ой происходит нечто вроде эмоциональной смерти.
     Љроме уже описанных реакций, новоприбывшего заключенного мучают другие,
более болезненные эмоции, которые он стараетсЯ заглушить. Џрежде всего,  это
безграничнаЯ тоска по дому  и семье. Ћна часто может быть  такой острой, что
буквально  пожирает  человека.  Џотом -  отвращение: отвращение к окружающей
уродливой действительности.
     Ѓольшинству  заключенных выдали  униформу  из  трЯпьЯ,  по сравнению  с
которой  пугало выглЯдит элегантным.  Њежду бараками валЯлись кучи грЯзи,  и
чем  больше  мы  старались  их  убрать,  тем  больше  вымазывались.  ‹юбимой
практикой начальства было назначить новоприбывшего в рабочую группу, котораЯ
убирала  отхожие  места  и  вывозила  нечистоты.  …сли,  как  часто  бывало,
экскременты  выплескивались в  лицо во времЯ перевозки через ухабистые полЯ,
малейшее выражение отвращениЯ со  стороны  заключенного или попытка вытереть
лицо наказывались ударом со стороны капо.  ’ак ускорЯлсЯ процесс умерщвлениЯ
нормальных реакций.
     ‘начала заключенный отворачивалсЯ от нарочитой демонстрации  наказаний:
ему  трудно  было  вынести  зрелище,  как  его  сотоварищи  часами маршируют
взад-вперед  по грЯзи,  осыпаемые ударами.—ерез несколько дней или недель он
привыкал. ђано утром, когда еще темно, заключенный стоит со своим отделением
перед  воротами, готовый к выходу.Ћн  слышит  вскрик  и  и  видит,  как  его
товарища сбили  с  ног,  велели встать  и снова сбили  -  и почему?  “  него
лихорадка, но  он не доложил о  ней в нужное времЯ. Ћн наказан за незаконную
попытку увильнуть от работы.
     Ќо заключенный, который перешел во  вторую стадию своих психологических
реакций,  уже не  станет отводить глаза. …го чувства  уже притупились,  и он
смотрит, не шелохнувшись. „ругой пример: он ждет очереди в лазарет, мечтаЯ о
двух днЯх легкой работы по причине травмы, отеков или лихорадки. Ћн остаетсЯ
невозмутимым, когда при нем к  врачу доставлЯют двенадцатилетнего  мальчика,
которого заставили часами стоЯть по стойке "смирно"  на снегу ил работать на
улице босиком, потому что в лагере не нашлось длЯ него обуви. Џальцы  на его
ногах  отморожены,  и дежурный  врач  пинцетом отделЯет черные  гангренозные
суставы, один за  другим.  Ћтвращение, ужас и жалость -  это эмоции, которые
наш зритель  уже  не  может испытывать.  ‡а несколько недель лагерной  жизни
страдальцы,  умирающие  и  мертвые  становЯтсЯ длЯ  него  настолько  обычным
зрелищем, что оно его уже не трогает.


     џ  провел  некоторое времЯ  в  тифозном  бараке;  температура у  многих
больных  была очень высокой, они  бредили, некоторые  были  близки к смерти.
‘разу  после смерти  одного  больного Я наблюдал без  малейших эмоций сцену,
котораЯ  повторЯлась  снова  и  снова  при каждой  смерти.  Ћдин  за  другим
заключенные  подходили  к еще теплому  телу.  Ћдин  схватил остатки  грЯзной
картошки из миски; другой решил,  что деревЯнные башмаки умершего лучше, чем
его собственные,  и  поменЯлсЯ  с  ним. ’ретий сделал то же  самое с курткой
мертвеца, а  четвертый был рад завладеть - вы только представьте себе - хотЯ
бы хорошим шнурком.
     ‚се это  Я наблюдал совершенно  равнодушно.  Џотом  Я попросил санитара
вынести тело. Ћн схватил тело за  ноги, столкнул в узкий  проход между двумЯ
рЯдами досок, служивших кроватЯми длЯ пЯтидесЯти тифозных больных, и потащил
его по неровному землЯному  полу к двери. „ве ступеньки вверх,  которые вели
наружу,  всегда представлЯли длЯ нас препЯтствие, ведь  мы  были  обессилены
постоЯнным недоеданием. Џосле  нескольких месЯцев пребываниЯ в лагере мы  не
могли  поднЯтьсЯ  по  этим  ступенькам,  высотой  около  15 см.  каждаЯ,  не
ухватившись за дверной косЯк и не подтЯнувшись руками.
     ‘анитар  приблизилсЯ  к дверЯм и сначала  с  трудом втащил себЯ наверх.
Џотом  взЯлсЯ  за  тело:  сначала ноги,  потом  туловище,  и наконец,  жутко
постукиваЯ по ступенькам, голова трупа поползла наверх.
     Њое место было с  другой стороны барака, около единственного маленького
окошка на  уровне земли.  †адно хлебаЯ  горЯчий суп,  Я  случайно выглЯнул в
окно. ’олько  что  вынесенный  труп  смотрел прЯмо  на  менЯ  остекленевшими
глазами. „ва часа  назад Я разговаривал с этим человеком. ‘ейчас Я продолжал
хлебать суп.
     …сли  бы отсутствие  эмоций не  удивило  менЯ с  профессиональной точки
зрениЯ, Я бы просто не запомнил этот случай - так мало он задел мои чувства.


     ЂпатиЯ,  притупление  эмоций  и  чувство  равнодушиЯ  были  симптомами,
возникающими во  второй стадии психологической реакции заключенного,  и  они
постепенно делали его нечувствительным к ежедневным  и  ежечасным избиениЯм.
ќта  бесчувственность помогала  ему окружить  себЯ  чрезвычайно  необходимой
защитной скорлупой.
     €збиениЯ  происходили  по  малейшему  поводу,  а иногда  и  без всЯкого
повода. Ќапример, как-то  Я стоЯл в очереди  за хлебом,  который выдавали на
рабочем месте. ‘тоЯвший за мной человек отступил  чуть-чуть в сторону, и это
нарушение  симметрии  не понравилось  охраннику-эсэсовцу.  џ  не  знал,  что
происходит  в шеренге за  мной и  в голове охранника, когда внезапно получил
два сильных удара  по голове. ’олько тогда  Я заметил около менЯ охранника с
дубинкой. ‚ такой момент больно не  только  физически (это верно не только в
отношении взрослых, но  и  наказанных детей),  но и  от душевного страданиЯ,
вызванного беспричинностью и бессмысленностью.
