 них нету, вот  и не живут, -- ответил  староста. --
Њного ты понимаешь в их деле!
     --  Љак  нету? --  сказала Ђленка, смеЯсь. --  ‘колько баб, девок!  ‚он
Ђнютка, -- чего лучше? Ђнютк, поди сюда, дело есть! -- крикнула она звонко.
     Ђнютка, широкаЯ и мЯгкаЯ в спине, короткорукаЯ, обернулась,  -- лицо  у
нее  было миловидное, улыбка добраЯ и приЯтнаЯ, --  что-то  крикнула в ответ
певучим голосом и заработала еще пуще.
     -- ѓоворЯт тебе, поди! -- еще звончей повторила Ђленка.
     --  Ќечего  мне  ходить, не  заучена  Я  этим делам, -- пропела  Ђнютка
радостно.
     --   Ќам   Ђнютка  не   нужна,   нам  надо  почище,  поблагороднее,  --
наставительно сказал староста. -- Њы сами знаем, кого нам надо.
     €  очень  выразительно  посмотрел  на  Ђленку.  Ћна  слегка  смутилась,
чуть-чуть покраснела.
     -- Ќет,  нет, нет, -- ответила она, скрываЯ смущение  улыбкой, -- лучше
Ђнютки не найдете. Ђ не хочете Ђнютку, -- Ќастьку, она тоже  чисто ходит,  в
городе жила...
     -- Ќу будет, молчи, --  неожиданно грубо сказал староста. --  ‡анимайсЯ
своим делом,  побрехала, и  будет. ЊенЯ и так барынЯ ругают, говорЯт,  они у
тебЯ только охальничают...
     Ђленка  вскочила  -- и опЯть с  необыкновенной легкостью --  взЯлась за
вилы.  Ќо работник, сваливший в это времЯ последнюю  телегу навоза, крикнул:
"‡автракать!"  -- и, задергав вожжами,  бойко  загремел вниз по аллее пустым
тележным Ящиком.
     -- ‡автракать,  завтракать! --  на  разные голоса  закричали  и  девки,
бросаЯ лопаты  и вилы,  перескакиваЯ  через вал, соскакиваЯ с него,  мелькаЯ
голыми ногами и разноцветными чулками и сбегаЯсь под ельник к своим узелкам.
     ‘тароста  покосилсЯ на  Њитю, подмигнул ему,  желаЯ  сказать,  что дело
идет, и, приподнимаЯсь, начальственно согласилсЯ:
     -- Ќу, завтракать так завтракать...
     „евки, пестреЯ под темной стеной елок, весело и как попало расселись на
траве,  стали  развЯзывать узелки,  вынимать лепешки  и раскладывать  их  на
подолы  между  прЯмо  лежащих  ног,  стали  жевать, запиваЯ  из бутылок  кто
молоком, кто  квасом  и продолжаЯ  громко  и  беспорЯдочно  говорить, хохоча
каждому  слову и  поминутно  взглЯдываЯ  на Њитю  любопытными  и вызывающими
глазами. Ђленка, наклонЯсь к Ђнютке,  что-то сказала ей  на  ухо. Ђнютка, не
сдержав очаровательной улыбки, с силой оттолкнула ее (Ђленка, давЯсь смехом,
повалилась головой к себе  на колени) и с притворным возмущением крикнула на
весь ельник своим певучим голосом:
     -- „ура! —его гогочешь без дела? ЉакаЯ радость?
     -- Џойдемте от греха, Њитрий Џалыч, -- сказал староста, -- ишь их черти
разбирают!


        XXI


     Ќа другой день в саду не работали, был праздник, воскресенье.
     Ќочью лил  дождь,  мокро шумело  по крыше, сад  то  и дело  бледно,  но
широко, сказочно  озарЯлсЯ. Љ утру, однако, погода опЯть  разгулЯлась, опЯть
все стало просто и благополучно, и Њитю разбудил веселый, солнечный  трезвон
колоколов.
     Ћн не спеша умылсЯ, оделсЯ, выпил стакан чаю и пошел к обедне. "Њама уж
ушли, -- ласково упрекнула его Џараша, -- а вы как татарин какой..."
     ‚  церковь  можно было пройти  или по выгону, выйдЯ из ворот  усадьбы и
свернув направо, или через  сад,  по  главной аллее, а потом по дороге между
садом и гумном, налево. ЊитЯ пошел через сад.
     ‚се было уже совсем по-летнему. ЊитЯ шел по аллее прЯмо на солнце, сухо
блестевшее на гумне и в поле. € этот блеск и трезвон колоколов, как-то очень
хорошо и мирно сливавшийсЯ с ним и со всем этим деревенским утром, и то, что
ЊитЯ только что вымылсЯ,  причесал  свои мокрые, глЯнцевитые черные волосы и
надел студенческий  картуз, все вдруг показалось так хорошо, что Њитю, опЯть
не  спавшего  всю  ночь  и  опЯть  прошедшего  ночью через  множество  самых
разнородных  мыслей и чувств,  вдруг охватила надежда на какое-то счастливое
разрешение  всех  его терзаний, на спасение,  освобождение от  них. Љолокола
играли  и  звали,  гумно  впереди жарко блестело, дЯтел,  приостанавливаЯсь,
приподнимаЯ  хохолок,  быстро  бежал  вверх по  корЯвому  стволу  липы  в ее
светло-зеленую, солнечную вершину, бархатные  черно-красные  шмели заботливо
зарывались в  цветы на  полЯнах, на припеке, птицы заливались  по всему саду
сладко  и беззаботно... ‚се было,  как бывало много, много раз в детстве,  в
отрочестве,  и  так  живо  вспомнилось  все прелестное, беззаботное  прежнее
времЯ, что вдруг Явилась  уверенность,  что  бог милостив, что,  может быть,
можно прожить на свете и без Љати.
     "‚ самом деле, поеду к Њещерским", -- подумал вдруг ЊитЯ.
     Ќо тут он поднЯл глаза -- и в двадцати  шагах от себЯ увидал  как раз в
этот момент проходившую мимо ворот Ђленку. Ћна опЯть была в шелковом розовом
платочке,  в  голубом  нарЯдном  платье  с  оборками,  в  новых  башмаках  с
подковками. Ћна,  вилЯЯ  задом,  быстро  шла, не  видЯ его, и  он  порывисто
подалсЯ в сторону, за деревьЯ.
     „ав ей  скрытьсЯ, он, с бьющимсЯ сердцем, поспешно пошел назад, к дому.
Ћн вдруг  понЯл,  что пошел в церковь  с  тайной целью увидеть ее, и то, что
видеть ее в церкви нельзЯ, не надо.


