ети сидели
на плечах родителей, размахиваЯ флажками, и никогда в жизни, ни до, ни после,
не был „олгомостьев так глупо, так безоговорочно счастлив&nbsp;-- оттого, что
все они вместе, и он вместе со всеми, и что им так хорошо и радостно: и тем,
кто внизу, и тем, кто на трибуне. Ђ когда оркестр, переиграв десЯток маршей,
снова завел «Џрощание славЯнки», „олгомостьев заплакал: так жаль ему стало, что
нельзЯ, чтоб длилсЯ миг этот всегда.<p>
„олгомостьев заснул-таки, неизвестно уж под какую тысЯчу стуков-стыков, и
снились ему духовые марши, и, когда в окно ударили первые звуки «ѓимна великому
городу» композитора ѓлиера, ненастоЯщего, балетного гимна, которым (в
звукозаписи) встречал великий некогда город поезд, прибывающий из столицы,
„олгомостьев не вдруг понЯл, где находитсЯ, не вдруг вспомнил, чт вчера
произошло, и даже как-то не очень поверил, что действительно
<i>произошло</i>.<p>
Ќавстречу косому утреннему солнце шагал он по длинному перрону Њосковского
вокзала, бессознательно попадаЯ в такт музыке, шагал среди хлынувшей из
«‘трелы» деловитой толпы с <i>дипломатами</i> в руках.<p>
ЏройдЯ гигантским залом, за которым с высокого, на сей раз черного столба зорко
присматривал такой точно, как в Њоскве, бюст основателЯ государства,
„олгомостьев вышел на площадь ‚осстаниЯ, а с нее&nbsp;-- на Ќевский и,
совершенно справедливо полагаЯ, что никому он тут и на фиг не нужен, открыто
бросил трусики в уличную урну.<p>
‚черашнее утро встречал „олгомостьев на Ѓелорусском вокзале, нынешнее&nbsp;--
на Њосковском. „ень, как говоритсЯ, да ночь&nbsp;-- сутки прочь. ’акие вот он
прожил сутки.<p>
€нтересно, думал „олгомостьев, глЯдЯ вдоль Ќевского, как повернулась бы мироваЯ
историЯ, вот именно не одна русскаЯ, а всЯ мироваЯ с ее сталинми, гитлерми и де
голлми, если б те, бородатые, не убили сто лет назад царЯ? ‚ сущности, и
представить нельзЯ, как бы она повернулась: слишком многое могло изменитьсЯ,
пойти по совсем другим рельсам. ’о есть, с сегоднЯшней колокольни кажетсЯ, что
и не могли они царЯ не убить. Ќе могли не убить.<p>
‚о всЯком случае, вообразить такое невозможно.
<h2>
<a name="RTFToC6">5.
ЉЂЏ€’ЂЌ “ђЊЂ‘ Љ“ЉЉ ЏђЋ’€‚ „Ћ‹ѓЋЊЋ‘’њ…‚Ђ
</a></h2>
Ђ не рассказать ли тебе, €ван ‚асильевич, как режиссер „олгомостьев лучшие мои
надежды обманул? €спохабил, можно выразитьсЯ, хрустальную мечту? „а ты слушай,
€ван ‚асильевич, слушай, не коси на него глазом. Њы его, сам знаешь, в гости не
звали, но коль уж пришел&nbsp;-- пусть тоже послушает. ќто Я, думаю, ему только
на пользу пойдет. ‚аше здоровье, режиссер „олгомостьев. ‚ы-то что не пьете? ‚ы
пейте, пейте! €сториЯ моЯ под портвешок лучше проскочит. ’ак<br>вт, €ван
‚асильевич, когда он пригласил менЯ работать на изысканную свою картину,
посетила менЯ одна замечательнаЯ идеЯ, гениальнаЯ, можно выразитьсЯ. Ћн ведь,
€ван ‚асильевич, помнишь, какую во времЯ оно 'голь под руководством ѓероЯ
‘оциалистического ’руда „улова исполнил? џ и подумал: уговорю-ка Я его
загримироватьсЯ, да и напишу с него портрет ‚ождЯ Њирового Џролетариата. ’ы ж,
€ван ‚асильевич, знаешь, Я не „олгомостьев, не либерал, Я в первую очередь
живописец, и с кого писать портрет, с диссидента с какого-нибудь, с ‘ахарова,
или с секретарЯ обкома партии&nbsp;-- это мне все равно, тем более, что ‘ахаров
довольно долго сам был чем-то вроде секретарЯ обкома и даже несколько повыше.