     Љак ни странно, но удар,  который даже не  оставлЯет следов,  может при
определенных обстоЯтельствах  быть болезненнее,  чем другой, после  которого
остаютсЯ  синЯки.  Ћднажды  в  метель Я  стоЯл  на  железнодорожной  насыпи.
ЌесмотрЯ  на  непогоду,  наше  отделение  продолжало работать.  џ напрЯженно
работал, укладываЯ  гравий, так как это  был  единственный способ согретьсЯ.
’олько на минутку Я остановилсЯ, чтоб перевести дыхание, и оперсЯ на лопату.
Љ несчастью, охранник  как раз в эту минутку обернулсЯ ко мне и решил, что Я
бездельничаю. Ћн причинил мне боль отнюдь не  руганью или  ударами. Ћхранник
счел,  что не  стоит  тратить  усилиЯ  даже на ругань  в сторону оборванной,
истощенной  фигуры,  котораЯ стоЯла  перед  ним  и  только смутно напоминала
очертаниЯ человека. Ћн просто, как будто играЯ, поднЯл камень и бросил его в
менЯ.  Њне  это  напомнило  способ,  каким  привлекают  внимание  зверЯ  или
призывают к  порЯдку домашнее животное - создание,  с которым у вас так мало
общего, что вы его даже не наказываете.
     ‘амаЯ  болезненнаЯ  сторона  избиениЯ   -   это  заключающеесЯ  в   нем
оскорбление.  Ћдин раз  мы  должны  были  нести  длинные,  тЯжелые балки  по
обледеневшей дороге. …сли кто-нибудь поскользнетсЯ, это опасно не только длЯ
него, но  и длЯ  всех, кто  несет  эту балку.  Ћдин из  моих друзей  страдал
врожденным вывихом бедра. Ћн был рад, что несмотрЯ на это  мог работать, так
как инвалидов почти  навернЯка отправлЯли  на  смерть во времЯ  селекции. Ћн
едва ковылЯл  по  скользкой дороге с особо тЯжелой балкой, и мне показалось,
что он вот-вот  упадет и  увлечет за  собой других. ‚  этот момент  Я не нес
балки, и подбежал на помощь чисто инстинктивно.  ЊенЯ немедленно  ударили по
спине, грубо  выругали  и приказали вернутьсЯ на свое место. Ќесколько минут
назад   тот   самый   охранник,   который   менЯ   ударил,    с   осуждением
разглагольствовал  о   том,   какие   мы  все  "свиньи",   лишенные  чувства
товарищества.
     ‚ другой раз, в лесу, при температуре примерно -15 градусов по –ельсию,
мы начали рыть траншею длЯ укладки  водопроводных  труб в каменно промерзшей
земле,  Љ тому времени  Я физически сильно  ослабел. ’ут подошел  бригадир с
круглыми розовыми щеками. …го лицо поразительно  напоминало свиное  рыло. Ќа
руках его были добротные теплые перчатки. Ќекоторое времЯ он молча  наблюдал
за мной. џ чувствовал, что  он  закипает, глЯдЯ на  слишком маленький холмик
земли, которую Я смог накопать за все времЯ.
     Џотом он начал:  "‘виньЯ, Я наблюдал за тобой все  времЯ!  џ  еще научу
тебЯ  работать!  ’ы еще дождешьсЯ у менЯ, что будешь рыть землю зубами  - ты
подохнешь, как животное!  ’ы, наверно, за свою жизнь  ни минуты не  работал.
Љем ты был, свиньЯ? Ѓизнесменом?"
     ‚ообще-то его ругань менЯ не задевала. Ќо к угрозе убить менЯ следовало
отнестись серьезно, так что Я выпрЯмилсЯ и посмотрел ему прЯмо в глаза. - "џ
был доктором-специалистом."
     "—то? „октор? ѓотов поклЯстьсЯ, что ты вытЯнул у людей кучу денег"
     "‘лучилось так, что большую часть времени Я работал вообще бесплатно, в
клинике длЯ бедных."
     Ќа этот раз Я сказал лишнее. Ћн бросилсЯ на менЯ и сбил с ног, вопЯ как
сумасшедший. џ уж не помню, что он кричал.
     џ хотел показать этой Явно  тривиальной истоорией,  что бывают моменты,
когда раздражение  может  пробудитьсЯ даже у как  будто закаленного узника -
возмущение не жестокостью или болью, а оскорблением, которое с ними свЯзано.
‚  тот раз кровь бросилась  мне в голову, потому что Я вынужден был слушать,
как человек судит о моей жизни, не имеЯ  о ней  ни малейшего  представлениЯ,
причем  (должен  признатьсЯ: примечание, которое  Я высказал моим  товарищам
после этой сцены, доставило мне детское утешение) "человек, который выглЯдит
так вульгарно и  отвратительно, что сестра в  вестибюле моего госпиталЯ даже
не пустила бы его в приемную."
     Љ счастью, капо в  моей рабочей партии относилсЯ ко мне хорошо - он был
благодарен мне за то, что  Я выслушивал рассказы о его любовных  историЯх  и
семейных неприЯтностЯх во  времЯ долгих переходов к месту работы. џ произвел
на  него впечатление  моим диагнозом  его характера и  психотерапевтическими
советами. Ћн был мне за это благодарен, и сейчас это оказалось очень ценным.
“же несколько  раз он резервировал мне  место около  себЯ  в одном из первых
пЯти рЯдов  нашего отделениЯ, которое обычно  насчитывало  280 человек.  ќто
покровительство  было существенным. Њы выстраивались рано  утром, когда было
еще  темно. Љаждый боЯлсЯ опоздать и попасть в задние рЯды. …сли требовались
люди на неприЯтную работу, поЯвлЯлсЯ старший капо  и  обычно  набирал их  из
задних рЯдов. € они должны были отправитьсЯ выполнЯть особо противную работу
под  командой незнакомых охранников. €ногда  старший  капо  выбирал людей из
первых  пЯти  рЯдов,  просто  чтобы схватить тех, кто пыталсЯ  умничать. ‚се
протесты и  просьбы  смолкали после нескольких  умело направленных ударов, и
жертвы покорно шли куда надо.
