        •орхе ‹уис Ѓорхес. ЏредисловиЯ

        •орхе ‹уис Ѓорхес. Љарлейль "Ћ героЯх", ќмерсон "€збранники человечества"


     Џеревод Ѓ. „убина

     Џути  ѓосподни  неисповедимы.   ‚  конце  1839  года   ’омас   Љарлейль
перелистывал "’ысЯчу и одну ночь" в благопристойном переводе ќдварда “ильЯма
‹ейна; сами истории показались  ему "очевидными выдумками", но украшающие их
бесчисленные   и   благочестивые   рассуждениЯ  заинтересовали.  …го   мысль
перенеслась к пастушеским племенам  Ђравии, в  темноте  своей обожествлЯвшим
колодцы и  созвездьЯ, пока рыжебородый  человек силой не  оторвал их от сна,
внушив,  будто нет Ѓога, кроме  Ђллаха,  и  поведЯ в бой, конца которого  не
знает  никто,  а  поле  простираетсЯ  от  Џиренеев  до ѓанга. —то стало бы с
арабами  без Њагомета?  --  спросил себЯ  Љарлейль. ‘ этого  начались  шесть
лекций, вошедших в книгу.
     Џри всем натиске стилЯ и множестве гипербол и метафор книга "Ћ героЯх и
почитании  героев"  развивает  свое  понимание  истории.   Љарлейль  не  раз
возвращалсЯ к этой  теме; в 1830 году он провозгласил, что историЯ как наука
невозможна, поскольку всЯкий  факт -- наследник всех предыдущих и частичнаЯ,
но  неустранимаЯ   причина  всех   последующих,  а   потому   "повествование
однолинейно,  тогда  как  событие  многомерно";  в  1833-м  --  заЯвил,  что
всемирнаЯ историЯ -- это ‘вЯщенное  Џисание1, "которое читает и пишет каждый
и  в  которое  каждый  вписан  сам".  ѓод  спустЯ  он  повторил  в  "‘арторе
ђезартусе", что  мироваЯ историЯ  -- это …вангелие, а  в главе под названием
"’очка покоЯ" добавил: истинные  свЯщенные писаниЯ --  это  гениальные люди,
люди  же  талантливые  и прочие  --  попросту  комментарии,  глоссы, схолии,
толкованиЯ и заключениЯ к ним.
     ”орма книги порой до барочного усложнена, но главный  тезис  совершенно
Ясен. Ћн напористо и исчерпывающе  сформулирован  в первом же абзаце  первой
лекции,
     1 ‹еон Ѓлуа развил эту  мысль в каббалистическом духе; см., к  примеру,
вторую    часть    его    автобиографического    романа    "Le    desespere"
("ђазочарованный").
     приведу цитату: "‚семирнаЯ историЯ как рассказ  о деЯниЯх человека есть
по сути историЯ великих людей, чьи труды ее составили. Ћни были вождЯми себе
подобных, каждый из них -- кузнец,  мерило  и, в самом широком смысле слова,
создатель  всего,  что  свершило  или  достигло  человечество".  ‚ следующем
параграфе отчеканено: "€сториЯ мира -- это жизнеописание великих людей". „лЯ
детерминистов герой -- следствие, длЯ ЉарлейлЯ -- причина.
     Љарлейль, как  отметил  ѓерберт ‘пенсер, демонстративно порвал с  верой
отцов, но, судЯ по представлениЯм  о мире,  человеке и морали, так и осталсЯ
несгибаемым  кальвинистом.  …го беспросветный  пессимизм, учение  о  горстке
избранных   (героев)  и  сонмище  отверженных  (черни)  --  Явное   наследие
пресвитериан;  добавлю,  что  однажды в  споре  он  назвал  бессмертие  души
"еврейским старьем" ("Old Jewish  Rags"),  а в письме 1847  года заЯвил, что
вера в •риста выродилась "в ничтожную и слащавую религию слабых".
     Ќо   в   конце   концов,   религиозные   воззрениЯ  ЉарлейлЯ  --   вещь
второстепеннаЯ, куда важней  его политические взглЯды. ‘овременники понимали
их плохо, но сегоднЯ они называютсЯ одним  вошедшим в употребление словом --
нацизм.  €менно так аттестуют  их Ѓертран ђассел  в труде  "The  Ancestry of
Fascism"  (ђодословнаЯ фашизма) (1935) и —естертон в книге  "The End of  the
Armistice" (Љонец перемириЯ)  (1940). —естертон с обычной Ясностью  передает
свое замешательство, даже  столбнЯк при первой встрече с нацизмом.  Ќовейшее
учение пробудило  у  него  трогательные воспоминаниЯ  детства.  "Ќикогда  не
думал, -- пишет ѓ.  Љ.—., -- что уже на  краю могилы снова встречусь со всем
самым скверным, варварским и глупым  в  Љарлейле, напрочь лишившемсЯ  юмора.
Љак будто принц-консорт сошел с цоколЯ и прогуливаетсЯ по Љенсингтон-парку".
‚  разоблачительных  текстах, увы, недостатка нет;  если не  брать  попросту
облеченные в слова расовые предрассудки,  которые втайне  гложут  каждого  в
меру его тупости и испорченности, то теоретики нацизма всего лишь переиздают
давнишнее  остервенение шотландца  ЉарлейлЯ.  ‚  1843  году  он  писал,  что
демократиЯ  приходит  в эпохи разочарованиЯ,  когда  нет  героев,  способных
повести  массы.  ‚  1870-м  приветствовал победу  "миролюбивой, благородной,
глубокомысленной, верной себе  и  своим  богам  ѓермании"  над  "хвастливой,
пустопорожней,   обезьЯнничающей,   коварной,  неугомонной   и  избалованной
”ранцией". Ћн восхвалЯл средневековье, клеймил транжирЯщих народные средства
парламентариев, вставал на защиту бога ’ора, ‚ильгельма Ќезаконнорожденного,
Ќокса,  ЉромвелЯ, ”ридриха II, не тратЯщего  лишних  слов доктора ”рансии  и
Ќаполеона,  славил времена, когда  в  каждом селении  будут  свои  тюрьма  и
казарма,  вздыхал  о  мире,  где  "кончитсЯ весь  этот  рассчитанный хаос  у
избирательных  урн",  восторгалсЯ  ненавистью,  восторгалсЯ смертной казнью,
проклинал  освобождение  рабов, предлагал перелить монументы --  эту "жуткую
бронзу  совершенных  ошибок" --  в полезные бронзовые  ванны,  заЯвлЯл,  что
предпочитает евреЯ под пыткой еврею в кресле директора банка, утверждал, что
единственное долговечное или хотЯ бы не стремЯщеесЯ к  самоубийству общество
--  это общество иерархическое,  оправдывал  Ѓисмарка и  прославлЯл (если не
выдумал) германскую расу.  …сли  кому-то мало, рекомендую обратитьсЯ к почти
не цитировавшейсЯ  здесь брошюре "Past and Present" (‚чера и сегоднЯ) (1843)
или наделавшим шума  в  1850 году "Latter-Day Pamphlets"  (‘татьи последнего
времени). Ќо всего этого хватает и в книге, лежащей перед читателем; сошлюсь
лишь на  последнюю лекцию, где доводами  под стать иному латиноамериканскому
диктатору автор обелЯет разгон английского парламента мушкетерами ЉромвелЯ.
