его в  кабинете  на шкапе и вечно,  вечно смотрит
вниз блестЯщим глазом из  желтого стекла, раскинув пестро-коричневые крыльЯ.
…сли писать о разорении,  то  Я хотел  бы выразить  только  его поэтичность.
Ѓедные  полЯ,  бедные  остатки  какой-нибудь усадьбы, сада, дворни, лошадей,
охотничьих собак,  старики  и  старухи, то есть  "старые  господа",  которые
ютЯтсЯ  в  задних  комнатах, уступив передние молодым, --  все  это грустно,
трогательно.  €  еще  сказать,  каковы  эти  "молодые  господа": они  неучи,
бездельники,  нищие,  все еще думающие, что они голубаЯ кровь,  единственное
высшее,  благородное  сословие. „ворЯнские  картузы,  косоворотки, шаровары,
сапоги  ... Љогда собираютсЯ, сейчас  выпивка, куренье,  хвастовство.  ‚одку
пьют  из  старинных бокалов длЯ  шампанского,  с хохотом зарЯжают  холостыми
зарЯдами ружьЯ и стрелЯют в зажженные свечи,  тушат их выстрелами.  Ќекто Џ.
из таких "молодых господ" совсем переселилсЯ из разоренной  усадьбы  на свою
водЯную  мельницу, котораЯ, конечно, давно  не работает, живет там в  избе с
любовницей-бабой, у которой какой-то едва заметный нос. ‘пит с ней на нарах,
на соломе,  или "в саду",  то есть под  Яблонкой возле избы. Ќа суке Яблонки
висит кусочек разбитого зеркала, в котором отражаютсЯ белые облака. ‘о скуки
сидит и  все  бросает  камнЯми в  мужицких  уток, плавающих в  затоне  возле
мельницы, и от каждого камнЯ утки все сразу, всей стаей, с криком и страшным
шумом кидаютсЯ по воде.
     -- Ќаш бывший дворовый,  слепой старик ѓерасим, ходил, как  все слепые,
приподнЯв лицо и как бы прислушиваЯсь, по наитию щупаЯ палкой дорогу. Ћн жил
в избушке на краю деревни,  бобылем, только с <b>{328}</b> перепелом, который сидел
в лубЯной  клетке  и все  билсЯ  в ней, подпрыгивал  в  крышку  из холстины,
облысел, ударЯЯсь в нее изо днЯ в день. Љаждую летнюю зорю ѓерасим, несмотрЯ
на  слепоту,  ходил в полЯ  ловить перепелов, наслаждатьсЯ  их  перекличкой,
разносимой по полЯм теплым ветром, дующим в слепое лицо. Ћн говорил, что нет
ничего на свете милей замираниЯ сердца в те минуты, когда перепел, все ближе
подходЯ к сети, через известные  промежутки времени  бьет  все  горЯчее, все
громче и все страшней длЯ ловца. ‚от был истинный, бескорыстный поэт!


