ствительной  цели его  пребываниЯ здесь.
Џравда,  с  первого же днЯ  некоторые  монахи,  и особенно сам настоЯтель, с
удовольствием  беседовали  с  €озефом  об  €гре, но  о  преподавании  или  о
какой-либо другой систематической деЯтельности речи не заходило. „а и вообще
в повадке,  укладе  жизни, в  общении свЯтых отцов между собой Љнехт заметил
какой-то  незнакомый ему  дотоле  темп, какую-то  почтенную  медлительность,
какую-то  терпеливую  и добродушную неторопливость, свойственную,  казалось,
всем этим господам,  даже тем,  кто  вообще-то флегматичностью не отличалсЯ.
’аков  был  дух  их   ордена,  таково  было  тысЯчелетнее  дыхание  древней,
привилегированной.  сотни  раз  проверенной  в  удачах  и неудачах  общины и
системы, к  которой  они были причастны так,  как причастна каждаЯ  пчела  к
судьбе и  жизни своего ульЯ, спЯ его сном. страдаЯ его страданием, дрожа его
дрожью. Џо сравнению с касталийским этот бенедиктинский уклад  жизни казалсЯ
на первый  взглЯд  менее одухотворенным, менее динамичным  и строгим,  менее
деЯтельным,  зато более  спокойным  и независимым,  более  древним  и  более
проверенным,  тут  царили, казалось, дух и  смысл,  давно  уже ставшие снова
самой  природой.   ‘  любопытством  и  большим  интересом,  даже  с  большим
восхищением поддавалсЯ  Љнехт  влиЯнию  этой  монастырской жизни, котораЯ во
времена, когда Љасталии еще и  в помине не было, уже почти  не отличалась от
нынешней, исчислЯЯсь уже тогда полуторатысЯчелетием. и котораЯ  так отвечала
созерцательной  стороне его натуры. Ћн был  гостем, его  почитали,  почитали
сверх ожиданиЯ и непомерно, но он Ясно чувствовал: это было формой и обычаем
и не относилось ни  к нему лично, ни к  духу  Љасталии или игры в бисер, это
была  величественнаЯ  вежливость старой великой  державы в  отношении новой.
Џодготовлен к этому он был лишь отчасти и вскоре, несмотрЯ на всю приЯтность
своей жизни в Њариафельсе,  почувствовал себЯ так неуверенно, что попросил у
своего  начальства  более точных указаний  насчет того, как  ему вести себЯ.
Њагистр €гры собственноручно написал ему несколько строк. "Ќе жалей времени,
-- говорилось в них, -- изучаЯ тамошнюю жизнь. ЏользуйсЯ каждым днем, учись,
постарайсЯ понравитьсЯ и стать полезным,  насколько это  возможно там, но не
навЯзывайсЯ, никогда  не кажись  менее терпеливым,  менее  досужим, чем твои
хозЯева. „аже если они хоть целый год  будут обращатьсЯ с тобой  так, словно
ты первый день гостишь у  них в доме, спокойно соглашайсЯ с этим и веди себЯ
так,  будто и  лишние два  года или десЯть лет не имеют  длЯ  тебЯ  никакого
значениЯ. Ћтнесись  к этому как к состЯзанию в терпении. ’щательно занимайсЯ
медитацией! …сли твоЯ праздность тебе надоест,  отводи  ежедневно  несколько
часов, не больше четырех,  на какую-нибудь  регулЯрную работу,  например  на
изучение или копирование  рукописей.  Ќо  не  создавай впечатлениЯ,  что  ты
работаешь, находи времЯ длЯ каждого, кто захочет с тобой поболтать".
     Љнехт последовал этому совету и вскоре почувствовал себЯ свободнее.  „о
сих пор он слишком  много думал о  курсе длЯ любителей €гры, ибо таково было
наименование его  миссии,  а  отцы-монахи  обращались  с  ним  скорее  как с
посланцем дружественной державы, которого надо держать в хорошем настроении.
Ђ когда настоЯтель ѓервасий вспомнил наконец об этом  курсе и привел  к нему
длЯ начала  нескольких  отцов,  которые уже  прошли самое первое введение  в
искусство  €гры и обучение  которых  он должен  был  продолжать,  то, к  его
удивлению   и   поначалу   глубокому  разочарованию,   оказалось,   что  это
гостеприимное  место  обладало  лишь  очень   поверхностной  и  дилетантской
культурой благородной €гры и что здесь, по-видимому, довольствовались весьма
скромной мерой необходимых длЯ €гры  знаний. Ђ  вслед за  этим  он  медленно
понЯл и другое -- что послали его сюда вовсе не ради искусства €гры и не длЯ
заботы о процветании  такового в монастыре. ‡адача немного натаскать в  азах
этих баловавшихсЯ €грой отцов и доставить  им радость скромного  спортивного
достижениЯ была легка, слишком легка, и с ней шутЯ справилсЯ бы любой другой
кандидат €гры,  далеко еще  не доросший до элиты.  ‡начит, курс этот не  был
истинной целью его  миссии. Ћн  начал  понимать,  что  прислали его сюда  не
столько учить, сколько учитьсЯ.
     ‚прочем, как раз тогда,  когда он, как ему думалось,  уразумел это, его
авторитет в монастыре вдруг  вырос, благодарЯ чему выросла и его уверенность
в  себе, ибо, несмотрЯ на все приЯтные стороны  своей  миссии,  он уже порой
смотрел на свою жизнь здесь как на ссылку. Ћднажды в беседе с настоЯтелем он
случайно  обронил  какой-то  намек на  китайскую книгу  "€цзин";  настоЯтель
насторожилсЯ,  задал  несколько  вопросов и  не  мог  скрыть своей  радости,
обнаружив,  что  его гость  так поразительно силен в  китайском  и  сведущ в
"Љниге перемен". ЌастоЯтель питал слабость к "€цзин", и, хотЯ он не  понимал
по-китайски  и его знание этой гадальной книги  и  других китайских секретов
отличалось той же наивной поверхностностью, какою тогдашние  обитатели этого
монастырЯ удовлетворЯлись, видимо,  почти во  всех научных  занЯтиЯх, нельзЯ
было не  заметить, что  этот  умный и по  сравнению  со  своим  гостем такой
опытный  и  бывалый человек  действительно  близок  к  духу  древнекитайской
государственной  и  житейской  мудрости.   ‡авЯзалсЯ  непривычно  оживленный
разговор, впервые  вышедший за  рамки  царившей до тех пор между хозЯином  и
гостем вежливой сдержанности и приведший к тому, что Љнехта попросили дважды
в неделю читать достопочтенному настоЯтелю лекции по "€цзин".
