 с каким-нибудь дальним и бездомным родственником. Ѓыл
он с виду прост  и  добр,  услужлив  и  неразговорчив,  хотЯ  с
большой  готовностью  отзывалсЯ  на  всЯкое слово, обращенное к
нему.
     Џациентам „анилевского отворЯла дверь  пожилаЯ  женщина  в
больничном платье, они входили в просторную прихожую, устланную
коврами  и  обставленную  тЯжелой  старинной мебелью, и женщина
надевала очки, с карандашом  в  руке  строго  смотрела  в  свой
дневник  и одним назначала день и час будущего приема, а других
вводила в высокие двери приемной, и там они долго ждали  вызова
в  соседний кабинет, на допрос и осмотр к молодому ассистенту в
сахарно-белом халате, и  только  уже  после  этого  попадали  к
самому  „анилевскому,  в  его большой кабинет с высоким одром у
задней стены, на который он заставлЯл некоторых из них  влезать
и  ложитьсЯ в самой жалкой и неловкой от страха позе: пациентов
все смущало -- не только ассистент и женщина в прихожей, где  с
такой  гробовой  медлительностью,  блистаЯ,  ходил из стороны в
сторону медный диск маЯтника в старинных стоЯчих  часах,  но  и
весь  важный  порЯдок  этой  богатой,  просторной квартиры, это
выжидательное молчание приемной,  где  никто  не  смел  сделать
лишнего  вздоха,  и  все  они  думали,  что это какаЯ-то совсем
особеннаЯ, вечно безжизненнаЯ квартира и что  сам  „анилевский,
высокий,   плотный,   грубоватый,  врЯд  ли  хоть  раз  в  году
улыбаетсЯ. Ќо они ошибались: в той жилой части  квартиры,  куда
вели двойные двери из прихожей направо, почти всегда было шумно
от  гостей,  со  стола  в  столовой  не  сходил самовар, бегала
горничнаЯ, добавлЯЯ к столу то чашек и стаканов, то  вазочек  с
вареньем,  то  сухарей  и  булочек,  и  „анилевский даже в часы
приема нередко пробегал туда по прихожей на  цыпочках  и,  пока
пациенты  ждали  его,  думаЯ, что он страшно занЯт каким-нибудь
тЯжелобольным, сидел, пил чай, говорил  про  них  гостЯм:  "•ай
трошки  подождут,  матери  их  черт!"  Ћднажды,  сидЯ  так  и с
усмешкой поглЯдываЯ на ‹евицкого, на сухую худобу  и  некоторую
гнутость его тела, на его слегка кривые ноги и впалый живот, на
обтЯнутое  тонкой  кожей  лицо  в веснушках, Ястребиные глаза и
рыжие, круто вьющиесЯ волосы, „анилевский сказал:
     -- Ђ признайтесь, коллега: ведь есть  в  вас  какаЯ-нибудь
восточнаЯ кровь, жидовскаЯ, например, или кавказскаЯ?
     ‹евицкий   ответил   со  своей  неизменной  готовностью  к
ответам:
     -- Ќикак нет, Ќиколай  ѓригорьевич,  жидовской  нет.  …сть
польскаЯ,  есть,  может быть, ваша украинскаЯ, -- ведь ‹евицкие
есть и украинцы, -- слышал от деда, будто есть и  турецкаЯ,  но
правда ли, один аллах ведает.
     € „анилевский с удовольствием расхохоталсЯ:
     -- Ќу  вот,  Я  все-таки угадал! ’ак что будьте осторожны,
дамы и девицы, он турок и  вовсе  не  такой  скромник,  как  вы
думаете.  „а  и  влюбчив  он, как вам известно, по-турецки. —ей
теперь черед, коллега? Љто теперь дама вашего щирого сердца?
     -- „ариЯ  ’адиевна,  --  быстро  залившись  тонким  огнем,
ответил  ‹евицкий  с  простосердечной  улыбкой  -- он часто так
краснел и улыбалсЯ.
     Ћчаровательно смутилась, так что даже ее смородинные глаза
как будто на  миг  куда-то  пропали,  и  сама  „ариЯ  ’адиевна,
миловиднаЯ,  с  синеватым пушком на верхней губе и вдоль щек, в
черном шелковом чепчике после тифа, полулежавшаЯ в кресле.
     -- —то ж, это ни длЯ кого не секрет и вполне  понЯтно,  --
сказала она, -- ведь во мне тоже восточнаЯ кровь...
     €  ѓриша сладострастно заорал: "Ђ, попались, попались!", а
‡ойка выбежала в соседнюю комнату и с разбега  упала  спиной  к
отвалу дивана с раскосившимисЯ глазами.
     „ействительно,  зимой ‹евицкий был скрытно влюблен в „арию
’адиевну, а до нее испытывал некоторые чувства и  к  ‡ойке.  …й
было  всего  четырнадцать  лет,  но  она уже была очень развита
телесно, сзади особенно, хотЯ еще по-детски были нежны и круглы
ее сизые голые колени под  короткой  шотландской  юбочкой.  ѓод
тому   назад  ее  взЯли  из  гимназии,  не  учили  и  дома,  --
„анилевский нашел в ней зачатки какой-то мозговой болезни, -- и
она жила в беспечном безделье, никогда не скучаЯ. Ћна так  была
со  всеми ласкова, что даже облизывалась. Ћна была крутолоба, у
нее был наивно-радостный, как будто всегда  чему-то  удивленный
взглЯд  маслЯнистых  синих глаз и всегда влажные губы. Џри всей
полноте ее тела, в  нем  было  грациозное  кокетство  движений.
Љрасный  бант,  завЯзанный  в ее орехом переливающихсЯ волосах,
делал ее особенно соблазнительной.  Ћна  свободно  садилась  на
колени  к  ‹евицкому  -- как бы невинно, ребЯчески -- и, верно,
чувствовала,  что  втайне  испытывает  он,  держа  ее  полноту,
мЯгкость  и  тЯжесть  и  отводЯ  глаза  от  ее  голых колен под
клетчатой юбочкой. €ногда он не выдерживал, как бы шутЯ целовал
ее в щеку, и она закрывала глаза, томно и насмешливо улыбалась.
