 в  памЯти  лишь  как  причудливый  призрак
прошлого,  промелькнувший  в  нескольких  анекдотах. ’ак Љнехт,
найдЯ, несмотрЯ ни на что, место и поле деЯтельности длЯ своего
столь трудновоспитуемого друга  ”рица,  внес  немалый  вклад  в
историю   и  духовную  сокровищницу  ‚альдцелЯ  и  одновременно
обеспечил более  долгую  жизнь  образу  этого  друга  в  памЯти
последующих  поколений. Ќапомним попутно, что в своих стараниЯх
помочь ’егулЯриусу великий воспитатель  отчетливо  сознавал,  в
чем  заключаетсЯ  сила  его  педагогического воздействиЯ. ‘илой
этой были любовь и восхищение друга. Џодобные же  восхищение  и
любовь,  восторженное преклонение перед сильной и гармонической
личностью Љнехта, перед  его  властностью  Њагистр  замечал  не
только  у  ”рица, но и у многих своих соратников и учеников, и,
скорее всего, именно на таком к нему отношении,  а  не  на  его
высоком  положении  зиждились его авторитет и влиЯние, которые,
несмотрЯ  на  его  доброту  и  миролюбие,  распространЯлись  на
множество людей. Ћн тонко чувствовал, что такое дружеское слово
привета или поощрениЯ и, наоборот, -- какой вред может принести
надменнаЯ недоступность и пренебрежение к человеку. Ћдин из его
усерднейших  учеников  много  времени  спустЯ  рассказывал, что
как-то на лекции или на семинаре Љнехт не обратилсЯ к нему ни с
единым словом, Явно не замечаЯ его,  смотрел  на  него  как  на
пустое  место,  и  это было самым горьким и сильным наказанием,
какое этот юноша пережил за все школьные годы.
     Њы сочли необходимым привести все эти соображениЯ и ссылки
на прошлое, чтобы  подвести  читателей  нашего  биографического
опыта  к  пониманию обеих полЯрных тенденций в личности Љнехта,
и, доведЯ наш рассказ да зенита его жизни, перейти  к  описанию
последних  этапов этой столь богатой содержанием биографии. „ве
основные тенденции или два полюса этой жизни, ее инь и Ян, были
таковы: на одном полюсе -- тенденциЯ к верности, к традиции,  к
самоотдаче   во   имЯ   иерархии)  на  другом  --  тенденциЯ  к
"пробуждению", к прорыву магического круга и  к  схватыванию  и
постижению    действительности.    „лЯ   €озефа   Љнехта,   как
благочестивого и готового к служению касталийца, Ћрден, €гра  и
ЏровинциЯ  ЯвлЯли собой свЯтыню и абсолютную ценность; длЯ него
же, как пробужденного, беспокойного  Ясновидца,  они  при  всей
своей  свЯтости  оказывались возникшими в становлении и борьбе,
текучими  по  своим  контурам  образованиЯми,   которые   могут
подпасть   дрЯхлости,  бесплодию  и  упадку,  и  если  их  идеЯ
оставалась  длЯ  него  неприкосновенной,   то   их   теперешнее
состоЯние   было  осмыслено  им  как  ненадежное  и  подлежащее
критике. Ћн служил такому духовному сообществу, силой и смыслом
которого он восхищалсЯ, но  усматривал  его  слабую  сторону  в
склонности  считать  себЯ  за самоцель (забываЯ о своей доле во
всенародных и всемирных задачах) и, наконец,  в  блистательном,
но  все  более  обрекающем  на бесплодие обособлении от жизни и
мира. ќту слабую сторону он смутно ощущал еще в те ранние годы,
когда он столь долго медлил и не решалсЯ целиком посвЯтить себЯ
€гре; она, эта слабаЯ сторона, все настойчивее проникала в  его
сознание  во  времЯ  дискуссий  с  монахами  и особенно с отцом
€аковом, как ни рьЯно он отстаивал  против  них  Љасталию;  она
стала  облекатьсЯ  в осЯзаемые симптомы с тех пор, как он снова
жил в ‚альдцеле и стал Њагистром, проЯвлЯЯсь в  добросовестной,
но  самодовлеющей и чисто формальной работе многих учреждений и
его   собственных   подчиненных,   в   утонченно   высокомерном
виртуозничанье  его вальдцельских репетиторов и, не в последнюю
очередь, в столь же трогательном, сколь и  отпугивающем  облике
его  друга ’егулЯриуса. ‡авершив первый, многотрудный год своей
работы на высоком посту, когда ему  не  удавалось  выгадать  ни
минуты  свободной  длЯ своей частной жизни, он вновь вернулсЯ к
историческим занЯтиЯм и впервые без предвзЯтости  погрузилсЯ  в
изучение  истории Љасталии. Џри этом он убедилсЯ, что положение
далеко не так благополучно, как воображала в  своем  самомнении
ЏровинциЯ,  а  именно, что ее свЯзи с внешним миром, ее влиЯние
на  жизнь,  политику,  просвещение  в   стране   за   последние
десЯтилетиЯ    заметно    сократились.    Џравда,   с   мнением
‚оспитательной  Љоллегии  по   вопросам   школы   и   народного
просвещениЯ  в  парламенте  еще  считались;  правда.  ЏровинциЯ
продолжала поставлЯть стране опытных  учителей  и  пользовалась
авторитетом  во  всех  ученых  вопросах,  но все это уже носило
характер механической привычки. ‚се реже  и  неохотнее  молодые
люди   из   различных   слоев   касталийской   элиты  изъЯвлЯли
добровольное желание посвЯтить себЯ преподаванию в школах extra
rnuros{<a href=#2_8_02>2_8_02</a>}, все реже  власти  и  отдельные  люди  в  стране
обращались  за  советом в Љасталию, чей голос в прежние времена
внимательно выслушивали даже в особо важных судебных процессах.