     Џо  мере  того как  его отношениЯ  с  хозЯином-настоЯтелем становились,
таким образом,  все более живыми и  деЯтельными, по мере того как крепла его
деловаЯ дружба с органистом и маленькое религиозное государство, где он жил,
становилось постепенно все ближе знакомым ему, начало исполнЯтьсЯ и обещание
оракула,  запрошенного  им  перед  отъездом  из  Љасталии.  …му,  страннику,
несущему с собой "свое достоЯние", предвещали  не только "приход  под кров",
но  и "настойчивость молодого слуги". ’от  факт, что предсказание сбывалось,
странник вправе был счесть добрым знаком,  знаком  того, что "его достоЯние"
действительно  "с  ним", что  и  вдали  от  школ, учителей,  покровителей  и
помощников, вдали от родной,  питающей  и  помогающей  атмосферы Љасталии он
несет в себе тот дух и те силы, которые ведут его к деЯтельной и полноценной
жизни. Џредвещанный "молодой слуга" приблизилсЯ к  нему в  образе послушника
по  имени  Ђнтон, и хотЯ в жизни €озефа Љнехта  сам этот  молодой человек не
сыграл  никакой   роли,  он   все   же  оказалсЯ   тогда,  в  ту  начальную,
странно-противоречивую пору  пребываниЯ в  монастыре, неким указанием, неким
провозвестником нового  и большего, неким глашатаем  будущих событий. Ђнтон,
молчаливый, но пылкий и смышленый на вид  юноша, уже почти  созревший, чтобы
принЯть монашество, встречалсЯ  с  нашим игроком, чье поЯвление  и искусство
были длЯ  него  окутаны  тайной,  довольно  часто,  хотЯ  вообще-то  группка
послушников,  жившаЯ  в  отдельном  флигеле,  куда  гость  доступа не  имел,
оставалась ему почти незнакомой и Явно не подпускалась к нему. “частвовать в
курсе €гры  послушникам не разрешалось. Ќо этот Ђнтон несколько раз в неделю
выполнЯл  подсобную работу в  библиотеке; здесь и  встретилсЯ с  ним  Љнехт,
как-то раз завЯзалсЯ  разговор, и Љнехт стал все больше замечать,  что  этот
молодой человек  с  выразительными  темными  глазами  под  черными,  густыми
бровЯми  относитсЯ  к  нему  с  той восторженной,  услужливой и почтительной
любовью  юнцов  и учеников, с которой он встречалсЯ  уже  достаточно часто и
которую давно, хотЯ ему всегда хотелось от  нее  уклонитьсЯ, признал живым и
важным элементом в жизни  Ћрдена. ‡десь, в монастыре, он решил  быть вдвойне
сдержанным; он считал,  что злоупотребил  бы гостеприимством, если  бы  стал
оказывать  влиЯние на этого еще подлежавшего религиозному воспитанию  юношу;
известна была ему  также царившаЯ здесь строгаЯ заповедь  целомудриЯ, и  ему
казалось, что  из-за нее всЯкаЯ  мальчишескаЯ влюбленность может принЯть еще
более опасный характер. ‚о  всЯком случае, ему нельзЯ  было  давать  никаких
поводов длЯ нареканий, и вел он себЯ соответственно этому.
     ‚ библиотеке  же,  единственном месте,  где он  часто встречалсЯ с этим
Ђнтоном, Љнехт познакомилсЯ еще с одним  человеком, которого  поначалу почти
не замечал из-за его невзрачной  внешности, а со временем узнал поближе  и с
благодарной  почтительностью полюбил на всю жизнь, как еще разве что старого
мастера музыки.  ќто был  отец €аков,  самый  значительный, пожалуй, историк
бенедиктинского ордена, худой, старообразный человек лет тогда  шестидесЯти.
с Ястребиной  головой  на  тонкой  жилистой  шее. с  лицом, в котором,  если
смотреть спереди,  было,  особенно  из-за уклончивости его  взглЯда,  что-то
безжизненное  и потухшее,  но чей профиль  со  смелой линией  лба,  глубоким
выемом  переносицы, четко  выточенным крючковатым  носом и коротковатым,  но
располагающе   чисто   очерченным  подбородком  выдавал  личность   Яркую  и
своенравную. ќтот тихий, старый человек, способный, впрочем, как  выЯснилось
при   более  близком  знакомстве,  быть  весьма  темпераментным,  располагал
собственным, всегда заваленным книгами, рукописЯми и географическими каргами
столом длЯ занЯтий  в маленькой внутренней комнате  библиотеки и был  в этом
владевшем бесценными книгами монастыре, кажетсЯ, единственным  действительно
серьезно работающим  ученым. Љстати сказать,  на отца €акова внимание €озефа
Љнехта нечаЯнно  обратил именно Ђнтон. Љнехт заметил,  что на  ту внутреннюю
комнату библиотеки,  где  стоЯл письменный стол этого  ученого, все смотрели
почти  как на частный кабинет и что немногие  читатели библиотеки входили  в
нее лишь  при крайней нужде, да  и то на цыпочках,  тихонько  и почтительно,
хотЯ  работавший  там  патер  отнюдь  не  производил  впечатление  человека,
помешать  которому  так  уж  легко.  Љонечно,  Љнехт тоже сразу взЯл себе за
правило  такую  же  деликатность,  и  уже потому  этот  трудолюбивый  старик
оставалсЯ вне его полЯ зрениЯ.  Ћднажды отец €аков попросил  Ђнтона принести
ему какие-то книги, и, когда Ђнтон возвращалсЯ  из  той  внутренней комнаты.
