да-то
пробовал свои силы и Я, -- тем Я не хочу мешать и смотреть на них свысока не
хочу. …сли Я когда-то смирилсЯ с тем, что демиург  и бог-дух, что творение и
спасение в их  непостижимой слитности  и  одновременности остались  длЯ менЯ
неразрешенными загадками, то Я должен смиритьсЯ и с тем, что не могу сделать
философов верующими. ќто не входит в мои обЯзанности.
     Ћднажды,  после  того  как кто-то призналсЯ  на  исповеди в  убийстве и
прелюбодеЯнии, „ион сказал своему помощнику:
     -- “бийство и прелюбодеЯние -- это звучит очень страшно и сильно, и это
правда довольно скверно, что говорить. Ќо знаешь,  €осиф, на  самом деле эти
мирЯне вообще не настоЯщие грешники. Љаждый раз, когда Я пытаюсь представить
себЯ  на месте кого-нибудь из них, они мне кажутсЯ настоЯщими детьми. Ћни не
порЯдочны, не добры,  не благородны,  они корыстны, жадны, высокомерны, злы,
спору нет, но по сути они невинны совершенно так же, как дети.
     -- Ћднако, -- сказал €осиф, -- ты часто весьма сурово с них спрашиваешь
и живописуешь им адские муки.
     -- €менно поэтому. Ћни дети,  и, когда у них бывают угрызениЯ совести и
они  приходЯт  исповедоватьсЯ,  им хочетсЯ,  чтобы их  принимали  всерьез  и
всерьез  отчитывали. ’аково по крайней мере мое мнение.  ’ы-то ведь поступал
иначе, ты не бранилсЯ, не наказывал, не накладывал епитимий, а был приветлив
и на прощанье просто по-братски целовал исповедовавшегосЯ. Ќе стану порицать
это, но Я бы так не смог.
     -- •орошо, -- сказал €осиф, помедлив. --  Ќо скажи, почему  же со мною,
когда Я  тогда тебе исповедалсЯ, ты обошелсЯ  не так, как с другими, а молча
поцеловал менЯ и не сказал ни слова в укор?
     „ион Џугиль направил на него проницательный взглЯд.
     -- ђазве Я поступил неправильно? -- спросил он.
     -- џ не говорю, что это было неправильно. ќто было, конечно, правильно,
иначе та исповедь не оказала бы на менЯ такого благотворного действиЯ.
     -- Ќу и довольствуйсЯ этим. Љ тому же Я наложил на тебЯ тогда строгую и
долгую кару, хоть и без слов.  џ взЯл тебЯ с собой, обращалсЯ с тобой как со
слугой и заставил тебЯ вернутьсЯ к обЯзанностЯм, от которых ты хотел уйти.
     Ћн отвернулсЯ, он не любил долгих разговоров.  Ќо €осиф на этот  раз не
отступилсЯ.
     --  ’ы знал тогда наперед, что Я послушаюсь  тебЯ,  Я обещал это еще до
исповеди и еще не знаЯ тебЯ. Ќет, скажи мне: действительно ли только по этой
причине ты поступил со мной так?
     „ион  сделал  несколько шагов  взад  и  вперед,  остановилсЯ перед ним,
положил руку ему на плечо и сказал:
     --  ЊирЯне  -- это  дети,  сын мой. Ђ свЯтые --  те не  приходЯт к  нам
исповедоватьсЯ.  Њы  же,  ты,  Я  и  подобные  нам,  схимники,  искатели   и
отшельники,  --  мы  не дети  и  не  невинны,  и  нас никакими взбучками  не
исправишь.  ЌастоЯщие  грешники  --  это  мы,  мы,  знающие  и думающие, мы,
вкусившие  от древа познаниЯ, и нам не пристало обращатьсЯ друг с другом как
с детьми, которых посекут-посекут  да  и отпустЯт  побегать. Њы  ведь  после
исповеди  и  покаЯниЯ не можем  убежать  назад  в детский мир, где справлЯют
праздники,  обделывают дела, а при случае и убивают друг друга, грех длЯ нас
-- не  короткий,  дурной  сон, от  которого  можно  отделатьсЯ  исповедью  и
жертвой;  мы  пребываем в нем, мы никогда не бываем  невинны,  мы все  времЯ
грешники, мы постоЯнно пребываем в грехе и в огне нашей совести и знаем, что
нам  никогда не искупить своей великой вины, разве что  после  нашей кончины
бог помилует нас  и простит. ‚от почему, €осиф, Я не могу читать проповеди и
определЯть  епитимьи тебе и себе. Њы отЯгощены не тем или иным промахом  или
преступлением, а всегда  самой изначальной виной; поэтому любой из нас может
только  заверить  другого  в  своей осведомленности и братской любви, но  не
исцелить его карой. ђазве ты не знал этого?
     €осиф тихо ответил:
     -- ’ак оно и есть. џ знал это.
     --  ’ак  не  будем  разглагольствовать,  --  коротко  сказал  старик  и
повернулсЯ  к  лежавшему  перед его  хижиной  камню, на  котором  он  привык
молитьсЯ.
     Џрошло несколько лет, и  на  отца „иона стала времЯ от времени нападать
какаЯ-то слабость,  из-за которой  €осифу приходилось помогать ему по утрам,
ибо сам он не мог поднЯтьсЯ.  ‡атем он шел молитьсЯ и после молитвы  тоже не
мог поднЯтьсЯ самостоЯтельно. €осиф помогал ему, а потом тот весь день сидел
и  глЯдел вдаль. ’ак  бывало  в иные  дни,  а  в  другие  старику  удавалось
поднЯтьсЯ самому. ‚ыслушивать исповеди он мог тоже  не каждый день, и, когда
кто-нибудь  исповедовалсЯ у €осифа,  „ион подзывал потом пришельца и говорил
ему:
     -- Њне скоро  конец, дитЯ  мое, скоро конец. ‘кажи людЯм: этот €осиф --
мой преемник.
     € если €осиф пыталсЯ возразить и  вставить слово, старец бросал на него
тот грозный взглЯд, который пронизывал человека как ледЯной луч.
     Ћднажды, когда он встал без помощи и казалсЯ более крепким, чем обычно,
он подозвал €осифа и подвел его к одному месту на краю их маленького сада.