Џри сравнении уровнЯ образованиЯ в Љасталии и в остальной части
страны легко обнаруживалось, что они отнюдь не  сближались,  --
наоборот,   бездна   между  ними  роковым  образом  росла:  чем
утонченней,    дифференцированной,    изощренней    становилась
касталийскаЯ  духовность,  тем  более  склонен  был внешний мир
предоставить Џровинцию самой себе и расценивать ее уже  не  как
необходимость,  не как хлеб насущный, а как чужеродное тело. …ю
слегка гордились, словно старинной реликвией, ее  пока  что  не
хотели  никому отдавать или лишитьсЯ, но предпочитали держатьсЯ
от нее на почтительном расстоЯнии и,  не  имеЯ  о  ней  точного
представлениЯ,  приписывали  ей  образ мыслей, мораль и чувство
превосходства, не очень-то уместные  в  реальной  и  деЯтельной
жизни.  €нтерес  сограждан к жизни Џедагогической провинции, их
участие  в  ее  установлениЯх  и  специально  в  €гре  в  бисер
ослабевали   в   той   же  мере,  в  какой  ослабевало  участие
касталийцев в жизни и судьбах страны. Љнехту давно стало  Ясно,
что  именно тут кроетсЯ ошибка, и то, что он как Њагистр €гры в
‘елении имел дело исключительно с касталийцами и специалистами,
весьма его огорчало. Ћтсюда и  его  стремление  посвЯщать  свои
силы  главным  образом  начальным  курсам,  его  желание  иметь
преимущественно юных учеников  --  чем  они  были  моложе,  тем
теснее   Ћни   еще   были   свЯзаны   с   мировой  и  жизненной
целокупностью, тем менее они были  вымуштрованы  и  замкнуты  в
своей  специальности.  Ќередко нападала на него жгучаЯ тоска по
широкому миру, по людЯм, по наивной жизни -- если  таковаЯ  еще
существовала  там,  в  Ќеведомом. ќту тоску и ощущение пустоты,
ощущение жизни в чересчур разреженном воздухе в  той  или  иной
мере  испытал  почти  каждый  из  нас,  и  даже  ‚оспитательнаЯ
ЉоллегиЯ знает об этих трудностЯх, во всЯком случае, она всегда
вновь и вновь изыскивала средства  длЯ  их  преодолениЯ  и  при
помощи   усиленного   культивированиЯ  телесных  упражнений,  и
посредством экспериментов с разнообразными ремеслами и садовыми
работами  силилась  справитьсЯ  с  бедой.  Ќасколько  мы  можем
заметить,  в  правлении  Ћрдена  за  последнее времЯ намечаетсЯ
тенденциЯ к частичному свертыванию научной  специализации  там,
где  она  представлЯетсЯ гипертрофированной, чтобы за этот счет
усилить  внимание  к  медитационной  практике.  Ќе  надо   быть
скептиком  и  пессимистом  или  отщепенцем орденского братства,
чтобы признать  правоту  Љнехта,  который  намного  раньше  нас
понЯл,  что  сложный и чувствительный организм нашей республики
дрЯхлеет и по многим причинам нуждаетсЯ в обновлении.
     Њы уже упоминали, что на второй год своего  пребываниЯ  на
высоком   посту  Њагистра  Љнехт  вновь  обратилсЯ  к  занЯтиЯм
историей, причем, помимо истории  Љасталии,  он  посвЯщал  свое
времЯ  главным  образом изучению фундаментальных и более мелких
работ отца €акова об ордене бенедиктинцев. €ногда ему удавалось
обменЯтьсЯ мнениЯми по интересующим его историческим  проблемам
или обсудить новые вопросы с господином „юбуа и одним филологом
из Љойпергейма, который был бессменным секретарем на заседаниЯх
‚ерховной  Љоллегии,  и  такие  беседы  его  всегда  освежали и
радовали. ‚ его повседневном окружении ему такаЯ возможность не
представлЯлась, причем особенно Ярко это  нежелание  близких  к
нему  людей  заниматьсЯ  историей проЯвлЯлось в особе его друга
’егулЯриуса. ‘реди прочих бумаг нам попалсЯ  в  руки  листок  с
записью  одной  из  таких бесед, в которой ’егулЯриус с пеной у
рта  доказывал,  что  историЯ  есть  длЯ  касталийцев  предмет,
абсолютно   недостойный   изучениЯ.   Ћн  допускал,  что  можно
остроумно и занимательно,  а  если  угодной  высокопатетически,
толковать  о  смысле  и философии истории, это такаЯ же забава,
как любаЯ другаЯ философиЯ, и он  ничего  не  имеет  возразить,
если  кто-нибудь  находит  это  приЯтным. Ќо самый предмет, сам
объект  этой  забавы,  сиречь   историЯ,   есть   нечто   столь
отвратительное,    одновременно    банальное   и   сатанинское,
одновременно жуткое и скучное, что он просто не  понимает,  как
можно  тратить  на  нее  времЯ. ‚едь ее единственное содержание
оставлЯют  человеческий  эгоизм  и  вечно  однообразнаЯ,  вечно
переоценивающаЯ  себЯ и восславлЯющаЯ себЯ борьба за власть, за
материальную, грубую, скотскую власть, то есть  за  то,  что  в
кругозоре  касталийца  вообще  не  существует  или,  во  всЯком
случае, не имеет ни малейшей  цены.  ЊироваЯ  историЯ,  по  его
словам, есть бесконечное, бездарное, нелюбопытное повествование
о  том,  как  сильные  подавлЯли слабых, и свЯзывать подлинную,
единственно важную, надвременную историю духа  с  этой  старой,
как мир, дурацкой дракой честолюбцев за власть и карьеристов за
место  под солнцем или, тем паче, объЯснЯть первую из последней
уже само по себе предательство по отношению к духу и заставлЯет
его вспомнить одну распространенную не то в  девЯтнадцатом,  не
то в двадцатом веке секту, о которой ему однажды рассказывали и
котораЯ   всерьез   считала,   будто  жертвоприношениЯ  „ревних
народов, вкупе с богами, с их храмами и мифами, суть наравне со
всеми прочими красивыми вещами следствие исчислимого недостатка
или избытка в пище  или  занЯтости,  результат  арифметического
несоответствиЯ  между  заработной  платой  и  ценами на хлеб, и
будто, стало быть, искусства  и  религии  суть  декорации,  так
называемые  идеологии, прикрывающие всецело поглощенное голодом
и жратвой человечество. Љнехта эта  беседа  привела  в  веселое
расположение  духа,  и он спросил, как бы вскользь, не полагает
ли его друг, что историЯ духа, культуры, искусства  также  есть
историЯ,  все  же  стоЯщаЯ  в  некоторой  свЯзи  со всей прочей
историей. Ќет, горЯчо воскликнул тот, именно это  он  отрицает.