Љнехт  заметил,  что он задержалсЯ в  дверЯх  и оглЯнулсЯ  на погруженного в
работу патера  с выражением восторженной  почтительности,  смешанной  с  той
почти нежной предупредительностью и готовностью помочь, какую порой вызывает
у доброкачественной молодости немощнаЯ и незащищеннаЯ старость. ‘перва Љнехт
порадовалсЯ этому  зрелищу,  которое,  будучи  и  само  по себе  прекрасным,
показывало, что у Ђнтона восторг перед старшими и обожаемыми вовсе не свЯзан
ни с какой  плотской влюбленностью. ‚  следующий миг  у него мелькнула мысль
скорее  ироническаЯ,  которой  он почти  устыдилсЯ, а именно:  как же  убого
обстоит  дело с ученостью в  этом  заведении,  если на  единственного  здесь
серьезно работающего  ученого молодежь  смотрит как  на какое-то  диковинное
существо.  ’ем не менее  этот  почти  нежный, полный почтительного  обожаниЯ
взглЯд, брошенный Ђнтоном на старика, открыл Љнехту глаза на ученого патера,
и, посматриваЯ теперь на этого человека, €озеф разглЯдел его римский профиль
и постепенно обнаружил в отце €акове черты, свидетельствовавшие, казалось, о
необыкновенном уме  и характере. —то  тот  историк и считаетсЯ самым большим
знатоком истории бенедиктинцев, было уже известно Љнехту.
     Ћднажды  патер заговорил с ним; у него не было ни следа той раздольной,
подчеркнуто    доброжелательной,     подчеркнуто    благодушной    и    чуть
покровительственной интонации, котораЯ  казалась присущей здешнему стилю. Ћн
пригласил €озефа зайти после вечерни к нему в комнату.
     -- ‚ моем лице, -- сказал он тихим и почти робким голосом, но с на диво
четкими ударениЯми, --  вы, правда, не найдете ни знатока  истории Љасталии,
ни подавно  умельца  игры  в бисер, но, поскольку  наши столь разные ордены,
кажетсЯ,  все больше  сближаютсЯ,  мне не  хочетсЯ оставатьсЯ в  стороне,  а
хочетсЯ извлечь и длЯ себЯ кое-какие выгоды из вашего пребываниЯ здесь.
     Ћн говорил совершенно серьезно, но его  тихий голос и старое умное лицо
придавали  его  сверхучтивым  словам   ту   удивительно  колеблющуюсЯ  между
серьезностью  и иронией, подобострастием и тихой насмешкой, пафосом и  игрой
многозначительность, которую можно почувствовать, глЯдЯ, например, на полную
учтивости  и терпениЯ игру бесконечных поклонов при  встрече двух свЯтых или
двух владык церкви. ќта хорошо  знакомаЯ ему по китайцам смесь превосходства
и  насмешки,  мудрости и  своенравной  церемонности  была  длЯ €озефа Љнехта
отрадна, до его сознаниЯ  дошло,  что этого тона --  магистр €гры ’омас тоже
владел  им мастерски  --  он  уже  долгое  времЯ  не  слышал; с  радостью  и
благодарностью принЯл  он приглашение. ЏодойдЯ  вечером к  уединенному жилью
патера  в  конце тихого  флигелЯ  и соображаЯ, в  какую дверь  постучать, он
услыхал, к  своему удивлению,  фортепианную музыку. Ћн прислушалсЯ, это была
соната ЏЈрселла, ее играли непритЯзательно и без виртуозности, но со строгим
соблюдением  такта и  чисто; проникновенно и приветливо  несла к  нему  свои
нежные трезвучиЯ чистаЯ,  проникновенно  радостнаЯ музыка, напоминаЯ  ему то
времЯ в  ‚альдцеле, когда он со  своим другом  ”ерромонте играл  пьесы этого
рода  на  разных  инструментах. ‘  наслаждением  слушаЯ,  он  дождалсЯ конца
сонаты, она звучала  в тихом,  сумрачном коридоре так одиноко и отрешенно от
мира, так отважно и невинно, так по-детски  и одновременно так уверенно, как
всЯкаЯ  хорошаЯ  музыка  среди неосвобожденной  немоты мира.  Ћн  постучал в
дверь, отец €аков  крикнул: "‚ойдите!" -- и  приветствовал  его со  скромным
достоинством, на  маленьком  пианино  горели еще две свечи. „а, отвечал отец
€аков на вопрос Љнехта, он играет каждый вечер по получасу, а то и по целому
часу, он заканчивает свою ежедневную  работу с наступлением темноты и в часы
перед  сном стараетсЯ  не читать  и  не писать.  Ћни  говорили  о  музыке, о
ЏЈрселле, о ѓенделе, о древней музыкальной культуре  бенедиктинцев, поистине
неравнодушного к  искусству  ордена,  большой  интерес  к  истории  которого
проЯвил  Љнехт. ђазговор оживилсЯ  и затронул  сотни вопросов,  исторические
познаниЯ старика казались действительно необыкновенными, но он  не  отрицал,
что  историЯ  Љасталии,  касталийской  мысли  и  тамошнего  ордена не  очень
занимала и интересовала его, да и не скрывал своего критического отношениЯ к
этой Љасталии, чей "орден" считал  подражанием  христианским конгрегациЯм, и
подражанием,  по сути,  кощунственным, поскольку в фундаменте  касталийского
ордена не было  ни  религии,  ни бога, ни церкви. Џочтительно выслушиваЯ эту
критику,  Љнехт  все-таки  заметил,  что  о  религии,  боге  и церкви  могут
существовать и  существовали,  кроме  бенедиктинских  и римско-католических,
другие представлениЯ, которым нельзЯ отказать ни в чистоте  побуждений, ни в
глубоком влиЯнии на духовную жизнь.