     Џеречисленному  не  откажешь  в  логике.  Ќаделите  героЯ  божественной
миссией, и  завтра (а сам он  проделал это уже сегоднЯ) придетсЯ  освободить
его от каких  бы то ни  было обЯзательств перед  людьми на манер знаменитого
героЯ  „остоевского   или  кьеркегоровского  Ђвраама.   ‹юбой   политический
прохвост, понЯтное дело, зачислЯет себЯ в герои, полагаЯ, будто учиненный им
кровавый кавардак -- вполне достаточное тому доказательство.
     ‚ первой песни "”арсалии" у ‹укана есть чеканнаЯ строка: "Victrix causa
dels placuit,  sed victa Catoni" ("‡а победителей были боги,  за побежденных
-- Љатон"). €наче говорЯ,  человек не обЯзан подчинЯтьсЯ миру. „лЯ ЉарлейлЯ,
напротив, историЯ всегда права. Џобеждают  достойные, и всЯкий, кто не слеп,
поймет,  что до утра при ‚атерлоо  Ќаполеон защищал правое  дело, а к десЯти
вечера -- беззаконие и гнусность.
     ‚се это нисколько  не умалЯет искренности ЉарлейлЯ. Ћн, как  мало  кто,
чувствовал нереальность мира (нереальность кошмара,  притом  безжалостного).
…динственной опорой оставалась  работа и, как понЯтно, не результат -- всего
лишь суета  и  призрак,  -- а она сама.  Ћн писал: "’руды  человека  хрупки,
ничтожны, недолговечны, и только сам не покладающий рук  и сила движущего им
духа чего-то стоЯт".
     ‹ет  сто  назад  Љарлейлю казалось,  будто он  присутствует  при гибели
отжившего мира, спасти который можно лишь одним -- аннулировав  всевозможные
парламенты и установив твердую власть  сильных и не тратЯщих слов людей (ќта
тЯга  к  Fuhrer'y  чувствуетсЯ в некоторых стихах ’еннисона, скажем, в пЯтой
строфе второй части поэмы "Њоуд": One still strong man in a blatant land..."
("Џокуда сильный в тот болтливый  край..."). ђоссиЯ, ѓерманиЯ, €талиЯ до дна
осушили чашу с этой всемирной панацеей. ђезультаты налицо: раболепие, страх,
жестокость, скудоумие и доносительство.
     Ќа  ЉарлейлЯ,  о  чем  немало  писали,  заметно влиЯл  †ан-Џоль ђихтер.
Љарлейль перевел  на английский его "Das Leben  des Quintus  Fixlein" (†изнь
Љвинтуса ”икслейна), но даже самый рассеЯнный читатель не спутает и страницу
перевода с оригиналом. Ћбе книги -- своего рода лабиринт, но ђихтером движут
умиление, томность и чувственность, тогда как Љарлейлем -- пыл работника.
     ‚  августе 1833  года чету  Љарлейлей  в  их  пустынном  Љрейгенпаттоке
навестил юный ќмерсон. (Љарлейль в тот вечер превозносил  "€сторию" ѓиббона,
называЯ ее "блистательным мостом между древностью и новым временем".) ‚ 1847
году ќмерсон еще раз приехал в Ђнглию и прочел несколько лекций, составивших
книгу "€збранники человечества".  ‚ замысле  он шел от ЉарлейлЯ и, думаю, не
зрЯ  подчеркнул  это внешнее  сходство,  чтобы  тем резче выделить глубинные
различиЯ.
     ‘удите  сами. „лЯ  ЉарлейлЯ герои  -- неприступные  полубоги,  с этакой
военной  прЯмотой и  крепким  словцом  управлЯющие  отданным  под их  начало
человечеством.  Ќапротив,  ќмерсону  они  дороги  как  замечательные образцы
воплощенных   возможностей,  таЯщихсЯ  в   каждом.   „лЯ  него   Џиндар   --
доказательство  моего  поэтического  дара, ‘веденборг  или  Џлотин  --  моих
способностей к самозабвенью. "‚  любом великом произведении, -- пишет он, --
узнаешь  свои  однажды промелькнувшие  мысли,  теперь  возвращенные  тебе  в
непривычном великолепии". Ђ в другом эссе замечает: "€ногда кажетсЯ, что все
книги в  мире написаны  одной  рукой;  по сути они настолько едины,  что  их
несомненно создал один вездесущий странствующий дух". € еще: "Џрирода -- это
ежесекунднаЯ вечность,  пробуждающаЯ на моих  клумбах  те же  розы,  которые
услаждали халдеев в их висЯчих садах".
     ”антастическаЯ   философиЯ,  которую  исповедует  ќмерсон,   именуетсЯ,
понЯтно, монизмом. Ќаша  участь  трагична,  поскольку  мы отделены  друг  от
друга, замурованы в свое пространство и времЯ,  но подобнаЯ вера льстит нам,
упразднЯЯ  обстоЯтельства и доказываЯ, что каждый человек  несет  в себе все
человечество и нет ни одного, в ком не таилсЯ бы целый мир. Ћбычно подобного
учениЯ держатсЯ люди несчастные или  сухие, стремЯсь поэтому растворитьсЯ  в
беспредельности  космоса, -- ќмерсон же, несмотрЯ на больные  легкие, был от
природы  человек счастливый.  Ћн вдохновил “итмена  и ’оро и осталсЯ крупным
мастером интеллектуальной  лирики, виртуозом афористической мысли, ценителем
жизненного многообразиЯ, тонким читателем кельтов и греков, александрийцев и
персов.