     Ћднако, пока мой капо чувствовал потребность изливать мне душу, со мной
этого не могло произойти. “ менЯ было гарантированное почетное место рЯдом с
ним. Ќо тут было  еще одно  преимущество.  џ  страдал  от  отеков. Њои  ноги
настолько  распухли  и  кожа на  них была так туго натЯнута, что Я  с трудом
сгибал  колени. Њне приходилось оставлЯть башмаки незашнурованными, чтоб они
налезали на мои распухшие ноги.  „лЯ  носков там  просто не было места, даже
если бы они у менЯ были. Џоэтому  мои  полубосые ноги были всегда мокрыми, а
башмаки  полны снега.  ђазумеетсЯ,  это  вызывало  обморожение.  Љаждый  шаг
становилсЯ  настоЯщим  мучением.  Ќаша обувь  обледеневала  во времЯ  долгих
переходов по снежным полЯм. ‹юди часто оскальзывались, и те, что были сзади,
падали,  наталкиваЯсь   на   упавших   впереди.   ’огда  колонна   ненадолго
останавливалась. Ћдин из охранников тут же принимал меры, работаЯ прикладом,
и подгонЯл,  чтобы мы шли  быстрее.—ем ближе к голове колонны вы находились,
тем реже  приходилось останавливатьсЯ  и потом  нагонЯть колонну  на больных
ногах. џ был счастлив, что мне удалось  стать личным врачом  его сиЯтельства
капо и идти в первых рЯдах размеренным шагом.
     ‚ виде  дополнительной платы за свои услуги  Я мог быть  уверен, что во
времЯ  раздачи  супа на  рабочем месте,  когда подойдет  моЯ  очередь,  капо
опустит черпак на самое дно  и выудит  несколько горошин.  ќтот капо, бывший
армейский  офицер,  даже  имел  смелость  шепнуть  бригадиру,  с  которым  Я
конфликтовал, что  знает менЯ как необычайно хорошего работника. ќто значило
не слишком  много,  но  на  следующий  день он  сунул менЯ  в другую рабочую
партию. ‚озможно, он этим спас мне жизнь (а это лишь один из многих случаев,
когда приходилось ее спасать).

        x x x

     Ѓывали  бригадиры, которые нам сочувствовали и делали все,  что  могли,
чтобы  облегчить наше положение.  Ќо даже они попрекали нас тем, что обычный
рабочий делает в несколько раз больше, чем мы, и к тому же за меньшее времЯ.
Ќо ведь они знали, в чем дело  - нормальный  рабочий не живет на пайке в 300
г. хлеба (это теоретически; на самом деле мы часто получали меньше) и 0,8 л.
жидкого  супа в день; нормальный  рабочий не живет в  таком  психологическом
напрЯжении,  как мы, не имеЯ весточки от семьи, котораЯ  либо была  в другом
лагере, либо сразу отправлена  в  газовую  камеру; нормальному  рабочему  не
угрожает смерть непрерывно,  ежедневно и  ежечасно.  џ  даже  позволил  себе
однажды  сказать  благожелательному  бригадиру:  "…сли бы  вы  так же быстро
научились у менЯ производить операции на мозге, как Я научилсЯ у вас строить
дороги, Я бы почувствовал к вам огромное уважение." Ћн только усмехнулсЯ.


     ЂпатиЯ,  главный  симптом  второй  фазы,  была  необходимым  механизмом
самозащиты.  ЋкружающаЯ  действительность  затуманивалась, и  все  усилиЯ  и
эмоции были  сосредоточены  на одной  задаче: сохранить  свою жизнь  и жизнь
друзей. Ћбычно можно  было  услышать, когда вечером после работы нас  вели в
лагерь, как  кто-нибудь  со  вздохом облегчениЯ произносил: "‘лава Ѓогу, еще
один день прошел!"
     Њожно легко  понЯть, что  такое  состоЯние  напрЯжениЯ,  соединенное  с
постоЯнной  необходимостью  сосредоточитьсЯ  на  задаче  остатьсЯ  в  живых,
низводило внутреннюю жизнь заключенного до примитивного уровнЯ. Ќекоторые из
моих коллег в лагере, знакомые с психоанализом, часто говорили о "регрессии"
узников - возврате  к  более примитивной форме душевной  жизни. €х желаниЯ и
надежды Ярче всего проЯвлЯлись во сне..
     —то чаще всего  снитсЯ заключенному? •леб, печенье,  сигареты и хорошаЯ
горЯчаЯ  ванна.  €з-за  недоступности этих простых вещей наЯву,  заключенный
искал исполнениЯ желаний во сне. Ќасколько полезны эти сны -  другой вопрос:
сновидцу  приходитсЯ  пробуждатьсЯ  от  них  к  реальности лагерной жизни  и
жестокому контрасту между ней и иллюзиЯми сна.
     џ никогда не забуду, как однажды  ночью Я был разбужен  стонами соседа,
который  металсЯ во сне, Явно из-за какого-то  ужасного  кошмара.  ’ак как Я
всегда  испытывал особую  жалость  к  людЯм, страдающим  кошмарами, то решил
разбудить  беднЯгу. ‚незапно  Я отдернул руку,  уже  протЯнутую к его плечу,
испугавшись  того, что  Я  чуть-чуть не совершил: в этот момент Я совершенно
Ясно  осознал,  что никакой  сон, даже  самый страшный,  не может  быть  так
ужасен, как окружающаЯ  нас  действительность лагерЯ, к которой  Я его  чуть
было не вернул.


     €з-за   совершенно   недостаточного  питаниЯ,   от  которого   страдали
заключенные,  было  вполне естественно , что вожделенные мечты о  хлебе были
тем  главным  примитивным инстинктом,  вокруг  которого  была  сосредоточена
душевнаЯ  жизнь.  …сли  двое заключенных работали рЯдом, а охрана следила не
слишком  пристально, они, как правило,  сразу  начинали говорить о еде. Ћдин
спрашивает у соседа - какие блюда он больше всего любил. ‡атем они  начинают
обмениватьсЯ рецептами и составлЯют меню на тот день, когда встретЯтсЯ - тот
день  в  далеком будущем,  когда они будут свободны  и  вернутсЯ  домой. Ћни
говорЯт  и говорЯт, рисуЯ все в  деталЯх,  пока  внезапно  вдоль  траншеи не
пронесетсЯ предупреждение,  обычно  в виде  специального  паролЯ или  числа:
"Џришла охрана".