     --  ‚ерно,  --  сказал  €аков.  --  ‚ы  имеете  в виду,  среди прочего,
протестантов.  Ћни не сумели  сохранить религию  и  церковь,  но  они иногда
проЯвлЯли большую храбрость, и  среди  них встречались образцовые люди. Ѓыло
несколько лет в  моей жизни,  когда Я изучал преимущественно разные  попытки
примирениЯ между  враждебными христианскими  вероисповеданиЯми  и  церквами,
особенно  в  конце  семнадцатого  --  начале восемнадцатого  века,  когда  о
воссоединении враждующих  братьев радели такие люди, как философ и математик
‹ейбниц и затем этот чудаковатый граф  –инцендорф. ‚ообще восемнадцатый век,
хотЯ дух его  кажетсЯ  подчас  поверхностным и дилетантским, с точки  зрениЯ
духовной  истории поразительно интересен и двусмыслен, и как раз протестанты
того времени часто менЯ занимали. џ открыл там крупного филолога, учителЯ  и
педагога, швабского  пиетиста, кстати  сказать,  человека,  чье нравственное
воздействие Ясно прослеживаетсЯ затем на протЯжении полных двухсот лет... Ќо
мы  тут  затрагиваем другую  область, вернемсЯ  к  вопросу  о  законности  и
исторической миссии настоЯщих орденов...
     -- Ђх, нет,  -- воскликнул  €озеф Љнехт, -- пожалуйста, остановитесь на
этом учителе, о котором вы заговорили, кажетсЯ, Я могу угадать, кто это.
     -- ’ак угадайте.
     --  ‘перва  Я подумал о ”ранке (<i>”ранке, Ђвгуст ѓерман</i> (1663 -- 1727) --
теолог-пиетист  XVII -- XVIII  веков. -- Џрим. перев.) из ѓалле, но ведь это
должен  быть  шваб, и  тут  не  придумаешь  никого, кроме  €оганна Ђльбрехта
ЃенгелЯ.
     ђаздалсЯ смех, и лицо ученого просиЯло.
     -- ‚ы поражаете менЯ, дорогой  мой,  -- воскликнул  он с живостью, -- Я
действительно имел в виду ЃенгелЯ. Ћткуда  вы знаете о нем? €ли, может быть,
в вашей удивительной  Џровинции это нечто само  собой  разумеющеесЯ -- знать
такие отдаленные и забытые событиЯ и имена? “верЯю вас, опроси вы всех отцов
нашего  монастырЯ, и наставников,  и наставлЯемых, да и еще  двух  последних
поколений в придачу, оказалось бы, что никто не знает этого имени.
     -- „а и в  Љасталии  оно  тоже знакомо немногим, пожалуй, кроме менЯ  и
двух моих друзей, его не знает никто. џ как-то занималсЯ восемнадцатым веком
и сферой пиетизма, только длЯ одной  частной  цели, и тогда Я натолкнулсЯ на
нескольких  швабских   богословов,  которые  вызвали  у  менЯ   почтительное
восхищение, и  в  числе  их особенно  этот  Ѓенгель,  он показалсЯ мне тогда
идеалом учителЯ и наставника молодежи. џ был так увлечен этим человеком, что
однажды даже попросил переснЯть из какой-то старой книги и повесил над своим
письменным столом его портрет.
     Џатер все еще смеЯлсЯ.
     -- Њы встретились под  каким-то необыкновенным знаком, -- сказал он. --
‘транно  ведь  уже то, что и вы, и  Я натолкнулись в своих занЯтиЯх на этого
всеми забытого человека. …ще более, может быть, странно, что этому швабскому
протестанту  удалось  оказать воздействие на  бенедиктинского  патера  и  на
касталийского умельца  €гры почти одновременно. Љстати  сказать, ваша игра в
бисер представлЯетсЯ  мне искусством, длЯ которого нужна богатаЯ фантазиЯ, и
менЯ удивлЯет, что такой строго-рассудительный человек, как Ѓенгель, мог вас
привлечь.
     ’еперь и Љнехт весело засмеЯлсЯ.
     -- Ќу, -- сказал он, -- если вы вспомните многолетнюю работу ЃенгелЯ по
изучению "ЋткровениЯ €оанна" и его систему толкованиЯ пророчеств этой книги,
вы должны будете  признать,  что и  полнаЯ противоположность трезвости  тоже
была не совсем чужда нашему другу.
     --  ‚ерно, -- радостно  согласилсЯ патер. --  Ђ как вы объЯснЯете такие
противоречиЯ?
     -- …сли вы разрешите мне пошутить, то Я скажу:  чего Ѓенгелю не хватало
и чего  он, не знаЯ  о том, страстно желал и искал, так это  игры в бисер. џ
ведь причислЯю его к тайным предтечам и родоначальникам нашей €гры.
     €аков, к которому снова вернулась серьезность, сказал:
     -- Њне кажетсЯ, это немного смело -- притЯгивать  длЯ вашей родословной
именно ЃенгелЯ. Љак же вы это докажете?
     --  ќто  была  шутка,  но  шутка, за  которую  можно  постоЯть.  …ще  в
молодости,  до  начала  своей большой работы  над  Ѓиблией,  Ѓенгель  как-то
поделилсЯ  с  друзьЯми  замыслом  дать  в энциклопедическом труде свод  всех
знаний своего  времени, симметрично и обозримо  выстроив их вокруг какого-то
центра. Ђ это и есть то самое, что делает игра в бисер.
     -- ќто  энциклопедическаЯ идеЯ, с  которой  носилсЯ  весь восемнадцатый
век! -- воскликнул патер.
     --  „а,  она,  --  сказал €озеф,  -- но  Ѓенгель  стремилсЯ  не  просто
поставить  рЯдом разные  области знаниЯ и исследований,  он стремилсЯ  к  их
взаимопроникновению, к  органическому порЯдку, он искал общий знаменатель. Ђ
это  одна  из  основополагающих  идей €гры.  ‘кажу  больше: обладай  Ѓенгель
системой, подобной  нашей  €гре,  он, вероЯтно,  не убивал бы столько сил на
пересчет пророческих чисел и возвещение антихриста и  ’ысЯчелетнего царства.
„лЯ разных дарований, которые он соединЯл в себе, Ѓенгелю никак не удавалось
найти желанное  направление к общей  цели,  и, например, его  математическое
дарование во взаимодействии  с  его  филологическим остроумием  породило  ту
удивительную,  полупедантскую-полуфантастическую "‘истему  времен",  котораЯ
занимала его столько лет.