ЊироваЯ  историЯ  -- это гонка во времени, погонЯ за выигрышем,
за властью, за богатством, в которой дело идет о  том,  у  кого
хватит  сил,  удачи  или  низости  не пропустить нужный момент.
’ворениЯ же  духа,  культуры,  искусства  ЯвлЯют  собой  полную
противоположность,  они всЯкий раз суть освобождение от рабства
времени, прыжок человека из грЯзи своих  инстинктов,  из  своей
инертности  в другую плоскость, во вневременное, разрешенное от
времени, божественное,  всецело  внеистоpическoe  и  враждебное
истории  бытие.  Љнехт  слушал его с удовольствием и поощрЯл те
дальнейшим, далеко не лишенным  остроумиЯ  излиЯниЯм,  а  потом
сдержанно закончил их разговор замечанием:
     --  ЏреклонЯюсь  перед твоей любовью к духу и его деЯниЯм!
Ћднако духовное творчество есть нечто,  к  чему  не  так  легко
приобщитьсЯ,  как думают некоторые. Ѓеседа Џлатона или фраза из
хора ѓенриха €саака,  как  и  все,  что  мы  называем  духовным
деЯнием,  или  произведением искусства, или объективацией духа,
все  это  --  последний  итог,  конечный  результат  борьбы  за
облагораживание  Я  освобождение.  џ соглашусь с тобой, что это
прорывы из времени в вечность, и в большинстве случаев наиболее
совершенные произведениЯ -- те, что не  несут  на  себе  следов
схваток   и   борьбы,  предшествовавших  их  созданию.  ‚еликое
счастье,  что  мы  этими  произведениЯми  обладаем,  ведь   мы,
касталийцы,  только  и  живем  за  счет  их, наше творчество --
только  в  их   воспроизведении,   мы   постоЯнно   обитаем   в
потусторонней,  изъЯтой  из  бремени  и  борьбы  сфере, котораЯ
состоит из этих произведений, без них  мы  бы  ничего  об  этой
сфере  не  знали.  €  мы  продолжаем  их одухотворЯть или, если
хочешь, абстрагировать еще больше: в нашей  €гре  мы  разлагаем
эти   творениЯ   мудрецов  и  художников  на  составные  части,
извлекаем из  них  стилистические  правила,  формальные  схемы,
утонченные  истолкованиЯ  и  оперируем  этими  абстракциЯми как
строительным камнем. —то ж, все это очень красиво,  об  этом  с
тобой  никто не станет спорить. Ќо не всЯкий способен всю жизнь
дышать и  питатьсЯ  одними  абстракциЯми.  €сториЯ  имеет  одно
преимущество  перед  тем,  что  вальдцельский репетитор находит
достойным своего вниманиЯ:  она  занимаетсЯ  действительностью.
Ђбстракции  превосходны,  но  Я  все  же  за  то,  чтобы дышать
воздухом и питатьсЯ хлебом.
     €зредка Љнехту удавалось изыскать немного  времени,  чтобы
навестить   престарелого  бывшего  Њагистра  музыки.  Џочтенный
старец, силы которого заметно  иссЯкали  и  который  давно  уже
совершенно  отвык  разговаривать,  до  последних дней неизменно
сохранЯл светлую сосредоточенность духа. Ћн не был болен, и его
смерть не была в полном смысле умиранием,  а  лишь  постепенной
дематериализацией,  исчезновением телесной субстанции, телесных
функций, в то времЯ как жизнь все белее сосредоточивалась в его
глазах ив тихом сиЯнии, какое излучало его исхудалое старческое
лицо. „лЯ большинства обитателей Њонпора  это  был  знакомый  и
благоговейно  почитаемый  образ,  но  лишь  немногие, среди них
Љнехт, ”ерромонте и молодой  Џетр,  сподобились  приобщитьсЯ  к
закатному  блеску  и угасанию этой чистой и бескорыстной жизни.
ќтим   немногим,   когда   они,   духовно   подготовившись    и
сосредоточившись,  вступали  в  маленькую  комнату,  где старый
Њагистр сидел в своем кресле, дано было помедлить в тихом свете
прощаниЯ с бытием, сопережить творимое без  слов  осуществление
совершенства:  как  бы  в пространстве незримых лучей проводили
они  счастливые  мгновениЯ  в  кристальной  сфере  этой   души,
приобщаЯсь к невещественной музыке, и затем возвращались в свой
день  с просветленным и укрепленным сердцем, словно спустившись
с горных высей. Ќастал час,  когда  Љнехт  получил  известие  о
кончине  старого  Њагистра.  Ћн  тотчас  же отправилсЯ к нему и
увидел тихо отошедшего на  своем  ложе,  увидел  его  маленькое
лицо,  истаЯвшее  и  застывшее  в немую надпись или арабеску, в
магическую формулу, которой уже нельзЯ было прочесть и  котораЯ
все же повествовала об улыбке и о совершенном счастье. “ могилы
после  Њагистра  музыки  и  ”ерромонте  выступил и Љнехт, но он
говорил не о вдохновенном Ясновидце от  музыки,  не  о  великом
наставнике,   не   о   благожелательно-умном   старейшем  члене
‚ерховной Љоллегии, он говорил только о празднике его  старости
и  кончины,  о  той бессмертной красоте духа, котораЯ открылась
товарищам его последних дней.
     Њы знаем  по  многим  высказываниЯм,  что  у  Љнехта  было
намерение  описать  жизнь  старого  Њагистра, но многочисленные
обЯзанности не  оставлЯли  ему  досуга  длЯ  такой  работы.  Ћн
научилсЯ   ограничивать   свои   желаниЯ.   Ћдному  из  молодых
репетиторов он сказал однажды: "Љак  жаль,  что  вы,  студенты,
недостаточно   хорошо  понимаете,  в  какой  роскоши,  в  каком
изобилии вы живете. Ќо и  Я  был  таков  в  пору  студенчества.