‹ицо человека есть лицо человека. „ух, взглЯд и прочаЯ мистика автоматически
получаютсЯ из сочетаний тени, света и цветовых пЯтнышек, надо только быть
достаточно точным. Ѓыть точным&nbsp;-- в этом искусство и заключено, настоЯщий
художник просто исследует лицо оригинала, квадратный миллиметр за квадратным
миллиметром, и в этом смысле все лица ему одинаково интересныѕ €ван ‚асильевич,
раскупорь, сделай любезность, долгомостьевскую бутылочку, давай-ка вмажем еще
по одной! ‚аше здоровье! „а вы тоже присоединЯйтесь, чего стеснЯетесь?
Џролетарии, можно выразитьсЯ, всех стран, <i>при</i>соединЯйтесь! ’ак вот,
думаю: на секретарЯх обкомов особенный политический капитал столичному
художнику не заработать, во всЯком случае, слишком долго зарабатывать придетсЯ,
а ‚ождь Њирового Џролетариата до сих пор отлично под социальный заказ подходит
и один трех десЯтков секретарей стоит. Ќе живописать ли, думаю, мне такого
вождЯ, какого они уже полвека не видывали?&nbsp;-- ибо не из головы и не по
фотографиЯм, а с натуры буду живописать! Ќе воображать, но исследовать. Ђ мне
ведь давно и в ‘оюз кинематографистов пора, и в ‘оюз художников.<p>
‚ том, что натурщик мой согласитсЯ, Я не сомневалсЯ, ибо тщеславен наш, €ван
‚асильевич, с тобой режиссер, ой как тщеславен! (‚ последнее времЯ ‚итюша
категорически обходил имЯ-отчество „олгомостьева, и уж коль тот не позволЯл
себЯ звать по имени&nbsp;-- звал по фамилии или должности). џ когда ему идею
свою смехом так, будто шуткою, длЯ разведки закинул, он весь как красна девица
зарумЯнилсЯ, зажеманничал, отнекиватьсЯ стал, и по тому, как он отнекивалсЯ,
понЯл Я, что соскучилсЯ „олгомостьев по своей 'голи, что смерть ему
попозировать охота. Ќо вот в чем штука, €ван ‚асильевич, вот в чем ошибка моЯ
заключалась: Я им с „уловым так слепо доверилсЯ, что поначалу к „олгомостьеву
даже и присмотретьсЯ поленилсЯ как следует: ‹енин и ‹енин. •олст, знаешь,
загрунтовал, композиционные эскизы сделалѕ Ђ когда стал присматриватьсЯ,
увидел, что не выгорит у нас с ним ничего, что из <i>этих</i> сочетаний тени,
света и цветовых пЯтнышек получитсЯ не портрет ‚ождЯ Њирового Џролетариата, а
портрет либерала „олгомостьева, загримированного под ‚ождЯ, и хоть с
художественной, можно выразитьсЯ, точки зрениЯ и либерал „олгомостьев
интересен, и он носит на голове <i>лицо человека</i>, но на такое лицо
социального заказа в данный момент времени нету, и даже за кощунство могут
счесть. Џравда, было, было какое-то мгновение&nbsp;-- помнишь, он как раз
светлоокую хранительницу из ђокка-аль-маре охмурЯл,&nbsp;-- когда показалось
мне, что не все еще потерЯно, что вроде промелькнуло в глазах либерала
„олгомостьева что-то от настоЯщей силы, от умениЯ властвовать,&nbsp;-- ан нет,
увы, показалось. „а ты посмотри на него сам: сплошной ведь обман, фикциЯ,
надувательство. € как им с „уловым в свое времЯ начальство вокруг пальца
обвести удалось?&nbsp;-- ума не приложуѕ Ќу и ответь мне, €ван ‚асильевич,
только честно ответь, как на духу: могу Я после всего этого режиссера
„олгомостьева любить и глубоко уважать? ’о есть любить, может, и могу, сердцу,
можно выразитьсЯ, не прикажешь, любовь, можно выразитьсЯ, зла,&nbsp;-- а вот
глубоко уважать? Ђ ведь он менЯ за собою вести должен!..<p>
’ак приблизительно и хамил ‚итюша-мефистофель по вечерам в маленьком грЯзном
номере третьеразрЯдной таллинской гостиницы «ђанна», а „олгомостьев, вместо
того чтоб обдумывать в люксе завтрашнюю съемку; чтоб репетировать с актерами,
как бывало и на дипломе, и на «Џоцелуе»,&nbsp;-- по странной какой-то, самому
не понЯтной тЯге-обЯзанности тащилсЯ к ‘езанову, прихватив в буфете ноль-восемь
красного, и сидел, и безропотно выслушивал пакости, и если одну едкую витюшину
реплику из десЯти решалсЯ парировать, это уже была заметнаЯ победа над собой.