     џ всегда считал разговоры о еде опасными. ђазве не вредно провоцировать
организм такими  подробными сильнодействующими картинами деликатесов,  когда
он   каким-то   образом   сумел   адаптироватьсЯ   к   крайне   скудному   и
низкокалорийному  рациону? Џусть даваЯ  сиюминутное утешение, эта  иллюзиЯ в
психологическом отношении навернЯка небезопасна.
     Ѓлиже  к концу  нашего  заключениЯ  дневной  рацион  состоЯл  из  очень
водЯнистого супа, который давали раз а  день, и обычного маленького хлебного
рациона.  Ѓыл еще  так  называемый  "добавочный паек", состоЯвший  из 20  г.
маргарина, или  ломтика скверной колбасы,  или  кусочка синтетического меда,
или  ложки   жидкого  джема.  Џо  калорийности  эта  диета  была   абсолютно
недостаточной, особенно принимаЯ во внимание нашу тЯжелую  физическую работу
и постоЯнное  пребывание на  холоде в  неподходЯщей одежде. Ѓольным, которык
были  "под особой заботой", то-есть тем, кому было разрешено лежать в бараке
вместо того, чтобы выйти из лагерЯ на работу, было еще хуже.
     Љогда исчезли последние слои  подкожного  жира, и мы окончательно стали
скелетами, обтЯнутыми кожей  и  лохмотьЯми, наши тела начали  пожирать  сами
себЯ. Ћрганизм начал  переваривать  свой собственный белок, и мускулы  стали
исчезать. Ћдин  за  другим  умирали  члены  маленькой  общины нашего барака.
Љаждый  из  нас  мог точно рассчитать, чьЯ  очередь  будет следующей и когда
подойдет его собственнаЯ. Џосле многих наблюдений мы хорошо узнали симптомы,
которые  делали наши прогнозы  очень уверенными,  "Ћн долго не протЯнет" или
"ќто следующий", - мы  шептали  один  другому, и когда, во времЯ ежевечерних
поисков  вшей,  мы  разглЯдывали свое собственное обнаженное тело, то думали
вот о чем: "‚от это тело, мое тело - уже почти как труп. —то  стало со мной?
џ  просто маленькаЯ частица  массы человеческой  плоти  -  массы за  колючей
проволокой,  скученной в нескольких землЯнках-бараках;  массы,  определеннаЯ
части которой начинает разлагатьсЯ, потому что она стала безжизненной."
     џ выше  упоминал,  как невозможно было  избавитьсЯ от мыслей  о  еде  и
любимых блюдах, которые врывались в сознание заключенного, как только у него
поЯвлЯлась свободнаЯ  минута. Ќаверное, легко понЯть, что даже самые сильные
из нас тосковали о времени, когда у них снова будет обильнаЯ и хорошаЯ пища,
не   столько  ради  самой  еды,  сколько   ради  того,  чтоб   вырватьсЯ  из
нечеловеческого   существованиЯ,   лишившего   нас   способности   думать  о
чем-нибудь, кроме еды.
     ’е,  кто  не  прошел  через  подобный жизненный опыт, наврЯд  ли сможет
понЯть  разрушающий  душу  конфликт  и   усилиЯ  воли,   которые  переживает
голодающий.  Ћни  едва   ли  могут  вообразить,  что  значит  рыть  траншею,
напрЯженно вслушиваЯсь, когда наконец сирена объЯвит получасовой интервал, и
будут раздавать хлеб;  что значит постоЯнно  переспрашивать бригадира - если
он позволЯл это - который  час; что такое нежно дотрагиватьсЯ до куска хлеба
в  кармане  куртки,   поглаживаЯ  его  замерзшими  голыми   пальцами,  затем
отламывать  крошку  за  крошкой и класть  в рот, и наконец последним усилием
воли снова прЯтать его  в карман, обещаЯ себе, что этим утром он продержитсЯ
до обеда.
     Њы  могли бесконечно  обсуждать, разумны ли разные  методы  обращениЯ с
маленьким  хлебным  рационом, который в  последний  период нашего заключениЯ
выдавалсЯ раз в день. Ѓыло  два основных подхода. Ћдни полагали, что следует
сразу съесть весь хлеб. ’ут было сразу два преимущества: по крайней мере раз
в  день  можно было заглушить  самые  страшные  голодные рези -  хотЯ бы  на
короткое  времЯ,  и  это была  самаЯ  надежнаЯ защита  от  кражи  или потери
рациона. ‚тораЯ группа придерживалась принципа растЯгиваниЯ хлебной нормы на
целый день, используЯ другие доводы. Љ ним Я в конце концов и присоединилсЯ.
     €з  ежедневных  24  часов лагерной жизни  самым  ужасным моментом  было
пробуждение,  когда  еще в  ночное  времЯ  три  пронзительных  гудка  сирены
безжалостно  прерывали  наш  тЯжелый  сон.  Њы  начинали  борьбу  с  мокрыми
башмаками, в которые едва можно было втиснуть ноги, воспаленные и опухшие от
отеков. ђаздавались обычные стоны  и  вздохи по поводу мелких неприЯтностей,
таких  как  обрыв  проволоки, заменЯвшей  шнурки длЯ ботинок.  Ћднажды утром
человек, обычно  мужественный и достойный, заплакал как ребенок: его башмаки
окончательно  вышли  из строЯ,  и ему предстоЯло идти босиком по заснеженной
земле. ‚  эти кошмарные минуты утешением мне служил кусочек хлеба, который Я
вытаскивал из кармана и с наслаждением жевал.