        XV

     €дти  завтракать  в  редакцию  не  хотелось.  џ   пошел  в  трактир  на
Њосковской.  ’ам  выпил  несколько  рюмок  водки,   закусываЯ  селедкой;  ее
распластаннаЯ  головка лежала на тарелке, Я глЯдел  и думал: "ќто тоже  надо
записать --  у селедки перламутровые щеки". Џотом ел  селЯнку на сковородке.
Ќароду  было немало, пахло блинами  и жареными снетками, в низкой  зале было
чадно,  белые  половые  бегали,  танцуЯ, выгибаЯ  спины  и  откидываЯ  назад
затылки,  хозЯин,  во  всем  ЯвлЯвший  собой  образец  тоже  русского  духа,
внимательно косил за каждым из них глазами, картинно стоЯ за стойкой,  играЯ
давно  усвоенную роль  строгости  и благочестиЯ;  между  столиками, занЯтыми
мещанами, тихо ходили в грубых башмаках  с ушками и тихо кланЯлись низенькие
черные монашенки, похожие на галок,  протЯгивали черные книжечки с  галунным
серебрЯным крестом  на переплете, и мещане,  хмурЯсь, выбирали из  кошельков
какие  похуже  копейки ... ‚се это было как  бы продолжением моего  сна,  Я,
слегка хмелеЯ от  водки, селЯнки и воспоминаний детства, чувствовал близость
слез...  ‚оротЯсь  домой,  лег и заснул. ‘ грустью  и  раскаЯнием  в  чем-то
очнувшись в сумерки, посмотрелсЯ, причесываЯсь, в зеркало, с неудовольствием
заметил излишнюю артистичность своих длинных волос и пошел в парикмахерскую.
‚  парикмахерской  сидел  под  белым балахоном  кто-то низкорослый,  с голым
черепом,  с торчащими ушами, -- нетопырь,  которому  парикмахер  удивительно
густо и  пышно намыливал  верхнюю  губу  и <b>{330}</b>  щеки.  ‹овко снЯв  всю эту
млечность  бритвой,  парикмахер опЯть немножко взмылил  и  опЯть снЯл, -- на
этот раз  исподнизу, небрежными, короткими  толчками,  и нетопырь раскорЯкой
привстал, потЯнул за собой  балахон,  наклонилсЯ, багрово  покраснел  и стал
одной рукой придерживать его на груди, другой умыватьсЯ.
     -- ‘прыснуть прикажете? -- спросил парикмахер.
     -- ‚али, -- сказал нетопырь.
     € парикмахер зашипел  душистым  пульверизатором, легонько  похлопал  по
мокрым щекам нетопырЯ салфеткой.
     --  Џожалуйте-с, --  сказал он  четко, раскидываЯ  балахон. €  нетопырь
встал  и оказалсЯ  довольно страшен: череп ушастый,  большой,  лицо  худое и
широкое, красно-сафьЯнное, глаза после бритьЯ младенчески блестЯщи, дыра рта
черна,  а  сам  низок,  плечист,  туловище короткое, паучиное, ноги  тонки и
по-татарски кривы. ‘унув парикмахеру на чай, он надел отличное черное пальто
и котелок, закурил сигару и вышел. Џарикмахер обратилсЯ ко мне:
     -- ‡наете, кто это? Џервейший богач, купец  …рмаков. ‡наете, сколько он
всегда дает на чай? ‚от-с:
     Ћн раскрыл ладонь и, весело смеЯсь, показал:
     -- ђовно две копейки!
     Џотом  Я,  по  своему  обыкновению,  пошел бродить  по  улицам.  “видев
церковный двор,  вошел  в  него,  вошел  в церковь, --  уже образовалась  от
одиночества,   от   грусти   привычка   к  церквам.   ’ам   было   тепло   и
грустно-празднично  от  блеска  свечей,  жарко горевших  целыми  пучками  на
высоких  подсвечниках вокруг налоЯ, на налое лежал медный крест с фальшивыми
рубинами,  перед  ним  стоЯли  свЯщеннослужители  и  умиленно-горестно пели:
"Љресту ’воему поклонЯемсЯ, ‚ладыко..."
     ‚  сумраке  возле входа  стоЯл большой <b>{331}</b> старик в  длинной чуйке  и
кожаных калошах, грубый и крепкий, как  стараЯ лошадь, сурово  (в  назидание
кому-то)  гудел,  подпеваЯ.  Ђ  в  толпе возле  налоЯ  стоЯл странник, тепло
освещенный спереди золотым восковым светом. Ћн был  пещерно худ, склоненного
лица  его, иконописно тонкого  и темного, почти  не видно  было  за  прЯдЯми
длинных  темных волос, первобытно, иночески  и женски  висевших вдоль щек; в
левой руке он твердо держал высокий деревЯнный посох за долгие годы натертый
до блеску,  за  плечами у него  был черный  кожаный мешок, он стоЯл одиноко,
неподвижно, отрешенно от всех.
     џ глЯдел,  и  опЯть слезы навертывались мне  на глаза -- от  неудержимо
поднимавшегосЯ в груди сладкого и скорбного чувства  родины, ђоссии, всей ее
темной древности.  Љто-то сзади,  снизу,  легонько  постучал  мне  по  плечу
свечкой: Я обернулсЯ -- за мной гнулась старушка в салопчике и большой шали,
с одним добрым торчащим зубом:
     "Љресту,  батюшка"!"  џ  с радостной  покорностью  взЯл  свечку  из  ее
холодной,  мертвой  ручки   с   синеватыми  ноготками,  шагнул  к  слепЯщему
подсвечнику, неловко и  стыдЯсь за свою неловкость, кое-как пристроил свечку
к  прочим  и вдруг подумал: "“еду!" €,  отступив  и  поклонившись,  скоро  и
осторожно пошел в  сумрак к выходу, оставлЯЯ за собой милый и  уютный свет и
тепло  церкви.  Ќа  паперти  встретила менЯ  неприветливаЯ  темнота,  ветер,
гудевший где-то  наверху... "…ду!" --  сказал Я  себе, надеваЯ  шапку, решив
ехать в ‘моленск.
     Џочему в ‘моленск? ‚ мечтах  были ЃрЯнские, "Ѓрынские" леса, "брынские"
разбойники... ‚  каком-то  переулке Я  зашел в  кабак.  ‚  кабаке  за  одним
