        €ван Ђлексеевич Ѓунин. ’емные аллеи

---------------------------------------------------------------
 Ћригинал этого текста расположен в библиотеке Ћлега Ђристова
 http://www.chat.ru/~ellib/ і http://www.chat.ru/~ellib/
---------------------------------------------------------------

        ‘одержание

     I
     ’емные аллеи
     Љавказ
     Ѓаллада
     ‘тепа
     Њуза
     Џоздний час

     II
     ђусЯ
     Љрасавица
     „урочка
     Ђнтигона
     ‘марагд
     ‚олки
     ‚изитные карточки
     ‡ойка и ‚алериЯ
     ’анЯ
     ‚ Џариже
     ѓалЯ ѓанскаЯ
     ѓенрих
     Ќатали

     III
     ‚ одной знакомой улице
     ђечной трактир
     Љума
     Ќачало
     "„убки"
     "Њадрид"
     ‚торой кофейник
     •олоднаЯ осень
     Џароход "‘аратов"
     ‚орон
     Љамарг
     ‘то рупий
     Њесть
     Љачели
     —истый понедельник
     —асовнЯ
     ‚есной, в €удее
     Ќочлег


         * I * 

        ’…ЊЌ›… Ђ‹‹…€

     ‚  холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских
дорог, залитой дождЯми и изрезанной многими черными колеЯми,  к
длинной  избе,  в  одной  свЯзи  которой была казеннаЯ почтоваЯ
станциЯ, а в другой частнаЯ горница, где можно  было  отдохнуть
или  переночевать,  пообедать  или  спросить  самовар, подкатил
закиданный  грЯзью  тарантас  с  полуподнЯтым  верхом,   тройка
довольно простых лошадей с подвЯзанными от слЯкоти хвостами. Ќа
козлах  тарантаса  сидел  крепкий  мужик  в  туго  подпоЯсанном
армЯке, серьезный и  темноликий,  с  редкой  смолЯной  бородой,
похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик
военный  в  большом  картузе  и  в  николаевской серой шинели с
бобровым стоЯчим  воротником,  еще  чернобровый,  но  с  белыми
усами, которые соединЯлись с такими же бакенбардами; подбородок
у  него  был  пробрит  и  всЯ  наружность  имела  то сходство с
Ђлександром II, которое столь распространено было среди военных
в пору его царствованиЯ; взглЯд был тоже вопрошающий, строгий и
вместе с тем усталый.
     Љогда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном
сапоге с ровным голенищем  и,  придерживаЯ  руками  в  замшевых
перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
     -- Ќалево,  ваше  превосходительство,  --  грубо крикнул с
козел кучер, и  он,  слегка  нагнувшись  на  пороге  от  своего
высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
     ‚  горнице  было  тепло,  сухо и опрЯтно: новый золотистый
образ в левом углу, под ним покрытый чистой  суровой  скатертью
стол,  за столом чисто вымытые лавки; кухоннаЯ печь, занимавшаЯ
дальний правый угол, ново  белела  мелом;  ближе  стоЯло  нечто
вроде  тахты,  покрытой  пегими попонами, упиравшейсЯ отвалом в
бок  печи;  из-за  печной  заслонки  сладко   пахло   щами   --
разварившейсЯ капустой, говЯдиной и лавровым листом.
     Џриезжий сбросил на лавку шинель и оказалсЯ еще стройнее в
одном  мундире  и  в  сапогах, потом снЯл перчатки и картуз и с
усталым видом провел бледной худой рукой  по  голове  --  седые
волосы   его   с   начесами  на  висках  к  углам  глаз  слегка
курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило
кое-где мелкие следы оспы. ‚  горнице  никого  не  было,  и  он
неприЯзненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
     -- ќй, кто там!
     ’отчас  вслед  за  тем  в горницу вошла темноволосаЯ, тоже
черноброваЯ и тоже еще красиваЯ не по возрасту женщина, похожаЯ
на пожилую цыганку, с темным пушком на  верхней  губе  и  вдоль
щек,  легкаЯ на ходу, но полнаЯ, с большими грудЯми под красной
кофточкой, с треугольным, как  у  гусыни,  животом  под  черной
шерстЯной юбкой.
     -- „обро  пожаловать,  ваше превосходительство, -- сказала
она. -- Џокушать изволите или самовар прикажете?
     Џриезжий мельком глЯнул на ее округлые плечи и  на  легкие
ноги   в  красных  поношенных  татарских  туфлЯх  и  отрывисто,
невнимательно ответил:
     -- ‘амовар. •озЯйка тут или служишь?
     -- •озЯйка, ваше превосходительство.
     -- ‘ама, значит, держишь?
     -- ’ак точно. ‘ама.
     -- —то ж так? ‚дова, что ли, что сама ведешь дело?
     -- Ќе вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь
жить. € хозЯйствовать Я люблю.
     -- ’ак, так. ќто хорошо. € как чисто, приЯтно у тебЯ.
     †енщина все времЯ пытливо смотрела на него, слегка щурЯсь.
     -- € чистоту люблю, -- ответила она. -- ‚едь при  господах
выросла,   как   не   уметь   прилично  себЯ  держать,  Ќиколай
Ђлексеевич.
     Ћн быстро выпрЯмилсЯ, раскрыл глаза и покраснел.
     -- Ќадежда! ’ы? -- сказал он торопливо.
     -- џ, Ќиколай Ђлексеевич, -- ответила она.
     -- Ѓоже мой, боже мой, -- сказал он, садЯсь на лавку  и  в
упор  глЯдЯ  на  нее. -- Љто бы мог подумать! ‘колько лет мы не
видались? ‹ет тридцать пЯть?
     -- ’ридцать, Ќиколай Ђлексеевич. Њне сейчас сорок  восемь,
а вам под шестьдесЯт, думаю?
     -- ‚роде этого... Ѓоже мой, как странно!
     -- —то странно, сударь?