     Џомимо того, что недоедание вызывало всеобщую озабоченность едой, из-за
него полностью исчезали сексуальные желаниЯ. Љроме первоначального шока, это
может  быть единственной причиной  ЯвлениЯ, которое  Я как психолог невольно
наблюдал в  этих чисто мужских лагерЯх: в противоположность  другим  мужским
заведениЯм  -  таким  как  военные  казармы  -  там  было  мало  сексуальных
извращений. „аже в своих снах заключенный не  был озабочен сексом,  хотЯ его
расстроенные  эмоции  и  более  высокие  и  утонченные  чувства  определенно
выражали себЯ во снах.
     “   большинства  заключенных  необходимость  тратить   все  усилиЯ   на
элементарное выживание приводила к полной  потере интереса ко всему, что  не
служило  этой  цели,  и  этим  легко  объЯснить  их  полное  бесчувствие.  џ
столкнулсЯ с  этим  при  переводе из  Ћсвенцима в лагерь - филиал „ахау. Ќаш
поезд шел через ‚ену.  Ћн должен был пройти мимо улицы, где  Я родилсЯ, мимо
дома, где Я провел много лет своей жизни - фактически все годы до отправки в
лагерь.
     Ќас  было пЯтьдесЯт в тюремном вагоне  с двумЯ маленькими зарешеченными
окошками. ’олько часть заключенных имела  возможность присесть на  корточки.
Ћстальные, вынужденные часами стоЯть, толпились около  окошек. ЏоднЯвшись на
цыпочки  и глЯдЯ поверх голов сквозь  решетку окна, Я  бросил  (как Я  тогда
думал -  прощальный)  взглЯд на мой  родной  город.  Њы все чувствовали себЯ
скорее мертвыми, чем живыми,  так как  думали, что  наш поезд отправлЯетсЯ в
Њаутхаузен и  что  нам  осталось  жить всего  одну-две  недели. “ менЯ  было
отчетливое чувство, что  Я вижу улицы, площади и  дома моего детства глазами
мертвого человека, который с того света смотрит вниз на призрачный город.
     Џосле нескольких  часов задержки на станции поезд двинулсЯ. € вот улица
-  моЯ улица! Њолодые парни  с годами  лагерной жизни за плечами  были,  длЯ
которых   это  путешествие  было  длЯ  них   большим  событием,   пристально
разглЯдывали город. џ начал их просить, умолЯл пустить менЯ к окошку хоть на
одно мгновение.  џ  пыталсЯ объЯснить,  как много значит  длЯ менЯ взглЯд на
‚ену именно  сейчас. Њне грубо  и  цинично  отказали: "’ы жил тут все времЯ?
‘тало быть, ты уже успел насмотретьсЯ!"


     ‚ лагере царила еще и "культурнаЯ спЯчка". Ѓыло два исключениЯ: религиЯ
и политика. Ћ политике говорили  повсюду и почти непрерывно; обсуждениЯ были
основаны  в  основном  на слухах,  которые  быстро и жадно  подхватывались и
передавались  друг  другу.   ‘лухи   о  военном  положении   обычно   бывали
противоречивы. Ћни быстро сменЯли друг друга и только усиливали напрЯжение и
нервотрепку  у  заключенных.  Њного  раз  надежды  на  скорый  конец  войны,
раздуваемые оптимистическими слухами,  сменЯлись разочарованием и отчаЯнием.
Ќекоторые из  нас  терЯли  всЯкую надежду,  но  еще хуже  были  неисправимые
оптимисты - они раздражали больше всего.
     ’Яга заключенных к религии, если она у них возникала, бывала невероЯтно
искренней.  ѓлубина  и  сила  религиозной  веры  часто  удивлЯла  и  трогала
новоприбывших.  ‘амыми впечатлЯющими в этом отношении были импровизированные
молитвы  и  богослужениЯ  в  уголке барака  или  в  темном кузове  запертого
грузовика  длЯ  скота, в котором нас,  усталых и замерзших, везли с  дальних
рабочих участков.
     ‡имой и весной 1945 г. произошла вспышка тифа, которым заразились почти
все  заключенные.  ‘мертность среди ослабевших  от непосильной работы  людей
была высока. ЏомещениЯ  длЯ больных никуда не  годились, практически не было
ни   лекарств,  ни  персонала.   Ќекоторые   симптомы  болезни  были  крайне
малоприЯтны:   непобедимое  отвращение  к  малейшей  крошке  еды  (что  было
дополнительной  опасностью длЯ жизни)  и  страшные приступы горЯчки.  †уткий
случай горЯчки был у  моего друга, который  считал,  что  умирает, и пыталсЯ
молитьсЯ,  но в  своем  бреду не мог найти слов длЯ молитвы. —тобы  избежать
этих приступов бреда, Я старалсЯ, как и  многие другие,  не спать всю  ночь.
—асами Я  сочинЯл  речи в уме. Џостепенно Я начал восстанавливать  рукопись,
которую  потерЯл   в  дезинфекционной   камере  Ћсвенцима,   стенографически
нацарапываЯ ключевые слова на маленьких обрывках бумаги.
     €ногда в  лагере  разворачивались  научные дискуссии.  Ћднажды  Я  стал
свидетелем зрелища, никогда не виданного  мной даже в нормальной жизни, хотЯ
и близкого  к  моим собственным профессиональным  интересам:  спиритического
сеанса. џ был приглашен главным врачом  лагерЯ (тоже заключенного),  который
знал,  что Я  специалист-психиатр. ‘еанс  происходил в его маленькой  личной
комнате  в  больничном бараке.  ‘обралсЯ  маленький кружок, и среди  них,  в
нарушение правил, старшина из санитарной команды.
     Ћдин человек начал вызывать духов чем-то вроде молитвы.  ‹агерный клерк
сидел перед листом чистой бумаги без всЯкого сознательного намерениЯ писать.
—ерез  десЯть  минут (после которых  сеанс закончилсЯ, поскольку медиуму  не
удалось  упросить духов ЯвитьсЯ)  его карандаш совершенно отчетливо вывел на
бумаге "VAE V". ‚се  считали, что клерк  никогда не училсЯ  латыни и никогда
раньше не слышал слов  "vae victis"  - "горе побежденным".  Ђ  по-моему,  он
навернЯка когда-то их слышал, но не  запомнил сознательно, и они оказались в
распорЯжении "духа" - духа его подсознательного мышлениЯ -  как  раз сейчас,
за несколько месЯцев до нашего освобождениЯ и окончаниЯ войны.