     --  •орошо, что  вы  не  историк, -- сказал €аков, --  вы действительно
склонны фантазировать. Ќо Я понимаю, что вы хотите  сказать; педант Я только
в своей специальности.
     ‚ышел плодотворный разговор, они узнали друг друга,  как-то сблизились.
“ченый  усмотрел  нечто  большее,  чем  случайность,  или  по  крайней  мере
случайность особого рода, в том, что они оба -- он на  своей бенедиктинской,
молодой человек  --  на  своей касталийской почве  -- сделали  одно и  то же
открытие, обнаружили  этого  бедного монастырского  учителЯ из  ‚юртемберга,
этого  столь   же  мЯгкосердечного,  сколь   и   твердокаменного,  столь  же
мечтательного, сколь и  трезвого человека;  что-то должно  было свЯзывать их
обоих, если на них оказал  такое сильное действие один  и тот же  неказистый
магнит. € с  того начавшегосЯ сонатой ЏЈрселла вечера это свЯзующее "что-то"
действительно существовало. €аков наслаждалсЯ общением с таким вышколенным и
в то же времЯ ничуть не закосневшим умом, это удовольствие доводилось ему не
так  уж часто испытывать, а длЯ Љнехта общество историка и начавшеесЯ теперь
ученичество у  него стали новой ступенью на том пути пробуждениЯ, которым он
считал  свою  жизнь.  ‘кажем  кратко:  благодарЯ  патеру он  познакомилсЯ  с
историей, с закономерностЯми  и противоречиЯми изучениЯ и писаниЯ истории, а
в  последующие  годы научилсЯ, кроме того, смотреть  на  современность и  на
собственную жизнь как на историческую действительность.
     ђазговоры их часто перерастали в настоЯщие диспуты, атаки и оправданиЯ;
вначале,  впрочем, задиристость проЯвлЯл  больше отец  €аков. —ем больше  он
узнавал ум своего молодого друга, тем досаднее было ему, что этот подававший
такие  надежды молодой человек вырос без дисциплины религиозного воспитаниЯ,
в мнимой  дисциплине интеллектуально-эстетической  духовности.  ‚се, что  он
порицал в мышлении Љнехта, он приписывал этому "модному" касталийскому духу,
его далекости от  действительности, его склонности к несерьезной абстракции.
Ђ  когда  Љнехт  поражал его  неиспорченными,  родственными его  собственным
мыслЯм взглЯдами и мнениЯми, он торжествовал оттого, что здороваЯ натура его
молодого друга оказала такое сильное сопротивление касталийскому воспитанию.
Љритику по адресу Љасталии €озеф принимал очень  спокойно, а когда  полагал,
что  старик заходит  в своей горЯчности слишком уж далеко,  хладнокровно его
осаживал.  ‚прочем,  среди   уничижительных   замечаний  патера  о  Љасталии
случались и такие, с которыми €озеф вынужден бывал  отчасти соглашатьсЯ, и в
одном пункте он за времЯ пребываниЯ в  Њариафельсе  основательно переучилсЯ.
„ело касалось отношениЯ касталийской духовности к мировой истории, того, что
патер называл "полным отсутствием чувства истории".
     -- ‚ы,  математики и  умельцы €гры,  -- говаривал он, --  создали  себе
какую-то  дистиллированную мировую  историю, состоЯщую  только  из  духовной
истории   и  истории   культуры,   у   вашей   истории  нет   крови   и  нет
действительности;  вы всЈ до тонкости знаете об упадке латинского синтаксиса
во втором или третьем веке и понЯтиЯ не имеете об  Ђлександре, –езаре или об
€исусе  •ристе.  ‚ы  обращаетесь  с  мировой   историей   как  математик   с
математикой, где есть только  законы и формулы, но нет действительности, нет
ни добра, ни зла, нет времени, нет  ни  "вчера", ни "завтра", а есть вечное,
плоское математическое настоЯщее.
     --  Ќо  как заниматьсЯ  историей,  если  не  вносить в нее  порЯдок? --
спрашивал €озеф.
     -- Љонечно, в историю надо вносить порЯдок, -- бушевал €аков. -- ЉаждаЯ
наука  --  это,  в числе  прочего,  упорЯдочение,  упрощение,  переваривание
неудобоваримого длЯ  ума. Њы полагаем,  что  обнаружили в  истории  какие-то
законы,  и стараемсЯ учитывать их при познании  исторической правды. ’ак же,
например, и анатом не ждет, расчленЯЯ  тело, каких-то сюрпризов, а находит в
существовании  под  эпидермисом  мира  органов,   мышц,  свЯзок   и   костей
подтверждение заранее известной ему схемы. Ќо если анатом видит  только свою
схему  и  пренебрегает  при  этом неповторимой,  индивидуальной  реальностью
своего объекта, тогда  он касталиец,  умелец €гры, и применЯет  математику к
неподходЯщему объекту. Џо мне, тот, кто созерцает историю, пускай делает это
с трогательнейшей детской верой в упорЯдочивающую  силу нашего ума  и  наших
методов, но  пусть  он, кроме того, уважает непонЯтную  правду,  реальность,
неповторимость происходЯщего.  ‡аниматьсЯ историей, дорогой мой,  --  это не
забава и не безответственнаЯ игра.  ‡аниматьсЯ  историей уже означает знать,
что стремишьсЯ тем самым  к  чему-то невозможному  и все-таки необходимому и
крайне  важному. ‡аниматьсЯ историей --  значит  погружатьсЯ в хаос и все же
сохранЯть  веру  в порЯдок и  смысл.  ќто очень  серьезнаЯ  задача,  молодой
человек, и, быть может, трагическаЯ.
     €з высказываний патера, которые Љнехт передавал  тогда своим  друзьЯм в
письмах, приведем как характерное еще одно.