     -- Ќо все, все... Љак ты не понимаешь!
     “сталость   и   рассеЯнность   его  исчезли,  он  встал  и
решительно заходил по горнице, глЯдЯ в пол.  Џотом  остановилсЯ
и, краснеЯ сквозь седину, стал говорить:
     -- Ќичего  не  знаю  о  тебе  с тех самых пор. Љак ты сюда
попала? Џочему не осталась при господах?
     -- Њне господа вскоре после вас вольную дали.
     -- Ђ где жила потом?
     -- „олго рассказывать, сударь.
     -- ‡амужем, говоришь, не была?
     -- Ќет, не была.
     -- Џочему? Џри такой красоте, которую ты имела?
     -- Ќе могла Я этого сделать.
     -- Ћтчего не могла? —то ты хочешь сказать?
     -- —то ж тут объЯснЯть. Ќебось, помните, как Я вас любила.
     Ћн покраснел до слез и, нахмурЯсь, опЯть зашагал.
     -- ‚се проходит, мой друг, -- забормотал  он.  --  ‹юбовь,
молодость  --  все, все. €сториЯ пошлаЯ, обыкновеннаЯ. ‘ годами
все проходит. Љак  это  сказано  в  книге  €ова?  "Љак  о  воде
протекшей будешь вспоминать".
     -- —то  кому  бог  дает,  Ќиколай  Ђлексеевич. Њолодость у
всЯкого проходит, а любовь -- другое дело.
     Ћн поднЯл голову и, остановЯсь, болезненно усмехнулсЯ:
     -- ‚едь не могла же ты любить менЯ весь век!
     -- ‡начит, могла. ‘колько ни проходило времени, все  одним
жила.  ‡нала,  что  давно  вас нет прежнего, что длЯ вас словно
ничего и не было,  а  вот...  Џоздно  теперь  укорЯть,  а  ведь
правда,  очень  бессердечно  вы  менЯ бросили, -- сколько раз Я
хотела руки на себЯ наложить от обиды от одной,  уж  не  говорЯ
обо  всем  прочем. ‚едь было времЯ, Ќиколай Ђлексеевич, когда Я
вас Ќиколенькой звала, а вы менЯ -- помните как?  €  все  стихи
мне изволили читать про всЯкие "темные аллеи", -- прибавила она
с недоброй улыбкой.
     -- Ђх, как хороша ты была! -- сказал он, качаЯ головой. --
Љак горЯча,  как  прекрасна!  Љакой стан, какие глаза! Џомнишь,
как на тебЯ все заглЯдывались?
     -- Џомню, сударь. Ѓыли и вы отменно хороши. € ведь это вам
отдала Я свою красоту, свою горЯчку. Љак же можно такое забыть.
     -- Ђ! ‚се проходит. ‚се забываетсЯ.
     -- ‚се проходит, да не все забываетсЯ.
     -- “ходи, -- сказал он, отворачиваЯсь и подходЯ к окну. --
“ходи, пожалуйста.
     €, вынув платок  и  прижав  его  к  глазам,  скороговоркой
прибавил:
     -- ‹ишь бы бог менЯ простил. Ђ ты, видно, простила.
     Ћна подошла к двери и приостановилась:
     -- Ќет,  Ќиколай Ђлексеевич, не простила. ђаз разговор наш
коснулсЯ до наших чувств, скажу прЯмо: простить Я  вас  никогда
не  могла.  Љак  не было у менЯ ничего дороже вас на свете в ту
пору, так и потом не было. Ћттого-то и простить мне вас нельзЯ.
Ќу, да что вспоминать, мертвых с погоста не носЯт.
     -- „а, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, -- ответил
он, отходЯ от окна уже со строгим лицом. --  Ћдно  тебе  скажу:
никогда  Я  не  был  счастлив  в  жизни,  не думай, пожалуйста.
€звини, что, может  быть,  задеваю  твое  самолюбие,  но  скажу
откровенно,  --  жену  Я  без памЯти любил. Ђ изменила, бросила
менЯ еще оскорбительней, чем Я тебЯ. ‘ына обожал, -- пока  рос,
каких  только надежд на него не возлагал! Ђ вышел негодЯй, мот,
наглец, без сердца, без чести, без совести... ‚прочем, все  это
тоже  самаЯ  обыкновеннаЯ,  пошлаЯ историЯ. Ѓудь здорова, милый
друг. „умаю, что и Я потерЯл в тебе самое дорогое, что  имел  в
жизни.
     Ћна подошла и поцеловала у пего руку, он поцеловал у нее.
     -- Џрикажи подавать...
     Љогда  поехали  дальше, он хмуро думал: "„а, как прелестна
была! ‚олшебно прекрасна!" ‘о стыдом вспоминал  свои  последние
слова  и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдилсЯ своего
стыда. "ђазве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?"
     Љ закату проглЯнуло бледное солнце. Ључер гнал рысцой, все
менЯЯ черные колеи, выбираЯ менее грЯзные и тоже что-то  думал.
Ќаконец сказал с серьезной грубостью:
     -- Ђ она, ваше превосходительство, все глЯдела в окно, как
мы уезжали. ‚ерно, давно изволите знать ее?
     -- „авно, Љлим.
     -- Ѓаба  -- ума палата. € все, говорЯт, богатеет. „еньги в
рост дает.
     -- ќто ничего не значит.
     -- Љак не значит! Љому ж не хочетсЯ получше пожить! …сли с
совестью давать, худого мало. € она,  говорЯт,  справедлива  на
это. Ќо крута! Ќе отдал вовремЯ -- пенЯй на себЯ.
     -- „а, да, пенЯй на себЯ... ЏогонЯй, пожалуйста, как бы не
опоздать нам к поезду...
     Ќизкое  солнце  желто светило на пустые полЯ, лошади ровно
шлепали по лужам. Ћн  глЯдел  на  мелькавшие  подковы,  сдвинув
черные брови, и думал:
     "„а,  пенЯй  на  себЯ.  „а,  конечно,  лучшие минуты. € не
лучшие, а истинно волшебные! "Љругом шиповник алый цвел, стоЯли
темных лип аллеи..." Ќо, боже мой, что же было бы дальше?  —то,
если  бы  Я  не  бросил  ее?  Љакой вздор! ќта самаЯ Ќадежда не
содержательница постоЯлой горницы, а моЯ  жена,  хозЯйка  моего
петербургского дома, мать моих детей?"
     €, закрываЯ глаза, качал головой.
     20 октЯбрЯ 1938