     -- ‚от  здесь, -- сказал он, -- ты похоронишь менЯ.  Њогилу мы выкопаем
вместе, у нас есть еще времЯ. Џринеси мне лопату.
     ’еперь они  каждый день ранним  утром  понемногу  рыли  могилу. Љогда у
„иона хватало сил,  он  с великим  трудом, но как-то весело,  словно  работа
доставлЯла ему удовольствие, выбрасывал несколько лопат земли сам. ‚еселость
эта не покидала его весь день; с тех пор как стали копать  могилу, он всегда
был в хорошем настроении.
     -- Ќа моей  могиле посади пальму, -- сказал он  однажды  во времЯ  этой
работы.  -- Њожет быть, ты  еще поешь ее  плодов.  Ђ не  ты, так  кто-нибудь
другой.  џ иногда  сажал  деревьЯ,  но  мало, слишком  мало. ѓоворЯт, нельзЯ
умирать, не  посадив дерева и не оставив сына. Ќу, так  Я оставлю  дерево  и
оставлю тебЯ, ты мой сын.
     Ћн  был  спокоен  и бодрее,  чем  когда-либо на  памЯти  €осифа,  и его
спокойствие  и веселаЯ бодрость  все  возрастали.  Ћднажды  вечером  --  уже
смеркалось,  и  они  успели  поесть и помолитьсЯ  -- он  подозвал  €осифа  и
попросил его еще немного посидеть с ним.
     -- џ хочу кое-что рассказать тебе,  -- сказал он ласково, он не казалсЯ
ни  усталым, ни сонным. -- Џомнишь ли ты, €осиф, какаЯ сквернаЯ пора была  у
тебЯ когда-то в твоем  скиту под ѓазой и как тебе опротивела жизнь? € как ты
пустилсЯ  в бегство и решил разыскать старика  „иона и  рассказать  ему свою
историю? € как потом в селении братьев-пустынников увидал старика,  которого
ты спросил,  где живет „ион Џугиль? Ќу так во  г, разве  не походило на чудо
то, что этот старик и  был  „ионом? џ  расскажу тебе сейчас,  как это вышло,
ведь и мне это показалось странным и похожим на чудо.
     ’ы знаешь, каково это, когда схимник и исповедник стареет, наслушавшись
исповедей  грешников,  которые считают его безгрешным и свЯтым, не знаЯ, что
он больший грешник, чем они сами. ‚сЯ  его деЯтельность предстает ему пустой
и суетной, и если когда-то ему казалось свЯщенным и важным делом выслушивать
грЯзь и  мерзость  души человеческой  и  снимать  их  с нее,  то  теперь это
представлЯетсЯ ему большой, слишком  большой обузой,  даже  проклЯтием,  и в
конце концов его начинают  приводить в ужас все эти несчастные, приходЯщие к
нему со  своими детскими грехами, ему хочетсЯ  избавитьсЯ от них, избавитьсЯ
от  самого себЯ, пускай даже с помощью сука  и веревки. ’ак было с  тобой. Ђ
теперь пришел и мой черед исповедатьсЯ, и Я исповедуюсь: со мной было то же,
что  с  гобой, Я тоже  казалсЯ себе пустым  и  духовно угасшим, и  мне стало
невмоготу  видеть непрестанный поток людей,  несших ко мне весь гной и смрад
человеческой жизни, с которым они не могли справитьсЯ и с которым Я тоже уже
не справлЯлсЯ.
     € Я  часто слышал  тогда об одном схимнике по имени €озефус  ”амулюс. Љ
нему тоже,  слышал Я, охотно ходили исповедоватьсЯ, и многие будто бы ходили
к нему охотнее, чем ко мне, ибо он был, говорили, человек мЯгкий, любезный и
ничего не требовал от людей, не бранил их, обращалсЯ с ними  как с братьЯми,
только выслушивал их и целовал на прощанье. ќто было, ты знаешь, не по  мне,
и на первых порах,  когда Я  слышал рассказы  об этом  €озефусе,  его манера
вести  себЯ  казалась мне глуповатой и чересчур  уж  ребЯческой.  Ќо теперь,
когда Я так сомневалсЯ  в том, что мои собственные правила поведениЯ чего-то
стоЯт, у менЯ были  все основаниЯ воздерживатьсЯ от каких-либо самоуверенных
суждений насчет €осифа. Ћткуда брал этот человек силы? џ знал, что он моложе
менЯ, но  уже тоже  близок  к  стариковскому  возрасту,  это мне  нравилось,
проникнутьсЯ доверием  к человеку молодому мне было  бы не так  легко.  Ђ  к
нему,  Я почувствовал,  менЯ потЯнуло. €  Я решил сходить к  этому  €озефусу
”амулюсу, поведать ему свою беду и попросить у него совета, а если совета не
даст, то, может быть, найти у него утешение, поддержку. ‘ама эта мысль  была
длЯ менЯ благотворна и снЯла с менЯ тЯжесть.
     € вот Я  отправилсЯ в  паломничество, держа  путь  к тому  месту,  где,
говорили, находилсЯ  его  скит.  Ђ тем временем с  братом  €осифом произошло
совершенно  то же, что  и  со мной, и  он  поступил так  же,  как Я,  каждый
обратилсЯ в бегство, чтобы получить совет у  другого.  Љогда Я затем, еще не
дойдЯ до его хижины, увидел его, Я узнал его при первом же разговоре, он был
таким, каким Я представлЯл его себе. Ќо он тогда тоже спасалсЯ бегством, ему
было  плохо,  так  же плохо,  как  мне,  или  еще  хуже, и  он  вовсе не был
расположен выслушивать исповеди, а жаждал сам исповедатьсЯ и переложить свою
беду на чужие плечи. ќто было  длЯ менЯ тогда удивительным разочарованием, Я
очень опечалилсЯ.  ‚едь если этот  не знавший менЯ €осиф тоже ушел от своего
служениЯ и потерЯл смысл своей жизни, разве это не  значило, что у нас обоих
ничего не вышло, что мы оба жили напрасно и потерпели крушение?
     џ рассказываю тебе то, что ты  уже знаешь, буду поэтому краток. ’у ночь
Я  провел  близ селениЯ  один, а  ты нашел  приют  у братьев-пустынников,  Я
погрузилсЯ в свои  мысли,  вообразив себЯ  на  месте  этого  €осифа,  и  мне
думалось: что сделает он, когда узнает завтра, что напрасно бежал и напрасно
уповал на  ЏугилЯ, когда узнает, что и Џугиль такой же неприкаЯнный  беглец?
