        †озе ‘арамаго. …вангелие от €исуса


     <i>†озе ‘арамаго.
     …вангелие от €исуса

     Љак уже многие начали составлЯть  повествованиЯ о  совершенно известных
между нами событиЯх, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и
служителЯми ‘лова,-- то рассудилось  и мне, по тщательном исследовании всего
сначала,  по  порЯдку описать  тебе, достопочтенный ”еофил, чтобы  ты  узнал
твердое основание того учениЯ, в котором был наставлен.
     …вангелие от ‹уки, 1:14


     —то Я написал, то написал.
     Џилат


     “  солнца,  окруженного острыми тонкими  лучами  и извилистыми  Языками
пламени,  придающими  полдневному  светилу  сходство  с  ополоумевшей "розой
ветров",--  человеческое  лицо:  плачущее, искаженное невыносимой  болью,  с
распЯленным в беззвучном  крике ртом --  беззвучном потому, что ничего этого
нет в действительности.  Џеред  нами  всего лишь бумага  да краска.  Ќиже мы
видим  человека: он привЯзан  к стволу  дерева  и совершенно  гол,  если  не
считать  обмотанной  вокруг  бедер  трЯпки,  прикрывающей  то,  что  принЯто
называть  срамом; ноги  его  уперты в  обрубок  толстой  ветви, и, длЯ того,
наверно, чтобы не  соскользнули  с этой  природной подпорки,  в  них глубоко
вогнаны  два  гвоздЯ.  Џо  вдохновеннострадальческому  выражению  лица,   по
устремленному  ввысь   взглЯду   можно  узнать   разбойника  Ѓлагоразумного.
Ѓезобманной приметой  может служить  и кудрЯваЯ голова --  ведь  у ангелов и
архангелов волосы вьютсЯ, а раскаЯвшийсЯ преступник, судЯ по  всему,  уже на
полпути в –арствие Ќебесное и к  его обитателЯм. Ќеизвестно, можно ли счесть
этот столб деревом, которое, особым  образом изуродовав, превратили в орудие
казни, продолжают ли  еще его  корни высасывать  из почвы  жизненные соки, а
неизвестно   потому,  что   всю   нижнюю  часть   ствола  заслонЯет  от  нас
длиннобородый  человек в  просторном, пышном и  богатом  одеЯнии, голова его
вскинута, но смотрит он не на  небо.  ќта  горделиваЯ осанка, этот печальный
лик могут принадлежать только €осифу  Ђримафейскому,  а  вовсе не  ‘имону из
Љирены, как можно было бы подумать, поскольку, согласно протоколу экзекуции,
сей последний, понужденный помочь преступнику донести орудие казни до места,
где совершилась она, потом пошел своей дорогой и  гораздо более был озабочен
теми  неприЯтными последствиЯми, которые сулило ему невольное его опоздание,
чем  смертными  муками распЯтого. „ада, именно €осиф из  Ђримафеи звали того
добросердечного и  состоЯтельного человека, что вызвалсЯ заплатить за могилу
и за погребение в ней главного из троих казненных, но за свое великодушие он
не был причислен  к лику свЯтых или хотЯ бы присноблаженных, и потому ничто,
кроме чалмы, в которой  он в свое времЯ  хаживал по улицам, не  обвивает его
голову, не  в  пример той склоненной  долу  женщине на  переднем  плане, чьи
распущенные волосы осенены нимбом вечной славы, очень похожим на домодельное
кружевце.  ќту женщину на коленЯх,  конечно,  зовут  ЊариЯ,  потому что  нам
заранее известно: все женщины, что сойдутсЯ здесь в этот час, носЯт это имЯ,
и только одну  в дальнейшем мы станем называть Њагдалиной, чтобы отличить от
всех прочих, хотЯ каждый, кто  хоть чуточку осведомлен о самых  элементарных
житейских  понЯтиЯх,  с  первого  взглЯда  и  так  узнает в ней  пресловутую
Њагдалину, ибо лишь женщина с бурным, как у нее, прошлым решилась бы в столь
трагическую  минуту  поЯвитьсЯ в платье с таким  глубоким вырезом и лифом до
того  узким,  что  пышные округлости приподнЯтых,  открытых  и  выставленных
напоказ  грудей неизбежно притЯгивают к себе жадные взглЯды  проходЯщих мимо
мужчин, невольно рискующих впасть  во  грех плотского  вожделениЯ и  навечно
погубить свою душу.
     ’ем не менее лицо ее говорит о глубочайшей скорби, а поникшаЯ фигура --
о  муке,  которую  испытывает  ее  душа,  пусть  и   заключеннаЯ   в   столь
соблазнительную  телесную  оболочку,  и  потому  оговоримсЯ  сразу: будь эта
женщина  и  вовсе нагишом, мы все равно  обЯзаны были бы отнестись к ней  со
всем мыслимым уважением  и почтительностью. ЊариЯ Њагдалина, если это она, с
невыразимым  словами состраданием держит  и  вроде  бы собираетсЯ поцеловать
руку другой женщины, котораЯ простерта на  земле,  словно лишилась последних
сил или ранена насмерть. …е тоже зовут ЊариЯ -- втораЯ в порЯдке поЯвлениЯ и
перваЯ, самаЯ  что ни на есть перваЯ по значению, если судить по тому, что в
нижней  части композиции отведено  ей  самое центральное  место.  ‚идны лишь
заплаканное  лицо и  бессильно  уроненные  руки  --  все  прочее скрыто  под
бесчисленными складками покрывала и туники, подпоЯсанной грубой,  как  можно
угадать,  веревкой.  Ћна  старше  первой Њарии,  и  это главнаЯ, хоть  и  не
единственнаЯ  причина  того, что вокруг ее головы сиЯет нимб более сложной и
замысловатой формы -- о чем, будучи спрошен, Я, человек, хоть и  не  слишком
сведущий относительно званий, рангов и иерархии,  бытующих  в этом мире, все
же  взЯл бы  на себЯ смелость заЯвить.  „а и  потом,  если вспомнить,  сколь
широко  распространились изображениЯ, подобные тому, о котором  Я веду речь,
то  лишь  инопланетЯнин  --  при  условии,  что  на  этой  иной  планете  не
происходило  времЯ  от  времени  или  сейчас  не  происходит  впервые  нечто
схожее,--  так  вот,  лишь  этот  инопланетЯнин,  существование  которого  и
представитьто себе почти невозможно, не знает,  что убитаЯ  горем женщина --
это вдова  плотника  €осифа,  произведшаЯ на  свет многочисленных  детей, из
которых по  воле судьбы  или того,  кто этой  волей управлЯет,  только  один
процвел и  прославилсЯ,  причем  не  слишком  --  в  земной  своей  жизни  и
невероЯтно -- по смерти. ‘клонЯсь налево, ЊариЯ, мать €исуса,-- того самого,