        XXII


     ‚о времЯ обеда нарочный  со  станции привез  телеграмму  -- ЂнЯ и ЉостЯ
извещали,  что  будут  завтра  вечером.  ЊитЯ  отнессЯ  к  этому  совершенно
равнодушно.
     Џосле  обеда  он навзничь  лежал на плетеном диване  на балконе, закрыв
глаза, чувствуЯ доходЯщее  до балкона жаркое  солнце, слушаЯ летнее жужжанье
мух. ‘ердце дрожало, в  голове  стоЯл неразрешимый вопрос:  а  как же дальше
дело с  Ђленкой?  Љогда  же  оно решитсЯ  окончательно?  Џочему  староста не
спросил ее вчера прЯмо: согласна ли она, и, если да, то где и когда? Ђ рЯдом
с этим мучило другое:  следует  или  нет  нарушить  свое  твердое решение не
ездить  больше  на почту?  Ќе  съездить ли нынче еще раз, последний? Ќовое и
бессмысленное  издевательство  над  своим  собственным самолюбием?  Ќовое  и
бессмысленное терзание  себЯ жалкой надеждой? Ќо что может теперь  прибавить
эта поездка (в сущности, простаЯ прогулка) к  его терзаниЯм? ђазве теперь не
совершенно очевидно, что там,  в Њоскве,  длЯ него все и навеки кончено? —то
ему вообще теперь делать?
     -- Ѓарчук! -- раздалсЯ вдруг негромкий  голос возле балкона. -- Ѓарчук,
вы спите?
     Ћн  быстро  открыл глаза.  Џеред ним стоЯл  староста в  новой  ситцевой
рубахе, в  новом картузе.  ‹ицо  у  него  было  праздничное, сытое и  слегка
сонное, хмельное.
     -- Ѓарчук, едемте скорей в лес, -- зашептал он. -- џ барыне сказал, что
мне нужно  повидатьсЯ  с  ’рифоном насчет  пчел.  …демте  скорей,  пока  они
почивают, а то ну-ка проснутсЯ и  отдумают...  ‡ахватим чего-нибудь угостить
’рифона, он захмелеет, вы  его  заговорите,  а Я исхитрюсь  шепнуть словечко
Ђленке. ‚ыходите скорей, Я уж запрЯг...
     ЊитЯ вскочил, пробежал лакейскую,  схватил  картуз  и  быстро  пошел  к
каретному  сараю,  где стоЯл запрЯженный  в  беговые дрожки молодой  горЯчий
жеребчик.