     ‹атинисты  окрестили  ‘олина  обезьЯной  ЏлиниЯ.  ѓоду  в  1873-м  поэт
‘уинберн счел себЯ задетым ќмерсоном и отправил ему частное письмо, где были
следующие любопытные слова  (других Я не  хочу повторЯть):  "‚ы,  милостивый
государь, беззубый и бессильный бабуин, напЯливший мантию с плеча ЉарлейлЯ".
ѓруссак  обошелсЯ без  зоологических  уподоблений,  но от самого  упрека  не
отказалсЯ:  "—то до трансцендентального и полного символами ќмерсона, то он,
как всЯкий знает,  что-то вроде американского  ЉарлейлЯ, только без разЯщего
стилЯ  шотландца и  его  пророческого  видениЯ  истории;  последний  нередко
предстает темным именно потому,  что  глубок,  тогда как первый, боюсь, чаще
кажетсЯ глубоким из-за того, что темен;  но в любом случае колдовскую власть
осуществившегосЯ  над  многообещающим   со   счетов  не  сбросишь,  и   лишь
простодушное чванство  соотечественников может  равнЯть учителЯ  со скромным
учеником, до конца сохранЯвшим перед наставником почтительную позу ќккермана
перед ѓете". ‘ бабуином
     или  без,  оба обвинителЯ  недалеко ушли  друг от друга. џ  же,  правду
сказать, не  вижу между ќмерсоном и Љарлейлем ничего общего, кроме неприЯзни
к  XVIII  веку.  Љарлейль  --  романтик  со  всеми  достоинствами и пороками
простонародьЯ, ќмерсон -- дворЯнин и классик.
     ‚  своей,  ничем  кроме  этого не примечательной,  главе  "Љембриджской
истории американской  литературы" Џол ќлмер Њор именует ќмерсона "крупнейшей
фигурой  американской  словесности". ‡адолго до него Ќицше писал:  "Њало чьи
книги  длЯ менЯ ближе  книг  ќмерсона; хвалить их было бы,  с  моей стороны,
неуважением".
     ‚  веках,  в  истории  “итмен  и  Џо  как  мастера изобретательности  и
основатели  целых  сект сумели  затмить  ќмерсона.  Ќо  сравните их слово за
словом, и вы убедитесь: бесспорное превосходство -- на его стороне
        Ѓорхес •орхе ‹уис. Љэрролл "‘очинениЯ"


     Џеревод ‚. Љлагиной-џрцовой

     ‚о второй  главе своей  "‘имволической логики"  (1892)  —. ‹.  „оджсон,
известный нам под именем ‹ьюиса Љэрролла, написал,  что вселеннаЯ состоит из
вещей, которые можно разделить на классы, причем один из  них -- класс вещей
невозможных. Ќапример, к этому классу относЯтсЯ предметы  весом более тонны,
которые под силу поднЯть ребенку. …сли бы книги об Ђлисе не существовали, не
были бы частью испытанной нами в жизни радости, их можно было отнести к этой
категории.  „ействительно,   как  еще  расценить  произведение,   не   менее
прекрасное и радушное, чем "’ысЯча  и одна ночь", сюжет которого  составлЯют
парадоксы логического и метафизического свойства? Ђлиса видит во сне —ерного
ЉоролЯ, который  видит во  сне Ђлису,  и ее  предупреждают,  что, как только
Љороль проснетсЯ, она потухнет, подобно свече, потому  что она не более  чем
сновидение спЯщего ЉоролЯ. ќти взаимные  сновидениЯ, которые могут оказатьсЯ
бесконечными, заставлЯют Њартина  ѓарднера вспомнить карикатуру, где толстаЯ
дама рисует  портрет  худощавой, котораЯ,  в  свою очередь,  рисует  портрет
толстой дамы, и так беспрерывно.
     ЂнглийскаЯ   литература   в  давней   дружбе  со   сновидениЯми.   Ѓэда
„остопочтенный сообщает, что первый из известных нам по имени поэтов Ђнглии,
Љэдмон, сочинил свое первое стихотворение во  сне; тройной  сон -- из  слов,
архитектуры, музыки -- подсказал Љолриджу изумительный фрагмент поэмы "Љубла
•ан"; ‘тивенсон признаетсЯ, что ему привиделись во сне превращениЯ „жекилЯ в
•айда и кульминационнаЯ сцена "Ћлальи". ‚ приведенных примерах сон порождает
поэзию, а случаи, в которых сон оказываетсЯ темой повествованиЯ,  невозможно
перечислить, среди наиболее  известных -- книги, которые оставил  нам  ‹ьюис
Љэрролл. Ћба  сна Ђлисы все времЯ граничат с кошмаром. €ллюстрации  ’енниела
(которые в свое времЯ не понравились Љэрроллу,  а теперь стали  неотъемлемой
частью книги)  наводЯт на  мысль о грозЯщей опасности. Ќа первый взглЯд  или
при  мимолетном воспоминании приключениЯ  Ђлисы кажутсЯ  случайными  и почти
лишенными смысла;  затем  мы  улавливаем в  них  незаметные  сначала строгие
закономерности  шахмат и карт, ЯвлЯющих собой простор длЯ игры ума. „оджсон,
как  известно,  был  профессором  математики  в  Ћксфордском   университете;
логико-математические парадоксы, которые предлагает нам книга,  нисколько не
мешают  ей быть длЯ  детей воплощением волшебства. ‚ глубине  снов затаилась
тихаЯ  печальнаЯ улыбка;  обособленность  Ђлисы  среди окружающих ее чудовищ
отражает одиночество холостЯка, создавшего незабываемую сказку.  Ћдиночество
человека,   никогда   не   отважившегосЯ   полюбить  и   не  имевшего   иных
привЯзанностей, кроме нескольких  маленьких девочек,  которых он обречен был
терЯть с течением времени, и увлечений,  кроме фотографии,  котораЯ тогда не
казалась  занЯтием  достойным.   Љ   этому   следует  добавить,  разумеетсЯ,
отвлеченные размышлениЯ и создание собственной мифологии, котораЯ теперь, по
счастью,  принадлежит  нам  всем. ЋстаетсЯ область, недоступнаЯ  длЯ  менЯ и
редко обсуждаемаЯ посвЯщенными: область "pillow problems"  (Ѓессонница), где
он сплетал нити повествованиЯ,  населЯЯ  людьми бессонные ночи и отгонЯЯ, по
его собственному признанию,  тЯжелые  мысли. Њногострадальный Ѓелый  ђыцарь,
изобретатель  никчемных  вещей,  --   это   вполне   сознательно   сделанный
автопортрет, сквозь который как бы невольно проступают черты некоего другого
провинциального сеньора, стремившегосЯ стать „он Љихотом.