о ком  только что  было упомЯнуто,--  опираетсЯ  локтем  о бедро  еще  одной
женщины: она тоже стоит на  коленЯх, ее тоже зовут ЊариЯ, и вот  онато, хоть
мы даже в воображении не  можем увидеть  вырез на ее  платье, скорей всего и
есть истиннаЯ Њагдалина. ’ак  же,  как  и у первой из этой  троицы,  длинные
волосы  распущены по спине, только у нее они, по  всей видимости, белокурые,
если,   конечно,  гравер  не  по  чистой  случайности,  а  намеренно,  чтобы
обозначить их светлый тон, ослабил  нажим своего резца. € потому мы не можем
с полной  уверенностью утверждать,  что  ЊариЯ  Њагдалина в самом  деле была
златовласой,  хотЯ  полностью согласны с  весьма распространенным  мнением о
том,  будто  блондинки,  как  натуральные,  так  и  крашеные,   суть   самые
совершенные орудиЯ  греха и  погибели. €  Њарии Њагдалине, великой грешнице,
погубившей, как всем  известно,  свою душу, надлежит быть белокурой, хотЯ бы
длЯ того, чтобы не опровергать представление, к которому  волей  или неволей
склонЯетсЯ  большаЯ  часть  рода  человеческого.  Ћднако мы  так  настойчиво
твердим, что она и есть Њагдалина, вовсе не потому, что светлый тон ее волос
-- довод  более  весомый, чем  тЯжелые и щедро  открытые груди первой Њарии.
…сть  иное свидетельство,  и оно позволЯет установить ее  личность  с полной
определенностью:   взглЯните  лишь,  как,  одной  рукой   почти   машинально
поддерживаЯ  простертую  на  земле  мать  €исуса,  смотрит  эта  женщина  на
ђаспЯтого  и в глазах ее горит такаЯ подлиннаЯ, такаЯ пламеннаЯ  любовь, что
кажетсЯ,  будто и  все  ее тело все  ее  плотское естество окружено  сиЯющим
ореолом,  рЯдом  с  которым  тускнеет  и  блекнет  нимб над  ее  головой  --
магический круг, не допускающий  в  очерченные им пределы  лишние чувства  и
мысли. ’ак  может смотреть только женщина,  обладающаЯ  способностью любить,
которой наделЯем мы одну Њарию Њагдалину,-- вот вам окончательный и решающий
довод в пользу того, что это она и есть, она  и никто другой, и, стало быть,
нечего и толковать о четвертой Њарии, котораЯ стоит рЯдом с нею, воздев руки
и всем видом своим демонстрируЯ скорбь, но устремив взор  неведомо куда.  …й
под стать и изображенный  в этой части гравюры совсем молодой, едва вышедший
из отрочества мужчина в манерной  позе -- леваЯ нога его согнута в колене, а
праваЯ аффектированнотеатральным жестом  устремлена к этим четырем женщинам,
разыгрывающим на  земле драматическое  действо.  ќтот  молоденький  кудрЯвый
юноша с дрожащими  губами --  €оанн. Ћн, как и €осиф Ђримафейский, заслонЯет
собой комель другого дерева,  на  вершину которого, где бы надо быть птичьим
гнездам, воздет, привЯзан  и  прибит еще один человек.  ‚ отличие от первого
волосы  у  него  прЯмые,  голову  он опустил, чтобы посмотреть  -- если  еще
способен смотреть,--  что  происходит внизу, и  худое, с ввалившимисЯ щеками
лицо  его  так  не похоже на лицо его товарища на другом столбе, который и в
предсмертном оцепенении,  в  муках  агонии нашел  в  себе  мужество  поднЯть
голову, обратить к нам лицо, даже на чернобелой гравюре  все  еще  румЯное и
полнокровное. ‚торой же, уронивший голову  на грудь, будто всматривающийсЯ в
землю,  готовую  принЯть  свою убогую  добычу,  дважды  обреченный --  и  на
мучительную  казнь,  и на муки  ада,-- может  быть только  ‡лым разбойником.
Џризнаем,  однако, что прЯмодушный и нелукавый нрав придал ему душевных  сил
не  прикидыватьсЯ, что он  верит, будто  минута раскаЯниЯ способна  искупить
целую злодейскую жизнь или хотЯ бы один час слабости. Ќад его головой горюет
и плачет  луна, изображеннаЯ в  виде  женщины с такой  неуместной  серьгой в
ухе,-- подобную вольность  не допускал раньше ни  один  художник или поэт, и
сомнительно, чтобы, несмотрЯ  на этот дурной  пример, ктолибо позволил  себе
впредь. ‘корбЯщие  солнце и  луна  с двух сторон заливают землю  ровным, без
теней,  светом,  и потому,  должно  быть, так  отчетливо  предстает нам  все
изображенное  на  гравюре  до самой  линии  горизонта --  башни и крепостные
стены,  подъемный  мост,  перекинутый  через  ров,  где  поблескивает  вода,
готические  шпицы крыш, и в  самой  глубине, на  вершине последнего холма,--
замершие крыльЯ ветрЯной мельницы. —уть ближе гарцуют на  вышколенных  конЯх
четыре всадника в полном вооружении, но по их жестам можно предположить, что
они  подоспели  к  концу  зрелища  и  шлют прощальный  привет  невидимым нам
зрителЯм. ќто  же впечатление завершившегосЯ празднества производит и фигура
пешего латника,  который уже делает шаг прочь от места казни, несЯ  в правой
руке  то, что  издали  кажетсЯ трЯпкой, но  при ближайшем рассмотрении может
оказатьсЯ туникой или  хитоном; тем временем двое  других солдат  проЯвлЯют,
насколько  можно судить на таком расстоЯнии  о выражении их  крошечных  лиц,
досаду и  даже злость --  как те,  кому не выпал счастливый жребий. Ќад этой
пошлой обыденностью -- над солдатами, над обнесенным стеной городом -- парит
четверка ангелов, двое из которых, изображенные во всех подробностЯх, горько
плачут  и стенают, тогда  как  деловито насупленный  третий занЯт  тем,  что
стараетсЯ до  последней капли  собрать в подставленную  чашу  кровь,  струей
бьющую из  правой стороны груди ђаспЯтого. ‡десь, на  этом холме, называемом
ѓолгофой, подобнаЯ  злаЯ  участь  многих  уже постигла, многих еще ждет,  но
только одного из  всех  --  вот этого  обнаженного  человека,  руки  и  ноги
которого  пригвождены  к  кресту,  этого  сына  €осифа  и  Њарии,  по  имени
•ристос,-- грЯдущее удостоит заглавной буквы, все  же прочие так навсегда  и
останутсЯ просто распЯтыми.  ’еперь наконец понЯтно, куда устремлены взглЯды
€осифа Ђримафейского и Њарии Њагдалины, кого  оплакивают солнце и луна, кому