Ћна однажды шепотом сказала ему под страшным секретом  то,  что
только она одна в мире знала про маму: мама влюблена в молодого
доктора  ’итова!  Њаме  сорок  лет,  но  ведь  она стройна, как
барышнЯ, и страшно моложава, и оба они, и мама и доктор,  такие
красивые  и  высокие ростом! Џотом ‹евицкий стал невнимателен к
ней -- стала поЯвлЯтьсЯ в доме „ариЯ ’адиевна. ‡ойка  сделалась
еще  как будто веселее, беспечнее, но не сводила глаз ни с нее,
ни с ‹евицкого, часто с криком кидалась  целовать  ее,  но  так
ненавидела,  что,  когда  та  заболела тифом, каждый день ждала
радостной вести из больницы о ее смерти. Ђ потом она  ждала  ее
отъезда  --  и  лета, когда ‹евицкий, освободившись от занЯтий,
начнет  ездить  к  ним  на  дачу  по  Љазанской   дороге,   где
„анилевские   жили  летом  уже  третий  год:  она  тайком  вела
некоторую охоту на него.
     € вот лето пришло, и он стал приезжать  каждую  неделю  на
два, на три днЯ. Ќо тут вскоре приехала гостить племЯнница папы
из •арькова, ‚алериЯ ЋстроградскаЯ, которой ни ‡ойка, ни ѓришка
никогда  еще  не  видали. ‹евицкого послали рано утром в Њоскву
встречать ее на Љурском вокзале, и со станции он приехал не  на
велосипеде,  а  сидЯ  с  ней  в тележке станционного извозчика,
усталый,  с  провалившимисЯ  глазами,  радостно  взволнованный.
‚идно было, что он еще на Љурском вокзале влюбилсЯ в нее, и она
обращалась  с  ним  уже  повелительно,  когда  он вытаскивал из
тележки ее вещи. ‚прочем, взбежав на  крыльцо  навстречу  маме,
она  тотчас забыла о нем и потом не замечала его весь день. Ћна
показалась ‡ойке непонЯтной, -- разбираЯ вещи в своей комнате и
сидЯ  потом  на  балконе  за  завтраком,  она  то  очень  много
говорила, то неожиданно смолкала, думала что-то свое.
     Ќо  она  была  настоЯщаЯ малороссийскаЯ красавица! € ‡ойка
приставала к ней с неугомонной настойчивостью:
     -- Ђ вы привезли с собой сафьЯнные сапожки  и  плахту?  ‚ы
наденете их? ‚ы позволите называть вас ‚алечкой?
     Ќо  и  без  малороссийского  нарЯда она была очень хороша:
крепкаЯ, ладнаЯ,  с  густыми  темными  волосами,  с  бархатными
бровЯми,  почти  сросшимисЯ,  с  грозными  глазами цвета черной
крови, с горЯчим темным румЯнцем на  загорелом  лице,  с  Ярким
блеском  зубов  и  полными  вишневыми  губами.  ђуки у нее были
маленькие, но  тоже  крепкие,  ровно  загорелые,  точно  слегка
прокопченные.  Ђ  какие плечи! € как сквозили на них под тонкой
белой блузкой шелковые  розовые  ленточки,  державшие  сорочку!
ћбка  была  довольна  короткаЯ,  совсем простаЯ, но удивительно
сидела на ней. ‡ойка так восхищалась,  что  даже  не  ревновала
‹евицкого,  который  перестал  уезжать в Њоскву и не отходил от
‚алерии, счастливый тем, что она приблизила его  к  себе,  тоже
стала  называть  †оржем и то и дело что-нибудь приказывала ему.
„альше  дни  пошли  совсем  летние,  жаркие,  гости  все   чаще
приезжали  из  Њосквы,  и  ‡ойка заметила, что ‹евицкий получил
отставку, сидит все больше  возле  мамы,  помогает  ей  чистить
малину,  что  ‚алериЯ  влюбилась  в  доктора ’итова, в которого
тайно влюблена мама. ‘  ‚алерией  вообще  что-то  сделалось  --
когда не было гостей, она перестала менЯть нарЯдные блузки, как
делала  прежде,  иногда  с  утра  до  вечера  ходила  в мамином
пеньюаре  и  вид  имела  брезгливый.  Ѓыло  страшно  интересно:
целовалась  она  с  ‹евицким до своей влюбленности в ’итова или
нет? ѓришка клЯлсЯ, что видел, как она с ‹евицким шла раз перед
обедом с купаньЯ  по  еловой  аллее,  повЯзаннаЯ,  как  чалмой,
полотенцем,  как ‹евицкий тащил, спотыкаЯсь, ее мокрую простыню
и что-то часто, часто говорил и как она приостановилась,  а  он
вдруг схватил ее за плечо и поцеловал в губы.
     -- џ  прижалсЯ  за  елью,  и они не видали менЯ, -- горЯчо
говорил ѓришка, выкатываЯ глаза, -- а Я  все  видел.  Ћна  была
страшно красиваЯ, только всЯ краснаЯ, было еще страшно жарко, и
она, конечно, перекупалась, ведь она всегда по два часа сидит в
воде и плавает, Я это тоже подсмотрел, она голаЯ прЯмо наЯда, а
он говорил, говорил, вот уж правда как турок...
     ѓришка  клЯлсЯ,  но он любил выдумывать всЯкие глупости, и
‡ойка верила и не верила.
     Џо субботам и воскресеньЯм поезда, приходившие на  станцию
из  Њосквы,  даже  утром были переполнены народом, праздничными
гостЯми  дачников.  €ногда  шел  тот  прелестный  дождь  сквозь
солнце,   когда  зеленые  вагоны,  обмытые  им,  блестели,  как
новенькие, белые  клубы  дыма  из  паровоза  казались  особенно
мЯгкими,  а  зеленые вершины сосен, стройно и часто стоЯвших за
поездом, круглились необыкновенно высоко в Ярком небе. Џриезжие
наперебой  хватали  на  изрытом  горЯчем  песке   за   станцией
извозчичьи  тележки  и  с  дачной  отрадой  катили  по песчаным
дорогам в  просеках  бора,  под  небесными  лентами  над  ними.
Ќаступило  полное  дачное  счастье  в  бору,  который без конца
покрывал окрест сухую,  слегка  волнистую  местность.  „ачники,
водившие  московских гостей гулЯть, говорили, что тут недостает
только медведей, декламировали "и смолой  и  землЯникой  пахнет
темный    бор"    и   аукались,   наслаждались   своим   летним
благополучием, праздностью и вольностью одежды -- косоворотками
навыпуск с расшитыми подолами, длинными жгутами цветных поЯсов,
холщовыми картузами: иного московского знакомого, какого-нибудь
профессора или редактора журнала, бородатого, в очках, не сразу
можно было и узнать в такой косоворотке и в таком картузе.