        ЉЂ‚ЉЂ‡

     Џриехав  в  Њоскву,  Я  воровски  остановилсЯ в незаметных
номерах в переулке возле Ђрбата и жил  томительно,  затворником
-- от  свиданиЯ  до  свиданиЯ с нею. Ѓыла она у менЯ за эти дни
всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:
     -- џ только на одну минуту...
     Ћна   была   бледна    прекрасной    бледностью    любЯщей
взволнованной  женщины,  голос  у  нее срывалсЯ, и то, как она,
бросив куда попало зонтик, спешила  поднЯть  вуальку  и  обнЯть
менЯ, потрЯсало менЯ жалостью и восторгом.
     -- Њне   кажетсЯ,  --  говорила  она,  --  что  он  что-то
подозревает, что он даже знает что-то, -- может быть,  прочитал
какое-нибудь  ваше  письмо,  подобрал  ключ  к моему столу... џ
думаю, что он на все способен  при  его  жестоком,  самолюбивом
характере.  ђаз  он  мне  прЯмо  сказал:  "џ  ни  перед  чем не
остановлюсь, защищаЯ свою честь, честь мужа и офицера!"  ’еперь
он  почему-то  следит  буквально за каждым моим шагом, и, чтобы
наш план удалсЯ,  Я  должна  быть  страшно  осторожна.  Ћн  уже
согласен  отпустить  менЯ, так внушила Я ему, что умру, если не
увижу юга, морЯ, но, ради бога, будьте терпеливы!
     Џлан наш был дерзок: уехать в одном и  том  же  поезде  на
кавказское  побережье и прожить там в каком-нибудь совсем диком
месте три-четыре недели. џ знал  это  побережье,  жил  когда-то
некоторое  времЯ  возле  ‘очи,  -- молодой, одинокий, -- на всю
жизнь запомнил те осенние  вечера  среди  черных  кипарисов,  у
холодных  серых  волн...  €  она  бледнела, когда Я говорил: "Ђ
теперь Я там буду с тобой, в горных  джунглЯх,  у  тропического
морЯ..." ‚ осуществление нашего плана мы не верили до последней
минуты -- слишком великим счастьем казалось нам это.

     ‚  Њоскве  шли холодные дожди, похоже было на то, что лето
уже прошло и не вернетсЯ, было грЯзно, сумрачно, улицы мокро  и
черно   блестели   раскрытыми  зонтами  прохожих  и  поднЯтыми,
дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. €  был  темный,
отвратительный вечер, когда Я ехал на вокзал, все внутри у менЯ
замирало  от  тревоги  и  холода.  Џо  вокзалу и по платформе Я
пробежал бегом,  надвинув  на  глаза  шлЯпу  и  уткнув  лицо  в
воротник пальто.
     ‚   маленьком  купе  первого  класса,  которое  Я  заказал
заранее, шумно лил дождь по крыше. џ  немедлЯ  опустил  оконную
занавеску  и,  как только носильщик, обтираЯ мокрую руку о свой
белый фартук, взЯл на чай и вышел, на замок запер дверь.  Џотом
чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводЯ глаз с разнообразной
толпы,  взад  и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном
свете вокзальных фонарей. Њы условились, что Я приеду на вокзал
как можно раньше, а она как можно позже, чтобы  мне  как-нибудь
не  столкнутьсЯ  с ней и с ним на платформе. ’еперь им уже пора
было быть. џ смотрел все напрЯженнее -- их все не было.  “дарил
второй  звонок  --  Я  похолодел  от  страха: опоздала или он в
последнюю минуту вдруг не пустил ее! Ќо тотчас вслед за тем был
поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью
и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко  шагаЯ,  держал
ее  под  руку.  џ отшатнулсЯ от окна, упал в угол дивана. ђЯдом
был  вагон  второго  класса  --  Я  мысленно  видел,   как   он
хозЯйственно вошел в него вместе с нею, оглЯнулсЯ, -- хорошо ли
устроил  ее носильщик, -- и снЯл перчатку, снЯл картуз, целуЯсь
с ней, крестЯ ее... ’ретий  звонок  оглушил  менЯ,  тронувшийсЯ
поезд   поверг   в  оцепенение...  Џоезд  расходилсЯ,  мотаЯсь,
качаЯсь, потом стал нести ровно, на всех  парах...  Љондуктору,
который  проводил  ее ко мне и перенес ее вещи, Я ледЯной рукой
сунул десЯтирублевую бумажку...

     ‚ойдЯ,  она  даже  не  поцеловала  менЯ,  только  жалостно
улыбнулась, садЯсь на диван и снимаЯ, отцеплЯЯ от волос шлЯпку.
     -- џ совсем не могла обедать, -- сказала она. -- џ думала,
что не  выдержу эту страшную роль до конца. € ужасно хочу пить.
„ай мне нарзану, -- сказала она, в первый раз говорЯ мне  "ты".
-- џ  убеждена,  что  он  поедет  вслед за мною. џ дала ему два
адреса, ѓеленджик и  ѓагры.  Ќу  вот,  он  и  будет  днЯ  через
три-четыре  в ѓеленджике... Ќо Ѓог с ним, лучше смерть, чем эти
муки...

     “тром, когда Я вышел  в  коридор,  в  нем  было  солнечно,
душно,  из  уборных  пахло мылом, одеколоном и всем, чем пахнет
людный вагон утром. ‡а мутными от пыли и нагретыми  окнами  шла
ровнаЯ  выжженнаЯ  степь,  видны  были  пыльные широкие дороги,
арбы,  влекомые  волами,  мелькали  железнодорожные   будки   с
канареечными   кругами   подсолнечников   и  алыми  мальвами  в
палисадниках... „альше пошел безграничный простор нагих  равнин
с  курганами  и  могильниками,  нестерпимое сухое солнце, небо,
подобное  пыльной  туче,   потом   призраки   первых   гор   на
горизонте...

     €з   ѓеленджика  и  ѓагр  она  послала  ему  по  открытке,
написала, что еще не знает, где останетсЯ.
     Џотом мы спустились вдоль берега к югу.