столиком кричал, ронЯЯ голову, притворЯЯсь пьЯным, играЯ излюбленное русское
--  умиление над своей погибелью  --  какой-то гадкий малый:  "џ  ошибкой --
роковою  -- как-то в каторгу попал!" Ќа него брезгливо  <b>{332}</b>  смотрел из-за
другого столика кто-то с черными редкими усиками, с закинутой назад головой,
-- судЯ по длинной шее, по острому, крупному и  подвижному кадыку, игравшему
под  тонкой  кожей  горла, вор. ‚озле стойки  покачивалась  длиннаЯ хмельнаЯ
женщина  в  жидком,  прилипшем к тощим ногам  платье,  видимо, прачка:  она,
доказываЯ сидельцу подлость кого-то,  била по стойке стекловидно-блестЯщими,
тонкими, состиранными пальцами; граненый стаканчик с водкой стоЯл перед ней,
она  порой брала  его,  держала  и  все  не пила --  опЯть ставила  и  опЯть
говорила, стуча пальцами. џ хотел выпить пива, но прелый воздух в кабаке был
слишком  вонюч,  лампочка горела  слишком  убого, с  подоконников  маленьких
замерзших окон, с трЯпок, гнивших там, текло ...
     “  Ђвиловой, к несчастью, сидели  в столовой гости. "-- Ђ-а! -- сказала
она. -- Ќаш милый поэт! ‚ы не знакомы?" -- џ поздоровалсЯ с ней,  откланЯлсЯ
гостЯм. ђЯдом с Ђвиловой сидел старый, морщинистый господин с подстриженными
усами, выкрашенными в коричневую краску, с коричневой накладкой на темени, в
белом  шелковом  жилете,  в  черной визитке; быстро встав,  он  ответил  мне
чрезвычайно  вежливым  поклоном, с гибкостью удивительной длЯ  его возраста;
борты  визитки были  у  него  обшиты черной  тесьмой,  что мне всегда  очень
нравилось, вызывало зависть и мечту о такой визитке. ‘ередину стола занимала
без умолку и очень умело говорившаЯ дама, подавшаЯ мне, точно тюленью ласту,
крепко налитую  ручку, на  глЯнцевитой подушечке которой были видны зубчатые
полоски,  оставшиесЯ  от  швов   перчатки.  Ћна  говорила  ловко,  поспешно,
несколько задыхаЯсь:  она  была совсем  без  шеи, довольно толста,  особенно
сзади,  возле подмышек, каменно кругла и тверда в  талии, стЯнутой корсетом;
на  плечах  у  нее лежал дымчатый мех, запах которого, смешанный  с  запахом
сладких <b>{333}</b> духов, шерстЯного платьЯ и теплого тела, был очень душен.
     ‚ десЯть часов гости поднЯлись, налюбезничали и ушли.
     Ђвилова засмеЯлась.
     -- Ћх, наконец-то!  --  сказала  она. -- Џойдем, посидим у  менЯ. ‡десь
надо  открыть  форточку...  Ќо, дорогой мой,  что  вы какой-то  такой? --  с
ласковой укоризной сказала она, протЯгиваЯ мне обе руки.
     џ сжал их и ответил:
     -- џ завтра уезжаю ... Ћна взглЯнула испуганно:
     -- Људа?
     -- ‚ ‘моленск.
     -- ‡ачем?
     -- Љак то не могу больше так жить...
     -- Ђ в ‘моленске что? Ќо давайте сЯдем... џ ничего не понимаю ...
     Њы сели на диван, покрытый летним чехлом из полосатого тика.
     -- ‚от видите этот тик? -- сказал Я. -- ‚агонный. џ  даже этого тика не
могу видеть спокойно, тЯнет ехать.
     Ћна уселась поглубже, ноги ее легли передо мной.
     -- Ќо почему  в ‘моленск? -- спросила она, глЯдЯ на менЯ недоумевающими
глазами.
     -- Џотом в ‚итебск... в Џолоцк...
     -- ‡ачем?
     -- Ќе  знаю. Џрежде всего  --  очень нравЯтсЯ слова: ‘моленск, ‚итебск,
Џолоцк...
     -- Ќет, без шуток?
     -- џ не  шучу. ђазве вы не знаете, как хороши некоторые слова? ‘моленск
вечно горел  в  старину, вечно  его  осаждали... џ  даже что-то  родственное
чувствую  к нему -- там  когда-то, при каком-то  страшном  пожаре,  погорели
какие-то древние  грамоты  нашего  <b>{334}</b> рода,  отчего мы  лишились каких-то
больших наследных прав и родовых привилегий...
     -- —ас от часу не легче! ‚ы очень тоскуете? Ћна вам не пишет?
     -- Ќет.  Ќо не в том дело. ‚сЯ эта  орловскаЯ  жизнь не  по мне. "‡нает
олень кочующий пастбища свои..." € литературные дела совсем никуда. ‘ижу все
утро и в голове такой вздор, точно Я сумасшедший. Ђ чем живу? ‚от есть у нас
в Ѓатурине  дочь лавочника, уже потерЯла надежду  выйти замуж и потому живет
только острой и злой наблюдательностью. ’ак и Я живу.
     -- Љакой еще ребенок! -- сказала она ласково и пригладила мне волосы.
     --  Ѓыстро  развиваютсЯ  только низшие  организмы,  --  ответил Я. -- Ђ
потом, кто не  ребенок? ‚от Я раз ехал в Ћрел, со мной  сидел  член елецкого
окружного суда, почтенный, серьезный человек,  похожий на пикового королЯ...
„олго  сидел,  читаЯ  "Ќовое  ‚ремЯ", потом встал,  вышел  и пропал.  џ даже
обеспокоилсЯ, тоже вышел и отворил дверь в сени.  ‡а  грохотом  поезда он не
слыхал и не видал менЯ -- и что-же мне представилось? Ћн залихватски плЯсал,
выделывал ногами самые отчаЯнные штуки в лад колесам.
     Ћна, поднЯв на менЯ глаза, вдруг тихо, многозначительно спросила:
     -- •отите, поедем в Њоскву?
     —то-то  жутко  содрогнулось   во  мне...   џ   покраснел,   забормотал,
отказываЯсь,  благодарности  ... „о  сих  пор вспоминаю  эту минуту  с болью
большой потери.