     Ќесколько  извращенный  талант  “ильЯма  ”олкнера  показал  современным
писателЯм  пример  того,  как  играть  со  временем.  „остаточно   упомЯнуть
изысканные драматургические построениЯ Џристли. Ќо уже Љэрролл написал,  как
…динорог подсказывает Ђлисе  верный modus operand! (‘пособ действиЯ) делениЯ
сливового пирога на  всех гостей: сначала раздать,  а затем разрезать. ЃелаЯ
Љоролева  пронзительно  вскрикивает,  поскольку  знает, что  должна  уколоть
булавкой палец, из которого кровь идет еще до укола. ’ак же точно она помнит
все, что  случитсЯ на будущей неделе. Љоролевский ѓонец оказываетсЯ в тюрьме
до приговора за  преступление, которое совершит после приговора судьи. Љроме
времени,  текущего вспЯть,  существует времЯ,  застывшее  на  месте. ‚  доме
Ѓолванщика всегда  пЯть часов, времЯ  чаепитиЯ,  и  его  участники то и дело
опорожнЯют и вновь наполнЯют свои чашки.
     ‚  прежние времена  писатели  в  первую  очередь  стремились  затронуть
чувства  или интересы  читателЯ,  теперь  же  они  проделывают эксперименты,
надолго или хотЯ бы на мгновение запечатлевающие их имена. ЏерваЯ же попытка
Љэрролла,  две  книги  об  Ђлисе,  была  настолько  удачна,  что  никому  не
показалась экспериментом, чтение оказалось легким и занимательным. Џоследний
роман, "‘ильви  и Ѓруно"  (1889--1893), не кривЯ душой, можно  назвать  лишь
экспериментом.  Љэрролл видел, что  все  или  почти  все книги вырастают  из
первоначально задуманного сюжета,  различные повороты и подробности которого
писатель дописывает потом.  „есЯть долгих лет Љэрролл посвЯтил моделированию
разнообразных форм, что дало ему Ясное и угнетающее понЯтие  о слове "хаос".
…му хотелось  свЯзать свой текст  иным  образом. ‡аполнЯть некое  количество
страниц изложением  сюжета  и  вставками  к  нему  казалось  писателю  игом,
которому он не собиралсЯ подчинЯтьсЯ, поскольку его не  влекли ни деньги, ни
слава.
     Љроме этой своеобразной теории ему принадлежит еще одна, предполагающаЯ
существование  фей,  удивительные особенности  этих  осЯзаемых -- во сне или
наЯву -- существ и взаимоотношениЯ обыденного и фантастического миров.
     Ќикто,  включаЯ  несправедливо забытого ”рица  Њаутнера, так не доверЯл
Языку. Љаламбур,  как  правило, не больше чем празднаЯ  игра ума; у Љэрролла
раскрываетсЯ двойной смысл, увиденный им в привычных выражениЯх. Ќапример, в
глаголе "see":
     Ќе thought he saw an argument
     That proved he was the Pope;
     He looked again, and found it was
     A Bar of Mottled Soap.
     "A fact so dread"; he faintly said,
     "Extinguishes all hope!"
     ( …му казалось -- папский ‘ан
     ‘ебе присвоил ‘пор.
     Ћн присмотрелсЯ -- это был
     Ћбычный ‘ыр ђокфор.
     € он сказал: "‘трашней беды
     Ќе знал Я до сих пор!")
     ђусский  перевод  фрагмента  не  сохранЯет  этой  игры  слов,  но  дает
возможность составить  представление о словесных  играх  Љэрролла.  (Џримеч.
пер.)
     ‡десь  он  обыгрывает  прЯмое  и   переносное  значение  слова   "see":
сознавать, усматривать какую-то мысль -- не совсем то  же,  что воспринимать
зрением физический объект.
     ’ому,  кто  пишет длЯ  детей, грозит опасность,  что его  самого сочтут
ребЯчливым; автора  часто  путают с  читателем. €менно это произошло с †аном
‹афонтеном, со ‘тивенсоном и с Љиплингом. ‡абывают, что ‘тивенсон написал не
только "A  Child's  Garden  or Verses" (‘ад  ђебенка, или ‘тихи), но и  "The
Master of Ballantrae" (‚ладетель Ѓаллантрэ); забывают, что  Љиплинг  оставил
нам  и  "Just  So  Stories" (‚от  так  сказки)  и  сложнейшие,  трагичнейшие
произведениЯ  нашего века. —то же  касаетсЯ Љэрролла, то, как Я уже говорил,
книги  об  Ђлисе  можно  читать  и  перечитывать,  как сейчас выражаютсЯ,  в
различных планах.
     Ќезабываемый  эпизод  книги  --  это  прощание  Ђлисы  и Ѓелого ђыцарЯ.
‚озможно, он трогателен именно  осознанием  того,  что снитсЯ Ђлисе,  -- как
Ђлиса, в свою  очередь, снитсЯ —ерному Љоролю, -- и что вот-вот исчезнет.  ‚
то же времЯ ђыцарь  -- это и сам  ‹ьюис Љэрролл, который расстаетсЯ с милыми
ему снами,  скрашивавшими  его  одиночество.  ‡десь  стоит вспомнить  печаль
ЊигелЯ де ‘ервантеса, когда тот  навсегда прощаетсЯ со своим и нашим другом,
Ђлонсо  Љихано,  который "среди слез  и  сетований окружающих испустил  дух,
иначе говорЯ -- умер"
        Ѓорхес •орхе ‹уис. Њарсель воб "Љрестовый поход детей"


     Џеревод Ѓ. „убина

     Џожелай какой-нибудь восточный путешественник -- скажем, один из персов
Њонтескье --  удостоверитьсЯ  в литературном гении  французов, и  перед  ним
немедленно взгромоздили бы книги самого Њонтескье  либо  семьдесЯт  с лишним
томов  ‚ольтера.  Њежду тем хватило  бы и одного  счастливо найденного слова
(допустим, воздвигающего  арку в небесах arc-en-ciel (ђадуга  (фр.) -- букв,
"арка в  небе"))  или дивного  заглавиЯ записок  о  первом крестовом походе,
звучащего  так:  "Gesta  Dei  per  francos", то  есть "„еЯниЯ  ѓоспода через
франков". Gesta Dei per francos -- чудовищные деЯниЯ не уступали, признаюсь,
этим  поразительным  словам.  ђаздосадованные историки  понапрасну примерЯют
разумные объЯснениЯ -- социальные, экономические,  этнические. ”акт остаетсЯ
фактом:  на  протЯжении  двух  столетий в  умах  народов ‡апада, ставЯ, надо
сказать, в тупик  их самих, царил единый  порыв --  освободить  свЯтой  ѓроб
ѓосподень.  ‚ конце одиннадцатого века голос амьенского затворника --  особы
скромного  роста  и  неброской  внешности  (persona  contemptibilis  (†алкий
видом)), но с  удивительно живыми глазами -- дал  начало первому из походов;
Ятаганы и метательные машины •а-лилЯ в конце тринадцатого прервали у ‘вЯтого
€оанна  Ђкрийского  восьмой.  Ѓольше попыток не было. ‡агадочнаЯ многолетнЯЯ
страсть,  породившаЯ  столько тупой жестокости и проклЯтаЯ уже упоминавшимсЯ
‚ольтером, улеглась:  удовлетвореннаЯ  …вропа вернула  себе  ѓроб ѓосподень.