        XXIII


     †еребчик прЯмо с места вихрем вынес  за ворота. Џротив церкви на минуту
остановились  возле  лавки, взЯли  фунт  сала и бутылку  водки  и  понеслись
дальше.
     Њелькнула изба на выезде, у которой стоЯла нарЯженнаЯ и не знавшаЯ, что
делать,  Ђнютка. ‘тароста в шутку, но грубо крикнул ей  что-то и с хмельным,
бессмысленным и  злым удальством крепко передернул вожжами, хлестнул ими  по
крупу жеребчика. †еребчик еще наддал.
     ЊитЯ,  сидЯ и подскакиваЯ, держалсЯ изо всех сил. ‚ затылок ему приЯтно
пекло, в  лицо тепло дуло полевым  жаром, пахнувшим  уже  зацветающей рожью,
дорожной  пылью,  колесной мазью.  ђожь  ходила, отливала  серебристо-серой,
точно какой-то чудесный мех, зыбью, над ней поминутно взвивались, пели, косо
неслись и падали жаворонки, далеко впереди мЯгко синел лес...
     —ерез четверть  часа были уже в лесу и все так же шибко, стукаЯсь о пни
и корни,  помчались по его тенистой дороге,  радостной от солнечных  пЯтен и
несметных цветов в  густой и  высокой траве по  сторонам.  Ђленка,  в  своем
голубом  платье,  прЯмо  и  ровно  положив  ноги  в полусапожках,  сидела  в
распускающихсЯ  возле караулки дубках и  вышивала  что-то. ‘тароста пролетел
мимо нее, погрозив ей кнутом, и сразу осадил у порога. Њитю поразил  горький
и свежий аромат леса, молодой дубовой листвы, оглушил звонкий лай собачонок,
окруживших дрожки  и наполнивших весь лес  откликами.  Ћни стоЯли и  Яростно
заливались на все лады, а мохнатые морды их были добры и хвосты вилЯли.
     ‘лезли, привЯзали жеребчика  к  сухому,  опаленному  грозой деревцу под
окнами и вошли через темные сени.
     ‚  караулке было очень чисто, очень уютно  и  очень  тесно,  жарко и от
солнца,  светившего  из-за  леса  в  оба  ее  окошечка, и  оттого, что  была
натоплена печь, -- утром пекли ситники. ”едосьЯ, свекровь Ђленки, чистенькаЯ
и благообразнаЯ на  вид старушка, сидела  за  столом, спиной  к  солнечному,
усыпанному мелкими  мушками окошечку.  “видав барчука,  она встала  и  низко
поклонилась. Џоздоровавшись, сели и стали закуривать.
     -- Ђ где ж ’рифон? -- спросил староста.
     -- Ћтдыхает в клети, -- сказала ”едосьЯ, -- Я сейчас пойду его покличу.
     -- €дет дело! --  шепнул  староста, моргнув  обоими глазами, как только
она вышла.
     Ќо никакого дела ЊитЯ  покуда не  видел. Џокуда  было только нестерпимо
неловко, -- казалось, что ”едосьЯ уже отлично  понимает, зачем они приехали.
ЋпЯть мелькала  ужасавшаЯ  уже  третий  день мысль: "—то Я  делаю?  џ  с ума
схожу!" Ћн  чувствовал себЯ лунатиком, покоренным чьей-то посторонней волей,
все  быстрее  и  быстрее  идущим к какой-то роковой,  но неотразимо влекущей
пропасти.  Ќо, стараЯсь иметь  простой  и спокойный  вид,  он сидел,  курил,
осматривал  караулку.  Ћсобенно  стыдно было при  мысли,  что сейчас  войдет
’рифон, мужик, как говорЯт, злой,  умный, который сразу все поймет еще лучше
”едосьи.  Ќо вместе с  тем была и другаЯ мысль: "Ђ  где же она спит? ‚от  на
этих нарах или в  клети?" Љонечно,  в клети, подумал он. ‹етнЯЯ ночь в лесу,
окошечки  в клети без рамы,  без  стекол, и всю ночь слышен дремотный лесной
шепот, а она спит...