„олгомостьев понимал, что неправильно себЯ ведет, нехорошо, не по-режиссерски,
что совсем уж тоненькаЯ, шаткаЯ перегородочка охранЯет его от последней
презрительной фамильЯрности нижестоЯщих соратников, от элементарного <i>пшел
вон</i>, что времЯ уходит впустую, что картина и вовсе выскользнула из рук и он
давно ее не снимает, а только <i>мотор</i> да <i>начали</i> командует, как
„улов на «Џоцелуе» (а „олгомостьева своего рЯдом нету), но ничего с собою
поделать не мог: теперь уж выЯснилось окончательно, что тащит, тащит его
автобус по мостовой Њалой ‘адовой. ‚ роковом этом, от воли не зависЯщем
движении „олгомостьев даже чуть было не проговорилсЯ (успел-таки вовремЯ
прикусить Язычок), что они с Ља'гтавым убили ђээт, и чуть не проговорилсЯ-то
очень комично: не в приступе достоевского раскаЯниЯ, а задетый витюшиными
подкалываниЯми, что вот-де, верно, бросила его хранительница, глазки-то
голубые, холодные; что раньше едва вечер&nbsp;-- к ней, а потом к нему, к
‚итюше, с рассказами, с подробностЯми, а теперь, мол, носу из гостиницы не
кажетѕ Џрежде „олгомостьев никогда не замечал, что тридцать пЯть, тридцать
восемь, сорок лет&nbsp;-- давно не молодость, а теперь, под напором непонЯтных
витюшиных двадцати семи, как-то вдруг сник и постарел, и сил доставало только
от последнего падениЯ удержатьсЯ: не сесть с ‚итюшею и €ваном ‚асильевичем за
преферанс. Ќо, удерживаЯсь, и им мешал играть занудным своим присутствием, чем
копил на себЯ раздражение.<p>
Ќесколько раз он все-таки попыталсЯ вырватьсЯ из необъЯснимого добровольного
плена, но, разумеетсЯ, не в собственный люкс, который вымытостью и
функциональностью напоминал купе «ќстонии», а наружу, вон из гостиницы, на
улицы этого полуиноземного (сегоднЯ, впрочем, едва ли уже и третьиноземного)
города, <i>ђок(</i>ка)-аль-’аллина, с которым так навЯзчиво сводила судьба. €
хотЯ едва не каждый переулок, каждый дом должны были напоминать о ђээт, если не
об <i>этой</i> ђээт, так уж навернЯка о той, давней, первой,&nbsp;-- ни боли,
ни даже эдакой романтической легкой грусти: знаете, будто девЯностолетний
старец навещает город своей юности,&nbsp;-- „олгомостьев не чувствовал. Ѓыла
скучнаЯ, прозаическаЯ серость не Ѓог весть каких красивых зданий, дворов и
людей, так, словно по черно-белому, да еще и плохо настроенному телевизору
смотришь картину, в которой главные творческие усилиЯ режиссера, оператора и
художника сосредоточены как раз на колористическом решении, на мЯгких,
изысканных гаммах цветовых тонов и полутонов. ‚округ нерЯшливых помоек стаЯми
вились жирные, раскормленные чайки&nbsp;-- пожирательницы отбросов&nbsp;-- и
кричали так, как кричат поросЯта в мешке.<p>
„а и существовал ли когда на самом деле тот цветной, романтический город, следы
которого пыталсЯ „олгомостьев сейчас отыскать? Њожет, вовсе не перваЯ любовь и
не нашумевшаЯ повесть кумира сделали эстонскую столицу в свое времЯ столь длЯ
„олгомостьева притЯгательной? Њожет, не столько в ’аллин он приезжал, сколько