     Њы нашли место первобытное,  заросшее  чинаровыми  лесами,
цветущими кустарниками, красным деревом, магнолиЯми, гранатами,
среди которых поднимались веерные пальмы, чернели кипарисы...
     џ  просыпалсЯ  рано  и, пока она спала, до чаЯ, который мы
пили часов в семь, шел по холмам в лесные чащи. ѓорЯчее  солнце
было  уже  сильно,  чисто и радостно. ‚ лесах лазурно светилсЯ,
расходилсЯ  и  таЯл  душистый  туман,  за  дальними   лесистыми
вершинами  сиЯла  предвечнаЯ  белизна  снежных  гор...  Ќазад Я
проходил по знойному и пахнущему из труб горЯщим кизЯком базару
нашей деревни: там кипела торговлЯ, было тесно  от  народа,  от
верховых  лошадей  и  осликов,  --  по утрам съезжалось туда на
базар  множество  разноплеменных  горцев,  --   плавно   ходили
черкешенки  в  черных  длинных  до  земли  одеждах,  в  красных
чувЯках, с закутанными во что-то черное  головами,  с  быстрыми
птичьими   взглЯдами,   мелькавшими   порой  из  этой  траурной
закутанности.
     Џотом мы уходили на берег, всегда совсем пустой,  купались
и  лежали  на  солнце до самого завтрака. Џосле завтрака -- все
жареннаЯ на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты -- в знойном
сумраке нашей  хижины  под  черепичной  крышей  тЯнулись  через
сквозные ставни горЯчие, веселые полосы света.
     Љогда  жар  спадал и мы открывали окно, часть морЯ, виднаЯ
из него между кипарисов, стоЯвших на скате под нами, имела цвет
фиалки и лежала так ровно, мирно,  что,  казалось,  никогда  не
будет конца этому покою, этой красоте.
     Ќа закате часто громоздились за морем удивительные облака;
они пылали  так  великолепно,  что она порой ложилась на тахту,
закрывала лицо газовым шарфом и плакала: еще две, три недели --
и опЯть Њосква!
     Ќочи были  теплы  и  непроглЯдны,  в  черной  тьме  плыли,
мерцали,  светили  топазовым  светом огненные мухи, стеклЯнными
колокольчиками звенели древесные лЯгушки. Љогда глаз привыкал к
темноте, выступали вверху звезды и  гребни  гор,  над  деревней
вырисовывались деревьЯ, которых мы не замечали днем. € всю ночь
слышалсЯ  оттуда,  из духана, глухой стук в барабан и горловой,
заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто  все  одной  и
той же бесконечной песни.
     Ќедалеко от нас, в прибрежном овраге, спускавшемсЯ из лесу
к морю,  быстро  прыгала по каменистому ложу мелкаЯ, прозрачнаЯ
речка. Љак чудесно дробилсЯ, кипел ее блеск в тот  таинственный
час,  когда  из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо,
пристально смотрела позднЯЯ луна!
     €ногда по ночам  надвигались  с  гор  страшные  тучи,  шла
злобнаЯ  бурЯ,  в  шумной  гробовой  черноте  лесов  то  и дело
разверзались  волшебные  зеленые  бездны  и   раскалывались   в
небесных   высотах   допотопные  удары  грома.  ’огда  в  лесах
просыпались и мЯукали орлЯта, ревел  барс,  тЯвкали  чекалки...
ђаз  к  нашему освещенному окну сбежалась целаЯ стаЯ их, -- они
всегда сбегаютсЯ в такие ночи к жилью, --  мы  открыли  окно  и
смотрели  на  них  сверху,  а они стоЯли под блестЯщим ливнем и
тЯвкали, просились к нам... Ћна радостно плакала, глЯдЯ на них.

     Ћн искал ее в ѓеленджике, в ѓаграх, в ‘очи. Ќа другой день
по приезде в ‘очи, он купалсЯ утром в море, потом брилсЯ, надел
чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице
на террасе ресторана, выпил бутылку  шампанского,  пил  кофе  с
шартрезом, не спеша выкурил сигару. ‚озвратЯсь в свой номер, он
лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
     12 ноЯбрЯ 1937