“чишьсЯ  и  работаешь,  не  предаешьсЯ  как  будто  праздности,
думаешь, что ты вправе считать себЯ  прилежным,  но  что  можно
было  бы сделать, на что можно бы употребить свою свободу, едва
ли сознаешь. Ќо  вот  тебЯ  призывает  ЉоллегиЯ,  ты  делаешьсЯ
нужен,  получаешь  задание,  миссию, должность, поднимаешьсЯ от
одной должности к другой и неожиданно замечаешь, что ты  опутан
тенетами  задач  и  обЯзанностей  и  запутываешьсЯ  в  них  тем
сильнее, чем усерднее пытаешьсЯ из них вырватьсЯ. ‚се  это,  по
существу, мелкие задачи, но каждаЯ из них требует вниманиЯ, а в
деловом дне всегда оказываетсЯ куда больше задач, нежели часов.
€  это  хорошо, иначе и не должно быть. Ќо когда мечешьсЯ между
аудиторией,  архивом,   канцелЯрией,   приемной,   заседаниЯми,
деловыми  поездками и вдруг вспомнишь на минутку о той свободе,
которую имел и потерЯл, о  свободе  решать  незаданные  задачи,
тратить ничем не ограниченные, долгие часы на занЯтиЯ, иной раз
так  потЯнет  на  мгновение к этой былой свободе, и представишь
себе: вот если бы теперь заново ее обрести, уж насладилсЯ бы  Я
всеми ее радостЯми и возможностЯми сполна!"
     Ћн  проЯвлЯл  необыкновенно  тонкое чутье, когда надо было
определить, пригоден ли тот или иной его ученик или подчиненный
длЯ  службы  в  иерархии;  длЯ  каждого  поручениЯ,  на  каждую
вакансию  он  вдумчиво  отбирал  кандидатов,  и свидетельства и
характеристики,  которые   он   записывал   в   особую   книгу,
показывают,  сколь  точны  его  суждениЯ  о людЯх, в которых он
превыше всего ценил человечность  и  характер.  Љ  нему  охотно
обращались  за  советом,  когда  надо  было  разгадать  трудный
характер и найти способ  обхождениЯ  спим.  Љ  таковым  трудным
относилсЯ,  например,  студент  Џетр,  последний любимый ученик
престарелого   Њагистра   музыки.   ќтот    молодой    человек,
принадлежавший  к породе тихих фанатиков, сумел показать себЯ в
наилучшем  свете  в  своеобрааной  роли  фамулуса,  сиделки   и
младшего  товарища  боготворимого  им  учителЯ.  Ќо  со смертью
старого Њагистра эта роль обрела свое естественное  завершение,
и  он  сразу  погрузилсЯ  в  меланхолию  и  печаль, которую все
понимали и некоторое времЯ терпели, но симптомы которой  вскоре
начали  причинЯть  серьезное  беспокойство  тогдашнему  хозЯину
Њонпора -- Њагистру музыки ‹юдвигу. Џетр упорно  не  соглашалсЯ
покидать  павильон,  где  усопший  продел  последние  годы,  он
оберегал домик, скрупулезно сохранЯл в нем  обстановку  и  весь
порЯдок  а  прежнем,  виде,  смотрел на комнаты, где жил и умер
учитель, на  его  кресло,  смертное  ложе  и  клавесин  как  на
неприкосновенную свЯтыню, которую он призван охранЯть, и, кроме
тщательного  надзора  за  этими  реликвиЯми, признавал за собой
лишь еще одну заботу и обЯзанность  --  уход  за  могилой,  где
покоилсЯ  его обожаемый учитель. Ћн видел свое призвание в том,
чтобы посвЯтить жизнь  постоЯнному  культу  покойного,  в  этих
памЯтных местах, оберегать это свЯтилище, быть служителем этого
храма и, возможно, мечтал превратить его в место паломничества.
Џервые  дни  после  погребениЯ  он вообще отказывалсЯ от всЯкой
пищи, а потом ограничивал себЯ редкими  и  скудными  трапезами,
какими  довольствовалсЯ  в последние дни его учитель, казалось,
он поставил себе целью идти по стопам глубоко чтимого  Њагистра
и  последовать  за  ним  в  могилу.  „олго он такой образ жизни
выдержать не мог, зато повел  себЯ  так,  чтобы  не  оставалось
иного,  выхода, как назначить его надзирателем домика и могилы,
пожизненным хранителем памЯтных мест. Џо всему было видно,  что
молодой человек, и без того своенравный, находившийсЯ в течение
долгого  времени  на особом положении, намеревалсЯ во что бы то
ни стало сохранить это нравившеесЯ ему положение  и  решительно
не  хотел  возвращатьсЯ  к  повседневному  труду,  к  которому,
по-видимому, в глубине души уже не считал себЯ способным.
     —то касаетсЯ пресловутого Џетра,  состоЯвшего  при  старом
Њагистре,  то  он рехнулсЯ", -- кратко и холодно было сказано в
одном из посланий ”ерромонте.
     ђазумеетсЯ,  вальдцельский  Њагистр   не   имел   никакого
касательства  к  студенту  из  Њонпора и не нес за него никакой
ответственности,  да  и  не  испытывал,  без  сомнениЯ,   охоты
вмешиватьсЯ  в  монпорские  дела  и  возлагать  на  себЯ лишние
заботы. Ќо злосчастный Џетр, которого пришлось силой  выдворЯть
из  его  павильона,  никак  не  успокаивалсЯ  и  дошел до такой
степени  расстройства  и  тоски,  до  того  обособилсЯ  и  стал
чуждатьсЯ   окружающей  жизни,  что  к  нему  уже  нельзЯ  было
применить меры воздействиЯ, обычные при нарушениЯх  дисциплины,
и поскольку начальники юноши были осведомлены о благосклонном к
нему  отношениЯ  Љнехта,  из  канцелЯрии Њагистра музыки к нему
обратились за  советом  и  помощью,  а  в  ожидании  ответа  со
строптивцем  обращались  как  с  больным  и  держали под особым
наблюдением в изолированной  комнате  отделениЯ  длЯ  недужных.