—ем  больше воображал Я себЯ на его  месте, тем больше мне  становилось жаль
€осифа и тем больше казалось мне, что его послал ко мне бог, чтобы Я понЯл и
исцелил его, а с ним и себЯ.  Љогда  Я уснул,  прошла уже  половина ночи. Ќа
следующий день ты пришел ко мне и стал моим сыном.
     ‚от какую историю Я хотел  рассказать тебе.  џ  слышу, что  ты плачешь.
Џлачь,  тебе  станет  легче. €  уж  раз  Я  так  распустил  Язык,  окажи мне
любезность, выслушай еще кое-что и сохрани это в сердце: человек -- странное
существо, на него  нельзЯ полагатьсЯ,  и поэтому  вполне  возможно,  что  те
искусы и  страданиЯ станут терзать тебЯ снова и попытаютсЯ тебЯ победить. „а
пошлет тебе  тогда  господь наш такого же  ласкового, терпеливого и утешного
сына и питомца, какого он даровал мне в твоем лице!  —то же касаетсЯ сука, о
котором заставлЯл тебЯ  тогда  мечтать искуситель, и смерти несчастного €уды
€скариота,  то  могу сказать  тебе  одно:  это не только грех и глупость  --
уготовлЯть  себе  подобную  смерть, хотЯ  нашему  ‘пасителю ничего  не стоит
простить и этот  грех. Љроме того,  еще ужасно жаль, если  человек умирает в
отчаЯнии. ЋтчаЯние бог посылает нам не затем, чтобы убить нас,  он  посылает
нам его, чтобы пробудить в нас новую жизнь. Ђ когда  он посылает нам смерть,
€осиф, когда он освобождает нас от земли и от тела, то это большаЯ  радость.
Џолучить разрешение уснуть, когда ты устал, и сбросить бремЯ, которое ты нес
очень долго, -- это дивное, чудесное дело. Љак только мы выкопали могилу  --
не  забудь о  пальме,  которую ты должен посадить  на ней,  -- как только мы
начали копать могилу, Я стал веселей и довольней, чем был много лет. џ долго
болтал, сын мой, ты, наверно, устал, ступай в свою хижину. ‘ богом!
     Ќа следующий день „ион не вышел на утреннюю молитву и не позвал €осифа.
Љогда тот, испугавшись, тихо прошел в хижину „иона и к  его ложу, он увидел,
что старец скончалсЯ и лицо его озарено детской, тихой, лучистой улыбкой.
     Ћн похоронил его, посадил на могиле дерево и дожил  до того года, когда
это дерево принесло первые плоды.

        €Ќ„€‰‘ЉЋ… †€‡Ќ…ЋЏ€‘ЂЌ€…

     Ћдин из властителей-демонов, которые во множестве неистовых  битв ‚ишну
с  демонами пали от  луноподобного лика  ‚ишну, или,  вернее, ђамы  -- части
‚ишну,   принЯвшей  человеческий  облик,  --  снова  вступил   в  круговорот
перевоплощений,  звалсЯ  ђаваной  и   жил  на   великой  ѓанге  воинственным
властелином. Ћн был отцом  „асы (‚  переводе  с  санскрита  "даса"  означает
"раб", "прислужник". -- Џрим.  перев.). Њать „асы  умерла рано, и как только
ее  преемница,  красиваЯ  и  честолюбиваЯ  женщина, родила властителю  сына,
маленький „аса  стал  ей  поперек  дороги;  вместо  него,  первородного, она
мечтала увидеть некогда властелином своего собственного сына Ќалу, и поэтому
она старалась отдалить от отца „асу и при первом удобном случае убрать его с
пути. Ћднако ее затеЯ  не укрылась от одного из придворных брахманов ђаваны,
от  сведущего  в жертвоприношениЯх ‚асудевы,  и  этот  умный  человек  сумел
расстроить  ее.  Ћн  пожалел  мальчика,  а  кроме  того, ему  казалось,  что
маленький   принц   унаследовал   от  матери   благочестивость   и   чувство
справедливости. Ћн приглЯдывал за „асой,  чтобы с ним ничего не случилось, и
ждал лишь случаЯ, чтобы отнЯть его у мачехи.
     “  раджи ђаваны было стадо посвЯщенных Ѓрахме  и считавшихсЯ свЯщенными
коров, чье молоко  и  масло часто приносилось  в жертву этому богу. €м  были
отведены лучшие  в стране пастбища. Ћдин из пастухов этих посвЯщенных Ѓрахме
коров ЯвилсЯ  однажды ко двору,  чтобы  сдать груз масла и  сообщить,  что в
местах, где до сих пор паслось стадо, ожидаетсЯ засуха, отчего они, пастухи,
решили  погнать его  дальше к  горам,  где  и в  самое сухое времЯ не  будет
недостатка в источниках  и свежем корме.  Ѓрахман  доверилсЯ  этому пастуху,
которого  давно знал,  это  был  славный  и  надежный  человек, и  когда  на
следующий  день маленький „аса,  сын ђаваны,  исчез,  словно  в воду  канул,
единственными, кто знал тайну его  исчезновениЯ, были  ‚асудева и  пастух. Ђ
мальчика пастух  повел к  холмам,  там  они нашли  медленно  передвигавшеесЯ
стадо, и  „аса, всей  душой  сойдЯсь  с  пастухами,  стал расти пастушонком,
помогал стеречь  и  гнать коров, научилсЯ доить, играл с телЯтами, лежал под
деревьЯми,  пил сладкое  молоко, и его  босые  ноги  были  всегда  выпачканы
навозом. …му это нравилось, он узнал пастухов и коров и их жизнь, узнал лес,
его  деревьЯ  и  плоды,  полюбил  манго,  лесную  смокву  и дерево  варингу,
вытаскивал  сладкий  корень  лотоса  из  зеленых  лесных  прудов,  носил  по
праздникам венок из красных  цветов огневицы, научилсЯ остерегатьсЯ  лесного
зверьЯ,  избегать встреч с тигром, дружить с умной мангустой и веселым ежом,
пережидать времЯ дождей в шалаше,  где мальчики играли  в детские игры, пели
стихи  или плели корзины и циновки. „аса не совсем забыл свой прежний дом  и
свою прежнюю жизнь. Ќо вскоре они стали длЯ него чем-то вроде сновидениЯ.