возносит  хвалу  Ѓлагоразумный  разбойник  и  кого  хулит  его  нераскаЯнный
товарищ, не понимаЯ, что ничем  не  отличаетсЯ от своего  собрата, а  если и
есть  между ними какаЯлибо разница, то не в  том она, что один раскаЯлсЯ,  а
второй  закоснел в грехе, ибо они оба не  существуют сами по себе, каждый из
них  всего лишь возмещает  собой  то, что отсутствует  в другом. Ќад головой
ђаспЯтого Ярче солнца и  луны горЯт  тысЯчей лучей буквы латинской  надписи,
провозглашающей  его  –арем  €удейским, лоб  и виски стЯгивает сплетенный из
колючих веток венок -- его, даже не догадываЯсь об этом, носЯт, причем вовсе
не  обЯзательно,  чтобы  хлестала из  распоротой плоти кровь,-- те, кому  не
позволЯют быть царЯми себе самим. €исусу в отличие от двух разбойников не во
что уперетьсЯ  ногами, и, не напрЯгай он из  последних сил  верхнюю половину
тела,   оно  всей  тЯжестью  обвисло  бы  на  руках,  прибитых   гвоздЯми  к
перекладине,  но надолго ли еще хватит сил этих, если, как уже было сказано,
из раны  в груди льетсЯ кровь, вымываЯ из него жизнь. Њежду двумЯ укосинами,
которые удерживают крест в  вертикальном положении и  вместе с ним  уходЯт в
темное  лоно земли,  наносЯ  ей, впрочем,  рану  не  смертельней,  чем любаЯ
человеческаЯ  могила, лежит  череп, а рЯдом -- лопатка и берцоваЯ  кость, но
нас  интересует  именно  череп,  поскольку  это  и значит в  переводе  слово
"голгофа".  Ќеизвестно, кто и зачем положил здесь эти бренные останки.  Ѓыть
может, ктото с мрачной иронией предупреждает тех несчастных, что мучаютсЯ на
кресте, какаЯ участь им уготована, прежде чем они обратЯтсЯ в землю, в прах,
в  ничто.  €ные утверждают, что это -- череп самого Ђдама, который всплыл на
поверхность из черной  пучины древних  геологических пластов  и,  не в силах
вернутьсЯ назад, обречен на вечные времена  видеть  пред собой землю -- свой
единственно возможный  и навсегда потерЯнный рай. Џо той  же  равнине,  где,
горЯча  напоследок своих  жеребцов, скачут всадники  в латах,  идет человек:
удалЯЯсь от нас, он  обернулсЯ на ходу. ‚ левой руке его ведро, в правой  --
длиннаЯ палка с насаженной на нее губкой, которую отсюда, впрочем,  почти не
разглЯдеть. ‚ ведре же, ручаюсь вам,-- вода с уксусом. —еловеку этому отныне
и до скончаниЯ века суждено быть жертвой клеветы: про него станут распускать
вздорные слухи, будто он, когда €исус попросил пить, по злобе или в насмешку
напоил его уксусом. Ќа  самом же деле подкисленнаЯ уксусом  вода в тех краЯх
издавна  и  справедливо  почиталась  лучшим  средством  утолить  жажду,  ибо
освежает  как  мало что другое. Ћн  уходит прочь, он  не дождетсЯ конца, ибо
сделал  что мог -- унЯл мучительную сушь, терзавшую нутро  троих обреченных,
не делаЯ различий между  €исусом и разбойниками, поскольку рассуждал просто:
все они из земли взЯты, в землю и перейдут. ‚от и все, что можно будет о них
сказать.


        x x x

     Ќочи еще долго  идти до  рассвета. Ќа  гвозде у дверного  косЯка  горит
маслЯнаЯ  плошка,  но  зыбко  подрагивающаЯ миндалина  огонька  не  в  силах
справитьсЯ с мраком, который окружает ее и со всех сторон заполнЯет комнату,
становЯсь  в  дальних углах  непроницаемо  густым и  плотным, хоть ножом его
режь.  €осиф  проснулсЯ как  от  толчка, словно ктото  разбудил  его,  резко
трЯхнув  за  плечо,  но,   наверно,  этот  толчок   был  кусочком  мгновенно
рассеЯвшегосЯ сна -- трЯсти его было некому, и никого не было в доме, только
он да жена, котораЯ  спит  не шевелЯсь. Ќикогда еще не просыпалсЯ  он  среди
ночи: обычно он открывал глаза  не  раньше,  чем  широкаЯ щель в двери точно
набухала  и  сочилась  пепельным холодным светом.  ‘колько раз он  собиралсЯ
заделать ее -- плотнику ничего  не  стоит  приладить да прихватить  гвоздЯми
подходЯщую  деревЯшку,--  но  уже  так привык,  открываЯ глаза, видеть перед
собой вертикальную  полоску  света, провозвестницу днЯ, что  постепенно  ему
стало казатьсЯ, что без нее нипочем не выбратьсЯ из сонной тьмы, сковывавшей
и его тело,  и мир вокруг.  ™ель была  частью дома,  вроде стен или потолка,
очага  или убитого землЯного пола.  ‚полголоса,  чтобы  не разбудить спавшую
рЯдом жену, €осиф произнес слова утренней молитвы, которую должно творить по
возвращении из таинственной страны сна:  Ѓлагодарю ’ебЯ,  ѓосподи мой  Ѓоже,
–арю  Ќебесный, за то,  что  по милости ’воей возвратил  мне  душу прежней и
живой.  Џотому,  должно быть, что не все пЯть  его  чувств  очнулись  от сна
разом,--  а впрочем, не исключено, что во времена, о  которых мы ведем речь,
люди еще не обрели власть  над  каждым или, напротив,  утратили те, что  так
полезны нам сегоднЯ,-- €осиф, словно из  дальней дали,  следил  за тем,  как
медленно,  постепенно  проникает  и заполнЯет  все  закоулки и  изгибы  тела
возвращающаЯсЯ душа, подобно воде, котораЯ  растекаетсЯ по земле извилистыми
ручейками и  всасываетсЯ  внутрь,  до  самых  глубоких корней,  чтобы  потом
напитать  заключенной в  ней жизненной силой стебли и листьЯ.  €  видЯ,  как
трудно это  возвращение,  €осиф, поглЯдев на лежавшую рЯдом  жену,  побоЯлсЯ
потревожить ее сон: она ЯвлЯла собой телесную  оболочку,  лишенную души, ибо
та отлетает от спЯщего,  иначе зачем бы надо было возносить ежеутренне хвалу
ѓосподу за то, что ежеутренне Ћн возвращает нам ее при пробуждении, и в этот
миг некий  голос внутри  осведомилсЯ: Ћткуда же тогда берутсЯ наши сны? Ѓыть
может, сны -- это памЯть души о теле, подумал €осиф: это и был ответ. ‚ этот
миг ЊариЯ пошевелилась -- видно, душа ее витала гдето  неподалеку, в доме,--
но не пробудилась, а только глубоко  вздохнула, как всхлипнула, и потЯнулась
к мужу, сделав всем  телом волнообразное,  но  бессознательное --  ибо в Яви
никогда бы на него не осмелилась -- движение.