Љрестовые  походы,  по выражению  ќрнеста  Ѓаркера, не  потерпели краха: они
попросту  оборвались.  Ћт  исступлениЯ,  двигавшего необозримыми  войсками и
замышлЯвшего бесчисленные набеги, осталось  лишь  несколько образов,  спустЯ
века  еще  раз  мелькнувших  в  печальных  и чистых  зеркалах  "Gerusalemme"
(€ерусалим):  рослые,  закованные в  железо всадники,  ночи, полные  львиным
рыком, краЯ  чародейства  и безлюдьЯ. Ќо  куда пронзительней другой образ --
тысЯч и тысЯч погибших детей.
     ‚ начале XII  века  из ѓермании и ”ранции вышли две  группы детей.  Ћни
верили,  будто  посуху перейдут морЯ. Њожет быть,  их вели  и хранили  слова
…вангелиЯ: "Џустите детей приходить ко Њне и не возбранЯйте им" (‹к  18,16)?
€ разве не сказал ѓосподь, что вера с горчичное зерно может двигать горы (Њф
17, 20)? ‚ надежде, неведении и радости направлЯлись они к гаванЯм юга. —уда
не произошло. Ѓожьим соизволением колонна, шедшаЯ из ”ранции, попала  в руки
работорговцев и была продана в египетский плен; немецкаЯ же сбилась с дороги
и  исчезла, уничтоженнаЯ  варварской  географией и, как можно думать, чумой.
Quo  devenirent ignoratur (—то с  ними сталось, неведомо). …сть  мнение, что
какие-то отзвуки этого слышны в поверье о гаммельнском флейтисте.
     ‚  свЯщенных  книгах  индусов  мир  предстает  сновидением   недвижного
божества,  неделимо  таЯщегосЯ  в  каждом.  ‚  конце  XIX  столетиЯ  творец,
исполнитель  и зритель того  же сна  Њарсель  воб задалсЯ мыслью воскресить
сон, который много веков назад снилсЯ в пустынЯх Ђфрики и Ђзии, -- историю о
детЯх, пустившихсЯ на  защиту ѓроба  ѓосподнЯ. ‚ нем  Явно не было ничего от
неутолимого археолога ”лобера; скорее он поглощал старинные страницы †ака де
‚итри или ќрнулЯ, а потом отдавалсЯ трудам воображениЯ и отбора. ЏредставлЯл
себЯ  римским  папой,  голиардом,  тремЯ  детьми,  клириком.  Ћн  вооружилсЯ
аналитическим    методом    ђоберта    Ѓроунинга,    в   чьей    пространной
повествовательной  поэме "The  Ring  and the Book"  (Љольцо  и книга) (1868)
запутаннаЯ  историЯ  преступлениЯ  раскрываетсЯ  в  двенадцати  монологах  и
видитсЯ поочередно глазами убийцы, жертвы, свидетелей, защитника, доносчика,
судьи и,  наконец, самого ђоберта Ѓроунинга... ‹алу ("Litterature  francaise
con-temporaine"  (‘овременнаЯ  французскаЯ   словесность),   282)   отмечает
"сдержанную точность", с которой воб  пересказал "подлинную легенду"; Я  бы
дополнил, что эта  точность  нисколько не убавлЯет  ни ее  легендарности, ни
патетики. ‚прочем, разве не сказал еще ѓиббон, что пафос обычно рождаетсЯ из
самых незначительных подробностей
        Ѓорхес •орхе ‹уис. Њаседонио ”ернандес "‘очинениЯ"


     Џеревод €. Џетровского

     ЃиографиЯ Њаседонио  ”ернандеса, всю жизнь занЯтого чистой  игрой ума и
редко снисходившего к действию, еще не написана.
     Њаседонио  ”ернандес  родилсЯ  в  Ѓуэнос-Ђйресе  1  июлЯ  1874  года  и
скончалсЯ в том же городе 10 февралЯ 1952 года.  Џолучил образование юриста;
от случаЯ к случаю выступал в суде, а в начале нашего века служил секретарем
федерального суда в Џосадас. Ћколо 1897 года вместе с •улио Њолина-и-‚едией,
а   также  Ђртуро   Њус-кари   основал  в   Џарагвае   колонию   анархистов,
просуществовавшую ровно  столько, сколько обычно  длЯтсЯ такого рода утопии.
Ћколо 1900 года женилсЯ на ќлене  де Ћвьета, родившей ему нескольких  детей;
скорбным памЯтником ее смерти служит знаменитаЯ элегиЯ. ‡аводить друзей было
его страстью. ‘реди них помню ‹еопольдо ‹угонеса, •осе €нхеньероса, •уана Ѓ.
•усто,  Њарсело  дель Њасо, •орхе ѓильермо Ѓорхеса, ‘антьЯго  „абове,  •улио
‘есара „абове, ќнрике и ”ернандеса ‹атура, ќдуардо •ирондо.
     „оверЯЯсь постоЯнству  и  капризам памЯти,  в  самом конце 1960  года Я
пытаюсь воспроизвести то, что  времЯ оставило  мне  от  милых  и  безусловно
загадочных образов, которые Я принимал за Њаседонио ”ернандеса.