        XXIV


     ’рифон, войдЯ, тоже низко поклонилсЯ Њите, но молча, не взглЯнув  ему в
глаза. Џотом сел на скамейку перед столом и сухо и неприЯзненно заговорил со
старостой:  в чем дело, зачем пожаловал?  ‘тароста поспешил сказать, что его
прислала барынЯ,  что она просит ’рифона прийти посмотреть пасеку, что ихний
пасечник  старый, глухой  дурак, а что он, ’рифон, может, первый пчеловод во
всей  губернии  по  своему  уму и  понЯтию, -- и немедлЯ  вытащил из  одного
кармана штанов бутылку водки, а из другого сало в шершавой серой бумаге, уже
насквозь  промаслившейсЯ.  ’рифон  холодно и  насмешливо  покосилсЯ,  однако
поднЯлсЯ с места и достал с полки чайную чашку. ‘тароста поднес сперва Њите,
потом  ’рифону,  потом  ”едосье,  -- она с удовольствием вытЯнула  чашку  до
донышка,  --  и,  наконец,  налил себе. ‚ыпив, он тотчас же стал обносить по
второй, жуЯ ситник и раздуваЯ ноздри.
     ’рифон довольно быстро  захмелел, однако не  потерЯл  своей  сухости  и
неприЯзненной насмешливости.  ‘тароста  тЯжко отупел после второй  же чашки.
ђазговор  принЯл  по  внешности характер дружеский,  но глаза  у обоих  были
недоверчивые,   злобные.  ”едосьЯ  сидела  молча,   смотрела   вежливо,   но
недовольно. Ђленка не показывалась. ЏотерЯв всЯкую надежду, что она  придет,
Ясно  видЯ, что это совершенно  дурацкаЯ мечта -- рассчитывать теперь на то,
что старосте  удастсЯ  шепнуть ей "словечко", если бы она даже и  пришла, --
ЊитЯ поднЯлсЯ и строго сказал, что пора ехать.
     -- ‘ейчас,  сейчас, успеетсЯ! --  хмуро  и нагло отозвалсЯ староста. --
Њне еще надо вам словечко по секрету сказать.
     --  Ќу вот дорогой  и скажешь, -- сказал сдержанно, но еще строже ЊитЯ.
-- …дем.
     Ќо староста хлопнул ладонью по столу и с пьЯной загадочностью повторил:
     -- Ђ Я вам говорю, что дорогой этого нельзЯ говорить! ‚ыйдьте ко мне на
минутку...
     €, тЯжко поднЯвшись с места, распахнул дверь в сенцы.
     ЊитЯ вышел за ним.
     -- Ќу, в чем дело?
     -- Њолчите! -- таинственно прошептал староста, притворЯЯ за Њитей дверь
и шатаЯсь.
     -- Ћб чем молчать?
     -- Њолчите!
     -- џ тебЯ не понимаю.
     -- Њолчите! Ќаша будет! ‚ерное слово!
     ЊитЯ оттолкнул  его, вышел  из  сенец и остановилсЯ на пороге, не знаЯ,
что делать:  подождать еще немного  или уехать одному, а не то  просто  уйти
пешком?
     ‚ десЯти шагах от него стоЯл  густой зеленый лес, уже в вечерней тени и
оттого  еще  более  свежий,  чистый  и  прекрасный. —истое,  погожее  солнце
заходило за его вершины, сквозь них лучисто сыпалось его червонное золото. €
вдруг  гулко раздалсЯ и прокатилсЯ  в глубине леса, где-то,  как показалось,
далеко на той  стороне, за оврагами,  женский певучий голос, и так призывно,
так очаровательно, как звучит он только в лесу, по летней вечерней заре.
     --  Ђу! --  протЯжно  крикнул  этот голос,  видимо, забавлЯЯсь  лесными
откликами. -- Ђу!
     ЊитЯ  соскочил  с  порога и  побежал  по  цветам  и травам  в  лес. ‹ес
опускалсЯ в  каменистый  овраг. ‚ овраге стоЯла и ела баранчики Ђленка. ЊитЯ
надбежал  над  обрыв и  остановилсЯ. Ћна снизу  глЯдела на него  удивленными
глазами.
     -- —то ты тут делаешь? -- спросил ЊитЯ негромко.
     -- Њаруську нашу с коровой ищу. Ђ что? -- ответила она тоже негромко.
     -- —то ж, придешь, что ли?
     -- —то ж мне даром ходить? -- сказала она.
     -- Љто ж тебе сказал, что даром? -- спросил ЊитЯ уже  почти шепотом. --
Ћб этом не беспокойсЯ.
     -- Ђ когда? -- спросила Ђленка.
     -- „а завтра... ’ы когда можешь?
     Ђленка подумала.
     -- џ  завтра  пойду к матери овцу стричь,  --  сказала  она,  помолчав,
осторожно  оглЯдываЯ  лес  на бугре за Њитей. -- ‚ечером,  как  стемнеет,  и
приду. Ђ  куда? Ќа  гумно нельзЯ,  зайдет кто-нибудь...  •очете,  в салаш  в
лощине  у  вас  в  саду?  ’олько вы  смотрите, не обманите,  --  даром  Я не
согласна... ќто вам не Њосква,  --  сказала она, засмеЯвшимисЯ глазами глЯдЯ
на него снизу, -- там, говорЯт, бабы сами плотЯт...


        XXV


     ‚озвращались безобразно.
     ’рифон  не  осталсЯ в  долгу, поставил  и  с своей  стороны бутылку,  и
староста так  напилсЯ,  что не  сразу сел  на дрожки, сперва  упал на них, а
испуганный жеребчик рванулсЯ и чуть не ускакал один. Ќо ЊитЯ молчал, смотрел
на старосту бесчувственно, ждал, пока он усЯдетсЯ, терпеливо. ‘тароста опЯть
гнал с нелепой  Яростью. ЊитЯ молчал, крепко держалсЯ, смотрел  на  вечернее
небо, на полЯ,  быстро  дрожавшие и прыгавшие перед ним. Ќад полЯми к закату
допевали свои кроткие  песни жаворонки, на востоке, уже  посиневшем  к ночи,
вспыхивали  те  дальние, мирные  зарницы, которые ничего  не  обещают, кроме
хорошей  погоды. ЊитЯ понимал всю эту вечернюю прелесть, но  теперь она была
совсем чужой ему. ‚ мыслЯх, в душе стоЯло одно: завтра вечером!
     „ома его ожидало известие, что получено письмо, подтверждающее, что ЂнЯ
и ЉостЯ будут завтра,  с вечерним поездом. Ћн ужаснулсЯ, -- приедут, побегут
вечером в сад,  могут побежать к шалашу, в лощину...  Ќо тотчас же вспомнил,
что  со станции их  привезут не раньше десЯтого часа, потом  будут  кормить,
поить чаем...
     -- ’ы поедешь встречать? -- спросила Ћльга Џетровна.
     Ћн почувствовал, что бледнеет.
     -- Ќет, не думаю... Њне что-то не хочетсЯ... „а и сесть негде...
     -- Ќу, положим, ты бы мог верхом поехать...
     -- „а  нет,  не знаю...  ‘обственно, зачем? ‘ейчас, по крайней мере, не
хочетсЯ...
     Ћльга Џетровна пристально посмотрела на него.
     -- ’ы здоров?
     --  ‘овершенно, -- сказал ЊитЯ  почти  грубо. -- џ  только  спать очень
хочу...
     €  тотчас  же  ушел  к  себе, лег  в  темноте  на  диван и  заснул,  не
раздеваЯсь.
     Ќочью он услыхал отдаленную, медлительную музыку  и увидал себЯ висЯщим
над  огромной, слабо  освещенной  пропастью.  Ћна  все светлела  и светлела,
становилась все бездоннее, все золотистей,  все Ярче, все многолюднее, и уже
совсем отчетливо,  с  несказанной грустью и нежностью,  зазвучало и запело в
ней:  "†ил,  был  в  ”уле  добрый  король..."  Ћн  затрепетал  от  умилениЯ,
повернулсЯ на другой бок и опЯть заснул.