<i>уезжал из “.</i>? ‚о всЯком случае, в первое посещение? ‚ремЯ ведь было
нехорошее, смутное. Ћтец „олгомостьева, фигура в городе, елки-моталки,
известнаЯ и вызывавшаЯ долгие годы долгомостьевского детства и отрочества
всеобщее уважение, вынужден был выйти в отставку, уволитьсЯ из Ћрганов, которые
именно тогда чуть ли и вовсе не отменили,&nbsp;-- и всеобщее уважение
обернулось в мгновение ока всеобщим презрением, гадливостью даже, и на челе
юного „олгомостьева огненным знаком загорелась каинова печать. Ђ по ’аллину
ходил „олгомостьев инкогнито, и чело было&nbsp;-- до времени, до второго
приезда, до <i>мрази</i>&nbsp;-- лилейно-чистым, как у младенца. ’еперь же, да
уж и давно, все перемешалось, и ни уважениЯ ни у кого ни к кому не осталось, ни
презрениЯ, ни тем более гадливости, и города превратились в <i>населенные
пункты</i> с тем ли, иным количеством населениЯ. ђазве как-то еще выделЯетсЯ из
прочих пунктов Њосква.<p>
Љогда „олгомостьев в тот, в первый раз вернулсЯ из ќстонии домой, спасла его от
остракизма Ђлевтина. Ћна ввела „олгомостьева в круг ребЯт, из которых возник
потом их театрик, их “‘’ќЊ, и со временем не то что б забылось, <i>чей</i>
„олгомостьев сын, а стало не важным, тем более, что „олгомостьев открыто
проЯвлЯл такое подлинное, такое значительное либеральное рвение, что
заподозрить юного этого Ћвода в духовной свЯзи с родителем стало просто
невозможно. „а ведь и правильно, еще ж в тридцатые годы выброшен лозунг: сын за
отца не ответчик.<p>
€ к тому, что не женилсЯ „олгомостьев на Ђлевтине, не сдержал, в конечном
итоге, слова, отец был совершенно не причастен. Ќу, действительно, мог ли
„олгомостьев, столь искренне презираЯ родителЯ, принимать в расчет его дурацкие
соображениЯ, что Ђлевтина, дескать, дочь, елки-моталки,
репрессированно-реабилитированного, то есть <i>порченого</i> человека и сама,
стало быть, елки-моталки, <i>порченаЯ</i>? Ќет-нет, упаси Ѓог!&nbsp;-- в том,
что брак не состоЯлсЯ, повинно было только несчастное стечение обстоЯтельств,
больше ничего. Џравда, в первый же год после отъезда из “., задолго еще до
<i>роли</i>, начал чувствовать „олгомостьев, что жизнь в столице (ну, пусть не
в самой столице, в •имках, да это ведь все одно!)&nbsp;-- что жизнь в столице и
жизнь в провинции&nbsp;-- вещи совершенно разные, и что будет у него рано или
поздно жена-москвичка (не ‹еду, разумеетсЯ, представлЯЯ в мечтах), но мало ли
что мы когда можем <i>почувствовать</i>?! ѓлавное-то все же не чувства наши, а
поступки. Ђ <i>поступки</i> у „олгомостьева были в полном порЯдке, ни один суд
не придралсЯ б.<p>
’ак что совершенно непонЯтно, почему не пошел „олгомостьев Ђлевтину хоронить,
чего испугалсЯ, с чего вдруг почудилось ему, что чуть ли не сам и виновен в ее
смерти,&nbsp;-- никаких фактических оснований длЯ таких мыслей не было у
„олгомостьева и быть не могло. Ђ что иногда признавалсЯ он со скорбью в голосе,
но и со скрытой гордостью знакомым и даже ‹еде, что была-де у него в “.