     € вот однажды --  стадо перекочевало тогда в другие места -- „аса пошел
в лес поискать меда. ‘ тех  пор  как он познакомилсЯ с лесом, тот всегда был
ему удивительно мил, а этот лес казалсЯ еще и особенно прекрасным: солнечный
свет золотыми  змеЯми пробиралсЯ  сквозь листьЯ и ветви, и,  подобно звукам,
крикам птиц, шелесту дерев, голосам обезьЯн, звукам, которые, как лучи света
в деревьЯх, пересекались  и  сплетались  в одну  прелестную,  мЯгко  сиЯвшую
ткань, доносились, сливались и снова разъединЯлись запахи, -- запахи цветов,
древесины, листьев, воды, мхов, животных,  плодов, земли  и гнили, терпкие и
сладкие, резкие и глубокие,  бодрЯщие и усыплЯющие, радостные и  унылые.  ’о
журчала  вода в  невидимом  лесном ущелье, то порхала  над белыми  зонтиками
зеленаЯ бархатнаЯ бабочка с черными и желтыми крапинами, то раздавалсЯ хруст
ветки  в тенистой синеве  чащи и листва тЯжело падала в листву, или где-то в
темноте ревел зверь, или  сварливаЯ обезьЯна ссорилась со своими сородичами.
„аса забыл о меде  и, заслушавшись пением нескольких крошечных, переливавших
всеми цветами радуги  птичек, увидел  среди  высоких папоротников,  стоЯвших
маленьким  густым  лесом в большом лесу, какой-то  терЯющийсЯ  след,  что-то
вроде  дорожки, тонкую, еле заметную  тропку, и, бесшумно,  с  осторожностью
пробравшись  в  кусты  и   пойдЯ   по   тропинке,  он  обнаружил  под  одним
многоствольным деревом  лачужку, этакий  островерхий  шалаш,  построенный  и
сплетенный из папоротников, а рЯдом -- человека, сидевшего на земле  прЯмо и
неподвижно, руки его покоились между скрещенных ног, а под седыми волосами и
широким  лбом  видны  были тихие,  пустые,  опущенные к земле,  открытые, но
обращенные внутрь глаза. „аса понЯл,  что перед ним свЯтой человек, йог, это
был не первый йог,  которого  он видел, йоги  были  достопочтенные,  угодные
богам  люди, полагалось приносить им дары и благоговеть перед ними. Ќо  этот
вот,  прЯмо и неподвижно, с повисшими руками сидевший перед своей так славно
укрытой хижиной и погруженный в себЯ, понравилсЯ мальчику больше и показалсЯ
более  необыкновенным и  почтенным,  чем все, кого он  видел  дотоле.  ќтого
человека, который, сидЯ,  как бы парил и, несмотрЯ на свой невидЯщий взглЯд,
все, казалось, видел  и  знал,  окружали  такаЯ аура свЯтости,  такой  ореол
достоинства,  такаЯ волна, такой накал  сосредоточенной йогической силы, что
мальчик  не посмел проникнуть  за этот круг,  прорвать его  приветствием или
возгласом. „остоинство  и  величавость  его  облика,  сиЯвший  на  его  лице
внутренний свет,  сосредоточенность  и железнаЯ  неуЯзвимость  в каждой  его
черте распространЯли волны и лучи,  в центре  которых он владычествовал, как
луна, и  сгущенность  духовной силы,  безмолвнаЯ  волеваЯ собранность  в его
облике  создавали вокруг него такой волшебный круг, что Ясно  чувствовалось:
одним  лишь своим желанием, одной  лишь своей  мыслью, даже не  поднЯв глаз,
этот человек может убить и вернуть к жизни.
     Ќеподвижней, чем  дерево, которое,  дыша, все-таки  шевелит листьЯми  и
ветвЯми, неподвижно, как каменный истукан, сидел йог,  и так  же  неподвижен
был с того мига,  как увидел его, мальчик, пригвожденный  к месту, скованный
по рукам и ногам, пораженный и завороженный этой картиной. Ћн стоЯл и глЯдел
на посвЯщенного, видел солнечный  блик на его плече, видел солнечный блик на
одной  из его опущенных рук, видел, как эти блики медленно перемещаютсЯ, как
поЯвлЯютсЯ  новые  пЯтна  света,  и,  продолжаЯ стоЯть  и удивлЯтьсЯ,  начал
понимать, что этому человеку нет никакого дела ни до солнечных бликов, ни до
птичьего щебета и обезьЯньих криков  в лесу, ни до бурого шмелЯ, который сел
на лицо  задумавшегосЯ, понюхал  его кожу,  пополз по щеке, затем поднЯлсЯ и
улетел, ни до всей разнообразной жизни леса. ‚се это, чувствовал „аса,  все,
что видели глаза, что слышали  уши, все, что было прекрасно  или безобразно,
казалось  милым или  внушало  страх,  все  это не имело никакого отношениЯ к
свЯтому мужу, от дождЯ ему не сделалось бы ни холодно, ни неудобно, огонь не
обжег  бы  его, весь окружающий мир  стал  длЯ  него чем-то  поверхностным и
маловажным. „огадка о том, что весь мир. может быть, и впрЯмь только игра  и
поверхность, только  дуновение ветра и рЯбь волн  над  неведомыми  безднами,
пришла к засморевшемусЯ пастуху-принцу не  как  мысль, а как дрожь в  теле и
легкое  головокружение,  как  чувство  ужаса  и  опасности   и  одновременно
страстно-томительного влечениЯ. €бо -- так чувствовал он --  этот йог проник
сквозь поверхность мира, сквозь мир поверхностей в основание сущего, в тайну
вещей, прорвал волшебную  сеть чувств, отметнул от себЯ игры света, шорохов,
красок, ощущений и укоренилсЯ в существенном и неизменном. Њальчик, хотЯ  он
и воспитывалсЯ некогда у  брахманов и был одарен какими-то лучами  духовного
света, понЯл это не разумом и ничего не смог бы сказать об этом  словами, но
он  ощущал это.  как ощущают  в  благословенный час близость  божественного,
ощущал как озноб благоговейного восхищениЯ этим человеком, ощущал как любовь
к нему  и тоску по жизни.  какою  жил, по-видимому,  этот погруженный в себЯ
созерцатель.  €  вот  „аса,  которому  этот   старик,  удивительным  образом
всколыхнув  его  душу,  напомнил об его кнЯжеском  и царском  происхождении,
стоЯл на краю зарослей  папоротника, предоставлЯЯ птицам летать, а  деревьЯм
вести  свои шелестЯщие  разговоры,  не  обращаЯ вниманиЯ ни  на  лес,  ни на
далекое  стадо,  отдаваЯсь  власти  волшебства  и  глЯдЯ   на  размышлЯющего
отшельника, покоренный непостижимой тишиной  и невозмутимостью,  которыми от
него веЯло, светлым спокойствием  его  лица,  силой  и  собранностью  в  его
осанке, самозабвенностью его служениЯ.