     Ќа протЯжении моей весьма долгой  жизни  мне  приходилось  общатьсЯ  со
знаменитыми людьми, но никто не  поразил менЯ больше, чем  он, или хотЯ бы в
той же степени.  ‘вой  невероЯтный ум  он  скрывал, а не  выпЯчивал.  Ћн был
центром беседы, но  сам оставалсЯ на втором  плане. Њенторскому  утверждению
предпочитал  вопросительную интонацию, тон осторожного совета. Ћн никогда не
проповедовал; красноречие его было немногословным, фразы -- недоговоренными.
Ћбычно он говорил нарочито рассеЯнно. …го плавный, прокуренный голос описать
невозможно, можно  только воспроизвести. ‚споминаю  его  высокий лоб, мутные
глаза, пепельную  гриву  и  усы,  небрежную, почти грубую фигуру.  …го  тело
казалось  лишь поводом длЯ духа. Љто  не знал его,  пусть вспомнит  портреты
Њарка ’вена  или ЏолЯ ‚алери.  ‚ероЯтно, из  этих сходств  его бы обрадовало
первое, но второе врЯд ли, поскольку, как Я полагаю,
     ‚алери он  считал  добросовестным  болтуном.  …го отно-шение  ко  всему
французскому было довольно предвзЯтым; помню, как он говорил о ‚икторе ѓюго,
которым Я восхищалсЯ  и восхищаюсь  поныне: "‘бежал Я от этого  невыносимого
галисийца".  Џосле  знаменитого  поединка  Љарпантье  и  „эмпси  он говорил:
"‘тоило  „эмпси один раз ударить, и французишка вылетел за канаты и принЯлсЯ
требовать,  чтобы  ему  вернули  деньги,  дескать,  слишком  коротким  вышло
представление". Ћб испанцах он судил по ‘ервантесу, одному из своих богов, а
не по ѓрасиану или ѓонгоре, казавшимсЯ ему чем-то чудовищным.
     Ћт отца Я унаследовал дружбу  и культ  Њаседонио. ѓоду в  1921-м, после
долгого  отсутствиЯ,  мы  возвратились  из   …вропы.   ‚начале  мне   весьма
недоставало книжных магазинов †еневы  и благородного духа общениЯ, открытого
мной  в Њадриде;  ностальгиЯ  исчезла,  как только Я  узнал  (или  вспомнил)
Њаседонио. Њоим последним европейским впечатлением  был  диалог с выдающимсЯ
еврейско-испанским  писателем ђафаэлем  Љан-синосом-Ђссенсом,  заключавшим в
себе  все Языки  и литературы, словно  он один был …вропой  и всей  историей
…вропы. ‚ Њаседонио Я нашел другое. Ћн казалсЯ Ђдамом в ђаю, первочеловеком,
решающим  и  разрешающим  фундаментальные вопросы. Љансинос был  суммой всех
времен, Њаседонио -- юной вечностью. ќрудицию он считал суетой, великолепным
способом не думать. ‚ проходном дворе на улице ‘аранди он как-то сказал мне,
что если бы он мог выйти в  поле, растЯнутьсЯ под полуденным солнцем, закрыв
глаза и  забыв  об отвлекающих нас обстоЯтельствах, то  сумел бы моментально
разрешить загадку ‚селенной. Ќе знаю, было ли ему даровано такое счастье, но
он без сомнениЯ о нем догадывалсЯ. —ерез много лет  после смерти Њаседонио Я
прочитал,  будто  в   некоторых  буддийских   монастырЯх   учитель   нередко
поддерживает  огонь статуэтками свЯтых и отдает профанам канонические книги,
дабы научить неофитов, что буква убивает, а дух  животворит;  Я подумал, что
это  любопытное  решение  согласуетсЯ  с  рассуждениЯми  Њаседонио,  однако,
расскажи  Я  ему  об  этом, подоб.наЯ  экзотика  только  бы  рассердила его.
‘торонников  дзен-буддизма  смущает, когда  им рассказывают об  исторических
корнЯх их доктрины; точно  так же смутилсЯ бы и Њаседонио, заговори мы с ним
о  чем-либо частном, а не  о живой сути, котораЯ находитсЯ здесь и сейчас, в
Ѓуэнос-Ђйресе.  ‘новидческаЯ  сущность  бытиЯ  --  одна  из  любимейших  тем
Њаседонио,  но  когда  Я  осмелилсЯ  рассказать  ему  о  китайце,   которому
приснилась  бабочка и  который, проснувшись,  не  мог  понЯть,  человек  он,
увидевший  во сне бабочку,  или  бабочка, во  сне увидевшаЯ себЯ  человеком,
Њаседонио  не  узнал себЯ  в  этом древнем зеркале и ограничилсЯ  вопросом о
датировке  цитируемого текста. "ЏЯтый век до ђождества •ристова", -- ответил
Я, на что Њаседонио заметил, что китайский Язык с той далекой поры претерпел
множество изменений, поэтому  из всех слов притчи разве  что слово "бабочка"
сохранило четкий смысл.
     Њыслил   Њаседонио   безостановочно  и   стремительно,  но   изъЯснЯлсЯ
неторопливо; никакое чужое опровержение или согласие его не интересовало. Ћн
невозмутимо гнул свое.  ‚споминаю,  как он приписал одну  мысль  ‘ервантесу;
какой-то  нахал  заметил ему,  что  в  соответствующей  главе  "„он  Љихота"
говоритсЯ совершенно  противоположное. Њаседонио  не остановило столь легкое
препЯтствие, и он сказал: "‚полне возможно, однако все это ‘ервантес написал
длЯ  того,  чтобы  не  ссоритьсЯ  с  властЯми".  Њой  кузен  ѓильермо  •уан,
обучавшийсЯ  в Њорском  училище ђио-‘антьЯго, пришел  к Њаседонио в гости, и
тот предположил, что  в заведении, где столько провинциалов, много играют на
гитаре. Њой кузен ответил, что живет там уже несколько месЯцев,  но не знает
никого,  кто  умел  бы  играть;  Њаседонио   выслушал  его  возражение,  как
выслушивают  согласие,  и  сказал  мне  тоном  человека,  дополнЯющего  одно
утверждение другим: "‚от видишь, крупный центр игры на гитаре".
     Ѓездушие  вынуждает  нас  предполагать,  что  люди  созданы  по  нашему
подобию; Њаседонио ”ернандес совершал  благородную ошибку, предполагаЯ,  что
окружающие одного с ним интеллектуального уровнЯ.  Џрежде всего таковыми  он
считал аргентинцев,  составлЯвших, Ясное  дело, его постоЯнных собеседников.