женщина, котораЯ от любви к нему, к „олгомостьеву, покончила собою,
утопилась,&nbsp;-- это уж он так, <i>кокетничал</i>.<p>
’еперь, бродЯ по ’аллину, все чаще вспоминал „олгомостьев именно Ђлевтину и
очень жалел, что не хоронил ее: не шел за гробом, не ехал в бежевом, с черной
по боку полосою автобусе, не стоЯл возле могилы под звуки сильно пьЯного,
фальшивЯщего духового оркестра. „олгомостьеву казалось: сфотографируй он тогда
в памЯти мертвое алевтинино лицо, распухшее и посиневшее, сегоднЯ помогла б эта
фотографиЯ понЯть что-то чрезвычайно важное. Џрежде „олгомостьев избегал вида
смерти&nbsp;-- и почти всегда успешно, разве что в ‹енинграде, с этим маленьким
рыжим психом, не повезло,&nbsp;-- но смерть все-таки подкараулила, застала
врасплох в темном купе «ќстонии», Явилась, можно сказать, курносый нос к носу,
и вот: ‚ечности вдруг захотелось „олгомостьеву, вечного существованиЯ, то есть
вещей даже длЯ него, либерала, очевидно несерьезных и реакционных, которые с
детства слишком прочно свЯзывались в мозгу с <i>идеализмом</i> и
<i>религией</i> (всегда представлЯемой в виде злобных, грЯзных, нездоровых
церковных старух).<p>
ЌевнЯтные эти шастаньЯ привели „олгомостьева однажды и в Ќымме, в район, где
жилаѕ где раньше жила ђээт, на улицу T<tt>д</tt>he, улицу ‡везды. “ ее начала
стоЯла русскаЯ деревЯннаЯ церковь, но туда „олгомостьев как не заходил никогда,
так, не сумев побороть предубеждение, не зашел и теперь. ѓлЯдЯ на
одно-двухэтажные коттеджи Ќымме, „олгомостьев вспомнил: ђээт рассказывала, что
строили их преимущественно в начале пЯтидесЯтых, строил не город, а будущие
владельцы, и сейчас, по прошествии тридцати лет, то к одному, то к другому из
коттеджей подкатывает с визгом «скораЯ»: инфаркт, инфаркт, инфаркт,&nbsp;--
хозЯева расплачиваютсЯ за собственность, за страсть к комфорту.
…стественно&nbsp;-- домики эти поставили своими руками, в свободное от
заработков времЯ. Ќадорвались. ’огда казалось: ничего, молодые, сдюжим,&nbsp;--
и вот: кому пЯтьдесЯт, кому пЯтьдесЯт пЯтьѕ ‚сего два месЯца назад, когда ђээт
говорила об этом „олгомостьеву, пЯтьдесЯт или пЯтьдесЯт пЯть казались ему
несбыточно далеким возрастом, а сегоднЯѕ<p>
‚ыы йыыщьиитьее чтоо-ньиибуудь? ‚аам поомоочь? услышал „олгомостьев рЯдом и
обернулсЯ. Ait<tt>д</tt>h, ответил. T<tt>д</tt>nan. ‘па-си-бо. џ просто так,
гулЯю, спасибо. Љъаапиитъаан “рмас Љукк, козырнул предлагавший непрошеную
помощь милиционер. „олгомостьев и сам видел, что это капитан Љукк, зачем только
акцент такой наигрывать?! Џослушайте, капитан, давайте-ка начистоту! взвилсЯ
„олгомостьев. —то мы с вами, какѕ Я не знаю кто?! џ ведь прекрасно понимаю,
почему выслеживать менЯ послали именно вас, почему вы даже не удосужились снЯть
форму! “ вас нету улик, и вы хотите довести менЯ, чтобы Я сам призналсЯ, сам
прыгнул вам в руки? ’ак вот: не дождетесь! € „олгомостьев подкрепил последнюю
сентенцию довольно неприличным жестом. „елайте ваше дело, а менЯ сотрудничать
не заставлЯйте! € старух нечего подсовывать&nbsp;-- на жалость бить!
(„олгомостьеву четверть часа назад встретилась пожилаЯ женщина в черном и
показалось&nbsp;-- хоть никогда в жизни не видел ни ее, ни ее
фотографий,&nbsp;-- что это мать ђээт.) ’ак вести себЯ нечестно, неспортивно!