     "„лЯ молодежи великие люди -- это изюминки в пироге мировой истории, да
они и неотъемлемы, конечно, от самой ее сущности,  и совсем не  так просто и
не   так   легко,  как  то   кажетсЯ,  отличить  действительно  великих   от
мнимовеликих.  Љогда мы имеем дело с  мнимовеликими, иллюзию величиЯ создает
исторический момент  и способность угадать  его и  за него ухватитьсЯ;  есть
также немало историков и биографов, не говорЯ уж о журналистах, которым  это
угадывание  и понимание исторического момента, иначе говорЯ  --  сиюминутный
успех,  уже  представлЯетсЯ признаком  величиЯ.  Љапрал, становЯщийсЯ в  два
счета диктатором,  или куртизанка,  умудрЯющаЯсЯ некоторое  времЯ  управлЯть
хорошим или  дурным настроением какого-нибудь  властителЯ  мира, --  любимые
фигуры  таких  историков.  Ђ  юнцы-идеалисты  любЯт,  наоборот, больше всего
трагических  неудачников, мучеников, ЯвившихсЯ чуть раньше  или  чуть позже,
чем  надо бы. „лЯ менЯ  --  а Я прежде всего  историк нашего бенедиктинского
ордена  -- самое  притЯгательное, самое  поразительное и наиболее  достойное
изучениЯ в мировой истории -- не лица, не ловкие ходы, не тот или иной успех
или та  или инаЯ  гибель,  нет,  моЯ  любовь  и  мое ненасытное  любопытство
направлены на такие ЯвлениЯ, как  наша конгрегациЯ, на  те очень долговечные
организации, где  пытаютсЯ собирать,  воспитывать  и  переделывать людей  на
основе их умственных  и душевных  качеств, воспитанием,  а  не  евгеникой, с
помощью духа, а не с  помощью крови превращаЯ их в аристократию, способную и
служить,  и   властвовать.  ‚  истории  греков  менЯ  пленЯли  не   звезднаЯ
несметность героев и не назойливый гомон на агоре, а такие попытки,  как те,
что предпринимались пифагорейцами или платоновской  академией, у китайцев ни
одно Явление  не занимало менЯ так, как долговечность конфуцианской системы,
а  в  нашей европейской  истории  перворазрЯдными  историческими  ценностЯми
представлЯютсЯ мне прежде всего христианскаЯ церковь, а  также служащие ей и
входЯщие  в  нее  ордены. —то порой везет  какому-нибудь  авантюристу  и  он
завоевывает  или основывает империю,  котораЯ существует  потом двадцать или
пЯтьдесЯт,  а  то  даже  и сто  лет,  или  что  какой-нибудь благонамеренный
идеалист-король или император стремитсЯ подчас  к более  пристойной политике
или пытаетсЯ осуществить мечты по части культуры, что тот или иной народ или
какой-нибудь  другой  коллектив  умудрилсЯ  под сильным нажимом  создать или
вытерпеть что-то неслыханное -- все это мне  давно не так интересно, как тот
факт, что  снова и снова делались попытки  созданиЯ таких структур, как  наш
орден, и что иные плоды  этих попыток сохранЯлись тысЯчу и две тысЯчи лет. Ћ
самой  свЯтой церкви говорить  не хочу, она длЯ нас, верующих, обсуждению не
подлежит. Ќо  что  такие  конгрегации,  как  бенедиктинскаЯ,  доминиканскаЯ,
позднее  иезуитскаЯ  и так далее, просуществовали по нескольку веков и после
всех  этих  веков,  несмотрЯ  на  всЯкие  перемены,  на  всЯкое  вырождение,
приспособленчество  и  насилие, сохранЯют еще  свое лицо,  свой голос,  свою
повадку, свою индивидуальную душу, это длЯ  менЯ самый замечательный и самый
почтенный феномен истории".
     Љнехт восхищалсЯ патером, даже когда тот  бывал зол и несправедлив. Џри
этом он тогда  еще понЯтиЯ не имел о  том, кто был отец €аков на самом деле,
он видел в нем только глубокого и гениального ученого, но не знал, что патер
был,  кроме того, человеком, который сам  сознательно  участвовал  в мировой
истории и помогал творить ее, ведущим политиком своей конгрегации и знатоком
политической истории  и современной политики, к которому отовсюду обращались
за информацией, советом и посредничеством. Ћколо двух лет, до своего первого
отпуска,  Љнехт общалсЯ  с патером исключительно как  с ученым, знаЯ  только
одну,  обращенную  к себе  сторону  его  жизни,  деЯтельности,  репутации  и
влиЯниЯ. ќтот  ученый муж умел  молчать, даже  имеЯ дело  с друзьЯми,  и его
монастырские собратьЯ тоже умели молчать  лучше, чем того мог ожидать от них
€озеф.
     Џо  прошествии  двух примерно  лет  Љнехт настолько свыксЯ  с  жизнью в
монастыре, насколько это вообще  возможно длЯ гостЯ и постороннего человека.
Ћн помогал органисту скромно продолжать великую, почтенно-старинную традицию
в его небольшом  мотетном хоре. Ћн  нашел кое-что в монастырском музыкальном
архиве и  послал несколько копий  старых  произведений в ‚альдцель  и прежде
всего в Њонтепорт.  Ћн  создал небольшой начальный класс €гры, к усерднейшим
ученикам которого принадлежал  теперь  и  тот молодой  послушник  Ђнтон.  Ћн
обучил  настоЯтелЯ  ѓервасиЯ хоть и не  китайскому Языку, но манипулированию
стеблЯми  тысЯчелистника  и   лучшему  методу  размышлениЯ  над  изречениЯми
гадальной книги;  настоЯтель очень  привЯзалсЯ к нему  и  давно оставил свои
первоначальные  попытки пристрастить гостЯ  к  вину. ЏосланиЯ, в  которых он
каждые полгода отвечал на официальный запрос мастера €гры о том, довольны ли
в Њариафельсе €озефом  Љнехтом, были сущими дифирамбами. ‚нимательнее, чем в
эти посланиЯ, вникали в Љасталии в перечни лекций  и отметок по кнехтовскому
курсу  €гры;  находЯ тамошний  уровень  скромным,  были  довольны  тем,  как
приспосабливалсЯ учитель к этому уровню и вообще к обычаЯм и духу монастырЯ.
Ќо больше всего были довольны и даже поражены касталийские власти, хотЯ и не
показывали  этого  своему  посланцу,  частым,  доверительным,  просто   даже
дружеским общением Љнехта со знаменитым отцом €аковом.