        XVI

     ‘ледующую ночь Я проводил уже в вагоне, в  голом  купэ третьего класса.
Ѓыл  совсем один,  даже  немного боЯзно  было.  ‘лабый свет  фонарЯ печально
дрожал, качалсЯ по деревЯнным лавкам.
     џ стоЯл возле  черного окна, из невидимых отверстий  которого  остро  и
свежо дуло,  и, загородив  лицо  от света  руками,  напрЯженно вглЯдывалсЯ в
ночь, в леса. ’ысЯчи красных пчел неслись, развевались там, иногда, вместе с
зимней  свежестью,  пахло  ладаном,  горЯщими  в паровозе дровами... Ћ,  как
сказочно мрачна, строга, величава была эта  леснаЯ ночь! ЃесконечнаЯ, узкаЯ,
глубокаЯ  просека  лесного  пути,  великие, темные  призраки вековых  сосен,
тесным, дремучим строем шли  вдоль него. ‘ветлые четырехугольники окон  косо
бежали по белым сугробам у подножьЯ леса, иногда мелькал  телеграфный столб,
-- выше и дальше все тонуло во тьме и тайне.
     “тром было  внезапное, бодрое пробуждение: все  светло, спокойно, поезд
стоит --  уже ‘моленск, большой  вокзал. џ выскочил из вагона, жадно глотнул
чистого воздуха... “ дверей вокзала толпилсЯ возле чего-то народ: Я подбежал
--  это  лежал  убитый  на охоте  дикий кабан,  грубый,  огромный,  могучий,
закоченевший и промерзший, страшно жесткий даже на вид, весь торчащий серыми
длинными  иглами   густой  щетины,  пересыпанной  сухим  снегом,  с  свиными
глазками, с двумЯ крепко закушенными белыми клыками. ЋстатьсЯ? -- подумал Я.
-- Ќет, дальше, в ‚итебск!
     ‚ ‚итебск Я приехал  к вечеру. ‚ечер был морозный, светлый. ‚сюду  было
очень снежно, глухо и <b>{336}</b> чисто, девственно, город показалсЯ мне древним и
нерусским: высокие,  в  одно  слитые дома с крутыми  крышами,  с  небольшими
окнами,  с глубокими и грубыми полукруглыми воротами  в нижних  этажах. ’о и
дело встречались старые евреи, в лапсердаках, в белых  чулках, в башмаках, с
пейсами,  похожими  на  трубчатые,  вьющиесЯ  бараньи  рога,  бескровные,  с
печально-вопросительными  сплошь темными  глазами.  Ќа  главной  улице  было
гулЯнье --  медленно двигалась  по тротуарам  густаЯ  толпа полных  девушек,
нарЯженных с провинциальной  еврейской пышностью  в бархатные толстые шубки,
лиловые,  голубые и гранатовые. ‡а  ними, но  скромно, отдельно  шли молодые
люди, все  в котелках, но тоже с пейсами, с девичьей нежностью и округлостью
восточно-конфетных лиц, с шелковистой юношеской опушкой вдоль щек, с томными
антилопьими взглЯдами... џ шел как  очарованный в  этой толпе,  в этом столь
древнем, как мне казалось, городе, во всей его чудной новизне длЯ менЯ.
     ’емнело, Я пришел на какую-то площадь,  на  которой  возвышалсЯ  желтый
костел с двумЯ  звонницами.  ‚ойдЯ  в него, Я увидал полумрак, рЯды скамеек,
впереди,  на престоле, полукруг огоньков.  €  тотчас медлительно,  задумчиво
запел где-то надо мной орган, потек глухо и  плавно, потом стал возвышатьсЯ,
расти -- резко, металлически  ...  стал кругло  дрожать, скрежетать,  как бы
вырываЯсь из-под  чего-то  глушившего  его,  потом  вдруг вырвалсЯ и  звонко
разлилсЯ небесными песнопениЯми ... ‚переди, среди огоньков, то поднималось,
то падало бормотание,  гнусаво раздавались латинские возгласы. ‚ сумраке, по
обеим сторонам уходЯщих вперед толстых каменных  колонн, терЯвшихсЯ вверху в
темноте, черными привидениЯми стоЯли на цоколЯх какие-то железные латники. ‚
высоте над алтарем сумрачно умирало большое многоцветное окно...