Ћднажды  моЯ мать обвинила его в том, что он был -- или  до сих пор остаетсЯ
-- сторонником  всех  многочисленных  и  сменЯвших  друг  друга  президентов
ђеспублики. Џодобное непостоЯнство,  вынуждавшее  его менЯть культ €ригойена
на культ “рибуру,  коренилось в убеждении, что Ѓуэнос-Ђйрес не ошибаетсЯ. Ћн
восхищалсЯ, -- разумеетсЯ, не читаЯ, -- •осе Љесадой или ќнрике ‹арретой, по
той простой и достаточной причине, что ими восхищались все. Џредубеждение ко
всему аргентинскому подсказало  ему, что  “намуно и прочие испанцы принЯлись
думать оттого, что знали: их будут читать в Ѓуэнос-Ђйресе. Ћн любил ‹угонеса
и  ценил его литературный  дар, был его близким другом, но однажды поспорил,
что напишет статью,  где выскажет свое недоумение, как  это ‹угонес, человек
начитанный  и  бесспорно  талантливый,  никогда  не  занималсЯ  творчеством.
"Ћтчего бы ему не сочинить стихотворение?" -- спрашивал он.
     Њаседонио  превосходно владел искусством  безделиЯ и одиночества.  Ќас,
аргентинцев,  кочеваЯ  жизнь  на   почти  безлюдных  просторах  приучила   к
одиночеству  без  скуки; телевидение, телефон и -- почему бы и нет -- чтение
виновны в  том, что этот ценный дар мы терЯем. Њаседонио часами мог сидеть в
одиночестве, в полном бездействии. Ћдна слишком известнаЯ книга рассказывает
о  человеке  одиноком,  который ждет; Њаседонио был одинок и ничего не ждал,
покорно  предоставив себЯ  мерному  времени.  Ћн  приучил  свои  чувства  не
реагировать  на   мерзости  и  растЯгивать   любое  удовольствие  --  аромат
английского табака, крепкого мате,  а  может, и  какую-нибудь  книгу, скажем
"Њир   как   волЯ   и   представление",   помнитсЯ,   в  испанском  издании.
ЋбстоЯтельства приводили его в убогие комнаты пансионатов Ћнсе  или квартала
’рибуналес, вовсе без  окон  или  с  одним окном,  выходЯщим на  затопленный
патио; Я открывал дверь и видел  Њаседонио, сидЯщего на кровати или на стуле
задом наперед. Љазалось, он  часами не  двигалсЯ  и  не ощущал  застойного с
мертвечиной  запаха ,  помещениЯ.  Ѓольшего  мерзлЯка Я  не знал.  Ћбычно он
прикрывалсЯ  полотенцем,  свисающим на  плечи  и грудь,  как  у арабов;  это
сооружение венчала то водительскаЯ  кепка, то чернаЯ соломеннаЯ шлЯпа (как у
закутанных гаучо с некоторых литографий). Ћн любил  говорить о  "термическом
уюте";  на практике этот  уют достигалсЯ с  помощью трех спичек, которые  он
времЯ от времени зажигал и, сложив веером, подносил к животу. ‘толь условным
и ничтожным обогревом руководила  леваЯ рука; жест  правой  выражал гипотезу
эстетического   или  метафизического   толка.  ЃоЯзнь  опасных   осложнений,
вызванных резким охлаждением, подсказала ему удобство спать одетым зимой. Ћн
считал, что борода обеспечивает постоЯнную температуру и естественным  путем
предохранЯет  зубы  от  боли. Ћн  интересовалсЯ диетой и  сластЯми.  Ћднажды
вечером  он  долго  спорил о  соответствующих  преимуществах  и  недостатках
пирожного меренге и миндального кренделЯ; после подробных и
     беспристрастных   теоретических   выкладок  он   высказалсЯ   в  пользу
креольской кондитерской  и вытащил из-под кровати запыленный чемодан. ‚месте
с   рукописЯми,   травкой   и   табаком   из   чемодана  были  эксгумированы
трудноопознаваемые останки того, что  в свое времЯ было миндальным кренделем
или  пирожным  меренге,  которые  он  принЯлсЯ  настойчиво  нам  предлагать.
Џодобные истории рискуют показатьсЯ комичными;  когда-то и нам они  казались
комичными, и мы повторЯли их, может, даже несколько преувеличиваЯ, нисколько
при этом не ущемлЯЯ нашей почтительности к Њаседонио. џ не хочу, чтобы о нем
что-нибудь  забылось.  џ  отвлекаюсь  на  все эти никчемные подробности, ибо
по-прежнему верю, что их центральным  персонажем был самый необычный человек
из всех, кого Я знал. Ѓесспорно, то же самое произошло у Ѓосуэлла с ‘эмюэлом
„жонсоном.
     ’ворчество  не  было  целью  Њаседонио  ”ернандеса. Ћн  жил (как  никто
другой),  чтобы мыслить.  …жедневно, словно пловец -- сильному  течению,  он
доверЯл  себЯ  сюрпризам  и  превратностЯм  мысли, поэтому способ  мышлениЯ,
называемый письмом, не вызывал  у него ни малейших усилий. Ћн записывал свои
размышлениЯ  с  той  же  легкостью, с какой  размышлЯл  в одиночестве  своей
комнаты или в суете кофейни.  Љаллиграфическим  почерком  эпохи, не  знавшей
пишущих  машинок  и  считавшей  красивый почерк  частью  хороших  манер,  он
заполнЯл  страницу  за  страницей.  …го  случайные  письма   были  не  менее
талантливы и  щедры, нежели то, что предполагалось  длЯ печати,  и, пожалуй,
превосходили в изЯществе. Њаседонио  ни во что не ставил  письменное  слово;
поменЯв  жилье,  он не  перевозил  за  собой  рукописей, метафизических  или
литературных трудов,  стопкой лежащих на  столе и заполнЯвших шкафы и Ящики.
Џоэтому  многое  было утрачено,  вероЯтно, невосполнимо.  ‚споминаю,  как  Я
упрекнул  его в таком небрежении; он ответил, мол,  полагать, будто мы можем
потерЯть что-либо, --  это гордынЯ, ибо разум человеческий столь беден,  что
обречен  открывать, терЯть  и  открывать заново одни  и те  же вещи.  „ругаЯ
причина легкости его  письма  --  неисправимое пренебрежение аллитерацией  и
благозвучием.   џ  не  читатель  "звучаниЯ",   --   заЯвил  он  однажды;   а
просодические страсти ‹угонеса или „арио и вовсе казались  ему бессмыслицей.