        ЃЂ‹‹Ђ„Ђ


     Џод   большие  зимние  праздники  был  всегда,  как  банЯ,
натоплен деревенский дом и ЯвлЯл картину странную, ибо состоЯла
она из просторных и  низких  комнат,  двери  которых  все  были
раскрыты  напролет,  -- от прихожей до диванной, находившейсЯ в
самом конце дома, --  и  блистала  в  красных  углах  восковыми
свечами и лампадами перед иконами.
     Џод  эти праздники в доме всюду мыли гладкие дубовые полы,
от  топки  скоро  сохнувшие,  а  потом  застилали  их   чистыми
попонами,  в  наилучшем  порЯдке  расставлЯли  по  своим местам
сдвинутые на времЯ работы мебели, а в углах, перед золочеными и
серебрЯными окладами икон, зажигали лампады  и  свечи,  все  же
прочие  огни  тушили. Љ этому часу уже темно синела зимнЯЯ ночь
за окнами и все расходились по своим спальным горницам. ‚  доме
водворЯлась  тогда полнаЯ тишина, благоговейный и как бы ждущий
чего-то покой, как нельзЯ более подобающий  ночному  свЯщенному
виду икон, озаренных скорбно и умилительно.
     ‡имой   гостила   иногда  в  усадьбе  странница  Њашенька,
седенькаЯ, сухенькаЯ и дробнаЯ, как девочка. € вот  только  она
одна  во  всем доме не спала в такие ночи: придЯ после ужина из
людской в прихожую и снЯв с своих  маленьких  ног  в  шерстЯных
чулках валенки, она бесшумно обходила по мЯгким попонам все эти
жаркие,  таинственно  освещенные  комнаты, всюду становилась на
колени, крестилась, кланЯлась перед иконами, а там опЯть шла  в
прихожую,  садилась на черный ларь, спокон веку стоЯвший в ней,
и вполголоса читала молитвы, псалмы или же просто говорила сама
с собой. ’ак и  узнал  Я  однажды  про  этого  "божьего  зверЯ,
господнЯ волка": услыхал, как молилась ему Њашенька.
     Њне  не спалось, Я вышел поздней ночью в зал, чтобы пройти
в диванную и взЯть там что-нибудь почитать из  книжных  шкапов.
Њашенька  не  слыхала  менЯ. Ћна что-то говорила, сидЯ в темной
прихожей. џ приостановЯсь,  прислушалсЯ.  Ћна  наизусть  читала
псалмы.
     -- “слышь,  господи,  молитву мою и внемли воплю моему, --
говорила она без всЯкого выражениЯ.  --  Ќе  будь  безмолвен  к
слезам  моим,  ибо  странник Я у тебЯ и пришлец на земле, как и
все отцы мои...
     ‘кажите богу: как страшен ты в делах твоих!
     †ивущий  под  кровом  всевышнего  под  сенью   всемогущего
покоитсЯ...  Ќа  аспида  и  василиска наступишь, попрешь льва и
дракона...
     Ќа последних словах она тихо, но  твердо  повысила  голос,
произнесла   их   убежденно:  попрешь  льва  и  дракона.  Џотом
помолчала   и,   медленно   вздохнув,   сказала   так,    точно
разговаривала с кем-то:
     -- €бо его все звери в лесу и скот на тысЯче гор...
     џ заглЯнул в прихожую: она сидела на ларе, ровно спустив с
него маленькие  ноги в шерстЯных чулках и крестом держа руки на
груди. Ћна смотрела перед собой, не видЯ  менЯ.  Џотом  поднЯла
глаза к потолку и раздельно промолвила:
     -- €  ты,  божий зверь, господень волк, моли за нас царицу
небесную.
     џ подошел и негромко сказал:
     -- Њашенька, не бойсЯ, это Я.
     Ћна уронила руки, встала, низко поклонилась:
     -- ‡дравствуйте, сударь. Ќет-с, Я не  боюсь.  —его  ж  мне
боЯтьсЯ  теперь?  ќто  в  младости  глупа  была, всего боЯлась.
’емнозрачний бес смущал.
     -- ‘Ядь, пожалуйста, -- сказал Я.
     -- Ќикак нет, -- ответила она. -- џ постою-с.
     џ положил руку на ее костлЯвое плечико с большой ключицей,
заставил ее сесть и сел с ней рЯдом.
     -- ‘иди, а то Я уйду. ‘кажи, кому это ты  молилась?  ђазве
есть такой свЯтой -- господний волк?
     Ћна опЯть хотела встать. џ опЯть удержал ее:
     -- Ђх  какаЯ  ты! Ђ еще говоришь, что не боишьсЯ ничего! џ
тебЯ спрашиваю: правда, что есть такой свЯтой?
     Ћна подумала. Џотом серьезно ответила:
     -- ‘тало быть, есть, сударь. …сть же зверь ’игр-…фрат. ђаз
в церкви написан, стало быть, есть. џ сама его видела-с.
     -- Љак видела? ѓде? Љогда?
     -- „авно, сударь, в незапамЯтный срок. Ђ где -- и  сказать
не  умею: помню одно -- мы туда трое суток ехали. Ѓыло там село
Љрутые ѓоры. џ и сама  дальнЯЯ,  --  может,  изволили  слышать:
рЯзанскаЯ,  --  а  тот  край  еще ниже будет, в ‡адонщине, и уж
какаЯ там местность грубаЯ, тому и слова не найдешь.  ’ам-то  и
была  заглазнаЯ  деревнЯ наших кнЯзей, ихнего дедушки любимаЯ.,
-- целаЯ, может, тысЯча глинЯных изб по голым буграм-косогорам,
а на самой высокой горе,  на  венце  ее,  над  рекой  Љаменной,
господский  дом,  тоже  голый  весь,  трехъЯрусный,  и  церковь
желтаЯ, колоннаЯ,  а  в  той  церкви  этот  самый  божий  волк:
посередь,  стало  быть,  плита  чугуннаЯ  над могилой кнЯзЯ, им
зарезанного, а на правом столпе -- он сам, этот волк,  во  весь
свой  рост  и  склад  написанный:  сидит в серой шубе на густом
хвосту и весь тЯнетсЯ вверх, упираетсЯ передними лапами в  земь
-- так  и  зарит  в  глаза:  ожерелок седой, остистый, толстый,
голова большаЯ,  остроухаЯ,  клыками  оскаленнаЯ,  глаза  Ярые,
кровавые,  округ  же  головы  золотое  сиЯние,  как  у свЯтых и
угодников. ‘трашно даже вспомнить такое диво  дивное!  „о  того
живой сидит глЯдит, будто вот-вот на тебЯ кинетсЯ!
     -- Џостой,  Њашенька, -- сказал Я, -- Я ничего не понимаю,
зачем же и кто этого страшного волка в церкви написал? ѓоворишь
-- он зарезал кнЯзЯ: так почему ж он свЯтой и  зачем  ему  быть
надо  кнЯжеской  могилой?  €  как ты попала туда, в это ужасное
село? ђасскажи все толком.
     € Њашенька стала рассказывать:
     -- Џопала Я, сударь, туда по той причине, что  была  тогда
крепостной девушкой, при доме наших кнЯзей прислуживала. Ѓыла Я
сирота,  родитель мой, баЯли, какой-то прохожий был, -- беглый,
скорее всего, -- незаконно обольстил мою матушку, да и  скрылсЯ
бог  весть куда, а матушка, родивши менЯ, вскорости скончалась.
Ќу и пожалели менЯ господа, взЯли с дворни в  дом,  как  только
сравнЯлось  мне  тринадцать  лет  и  приставили  на побегушки к
молодой барыне, и Я так чем-то полюбилась ей, что она  менЯ  ни
на час не отпускала от своей милости. ‚от она-то и взЯла менЯ с
собой  в войЯж, как задумал молодой кнЯзь съездить с ней в свое
дедовское наследие, в эту самую  заглазную  деревню,  в  Љрутые
ѓоры. Ѓыла та вотчина в давнем запустении, в безлюдии, -- так и
стоЯл  дом забитый, заброшенный с самой смерти дедушки, -- ну и
захотели наши молодые господа проведать ее.  Ђ  какой  страшной
смертью помер дедушка, о том всем нам было ведомо по преданию.
     ‚   зале  что-то  слегка  треснуло  и  потом  упало,  чуть
стукнуло. Њашенька скинула ноги с ларЯ и побежала  в  зал:  там
уже  пахло  гарью  от  упавшей  свечи.  Ћна замЯла еще чадивший
свечной фитиль, затоптала затлевший ворс попоны и,  вскочив  на
стул, опЯть зажгла свечу от прочих горевших свечей, воткнутых в
серебрЯные  лунки  под  иконой, и приладила ее в ту, из которой
она выпала: перевернула Ярким пламенем вниз, покапала  в  лунку
потекшим,  как горЯчий мед, воском, потом вставила, ловко снЯла
тонкими пальцами нагар с других свечей  и  опЯть  соскочила  на
пол.
     -- €шь  как весело затеплилось, -- сказала она, крестЯсь и
глЯдЯ на ожившее золото свечных огоньков.  --  €  какой  дух-то
церковный пошел!
     Џахло  сладким чадом, огоньки трепетали, лик образа древне
глЯдел из-за них в пустом кружке серебрЯного оклада. ‚ верхние,
чистые стекла окон, густо обмерзших снизу серым инеем,  чернела
ночь  и близко белели отЯгощенные снежными пластами лапы ветвей
в  палисаднике.   Њашенька   посмотрела   на   них,   еще   раз
перекрестилась и вошла опЯть в прихожую.
     -- Џочивать  вам  пора,  сударь, -- сказала она, садЯсь на
ларь и сдерживаЯ зевоту, прикрываЯ рот своей сухой  ручкой.  --
Ќочь-то уж грознаЯ стала.
     -- Џочему грознаЯ?
     -- Ђ  потому,  что  потаеннаЯ,  когда лишь алектор, петух,
по-нашему, да еще нощной вран, сова, может не  спать.  ’ут  сам
господь  землю  слушает,  самые главные звезды начинают играть,
проруби мерзнут по морЯм и рекам.
     -- Ђ что ж ты сама не спишь по ночам?
     -- € Я, сударь, сколько  надобно  сплю.  ‘тарому  человеку
много ли сна полагаетсЯ? Љак птице на ветке.
     -- Ќу, ложись, только доскажи мне про этого волка.
     -- „а  ведь  это  дело  темное,  давнее, сударь, -- может,
баллада одна.
     -- Љак ты сказала?
     -- Ѓаллада, сударь.  ’ак-то  все  наши  господа  говорили,
любили эти баллады читать. џ, бывало, слушаю -- мороз по голове
идет:

     ‚оет сыр-бор за горою,
     Њетет в белом поле,
     ‘тала вьюга-непогода,
     ‡апала дорога...