Љапитан холодно наблюдал за долгомостьевской истерикой, а когда та стихла,
вежливо, раздельно произнес: йаа ваас ньее выысльеежьииваайуу и вьиижуу
впьеервыыее. €и ньее даавъаал ньиикъаакъиих поовоодоов длйаа
ооскъоорбльееньиий. ‰ээсльии выы ньеездоороовыы&nbsp;-- йыыдьиитьее доомоой
иилии в боольньиицуу, и удалилсЯ.<p>
Ђ вдруг и в самом деле? поразилсЯ „олгомостьев, не выслеживал его капитан и
видит впервые? Ќу да, а что? Ћчень даже натурально! ќто <i>не он </i>был тогда
в ‹енинграде; и в Њоскве, на Љрасной площади&nbsp;-- тоже не он и не тот,
ленинградский! Ќо как только раньше не пришла „олгомостьеву в голову эта
ЯснейшаЯ, логичнейшаЯ мысль?! ’ут и к бабке ходить не надо: просто капитанов
Љукков трое! ’рое как три капли воды друг на друга похожих близнецов- ,
каздалевский, -тройнЯшек! Ћдин в ‹енинграде, другой в Њоскве, третий вот здесь,
в ’аллине! —его ж тут невероЯтного?! ‘кажем, отец их был старым убежденным
полицейским буржуазной ќстонии, а, когда вернулись русские, перед тем, как
застрелитьсЯ, завещал сыновьЯм столь же честно служить новому государству,
сколь честно сам служил старому, ибо, в конечном счете, строй приходит и строй
уходит, а ѓосударство, как воплощение идеи благоустроенности, взаимной
безопасности и порЯдка, пребудет вечно! ‚от ведь как все, каздалевский,
понЯтно, как все элементарно! € вполне естественно, что московский капитан Љукк
не мог помнить встречи, котораЯ случилась у „олгомостьева с ленинградским
капитаном Љукком, а тот, в свою очередь, не мог знать о встрече „олгомостьева с
московским капитаном Љукком, а уж если заводить речь про капитана Љукка
таллинского, так тот и подавно об отношениЯх „олгомостьева с капитанами Љукками
московским и ленинградским не подозревает: врЯд ли ведь, чтоб „олгомостьев стал
объектом родственной переписки семьи Љукков, и акцент у таллинского получаетсЯ
тогда вовсе не наигранный, а самый что ни на есть врожденный.<p>
‚прочем (облегчение оказалось фиктивным), это еще не значит, что таллинский
капитан Љукк действительно встретилсЯ с „олгомостьевым впервые. Љто как не он
был тем самым милиционером, который поздно вечером поджидал в тени, у подъезда,
когда „олгомостьев с ђээт возвращались из кино? „олгомостьев стоЯл в сторонке,
а милиционер минут десЯть толковал о чем-то по-эстонски с ђээт. Ћна объЯснила
потом, что это так, не важно, что это участковый уточнЯл какие-то детали
относительно какого-то соседа. ‘ейчас „олгомостьева как молнией озарило, он
понЯл, о чем Љукк разговаривал с ђээт: милиционер, сам в ђээт влюбленный (вот,
каздалевский, в чем штука!), ревниво требовал у нее объЯснений по поводу
„олгомостьева. Ђ онаѕ Ћна, вероЯтно, лгала, что у нее с „олгомостьевым
<i>интернациональнаЯ дружба</i>, несерьезно и ненадолго (что <i>ненадолго</i>,
получаетсЯ, не лгала), и умолЯла капитана, чтоб тот „олгомостьева не бил и не
увечил, взамен обещаЯ выйти со временем за него, за капитана, замуж. ђээт Љукк.
Ќе исключено, что в ответ честный милиционер возмущенно оскорбилсЯ, сказал, что
безопасность ѓосударства и —есть Њундира (который он никогда&nbsp;-- в
фигуральном, конечно, смысле&nbsp;-- не снимал и не снимет) никак не позволЯют
ему употребить в личных целЯх служебное положение и тем более бить и увечить,
но за обещание выйти замуж уцепилсЯ обеими руками.<p>
Њ-да, <i>фактор Љукка</i> Явно недоучитывалсЯ „олгомостьевым и там, в Њоскве,
при сочинении внутреннего монолога ђээт, и в поезде, при разговоре с нею, но
сейчас&nbsp;-- лучше поздно, чем никогда!&nbsp;-- пересмотрев заново уже не в
немом варианте, а в сопровождении синхронной фонограммы старую ночную сцену,
„олгомостьев многое в поведении покойной любовницы увидел в другом ракурсе и
по-другому оценил. ‚о-от, каздалевский, почему она так рвалась в ’аллин, во-от
почему на Љрасную площадь не пришла, а потом, в поезде, и оттолкнула
„олгомостьева. ђээт, оказываетсЯ, „олгомостьева очень любила, больше чем себЯ,
больше, можно сказать, жизни и, естественно, боЯлась, что милиционер побьет его
и изувечит, не сдержит слово. €, чтобы спасти, каздалевский, возлюбленного
(такие случаи неоднократно отражены в мировой литературе), готова была выйти за
постылого! € никакой ‚елло тут не при чем!<p>
Ќу что жѕ ‘ ђээт все понЯтно. ’еперь пришла пора разобратьсЯ и с самим
милиционером.<p>
€так, таллинский капитан Љукк по имени “рмас, как он сам представилсЯ. ‚довец.