        XVII

     ‚ ту же ночь Я уехал  в Џетербург. ‚ыйдЯ  из  костела, пошел  назад, на
вокзал, к  поезду  в Џолоцк:  хотел  поселитьсЯ там  в  какой-нибудь  старой
гостинице,  пожить зачем-то некоторое  времЯ  в полном одиночестве. Џоезд на
Џолоцк отходил поздно. Ќа вокзале  было пусто и темно. Ѓуфет освещала только
соннаЯ  лампа  на  стойке, в стенных  часах постукивало с  такими оттЯжками,
точно само  времЯ было  на исходе.  џ  целую  вечность сидел один, в мертвой
тишине.  Љогда  наконец  откуда-то запахло самоваром  и вокзал стал оживать,
освещатьсЯ, Я поспешно, сам не понимаЯ, что делаю, взЯл билет до Џетербурга.
     ’ам,  на  вокзале  в  ‚итебске,  в этом  бесконечном ожидании поезда на
Џолоцк, Я испытал чувство  своей страшной отделенности от всего окружающего,
удивление, непонимание, -- что это  такое все то, что передо мной, и  зачем,
почему  Я  среди  всего этого? ’ихий,  полутемный буфет  со  стойкой и сонно
горЯщей на ней  лампой, сумрачное пространство станционной залы, ее  длина и
высота,  стол,  занимающий  всю  ее  середину, убранный с  обычной  длЯ всех
станций  казенностью, дремотный старик  лакей  с  гнутой спиной  и висЯщими,
отстающими сзади фалдами, который,  оседаЯ  на ноги, вытащил себЯ  откуда-то
из-за  стойки,  когда  прЯно  запахло  по   буфету  этим  ночным  вокзальным
самоваром, и стал с недовольной  старческой  неловкостью  взлезать на стульЯ
возле стен и дрожащей рукой зажигать стенные  лампы в матовых шарах... потом
рослый жандарм,  который,  пренебрежительно  <b>{338}</b> гремЯ шпорами,  прошел по
буфету  на  платформу  в  длинной  до   пЯт  шинели,  своим  разрезом  сзади
напоминающей хвост дорогого  жеребца, -- что это такое? зачем? почему? € как
непохожа была ни на  что  та свежесть зимней  ночи, снегов,  которой  пахнул
жандарм со двора, выходЯ на платформу! ‚от тут-то и очнулсЯ Я  от оцепенениЯ
и вдруг решил почему-то ехать в Џетербург.
     ‚  Џолоцке  шел  зимний  дождь, улицы  были мокры, ничтожны.  џ  только
заглЯнул в него между поездами, и рад был своему разочарованию. ‚ дальнейшем
пути записал: "Ѓесконечный день.  Ѓесконечные снежные и лесные пространства.
‡а окнами все времЯ вЯлаЯ бледность  неба и снегов. Џоезд то вступает в лес,
темнЯщий  его  своими  чащами, то  опЯть  выходит на унылый  простор снежных
равнин,  по  далекому  горизонту  которых, над тушью  лесов, грЯдой  висит в
низком  небе  что-то  тускло-свинцовое.  ‘танции  все  деревЯнные...  ‘евер,
север!"
     Џетербург  мне  показалсЯ  уже крайним севером. €звозчик  мчал  менЯ  в
сумрачной  вьюге  по необыкновенным длЯ  менЯ своей  стройностью, высотой  и
одинаковостью  улицам  к ‹иговке, к Ќиколаевскому вокзалу. Ѓыл всего  третий
час, но круглые часы на казенной громаде вокзала уже светились сквозь вьюгу.
џ  остановилсЯ  в  двух шагах от него, в той стороне ‹иговки, что идет вдоль
канала.  ’ут  было  ужасно,  --  дровЯные склады, извозчичьи постои, чайные,
трактиры, портерные. ‚ номерах, что посоветовал мне извозчик, Я долго сидел,
не раздеваЯсь, глЯдЯ с  высоты шестого  этажа в  бесконечно грустное окно, в
предвечернюю  снежную муть,  весь  плывЯ  от  усталости,  вагонной  качки...
Џетербург!  џ  чувствовал это  сильно:  Я  в  нем, весь окружен его темным и
сложным, зловещим величием. ‚ номере было натоплено и душно от запаха старых
шерстЯных драпри и  такой <b>{339}</b>  же  тахты,  от  крепкой  вони  чего-то того
красноватого, чем натирают полы в плохих номерах.
     џ  вышел, сбежал вниз по крутой  лестнице.  Ќа  улице  ударила  в  менЯ
снежным холодом непроглЯднаЯ вьюга, Я поймал мелькнувшего в  ней извозчика и
полетел на ”инлЯндский  вокзал --  испытать чувство заграницы. ’ам Я  быстро
напилсЯ пьЯн -- и вдруг послал ей телеграмму:
     -- Ѓуду послезавтра.
     ЋгромнаЯ,  люднаЯ,  стараЯ  Њосква  встретила  менЯ  блеском  солнечной
оттепели,  тающих  сугробов, ручьев и луж,  громом и  звоном  конок,  шумной
бестолочью  идущих и  едущих,  удивительным  количеством  тЯжко  нагруженных
товарами ломовых розвальней,  грЯзной  теснотой  улиц, лубочной картинностью
кремлевских  стен,  палат,  дворцов,  скученно  сиЯющих  среди  них  золотых
соборных  маковок.  џ  дивилсЯ  на ‚асилиЯ Ѓлаженного,  ходил по  соборам  в
Љремле, завтракал в  знаменитом трактире …горова в  Ћхотном  рЯду. ’ам  было
чудесно:  внизу  довольно  серо и шумно  от  торгового  простонародьЯ,  зато
наверху, в двух невысоких зальцах, чисто, тихо, пристойно, -- даже курить не
дозволЯлось, -- и очень уютно от солнца, глЯдевшего в  теплые маленькие окна
откуда-то с  надворьЯ, от заливавшейсЯ в клетке  канарейки;  в  углу мерцала
белым огоньком  лампада, на  одной  стене, занимаЯ всю ее  верхнюю половину,
блестела  смуглым лаком темнаЯ картина:  чешуйчатаЯ, кверху  загнутаЯ крыша,
длиннаЯ терраса и на ней несоответсвенно большие фигуры пьющих чай китайцев,
желтолицых, в золотых халатах, в зеленых колпаках,  как на дешевых лампах...
‚ечером того же днЯ Я уехал из Њосквы ...
     ‚  нашем  городе  уже  ездили  на  колесах, на  станции бушевал вольный
азовский ветер. Ћна менЯ ждала на платформе, уже сухой, легкой. ‚етер трепал
ее  весеннюю  шлЯпку,  не  давал  смотреть.  џ  увидал  ее  издали,  --  она
растерЯнно, морщась от ветра, искала менЯ <b>{340}</b> по идущим вагонам глазами. ‚
ней было  то  трогательное, жалкое, что  всегда  так поражает нас  в близком
человеке  после разлуки  с  ним. Ћна  похудела, одета была  скромно. Љогда Я
выскочил из вагона, она хотела поднЯть с губ вуальку -- и  не могла, неловко
поцеловала менЯ через нее, побледнев до мертвенности.
     Ќа  извозчике  она  молча  клонила  голову  навстречу  ветру, -- только
несколько раз повторила горько и сухо:
     -- —то ты со мной делал, что ты со мной делал!
     Џотом сказала, все также серьезно:
     -- ’ы в „ворЯнскую? џ поеду с тобой.
     ‚ойдЯ в номер, -- он  был во втором этаже,  большой, с прихожей, -- она
села  на диван, глЯдЯ,  как  коридорный  глупо  ставит мой чемодан  на ковер
посреди комнаты. Џоставив, он спросил, не будет ли каких приказаний.
     -- Ќичего не надо, -- сказала она за менЯ -- €дите...
     € стала снимать шлЯпку.
     -- —то же ты все молчишь, ничего не скажешь мне? -- безразлично сказала
она, сдерживаЯ дрожащие губы.
     џ  стал на  колени, обнЯл ее ноги, целуЯ их сквозь  юбку  и  плача. Ћна
поднЯла  мне  голову  --  и  Я   опЯть   узнал,  почувствовал  ее  знакомые,
несказанно-сладостные губы и  смертельно-блаженное замирание наших сердец. џ
вскочил,  повернул  ключ в дверЯх, ледЯными  руками опустил на  окнах  белые
пузырчатые занавески, -- ветер качал  за  окнами черное весеннее дерево,  на
котором, как пьЯный, моталсЯ и тревожно орал грач...
     --  Ћтец  просит об одном, -- тихо сказала она потом, лежа в оцепенении
отдыха: -- подождать <b>{341}</b> венчатьсЯ хотЯ бы полгода. Џодожди, все равно моЯ
жизнь теперь только в тебе одном, делай со мной что хочешь.
     Ќеобожженные свечи  стоЯли на подзеркальнике, матово  белели неподвижно
висЯщие  занавески, разными  странными фигурами глЯдело  с  мелового потолка
какое-то лепное украшение.