     Ћбщение это принесло всЯческие  плоды, о которых, или  хотЯ бы о том из
них,  что был всего  приЯтнее Љнехту, мы позволим  себе,  несколько  забегаЯ
вперед, сейчас рассказать. Ћн  созревал медленно, медленно, он прорастал так
же выжидательно и недоверчиво, как семена деревьев высокогорьЯ, посеЯнные на
тучной низменности: перенесшись в  жирную землю и  мЯгкий климат, семена эти
несут в себе как  наследство сдержанность  и недоверие,  с которыми росли их
предки,  медленность   роста  принадлежит  к  их  наследственным  свойствам.
Џривыкнув недоверчиво  контролировать  любую  возможность  влиЯниЯ на  него,
умный старик лишь нерешительно и понемногу позволЯл укоренЯтьсЯ в себе всему
тому,  что доходило до  него  через его молодого друга, через его  коллегу с
противоположного  полюса, от касталийского  духа.  Џостепенно,  однако,  оно
все-таки пускало  ростки, и  из  всего хорошего, что выпало на долю Љнехта в
его монастырские годы,  самым лучшим и  самым драгоценным длЯ него  были эти
скупые,  нерешительно  выраставшие  после безнадежной  с  виду  первой  поры
доверие  и  открытость  опытного  старика,  его  медленно возникавшее  и еще
медленнее проЯвлЯвшеесЯ уважение к  его  молодому почитателю не только как к
индивидууму, но и к тому, что было в нем специфически касталийским.  аг  за
шагом,  как  бы  только слушаЯ  и  учась,  молодой  человек  подвел  патера,
употреблЯвшего  прежде  слова   "касталийский"  или  "умелец  €гры"  лишь  с
иронической  интонацией, даже Явно  как  ругательства,  к признанию,  сперва
снисходительному и наконец  почтительному признанию,  и этого склада ума,  и
этого ордена,  и этой попытки  создать  аристократию  духа.  Џатер  перестал
порочить молодость Ћрдена, который  в свои двести  с  небольшим лет и правда
отставал  от  бенедиктинского на полтора тысЯчелетиЯ, он  перестал видеть  в
игре  в бисер лишь эстетическое  щегольство, перестал  отрицать  возможность
дружбы  и  союза двух столь разновозрастных орденов  в будущем. Ћ том, что в
этом  частичном смЯгчении патера, казавшемсЯ €озефу его чисто личной удачей,
касталийское начальство видело  вершину  его  мариафельской  миссии,  он еще
довольно долго не подозревал. ‚ремЯ от времени он безрезультатно задумывалсЯ
о том, какова, собственно, его роль в монастыре, приносит ли он, собственно,
здесь  какую-то  пользу,  не  представлЯет  ли  собой  в  конце  концов  его
назначение на это место, --  назначение,  казавшеесЯ поначалу  повышением  и
наградой  и вызывавшее  зависть соперников, --  скорее  бесславную синекуру,
отгон в тупик. “читьсЯ, конечно, можно было везде, так почему же нельзЯ было
здесь? Ќо в  касталийском  понимании этот  монастырь, за вычетом только отца
€акова, не был  рассадником  и образцом учености, и Љнехт толком не знал, не
начал  ли он в своей изолЯции среди почти  сплошь невзыскательных дилетантов
уже  обрастать мхом и деградировать в  €гре.  Џомогали ему, однако, при этой
неуверенности отсутствие у него  карьеризма  и уже тогда довольно сильный  в
нем amor  fati.  ‚  общем-то  его  жизнь  на  положении  гостЯ  и  скромного
учителЯ-предметника в этом патриархальном монастырском мирке была,  пожалуй,
приЯтнее,  чем последнЯЯ вальдцельскаЯ пора в  кругу честолюбцев, и  если бы
судьба  навсегда оставила  его  на  этом  маленьком  колониальном  посту, он
кое-что, правда, попыталсЯ бы изменить в своей здешней  жизни, попыталсЯ бы,
например,  залучить сюда кого-нибудь из  друзей или хотЯ бы выхлопотать себе
ежегодный длительный отпуск длЯ поездок в Љасталию, -- но в остальном был бы
этим доволен. —итатель данного биографического очерка ждет, вероЯтно, отчета
о другой стороне  монастырского эпизода в жизни Љнехта -- о  религиозной. Њы
осмелимсЯ  лишь  осторожно намекнуть на  это. —то в  Њариафельсе Љнехт тесно
соприкоснулсЯ с религией, с ежедневно практикуемым христианством, --  это не
только   вероЯтно,  это  даже  отчетливо  видно  по  многим  его  позднейшим
высказываниЯм и по его поведению в дальнейшем; но  вопрос, стал ли и в какой
мере  стал  он там христианином,  мы  должны оставить открытым,  эта область
нашему  исследованию  недоступна.  Џомимо  обычного  в  Љасталии уважениЯ  к
религии,  в  Љнехте  была какаЯ-то  почтительность, которую можно,  пожалуй,
назвать благочестивой,  и еще в школьные годы, особенно  занимаЯсь церковной
музыкой, он получил  довольно хорошее представление о христианском  учении и
его  классических формах, больше всего  были ему  знакомы таинство  обедни и
обрЯд торжественной  мессы. Ќе без удивлениЯ и почтительности встретилсЯ  он
теперь у бенедиктинцев  с религией, знакомой ему раньше лишь теоретически  и
исторически,  как с еще живой, он неоднократно участвовал в богослужениЯх, и
после ознакомлениЯ с некоторыми трудами  отца €акова,  да и под воздействием
разговоров  с  ним, Љнехту окончательно открылсЯ  этот феномен христианства,
которое  столько  раз  за  века  отставало  от  современности,   устаревало,
окостеневало  и все-таки  снова  и снова вспоминало  о  своих  источниках  и
обновлЯлось  с  их  помощью,  опЯть  оставлЯЯ  позади  себЯ  все,  что  было
современным   и   одерживало  победы  вчера.   Ќе   оказывал  он  серьезного
сопротивлениЯ  и  высказывавшейсЯ  ему  не  раз в  тех беседах  мысли,  что,
возможно, и касталийскаЯ  культура есть лишь секулЯризованнаЯ и  преходЯщаЯ,
побочнаЯ  и  позднЯЯ   форма   христианско-европейской  культуры   и   будет
когда-нибудь снова  впитана ею и  отменена. „аже  если  это  так, сказал  он
однажды патеру, ему-то. Љнехту, суждены место  и служба внутри касталийской,
а не внутри бенедиктинской системы, там  должен  он сотрудничать и приносить
пользу, не заботЯсь о том, притЯзает ли система, звеном которой он ЯвлЯетсЯ,
на вечное или только на долгое существование; переход в  другую веру он счел
бы лишь не  совсем  достойной формой бегства.  ‚едь и тот досточтимый €оганн
Ђльбрехт Ѓенгель служил в свое времЯ маленькой и  бренной церкви, ничего при
этом не упускаЯ в служении вечному. Ѓлагочестие, то есть  служение с верой и
верность до готовности  отдать жизнь, возможно в любом вероучении и на любой
ступени, и  единственный  критерий искренности  и ценности  всЯкого  личного
благочестиЯ -- такое служение и такаЯ верность.