        XXVI


     „ень казалсЯ бесконечным.
     ЊитЯ как деревЯнный выходил к чаю, к обеду, потом  опЯть  шел к себе  и
опЯть ложилсЯ,  брал с письменного стола  уже давно  валЯвшийсЯ на  нем  том
Џисемского, читал,  не понимаЯ ни слова, подолгу  смотрел в  потолок, слушал
ровный, летний,  атласный  шум солнечного сада  за окном... ђаз он  встал  и
пошел  в  библиотеку,  чтобы  переменить  книгу.  Ќо  эта  прелестнаЯ  своей
стариной,  своим  спокойствием, видом из одного окна на  заветный клен, а из
других на светлое западное небо комната так остро напомнила ему  те весенние
(теперь уж бесконечно далекие)  дни,  когда  он  сидел в ней, читаЯ стихи  в
старых журналах, и  показалась такой  Љатиной, что  он  повернулсЯ  и быстро
пошел  назад. "Љ черту! -- подумал он с раздражением. --  Љ черту весь  этот
поэтический трагизм любви!"
     Ћн  с возмущением  вспомнил свое намерение  застрелитьсЯ, если не будет
письма от Љати, и опЯть лег и опЯть взЯлсЯ за Џисемского.  Ќо по-прежнему он
ничего  не понимал, читаЯ, а порою,  глЯдЯ  в книгу и думаЯ об Ђленке,  весь
начинал дрожать  от все растущей дрожи в животе. € чем ближе подходил вечер,
тем все чаще охватывала, била дрожь. ѓолоса и шаги по дому, голоса на дворе,
-- уже запрЯгали  тарантас на станцию, -- все раздавалось так, как во  времЯ
болезни, когда  лежишь  один,  а  вокруг  течет  обычнаЯ,  будничнаЯ  жизнь,
равнодушнаЯ к тебе и потому чуждаЯ, даже враждебнаЯ. Ќаконец где-то крикнула
Џараша: "ЃарынЯ, лошади готовы!" -- послышалось сухое бормотание бубенчиков,
потом топот копыт, шорох подкатывающего к крыльцу тарантаса... "Ђх, да когда
же  все  это  кончитсЯ!"  -- пробормотал ЊитЯ  вне  себЯ  от нетерпениЯ,  не
двигаЯсь,  но  жадно  слушаЯ  голос Ћльги Џетровны,  отдававшей  в лакейской
последние приказаниЯ. ‚друг бубенчики забормотали и, бормоча все слитнее под
звуки покатившегосЯ под гору экипажа, стали глохнуть...
     Ѓыстро  встав с места, ЊитЯ вышел в зал. ‚ зале было пусто и  светло от
Ясного желтоватого заката. ‚о всем доме было пусто и как-то странно, страшно
пусто! ‘о  странным,  как бы  прощальным  чувством  ЊитЯ  взглЯнул в  пролет
растворенных  молчаливых комнат -- в гостиную, в диванную,  в библиотеку,  в
окно которой по-вечернему синел южный небосклон, зеленела живописнаЯ вершина
клена и розовой  точкой стоЯл над ней Ђнтарес... Џотом заглЯнул в лакейскую,
нет ли там Џараши. “бедившись, что и там пусто, он схватил с вешалки картуз,
пробежал назад, в свою комнату, и выскочил в окно, далеко выкинув на цветник
свои длинные  ноги. Ќа цветнике он  на  мгновение замер,  потом, согнувшись,
перебежал в сад  и тотчас же вильнул в глухую боковую аллею, густо  заросшую
кустами акации и сирени.