     €осиф натЯнул на плечи колючую и шершавую простыню, поудобнее устроилсЯ
на циновке, не отстранЯЯсь, почувствовал, как настоЯнное на какихто ароматах
-- будто  откинули  крышку  ларца  с пахучими травами  --  тепло  постепенно
проникает сквозь ткань его  рубахи,  соединЯетсЯ  с  его собственным теплом.
Џотом, медленно смежив веки, позабыл, о чем думал, и отрешенное от души тело
вновь погрузилось в сон.
     ђазбудил  его  лишь крик  петуха. ‚ щели мерцал мутный свет, сероватый,
как вода на  водопое.  ‚ремЯ, терпеливо  и кротко дожидавшеесЯ, когда у ночи
иссЯкнут силы, теперь готовило поле к  приходу утра, как вчера,  как всегда,
ибо миновали те легендарные дни, когда солнце, которому мы и так уж стольким
обЯзаны, могло остановитьсЯ над ѓаваоном, чтобы  €исус Ќавин  успел победить
пЯтерых царей, подступивших под стены города.  €осиф сел на циновке, откинул
простыню,  и в этот миг  петух прокричал во  второй раз, напоминаЯ,  что  он
забыл поблагодарить ’ворца всего сущего за  те свойства, которыми наделен по
воле …го петух. Ѓлагодарю ’ебЯ, ѓосподи мой Ѓоже, –арю Ќебесный, что даровал
петуху  способность отличать  день от ночи, сказал €осиф,  и  в  третий  раз
прокричал петух.
     Ћбычно  на  заре крик  его  подхватывали,  перекликаЯсь,  все соседские
петухи, однако  сегоднЯ безмолвствовали  они,  словно  длЯ них  ночь  еще не
кончилась или же только наступила. €осиф  не  без  тревоги поглЯдел на жену,
удивлЯЯсь, что  она, просыпавшаЯсЯ обычно, как птичка, от легчайшего шороха,
так крепко  спит сегоднЯ, словно некаЯ постороннЯЯ сила, снизойдЯ на нее или
парЯ над нею,  прижимает ее к земле, позволЯЯ, однако, пошевелитьсЯ,-- €осиф
и в  полутьме  заметил,  как времЯ  от времени рЯбью по воде пробегает по ее
телу  дрожь. “ж не заболела ли?-- подумал он,  но чуть зародившуюсЯ  тревогу
пресекла  настоЯтельнаЯ  надобность  облегчитьсЯ -- и  это тоже было не  как
всегда -- не ко времени и слишком уж остро. Ћсторожно поднЯвшись, чтобы жена
не  проснулась и не догадалась, куда  идет  он  -- ибо  ‡акон велит всЯчески
охранЯть достоинство мужчины,--  он  отворил заскрипевшую  дверь и  вышел на
двор. Ѓыл тот час, когда утренние  сумерки будто пеплом  припорашивают  весь
мир.  €осиф направилсЯ к  низенькой пристроечке, где было стойло осла, и там
справил нужду, с полубессознательным удовольствием слушаЯ, как сильнаЯ струЯ
с шумом  бьет в  солому. Ћсел, прЯдаЯ длинными  волосатыми ушами, повернул к
нему  голову -- блеснули в полумраке выпуклые глаза -- и вновь сунул морду в
Ясли, ухватываЯ толстыми чуткими губами остатки корма.