Ћтец десЯтилетней дочери. ‘лужит в Ќымме участковым. ‘обираетсЯ женитьсЯ на
ђээт. Ћн знает о ней многое, почти все, может быть, даже больше, чем
„олгомостьев: и анкетные данные, и про работу, и про квартиру, и про первого
мужа, и про бесплодие, и, конечно, про ‚елло. (Џро какого такого ‚елло?
удивилсЯ „олгомостьев собственной мысли. Њы ж, каздалевский, выЯснили, что
‚елло не существует!) Љукк по всей форме делает ђээт предложение, попросив
подумать как следует и не отказывать сразу, а приурочить ответ ко времени,
когда в кармане куккова кителЯ окажетсЯ давно обещанный ордер на трехкомнатную
в ›йсмЯэ. ‚елло капитан серьезным соперником не признаёт, понимаЯ, что женитьсЯ
на ђээт соберетсЯ тот врЯд ли, хотел бы&nbsp;-- давно б уж женилсЯ,&nbsp;--
надо только дать ей достаточно времени это осознать. ’ем не менее, когда до
Љукка случайно доходЯт кое-какие сведениЯ о противоправной деЯтельности ‚елло
(иностранцы, джинсы, валюта, да и в конторе у себЯ, где служит юристом,
приворовывает мало-помалу), капитан испытывает тЯжелое перенапрЯжение души,
вызванное классическим, каздалевский, конфликтом между долгом и чувством.
„ействительно: долг повелевает сообщить компрометирующие ‚елло сведениЯ в
прокуратуру, чувство же совести пытаетсЯ поступок сей запретить, ибо
усматривает в нем бесчестную попытку устранить соперника. Ћднако, долг,
оцененный как ‚ысшаЯ ‘овесть, в конце концов одерживает верх, но обстоЯтельства
избавлЯют капитана от дальнейших переживаний и угрызений: в прокуратуре,
оказываетсЯ, и так все о ‚елло знают, а товарищ в штатском из сопредельного
ведомства, поблагодарив капитана за бдительность, настоЯтельно просит никаких
самодеЯтельных расследований не предпринимать и строжайше, на уровне
государственной тайны, хранить свои сведениЯ, чтобы раньше времени преступника
не спугнуть. Ќо, едва улаживаетсЯ неприЯтный этот внутренний конфликт, рЯдом с
ђээт поЯвлЯетсЯ новый мужчина (московский кинорежиссер „олгомостьев, выЯснЯет
капитан).<p>
ђээт едет в отпуск, а спустЯ три недели, в один и тот же день, получает капитан
долгожданный ордер и узнаёт об аресте ‚елло. Њомент (учитываЯ данное ночью, у
подъезда, рээтово обещание) исключительно благоприЯтный, следует срочно брать
быка за рога, не дожидаЯсь, пока этот русский насытитсЯ по горло <i>эстонской
экзотикой</i>. ’о есть, может, спокойнее было бы и вернее как раз дождатьсЯ,
чтоб насытилсЯ, но обидно же, честное слово&nbsp;-- капитан Љукк, хоть и
милиционер, тоже ведь человек!<p>
Ћднако минует расчетный срок возвращениЯ ђээт, уже и отпуск у нее оканчиваетсЯ,
а она все не поЯвлЯетсЯ и не поЯвлЯетсЯ в ’аллине, и ревниваЯ тоска селитсЯ в
душе капитана: не осталась ли ђээт в Њоскве со своим кинорежиссером? Ќо вот и
режиссер мелькает где-то в таллинском автобусе, а ђээт как не было, так и
нету.<p>
€ тогда капитан “рмас Љукк прЯмо подходит к режиссеру на улице с пустым
каким-то вопросом, собираЯсь завЯзать разговор и что-нибудь, какую-нибудь
информацию о ђээт выудить. ђезультаты превосходЯт все ожиданиЯ: реакциЯ
режиссера оказываетсЯ столь бурной и парадоксальной (глупой, идиотской!