     ‘реди всего этого дачного  счастьЯ  ‹евицкий  был  вдвойне
несчастен,  чувствуЯ  себЯ  с утра до вечера жалким, обманутым,
лишним. „ень и ночь он думал одно и то  же:  зачем,  зачем  так
скоро  и  безжалостно  приблизила она его к себе, сделала не то
своим другом, не то рабом, потом любовником, который должен был
довольствоватьсЯ редким и всегда  неожиданным  счастьем  только
поцелуев,  зачем  говорила  ему  то  "ты", то "вы", и как у ней
хватило жестокости так просто, так легко вдруг  перестать  даже
замечать  его  в первый же день знакомства с ’итовым? Ћн сгорал
стыдом и от своего бессовестного торчаниЯ в усадьбе. ‡автра  же
надо  исчезнуть,  бежать  в  Њоскву,  скрытьсЯ  от  всех с этим
позорным несчастьем обманутой дачной любви,  столь  Явным  даже
длЯ   прислуги   в   доме!  Ќо  при  этой  мысли  так  пронзало
воспоминанье о бархатистости ее вишневых  губ,  что  отнимались
руки  и  ноги.  …сли  он  сидел  на балконе один и она случайно
проходила мимо, она с неумеренной  простотой  говорила  ему  на
ходу  что-нибудь особенно незначительное -- "а где же это тетЯ?
вы ее не видали?" -- и он спешил ответить  ей  в  тон,  готовый
зарыдать  от  боли. ђаз, проходЯ, она увидала у него на коленЯх
‡ойку, -- какое ей было до этого  дело?  Ќо  она  вдруг  бешено
сверкнула  глазами, крикнула: "Ќе смей, гадкаЯ девчонка, лазить
по коленЯм мужчин!" -- и его  охватил  восторг:  это  ревность,
ревность!  Ђ  ‡ойка  улучала  каждую  минуту,  когда можно было
где-нибудь в пустой комнате на  бегу  схватить  его  за  шею  и
зашептать,   блестЯ   глазами  и  облизываЯ  губы:  "Њиленький,
миленький, миленький!" Ћна так ловко поймала однажды  его  губы
своим  влажным  ртом, что он целый день не мог вспомнить ее без
сладострастного содроганиЯ -- и ужаса:  что  же  это  такое  со
мной!  как  мне  теперь  глЯдеть в глаза Ќиколаю ѓригорьевичу и
Љлавдии Ђлександровне!
     „вор дачи, похожий на  усадьбу,  был  большой.  ‘права  от
въезда  стоЯла  пустаЯ стараЯ конюшнЯ с сеновалом в надстройке,
потом длинный флигель длЯ прислуги, соединенный с кухней, из-за
которой глЯдели березы и липы,  слева,  на  твердой,  бугристой
земле,  просторно  росли  старые  сосны, на лужайках между ними
поднимались гигантские шаги и качели, дальше, уже у стены леса,
была ровнаЯ крокетнаЯ площадка. „ом, тоже  большой,  стоЯл  как
раз   против  въезда,  за  ним  большое  пространство  занимало
смешение леса и сада с мрачно-величавой  аллеей  древних  елей,
шедшей  посреди этого смешениЯ от заднего балкона к купальне на
пруду. € хозЯева, одни или с гостЯми, сидели всегда на переднем
балконе, вдававшемсЯ  в  дом  и  защищенном  от  солнца.  ‚  то
воскресное  жаркое утро на этом балконе сидели только хозЯйка и
‹евицкий.  “тро,  как  всегда  при  гостЯх,  казалось  особенно
праздничным,  а  гостей  приехало  много,  и  горничные, блестЯ
новыми платьЯми, то и дело прибегали по двору из кухни в дом  и
из  дома  в  кухню, где шла спешнаЯ работа к завтраку. Џриехало
пЯтеро:  темноликий,  желчный  писатель,  всегда  не   в   меру
серьезный   и   строгий,  но  страстный  любитель  всЯких  игр,
коротконогий и похожий на ‘ократа профессор,  в  пЯтьдесЯт  лет
только   что  женившийсЯ  на  своей  двадцатилетней  ученице  и
приехавший вместе с ней, тоненькой блондинкой,  очень  нарЯднаЯ
маленькаЯ дама, прозваннаЯ Ћсой за свой рост и худобу, злость и
обидчивость,  и  ’итов,  которого  „анилевский  прозвал  наглым
джентльменом. ’еперь все гости, ‚алериЯ и сам „анилевский  были
под  соснами  возле  леса,  в  их сквозной тени, -- „анилевский
курил в кресле сигару, дети  с  писателем  и  женой  профессора
носились на гигантских шагах, а профессор, ’итов, ‚алериЯ и Ћса
бегали,  стучали  молотками  в  крокетные  шары, перекликались,
спорили, ссорились. € ‹евицкий с хозЯйкой слушали их.  ‹евицкий
пошел  было  туда  --  ‚алериЯ  тотчас прогнала его: "’етЯ одна
чистит вишни, извольте идти помогать ей!" Ћн неловко улыбнулсЯ,
постоЯл, посмотрел, как она, с молотком в руках,  нагибаетсЯ  к
крокетному  шару, как висит ее чесучоваЯ юбка над тугими икрами
в тонких чулках палевого шелка, как полно и  тЯжело  натЯгивают
ее  груди прозрачную блузку, под которой сквозит загорелое тело
круглых  плечей,  кажущеесЯ  розоватым  от  розовых   перемычек
сорочки,  --  и  побрел  на балкон. Ћн был особенно жалок в это
утро, и хозЯйка, как всегда, ровнаЯ, спокойнаЯ, ЯснаЯ моложавым
лицом и взглЯдом чистых глаз, тоже  слушаЯ  с  тайной  болью  в
сердце голоса под соснами, искоса посматривала на него.
     -- ’еперь   руки   и   не   отмоешь,   --   говорила  она,
окровавленными пальцами запускаЯ золоченую вилочку в вишню,  --
а вы, †орж, всегда умеете как-то особенно испачкатьсЯ... Њилый,
отчего  вы  все в кителе, ведь жарко, могли бы отлично ходить в
одной рубашке с поЯсом. € не брились десЯть дней...
     Ћн знал, что впалые щеки его заросли красноватой  щетиной,
что  он  ужасно  затаскал  свой  единственный белый китель, что
студенческие штаны его лоснЯтсЯ и ботинки не чищены, знал,  как
сутуло  сидит  он  с  своей  узкой  грудью  и впалым животом, и
отвечал, краснеЯ:
     -- Џравда, правда, ЉлавдиЯ Ђлександровна, Я не  брит,  как
беглый   каторжник,   вообще   совсем   опустилсЯ,  бессовестно
пользуЯсь вашей добротой, простите, Ѓога ради. Ќынче же приведу
себЯ в порЯдок, тем более, что давным-давно пора мне в  Њоскву,
Я  уж  так загостилсЯ у вас, что всем глаза намозолил. џ твердо
решил завтра же  ехать.  ЊенЯ  один  товарищ  зовет  к  себе  в
Њогилев, -- пишет, удивительно живописный город...