        XVIII

     Њы уехали  в тот  малорусский город, куда  переселилсЯ из •арькова брат
ѓеоргий, оба на работу по земской  статистике, которой он  там заведывал. Њы
провели ‘трастную и Џасху в Ѓатурине. Њать и сестра уже души не чаЯли в ней,
отец любовно говорил ей ты, сам давал по утрам целовать свою руку, -- только
брат  Ќиколай был  сдержан, вежливо любезен.  Ћна  была  тихо  и  растерЯнно
счастлива, -- новизной своей причастности к моей семье, к дому, к усадьбе, к
моей  комнате, где  протекала моЯ  юность, казавшаЯсЯ  ей теперь прекрасной,
трогательной,  к  моим  книгам,  которые  она  там рассматривала  с несмелой
радостью ... Џотом мы уехали.
     Ќочь до Ћрла. Ќа рассвете пересадка в харьковский поезд.
     ‚ солнечное утро мы стоим в коридоре вагона возле жаркого окна.
     -- Љак  странно,  Я никогда  не была  нигде, кроме Ћрла  и ‹ипецка!  --
говорит она. -- ‘ейчас Љурск? ќто длЯ менЯ уже юг.
     -- „а. € длЯ менЯ.
     -- Њы  будем  в  Љурске завтракать? ‡наешь, Я  еще никогда  в жизни  не
завтракала на вокзале ...
     ‡а Љурском, чем дальше, тем все теплей, радостней. Ќа откосе вдоль шпал
уже густаЯ трава, цветы, белые бабочки, в бабочках уже лето.
     -- †арко будет там летом! -- с улыбкой говорит она.
     <b>{343}</b> -- Ѓрат пишет, город весь в садах.
     --  „а, ЊалороссиЯ. ‚от уж  никогда не думала... ‘мотри,  смотри, какие
громадные тополЯ! € уж совсем зеленые! ‡ачем столько мельниц?
     --  ‚етрЯков, а  не  мельниц. ‘ейчас будут  видны  меловые  горы, потом
Ѓелгород.
     -- џ теперь  понимаю  тебЯ, Я бы  тоже никогда не могла жить на севере,
без этого обилиЯ света.
     џ опускаю окно.  ’епло дует солнечный ветер, паровозный дым южно пахнет
каменным углем. Ћна  прикрывает  глаза, солнце горЯчими полосами ходит по ее
лицу,  по  играющим  возле  лба  темным  молодым  волосам,  по  простенькому
ситцевому платью, ослепительно озарЯЯ и нагреваЯ его.
     ‚ долинах под  Ѓелгородом милаЯ скромность празднично-цветущих вишневых
садов,  мелом белеющих  хат.  Ќа вокзале в  Ѓелгороде  ласковаЯ скороговорка
хохлушек, продающих бублики.
     Ћна   покупает   и   торгуетсЯ,   довольнаЯ   своей   хозЯйственностью,
употреблением малорусских слов.
     ‚ечером, в •арькове, мы опЯть менЯем дорогу.
     Ќа рассвете подъезжаем.
     Ћна спит. ‘вечи  в вагоне догорают, в степи еще ночь, темный сумрак, но
за  ним далекий,  низко  и  сокровенно зеленеющий восток.  Љак не похожа тут
землЯ  на  нашу,  -- эта нагаЯ,  безграничнаЯ  гладь с тугими  серо-зелеными
курганами! Њелькнул спЯщий полустанок, -- ни куста ни деревца  возле него, и
сам  он -- каменный, голый, бело-синеватый в  этом  тайном рождении зари ...
Љак одиноки тут станции!
     ‚от  и в вагоне  брезжит день.  ‘умрак  внизу, по полу, но над  ним уже
полусвет. Ћна, во сне,  спрЯтала голову в подушку, поджала ноги. џ осторожно
прикрываю ее старинной шелковой шалью, подаренной ей моей матерью.