Њагистр  €гры  довольно  неохотно  согласилсЯ взЯть на себЯ это
обременительное дело,  но,  поразмыслив  над  ним  и  решившись
оказать  в  нем  посильную  помощь, незамедлительно приступил к
делу. Ћн предложил, чтобы Џетра длЯ пробы прислали  к  нему,  с
условием,  однако,  что с ним будут обращатьсЯ как с совершенно
здоровым человеком и отпустЯт его в  дорогу  одного;  Џетру  же
Љнехт  послал  краткое,  но  любезное приглашение, просЯ юношу,
если в Њонпоре могут без него обойтись,  ненадолго  приехать  в
‚альдцель,  и  намекнул, что надеетсЯ получить у него некоторые
сведениЯ  о  последних  днЯх  старого  Њагистра  музыки.  Џосле
некоторого   колебаниЯ  монпорский  врач  согласилсЯ  отпустить
Џетра,  тому  передали  приглашение  Љнехта,  Я,  как   Њагистр
правильно   угадал,   юноше,   попавшему  в  столь  бедственное
положение, ничто не могло быть приЯтнее и полезнее, нежели  как
можно  скорее  покинуть  место: своих злоключений; поэтому Џетр
сразу  же  согласилсЯ  ехать,  без   лишних   отговорок   сытно
позавтракал,  получил  проездное  свидетельство  и отправилсЯ в
путь. ‚  ‚альдцель  он  прибыл  в  сносном  состоЯнии,  на  его
беспокойное  и  нервное  доведение,  по  указанию Љнехта, никто
здесь не обращал вниманиЯ, поместили его среди гостей Ђрхива: с
ним здесь не обращались ни как с наказанным, ни как с  больным,
не рассматривали его как человека особого, чем-то отличавшегосЯ
от  всех  остальных,  а  он  был  не  настолько болен, чтобы не
оценить  эту  успокоительную  атмосферу  и  не  воспользоватьсЯ
представившейсЯ  возможностью  вернутьсЯ  к  нормальной  жизни.
Џравда, за несколько недель пребываниЯ в ‚альдцеле  Џетр  успел
изрЯдно   надоесть   Њагистру,   который,   создаваЯ  видимость
постоЯнно  контролируемой  занЯтости  длЯ  него,  поручил   ему
записать   последние  музыкальные  упражнениЯ  и  уроки  своего
учителЯ и попутно  велел  давать  ему  мелкие,  вспомогательные
работы  в  Ђрхиве.  …го  специально  просили,  если  времЯ  ему
позволЯет, оказать помощь Ђрхиву, сейчас  там  скопилось  Якобы
много  работы  и не хватает людей -- одним словом, сбившегосЯ с
пути вернули на правильную  стезю.  ‹ишь  после  того,  как  он
успокоилсЯ  и  стал  выказывать Явную готовность к повиновению,
Љнехт начал проводить с ним краткие воспитательные беседы, дабы
заставить его окончательно отказатьсЯ от  безумной  мысли,  что
фетишизациЯ  усопшего есть свЯтое и допустимое в Љасталии дело.
Ќо так как Џетр все же не мог без страха думать о возвращении в
Њонпор ему предложили, когда он по видимости вполне  исцелилсЯ,
место  помощника  учителЯ музыки в одной из младших школ элиты,
где он вполне достойно себЯ вел.
     Њожно было  бы  привести  еще  немало  примеров  успешного
вмешательства  Љнехта  в  дело  воспитаниЯ  и  врачеваниЯ  душ,
перечислить немало юных студентов, которых  он  мЯгкой  властью
своей  индивидуальности  так  же  отвоевал  длЯ жизни в истинно
касталийском  духе,  как  его  самого  в  свое  времЯ  завоевал
Magister  musicae. ‚се эти примеры показывают нам Њагистра €гры
не  как  раздвоенную  личность,  нет,  они  свидетельствуют   о
здоровье   и  равновесии.  Ќам  только  кажетсЯ,  что  любовное
попечение почтенного Њагистра о людЯх  с  неустойчивым  нравом,
подверженных  соблазнам, вроде Џетра или ’егулЯриуса, указывают
на его чрезвычайную  бдительность  и  отзывчивость  к  подобным
заболеваниЯм  касталийцев  и  предрасположению  к  ним,  на  не
ослабевающее ни на миг, с первой минуты "пробуждениЯ", и всегда
неусыпное внимание Љнехта к проблемам и опасностЯм,  заложенным
в  самой  касталийской жизни. …го проницательной и мужественной
натуре была чужда мысль  --  не  замечать  этих  опасностей  из
легкомыслиЯ  или  ради удобства, как это делало большинство его
сограждан, и он никогда не придерживалсЯ тактики  многих  своих
сотоварищей  по  Љоллегии, которые знали об этих опасностЯх, но
закрывали на них глаза. Ћн видел и понимал их, или, по  крайней
мере, некоторые, а основательное знание ранней истории Љасталии
заставлЯло  его  смотреть на жизнь среди этих опасностей как на
борьбу, и он принимал и любил эту жизнь такой, какаЯ она  есть,
между  тем  как  многие  касталийцы видели в своем сообществе и
жизни только идиллию. €з трудов отца  €акова  о  бенедиктинском
Ћрдене  он составил себе представление, что Ћрден -- это боевое
содружество,  а  благочестие  --  воинствующий  дух.  "Ќет,  --
заметил он однажды, -- рыцарской и достойной жизни без знаниЯ о
дьЯволах и демонах и без непрестанной борьбы с ними".
     ЋткрытаЯ  дружба  между  людьми, стоЯщими на самых высоких
ступенЯх  иерархии,  --  весьма  редкое  Явление,  поэтому  нас
нисколько  не удивлЯет, что у Љнехта в первые годы магистерства
не было дружественных отношений ни с  кем  из  его  коллег.  Ћн
испытывал  теплую симпатию к филологу-классику из Љойпергейма и
глубокое уважение к ‚ерховной Љоллегии в целом, но в этой сфере
все  личное  и  частное  было  до  такой  степени  выключено  и
объективировано,  что  за  пределами  совместной работы врЯд ли
существовала возможность более тесного сближениЯ и дружбы. Ќо и
это ему пришлось еще испытать.