        XXVII


     ђосы не  было, не могли быть  поэтому особенно слышны  запахи вечернего
сада. Ќо Њите,  при всей  бессознательности всех его действий в  этот вечер,
все же показалось,  что  он еще  никогда  в жизни, -- за исключением,  может
быть,  раннего детства,  --  не  встречал такой силы и  такого  разнообразиЯ
запахов,  как  теперь.  ‚се  пахло  --  кусты  акации, листьЯ сирени, листьЯ
смородины, лопухи, чернобыльник, цветы, трава, землЯ...
     Ѓыстро сделав несколько шагов с жуткой мыслью: "Ђ вдруг она обманет, не
придет?" -- теперь казалось, что всЯ жизнь  зависит от  того, придет  или не
придет Ђленка, --  уловив среди запахов растительности еще и запах вечернего
дыма откуда-то с деревни, ЊитЯ еще раз остановилсЯ, обернулсЯ  на мгновение:
вечерний  жук медленно  плыл и гудел где-то возле  него,  точно сеЯ  тишину,
успокоение и  сумерки, но еще светло было от зари, охватившей  полнеба своим
ровным,  долго не гаснущим светом  первых летних зорь,  а  над крышей  дома,
кое-где видной из-за деревьев, высоко блестел в прозрачной небесной  пустоте
крутой и острый серпок только что народившегосЯ месЯца. ЊитЯ глЯнул на него,
быстро  и мелко  перекрестилсЯ под  ложечкой и шагнул  в кусты акации. ЂллеЯ
вела  в лощину,  но  не к шалашу,  -- к нему надо было идти  наискось, взЯть
левее.  € ЊитЯ,  шагнув через кусты, побежал целиком, среди  широко  и низко
распростертых ветвей, то нагибаЯсь, то отстранЯЯ их от себЯ. —ерез минуту он
уже был на условленном месте.
     Ћн  со страхом сунулсЯ  в  шалаш, в его темноту,  пахнущую сухой прелой
соломой,  зорко оглЯнул его и почти с радостью убедилсЯ, что  там еще никого
нет.  Ќо роковой миг близилсЯ, и он  стал возле  шалаша,  весь превратЯсь  в
чуткость,  в  напрЯженнейшее  внимание.  ‚есь день почти  ни  на  минуту  не
оставлЯло  его  необыкновенное телесное  возбуждение.  ’еперь  оно  достигло
высшей  силы.  Ќо  странно  -- как  днем, так  и  теперь, оно было  какое-то
самостоЯтельное, не проникало его всего, владело только телом, не захватываЯ
души. ‘ердце, однако,  билось страшно. Ђ кругом было  так поразительно тихо,
что  он  слышал  только одно  --  это  биение. Ѓеззвучно,  неустанно вились,
крутились мЯгкие  бесцветные  мотыльки в  ветвЯх,  в  серой  листве  Яблонь,
разнообразно  и  узорно рисовавшихсЯ на вечернем  небе, и от  этих мотыльков
тишина казалась  еще тише,  точно мотыльки ворожили и завораживали ее. ‚друг
где-то сзади него что-то хрустнуло -- и звук этот как гром  поразил  его. Ћн
порывисто обернулсЯ, глЯнул меж деревьев по направлению к  валу -- и увидал,
что  под  сучьЯми  Яблонь катитсЯ на  него что-то черное. Ќо еще не успел он
сообразить, что это такое, как это темное, набежав на него, сделало какое-то
широкое движение -- и оказалось Ђленкой.
     Ћна  откинула,  сбросила  с  головы  подол  короткой  юбки  из   черной
самотканой шерсти, и  он  увидал ее испуганное  и сиЯющее  улыбкой лицо. Ћна
была боса, в одной юбке и в простой суровой рубахе, заправленной в юбку. Џод
рубахой стоЯли  ее девичьи груди. ироко вырезанный ворот  открывал ее шею и
часть плечей, а засученные выше локтЯ рукава  -- округлые руки. € все в ней,
от  небольшой головки, покрытой желтым платочком,  и до маленьких босых ног,
женских и вместе с тем детских, было так хорошо, так ловко, так пленительно,
что ЊитЯ, видевший ее  до сих пор только нарЯженной, впервые увидавший ее во
всей прелести этой простоты, внутренне ахнул.
     --  Ќу,  скорее,  что  ли, --  весело  и  воровски  прошептала  она  и,
оглЯнувшись, нырнула в шалаш, в его пахучий сумрак.
     ’ам она приостановилась, а  ЊитЯ, стиснув зубы, чтобы удержать их стук,
поспешил  запустить руку в карман -- ноги  его были напрЯжены,  тверды,  как
железо, -- и  сунул ей в  ладонь смЯтую пЯтирублевку. Ћна быстро спрЯтала ее
за пазуху и села на землю. ЊитЯ сел возле  нее и обнЯл ее  за шею, не  знаЯ,
что делать, -- надо ли  целовать  или нет.  ‡апах  ее платка, волос, луковый
запах  всего  ее  тела,  смешанный с запахом  избы, дыма,  --  все  было  до
головокружениЯ хорошо,  и ЊитЯ  понимал, чувствовал это. € все-таки было все
то же,  что и  раньше:  страшнаЯ сила  телесного желаниЯ,  не  переходЯщаЯ в
желание  душевное, в  блаженство, в восторг,  в истому  всего  существа. Ћна
откинулась  и легла навзничь. Ћн лег рЯдом, привалилсЯ к ней, протЯнул руку.
’ихо и нервно смеЯсь, она поймала ее и потЯнула вниз.
     -- Ќикак нельзЯ, -- сказала она не то в шутку, не то серьезно.
     Ћна отвела его руку и цепко держала  ее своей маленькой рукой, глаза ее
смотрели в треугольную раму шалаша на ветви Яблонь, на уже потемневшее синее
небо  за этими ветвЯми и неподвижную  красную  точку  Ђнтареса, еще  одиноко
стоЯщую  в нем. —то выражали эти глаза?  —то надо было делать?  Џоцеловать в
шею, в  губы? ‚друг  она поспешно сказала, берЯсь  за  свою  короткую черную
юбку:
     -- Ќу, скорей, что ли...
     Љогда  они   поднЯлись,   --  ЊитЯ  поднЯлсЯ,   совершенно   пораженный
разочарованием,  --  она,  перекрываЯ  платок,  поправлЯЯ  волосы,  спросила
оживленным шепотом, -- уже как близкий человек, как любовница:
     --  ‚ы, говорЯт, в ‘убботино  ездили. ’ам поп дешево  поросЯт  продает.
Џравда ай нет? ‚ы не слыхали?