     „о чего хорошо, господи!
     -- —ем хорошо, Њашенька?
     -- ’ем и хорошо-с, что сам не знаешь чем. †утко.
     -- ‚ старину, Њашенька, все жутко было.
     -- Љак  сказать,  сударь?  Њожет,  и правда, что жутко, да
теперь-то все мило кажетсЯ. ‚едь  когда  это  было?  “ж  так-то
давно, -- все царства-государства прошли, все дубы от древности
рассыпались,  все  могилки сровнЯлись с землей. ‚от и это дело,
-- на дворне его слово в слово сказывали, а правда ли? „ело это
будто еще при великой царице было и будто оттого кнЯзь в Љрутых
ѓорах сидел, что она на него за что-то  разгневалась,  заточила
его  вдаль  от  себЯ,  и он очень лют сделалсЯ -- пуще всего на
казнь рабов своих и на любовный блуд. Ћчень еще в силе  был,  а
касательно  наружности  отлично красив и будто бы не было ни на
дворне у него, ни по деревнЯм его ни одной девушки, какую бы он
к себе, в свою сераль, на первую ночь не  требовал.  Ќу  вот  и
впал  он  в самый страшный грех: польстилсЯ даже на новобрачную
сына своего родного. ’от в Џетербурге в царской военной  службе
был, а когда нашел себе суженую, получил от родителЯ разрешение
на брак и женилсЯ, то, стало быть, приехал с новобрачной к нему
на  поклон,  в эти самые Љрутые ѓоры. Ђ он и прельстись на нее.
Џро любовь, сударь, недаром поетсЯ:
     †ар любви во всЯком царстве,
     ‹юбитсЯ земной весь круг...
     € какой же может быть грех, если  хоть  и  старый  человек
мышлит  о  любимой,  вздыхает о ней? „а ведь тут-то дело совсем
иное было, тут вроде  как  роднаЯ  дочь  была,  а  он  на  блуд
простирал алчные свои намерениЯ.
     -- Ќу и что же?
     -- Ђ то, сударь, что, заметивши такой родительский умысел,
решил  молодой кнЯзь тайком бежать. Џодговорил конюхов, задарил
их всЯчески, приказал к полночи запрЯчь тройку порезвей, вышел,
крадучись, как только заснул старый  кнЯзь,  из  родного  дома,
вывел  молодую  жену  --  и был таков. ’олько старый кнЯзь и не
думал спать: он еще с вечера все узнал  от  своих  наушников  и
немедлЯ  в  погоню  пошел.  Ќочь,  мороз несказанный, аж кольцо
округ месЯца лежит, снегов в степи выше роста человеческого,  а
ему  все  нипочем: летит, весь увешанный саблЯми и пистолетами,
верхом на коне, рЯдом со своим любимым доезжачим,  и  уж  видит
впереди  тройку с сыном. Љричит, как орел: стой, стрелЯть буду!
Ђ там не слушают, гонЯт тройку во весь дух и  пыл.  ‘тал  тогда
старый  кнЯзь  стрелЯть  в  лошадей и убил на скаку сперва одну
пристЯжную, правую, потом другую, левую, и уж  хотел  коренника
свалить, да глЯнул вбок и видит: несетсЯ на него по снегам, под
месЯцем,   великий,  небывалый  волк,  с  глазами,  как  огонь,
красными и с сиЯньем округ головы! ЉнЯзь давай палить и в него,
а он даже глазом не моргнул: вихрем нанессЯ на кнЯзЯ, прЯнул  к
нему на грудь -- и в единый миг пересек ему кадык клыком.
     -- Ђх,  какие  страсти,  Њашенька, -- сказал Я. -- €стинно
баллада!
     -- ѓрех, не смейтесь, сударь, -- ответила она. --  “  бога
всего много.
     -- Ќе   спорю,  Њашенька.  ’олько  странно  все-таки,  что
написали этого волка как раз возле  могилы  кнЯзЯ,  зарезанного
им.
     -- …го  написали,  сударь,  по собственному желанию кнЯзЯ:
его домой  еще  живого  привезли,  и  он  успел  перед  смертью
покаЯтьсЯ  и причастье принЯть, а в последний свой миг приказал
написать того волка в церкви над своей  могилой:  в  назидание,
стало  быть,  всему  потомству кнЯжескому. Љто ж его мог по тем
временам ослушатьсЯ? „а и  церковь-то  была  его  домашнЯЯ,  им
самим строеннаЯ.