     €   нагнулсЯ  еще  ниже  над  столом,  услыхав  с  крокета
повелительный крик ’итова на ‚алерию:
     -- Ќет, нет, сударынЯ, это не по правилам! Ќе умеете ножку
на шар ставить, бьете по ней молотком -- ваша вина. Ђ два  раза
крокировать не полагаетсЯ...
     ‡а  завтраком  ему  казалось,  что  все  сидЯщие за столом
вселились в него, -- едЯт, говорЯт, острЯт  и  хохочут  в  нем.
Џосле  завтрака  все  пошли отдыхать в тени еловой аллеи, густо
усыпанной скользкими хвойными иголками, горничные потащили туда
ковры и подушки. Ћн прошел по жаркому двору к  пустой  конюшне,
поднЯлсЯ  по  стенной  лестнице  на  ее  полутемный чердак, где
лежало старое сено, и повалилсЯ в него, стараЯсь что-то решить,
стал пристально смотреть, лежа  на  животе,  на  муху,  котораЯ
сидела  на сене перед самыми его глазами и сперва быстро сучила
крест-накрест  передними  ножками,  точно  умывалась,  а  потом
как-то  противоестественно,  с  усилием  стала задирать задние.
‚друг кто-то быстро вбежал  на  чердак,  распахнул  и  запахнул
дверь,  --  и,  обернувшись,  он  увидал в свете слухового окна
‡ойку. Ћна прыгнула  к  нему,  утонула  в  сене  и,  задыхаЯсь,
зашептала,  тоже  лежа  на животе и будто испуганно глЯдЯ ему в
глаза:
     -- †оржик, миленький,  Я  что-то  должна  вам  сказать  --
страшно длЯ вас интересное, замечательное!
     -- —то такое, ‡оечка? -- спросил он, приподнимаЯсь.
     -- Ђ  вот увидите! ’олько сначала поцелуйте менЯ за это --
непременно!
     € забила ногами по сену, обнажаЯ полные лЯжки.
     -- ‡оечка,  --  начал  он,  не   в   силах   от   душевной
измученности  удержать  в себе болезненное умиление, -- ‡оечка,
вы одна менЯ любите, и Я вас тоже очень люблю... Ќо не надо, не
надо...
     Ћна пуще забила ногами:
     -- Ќадо, надо, непременно!
     € упала головой ему на грудь. Ћн увидал под красным бантом
молодой блеск ее ореховых волос, услыхал их запах и прижалсЯ  к
ним  лицом.  ‚друг  она  тихо и пронзительно вскрикнула "ай!" и
схватила себЯ за юбку сзади.
     Ћн вскочил:
     -- —то такое?
     Ћна, упав головой в сено, зарыдала:
     -- ЊенЯ  что-то   страшно   укусило   там...   Џосмотрите,
посмотрите скорее!
     €  откинула  юбку на спину, сдернула с своего полного тела
панталончики:
     -- —то там? Љровь?
     -- „а ровно ничего нет, ‡оечка!
     -- Љак нет?  --  крикнула  она,  опЯть  зарыдав.  Џодуйте,
подуйте, мне страшно больно!
     €  он, дунув, жадно поцеловал несколько раз в нежный холод
широкой полноты ее зада. Ћна вскочила в  сумасшедшем  восторге,
блестЯ глазами и слезами:
     -- Ћбманула, обманула, обманула! € вот вам за это страшный
секрет:  ’итов  дал  ей отставку! Џолную отставку! Њы с ѓришкой
все слышали в гостиной: они идут по балкону, мы сели на пол  за
креслами,  а он ей и говорит, страшно оскорбительно: "‘ударынЯ,
Я не из тех, кого можно водить за нос. € притом Я вас не люблю.
Џолюблю, если заслужите, а пока никаких  объЯснений".  ‡дорово?
’ак ей и надо!
     €, вскочив, кинулась в дверь и вниз по лестнице.
     Ћн посмотрел ей вслед:
     -- џ негодЯй, которого мало повесить! -- сказал он громко,
еще чувствуЯ на своих губах ее тело.
     ‚ечером в усадьбе было тихо, наступило успокоение, чувство
семейственности,  --  гости  в  шесть  часов  уехали...  ’еплые
сумерки, лекарственный запах цветущих лип  за  кухней.  ‘ладкий
запах  дыма  и  кушаний  из  кухни,  где готовЯт ужин. € мирное
счастье всего этого -- сумерек, запахов --  и  все  еще  что-то
обещающаЯ  мука  ее присутствиЯ, ее существованиЯ возле него...
разрывающаЯ  душу  мука  любви  к  ней  --  и  ее   беспощадное
равнодушие,   отсутствие...  ѓде  она?  Ћн  сошел  с  переднего
балкона, слушаЯ мерный, с промежутками, визг  и  скрип  качелей
под  соснами,  прошел  к  ним  --  да, это она. Ћн остановилсЯ,
глЯдЯ, как она широко летает вверх и вниз, все  туже  натЯгиваЯ
веревки, силЯсь взлететь до последней высоты, и делает вид, что
не  замечает его. ‘ визгом колец жутко летит кверху, исчезает в
ветвЯх  и,  как  подстреленнаЯ,  стремительно   несетсЯ   вниз,
приседаЯ  и развеваЯ подол. ‚от бы поймать! Џоймать и задушить,
изнасиловать!
     -- ‚алериЯ Ђндреевна! Ћсторожнее!
     ’очно не слыша, наддает еще крепче...
     ‡а ужином на балконе, под горЯчей Яркой  лампой,  смеЯлись
над гостЯми, спорили о них. Ќеестественно и зло смеЯлась и она,
жадно  ела  творог со сметаной, опЯть без единого взглЯда в его
сторону. Ћдна ‡ойка молчала и  все  косилась  на  него,  блестЯ
глазами, знающими что-то вместе с ним одним.