        XXVIII


     Ќа этой же неделе,  в субботу, дождь,  начавшийсЯ еще в среду, ливший с
утра и до вечера, лил как из ведра.
     Ћн то и дело припускал в этот день особенно бурно и мрачно.
     €  весь день  ЊитЯ  без  устали  ходил по саду  и весь день так страшно
плакал, что порой даже сам дивилсЯ силе и обилию своих слез.
     Џараша  искала его, кричала на  дворе, в липовой аллее,  звала обедать,
потом чай пить -- он не откликалсЯ.
     Ѓыло  холодно, пронзительно  сыро, темно от туч;  на их черноте  густаЯ
зелень мокрого сада выделЯлась особенно  густо, свежо и Ярко.  Ќалетавший от
времени до времени ветер  свергал с деревьев  еще  и другой ливень  -- целый
поток  брызг. Ќо  ЊитЯ ничего не видел,  ни на что  не обращал вниманиЯ. …го
белый  картуз  обвис,  стал  темно-серый,   студенческаЯ  куртка  почернела,
голенища были  до колен в грЯзи. ‚есь облитый,  весь насквозь промокший, без
единой кровинки в лице, с заплаканными, безумными глазами, он был страшен.
     Ћн курил папиросу за папиросой,  широко  шагал по грЯзи аллей, а  порой
просто куда  попало, целиком, по  высокой мокрой траве среди  Яблонь и груш,
натыкаЯсь  на  их  кривые корЯвые сучьЯ,  пестревшие серо-зеленым  размокшим
лишайником. Ћн сидел на разбухших,  почерневших скамейках, уходил в  лощину,
лежал на  сырой соломе в шалаше, на том самом месте, где лежал с Ђленкой. Ћт
холода, от ледЯной сырости  воздуха  большие руки  его посинели,  губы стали
лиловыми,  смертельно бледное лицо с  провалившими щеками принЯло фиолетовый
оттенок.  Ћн лежал на спине, положив нога  на  ногу, а руки под голову, дико
уставившись  в  черную  соломенную  крышу, с которой  падали  крупные ржавые
капли. Џотом скулы его стискивались, брови  начинали  прыгать.  Ћн порывисто
вскакивал, вытаскивал из кармана штанов уже сто раз прочитанное, испачканное
и  измЯтое письмо, полученное  вчера поздно вечером, -- привез  землемер, по
делу приехавший  в усадьбу  на несколько дней, -- опЯть,  в сто  первый раз,
жадно пожирал его:
     "„орогой ЊитЯ, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все,  что было! џ
дурнаЯ, Я  гадкаЯ,  испорченнаЯ,  Я  недостойна  вас,  но  Я  безумно  люблю
искусство! џ решилась, жребий брошен, Я  уезжаю  --  вы знаете с  кем...  ‚ы
чуткий, вы умный, вы поймете  менЯ, умолЯю, не мучь себЯ и менЯ! Ќе пиши мне
ничего, это бесполезно!"
     „ойдЯ до этого места,  ЊитЯ комкал письмо и, уткнувшись  лицом в мокрую
солому,  бешено  стискиваЯ зубы, захлебывалсЯ от рыданий. ќто нечаЯнное  ты,
которое так страшно  напоминало  и даже как будто  опЯть  восстанавливало их
близость  и   заливало  сердце  нестерпимой  нежностью,  --  это  было  выше
человеческих  сил!  Ђ рЯдом  с этим ты --  это твердое заЯвление,  что  даже
писать ей теперь бесполезно! Ћ, да, да, он это знал; бесполезно! ‚се кончено
и кончено навеки!
     Џеред  вечером  дождь,  обрушившийсЯ на сад  с  удесЯтеренной силой и с
неожиданными ударами  грома,  погнал  его наконец в  дом. Њокрый с головы до
ног, не попадаЯ зуб на зуб от ледЯной дрожи во всем теле, он выглЯнул из-под
деревьев  и, убедившись, что его никто  не видит,  пробежал под  свое  окно,
снаружи приподнЯл раму, -- рама была стариннаЯ, с подъемной половиной, -- и,
вскочив в комнату, запер дверь на ключ и бросилсЯ на кровать.
     € стало  быстро темнеть.  „ождь  шумел  повсюду -- и по крыше, и вокруг
дома, и в саду. ум его был двойной, разный, -- в саду один, возле дома, под
непрерывное журчание и плеск желобов, ливших воду в  лужи,  -- другой. € это
создавало   длЯ  Њити,   мгновенно  впавшего   в  летаргическое  оцепенение,
необъЯснимую  тревогу  и  вместе  с  жаром,  которым  пылали его ноздри, его
дыхание,  голова, погружало его точно в наркоз, создавало какой-то как будто
другой мир,  какое-то другое предвечернее времЯ в каком-то как  будто чужом,
другом доме, в котором было ужасное предчувствие чего-то.
     Ћн знал, он  чувствовал, что он в  своей комнате,  уже почти темной  от
дождЯ  и наступающего вечера,  что  там, в зале,  за чайным  столом,  слышны
голоса мамы, Ђни, Љости  и землемера, но вместе с тем уже шел  по  какому-то
чужому дому вслед  за уходившей  от  него молодой нЯнькой, и  его  охватывал
необъЯснимый,  все  растущий  ужас,  смешанный,  однако,  с  вожделением,  с
предчувствием  близости кого-то с кем-то, близости,  в  которой было  что-то
противоестественно-омерзительное, но  в которой он и сам как-то  участвовал.
—увствовалось же  все  это  через посредство ребенка с  большим белым лицом,
которого, перегнувшись назад, несла на руках и укачивала молоденькаЯ нЯнька.
ЊитЯ спешил  обогнать ее, обогнал  и уже хотел  заглЯнуть  ей в  лицо, -- не
Ђленка ли это, -- но неожиданно очутилсЯ  в сумрачной гимназической классной
комнате с замазанными мелом стеклами. ’а,  что  стоЯла  в ней перед комодом,
перед  зеркалом, не могла  его видеть, --  он вдруг стал невидим. Ћна была в
шелковой  желтой нижней юбке,  плотно облегающей округлые бедра, в туфельках
на  высоких  каблучках,  в  тонких  ажурных  черных чулках,  сквозь  которые
просвечивало  тело, и она, сладко робеЯ и  стыдЯсь, знала, что сейчас будет.
Ћна  уже успела спрЯтать  ребенка в Ящик комода. Џерекинув косу через плечо,
она  быстро  заплетала  ее  и,  косЯсь на  дверь,  глЯдела  в  зеркало,  где
отражалось ее  припудренное личико,  обнаженные плечи  и  млечно-голубые,  с
розовыми  сосками, маленькие груди. „верь распахнулась --  и,  бодро и жутко
оглЯдываЯсь, вошел господин в смокинге, с бескровным бритым лицом, с черными
и  короткими курчавыми  волосами.  Ћн  вынул плоский золотой портсигар, стал
развЯзно  закуривать. Ћна, доплетаЯ косу, робко  смотрела на  него, знаЯ его
цель, потом  швырнула косу на плечо, поднЯла голые руки... Ћн снисходительно
обнЯл ее за талию -- и она охватила его шею, показываЯ свои темные подмышки,
прильнула к нему, спрЯтала лицо на его груди...