     Џотом он не мог  сказать, провел  ли он у этой хижины два или три  часа
или   несколько  дней.  Љогда  волшебство  отпустило   его  и  он,  бесшумно
пробравшись  назад  по тропе  между папоротниками,  отыскал выход из леса  и
дошел наконец до открытых лугов, где паслось  стадо, он проделал все это, не
сознаваЯ, что делает,  душа его была еще очарована, и очнулсЯ он, лишь когда
его  окликнул  кто-то из пастухов. ’от встретил его громкой бранью из-за его
долгого  отсутствиЯ,  но, когда  „аса  удивленно  взглЯнул  на  него  широко
открытыми  глазами,  словно  не   понимаЯ  его  слов,  пастух  сразу  умолк,
пораженный   таким   непривычным,  незнакомым   взглЯдом   мальчика   и  его
торжественным видом. Ќо через несколько мгновений спросил:
     -- ѓде это ты был, дорогой? “ж не повидал ли ты  какого-нибудь бога или
повстречал демона?
     --  џ  был в  лесу, -- сказал  „аса,  -- менЯ  потЯнуло туда,  Я  хотел
поискать  меда.  Ќо потом Я  забыл  об  этом,  ибо  увидел  там  незнакомого
человека, отшельника, он сидел, погрузившись в размышлениЯ  или в молитву, и
когда Я увидел его, увидел, как светилось его лицо. Я невольно остановилсЯ и
стал глЯдеть на  него, и  глЯдел долго.  џ  хочу  сходить к нему  вечером  с
приношением, он свЯтой человек.
     -- ‘делай это, -- сказал пастух,  -- отнеси ему молока и свежего масла.
‘вЯтых надо чтить и надо им подавать.
     -- Ќо как обратитьсЯ мне к нему?
     -- ’ебе незачем к нему обращатьсЯ, „аса, поклонись ему только и поставь
перед ним свое приношение, ничего больше не нужно.
     ’ак он и поступил. Ћн не сразу отыскал это место. Џеред  хижиной никого
не  было,  а  войти в хижину  он  не  осмелилсЯ,  поэтому он  поставил  свое
приношение на землю у входа в хижину и удалилсЯ.
     €  пока пастухи  с  коровами оставались вблизи этого  места,  он каждый
вечер носил туда подаЯние, а однажды сходил туда и днем, застал досточтимого
погруженным  в  себЯ  и снова не устоЯл от соблазна  замереть в восторженном
любовании и озаритьсЯ сиЯнием блаженства и силы,  которые излучал свЯтой. Ќо
и  после  того,  как они покинули эти места и „аса помог перегнать стадо  на
новые пастбища, он еще долго не забывал той встречи в  лесу и, как то бывает
с мальчиками, оставаЯсь один, предавалсЯ мечтам, в которых видел отшельником
и знатоком  йоги себЯ самого. ‘о  временем,  однако, это  воспоминание и эта
мечта поблекли,  тем  более  что  „аса  быстро  вырос в  сильного  юношу,  с
радостным увлечением  игравшего и боровшегосЯ со сверстниками. Ќо в душе его
осталось какое-то мерцание, какое-то  смутное  чувство,  что  утраченную  им
причастность к кнЯзьЯм и принцам ему когда-нибудь заменЯт достоинство и мощь
йоги.
     Ћднажды,  когда они находились  вблизи  от города, кто-то  из  пастухов
пришел  оттуда  с  известием,  что  там  предстоит большой  праздник: старый
правитель ђавана,  потерЯвший свою былую силу  и одрЯхлевший, назначил день,
когда  его  сменит  и  будет провозглашен  правителем  его  сын  Ќала.  „асе
захотелось  побывать  на этом  празднике,  чтобы  повидать наконец  город, о
котором у него уже не осталось почти никаких детских воспоминаний, послушать
музыку, поглЯдеть  на шествие и состЯзаниЯ знати  и  хоть раз увидеть воочию
тот неведомый  мир  горожан  и владык,  о  котором  так  часто  повествовали
преданиЯ  и сказки и который, как он знал -- а это  тоже казалось преданием,
сказкой или  чем-то  еще более призрачным, -- был когда-то,  в  незапамЯтные
времена,  его  собственным  миром.  Џастухам было велено доставить  ко двору
масло длЯ праздничных  жертвоприношений,  и  „аса, к его  радости,  оказалсЯ
среди тех троих, кому поручил это сделать главный пастух.
     —тобы сдать масло,  они накануне праздника Явились ко двору, и принЯл у
них масло брахман  ‚асудева, который распорЯжалсЯ  жертвоприношениЯми, но он
не  узнал  юношу.  ‘  великим  рвением участвовали  затем  трое  пастухов  в
празднике,  уже рано утром смотрели они,  как  начались жертвоприношениЯ под
руководством   брахмана  и  охваченные   пламенем  груды  золотистого  масла
превращались  в высокое, до  небес, пламЯ,  как бесконечно  высоко вздымалсЯ
огонь  и  напоенный  жиром, угодный  трижды десЯти богам дым. Ћни  видели  в
праздничном  шествии слонов  с золочеными балдахинами, под  которыми  сидели
люди,  видели  украшенную  цветами царскую колесницу и молодого  раджу Ќалу,
слышали громкую музыку  тимпанов. ‚се  было предельно великолепно и  пышно и
немного смешно, во всЯком случае, так показалось юному  „асе; он был оглушен
и восхищен, даже опьЯнен шумом,  колесницами,  разукрашенными лошадьми, всей
этой роскошной, хвастливой расточительностью, был  в восторге от  танцовщиц,
плЯсавших  перед  колесницей  владыки, от их  стройных и  тугих, как  стебли
лотоса,  станов, был  поражен  величиной  и  красотой  города,  и  все-таки,
несмотрЯ ни на что, даже  в радостном опьЯнении, смотрел на все чуть-чуть  и
трезвыми глазами пастуха, который горожанина, в общем-то, презирает.  Ћ том,
что первородным сыном  был,  собственно,  он, что  здесь  у  него на  глазах
помазывают, освЯщают и чествуют его сводного брата Ќалу, о котором у него не
осталось никаких  воспоминаний, что  на  этой  украшенной цветами  колеснице
должен  был бы, в сущности, восседать он сам, „аса, --  об этом он не думал.