     €осиф подошел к  висевшему на веревке кувшину, наклонил его, вымыл руки
и, вытираЯ  их подолом собственной рубахи, вознес хвалу ѓосподу за то, что в
неизреченной  мудрости  своей  снабдил  человека  столь  нужными  длЯ  жизни
природными сосудами  и отверстиЯми, которые  в  должный миг открываютсЯ  или
закрываютсЯ. ’ут  он взглЯнул на небо, и сердце у него  екнуло -- солнце все
еще тЯнуло со  своим поЯвлением, и на  всем небосводе  не  было  и малейшего
следа  заревого багрЯнца,  не горело ни единого розового или светловишневого
блика, но от краЯ до краЯ, насколько позволЯли  видеть стены, под необъЯтным
куполом низких облаков, подобных полуразмотанным  клубкам шерсти, разливалсЯ
ни  на что не похожий, невиданный лиловый цвет, который на востоке, там, где
должно было проклюнутьсЯ солнце, светлел  и  подрагивал, а на всем остальном
пространстве  все  сильнее и  гуще набухал чернотой, делавшейсЯ  коегде  уже
неразличимой с ночным небом. €осиф за всю свою жизнь не видал такого, хоть и
слышал от  стариков, что, доказываЯ могущество  ‘оздателЯ,  иногда случаютсЯ
чудесные  небесные  ЯвлениЯ  --   радуги  вполнеба,  лестницы,  уходЯщие  на
головокружительную высоту от земли к небосводу, сыплющаЯсЯ с небес манна. Ќо
никогда и  слышать  не доводилось о том, что небо может  стать такого цвета,
вполне способным возвещать и начало и  окончание  чегото, что над всем миром
протЯнетсЯ  плывущий в поднебесье купол, состоЯщий из  маленьких, сцепленных
друг с другом  облачков, неисчислимых, как  камни в пустыне.  „ушу его объЯл
страх,  почудилось,  что пришел  конец  света  и что единственным свидетелем
того, как исполнит ѓосподь свой приговор, будет  он один: на небе и на земле
не  слышно было ни  звука -- ни говора, ни детского плача не  доносилось  из
соседских  домов, ни слов  молитвы, ни  проклЯтий, ни шума ветра, ни блеЯньЯ
коз, ни собачьего лаЯ. Џочему же не поют петухи, пробормотал он и в смЯтении
тотчас повторил эти слова,  словно петушиный крик мог дать последнюю надежду
на  спасение. Ђ в небе  тем временем произошли перемены.  Џостепенно,  почти
незаметно  лиловый  цвет с изнанки облачного купола стал блекнуть,  сменЯЯсь
бледнорозовым,  а потом  красным, пока не исчез бесследно -- был и  нет,-- и
небо вдруг точно взорвалось светом, и бесчисленные золотые копьЯ вонзились в
облака, пропороли  их  насквозь,  а  те,  неведомо  почему и  как,  выросли,
превратились  в исполинские  корабли с  раздутыми парусами  и заскользили по
наконец очистившемусЯ небу. Ћсвободилась от страха и душа €осифа,  глаза его
расширились  от  изумлениЯ  и  восторга:  зрелище,  единственным  свидетелем
которого  он  был,  принадлежало к  числу небывалых, и  уста его сами  собой
вознесли хвалу ’ворцу природы,  но небеса во всем  своем безмЯтежном величии
ждали от него лишь тех простых слов, каких и можно ждать  от человека: ‘лава
’ебе,  ѓосподи, за  то, слава за  это и еще за то. Ћн сказал  их, и в  то же
мгновение, словно было произнесено заклинание,  словно распахнулась  наглухо
запертаЯ  дверь,  шум жизни  ворвалсЯ туда,  где  прежде  царило  безмолвие,
оттеснив  тишину  в  случайные  и   отдаленные  уголки  пространства,  вроде
крохотных лесных  прогалин, окруженных и скрытых шелестом и звоном деревьев.
“тро поднималось и ширилось, и  почти  нестерпимой стала  открывшаЯсЯ глазам
красота, когда чьито исполинские руки подбросили в воздух и пустили  в полет
огромную райскую  птицу с горЯщим на солнце оперением, развернули сверкающим
веером  тысЯчеглазый  хвост  павлина, заставили  залитьсЯ немудрЯщей  трелью
какуюто  безымЯнную птичку. Џорыв ветра, родившегосЯ здесь же, ударил €осифу
в лицо, взъерошил ему бороду,  раздул рубаху,  завертелсЯ  вокруг него,  как
перекатиполе,  а  быть  может,  все  это  было  лишь  мгновенным помрачением
рассудка,  рожденным  вдруг вскипевшей кровью: вдоль хребта у него  побежали
огненные  мурашки  -- признак  надобы иной,  еще более жгучей, чем  та,  что
вывела его на двор.
     „вигаЯсь  так, словно  какойто  вихрь  нес  его,  €осиф  вошел  в  дом,
притворил за  собою  дверь  и  постоЯл  минуту, даваЯ  глазам  привыкнуть  к
полутьме. ђЯдом бледно, бесполезно горела плошка.  ЏроснувшаЯсЯ ЊариЯ лежала
на спине, пристально и внимательно глЯдела  прЯмо  перед собой и,  казалось,
ждала. €осиф  молча приблизилсЯ, медленно стЯнул  простыню, закрывавшую  ее.
Ћна  отвела глаза, взЯлась  за подол  рубахи, но  успела поднЯть  ее лишь до
живота, как €осиф, склонившись над ней, сделал со своей рубахой то же самое,
а  ЊариЯ  разомкнула колени. ‚прочем, может быть,  ноги  ее раздвинулись еще
раньше, во  сне,  и она осталась  лежать так,  охваченнаЯ то ли  непривычной
утренней  истомой, то ли предчувствием, посещающим  супругу,  котораЯ  знает
свой  долг.  Ѓог,  как  известно,  вездесущ  и,  наверно,  был  тогда  гдето
поблизости, но в качестве бесплотного духа не мог видеть, как соприкоснулись
их волосы, как его плоть проникла в ее плоть,  исполнЯЯ свое предназначение,
а  когда  свЯщенное семЯ  €осифа излилось  в  свЯщенное  лоно  Њарии,  Ѓога,
наверно,  уже  не  было там, ибо на свете есть нечто, недоступное  разумению
даже  и того, кто  сам это  сотворил.  ‚ыйдЯ  во  двор. Ѓог  не мог  слышать
сдавленного, как бы предсмертного хрипа, который издал мужчина, и уж подавно
--  почти  неуловимого  стона, который  не  смогла  сдержать женщина.  —ерез
минуту, а  может, и раньше, €осиф  поднЯлсЯ, высвободив Њарию, и та одернула
рубаху, натЯнула  простыню, закрыла лицо сгибом локтЯ. ‘тав посреди комнаты,
воздев руки,  устремив  глаза в потолок, муж произнес самую  ужасную из всех
молитв:  Ѓлагодарю  ’ебЯ, ѓосподи  мой  Ѓоже, за  то,  что  не  создал  менЯ
женщиной. Ѓога к этому времени не было уже и во дворе, ибо не затрЯслись, не
обвалились  стены дома, не  разверзлась  землЯ.  ’ут в  первый раз прозвучал
тихий голос бессловесной доселе Њарии, смиренно произнесшей:
     Ѓлагодарю  ’ебЯ,  ѓосподи,  за  то,  что  создал  менЯ по  воле  ’воей.
‡аметьте, что  слова эти  ничем  не отличаютсЯ  от других,  всем известных и
прославленных: ‘е,  раба ѓосподнЯ, да  будет  мне по слову ’воему. Ћчевидно,
что женщина, котораЯ  могла произнести те слова, способна  произнести и эти.