     Њы не имеем доступа  к  секретному  архиву  ‚оспитательной
Љоллегии;  о  позиции и поведении Љнехта на ее заседаниЯх и при
голосовании нам известно лишь то, о чем можно сделать вывод  из
его случайных высказываний перед друзьЯми. ‚ первые годы своего
магистерства  он  не  то чтобы всегда хранил молчание, но редко
выступал с речами, разве только в тех случаЯх,  когда  сам  был
инициатором  и  вносил  запросы.  „оказано  лишь одно: что он с
поразительной быстротой  усвоил  традиционный  тон  обхождениЯ,
царивший  на  вершинах  нашей иерархии, и с изЯществом, богатой
выдумкой  и  вкусом  к  игре  пользовалсЯ  этими  формами.  Љак
известно, верхушка нашей иерархии, Њагистры и члены руководства
Ћрдена,   в   общении   друг   с   другом  тщательно  соблюдают
определенный церемониал, но, мало того, существует у  них,  бог
весть   с  каких  пор,  склонность,  а  может  быть,  и  тайное
предписание или правило игры, тем  строже  держатьсЯ  в  рамках
самой  утонченной вежливости, чем сильней расхождениЯ в мнениЯх
и  чем  важнее  спорные   вопросы,   о   которых   идет   речь.
Џредполагалось,  что  эта  имеющаЯ  давние  истоки  вежливость,
нарЯду с присущими ей прочими функциЯми, несет в первую очередь
функции защитной меры: изысканно вежливый тон дебатов не только
предохранЯл  спорЯщих  от  чрезмерно  страстного  увлечениЯ   и
помогал сохранЯть полное самообладание, но, кроме того, защищал
достоинство Ћрдена и Љоллегий, облачаЯ его в мантию церемониала
и  в  покровы свЯтости, так что в этой столь часто высмеиваемой
студентами утрированной вежливости было зерно здравого  смысла.
Џредшественник  Љнехта,  Њагистр  ’омас  фон дер ’раве{<a href=#2_5_06>2_5_06</a>},
особенно изумлЯл всех этим искусством.  Љнехта  нельзЯ  назвать
его  прЯмым  последователем,  еще менее -- его подражателем, он
скорей был учеником китайцев, его куртуазные манеры были  менее
изощренными   и   ироничными.   Ќо  и  он  среди  своих  коллег
пользовалсЯ славой человека, которого никто не мог превзойти  в
вежливости.

        Ѓ…‘…„Ђ

     €так,  мы  достигли  в  рассказе той точки, когда все наше
внимание должно сосредоточитьсЯ  на  переменах,  происшедших  в
жизни  Њагистра  в  последние  годы:  в  итоге их Њагистр Љнехт
покинул свой пост и  Џровинцию,  перешагнул  в  иную  жизненную
сферу,  где  он  и  встретил свой конец. ЌевзираЯ на то, что до
самого своего  ухода  из  ‚альдцелЯ  он  с  примерным  усердием
выполнЯл  свои  обЯзанности  и  до  последнего  днЯ пользовалсЯ
любовью и уважением своих учеников и коллег, мы с  этой  минуты
отказываемсЯ продолжать рассказ о его дальнейшей деЯтельности в
должности  Њагистра,  ибо  видим  уже,  что  он  в глубине души
пресытилсЯ ею и весь обратилсЯ к иным целЯм.  Ћн  перерос  круг
тех   возможностей,   которые  занимаемый  им  пост  давал  длЯ
приложениЯ его сил, дошел до грани, когда великие натуры сходЯт
с пути традиций  и  покорного  подчинениЯ  и,  доверЯЯ  высшей,
неизреченной  власти,  с  полной  ответственностью  вступают на
новый путь, никем не предуказанный, никем не проторенный. Љогда
он это осознал, он стал тщательно изучать  и  трезво  оценивать
свое положение и возможности его изменить. ‚ неслыханно молодом
возрасте  он  достиг  таких  высот,  о каких только мог мечтать
одаренный и честолюбивый касталиец, и достиг он их не благодарЯ
честолюбию или особым  проискам,  а  ничего  не  домогаЯсь,  не
подлаживаЯсь   ни   к   кому,  почти  против  своей  воли,  ибо
незаметнаЯ,    независимаЯ,    не    скованнаЯ     должностными
обЯзанностЯми  жизнь ученого больше отвечала бы его собственным
желаниЯм.  Ћн  далеко  не  одинаково  ценил  высокие  блага   и
полномочиЯ,  ставшие  его  уделом,  а иные отличиЯ или признаки
власти, свЯзанные с  его  саном,  очень  скоро  ему  наскучили.
Ћсобенно   обременительны   ему   казались  его  обЯзанности  в
‚ерховной Љоллегии, что  не  мешало  ему  относитсЯ,  к  ним  с
величайшей   добросовестностью.  „аже  самаЯ  непосредственнаЯ,
самаЯ своеобразнаЯ, единственно на него возложеннаЯ  задача  --
подготовка и отбор достойнейших адептов €гры, -- хотЯ временами
и приносила ему большую радость и хотЯ избранники его гордились
своим  ментором,  постепенно  становилась  длЯ  него не столько
удовольствием,  сколько  обузой.   Ѓольше   всего   радости   к
удовлетворениЯ доставлЯли ему преподавание и воспитание, причем
он  убедилсЯ  на  опыте, что и радость и успех были тем больше,
чем моложе были его  ученики.  Ћн  воспринимал  как  лишение  и
жертву  то  обстоЯтельство,  что его должность принуждала его к
общению не с детьми и подростками, а исключительно с юношами  и
взрослыми.  Ќо  постепенно,  за годы магистерства, накопились у
него и другие соображениЯ, наблюдениЯ  и  догадки,  заставившие
его  критически  взглЯнуть  на  собственную  деЯтельность  и на
кое-какие ЯвлениЯ жизни в ‚альдцеле, а также убедитьсЯ  в  том,
что  деЯтельность  его  на посту Њагистра тормозит развитие его
самых лучших и богатых творческих сил. Љое-что об этом известно
любому из нас, а кое о чем можно лишь строить догадки. ‚опрос о
том, был  ли  Њагистр  Љнехт  по  существу  прав  в  стремлении
освободитьсЯ  от  тЯгот  своего поста, в желании посвЯтить себЯ
менее заметной, но зато  более  плодотворной  работе,  в  своей
критике  положениЯ дел в Љасталии, вопрос о том, следует ли его
рассматривать как предтечу и смелого борца или,  напротив,  как
некоего   мЯтежника   и  даже  дезертира,  --  эти  вопросы  мы
затрагивать  не  беремсЯ,  ибо  они   обсуждались   более   чем
достаточно; спор об этом на долгое времЯ разделил ‚альдцель, да
и  всю  Џровинцию,  на  два  лагерЯ  и  все еще не окончательно
заглох.  ЏризнаваЯ  себЯ  благодарными  почитателЯми   великого
Њагистра,  мы  все  же  не  будем выражать свое мнение по этому
поводу: высказываниЯ и  суждениЯ  о  личности  и  жизни  €озефа
Љнехта,  рожденные  тем  спором,  еще  будут  обобщены.  Њы  не
намерены ни судить, ни обращать  кого-либо,  мы  хотим  лишь  с
наибольшей   достоверностью   поведать   историю  конца  нашего
глубокочтимого  Њагистра.  ќто,  собственно,  даже  не   совсем
историЯ,   мы   скорей   назвали   бы   ее  легендой,  отчетом,
составленным на основе подлинных сообщений и просто  слухов,  о
том  виде, в каком они, стекаЯсь из чистых и мутных источников,
обращаютсЯ среди нас, младших обитателей Џровинции.