        XIX

     ‘танциЯ была от города далеко, в широких долинах.  ‚окзал -- небольшой,
приЯтный.   Ќа   вокзале   --   приветливые   лакеи,  ласковые   носильщики,
благосклонные извозчики на козлах домовитых тарантасов,  запрЯженных парой в
дышло.
     ѓород, весь в густых садах, с гетманским собором на обрыве горы, глЯдел
с  нее  на восток и на юг. ‚ восточной долине отдельно  стоЯл крутой холм  с
древним монастырем на вершине, дальше было зелено и пусто, долина переходила
в степные скаты. ‚ южной, за рекой, за ее веселыми лугами, взглЯд терЯлсЯ  в
солнечном блеске.
     ‚  городе  многие  улицы  казались  тесны  от  садов  и тополей, рЯдами
тЯнувшихсЯ вдоль дощатых "пешеходов", на которых  часто можно было встретить
гордую грудастую девку в обтЯнутой по бедрам плахте, с  тЯжелым водоносом на
сильном  плече.  ’ополи были необыкновенны  своей высотой и мощью, восхищали
нас; стоЯл май, много было гроз и ливней, и как блестЯще  зеленели они своей
крепкой листвой, как свежо и смолисто  благоухали!  -- ‚есна тут была всегда
ЯркаЯ, веселаЯ, лето знойное, осень ЯснаЯ, долгаЯ,  зима мЯгкаЯ,  с влажными
ветрами,  санные  извозчики  ездили  с бубенчиками, с  их прелестным  глухим
бормотаньем.
     Љрупный, загорелый, с кругло стриженой седой головой старик Љованько, у
которого мы поселились  в одной из таких улиц, имел  целое  поместье:  двор,
флигель, дом и сад за домом. ‘ам он занимал флигель, а дом, беленый мелом  и
тенистый от сада сзади <b>{345}</b> и большой стеклЯнной  галереи по фасаду, сдавал
нам.  Ћн где-то служил, придЯ  со  службы,  сытно  обедал, отдыхал, а потом,
полураздетый, сидел под раскрытым окном  и все пел, покуриваЯ "люльку": "Ћй,
на гopi та женцi жнуть..."
     Љомнаты в  доме  были невысокие,  простые; какой-то древний сундук  под
суровым рЯдном с цветной мережкой  стоЯл в прихожей. ‘лужила нам молоденькаЯ
казачка, в красоте которой было что-то ногайское.
     Ѓрат стал еще милей и добрей. Ќадежды мои оправдались -- между ним и ею
вскоре  образовалась  родственнаЯ  и  дружескаЯ   близость;  во  всех   моих
размолвках с ней или с ним они всегда были на стороне друг друга.
     Љруг  наших  сослуживцев и  знакомых  (врачей,  адвокатов,  земцев) был
подобен харьковскому кругу брата, --  Я вошел в него легко, с  удовольствием
встретил в нем  ‹еонтовича и  ‚агина,  тоже переселившихсЯ  из •арькова.  Ћт
харьковского этот  круг  отличалсЯ  только  тем, что состоЯл из  людей более
умеренных,  живших   почти  совсем   подстать   городу,   его  миргородскому
благополучию, дружелюбно встречавшихсЯ не только с людьми из всЯкого другого
городского общества, но даже с полицмейстером.
     —аще всего  мы  собирались  в  доме  одного из  членов  управы:  он был
владелец  пЯти тысЯч десЯтин земли и отары в десЯть тысЯч  голов, дом держал
-- длЯ семьи  --  богатый,  светский,  сам  же, маленький,  скромный,  бедно
одетый, побывавший в свое времЯ в џкутске, казалсЯ в нем жалким гостем.


        XX

     ‚о  дворе был старый каменный колодец, перед  флигелем  росли две белые
акации,  возле  крыльца дома,  затенЯЯ правую  сторону  стеклЯнной  галереи,
поднималась темнаЯ вершина каштана. ‚се это  летним утром было часам к  семи
уже      горЯчо,      Ярко,      солнечно,       однообразно      оглашалось
вопросительно-растерЯнными  восклицаниЯми  кур  из  курЯтника,  но  в  доме,
особенно в задних комнатах, выходивших окнами в сад, было  еще прохладно,  в
спальне, где  она плескалась,  стоЯ в  маленьких  татарских туфлЯх, с  зЯбко
напрЯгшейсЯ  грудью,  свежо  пахло водой  и туалетным  мылом;  она, стыдЯсь,
повертывалась ко мне мокрым  лицом, с намыленной сзади под волосами шеей,  и
топала каблучком:
     "“ходи вон!" Џотом из той комнаты, где окна  выходили на галерею, пахло
заваренным чаем, -- там ходила, стучала подкованными башмаками  казачка; она
обувались  на  босу  ногу,  ее  голые  щиколотки, тонкие, как  у  породистой
кобылки, восточно блестели  из-под юбки; блестела и круглаЯ шейка в Янтарном
ожерельЯ, чернаЯ головка была жива, чутка, так и сверкала раскосыми глазами,
зад вилЯлсЯ при каждом движении.
     Ѓрат  выходил  к чаю  с папиросой  в руке, с улыбкой  и повадками отца;
небольшой, полнеющий,  он не был похож на него, но что-то от его барственных
манер  в нем  сказывалось; он стал хорошо одеватьсЯ,  как-то  светски-вольно
клал,  садЯсь,  ногу  на ногу  и так же держал  папиросу; все  когда-то были
убеждены  в его блестЯщей будущности, он и сам был в ней  убежден, -- теперь
вполне  довольствовалсЯ той  ролью, которую <b>{347}</b>  играл в этом  малорусском
захолустье, и к чаю выходил с игрой в глазах: он чувствовал себЯ полным сил,
здоровьЯ, мы  составлЯли его семью, очень ему милую, идти  вместе с нами  на
службу, состоЯвшую, как и  в •арькове,  наполовину из куреньЯ  и разговоров,
было  длЯ него ежедневным удовольствием.  Љогда выходила  наконец и она, уже
совсем готоваЯ, одетаЯ с летней веселостью, он весь сиЯл, целуЯ ее руку.
     Њы  шли  вдоль дивных  тополей, маслЯнисто блестевших  под  солнцем, по
горЯчим доскам пешеходов,  под жаркими стенами домов и нагретыми  садами; ее
раскрытый зонтик выпукло круглилсЯ светлым  шелком в густой синеве. Џотом мы
переходили знойную площадь, входили в желтое здание управы.  ’ам внизу пахло
сапогами сторожей, тютюном, который они курили. Џо  лестнице во второй  этаж
озабоченно  ходили  с бумагами  в  руках,  по-хохлацки  гнули  головы всЯкие
письмоводители  и делопроизводители  в  черных  люстриновых пиджачках, племЯ
хитрое и многоопытное при всей своей видимой простоватости. Њы проходили под
лестницу в глубину первого  этажа, в низкие  комнаты нашего отделениЯ, очень
приЯтные от  тех оживленных  интеллигентски  нерЯшливых  лиц,  что наполнЯли
их...  ‘транно  было мне видеть ее  в  этих  комнатах, за  всЯкими опросными
листами, которые она вкладывала в конверты длЯ рассылки по уездам.
     ‚ полдень сторожа подавали нам чай в дешевых стаканах, дешевые блюдечки
с ломтиками  лимона, и  казенность всего этого  доставлЯла мне  первое времЯ
тоже какую-то приЯтность. ’огда к нам сходились поболтать, покурить все наши
друзьЯ из  других  отделений.  Џриходил  ‘улима, секретарь  управы. ќто  был
красивый,  несколько  сутулый  человек  в   золотых  очках,  с  великолепной
бархатно-блестЯщей чернотой  волос  и бороды; у него была мЯгкаЯ, вкрадчиваЯ
поступь,  вкрадчиваЯ улыбка  и такаЯ же манера  говорить;  он <b>{348}</b> улыбалсЯ
постоЯнно и постоЯнно играл этой своей мЯгкостью, изЯществом; он был большой
эстет, монастырь, что стоЯл на холме в  долине, называл  застывшим аккордом.
Ћн  приходил нередко  и  поглЯдывал  на  нее все  блаженней и  таинственней;
подходЯ к  ее  столу,  низко  наклонЯлсЯ  к  ее  рукам, приподнимал  очки  и
сладостно,  тихо  улыбалсЯ: "Ђ  теперь что вы рассылаете?" Ћна от этого  всЯ
подтЯгивалась и старалась ответить как можно любезнее, но и как можно проще.
џ был вполне спокоен, Я теперь ни к кому ее не ревновал.
     Ќа  службе  Я  невольно  занЯл,  как  в редакции  орловского  "ѓолоса",
какое-то   особое  положение,   на  менЯ,   как   на   работника,   смотрели
ласково-насмешливо.  џ  сидел и  не  спеша  подсчитывал,  составлЯл  сводки,
сколько в такой-то волости такого-то уезда засеЯно табаку, свекловицы, какие
предпринимались там  меры "по борьбе" с жучками,  вредЯщими этой свекловице,
иногда просто читал  что-нибудь, не обращаЯ  вниманиЯ на  разговоры  вокруг.
ЊенЯ радовало, что у менЯ есть  свой стол и то, что Я мог в любом количестве
требовать из канцелЯрии новенькие перьЯ, карандаши, отличную писчую бумагу.
     ‚  два  часа служба кончалась; брат, улыбаЯсь,  поднималсЯ -- "до дому,
громада!" -- все оживленно разбирали летние картузы и шлЯпы, толпой выходили
на светлую  площадь,  трЯсли  друг другу  руки и, блестЯ чесучой  и палками,
расходились.