‚прочем, этот  молодой  Ќала  совсем ему не  понравилсЯ,  он  показалсЯ  ему
глупым, злым, избалованным  и  невыносимо  тщеславным в своей самовлюбленной
напыщенности; „аса был бы  не  прочь  подшутить над этим  строившим из  себЯ
владыку  юнцом  и  проучить  его  хорошенько  --  но  такой  возможности  не
представилось, и он вскоре  забыл об этом: столько можно было здесь увидеть,
услышать, столько здесь было поводов длЯ смеха и радости. ѓородские  женщины
были  красивы,  у  них были дерзкие. волнующие  взглЯды, движениЯ и  обороты
речи, нашим пастухам довелось услыхать словечки, которые еще долго звенели у
них  в  ушах. ‘лова  эти,  правда,  выкрикивались насмешливо, ведь горожанин
относитсЯ  к пастуху совершенно  так  же,  как  пастух  к  горожанину:  один
презирает другого;  но,  несмотрЯ  на  это,  красивые, сильные, вскормленные
молоком  и  сыром  юноши, жившие почти весь  год  под открытым  небом, очень
понравились городским женщинам.
     Љогда „аса вернулсЯ с этого  праздника, он был уже мужчиной,  теперь он
бегал за  девушками, и ему  не раз  приходилось  меритьсЯ  силой  с  другими
юношами  в жестоком кулачном  бою и в борьбе.  Ћднажды  они  снова  пришли в
другие  места, в места плоских  пастбищ  и  стоЯчих  вод, заросших камышом и
бамбуком.  ‡десь  он увидел  одну  девушку,  Џравати  звали  ее,  и воспылал
безумной   любовью  к  этой   красавице.  Ћна  была  дочерью  издольщика,  и
влюбленность „асы была так сильна, что он все другое забыл и забросил, чтобы
добитьсЯ успеха у  нее.  Љогда  через некоторое времЯ пастухи стали покидать
эти места, он не послушалсЯ их советов и увещаний, а  распрощалсЯ с ними и с
пастушеской жизнью, которую так любил прежде, осел здесь и добилсЯ того, что
Џравати  стала  его  женой. Ћн  возделывал просЯные  и  рисовые  полЯ тестЯ,
помогал  на мельнице  и в роще,  построил жене  хижину  из бамбука и глины и
держал ее гам взаперти. Њогучей должна быть та сила, котораЯ может заставить
молодого  человека  отказатьсЯ   от  своих  прежних  радостей,  товарищей  и
привычек,  изменить свою жизнь и  на чужбине взЯть  на  себЯ незавидную роль
зЯтЯ. ’ак велика была красота Џравати, так велико и  заманчиво было обещание
любовных  утех, которое излучали ее лицо и стан,  что „аса  ослеп  длЯ всего
другого и полностью  отдалсЯ этой женщине, в  чьих объЯтиЯх он действительно
испытывал великое счастье. Ћ многих богах  и свЯтых рассказывают, будто они,
пленившись какой-нибудь  обворожительной женщиной,  целыми днЯми, месЯцами и
годами  держали  ее  в  объЯтиЯх и, пребываЯ  в  слиЯнии  с  ней,  полностью
погружались в радость и забывали обо всем прочем. ’акой судьбы и такой любви
желал себе  и „аса.  Ћднако суждено ему  было другое, и  счастье его длилось
недолго.  „лилось  оно около  года, да и это времЯ не было сплошь  заполнено
счастьем,   оставалось  место  и  длЯ  разного  другого  --  длЯ  назойливых
требований  тестЯ,  длЯ подковырок со  стороны шурьев, длЯ  капризов молодой
женщины. Ќо, как  только он отправлЯлсЯ к ней на ложе, все  это забывалось и
обращалось  в  ничто, так волшебно влекла его ее улыбка, так сладостно  было
ему гладить ее  стройные  члены,  таким  множеством  цветов, запахов и теней
расцветал сад наслаждениЯ ее молодым телом.
     ‘частью не исполнилось и года, когда однажды в эти места пришли тревога
и шум. ЏоЯвились конные гонцы и объЯвили о прибытии  молодого раджи, затем с
дружиной,  лошадьми  и  свитой  поЯвилсЯ  сам  молодой  раджа,  Ќала,  чтобы
поохотитьсЯ в  этих местах, кругом разбивались шатры, фыркали кони,  трубили
рога.  „аса  не обращал на  это  вниманиЯ,  он  работал в  поле. трудилсЯ на
мельнице и избегал  встреч с охотниками и придворными. Ќо, возвратЯсь в один
из этих дней  в свою хижину и не застав  там жены, которой в это  времЯ было
строжайше запрещено выходить, он почувствовал, как у него кольнуло сердце, и
понЯл, что его  ждет беда. Ћн  поспешил  к тестю,  Џравати не было и  там, и
никто будто бы  не видел ее. ’Яжесть на его сердце спала еще томительней. Ћн
обыскал  огород, полЯ, день и  еще день ходил между своей хижиной  и хижиной
тестЯ, караулил на пашне, спускалсЯ  в колодец,  молилсЯ,  выкликал ее  имЯ,
манил, бранилсЯ, искал следы ног. Ќаконец  младший  его  шурин, еще мальчик,
сказал ему,  что  Џравати у раджи, что она живет в его  шатре, что ее видели
едущей  верхом на его лошади. „аса стал украдкой следить за  лагерем Ќалы, с
ним  была праща, котораЯ  служила ему  в бытность его  пастухом. Љак только,
будь  то  днем  или  ночью, казалось,  что  шатер  кнЯзЯ не  охранЯетсЯ,  он
подкрадывалсЯ к нему, но  всЯкий раз тотчас  же  поЯвлЯлись стражники, и ему
приходилось бежать. ‘  дерева,  спрЯтавшись в ветках  которого он осматривал
лагерь, „аса увидел  раджу, чье  лицо было ему знакомо и противно еще с того
праздника в городе, увидел,  как гот сел на конЯ и  поскакал, а когда  раджа
через несколько часов вернулсЯ,  спешилсЯ  и  откинул занавеску  шатра, „аса
увидел, как в тени палатки встрепенулась, приветствуЯ вернувшегосЯ, какаЯ-то
молодаЯ женщина,  и  чуть  не упал с дерева, узнав  в  этой  молодой женщине
Џравати, свою  жену.  ’еперь  не  было сомнений, и тЯжесть  у него на сердце
возросла. …сли велико  было счастье его любви к Џравати,  то не меньше, нет,
больше были теперь  горе, Ярость, чувство потери и обиды. ’ак бывает,  когда
всю  свою  способность  любить  человек сосредоточит  на  одном-единственном
предмете; с потерей этого предмета у него все рушитсЯ,  и он  остаетсЯ нищим
среди развалин.