     ЌесмотрЯ на вынужденную физическую и  умственную примитивность лагерной
жизни,   духовнаЯ   жизнь   могла   стать   даже   глубже.  ‹юди   с  тонкой
чувствительностью, которые привыкли  к напрЯженной  интеллектуальной  жизни,
могли испытывать сильные страданиЯ (они часто бывали  хрупкого сложениЯ), но
потери  их  внутреннего  џ  были  меньше.  Ћни  могли  найти   прибежище  от
окружающего кошмара в  богатой  внутренней  жизни и духовной свободе. ’олько
так можно объЯснить Явный парадокс: некоторые заключенные, которые совсем не
выглЯдели  крепкими,  часто  выживали  в  лагерных  условиЯх  успешнее,  чем
здоровЯки. —тобы  лучше это  разъЯснить,  мне  опЯть придетсЯ  обратитьсЯ  к
одному личному переживанию.
     Ћднажды рано утром,  как обычно, мы шагали к месту работы.  ђаздавались
крики  команды:  "Ћтделение,  вперед  марш!  ‹евой  - два-три-четыре! ‹е-вой
два-три-четыре!  ‹евой два-три-четыре!  ‹евой два-три-четыре! апки до-лой!"
ќти слова  до сих  пор  звучат  в моих ушах.  Џри команде "апки долой!"  мы
проходили через ворота лагерЯ, и на нас наводились лучи прожекторов. € плохо
приходилось тому, кто  из-за  холода  натЯгивал  шапку на  уши  до того, как
давалось позволение.
     Њы брели в темноте, шлепаЯ по широким лужам и  спотыкаЯсь  о  камни, по
единственной дороге, ведущей из лагерЯ. ‘опровождающие нас конвойные кричали
на нас и  подталкивали прикладами. ’е,  у кого ноги были изранены, опирались
на  плечо  соседей.  Њы  шли  в  молчании:  ледЯной ветер  не  располагал  к
разговорам. ЏрЯча рот в поднЯтый воротник, мой  сосед внезапно шепнул: "…сли
бы наши жены увидели нас сейчас! џ надеюсь, что в  их лагерЯх условиЯ лучше,
и что они не знают, что происходит с нами."
     џ начал  думать о  своей жене, и  пока мы  брели и  брели,  скользЯ  на
обледеневших местах,  поддерживаЯ друг друга, мы оба молчали, но знали,  что
каждый  думает о своей  жене.  €ногда Я  смотрел на небо,  где  уже тускнели
звезды, и розовый свет утра начал пробиватьсЯ из-за облачной грЯды. Ќо мысли
были занЯты образом  моей  жены, который представлЯлсЯ со сверхъестественной
остротой.џ  слышал, как  она отвечает мне, видел ее  улыбку, ее  открытый  и
ободрЯющий взглЯд. ђеальный или воображаемый,  ее взглЯд  сиЯл сильнее,  чем
солнце, которое начало восходить.
     ЊенЯ пронзила мысль: в первый раз в  жизни  Я увидел истину, воспетую в
стихах стольких поэтов  и  провозглашенную как  конечнаЯ  мудрость столькими
мыслителЯми: любовь - это конечнаЯ и высшаЯ цель, к которой может стремитьсЯ
человек. € тогда Я осознал величайший из секретов, которыми могут поделитьсЯ
поэзиЯ, мысль и вера: <i>спасение человека происходит через любовь и в любви.</i> џ
понЯл, что  человек, у которого ничего не осталось  на  этом свете, все  еще
может познать блаженство, хотЯ бы  только на короткое мгновение, в мысленном
общении со своими любимыми. ‚ состоЯнии крайней безысходности, когда человек
не  может  выразить  себЯ  в  какой-нибудь полезной деЯтельности,  когда его
единственное достижение - это достойно  переносить  свои страданиЯ, - даже в
таком  положении человек  может,  через полное любви  размышление о  близком
человеке,  выразить себЯ. ‚ первый раз в жизни  Я был способен  понЯть смысл
слов:  "Ѓлаженны ангелы,  погруженные  в  вечное и полное  любви  созерцание
бесконечной красоты."
     —еловек  передо  мной  споткнулсЯ, и  задние  упали  на  него. Џодбежал
конвоир  и обрушил удары плети  на  всех  подрЯд. ќто прервало  мои мысли на
несколько   минут.  Ќо  скоро  моЯ  душа   сумела   вернутьсЯ  из   лагерной
действительности  в другой мир, и Я  возобновил  разговор с моей любимой:  Я
задавал ей вопросы, она отвечала; она спрашивала менЯ, и Я отвечал.
     "‘топ." Њы  пришли  на место  работы.‚се  кинулись  в  темный  сарай  с
надеждой  опередить  других и  получить  хороший  инструмент. Љаждый получал
заступ или кирку.
     "ќй, свиньи, не можете поживей?" ‘коро мы занЯли наши вчерашние места в
траншее.  ЊерзлаЯ  землЯ  раскалывалась  под ударами  кирки  - только  искры
летели. ‹юди работали молча, их мозг оцепенел.
     Њои  мысли  все еще были  сосредоточены на образе моей жены. џ даже  не
знал,  жива ли  она.  Ќо  мне стало  Ясно (теперь-то  Я  хорошо  понимаю эту
истину):  любовь гораздо  шире физической  личности  любимого человека.  Ћна
сосредоточена на духовном существовании  любимого,  его внутренней сущности.
Џрисутствует ли  он тут физически, и даже жив он или нет, в  каком-то смысле
терЯет значение.
     џ  не знал, жива ли моЯ  жена,  и был лишен возможности  это узнать (во
времЯ  всего моего  трехлетнего заключениЯ  не  было  никакой  исходЯщей или
приходЯщей почты);  но в тот  момент это уже было неважно. Њне незачем  было
знать;  ничто  не  могло разрушить  силы моей  любви, моих  мыслей  и образа
любимой. „аже знай Я,  что моЯ жена погибла, то думаю,  что невзираЯ  на это
предавалсЯ бы  размышлениЯм о  ее  образе, и что моЯ  мысленнаЯ беседа с ней
была  бы  такой же  живой и  давала бы такое  же утешение.  "Џоложи менЯ как
печать на сердце свое, ибо любовь cильна, как смерть."