     €озефа Љнехта уже занимали мысли о путЯх его освобождениЯ,
когда перед ним нежданно предстал некогда  такой  знакомый,  но
теперь   наполовину   забытый  друг  юношеских  лет  --  Џлинио
„езиньори. ќтот вольнослушатель  ‚альдцелЯ,  отпрыск  старинной
фамилии,  имевшей  заслуги  перед  Џровинцией,  который  стЯжал
известность  как  депутат  и  публицист,   однажды   совершенно
непредвиденно  ЯвилсЯ в ‚ерховную Љоллегию по делам службы. Љак
это   делалось   каждые   два   года,   была   вновь    избрана
правительственнаЯ комиссиЯ длЯ ревизии касталийского бюджета, и
„езиньори  стал одним из членов этой комиссии. Љогда он впервые
выступил в этой роли на заседании правлениЯ Ћрдена в •ирсланде,
Њагистр €гры тоже находилсЯ  там;  встреча  произвела  на  него
сильное  впечатление  и не осталась без последствий, кое-что мы
знаем об этом от ’егулЯриуса,  а  также  от  самого  „езиньори,
каковой  в  эту  не совсем Ясную длЯ нас пору своей жизни опЯть
стал  другом  и  поверенным  Љнехта.   ЏерваЯ   встреча   после
длившегосЯ  десЯтилетиЯми  забвениЯ произошла, когда докладчик,
как обычно, представил Њагистрам господ из  вновь  образованной
комиссии. “слышав имЯ „езиньори, наш Њагистр был поражен и даже
пристыжен,  что  не  узнал  с  первого  взглЯда  товарища своей
юности.   Ћтбросив   официальные   церемонии    и    формальные
приветствиЯ,  он дружески протЯнул „езиньори руку и внимательно
взглЯнул  ему  в  лицо,  пытаЯсь  доискатьсЯ,  какие   перемены
помешали  ему узнать старого друга. ‚о времЯ заседаниЯ взор его
часто останавливалсЯ на столь знакомом некогда лице. Њежду  тем
„езиньори  обратилсЯ  к  нему на "вы" и назвал его Њагистерским
титулом,  и  Љнехту  пришлось  дважды  просить   называть   его
по-прежнему  и  опЯть  перейти на "ты", прежде чем „езиньори на
это решилсЯ. Љнехт  помнил  Џлинио  темпераментным  и  веселым,
общительным  и  блестЯщим  юношей,  это был успевающий ученик и
вместе с тем светский молодой человек, который чувствовал  свое
превосходство  над  далекими  от  жизни  касталийцами  и  порой
забавлЯлсЯ тем, что вызывал их на  споры.  Ќекоторое  тщеславие
было  ему,  пожалуй, не чуждо, но характер он имел открытый, не
мелочный, и большинству  своих  сверстников  казалсЯ  занЯтным,
обаЯтельными   и  любезным,  а  кое-кого  даже  ослеплЯл  своей
красивой внешностью,  уверенностью  манер  и  ароматом  чего-то
неведомого, который исходил от этого пришельца из другого мира.
Њногие  годы  спустЯ,  уже  к  концу своего студенчества, Љнехт
встретилсЯ с „езиньори снова,  и  тот  показалсЯ  ему  плоским,
огрубелым,   полностью   лишенным   прежнего  обаЯниЯ,  словом,
разочаровал его. Ћни  расстались  смущенно  и  холодно.  ’еперь
„езиньори  опЯть ЯвилсЯ ему совсем другим. Џрежде всего, он уже
простилсЯ с молодостью, утратил  или  подавил  в  себе  прежнюю
живость,   тЯгу   к   общению,  спорам,  обмену  ЊыслЯми,  свой
энергичный, увлекающийсЯ и такой открытый  нрав.  ’о,  что  при
встрече  со  своим  давнишним  другом он умышленно не привлек к
себе вниманиЯ Њагистра, не  поздоровалсЯ  первым,  а  когда  их
представили,  только  нехотЯ,  лишь  после  сердечных  уговоров
обратилсЯ к нему на "ты" -- все его поведение,  взглЯд,  манера
говорить,  черты  его лица и жесты свидетельствовали о том, что
на  смену  былому  задору,  открытости,   окрыленности   пришли
сдержанность   или   подавленность,   известнаЯ  замкнутость  и
самообуздание,  нечто  похожее  на  судорожную  покорность,   а
возможно,   просто   усталость.  Џотонуло  и  угасло  юношеское
очарование, но вместе с ним и черты  поверхностной  и  чересчур
навЯзчивой светскости -- их тоже не стало. €зменилсЯ весь облик
этого человека, его лицо казалось теперь более четко очерченным
и  отчасти  опустошенным,  отчасти облагороженным написанным на
нем страданием. € пока Њагистр следил за переговорами, внимание
его все времЯ было приковано к этому лицу, и он  не  переставал
гадать,  какого рода страдание могло до такой степени завладеть
этим темпераментным,  красивым  и  жизнерадостным  человеком  и
оставить  такой  след.  ќто  было  какое-то  чуждое, незнакомое
Љнехту страдание, и чем больше он размышлЯл о причинах его, тем
большаЯ приЯзнь и сочувствие притЯгивали его к страдальцу, и  в
этом  сочувствии,  в  этой  любви ему слышалсЯ тихий внутренний
голос, подсказывавший, что он в  долгу  перед  своим  печальным
другом  и  должен  что-то  исправить.  Џредположив  и тотчас же
откинув возможные причины  грусти  Џлинио,  он  затем  подумал:
страдание  па  этом  лице  --  не  низменного происхождениЯ, но
благородное и, возможно,  трагическое  страдание,  выражение  у
него   такие,  какого  никогда  не  встретишь  в  Љасталии;  он
вспомнил, что он уже  видывал  такое  выражение,  не  на  лицах
касталийцев,  а  только  у людей мирских, но никогда еще оно не
было столь волнующим и  столь  притЯгательным,  как  у  Џлинио.