                               <i>3 февралЯ 1938</i>


        ‘’…ЏЂ

     Џеред   вечером,   по   дороге  в  —ернь,  молодого  купца
Љрасильщикова захватил ливень с грозой.
     Ћн, в  чуйке  с  поднЯтым  воротом  и  глубоко  надвинутом
картузе,  с  которого  текло  струЯми,  шибко  ехал  на беговых
дрожках, сидЯ верхом возле самого щитка, крепко упершись ногами
в высоких сапогах в переднюю ось,  дергаЯ  мокрыми,  застывшими
руками  мокрые,  скользкие  ременные  вожжи,  торопЯ и без того
резвую  лошадь;  слева  от  него,   возле   переднего   колеса,
крутившегосЯ  в целом фонтане жидкой грЯзи, ровно бежал, длинно
высунув Язык, коричневый пойнтер.
     ‘перва Љрасильщиков гнал по черноземной колее вдоль шоссе,
потом,  когда  она  превратилась  в  сплошной  серый  поток   с
пузырЯми,  свернул  на шоссе, задребезжал по его мелкому щебню.
Ќи окрестных полей, ни неба уже давно не  было  видно  за  этим
потопом, пахнущим огуречной свежестью и фосфором; перед глазами
то  и  дело,  точно  знамение конца мира, ослеплЯющим рубиновым
огнем извилисто жгла сверху вниз по великой стене  туч  резкаЯ,
ветвистаЯ  молниЯ, а над головой с треском летел шипЯщий хвост,
разрывавшийсЯ вслед затем необыкновенными по своей  сокрушающей
силе  ударами.  ‹ошадь  каждый раз всЯ дергалась от них вперед,
прижимаЯ уши, собака  шла  уже  скоком...  Љрасильщиков  рос  и
училсЯ  в  Њоскве,  кончил  там университет, но, когда приезжал
летом в свою тульскую усадьбу, похожую на богатую  дачу,  любил
чувствовать  себЯ  помещиком-купцом,  вышедшим  из мужиков, пил
лафит и курил из золотого портсигара, а носил  смазные  сапоги,
косоворотку  и  поддевку,  гордилсЯ  своей  русской  статью,  и
теперь, в ливне и грохоте, чувствуЯ, как у него холодно льет  с
козырька и носа, полон был энергичного удовольствиЯ деревенской
жизни. ‚ это лето он часто вспоминал лето в прошлом году, когда
он, из-за свЯзи с одной известной актрисой, промучилсЯ в Њоскве
до  самого  июлЯ,  до  отъезда ее в Љисловодск: безделье, жара,
горЯчаЯ вонь и  зеленый  дым  от  пылающего  в  железных  чанах
асфальта  в  развороченных  улицах, завтраки в ’роицком низке с
актерами Њалого театра, тоже  собиравшимисЯ  на  Љавказ,  потом
сидение  в  кофейне  ’рамблэ,  вечером  ожиданье  ее  у  себЯ в
квартире с мебелью в чехлах, с люстрами и картинами в кисее,  с
запахом   нафталина...  ‹етние  московские  вечера  бесконечны,
темнеет только к одиннадцати, и вот ждешь, ждешь -- ее все нет.
Џотом наконец звонок -- и она, во всей своей летней нарЯдности,
и ее задыхающийсЯ голос: "Џрости, пожалуйста, весь день пластом
лежала от головной боли, совсем завЯла твоЯ  чайнаЯ  роза,  так
спешила, что лихача взЯла, голодна ужасно..."
     Љогда ливень и сотрЯсающиесЯ перекаты грома стали стихать,
отходить  и  кругом стало проЯснЯтьсЯ, впереди, влево от шоссе,
показалсЯ  знакомый  постоЯлый  двор  старика-вдовца,  мещанина
Џронина.  „о  города  оставалось  еще  двадцать  верст, -- надо
перегодить, подумал Љрасильщиков,  лошадь  всЯ  в  мыле  и  еще
неизвестно,  что  будет опЯть, ишь какаЯ чернота в ту сторону и
все еще загораетсЯ... Ќа переезде  к  постоЯлому  двору  он  на
рысЯх свернул и осадил возле деревЯнного крыльца.
     -- „ед! -- громко крикнул он. -- Џринимай гостЯ!
     Ќо окна в бревенчатом доме под железной ржавой крышей были
темны,  на  крик  никто  не  отозвалсЯ. Љрасильщиков замотал на
щиток вожжи, поднЯлсЯ  на  крыльцо  вслед  за  вскочившей  туда
грЯзной  и  мокрой  собакой,  --  вид  у нее был бешеный, глаза
блестели Ярко и бессмысленно, -- сдвинул с потного лба  картуз,
снЯл  отЯжелевшую  от воды чуйку, кинул ее на перила крыльца и,
оставшись в одной  поддевке  с  ременным  поЯсом  в  серебрЯном
наборе,  вытер  пестрое  от  грЯзных  брызг лицо и стал счищать
кнутовищем грЯзь с голенищ. „верь в  сенцы  была  отворена,  но
чувствовалось, что дом пуст. ‚ерно, скотину убирают, подумал он
и, разогнувшись, посмотрел в поле: не ехать ли дальше? ‚ечерний
воздух  был  неподвижен и сыр, с разных сторон бодро били вдали
перепела  в  отЯгченных  влагой  хлебах,  дождь  перестал,   но
надвигалась  ночь,  небо  и  землЯ угрюмо темнели, за шоссе, за
низкой чернильной грЯдой леса, еще гуще и мрачней чернела туча,
широко и зловеще вспыхивало красное  пламЯ  --  и  Љрасильщиков
шагнул  в  сенцы, нашарил в темноте дверь в горницу. Ќо горница
была темна и тиха, только где-то постукивали рублевые  часы  на
стене.  Ћн  хлопнул  дверью, повернул налево, нашарил и отворил
другую, в избу: опЯть никого,  одни  мухи  сонно  и  недовольно
загудели в жаркой темноте на потолке.
     -- Љак  подохли!  --  вслух  сказал он -- и тотчас услыхал
скорый и певучий, полудетский голос соскользнувшей в темноте  с
нар ‘тепы, дочери хозЯина:
     -- ќто   вы,  ‚асиль  ‹иксеич?  Ђ  Я  тут  одна,  стрЯпуха
поругалась с палашей и ушла домой, а папаша взЯли  работника  и
уехали  по делу в город, врЯд ли и вернутсЯ нынче... Ќапугалась
грозы до смерти, а тут,  слышу,  кто-й-то  подъехал,  еще  пуще
испугалась... ‡дравствуйте, извините менЯ, пожалуйста...
     Љрасильщиков  чиркнул  спичкой,  осветил ее черные глаза и
смуглое личико:
     -- ‡дравствуй, дурочка. џ тоже еду в город, да, вишь,  что
делаетсЯ,  заехал переждать... Ђ ты, значит, думала, разбойники
подъехали?
     ‘пичка стала догорать, но  еще  видно  было  это  смущенно
улыбающеесЯ  личико,  коралловое  ожерелье  на шейке, маленькие
груди под желтеньким ситцевым платьем... Ћна была чуть не вдвое
меньше его ростом и казалась совсем девочкой.