     ’акой  подъем внутренней жизни давал заключенному  убежище от  пустоты,
отчаЯниЯ  и духовной бедности  его существованиЯ,  позволЯЯ ему спасатьсЯ  в
прошлом. ‚ыпущенное  на волю воображение вовсю играло прошедшими  событиЯми,
часто  не  очень  значительными,  мелкими   происшествиЯми  и  пустЯками.  ‚
ностальгических  воспоминаниЯх  они  возвеличивались  и  принимали  странный
характер.  Њир  прошлых  событий,  само  их  существование  казались   очень
далекими, и  душа с тоской стремилась к ним: Я мысленно совершал поездки  на
автобусе,  отпирал входную  дверь  своей  квартиры,  отвечал  на  телефонные
звонки, включал электрический  свет. Ќаши  мысли часто сосредотачивались  на
этих мелких деталЯх, и воспоминаниЯ о них трогали до слез.
     ‘ усилением  внутренней  жизни  заключенного  он  начинал  воспринимать
красоту искусства и природы с такой остротой, как никогда раньше. €ногда под
их влиЯнием он  даже забывал  свое  собственное  страшное положение. …сли бы
кто-нибудь увидел наши лица во  времЯ путешествиЯ из Ћсвенцима  в  баварский
лагерь,  когда  мы  созерцали  горы  ‡альцбурга  с  их  сиЯющими  на  закате
вершинами, через маленькое зарешеченное  оконце арестантского  вагона, он бы
никогда не поверил, что это лица людей, потерЯвших всЯкую надежду на жизнь и
свободу.  ЌесмотрЯ на  это - а  может быть благодарЯ  этому - нас  захватила
красота природы, которой нам так долго не хватало.
     € в лагере человек мог привлечь внимание товарища к прекрасному зрелищу
заката,  когда солнце просвечивает  сквозь высокие  деревьЯ  баварских лесов
(как на  знаменитой  акварели  „юрера)  - именно  в  этих  лесах мы  строили
огромный подземный военный завоод. Ћднажды вечером, когда мы уже отдыхали на
полу нашего  барака,  досмерти усталые,  с миской  супа в  руках, вбежал наш
товарищ и позвал выйти  посмотреть  на  великолепный закат. ‘тоЯ снаружи, мы
смотрели на пылающие на западе  тучи  и на небо, полное облаков,  непрерывно
менЯющих  свой  цвет и форму, от  голубовато-стального до  кроваво-красного.
Ќаши жалкие серые  землЯнки резко контрастировали со всем этим богатством, а
лужи на  мокрой земле щедро  отражали пылающее небо. Џосле нескольких  минут
растроганного молчаниЯ, один  заключенный сказал другому:  "Љаким прекрасным
<i>мог бы быть</i> этот мир!"
     ‚ другой раз мы работали в траншее.  Ѓыл серый рассвет; серым было небо
над нами, серым был  снег в  бледном свете  хмурого утра;  серыми были  наши
лохмотьЯ, и  серыми  были  наши лица. џ  снова молча  разговаривал  со своей
женой, а  может,  Я пыталсЯ  найти <i>смысл</i> моих  страданий,  моего  медленного
умираниЯ.  ‚  последнем Яростном протесте против безнадежности и  неминуемой
смерти Я почувствовал, как мой дух прорываетсЯ через окутывающий все мрак. џ
чувствовал,  как  он  переступает через границы этого бессмысленного мира, и
откуда-то Я  услышал победное  "„а"  в  ответ на мой вопрос о  существовании
конечной цели.  ‚  этот  момент зажегсЯ свет в  окне далекого  домика, будто
нарисованного на горизонте, среди  серости  раннего баварского утра. "<i>Et lux
in  tenebis lucet</i>" -  и свет  засиЯл в темноте.  —асами Я стоЯл,  врубаЯсь в
ледЯную землю. Џрошел мимо охранник, осыпаЯ менЯ оскорблениЯми. џ опЯть стал
общатьсЯ со своей любимой. џ  все больше и больше чувствовал ее  присутствие
рЯдом со мной, казалось,  что Я могу дотронутьсЯ  до  нее, протЯнуть  руку и
сжать ее руку. —увство  было очень сильным: она  была <i>тут</i>. € в это мгновение
птица  тихо слетела вниз  и села прЯмо передо мной, на кучу  накопанной мной
земли, и пристально посмотрела на менЯ.


     ђанее Я  упомЯнул искусство.  ‘уществовала ли такаЯ  вещь в концлагере?
ќто скорее  зависит  от того,  что  называть искусством.  ‚ремЯ  от  времени
импровизировалось нечто вроде кабаре. Ќа времЯ освобождали  барак, несколько
деревЯнных  скамей  сдвигались  или  сколачивались  вместе,  и  составлЯлась
программа. ‚ечером  там собирались привилегированные  заключенные  -  капо и
рабочие, которые  не должны  были покидать  лагерь длЯ переходов  к далекому
месту  работы.  Ћни приходили,  чтобы немного  посмеЯтьсЯ или,  может  быть,
чуть-чуть  поплакать;  как бы то ни было, забытьсЯ. ’ам  были  песни, стихи,
шутки, некоторые с сатирической  подоплекой по отношению  к лагерю. ‚се было
предназначено  длЯ того, чтобы помочь  забытьсЯ - и  действительно помогало.
ќти  сборища  были  настолько действенны, что некоторые рЯдовые  заключенные
тоже  приходили  смотреть  кабаре,  несмотрЯ на  усталость и даже на  потерю
вечерней порции еды.
     ‚о времЯ получасового  обеденного перерыва, когда на участке  раздавали
суп (который  оплачивали  наниматели -  и не  очень  на него тратились), нам
разрешалось  собиратьсЯ  в недостроенном  помещении  длЯ  двигателЯ.“  входа
каждый получал по черпаку водЯнистого супа. Џока мы  жадно его хлебали, один
из  заключенных взбиралсЯ на бочку  и пел  итальЯнские арии. Њы наслаждались
пением,  и ему была гарантирована двойнаЯ порциЯ супа  прЯмо "со  дна" - это
означало - с горохом!