Љнехту  случалось  видеть подобное выражение на портретах людей
прошлого,  ученых  или  художников,   на   чьих   лицах   лежал
трогательный,  не  то  болезненный,  не  то  роковой  отпечаток
грусти, одиночества и  беспомощности.  Њагистр,  с  его  тонким
художественным  чутьем  к  тайнам выразительности, с его острой
отзывчивостью   прирожденного   воспитателЯ   к    особенностЯм
характера,  уже  давно  приобрел некоторый опыт в физиогномике,
которому он, не превращаЯ его в систему, инстинктивно  доверЯл;
так   он  различал  специфически  касталийский  и  специфически
мирской смех, улыбку и веселость, и точно так  же  специфически
мирские  страданиЯ  или  печаль.  €  вот эта-то мирскаЯ грусть,
казалось, проступала теперь на  лице  „езиньори,  причем  столь
сильнаЯ  и  ЯркаЯ,  словно  лицо  это  должно  было воплотить и
сделать зримыми тайные муки и страданиЯ многих людей. ‹ицо  это
испугало,  потрЯсло  Љнехта.  …му  казалось  знаменательным  не
только то, что мир прислал сюда именно его утраченного друга  и
что  Џлинио  и  €озеф,  как  бывало в ученических словопрениЯх,
теперь и в самом деле достойно  представлЯли  один  --  мирскую
жизнь,  другой  --  Ћрден;  еще  более  важным  и символическим
казалось ему, что в лице этого одинокого и омраченного  печалью
человека  мир  на сей раз прислал в Љасталию не свою улыбку, не
свою жажду жизни, не радостное сознание власти, не грубость,  а
наоборот,  свое  горе  и страдание. € это опЯть пробудило в нем
новые мысли, и он отнюдь не порицал „езиньори за  то,  что  тот
скорее избегал, чем искал Њагистра, и только постепенно, как бы
превозмогаЯ   трудные   препЯтствиЯ,   приближалсЯ   к  нему  и
раскрывалсЯ перед ним. ‚прочем -- и  это,  разумеетсЯ,  помогло
Љнехту  --  его  школьный  товарищ,  сам  воспитанник Љасталии,
оказалсЯ  не  придирчивым,  раздражительным,  а  то   и   вовсе
недоброжелательным  членом,  какие  иногда  попадались  в столь
важной длЯ  Љасталии  комиссии,  а  принадлежал  к  почитателЯм
Ћрдена  и покровителЯм Џровинции, которой мог оказать кое-какие
услуги. Џравда,  от  участиЯ  в  €гре  он  уже  много  лет  как
отказалсЯ.
     “  нас  нет  возможности  подробно рассказать, каким путем
Њагистр мало-помалу вернул себе доверие друга; каждый  из  нас,
знаЯ  его спокойный и светлый нрав, его ласковую учтивость, мог
бы объЯснить  это  себе  по-своему.  Њагистр  упорно  добивалсЯ
дружбы  Џлинио, а кто мог долго устоЯть перед Љнехтом, если тот
чего-нибудь сильно желал?
     Ќаконец, через несколько месЯцев после их первой встречи в
Љоллегии,  „езиньори,  в  ответ  на  неоднократные  приглашениЯ
Њагистра,  согласилсЯ  посетить  ‚альдцель, и однажды осенью, в
облачный, ветреный день, они вдвоем отправились на прогулку  по
тем местам, где протекали их школьные годы и годы дружбы, -- по
полЯм, то залитым солнцем, то лежащим в тени; Љнехт был ровен и
весел,  а  его  спутник  и гость -- молчалив и беспокоен; как и
окрестные полЯ, по которым попеременно пробегали солнце и тени,
он судорожно переходил от радости встречи к печали  отчуждениЯ.
Ќевдалеке  от  селениЯ  они  вышли из экипажа и пошли пешком по
знакомым  дорогам,   где   гулЯли   когда-то   вместе,   будучи
школьниками;  они  вспоминали  некоторых  товарищей,  учителей,
отдельные тогдашние свои беседы. „езиньори весь день  прогостил
у  Љнехта  и тот позволил ему, как обещал, быть свидетелем всех
его распорЯжений и работ этого днЯ. Љ вечеру -- гость собиралсЯ
на следующее утро рано уезжать -- они сидели вдвоем у Љнехта  в
гостиной,  вновь  свЯзанные почти такой же близкой дружбой, как
бывало прежде. „ень, когда он час за часом мог наблюдать работу
Њагистра, произвел на гостЯ сильное впечатление.  ‚  тот  вечер
между  ними  произошла  беседа,  которую  „езиньори, вернувшись
домой,  тотчас  же  записал.  •отЯ  в  этой  записи  содержатсЯ
некоторые  подробности,  не  имеющие  особого значениЯ, и иному
читателю  не  понравитсЯ,  что  ими  прерываетсЯ  нить   нашего
стройного  повествованиЯ, мы все же намерены передать здесь эту
беседу в том виде, как она была записана.
     -- ’ак много мне хотелось тебе показать, -- начал Њагистр,
-- да вот, не удалось. Ќапример, мой прекрасный  сад...  --  ты
еще по