Џотом  ЊариЯ,  жена плотника €осифа,  поднЯлась со своей циновки, скатала ее
вместе с мужниной и сложила вдвое покрывавшую их простыню.


        x x x

     Ђ  жили  €осиф  и  ЊариЯ в ѓалилее, в местечке  Ќазарет,  малолюдном  и
бедном,  в доме, почти неотличимом от соседских,-- в такой  же, как  у всех,
убогой  и кривой  лачуге, сложенной из кирпича,  обмазанной глиной  и, чтобы
меньше уходило материала,  прилепленной к холму, склон которого заменЯл одну
стену.  Ќикаких  тебе архитектурных  изысков  -- все  как у всех, по  раз  и
навсегда установленному шаблону, что, никогда не приедаЯсь, повторЯлсЯ снова
и  снова.  Љак нам уже известно, €осиф  был плотником,  недурно знавшим свое
ремесло, однако начисто  лишенным воображениЯ, мастерства или выдумки, что и
обнаруживалось всЯкий раз, как заказывали ему работу более или менее тонкую.
Ќе  думаю,   однако,  чтобы   это   обстоЯтельство   .возмутило  даже  самых
требовательных моих  читателей,-- всем ведь понЯтно, что  человеку, которому
едва  перевалило  за  двадцать,  живущему  в  краю  со  столь  ограниченными
возможностЯми  и  еще  более скудными потребностЯми, Џросто  негде набратьсЯ
опыта, невозможно развить  эстетическое чувство,  без  чего достичь в  своем
деле совершенства никак не получитсЯ. € потому, не желаЯ сводить достоинства
человека к тому, в  какой мере  можно считать его  истинным мастером, скажу,
что €осиф, несмотрЯ на молодые годы, считалсЯ в Ќазарете человеком праведной
жизни  и богобоЯзненным, ревностно и неукоснительно исполнЯл  все обрЯды, и,
хоть  Ѓог  не  отметил  его,  не  выделил  из  всех  прочих  смертных  даром
красноречиЯ, однако же  суждениЯ его были здравы, замечаниЯ точны и уместны,
особенно если  беседа предоставлЯла возможность допустить сравнение или дать
определение, както  свЯзанные  с его ремеслом,-- упомЯнуть, например, о том,
как  ладно пригнан  и плотно  сколочен  мир  вокруг.  Ќо  поскольку €осиф от
природы был лишен крылатого, воистину творческого воображениЯ, то ни разу за
всю свою недолгую жизнь он не высказал ничего такого, что осело бы  в памЯти
жителей Ќазарета и  передавалось  бы  из  уст  в уста  от детей к внукам, не
произнес ни  одной  из  тех  чеканных  фраз,  смысл  которых, заключенный  в
прозрачную словесную  оболочку, столь  ослепительно  Ясен,  что  в  грЯдущем
сможет  обойтись  без назойливых  толкователей, или же, напротив, достаточно
темен  и  туманен, чтобы  в  наши дни  превратитьсЯ  в  лакомый кусочек  длЯ
эрудитов разного рода.
     —то же  касаетсЯ  дарований и талантов  Њарии,  то при  всем желании не
удалось обнаружить  ничего  особенного  у  той, что  и в замужестве осталась
хрупкой  шестнадцатилетней  девочкой,  каких  во все  времена, в любых краЯх
приходитсЯ  тринадцать на  дюжину. ‚прочем,  ЊариЯ  при всей своей хрупкости
работает, как и все  женщины,-- ткет, прЯдет и шьет, каждый Ѓожий день печет
в очаге хлеб, спускаетсЯ к источнику за водой, а потом,  по узким тропинкам,
по крутому  склону,  с  тЯжелым кувшином на  голове, карабкаетсЯ вверх,  под
вечер же по тем  же тропинкам идет собирать хворост, а заодно заполнЯет свою
корзину высохшим навозом, колючими ветками чертополоха и терновника, которые
в таком  изобилии растут на крутых назаретских откосах, ибо  ничего лучше их
не измыслил ѓосподь длЯ того, чтобы растопить очаг или сплести венец.
     ‚ес набираетсЯ изрЯдный,  и лучше бы эту кладь навьючить  на осла, если
бы  не одно немаловажное обстоЯтельство -- осел определен на службу €осифу и
таскает его деревЯшки.
     Ѓосиком ходит ЊариЯ к ручью,  босиком -- в поле, и  убогие ее одежды от
каждодневных трудов рвутсЯ и пачкаютсЯ, так что  приходитсЯ их снова и снова
штопать, зашивать, стирать. Њужу достаютсЯ и обновки и заботы, ЊариЯ же, как
и все тамошние женщины, довольствуетсЯ малой малостью. € в синагогу ей можно
войти лишь через боковую дверь,  как ‡акон предписывает женщинам, и соберись
их там вместе с нею хоть тридцать душ, сойдись  они хоть со всего  Ќазарета,
хоть со всей  ѓалилеи, надобно  будет  ждать,  покуда не придут,  по крайней
мере,  десЯть  мужчин: тогда лишь может начатьсЯ богослужение, в котором им,
женщинам, позволено  принЯть участие лишь в  качестве безмолвных и сторонних
наблюдательниц. Ќе в пример мужу своему, €осифу, она не славитсЯ набожностью
и благочестием, хоть дело тут не в  какихто ее моральных изъЯнах, а в Языке,
придуманном скорей  всего  мужчинами и приспособленном ими длЯ себЯ, так что
хоть женский род у слов этих есть, но отчегото почти не в ходу.
     Ќо  в  один  прекрасный день,  спустЯ  примерно  четыре  недели с  того
незабываемого утра, когда тучи на  небе налились небывалым  лиловым  цветом,
€осиф --  дело шло к вечеру,--  сидЯ у себЯ  дома на полу, ужинал, запускаЯ,
как тогда было принЯто, всю пЯтерню в чашку, а ЊариЯ  стоЯ ожидала, когда он
насытитсЯ, чтобы  доесть  остатки,  и  оба молчали  -- одному  сказать  было
нечего,  а другаЯ не знала, как облечь  в  слова  то, что  мелькало  у нее в
голове,-- в калитку постучал  один из  тех нищих, которые, хоть и  не были в
Ќазарете в  диковинку, забредали  туда очень редко, поскольку место это было
убогое, а обитатели  его в большинстве  своем жили скудно и трудно, какового
обстоЯтельства   не   могли  не  учитывать  многоопытные  и   проницательные
попрошайки,  к делу приспособившие теорию вероЯтности  и  уЯснившие,  что  в
Ќазарете им не обломитсЯ.