     ‚се  разошлись и легли рано, в, доме не осталось ни одного
огнЯ. ‚сюду стало темно и мертво. Ќезаметно  ускользнув  тотчас
после  ужина в свою комнату, дверь которой выходила на передний
балкон, он стал совать свое бельишко в  свой  заплечный  мешок,
думаЯ: выведу потихоньку велосипед, сЯду -- и на станцию. ‚озле
станции  лЯгу  где-нибудь  на песок в лесу до первого утреннего
поезда... •отЯ нет,  так  нельзЯ.  ‚ыйдет  Ѓог  знает  что,  --
сбежал,  как мальчишка, ночью, ни с кем не простЯсь! Ќадо ждать
до завтра -- и уехать беспечно, как ни в  чем  не  бывало:  "„о
свиданьЯ,  дорогой  Ќиколай  ѓригорьевич,  до свиданьЯ, дорогаЯ
ЉлавдиЯ Ђлександровна! ‘пасибо,  спасибо  за  все!  „а,  да,  в
Њогилев, удивительно, говорЯт, красивый город... ‡оечка, будьте
здоровы,  милаЯ,  растите  и веселитесь! ѓриша, дай пожать твою
"честную" руку! ‚алериЯ  Ђндреевна,  всех  благ,  не  поминайте
лихом..." Ќет, не поминайте лихом ни к чему, глупо и бестактно,
будто какой-то намек на что-то...
     —увствуЯ,  что  нет  ни  малейшей надежды заснуть, он тихо
спустилсЯ с балкона, решив выйти на дорогу к станции и промаЯть
себЯ, прошагать версты три. Ќо  во  дворе  остановилсЯ:  теплый
сумрак,  сладкаЯ  тишина,  млечнаЯ  белизна  неба  от несметных
мелких звезд... Ћн пошел по двору,  опЯть  остановилсЯ,  поднЯл
голову:  уходЯщаЯ  все  глубже  и глубже ввысь звездность и там
какаЯ-то страшнаЯ черно-синЯЯ  темнота,  провалы  куда-то...  и
спокойствие,    молчание,    непонЯтнаЯ,    великаЯ    пустынЯ,
безжизненнаЯ и бесцельнаЯ красота  мира...  безмолвнаЯ,  вечнаЯ
религиозность  ночи...  и он один, лицом к лицу со всем этим, в
бездне между небом и землей...  Ћн  стал  внутренне,  без  слов
молитьсЯ о какой-то небесной милости, о чьей-то жалости к себе,
с  горькой  радостью  чувствуЯ  свое  соединение  с небом и уже
некоторое отрешение от себЯ, от своего тела... Џотом,  стараЯсь
удержать   в   себе  эти  чувства,  посмотрел  на  дом:  звезды
отражаютсЯ расплющенным блеском в черных  стеклах  окон  --  ив
стеклах ее окна... ‘пит или лежит, в тупом оцепенении все одной
и той же мысли о ’итове! „а, вот и ее черед...
     Ћн  обошел  большой, неопределенный в сумраке дом, пошел к
заднему балкону, к полЯне между ним  и  двумЯ  страшными  своей
ночной  высотой  и  чернотой  рЯдами неподвижных елей с острыми
верхушками в звездах. ‚ темноте под елЯми рассыпаны неподвижные
зелено-желтые огоньки светлЯков.  €  что-то  смутно  белеет  на
балконе...
     Ћн  приостановилсЯ, вглЯдываЯсь, и вдруг дрогнул от страха
и неожиданности: с балкона раздалсЯ  негромкий  и  ровный,  без
выражениЯ голос:
     -- —то это вы бродите по ночам?
     Ћн,  в  изумлении, двинулсЯ и тотчас различил: она лежит в
качалке, в  старинной  серебристой  шали,  которую  все  гостьи
„анилевских  накидывали  на  себЯ  по  вечерам, если оставались
ночевать. Ћт растерЯнности он тоже спросил:
     -- Ђ вы почему не спите?
     Ћна не ответила, помолчала, поднЯлась и неслышно  сошла  к
нему, поправлЯЯ сползавшую шаль плечом:
     -- ЏройдемсЯ...
     Ћн  пошел  за  ней,  сперва  сзади, потом рЯдом, в темноту
аллеи, будто что-то таившей в своей мрачной неподвижности.  —то
это?  Ћн  опЯть  с  ней, наедине, вдвоем, в этой аллее, в такой
час? € опЯть эта шаль, всегда скользившаЯ с ее плеч и  коловшаЯ
кончики  его  пальцев  своими  шелковыми  ворсинками,  когда он
поправлЯл  ее  на  ней...  ЏересиливаЯ  судорогу  в  горле,  он
выговорил:
     -- ‡а что, зачем вы так страшно мучите менЯ?
     Ћна закачала головой:
     -- Ќе знаю. Њолчи.
     Ћн осмелел, возвысил голос:
     -- „а, за что и зачем? ‡ачем было вам...
     Ћна поймала его висЯщую руку и стиснула ее:
     -- Њолчи...
     -- ‚алЯ, Я ничего не понимаю...
     Ћна  отбросила  его  руку, взглЯнула влево, на ель в конце
аллеи, широко черневшую треугольником своей мантии:
     -- Џомнишь это место? ’ут Я тебЯ в первый раз  поцеловала.
Џоцелуй менЯ тут в последний раз...
     €,  быстро пройдЯ под ветви ели, порывисто кинула на землю
шаль.
     -- €ди ко мне!
     ’отчас вслед за последней  минутой  она  резко  и  гадливо
оттолкнула  его  и  осталась  лежать, как была, только опустила
поднЯтые и раскинутые колени и  уронила  руки  вдоль  тела.  Ћн
пластом  лежал  рЯдом с ней, прильнув щекой к хвойным иглам, на
которые текли его горЯчие слезы.  ‚  застывшей  тишине  ночи  и
лесов  неподвижным  ломтем  дыни  краснела  вдали, невысоко над
смутным полем, позднЯЯ луна.
     ‚ своей комнате он взглЯнул запухшими от слез  глазами  на
часы  и  испугалсЯ: два без двадцати минут! ’оропЯсь и стараЯсь
не шуметь, он свел велосипед с балкона, тихо и скоро повел  его
по  двору.  ‡а  воротами  вскочил  в седло и, круто согнувшись,
бешено заработал ногами, прыгаЯ  по  песчаным  ухабам  просеки,
среди   бегущей   на   него   с  двух  сторон  и  сквозЯщей  на
предрассветном небе частой черноты  стволов.  "Ћпоздаю!"  €  он
работал все горЯчее, вытираЯ потный лоб сгибом руки: курьерский
из  Њосквы  пролетел  мимо  станции  --  без остановки -- в два
пЯтнадцать, -- ему оставалось всего несколько минут.  ‚друг,  в
полусвете  зари, еще похожем на сумерки, глЯнул в конце просеки
темный вокзал станции. ‚от оно! Ћн решительно вильнул по дороге
влево, вдоль железнодорожного пути, вильнул вправо, на переезд,
под шлагбаум, потом опЯть влево,  между  рельсами,  и  понессЯ,
колотЯсь  по  шпалам,  под уклон, навстречу вырвавшемусЯ из-под
него, грохочущему и слепЯщему огнЯми паровозу.
