедшей, никогда и никому еще не приходившей в голову операции. Из батальона Басманова он отобрал группу офицеров, выделявшихся даже среди своих товарищей физическими данными, быстротой реакции, а главное -- совсем уже запредельной отчаянностью и отвагой. Цель операции Шульгин пока держал в тайне, но то, что он заставлял проделывать на тренировках, наводило на размышления. После строжайшего медицинского и психологического отбора из первоначально намеченных им сорока с лишним самых-самых кандидатов осталось двадцать пять. Сашке нужно было только двадцать, пятеро составляли резерв на случай каких-либо неожиданностей, неизбежных в таких делах. Для начала каждый офицер совершил по пятнадцать парашютных прыжков. Первые три нормальные спортивные, с "Ильи Муромца" и с километровой высоты, а остальные уже боевые. Из кабины истребителя, с вертолета, затяжные и со сверхмалых высот. Отрабатывалась и стрельба из-под купола по мишеням, стационарным и движущимся. Кроме того, ежедневно Шульгин устраивал кроссы с полной выкладкой на десять, потом и двадцать километров. Гонял своих людей по штурмовой полосе сначала в полевой форме, а потом и в бронежилетах и касках. Вывозил на берег моря и заставлял плавать на скорость и дальность, нырять на десятиметровую глубину. И постоянные тренировки в стрельбе, рукопашном бое, подрывном деле. Самые опытные и сообразительные из рейнджеров не могли понять, к какому конкретному делу они готовятся. На коротких привалах и по вечерам по этому поводу высказывалось немало предположений -- от логичных до совершенно абсурдных. Слишком разнообразные, подчас взаимоисключающие упражнения они отрабатывали. Самое главное -- не наблюдалось в ближней перспективе войны, на которой могли бы пригодиться их умения и навыки. Добровольцы из линейных полков русской армии, отправившиеся в Турцию, участвовали в обычных, не слишком даже напряженных боях против греков, чьи воинские таланты вызывали у прошедших германскую и гражданскую войны бойцов лишь пренебрежительный смех. О возможном полномасштабном вмешательстве в боевые действия пока не говорилось, но и в таком случае вряд ли и суперэлитный, но всего лишь взвод сможет оказать решающее воздействие на исход кампании. -- Может быть, нас собираются отправить в Стамбул султана живьем захватить? -- предположил кто-то во время последнего перед сном перекура. -- Кому он сейчас нужен? Вроде нашего Николая в семнадцатом. -- Значит, просто по тылам погулять, штабы громить и связь резать... -- Это мы и так давно умеем, без всякой дополнительной учебы, всем батальоном. -- Опять в Москву, еще раз Кремль брать? Такую мысль отвергли без обсуждений, в силу полной ее бессмысленности. Еще через две недели Шульгин придумал нечто новенькое, но на фоне прочих упражнений специального интереса не вызвавшее. Группами по пять человек офицеры грузились в вертолет, который стремительно снижался над нарисованным посередине аэродрома кругом диаметром в десять шагов, зависал на двадцатиметровой высоте, и десантники, пристегнувшись к тонкому капроновому тросу, должны были бросаться в пустоту, целясь в центр мишени. Барабан лебедки плавно тормозил в заданный момент, и удар об землю выходил не сильнее, чем при обычном парашютном прыжке. Отстегнутая подвесная система взлетала вверх, где в проеме двери уже ждал ее следующий рейнджер. Шульгин с секундомером руководил прыжками, добиваясь, чтобы десантирование занимало не более трех минут. Главная трудность и опасность операции заключалась в том, что при слишком быстром снижении или "просадке" зависшего вертолета тормоз не успеет сработать, и рейнджер в лучшем случае переломает ноги. Поэтому в пилотском кресле сидел за штурвалом робот, способный выдержать режим до секунды и миллиметра, а в случае чего успеть "поддернуть" вертолет. Когда точность и скорость прыжков удовлетворила Шульгина, он усложнил задачу. Теперь высаживаться нужно было не на землю, а на площадку десятиметровой вышки. Это вызвало новый поток гипотез. Большинство аналитиков сходились на том, что командир готовит их к захвату какой-нибудь скалы, а еще вероятнее -- к десанту на крышу небоскреба. -- Так, может, все-таки