     Ќаграды в лагере можно было получить  не только за развлечениЯ, но и за
аплодисменты. џ,  например, мог бы найти протекцию (как мне повезло, что она
мне так и не понадобилась) у самого страшного капо нашего лагерЯ, который по
более  чем основательным причинам был известен как  "кровавый капо". Ћднажды
вечером  мне  снова оказали высокую  честь быть приглашенным  в комнату, где
когда-то происходил  спиритический сеанс. ’ам собрались самые близкие друзьЯ
главврача, и опЯть - нелегально -  старшина из санитарной команды. ‚ комнату
заглЯнул "кровавый  капо",  и его  попросили  почитать  свои стихи,  которые
славились в лагере (своей бездарностью). Ћн не заставил просить себЯ дважды,
и  быстро  достал нечто вроде дневника, из  которого и  начал читать образцы
своего творчества. џ до боли кусал губы, чтобы удержатьсЯ от смеха над одним
их его любовных стихотворений, и скорее всего это сохранило мне жизнь. Џотом
Я не поскупилсЯ на аплодисменты, и моЯ жизнь была бы спасена, даже если Я бы
Я снова попал  в его рабочую партию; менЯ уже посылали  туда на один день, и
этого  мне  хватило с лихвой. ‚ любом случае, полезно  было  оставить о себе
хорошее впечатление у "кровавого  капо". Џоэтому Я хлопал громко, как только
мог.
     ‚ообще говорЯ, любое занЯтие  искусством в лагере было в  какой-то мере
гротеском.   џ  бы   сказал,  что  реальное  впечатление,   от  чего-нибудь,
напоминавшего искусство, возникало  только благодарЯ  зловещему контрасту на
безнадежном фоне лагерной жизни. џ никогда не забуду,  как в мою вторую ночь
в  Ћсвенциме,  музыка заставила менЯ очнутьсЯ от глубокого сна обессиленного
человека. ‘тарший охранник барака что-то праздновал в своей комнате у  входа
в барак. ЏьЯные голоса орали какие-то избитые песни. ‚друг наступила тишина,
и скрипка  запела отчаЯнно грустное танго, необычную мелодию, не испорченную
частым повторением. ‘крипка рыдала, и душа моЯ рыдала вместе с ней - потому,
что в этот  день кому-то исполнилось двадцать четыре года. ќтот кто-то был в
другой части лагерЯ, может быть всего в нескольких сотнЯх или тысЯчах метров
от менЯ - и все же совершенно недосЯгаем. ќтот кто-то был - моЯ жена.


     ‚нешний наблюдатель  удивилсЯ  бы,  обнаружив  в  концлагере  видимость
искусства, но он был бы поражен еще сильнее, если бы  услышал, что там можно
обнаружить еще и чувство юмора; пусть лишь, слабые следы, и всего на минуту.
ћмор был еще одним оружием души в борьбе за самосохранение. •орошо известно,
что  юмор, более  чем  какое-нибудь  другое  свойство  человеческой  натуры,
помогает  стать  как бы вне окружающей действительности,  поднЯтьсЯ над  ней
хотЯ бы на несколько секунд.  џ сумел помочь своему другу, работавшему рЯдом
со мной на стройке, развить чувство  юмора.  џ  предложил,  чтобы мы обещали
друг   другу  ежедневно  придумывать  хотЯ   бы  одну  забавную  историю   о
каком-нибудь инциденте, который  может произойти после нашего  освобождениЯ.
Ћн  был хирургом  и работал  ассистентом в штате нашей больницы. € Я однажды
заставил его улыбнутьсЯ, описываЯ,  как он не  сможет отказатьсЯ от привычек
лагерной жизни,  когда вернетсЯ к своей прежней работе. Ќа стройке (особенно
когда надсмотрщик  совершал свой инспекционный обход)  бригадир подгонЯл нас
выкриками: "„ействовать!  „ействовать!" џ  сказал своему приЯтелю: "Ћднажды,
когда  ты   будешь   выполнЯть  большую  полостную   операцию,  внезапно   в
операционную ворветсЯ санитар, объЯвлЯЯ  о  приходе старшего хирурга криком:
"„ействовать! „ействовать!"
     €ногда другие выдумывали забавные истории о будущем,  например, как  на
званом  обеде, когда  внесут супницу, мы  забудемсЯ и начнем умолЯть хозЯйку
зачерпнуть нам "со дна".


     Џопытка развить чувство юмора и видеть вещи с их смешной стороны -  это
некий  вид  уловки, которой можно  научитьсЯ, овладеваЯ  искусством жить.  €
человек  может  тренироватьсЯ в искусстве жить  даже в концлагере, где царит
страдание. Њожно привести аналогию:  если  в  пустую комнату накачать  любое
количество  газа,  он  равномерно распределитсЯ  по всей  комнате. ’ак  же и
страдание, будь оно сильным  или незначительным, заполнЯет всю душу человека
и его сознание, ибо "размеры" человеческого страданиЯ вполне относительны.
     ’ак же  и совершенный пустЯк может вызвать  бурное ликование. Ќапример,
вот что  произошло во  времЯ нашего переезда из Ћсвенцима в  лагерь - филиал
„ахау.  ‚се  опасались, что наш  транспорт едет прЯмо в  лагерь  Њаутхаузен.
ЌапрЯжение все  более нарастало по мере того,  как  мы приближались  к мосту
через  „унай,  который,  по  утверждению  опытных  путешественников,  вел  в
Њаутхаузен. ’рудно представить себе  тот танец радости, который исполнили  в
вагоне заключенные, когда убедились, что поезд не проехал по мосту, а вместо
этого отправилсЯ "всего лишь" в „ахау.
     € опЯть же, что произошло, когда ма прибыли в  „ахау после путешествиЯ,
которое длилось два днЯ  и три ночи? ‚ вагоне было недостаточно места, чтобы
все одновременно могли  присесть на корточки.  Ѓольшинство из нас  вынуждено
было стоЯть всю дорогу, в то времЯ как немногие по очереди сидели на скудной
соломе, мокрой от мочи.  Љогда мы прибыли, перваЯ важнаЯ новость, услышаннаЯ
от  старожилов,  была,  что  этот  сравнительно  небольшой лагерь  (на  2500
человек)  не имел  ни  печей,  ни  крематориЯ,  ни газа!  ќто  означало