     Љогда Љнехт прожил у бенедиктинцев уже около двух лет, в обители как-то
поЯвилсЯ гость, которого тщательно  держали от него в отдалении, не даваЯ им
даже  просто  познакомитьсЯ.  ќто  возбудило  любопытство  €озефа,  он  стал
наблюдать за незнакомцем,  пробывшим, впрочем, в  монастыре всего  несколько
дней, и пришел к самым разным предположениЯм. Ћдежду духовного лица, которую
носил незнакомец,  Љнехт счел маскировкой. ‘ настоЯтелем  и особенно с отцом
€аковом этот неизвестный  долго  совещалсЯ  при  закрытых  дверЯх,  он часто
получал и  часто  отправлЯл  срочные сообщениЯ.  ‡наЯ хотЯ  бы  понаслышке о
политических свЯзЯх  и  традициЯх  монастырЯ,  Љнехт  решил,  что  гость  --
высокопоставленный политик с  секретной миссией или инкогнито путешествующий
правитель; и, разбираЯсь в своих  впечатлениЯх, он вспомнил, что и в прошлые
месЯцы поЯвлЯлись,  бывало, какие-то гости,  которые  теперь, задним числом,
тоже казались таинственными и важными. Џри  этом ему пришли  на ум начальник
"полиции", любезный  господин  „юбуа.  и его просьба наблюдать  в  монастыре
именно за  такими происшествиЯми.  и, хотЯ Љнехт все  еще не  чувствовал  ни
желаниЯ, ни  призваниЯ посылать  такого рода отчеты. ему стало совестно, что
он давно не писал этому доброжелательному  человеку и, вероЯтно, разочаровал
его. Ћн написал  ему  длинное письмо, попыталсЯ объЯснить  свое  молчание и,
чтобы придать  письму  хоть какую-то содержательность,  рассказал  кое-что о
своем  общении с  отцом €аковом.  …му  было  невдомек, как внимательно будут
читать это письмо и кто только не будет его читать.

     миссиЯ

     Џервое пребывание Љнехта  в  монастыре длилось  два года; в то времЯ, о
котором сейчас  идет речь,  ему  шел  тридцать  седьмой  год. ‚  конце этого
периода жизни  в Њариафельсе,  месЯца через два после того, как он  отправил
длинное письмо  „юбуа, Љнехта однажды утром позвали  в приемную  настоЯтелЯ.
„умаЯ, что  этому общительному человеку  захотелось потолковать на китайские
темы, он ЯвилсЯ без  промедлениЯ. ѓервасий бросилсЯ ему навстречу с каким-то
письмом в руке.
     --  ЊенЯ сподобили чести обратитьсЯ к вам с поручением, многоуважаемый,
-- воскликну  л  он с обычным  своим покровительственным благодушием и сразу
взЯл  тот дразнЯще-иронический  тон,  который установилсЯ длЯ  выражениЯ  не
совсем еще Ясных дружеских отношений между церковным и касталийским орденами
и  был задан, собственно,  отцом  €аковом. -- Ќадо, впрочем,  отдать должное
вашему магистру €гры! Ћн мастер писать письма! Њне он написал по-латыни, бог
весть почему; ведь когда  вы,  касталийцы,  что-нибудь  делаете,  никогда не
знаешь,  что  у  вас  на  уме   --  вежливость  или  насмешка,  почесть  или
нравоучение.  ’ак вот,  мне этот достопочтенный  dominus  (господин  (<i>лат.)</i>)
написал по-латыни, причем на такой  латыни, на  которую сейчас во всем нашем
ордене никто  не  способен, кроме разве что  отца €акова. ќто латынь  как бы
непосредственно цицероновской  школы и  все  же сдобреннаЯ хорошо взвешенной
щепоткой церковной латыни, о которой опЯть-таки,  конечно, не знаешь, пущена
ли она  в  ход  наивно,  как приманка  длЯ  нас,  попов,  или иронически или
возникла   просто   из  неукротимой   потребности  в  игре,   стилизации   и
украшательстве. €так, досточтимый пишет мне: там находЯт желательным увидеть
вас  и  обнЯть,  а  также  установить,  до  какой  степени   испортило  вашу
нравственность  и  ваш стиль  долгое  пребывание среди  нас, полу  варваров.
Љороче, если  Я  верно  понЯл  и истолковал  это г  объемистый  литературный
шедевр, вам предоставлЯетсЯ отпуск, и  менЯ просЯт  отправить моего гостЯ на
неопределенный  срок  в  ‚альдцель,  но  не  навсегда,  не  г,  ваше  скорое
возвращение,   если  таковое  угодно  нам,  безусловно  входит  в  намерение
тамошнего  начальства. Џростите. далеко  не  все  тонкости этого посланиЯ  Я
сумел  по достоинству оценить, да этого, наверно, и не ждал от  менЯ магистр
’омас.  Ђ это письмецо Я должен передать вам, ступайте и  подумайте, поедете
ли вы  и  когда. ‚ас