        XXI

     —асов до пЯти в городе было пусто, сады пеклись под солнцем. Ѓрат спал,
мы просто валЯлись на ее широкой кровати. ‘олнце, обходЯ дом, уже блистало в
окна спальни, заглЯдывало в них из  сада, сад отражалсЯ своей светло-зеленой
листвой в  зеркале над  умывальником.  ‚ этом  городе  училсЯ  ѓоголь,  весь
окрестный край был его, -- Њиргород, џновщина, ишаки, џреськи, -- мы часто,
смеЯсь, вспоминали: "Љак упоителен, как роскошен летний день в Њалороссии!"
     --  ‚се-таки жарко! -- говорила она, весело  вздыхаЯ и ложась навзничь.
-- € сколько у нас мух! Ђ как это дальше, про огороды?
     -- "€зумруды, топазы,  Яхонты эфирных насекомых  сыплютсЯ  над пестрыми
огородами ..."
     -- ќто как-то волшебно хорошо. џ ужасно хотела бы побывать в Њиргороде.
Ќепременно надо как-нибудь поехать. Џравда? Џожалуйста,  как-нибудь  поедем!
’олько какой он был странный, неприЯтный в жизни. Ќикогда ни в кого  не  был
влюблен, даже в молодости...
     -- „а, за  всю молодость единственный бессмысленный поступок -- поездка
в ‹юбек.
     -- ‚роде твоей в Џетербург... Ћтчего ты так любишь ездить?
     -- Ђ отчего ты любишь получать письма?
     -- Ћт кого ж Я их теперь получаю!
     --  ‚се  равно  любишь.  ‹юди  постоЯнно ждут чего-нибудь  счастливого,
интересного, мечтают о  какой-нибудь радости,  о каком-нибудь  событии. ќтим
<b>{350}</b> влечет  и  дорога.  Џотом  волЯ,  простор...  новизна,  котораЯ всегда
празднична, повышает чувство жизни, а ведь все мы только этого и хотим, ищем
во всЯком сильном чувстве.
     -- „а, да, это правда.
     -- ’ы говоришь  -- Џетербург. …сли бы ты знала, какой это  ужас и как Я
там сразу и навеки понЯл, что Я человек до глубины души  южный. ѓоголь писал
из €талии: "Џетербург, снега, подлецы, департамент -- все это мне снилось: Я
проснулсЯ опЯть на родине". ‚от и  Я  так же проснулсЯ тут. Ќе могу спокойно
слышать слов: —игирин, —еркасы, •орол, ‹убны, —ертомлык, „икое Џоле, не могу
без волнениЯ  видеть очеретЯных крыш, стриженых мужицких голов, баб в желтых
и красных  сапогах, даже лыковых кошелок, в которых они  носЯт на коромыслах
вишни и сливы. "—айка скиглить, литаючи, мов  за дитьми плаче,  солнце гpie,
витер вie на  степу козачем..<i>."</i> ќто евченко, -- совершенно гениальный поэт!
Џрекраснее Њалороссии нет страны в мире. € главное то,  что у нее теперь уже
нет истории, -- ее историческаЯ жизнь давно и  навсегда кончена. …сть только
прошлое,  песни,  легенды  о  нем,  --  какаЯ-то  вневременность.  ќто  менЯ
восхищает больше всего.
     -- ’ы это часто говоришь -- восхищает, восхищение.
     -- †изнь и должна быть  восхищением ... ‘олнце склонЯлось, густо лилось
в открытые окна  по  крашеному  полу, зеркальный отблеск играл  на  потолке.
Џодоконники  горели все  Ярче, на них радостными кучками  кипели  мухи. Њухи
кусали ее голые прохладные плечи. Ќа подоконник вдруг садилсЯ воробей, зорко
и бойко оглЯдывалсЯ и,  вспорхнув,  опЯть исчезал в светлой зелени сада, уже
прозрачно сквозившей на предвечернем солнце.
     <b>{351}</b> -- Ќу, скажи еще что-нибудь, -- говорила она. -- ‘кажи, а в  Љрым
мы  когда-нибудь  поедем? …сли  бы ты знал, как  Я мечтаю! ’ы б мог написать
какую-нибудь повесть, -- мне кажетсЯ, ты написал бы замечательно, -- и вот у
нас  были бы  деньги, мы  бы взЯли отпуск...  Ћтчего  ты бросил  писать?  ’ы
какой-то мот, расточитель своих способностей!
     --  Ѓыли  такие казаки,  которые назывались  "бродники",  --  от  слова
бродить. ‚от, верно,  и Я бродник. "Ћдному Ѓог дает палати, другому мосты да
гати". ‹учше всего  у  ѓоголЯ его записнаЯ книжка: "‘тепнаЯ чайка с хохлом в
виде  скобки  поднимаетсЯ  с  дороги ...  ђубеж  во  всю дорогу,  зеленый, с
растущими на нем бодЯками,  и ничего  за ним, кроме безграничной равнины ...
Џодсолнечники над  плетнЯми  и рвами,  и  соломенный навес чисто  вымазанной
хаты, и миловидное, красным ободком окруженное окошко ... ’ы, древний корень
ђуси, где сердечней чувство и нежней славЯнскаЯ природа!"
     Ћна внимательно слушала. Џотом вдруг спрашивала:
     --  Ђ скажи,  зачем ты прочел мне это место из ѓете? ‚от, как он уезжал
от ”редерики и вдруг  мысленно увидал какого-то всадника, ехавшего куда-то в
сером камзоле, обшитом золотыми галунами. Љак это там сказано?
     -- "ќтот всадник был Я  сам. Ќа мне был серый  камзол, обшитый золотыми
галунами, какого Я никогда не носил".
     --  Ќу, да,  и это как-то чудесно  и страшно. € потом ты сказал, что  у
всЯкого в  молодости есть  в мечтах  свой  желанный камзол  ... Џочему он ее
бросил?
     -- Ћн говорил, что им всегда руководил его "демон".
     -- „а, и ты менЯ скоро разлюбишь. Ќу, скажи правду -- о  чем ты  больше
всего мечтаешь?
     <b>{352}</b> -- Ћ чем Я мечтаю? Ѓыть каким-нибудь древним крымским ханом, жить
с тобой в Ѓахчисарайском  дворце ...  Ѓахчисарай весь  в каменистом, страшно
жарком  ущелье,  а  во  дворце  вечнаЯ  тень, прохлада, фонтаны,  за  окнами
шелковичные деревьЯ...
     -- Ќет, серьезно?
     -- џ серьезно.  џ ведь всегда живу каким-то страшным вздором. ‚от  хоть
эта  степнаЯ  чайка, это соединение в ней  степи и  морЯ  ... Ѓрат  Ќиколай,
бывало, смеЯсь,  говорил мне,  что Я  от природы дурачек, и Я очень страдал,
пока однажды случайно не прочел, что  сам „екарт говорил, что в его душевной
жизни Ясные и разумные мысли занимали всегда самое ничтожное место.
     -- € что  ж, во дворце гарем? џ это тоже серьезно. ’ы  же сам доказывал
мне,  --  помнишь,  --  что в мужской  любви много смешениЯ разных  любовных
чувств, что  ты  это испытывал  к Ќикулиной, потом  к Ќаде... ’ы ведь иногда
очень безжалостно откровенен со  мной! ’ы что-то в этом роде недавно говорил
даже про нашу казачку.
     --  џ говорил только то,  что  когда  Я  смотрю на  нее, Я  ужасно хочу
куда-то в солончаковые степи, жить в кибитке.
     -- Ќу, вот, сам же говоришь, что тебе хочетсЯ жить с ней в кибитке.
     -- џ не сказал, что с ней.
     -- Ђ с кем же? -- Ћй, опЯть воробей! “жасно боюсь, когда они залетают и
бьютсЯ по зеркалу!
     €, вскочив, она быстро и неловко  хлопала в ладоши.  џ хватал и целовал
ее голые плечи, ноги... ђазность горЯчих и прохладных мест ее тела потрЯсала
больше всего.


        XII

     Љ вечеру зной спадал. ‘олнце стоЯло  за домом, мы пили чай в стеклЯнной
галлерее, возле открытых  во двор окон. Ћна теперь много читала и в эти часы
все  о чем-нибудь  расспрашивала брата, а  он с удовольствием наставлЯл  ее.
‚ечер был бесконечно тих, неподвижен, -- одни ласточки мелькали во дворе  и,
взвиваЯсь, тонули в глубоком небе. Ћни говорили, а Я слушал: "Ћй, на гopi та
женци жнуть..." ЏеснЯ рассказывала, что на горе жнут хлеборобы, текла ровно,
долго,  грустью  разлуки,  потом крепла и  звучала твердо --  волей,  далью,
отвагой, воинским ладом:

     Ђ по-пiд горою,
     Џо-пiд високою
     Љозаки йдуть!

     ЏеснЯ  протЯжно и  грустно любовалась,  как  течет  по долине  казацкое
войско, как  ведет  его  славный  „орошенко, едет  впереди всех.  Ђ  за ним,
говорила она, за ним ‘агайдачный,--

     о промiнЯв жiнку
     Ќа тютюн та люльку,
     Ќеобачний...

     Ћна медлила, гордо дивилась столь  странному человеку. Ќо вслед  за тем
била в литавры с особенно радостной волей:


     Њенi з жiнкою
     Ќе возитьсЯ!
     Ђ тютюн та люлька
     Љозаку в дорозi
     ‡надобитьсЯ!

     <b>{354}</b> џ слушал, грустно и сладко чему-то завидуЯ.
     Ќа закате мы  гулЯли, шли иногда в  город, иногда в сквер на  обрыве за
собором, иногда за  город, в поле. ‚  городе было  несколько мощеных улиц со
всЯкой еврейской торговлей,  с непонЯтным количеством часовых, аптекарских и
табачных  магазинов;  эти  улицы были каменны,  белы,  дышали  теплом  после
дневного  жара,  на  их  перекрестках  стоЯли   киоски,  где  прохожие  пили
разноцветные  сиропы с шипучей водой,  и  все  это  говорило о юге  и тЯнуло
куда-то еще дальше на юг, -- помню, Я часто думал  тогда  почему-то о Љерчи.
ѓлЯдЯ от собора  в долину, Я мысленно ехал в Љременчуг, в  Ќиколаев