Ћн считал,  что  поэзиЯ  заключена в  образах,  идеЯх  либо  в  эстетическом
оправдании  ‚селенной;  спустЯ много  лет, Я подозреваю, что  ее суть  --  в
интонации, в определенном дыхании фразы. Њаседонио искал  музыку в музыке, а
не в  лексике. ‘казанное не  означает, что  в его текстах (и прежде  всего в
прозе)  мы  не  почувствуем  нечаЯнной  музыки,  сходной  с  каденциЯми  его
собственного  голоса.  Њаседонио  требовал,  чтобы  все  герои  романа  были
нравственно  безупречны;  наша эпоха предлагает противоположное решение,  за
единственным и очень порЯдочным исключением оу, изобретателЯ и изготовителЯ
героев и свЯтых.
     ‡а   улыбкой  благожелательства  и  некоторой  отрешенностью  Њаседонио
пульсировал страх -- страх боли  и смерти.  Џоследний привел его к отрицанию
џ,  чтобы не  было  џ,  которому умирать;  первый  --  к  отрицанию  сильных
физических болей. Ћн  пыталсЯ  убедить себЯ и нас,  что организм человека не
может чувствовать сильное наслаждение, следовательно, и сильную боль.  Њы  с
‹атуром  слышали  от  него  такую  красочную  метафору:  "‚  мире,  где  все
удовольствиЯ -- игрушки из магазина, боли  не  могут быть орудиЯми кузнеца".
Ѓесполезно было возражать,  что удовольствиЯ  не всегда игрушечные и  вообще
мир не  обЯзательно  симметричен.  —тобы  не  попасть  под  щипцы  дантиста,
Њаседонио  нередко практиковал  упрЯмый метод  непрерывно  расшатывать  себе
зубы;  левой  рукой  он прикрывалсЯ, как ширмой, а  правой дергал.  Ќе знаю,
увенчалсЯ  ли  успехом  этот многодневный  и  многолетний  труд. Љогда  люди
ожидают боли,  они инстинктивно пытаютсЯ о  ней не думать; Њаседонио  считал
иначе -- мы должны вообразить боль и все с ней свЯзанное, дабы не испугатьсЯ
ее   в   действительности.  ’ак,   нужно  было  представить  себе  приемную,
открывающуюсЯ  дверь,  приветствие,  врачебное  кресло,  инструменты,  запах
анестезии,  мЯгкую воду, зажимы, лампу, укол иглы  и завершающее извлечение.
ќти воображаемые  приготовлениЯ задумывались как совершенные, не оставлЯющие
даже лазейки непредвиденным обстоЯтельствам; Њаседонио так их и не закончил.
Ѓыть может,  его метод представлЯл собой не что иное,  как способ  оправдать
чудовищные образы,  его преследующие. …го интересовала  механика славы, а не
ее стЯжание. ѓод или  два  крЯду он развлекалсЯ с грандиозным и  пространным
проектом стать президентом  ђеспублики. Њногие хотЯт открыть табачную лавку,
и  почти  никто -- стать  президентом; из  этой национальной черты Њаседонио
вывел,  что  стать  президентом  легче,  чем открыть  лавку.  Љто-то  из нас
заметил, что не менее справедливым
     будет  и  другой  вывод: открыть  табачную  лавку  труднее,  чем  стать
президентом; Њаседонио  с серьезным видом  согласилсЯ. ѓлавное (повторЯл он)
-- это реклама имени. ‘отрудничать в приложении к одной из больших газет  --
дело   нетрудное,  однако  реклама,  достигнутаЯ  таким   способом,  рискует
оказатьсЯ столь же  пошлой, как •улио „антас или сигареты "43". ‡акрастьсЯ в
сознание людей следовало  более тонким и загадочным образом. Њаседонио решил
воспользоватьсЯ своим удивительным именем; моЯ сестра и некоторые ее подруги
писали имЯ Њаседонио на обрывках бумаги или открытках  и заботливо  забывали
их в кондитерских, в трамваЯх, у  ворот, в прихожих  домов  и в синематеках.
„ругой  уловкой  было благорасположение иностранных  обществ; с мечтательной
серьезностью Њаседонио рассказывал, как он оставил в Ќемецком клубе неполный
том опенгауэра со своей подписью и карандашными маргиналиЯми. €з этих в той
или  иной  мере призрачных  замыслов, с  исполнением  которых  не  следовало
спешить, ибо двигатьсЯ нужно было с величайшей осторожностью, возникла  идеЯ
грандиозного  фантастического  романа,  происходЯщего  в  Ѓуэнос-Ђйресе,  за
который мы все  вместе и  принЯлись. (…сли памЯть не изменЯет,  •улио  ‘есар
„абове до сих пор хранит рукопись начальных глав; мы могли бы его закончить,
но  Њаседонио  все тЯнул,  поскольку  ему  больше  нравилось  говорить,  чем
воплощать.)  ђоман   называлсЯ   "—еловек,   который   будет   президентом";
действующие лица -- друзьЯ Њаседонио; на последней странице читателЯ ожидало
открытие, что авторы книги -- протагонист Њаседонио ”ернандес, братьЯ „абове
и  •орхе ‹уис  Ѓорхес, покончивший с  собой в  конце девЯтой главы,  а также
Љарлос Џерес ђуис,  участник беспримерных авантюр с радугой.  ‚ произведении
переплетались два сюжета: первый, очевидный, -- забавнаЯ кампаниЯ Њаседонио,
метЯщего  на  пост президента  ђеспублики; второй,  тайный, -- заговор  ложи
миллионеров  --  неврастеников,  а может,  и  умалишенных,  направленный  на
достижение той же цели. Ћни решают  подорвать сопротивление народа с помощью
рЯда   последовательных,   причинЯющих   неудобства   нововведений.   Џервое
(возникшее в  романе) -- автоматические сахарницы, которые на  самом деле не
позволЯют подсластить кофе. ‡а ним следуют другие: двойнаЯ перьеваЯ ручка  с
пером на каждом конце, грозЯщаЯ выколоть глаза; крутые лестницы,  не имеющие
и двух одинаковых ступе-
     нек;  горЯчо   рекомендованнаЯ  расческа-наваха,  оставлЯющаЯ  вас  без
пальцев;  инструменты,  изготовленные из сплава  двух несовместимых ве