     ‘утки  блуждал  „аса в окрестных рощах, после каждого короткого  отдыха
горе  сердца снова  поднимало  усталого  на  ноги, он  должен  был  бежать и
шевелитьсЯ, ему казалось, что он должен двигатьсЯ и бежать  до конца света и
до конца своей жизни, потерЯвшей ценность и прелесть.  Ћднако он не убегал в
неведомые дали, а держалсЯ  все времЯ поблизости от  своей беды, кружа около
своей хижины. мельницы, пашен,  охотничьего шатра  кнЯзЯ.  Ќаконец  он опЯть
стал прЯтатьсЯ  в  деревьЯх над  палаткой. Ћн караулил с  ожесточенностью  и
жадностью голодного зверЯ, пока не  настал  миг, длЯ которого  он берег свои
последние  силы,  пока раджа  не показалсЯ перед  шатром. ’огда он  тихонько
соскользнул с ветки, размахнулсЯ, разогнал пращу и попал  камнем прЯмо в лоб
ненавистному, который упал навзничь и застыл Ќикого, видимо, рЯдом  не было;
в   бурю   сладострастной   радости   мщениЯ,   бушевавшую   в  душе   „асы,
пугающе-странно ворвалась  на  миг  глубокаЯ  тишина.  €  прежде  чем вокруг
поднЯлсЯ шум и закопошились слуги,  он исчез в роще, переходившей со стороны
долины в непроходимые заросли бамбука.
     Љогда  он спрыгивал  с дерева,  когда в  опьЯнении действием размахивал
пращой  и посылал смерть,  у него было такое чувство, словно он гасит этим и
собственную  жизнь,  словно  расходует  последние силы  и,  летЯ  вместе  со
смертоносным  камнем,  бросаетсЯ   сам  в  пропасть  уничтожениЯ,  согласный
погибнуть, лишь бы ненавистный враг  пал  на  миг  раньше, чем  он.  ’еперь,
однако,  когда действию ответил этот  неожиданный  миг тишины, жажда  жизни,
жажда,  о которой  он  только что  знать  не знал,  потЯнула его  назад  о г
отверстой  пропасти,  и первичный инстинкт, вновь овладевший его чувствами и
членами, заставил его  податьсЯ в лес и в бамбуковые дебри, велел ему бежать
и  стать невидимым. ‹ишь достигнув укрытиЯ и  уйдЯ о г первой опасности,  он
осознал  то, что  с ним произошло.  Љогда он, обессилев,  упал и стал  жадно
глотать  воздух,   когда  опьЯнение  действием   сменилось   изнеможением  и
отрезвлением, он сперва почувствовал разочарование, недовольство тем, что он
жив и ушел о г опасности. Ќо, как только  его  дыхание  успокоилось и голова
перестала кружитьсЯ от усталости, на смену этому вЯлому и противному чувству
пришли  упрЯмство  и  волЯ к  жизни, и  в сердце  его снова вернулась  дикаЯ
радость от содеЯнного.
     ‚скоре  вблизи  от него поднЯлсЯ  шум, началась погонЯ  за убийцей, она
продолжалась  весь день,  и  он  спассЯ  от  нее  лишь  благодарЯ  тому, что
притаилсЯ в  чаще,  забиратьсЯ в которую  из-за тигров  никто не решалсЯ. Ћн
немного поспал,  опЯть  полежал,  прислушиваЯсь, пополз  дальше,  передохнул
снова и, оказавшись на третий день после  содеЯнного уже по  ту сторону цепи
холмов, продолжал двигатьсЯ дальше, в более высокие горы.
     ЃездомнаЯ жизнь мотала его, она сделала его жестче и равнодушнее,  но и
умнее, смиреннее,  однако  по  ночам  ему  все снились Џравати  и  его былое
счастье или  то,  что он теперь так называл,  снились не  раз  и  погонЯ,  и
бегство, страшные, щемЯщие душу сны, например такой: он бежит через леса, за
ним,  с барабанами и охотничьими рогами, его преследователи, и  он --  через
леса  и болота, через кусты шиповника и  по ветхим  гнилым мосткам -- что-то
несет, какую-то ношу, сверток, что-то завернутое, закутанное, неизвестное, о
чем  он знает только, что это драгоценность и ее нельзЯ выпускать из рук  ни
при  каких  обстоЯтельствах,  несет нечто ценное и находЯщеесЯ под  угрозой,
сокровище, быть  может,  украденное,  нечто завернутое  в платок,  в цветную
материю с коричнево-красным и синим  узором, какой был на праздничном платье
Џравати, -- нагруженный, стало быть, этим свертком, этой похищенной  добычей
или  сокровищем, он  с  опасностью и трудом  бежит,  крадетсЯ, нагибаЯсь под
низко  нависшими ветвЯми  и  скалами, мимо  змей, по головокружительно узким
тропкам над  реками, полными  крокодилов, и  вот наконец, затравленный и без
сил, останавливаетсЯ, теребит узлы на  своем свертке, развЯзывает их один за
другим,  разворачивает  платок, и сокровище,  которое он  теперь извлекает и
держит трЯсущимисЯ руками, оказываетсЯ его собственной головой.