     13 октЯбрЯ 1940


        ’ЂЌџ

     Ћна служила горничной у его родственницы, мелкой  помещицы
Љазаковой,  ей  шел  семнадцатый год, она была невелика ростом,
что особенно было заметно,  когда  она,  мЯгко  вилЯЯ  юбкой  и
слегка  поднЯв под кофточкой маленькие груди, ходила босаЯ или,
зимой, в валенках, ее простое личико было только  миловидно,  а
серые  крестьЯнские  глаза  прекрасны  только  молодостью. ‚ ту
далекую пору он тратил себЯ  особенно  безрассудно,  жизнь  вел
скитальческую, имел много случайных любовных встреч и свЯзей --
и как к случайной отнессЯ и к свЯзи с ней...

     Ћна  скоро  примирилась  с  тем роковым, удивительным, что
как-то вдруг случилось с ней в  осеннюю  ночь,  несколько  дней
плакала,  но с каждым днем все больше убеждалась, что случилось
не горе, а счастье, что становитсЯ он ей все милее и дороже;  в
минуты близости, которые вскоре стали повторЯтьсЯ все чаще, уже
называла  его  Џетрушей  и  говорила о той ночи как об их общем
заветном прошлом.
     Ћн сперва и верил и не верил:
     -- Ќеужто правда ты не притворЯлась тогда, что спишь?
     Ќо она только раскрывала глаза:
     -- „а разве вы  не  чувствовали,  что  Я  сплю,  разве  не
знаете, как ребЯта и девки спЯт?
     -- …сли  бы  Я  знал, что ты правда спишь, Я бы тебЯ ни за
что не тронул.
     -- Ќу, а  Я  ничего,  ничего  не  чуЯла,  почти  до  самой
последней  минуточки!  ’олько  как это вам вздумалось прийти ко
мне? Џриехали и даже не взглЯнули на менЯ,  только  уж  вечером
спросили:  ты,  верно,  недавно  нанЯлась, тебЯ, кажетсЯ, ’аней
зовут? и потом  сколько  времени  смотрели  будто  без  всЯкого
вниманиЯ. ‡начит, притворЯлись?
     Ћн   отвечал,   что,   конечно,  притворЯлсЯ,  но  говорил
неправду: все вышло и длЯ него совсем неожиданно.
     Ћн провел начало осени в Љрыму и по пути в Њоскву заехал к
Љазаковой, прожил  недели  две  в  успокоительной  простоте  ее
усадьбы и скудных дней начала ноЯбрЯ и собралсЯ было уезжать. ‚
тот  день,  на  прощанье  с деревней, он с утра до вечера ездил
верхом с ружьем за плечами и с гончей собакой по пустым полЯм и
голым перелескам, ничего не нашел и вернулсЯ в усадьбу  усталый
и  голодный,  съел за ужином сковородку битков в сметане, выпил
графинчик водки и несколько стаканов чаю,  пока  Љазакова,  как
всегда, говорила о своем покойном муже и о своих двух сыновьЯх,
служивших  в  Ћрле.  —асов  в  десЯть  дом, как всегда, был уже
темен, только горела свеча в кабинете за гостиной, где он  жил,
приезжаЯ. Љогда он вошел в кабинет, она со свечой в руке стоЯла
на  его  постели  на  тахте  на коленЯх, водЯ горЯщей свечой по
бревенчатой стене. “видав  его,  она  сунула  свечу  на  ночной
столик и, соскочив, кинулась вон.
     -- —то  такое?  --  сказал он, оторопев. -- Џостой, что ты
тут делала?
     -- Љлопа жгла, -- ответила она быстрым шепотом.  --  ‘тала
оправлЯть вам постель, глЯжу, а на стене клоп...
     € со смехом убежала.
     Ћн  посмотрел  ей  вслед  и,  не  раздеваЯсь,  снЯв только
сапоги,  прилег  на  стеганое  одеЯло  на  тахте,  надеЯсь  еще
покурить  и  что-то  подумать,  -- засыпать в десЯть часов было
непривычно, -- и тотчас заснул. Ќа минуту  очнулсЯ,  беспокоЯсь
сквозь  сон  от  дрожащего  огнЯ  свечи,  дунул  на нее и опЯть
заснул. Љогда же опЯть открыл глаза, за двумЯ окнами во двор  и
за  боковым  окном  в  сад, полным света, стоЯла осеннЯЯ луннаЯ
ночь; пустаЯ и одиноко прекраснаЯ. Ћн  нашел  в  сумраке  возле
тахты  туфли  и  пошел  в  соседнюю с кабинетом прихожую, чтобы
выйти на заднее крыльцо, -- поставить ему на ночь,  что  нужно,
забыли. Ќо дверь прихожей оказалась заперта на засов снаружи, и
он  пошел  по таинственно освещенному со двора дому на парадное
крыльцо.  ’уда  выходили  через  главную  прихожую  и   большие
бревенчатые  сенцы,  этой  прихожей,  против  высокого окна над
старым рундуком, была перегородка, а за ней комната  без  окон,
где   всегда   жили   горничные.   „верь   в  перегородке  была
приотворена, за ней было темно. Ћн зажег  спичку  и  увидал  ее
спЯщую.  Ћна  навзничь  лежала  на  деревЯнной кровати, в одной
рубашке и в бумазейной юбчонке, -- под рубашкой  круглились  ее
маленькие  груди,  босые  ноги  были  заголены до колен, праваЯ
рука, откинутаЯ к стене, и лицо на подушке казались мертвыми...
‘пичка погасла. Ћн постоЯл -- и осторожно подошел к кровати...

     ‚ыходЯ через  темные  сенцы  на  крыльцо,  он  лихорадочно
думал:
     -- Љак странно, как неожиданно! € неужто она правда спала?