     Ќо  ЊариЯ отложила в чашку добрую порцию  чечевицы с горохом  и  прЯным
луком,  составлЯвшую ее ужин на сегоднЯ,  и отнесла все это нищему, который,
не входЯ во двор, присел  у ворот наземь и принЯлсЯ за еду. …й  не надо было
вслух спрашивать у мужа разрешениЯ  --  он  обходилсЯ  кивком  или  качанием
головы, ибо, как  нам уже известно, слова  были излишни во времена  кесарей,
когда  одного  лишь  движениЯ  большого пальца довольно было,  чтобы  добить
гладиатора или оставить его жить. Ђ нищий, который, без  сомнениЯ, не ел уже
днЯ три, ибо  нужно проголодатьсЯ  понастоЯщему,  чтобы  в  мгновение ока не
только  опростать,  но  и  вылизать чашку, уже  снова  стучалсЯ в калитку --
вернуть пустую  посуду и  поблагодарить за милосердие. ЊариЯ  открыла: нищий
стоЯл  прЯмо  перед нею,  неожиданно  огромный -- гораздо  выше  ростом, чем
показалось ей вначале, так  что,  быть  может, и впрЯмь  накормленный досыта
человек  разительно  отличен  от голодного,-- и  лицо его  как  бы озарилось
внутренним светом, глаза засверкали, а невесть откуда налетевший ветер вдруг
раздул и взметнул ветхие его лохмотьЯ, и помутившемусЯ на  миг взору  трЯпье
это предстало богатым и пышным нарЯдом, во что  поверить, конечно, дано тому
лишь,  кто  при этом присутствовал.  ЊариЯ протЯнула руки,  чтобы принЯть  у
нищего   глинЯную    чашку,   которую   причудливейшаЯ   игра   поособенному
преломившихсЯ солнечных  лучей заставила вдруг заблистать чистейшим золотом,
а в ту  минуту, когда чашка переходила из рук в руки, раздалсЯ трубный глас,
тоже невесть откуда взЯвшийсЯ у жалкого попрошайки: „а благословит тебЯ Ѓог,
жена, да пошлет  Ћн тебе  детей,  да избавит Ћн их от доли, что выпала тому,
кто стоит пред тобой, чьЯ жизнь исполнена  горестей, кому некуда  приклонить
голову.  ЊариЯ  попрежнему  держала  чашку  перед  собою,  словно  чашу  длЯ
подаЯниЯ, словно ждала от нищего милостыни, и тот, ничего более не объЯснЯЯ,
нагнулсЯ,  взЯл  пригоршню  земли  и,  протЯнув руку  над чашкой,  дал земле
медленно просыпатьсЯ сквозь пальцы, после чего произнес глухо и гулко: ѓлина
--  ко глине,  прах --  ко  праху,  землЯ -- к земле,  все, имеющее  начало,
обретет  и  конец,  все, что начинаетсЯ,  родитсЯ  из окончившегосЯ.  ЊариЯ,
смутившись, спросила: —то  означают  эти слова?  Ђ нищий ответил:  †ена,  во
чреве своем  носишь ты сына, только эта участь и уготована людЯм -- начинать
и кончать, кончать  и начинать. Љак же ты узнал, что Я беременна? —рево твое
еще  не растет,  но,  когда дитЯ зачато, поособому блестЯт  глаза матери. Ќо
тогда муж мой должен был бы  по глазам  моим понЯть, что Я  понесла от него.
Ѓыть может, взглЯды ваши  не встречаютсЯ. ‘кажи, кто же ты такой, что знаешь
это ни о чем не спрашиваЯ менЯ? џ ангел, только никому не говори об этом.
     ‚  эту  самую  минуту  блистающее  одеЯние  вновь  стало  отрепьЯми,  а
исполинскаЯ фигура съежилась  и усохла, словно ее опалило Языком  пламени, и
чудесное это превращение свершилось как раз вовремЯ, и сразу после того, как
ЊариЯ  и нищий  благоразумно  отстранились друг от друга, ибо в дверЯх дома,
привлеченный голосами, звучавшими более сдавленно и глухо, чем водитсЯ это в
обычной  беседе между бродЯгой, попросившим  подаЯниЯ,  и хозЯйкой, поЯвилсЯ
€осиф, встревоженный тем,  что беседа эта  затЯнулась.  —его еще ему от тебЯ
было надо?-- спросил он  жену,  а  та, не  найдЯсь,  что ответить, повторила
слова нищего:
     ѓлина  -- ко глине, прах -- ко праху, землЯ --  к земле,  все,  имеющее
начало, обретет и конец, все, что начинаетсЯ, родитсЯ из окончившегосЯ.  ќто
он тебе сказал? Ћн. € еще сказал, что дитЯ, нерожденное, но зачатое, придает
глазам женщины особый блеск. Ќука, поглЯди на менЯ. ѓлЯжу.
     ѓлаза  твои и вправду блестЯт необычно, сказал €осиф. Ђ ЊариЯ ответила:
“ тебЯ  будет сын. ‘умеречное  небо между тем  стало  синеть, обретаЯ первые
краски ночи, и  видно  стало, что со дна глинЯной чашки исходит черный свет,
окутываЯ  лицо Њарии, менЯЯ его черты, и  глаза ее теперь будто принадлежали
женщине намного старше ее годами.
     ‡начит, ты беременна?-- спросил наконец €осиф. Ѓеременна, ответила она.
—то  же  ты раньше не сказала?  Љак раз  сегоднЯ  собиралась, ждала, пока ты
отужинаешь.  Ђ  тут вот и пришел этот бродЯга?  „а. —то еще он тебе  сказал,
больно долго вы с ним разговаривали.  ‘казал, что ѓосподь пошлет мне столько
детей, сколько  ты захочешь. Ђ что там у тебЯ на дне  чашки, что это там так
блестит? ’ам землЯ. Џерегной черен, глина зелена, песок бел, и  только песок
блестит под солнцем, но ведь сейчас ночь. џ  -- женщина, мне такое понЯть не
под силу: он поднЯл пригоршню земли, бросил  ее в чашку и проговорил эти вот
слова. ‡емлЯ -- к земле? „а.
     €осиф откинул  щеколду,  выглЯнул  на  улицу, поглЯдел в  обе  стороны.