действительно султан?.. -- А если Эйфелева башня? Или Вестминстер? Впервые за три недели тренировок Шульгин предоставил своему отряду выходной. Что совпало с возвращением "Валгаллы" и распространившимся по городу слухом о сражении с английскими эсминцами. При том, что население и флот почти единодушно одобряли решительность и смелость Воронцова, мнения о последствиях полярно разделились. Многие считали, что британцам придется утереться, никто ведь не отменял закон о свободе мореплавания. Но те, кто лучше знал неукротимые амбиции сынов туманного Альбиона, предостерегающе поднимали палец: "Они этого так не оставят. Войны начинались и по меньшим поводам" -- и ссылались на исторические прецеденты, от Фашоды до Агадира. В собственно российской истории примеров злобного коварства и "обидчивости" англичан тоже имелось достаточно. Да вот хотя бы и Синоп... По всем этим причинам Шульгин и решил устроить Анне маленький праздник. А то ведь кто его знает, даже ниндзя смертны, а в грядущей войне шансов поймать свою пулю или осколок снаряда будет предостаточно. Пока он нежился в волнах, а потом обсыхал под солнцем и легким теплым бризом, Анна успела привести себя в порядок. Она шла по берегу, переодевшись в голубенькие, чуть расклешенные джинсы, белую рубашкуапаш и короткую лайковую курточку, со спортивной сумкой на плече. Ее вполне бы можно было принять за обычную московскую студентку, на днях вернувшуюся из турпоездки за бугор по путевке "Спутника". Неужели всего полгода назад это была худая бледная барышня с настороженным взглядом, одетая в ужасное грязно-серое платье почти до пят и немыслимые шнурованные ботинки? ~ Я готова, мон женераль. Куда мы едем? -- И как-то эдак повела плечами, словно предлагая полюбоваться и оценить ее фигуру и наряд. -- Немного покатаемся по городу, ну а потом... Сюрприз. Пока Анна усаживалась на высокое пружинящее заднее седло, а Шульгин, упираясь каблуками в песок, поигрывал манжеткой газа, Ирина успела ему подмигнуть с многозначительной улыбкой и сделала рукой неуловимый жест. Мол, все будет в порядке, только не зевай. Сашка резко газанул. Анна взвизгнула, вцепившись в круглую обтянутую гофрированной резиной ручку, мотоцикл выбросил струю дыма и веер песка, взревел и через минуту уже скрылся в лесу. -- Может, наконец что-нибудь у них получится, -- с надеждой сказала Ирина, глядя на опустевшую дорогу. -- А то я заметила, последнее время наш новый мичман Володя уж больно внимательно на нее засматривается... -- Не знаю даже, что тут лучше, а что хуже. Вдруг как раз с ровесником и современником Аньке больше повезло бы, -- ответила Наташа, помня собственный печальный опыт, когда она предпочла двадцатитрехлетнему лейтенанту Воронцову гораздо более "перспективного" дипломата. -- Нет, -- тряхнула головой Ирина, -- со своими ей уже лучше не будет, она нашей цивилизацией и образом жизни успела отравиться. Это как тебе сейчас за бывшего одноклассника, который в колхозе трактористом работает, замуж выйти... Может, и любовь будет, а жить не сможешь. -- Не знаю, не знаю, -- вновь с сомнением повторила Наташа. Севастополь весны двадцать первого года удивительным образом отличался от того города, каким он был в двадцатом, когда Шульгин с друзьями впервые ступили на его набережную восемь месяцев назад. И дело совсем не в том, что тогда это была столица крошечного остатка русской земли, заполненная десятками тысяч испуганных, теряющих последнюю надежду беженцев и толпами деморализованных, не желающих больше воевать солдат и офицеров, а сейчас -- нормальный портовый город, военно-морская база огромного по европейским меркам, площадью и населением вдвое большего, чем Франция, уверенного в своем будущем государства. И даже не в том, что изменилась психологическая атмосфера и люди теперь выглядели спокойными, сытыми и довольными жизнью. Это вообще был какой-то другой город. Пролившийся на Югороссию золотой дождь, превышающий своей стоимостью довоенный бюджет всей Российской империи, превратил Севастополь в странный гибрид Венеции эпохи дожей, Одессы времен портофранко и Кувейта или Сингапура конца XX века. Многие беженцы разъехалис