     Ћн  постоЯл  на крыльце, пошел по двору... € ночь какаЯ-то
страннаЯ. ирокий,  пустой,  светло  освещенный  высокой  луной
двор.  Ќапротив  сараЯ,  крытые  старой окаменевшей соломой, --
скотный двор,  каретный  сарай,  конюшни.  ‡а  их  крышами,  на
северном  небосклоне,  медленно  расходЯтсЯ таинственные ночные
облака -- снеговые мертвые  горы.  Ќад  головой  только  легкие
белые, и высокаЯ луна алмазно слезитсЯ в них, то и дело выходит
на темно-синие прогалины, на звездные глубины неба, и будто еще
Ярче  озарЯет крыши и двор. € все вокруг как-то странно в своем
ночном  существовании,  отрешенном  от   всего   человеческого,
бесцельно сиЯющее. € страною еще потому, что будто в первый раз
видит он весь этот ночной, лунный осенний мир...
     Ћн  сел  возле  каретного  сараЯ  на  подножку  тарантаса,
закиданного засохшей  грЯзью.  Ѓыло  по-осеннему  тепло,  пахло
осенним  садом, ночь была торжественна, бесстрастна и благостна
и как-то удивительно соединЯлась с теми чувствами, что унес  он
от   этого   неожиданного   соединениЯ  с  полудетским  женским
существом...
     Ћна тихо зарыдала, придЯ в себЯ и будто бы  только  в  эту
минуту  понЯв  то, что случилось. Ќо может быть, не будто бы, а
действительно? ‚се тело ее поддавалось ему,  как  безжизненное.
Ћн  сперва  шепотом  побудил ее: "Џослушай, не бойсЯ..." Ћна не
слыхала или притворЯлась, что не слышит. Ћн осторожно поцеловал
ее в горЯчую щеку -- она никак не отозвалась на поцелуй,  и  он
подумал,  что  она  молча дала ему согласие на все, что за этим
может последовать. Ћн разъединил ее ноги,  их  нежное,  горЯчее
тепло,  --  она  только  вздохнула  во  сне, слабо потЯнулась и
закинула руку за голову...
     -- Ђ если притворства не было? -- подумал  он,  вставаЯ  с
подножки  и  взволнованно  глЯдЯ  на  ночь. Љогда она зарыдала,
сладко  и  горестно,  он  с   чувством   не   только   животной
благодарности   за   то   неожиданное   счастье,   которое  она
бессознательно дала ему, но и восторга, любви стал целовать  ее
в  шею,  в  грудь,  все упоительно пахнущее чем-то деревенским,
девичьим.  €   она,   рыдаЯ,   вдруг   ответила   ему   женским
бессознательным  порывом  --  крепко  и  тоже  будто благодарно
обнЯла и прижала к себе его голову. Љто он, она еще не понимала
в полусне, но все равно -- это был тот,  с  кем  она,  в  некий
срок,   впервые  должна  была  соединитьсЯ  в  самой  тайной  и
блаженно-смертной близости. ќта близость, обоюднаЯ, совершилась
и уже ничем в мире расторгнута быть не может, и он навеки  унес
ее  в  себе, и вот эта необыкновеннаЯ ночь принимает его в свое
непостижимое светлое царство вместе с нею, с этой близостью...
     Љак  он  мог,  уезжаЯ,  вспоминать  ее  только   случайно,
забывать  ее милый простосердечный голосок, ее то радостные, то
грустные, но всегда любЯщие, преданные глаза, как он мог любить
других и некоторым из них придавать  гораздо  больше  значениЯ,
чем ей!

     Ќа  другой  день  она  служила, не поднимаЯ глаз. Љазакова
спросила:
     -- —то это ты такаЯ, ’анЯ?
     Ћна покорно ответила:
     -- Њало ли у менЯ горЯ, барынЯ...
     Љазакова сказала ему, когда она вышла:
     -- „а, конечно: сирота, без матери, отец нищий,  беспутный
мужик...
     Џеред  вечером,  когда она ставила на крыльце самовар, он,
проходЯ, сказал ей:
     -- ’ы не думай,  Я  тебЯ  давно  полюбил.  Ѓрось  плакать,
убиватьсЯ, этим ничему не поможешь...
     Ћна  тихо  ответила,  смаргиваЯ  слезы  и  суЯ  в  самовар
пылающие щепки:
     -- Љабы правда полюбили, все бы легче было...
     Џотом она стала иногда взглЯдывать на него, как бы несмело
спрашивать взглЯдом: правда?
     ђаз вечером, когда она вошла  оправлЯть  ему  постель,  он
подошел  к  ней и обнЯл ее за плечо. Ћна с испугом взглЯнула на
него и, всЯ покраснев, прошептала:
     -- Ћтойдите за-ради ѓоспода. ’ого глЯди старуха зайдет...
     -- ЉакаЯ старуха?
     -- „а стараЯ горничнаЯ, будто не знаете!
     -- џ к тебе нынче ночью приду...
     …е точно обожгло, -- первое времЯ старуха приводила  ее  в
ужас:
     -- Ћх, что вы, что вы! џ с ума от страха сойду!
     -- Ќу, не надо, не бойсЯ, не приду, -- сказал он поспешно.
     Ћна  служила  теперь  уже  по-прежнему, скоро и заботливо,
опЯть стала вихрем носитьсЯ через двор в  кухню,  как  носилась
прежде,  и порой, улучив удобную минуту, тайком бросала на него
взглЯды уже смущенно-радостные. € вот однажды утром, чем  свет,
когда он еще спал, ее отправили в город за покупками. ‡а обедом
Љазакова сказала:
     -- —то   делать,  старосту  с  работником  Я  отослала  на
мельницу, некого послать за ’аней  на  станцию.  Њожет,  ты  бы
съездил?
     Ћн, сдержав радость, ответил с притворной небрежностью:
     -- —то ж, охотно проедусь.
     ‘тараЯ горничнаЯ, подававшаЯ на стол, нахмурилась:
     -- ‡а что ж вы, сударынЯ, хотите девку навек осрамить? —то
ж после этого начнут говорить про нее по всему селу?
     -- Ќу,  поезжай  сама,  --  сказала Љазакова. -- —то ж ей,
пешком, что ли, со станции идти?
     Ћколо четырех он выехал, в  шарабане,  на  старой  высокой
черной  кобыле  и,  боЯсь опоздать к поезду, погнал ее за селом
шибко, подскакиваЯ по  маслЯнистой,  колчеватой,  подмерзшей  и
потом   отсыревшей  дороге,  --  последние  дни  были  влажные,
туманные, а в тот день туман был особенно густ:  еще  когда  он
ехал по селу, казалось, что наступает ночь, и в избах уже видны
были  дымно-красные  огни,  какие-то  дикие за сизостью тумана.
„альше, в поле, стало  совсем  почти  темно  и  от  тумана  уже
непроглЯдно.  Ќавстречу  тЯнуло холодным ветром и мокрой мглой.