        XXIX


     €  ЊитЯ очнулсЯ, весь  в поту, с  потрЯсающе  Ясным  сознанием, что  он
погиб, что в мире так чудовищно безнадежно  и мрачно, как не  может быть и в
преисподней, за могилой. ‚ комнате была тьма, за окнами шумело и плескалось,
и  этот  шум и плеск  были  нестерпимы  (даже одним своим звуком) длЯ  тела,
сплошь дрожащего от озноба. ‚сего  же нестерпимее и ужаснее  была чудовищнаЯ
противоестественность человеческого  соитиЯ, которое как  будто  и он только
что разделил с бритым господином. €з залы были  слышны голоса и  смех. € они
были ужасны и противоестественны  своей отчужденностью  от  него,  грубостью
жизни, ее равнодушием, беспощадностью к нему...
     -- ЉатЯ! --  сказал  он, садЯсь на кровати,  сбрасываЯ  с нее ноги.  --
ЉатЯ,  что же это такое! -- сказал он вслух, совершенно  уверенный, что  она
слышит его, что она здесь, что она молчит, не отзываетсЯ только потому,  что
сама  раздавлена,  сама  понимает  непоправимый  ужас  всего того,  что  она
наделала.  --  Ђх, все равно,  ЉатЯ,  -- прошептал он горько и  нежно, желаЯ
сказать, что он простит ей  все,  лишь бы она  по-прежнему кинулась к  нему,
чтобы они  вместе  могли спастись, -- спасти  свою  прекрасную любовь  в том
прекраснейшем весеннем мире,  который еще так  недавно был подобен раю.  Ќо,
прошептав: "Ђх, все равно, ЉатЯ!"  -- он тотчас же  понЯл, что  нет,  не все
равно, что  спасениЯ,  возврата  к  тому  дивному видению, что дано было ему
когда-то в аховском, на балконе, заросшем жасмином, уже нет, не может быть,
и тихо заплакал от боли, раздирающей его грудь.
     Ћна, эта боль, была так  сильна, так нестерпима, что,  не думаЯ, что он
делает, не сознаваЯ, что из всего этого выйдет, страстно желаЯ только одного
-- хоть на минуту  избавитьсЯ от нее и не попасть  опЯть в тот  ужасный мир,
где он провел весь день и где он только что был в самом ужасном  и отвратном
из всех земных снов, он  нашарил  и отодвинул Ящик ночного  столика,  поймал
холодный и тЯжелый  ком  револьвера  и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл
рот и с силой, с наслаждением выстрелил.

     14 сентЯбрь. 1924
     Џриморские Ђльпы