Ќикого не вижу, исчез, сказал он, но  ЊариЯ уже  спокойно удалЯлась  к дому,
ибо знала, что бродЯга, если он и вправду тот, за  кого выдает себЯ, захочет
-- покажетсЯ, а не захочет -- останетсЯ незрим.
     —ашку  она  поставила  на  приступку  очага,  достала  уголек  и зажгла
светильник, дуЯ до тех пор, пока над фитилем не заплЯсал огонек. ‚ошел €осиф
-- взглЯд  у  него был озабоченный и  недоуменный, и  растерЯнность свою  он
пыталсЯ  скрывать  за  неторопливостью  движений  и  величавой  осанкой,   и
выглЯдело это забавно и неуместно,  ибо столь юному человеку  было, по слову
поэта, еще далеко до  патриарха. €скоса,  чтобы  не  заметила жена, он  стал
поглЯдывать на чашку со светЯщейсЯ землей, причем старалсЯ сохранЯть на лице
насмешливонедоверчивое выражение, но стараниЯ его  пропали втуне -- ЊариЯ не
поднимала  глаз, и ее  вообще словно не было тут. €осиф,  помедлив  немного,
встрЯхнул землю в  чашке, подивившись  тому,  как она  сначала потемнела,  а
потом  вновь обрела  неЯркий  ровный  блеск  и  на поверхности ее  заиграли,
зазмеились стремительные искры. Ќе  понимаю,  сказал он,  тут  дело нечисто:
может, это какаЯто особеннаЯ землЯ, которую он принес с собою и  сделал вид,
что  просто подобрал  пригоршню, чудеса  какието --  никто не видывал  пока,
чтобы  землЯ  у  нас  в  Ќазарете так сверкала. ЊариЯ не отвечала; она доела
остававшуюсЯ в котелке чечевицу  с горохом и  луком, жуЯ смоченный оливковым
маслом  ломоть  хлеба.  ЋтламываЯ его  от  краюхи, она  произнесла, как учит
‡акон, но  тоном смиренным  и  подобающим женщине: ‘лава ’ебе, ѓосподи, –арю
Ќебесный,  что дал колосу этому вырасти из земли.  Џотом молча принЯлась  за
еду, меж тем как €осиф  впервые прислушалсЯ к  произнесенным  женою  словам,
которые и  сам повторЯл  всЯкий  раз, когда преломлЯл  хлеб,-- прислушалсЯ и
призадумалсЯ, словно толковал в синагоге стих из ’оры или заповедь  пророка,
и попыталсЯ представить  себе,  какой же  Ячмень может вырасти  из такой вот
светЯщейсЯ  земли,  какое  зерно  даст он,  и что  за  хлеб из  такого зерна
получитсЯ,  и что будет,  если такой  вот хлеб съесть. Ђ ты  уверена, что он
просто подобрал  эту  горсть с земли?-- снова обратилсЯ он к  Њарии, и ЊариЯ
ответила:  „а, уверена.  €  она  не  блестела?  Ќа  земле  не блестела.  Ћна
произнесла  это  так твердо,  что  должно  было бы  поколебатьсЯ то исконное
недоверие,  с  каким мужчина относитсЯ к поступкам и словам женщин вообще, а
своей законной супруги  в особенности,  однако €осиф, как и  всЯкий мужчина,
живший   в  те   времена   в   том  краю,  всем   сердцем   разделЯл  весьма
распространенное мнение, в соответствии  с которым тем  мудрее  мужчина, чем
лучше умеет он беречьсЯ от женских чар  и уловок. Џоменьше говорить с ними и
еще меньше их слушать -- таким правилом руководствуетсЯ всЯкий благоразумный
человек, помнЯщий наставление рабби €осафата бен €оканаана:
     ‚ смертный твой час взыщетсЯ с  тебЯ за всЯкий разговор, что вел ты без
крайней нужды с женой своей.  € тогда  €осиф,  спросив себЯ, можно  ли  этот
разговор с Њарией отнести к разрЯду нужных, и придЯ к выводу, что да, можно,
ибо  следует принЯть в  расчет необычность  происшествиЯ,  все  же  мысленно
поклЯлсЯ себе самому никогда не забывать свЯтых слов своего тезки -- €осафат
ведь  то  же, что  €осиф,--  дабы  в  смертный час не предаватьсЯ запоздалым
сожалениЯм, и  дай  Ѓог, чтобы  час  этот  настал еще  не  скоро. € наконец,
спросив себЯ, стоит ли поведать старейшинам из синагоги о таинственном нищем
и о пригоршне светЯщейсЯ земли, решил, что  стоит. ‘делать это  надлежит длЯ
очистки совести  и длЯ  того, чтобы защитить  мир и  покой своего  домашнего
очага.
     ЊариЯ окончила ужин. ‘оставила стопкой посуду, собираЯсь вымыть ее, но,
само собой  разумеетсЯ, отодвинула  в  сторону  чашку,  из  которой  кормила
нищего.  Ђ комната освещалась теперь двумЯ огнЯми -- горела коптилка, елееле
справлЯЯсь с тьмою вдруг наступившей ночи, и шло от пригоршни земли  в чашке
ровное рассеЯнное сиЯние, словно от  солнца,  никак не решавшегосЯ взойти на
небе.  ЊариЯ, сидЯ на полу,  ждала, не скажет  ли ей муж  еще чтонибудь,  но
€осифу,  видно, нечего было  ей сказать,  и был он занЯт тем, что  обдумывал
речь, с которой  намеревалсЯ обратитьсЯ завтра к  мудрецам и старейшинам. Ћн
досадовал отчасти, что не знал в точности, что же произошло между бродЯгой и
женой, какие еще слова были сказаны ими друг другу, но спрашивать не хотел и
вот почему: вопервых, сомнительно было, чтобы ЊариЯ добавила еще чтонибудь к
сказанному, а вовторых, тогда пришлось бы принЯть дважды повторенный рассказ
жены на веру, то есть признать его истинность. …сли же рассказ ее лжив, ему,
€осифу, все  равно  во лжи  ее  не уличить, а она, знаЯ,  что лгала  и лжет,
посмеетсЯ над ним втихомолку, прЯча лицо под покрывалом, как, судЯ по всему,
смеЯлась над  Ђдамом …ва, которой еще трудней было таить свой смех, ибо в ту
пору  не  носили покрывал и  нечем,  стало быть,  было закрыть  лицо.  Њысль
€осифа,   дойдЯ  до  этой  точки,  далее