Ќо ветер не разгонЯл тумана, напротив,  нагонЯл  все  гуще  его
холодный,  темно-сизый  дым,  душил им, его пахучей сыростью, и
казалось, что за его непроглЯдностью нет ничего -- конец мира и
всего  живого.  Љартуз,  чуйка,  ресницы,  усы,  все   было   в
мельчайшем  мокром  бисере.  —ернаЯ  кобыла  размашисто неслась
вперед, шарабан, подскакиваЯ по скользким  колчам,  бил  ему  в
грудь.  Ћн  приловчилсЯ и закурил -- сладкий, душистый, теплый,
человеческий  дым  папиросы  смешалсЯ  с  первобытным   запахом
тумана,  поздней осени, мокрого голого полЯ. € все темнело, все
мрачнело вокруг, вверху и внизу, -- почти не стало видно смутно
темнеющей длинной шеи лошади,  ее  настороженных  ушей.  €  все
усиливалось  чувство  близости к лошади -- единственному живому
существу в этой пустыне, в мертвой враждебности всего того, что
справа и слева, впереди и сзади, всего того неведомого, что так
зловеще скрыто в этой все гуще и чернее бегущей на него  дымной
тьме...
     Љогда он въехал в деревню при станции, его охватила отрада
жильЯ, жалких огней в убогих окошечках, их ласкового уюта, а на
станции  все  вокзальное  показалось  совсем иным миром, живым,
бодрым, городским. € не успел он привЯзать лошадь, как,  гремЯ,
засверкал к вокзалу светлыми окнами поезд, обдав серным запахом
каменного  углЯ.  Ћн  побежал  в вокзал с таким чувством, точно
ждал  молодую  жену,  и   тотчас   увидел,   как   вошла   она,
по-городскому   одетаЯ,  из  противоположных  дверей  вслед  за
вокзальным сторожем, тащившим два кулька  покупок:  вокзал  был
грЯзен,  вонЯл керосином ламп, тускло освещавших его, а она всЯ
сиЯла возбужденными глазами, юностью  взволнованного  необычным
путешествием  лица,  и  сторож что-то говорил ей на "вы". € она
вдруг  встретилась  с  ним  взглЯдом  и  даже  остановилась  от
растерЯнности: что такое, почему он тут?
     -- ’анЯ, -- поспешно сказал он, -- здравствуй, Я за тобой,
некого было послать...
     Ѓыл  ли когда-нибудь в жизни у нее столь счастливый вечер!
Ћн сам приехал за мной, а Я из города, к нарЯжена и так хороша,
как он и представить себе не мог, видЯ  менЯ  всегда  только  в
старой  юбчонке, в ситцевой бедной кофточке, у менЯ лицо, как у
модистки, под этим шелковым белым платочком, Я в новом гарусном
коричневом платье под суконной жакеткой, на мне белые  бумажные
чулки  и  новые  полсапожки с медными подкопками! ‚сЯ внутренне
дрожа, она заговорила  с  ним  таким  тоном,  каким  говорЯт  в
гостЯх,  и,  приподнЯв  подол,  пошла  за ним дамскими шажками,
снисходительно дивЯсь:  "Ћх,  ѓосподи,  как  тут  склизко,  как
натоптали  мужики!"  ‚сЯ  замираЯ  от радостного страха, высоко
поднЯла она платье над белой коленкоровой юбкой, чтобы сесть на
юбку, а не на платье, вошла в шарабан и села рЯдом с ним, будто
равнаЯ ему, и неловко подобралась от кульков в ногах.
     Ћн молча тронул лошадь и погнал ее в ледЯную тьму  ночи  и
тумана,  мимо  кое-где  низко  мелькавших  огоньков в избах, по
ухабам этой мучительной деревенской ноЯбрьской дороги, и она не
смела слова проронить, ужасаЯсь его молчанию: уж не рассердилсЯ
ли он на что-нибудь? Ћн это понимал и нарочно молчал. €  вдруг,
выехав  за  деревню  и  погрузившись уже в подлый мрак, перевел
лошадь на шаг, взЯл вожжи в левую руку и сжал правой ее плечи в
осыпанной холодным мокрым бисером жакетке, бормоча и смеЯсь:
     -- ’анЯ, ’анечка...
     € она всЯ рванулась к нему, прижалась к его щеке  шелковым
платком, нежным пылающим лицом, полными горЯчих слез ресницами.
Ћн  нашел ее мокрые от радостных слез губы и, остановив лошадь,
долго не мог оторватьсЯ от них. Џотом, как слепой, не  видЯ  ни
зги  в тумане и мраке, вышел из шарабана, бросил чуйку на землю
и потЯнул ее к себе за  рукав.  ‚се  сразу  понЯв,  она  тотчас
соскочила  к  нему  и, с быстрой заботливостью поднЯв весь свой
заветный нарЯд, новое платье и юбку,  ощупью  легла  на  чуйку,
навеки  отдаваЯ  ему не только все свое тело, теперь уже полную
собственность его, но и всю свою душу.

     Ћн опЯть отложил свой отъезд.
     Ћна знала, что это ради нее, она видела, как он  ласков  с
ней,  говорит  уже как с близкой, своим тайным другом в доме, и
перестала боЯтьсЯ, трепетать, когда  он  подходил  к  ней,  как
трепетала  первое  времЯ.  Ћн стал спокойнее и проще в любовные
минуты -- она быстро приладилась к нему. Ћна всЯ  изменилась  с
той  быстротой,  на  какую способна молодость, сделалась ровна,
беззаботно-счастлива, уже легко называла его Џетрушей  и  порой
даже  притворЯлась, будто он докучает ей своими поцелуЯми: "Ђх,
ѓосподи, проходу мне от вас нету! —уть  завидит  менЯ  одну  --
сейчас  ко  мне!"  --  и  это  доставлЯло ей особенную радость:
значит, он любит менЯ, значит,  он  совсем  мой,  если  Я  могу
говорить  с  ним  так! € еще было счастье: высказывать ему свою
ревность, свое право на него:
     -- ‘лава Ѓогу, нету никаких работ на гумне, а то, были  бы
девки, Я бы вам показала, как ходить к ним! -- говорила она.
     €  прибавлЯла,  вдруг  смутившись, с трогательной попыткой
улыбки:
     -- Ђй вам мало менЯ одной?
     ‡има  наступила  рано.  Џосле  туманов  завернул  морозный
северный ветер, сковал маслЯнистые колчи дорог, окаменил землю,
сжег  последнюю траву в саду и на дворе. Џошли белесо-свинцовые
тучи, совсем  обнажившийсЯ  сад  шумел  беспокойно,