     Ћн жил  скрытно  и не оседло,  уже не столько убегаЯ от людей,  сколько
избегаЯ их. €  вот однажды он  забрел  в  холмистую,  поросшую густой травой
местность, котораЯ показалась  ему прекрасной,  веселой и такой приветливой,
словно он давно  ее знал.  то попадалсЯ луг, где в  траве  мЯгко  колыхались
цветы, то  вдруг  кусты ракит, которые он узнавал и которые напоминали ему о
веселой  и невинной поре, когда он ничего не знал ни о любви, ни о ревности,
ни о ненависти, ни о  мести. ќто были  угодьЯ, где  он когда-то пас стадо со
своими  товарищами, то были самые лучезарные  времена его юности, из далеких
глубин невозвратного  глЯдели  они теперь  на него. ‘ладостнаЯ  печаль в его
душе  отвечала  голосам,   которые  его  здесь   приветствовали,  ветерку  в
серебристой листве ивы,  веселой, быстрой песенке ручейков,  щебету  птиц  и
низкому,  золотому  жужжанью   шмелей.  ‡десь   все   звучало  и  благоухало
пристанищем  и  домом,  никогда  еще  ни  одна  местность  не казалась  ему,
привыкшему  к бродЯчей  пастушеской  жизни,  такой  внутренне  близкой ему и
родной.
     ‘опровождаемый и  ведомый  в душе этими  голосами,  с  таким  чувством,
словно он  вернулсЯ  домой,  бродил  он по этим  приветливым местам, впервые
после ужасных месЯцев  не как чужой, не как  гонимый, обреченный  на  смерть
беглец, а с  открытым сердцем, ни  о чем не думаЯ, ничего не  желаЯ, целиком
отдаваЯсь этой  веселой  тишине  близкого  и  сиюминутного,  благодарно  все
принимаЯ и  немного удивлЯЯсь себе  и  этому  новому, непривычному состоЯнию
души, этой  открытости  без  желаний,  этой  веселости  без напрЯжениЯ, этой
радости внимательного и благодарного созерцаниЯ. …го потЯнуло  через зеленые
луга к лесу, под деревьЯ,  в испещренный солнечными бликами сумрак,  и здесь
это чувство возвращеньЯ и дома усилилось и повело его дорогами, которые ноги
его  находили,  казалось,  сами  собой,  и  вот  через  заросли папоротника,
маленький густой лес  посреди большого леса,  он вышел к какой-то  крошечной
хижине  и увидел,  что перед  хижиной  на  земле  сидит неподвижный йог,  за
которым он когда-то следил и которому носил молоко.
     ‘ловно  проснувшись,  „аса  остановилсЯ.  ‡десь   было  все,  как  было
когда-то,  здесь времЯ  не шло, здесь  никто не  убивал и  никто не страдал;
здесь времЯ и жизнь застыли, казалось, как кристалл, успокоившись  навсегда.
Ћн смотрел на старика, и в сердце его возвращались то восхищение, та любовь,
та тоска, которые он когда-то почувствовал, впервые увидев его. Ћн глЯдел на
его хижину и думал, что не мешало бы подправить ее к началу дождей. ‡атем он
осмелилсЯ сделать несколько осторожных шагов, вошел в хижину и поглЯдел, что
там внутри;  там  было  мало добра, там  не было почти ничего --  постель из
листьев, тыквеннаЯ чаша с водой и пустаЯ лубЯнаЯ сума. ‘уму он, выходЯ, взЯл
с собой, поискал в лесу пищи, принес плодов и сладких корешков, затем сходил
с  чашей  за свежей  водой.  ’еперь  было  сделано все, что  можно  было тут
сделать.  ’ак мало нужно было  человеку, чтобы прожить. „аса  сел на землю и
замечталсЯ. Ћн был доволен этим  молчаливым покоем,  этим мечтаньем в  лесу,
был доволен самим собой, доволен внутренним голосом, приведшим его сюда, где
он еще в юности почувствовал что-то похожее на мир, счастье и дом.
     Ћн осталсЯ у молчальника. Ћн менЯл его подстилку из листьев, искал пищу
обоим, потом  поправил старую  хижину  и начал  строить  вторую  --  немного
поодаль, длЯ себЯ. ‘тарик, казалось,  терпел его,  хотЯ  нельзЯ было понЯть,
замечает  ли  он „асу вообще.  …сли  он вставал,  прерываЯ свои раздумьЯ, то
только затем, чтобы  уйти в хижину  спать, что-нибудь съесть или пройтись по
лесу. „аса жил  близ старца,  как  живет слуга  возле великого  владыки или,
вернее,   как  живет  рЯдом  с  человеком  какое-нибудь  маленькое  домашнее
животное,  какаЯ-нибудь ручнаЯ птица или, например, мангуста -- стараЯсь ему
услужить и почти не обращаЯ на  себЯ его внимание. Џоскольку он долгое времЯ
жил  как беглец, скрытно, неуверенно,  с  нечистой совестью  и в  постоЯнном
ожидании  преследованиЯ,  то  спокойнаЯ жизнь,  нетруднаЯ работа и соседство
человека, который совершенно, казалось, не замечал  его, были какое-то времЯ
очень длЯ него благотворны, он стал спать без страшных снов и на целые часы,
а то  и дни  забывал о  случившемсЯ. Ћ  будущем он не думал, а  если  у него
поЯвлЯлось какое-нибудь страстное желание, то только желание остатьсЯ здесь,
желание, чтобы йог посвЯтил его в тайну своей отшельнической  жизни, желание
стать  йогом  самому  и  проникнутьсЯ  гордой  беспечностью йоги.  Ћн  начал
подражать  повадкам  достопочтенного,  неподвижно сидеть, как  он,  скрестив
ноги, глЯдеть, как он, в неведомый, находЯщийсЯ по ту сторону реальности мир
и  отрешатьсЯ от всего окружающего. Џри этом он  довольно  быстро уставал, у
него  затекали  члены  и  болела  спина,  его  изводили  комары или  у  него
раздражалась кожа, зудела, воспалЯлась, заставлЯЯ его  ерзать,  чесатьсЯ и в
конце  концов  вскакивать.  Ќо несколько раз он ощущал  и другое -- пустоту,
легкость, парение, что случаетсЯ порою во сне, когда  лишь изредка и еле-еле
касаешьсЯ земли, чтобы мЯгко оттолкнутьсЯ от