     -- џ сейчас  лампу  зажгу,  --  поспешно  заговорила  она,
смутЯсь еще больше от зоркого взглЯда Љрасильщикова, и кинулась
к  лампочке  над  столом.  --  ‚ас сам Ѓог послал, что бы Я тут
делала одна, -- певуче говорила она, поднЯвшись  на  цыпочки  и
неловко вытЯгиваЯ из зубчатой решетки лампочки, из ее жестЯного
кружка, стекло.
     Љрасильщиков зажег другую спичку, глЯдЯ на ее вытЯнувшуюсЯ
и изогнувшуюсЯ фигурку.
     -- Џогоди,  не  надо, -- вдруг сказал он, бросаЯ спичку, и
взЯл ее за талию. -- Џостой, повернись-ка на минутку ко мне...
     Ћна со страхом глЯнула на него через плечо, уронила руки и
повернулась. Ћн притЯнул ее  к  себе,  --  она  не  вырывалась,
только дико и удивленно откинула голову назад. Ћн сверху, прЯмо
и твердо заглЯнул сквозь сумрак в глаза ей и засмеЯлсЯ:
     -- …ще пуще испугалась?
     -- ‚асиль   ‹иксеич...  --  пробормотала  она  умолЯюще  и
потЯнулась из его рук.
     -- Џогоди. ђазве Я тебе не  нравлюсь?  ‚едь  знаю,  всегда
рада, когда Я заезжаю.
     -- ‹учше  вас  на  свете  нету,  --  выговорила она тихо и
горЯчо.
     -- Ќу вот видишь...
     Ћн длительно поцеловал ее в губы, и  руки  его  скользнули
ниже.
     -- ‚асиль  ‹иксеич...  за-ради  •риста...  ‚ы забыли, ваша
лошадь так и осталась под крыльцом... папаша заедут...  Ђх,  не
надо!
     —ерез  полчаса  он  вышел  из  избы, отвел лошадь во двор,
поставил ее под навес, снЯл с  нее  уздечку,  задал  ей  мокрой
накошенной травы из телеги, стоЯвшей посреди двора, и вернулсЯ,
глЯдЯ  на  спокойные  звезды  в  расчистившемсЯ  небе. ‚ жаркую
темноту тихой избы все еще заглЯдывали с разных сторон  слабые,
далекие  зарницы.  Ћна  лежала  на  нарах, всЯ сжавшись, уткнув
голову в  грудь,  горЯчо  наплакавшись  от  ужаса,  восторга  и
внезапности  того,  что  случилось.  Ћн  поцеловал  ее  мокрую,
соленую от слез щеку, лег навзничь и положил ее голову  к  себе
на  плечо,  правой  рукой  держа  папиросу.  Ћна лежала смирно,
молча, он, курЯ, ласково и рассеЯнно приглаживал левой рукой ее
волосы, щекотавшие ему подбородок... Џотом она  сразу  заснула.
Ћн  лежал, глЯдЯ в темноту, и самодовольно усмехалсЯ: "Ђ папаша
в город уехали..." ‚от тебе и уехали!  ‘кверно,  он  все  сразу
поймет  --  такой  сухенький  и  быстрый  старичок  в серенькой
поддевочке, борода  белоснежнаЯ,  а  густые  брови  еще  совсем
черные,  взглЯд  необыкновенно  живой, говорит, когда пьЯн, без
умолку, а все видит насквозь...
     Ћн без сна слежал до того часа, когда темнота  избы  стала
слабо  светлеть  посередине,  между  потолком и полом. Џовернув
голову, он видел зеленовато белеющий за  окнами  восток  и  уже
различал  в  сумраке  угла  над столом большой образ угодника в
церковном  облачении,  его  поднЯтую  благословлЯющую  руку   и
непреклонно грозный взглЯд. Ћн посмотрел на нее: лежит, все так
же  свернувшись, поджав ноги, все забыла во сне! ЊилаЯ и жалкаЯ
девчонка...
     Љогда в небе стало совсем светло и петух на разные  голоса
стал  орать  за  стеной,  он  сделал  движение  поднЯтьсЯ.  Ћна
вскочила  и,  полусидЯ  боком,  с   расстегнутой   грудью,   со
спутанными  волосами,  уставилась на него ничего не понимающими
глазами.
     -- ‘тепа, -- сказал он осторожно. -- Њне пора.
     -- “ж едете? -- прошептала она бессмысленно.
     € вдруг пришла в себЯ и крест-накрест ударила себЯ в грудь
руками:
     -- Људа ж вы едете? Љак же Я теперь буду без  вас?  —то  ж
мне теперь делать?
     -- ‘тепа, Я опЯть скоро приеду...
     -- „а  ведь папаша будут дома, -- как же Я вас увижу! џ бы
в лес за шоссе пришла, да как же мне отлучитьсЯ из дому?
     Ћн,  стиснув  зубы,  опрокинул  ее  навзничь.  Ћна  широко
разбросила  руки,  воскликнула  в  сладком, как бы предсмертном
отчаЯнии: "Ђх!"
     Џотом он стоЯл перед нарами, уже в поддевке, в картузе,  с
кнутом  в  руке,  спиной  к  окнам, к густому блеску только что
показавшегосЯ солнца, а она  стоЯла  на  нарах  на  коленЯх  и,
рыдаЯ,   по-детски   и   некрасиво   раскрываЯ  рот,  отрывисто
выговаривала:
     -- ‚асиль ‹иксеич... за-ради •риста... за-ради самого царЯ
небесного, возьмите менЯ замуж! џ  вам  самой  последней  рабой
буду!  “ порога вашего буду спать -- возьмите! џ бы и так к вам
ушла, да кто ж менЯ так пустит! ‚асиль ‹иксеич...
     -- ‡амолчи, -- строго  сказал  Љрасильщиков.  --  Ќа  днЯх
приеду к твоему отцу и скажу, что женюсь на тебе. ‘лышала?
     Ћна  села  на  ноги,  сразу оборвав рыданиЯ, тупо раскрыла
мокрые лучистые глаза:
     -- Џравда?
     -- Љонечно, правда.
     -- Њне на Љрещенье  уж  шестнадцатый  пошел,  --  поспешно
сказала она.
     -- Ќу вот, значит, через полгода и венчатьсЯ можно...
     ‚оротЯсь домой, он тотчас стал собиратьсЯ и к вечеру уехал
на тройке  на  железную  дорогу.  —ерез  два  днЯ  он был уже в
Љисловодске.
     5 октЯбрЯ 1938


        Њ“‡Ђ

     џ был тогда уже не первой молодости,  но  вздумал  учитьсЯ
живописи,  --  у  менЯ  всегда была страсть к ней, -- и, бросив
свое имение в ’амбовской губернии, провел зиму в  Њоскве:  брал
уроки  у  одного  бездарного, но довольно известного художника,
неопрЯтного  толстЯка,  отлично  усвоившего   себе   все,   что
полагаетсЯ: длинные волосы, крупными сальными кудрЯми закинутые
назад, трубка в зубах, бархатнаЯ гранатоваЯ куртка, на башмаках
грЯзно-серые  гетры, -- Я их особенно ненавидел, -- небрежность
в обращении, снисходительное поглЯдывание прищуренными  глазами
на работу ученика и это как бы про себЯ:
     -- ‡анЯтно, занЯтно... Ќесомненные успехи...
     †ил  Я  на  Ђрбате,  рЯдом с ресторано