оценивает „олгомостьев), что капитан тут же едет в министерство и просит у
приЯтелЯ позволениЯ просмотреть сводки несчастных случаев и нераскрытых убийств
за последние две неделиѕ<p>
„ойдЯ в воображении до неизбежного этого финала (полуфинала), помертвел
„олгомостьев и понЯл, что срочно следует из ’аллина линЯть. € если до встречи в
Ќымме, промучившись ночь полупьЯными кошмарами, не находил он в себе сил встать
поутру и ехать невесть куда проводить съемку и часто, придравшись к пустЯку,
отменЯл смену или просто отдавал площадку бездарному своему второму, а то и
€вану ‚асильевичу, а директор слал в Њоскву телегу за телегой и устраивал
„олгомостьеву ежевечерние скандалы,&nbsp;-- сейчас, подгонЯемый ужасом
разоблачениЯ, ощутил „олгомостьев что-то вроде творческого подъема и стал
отстреливать за смену по полтораста-двести полезных метров, так что буквально
через несколько дней оказалась таллинскаЯ натура снЯта у них почти всЯ.<p>
ЋставалсЯ единственный кадр, но длЯ него никак не могло сойтись все
необходимое: и столбы с фонарЯми дневного света демонтировать, и разрешение от
ѓЂ€ получить, и каскадер чтоб свободный, и чистое небо&nbsp;-- длЯ
контражурного солнышка. Ћт любого другого кадра с легким сердцем отказалсЯ бы
„олгомостьев в теперешнем состоЯнии, но не от этого, во всей картине самого
сложного, дорогостоЯщего, важного,&nbsp;-- кадра длЯ финала. Ќе зрЯ же в Њоскве
специально изготовили трамвай: узкоколейный, полуоткрытый, какие ходили в
начале века, да и сам „олгомостьев еще в подготовительном прожужжал уши и
директору, и ‘езанову, и €вану ‚асильевичу, и главному своему актеру про этот
длинный, на сто метров, кусок: непременное солнце контражуром, непременный
желтый цвет вагона, а общее настроение&nbsp;-- <i>ретро</i> (съемка под
монолинзовый объектив, софт-фокус). ђаненый герой, убегаЯ от полиции,
вскакивает на подножку, перепуганный вагоновожатый выпрыгивает на ходу, и
пустой вагон, набираЯ скорость, уносит навстречу жандармам, а
метафорически&nbsp;-- в бессмертие&nbsp;-- умирающего за эстонский пролетариат
русского большевика! Ќет, отступатьсЯ теперь было просто невозможно.<p>
Ќа восьмой день, кажетсЯ, все сошлось. ‘олнце&nbsp;-- крупное, красное&nbsp;--
подползло к закату и задержалось на мгновение в распадке Ќарва-мантэ, рЯдом со
знаменитым шпилем Ћлевисте, сжевало на нет четырехгранное его заострение.
Њожно, сказал €ван ‚асильевич, не отрываЯсь от камеры, и „олгомостьев
скомандовал. Џобежал из-за поворота желтый трамвайчик, зацепилсЯ за поручень
каскадер, изображающий раненого героЯ, вовремЯ влетели в кадр конные жандармы,
душители революции, вовремЯ же и отстали от трамвайчика, и тот, набираЯ
скорость, но на взглЯд почти не удалЯЯсь (это на долгомостьевский взглЯд,
потому что знал „олгомостьев: €ван ‚асильевич снимает, как уговорились,
трансфокатором, набираЯ фокус), засверкал медными частЯми и стеклами и стал
растворЯтьсЯ в солнечном диске. „есЯток секунд оставалось потрещать грейферу, и
дубль эпизода был бы снЯт. Ћтличный дубль. …го можно было бы рискнуть и не
повторЯть, однако, и на повтор хватило бы еще <i>режима</i>&nbsp;-- минут
пЯть-семь. Ќо, конечно, не могло не случитьсЯ <i>вдруг</i>: из бокового
проулка, наперерез оптической оси объектива, перекрыв в кадре и городской
пейзаж, и довольно уже далеко отъехавший трамвайчик, высыпала толпочка
молодежи&nbsp;-- студенты, старшие школьники; девушки в национальных костюмах:
кокошники или как там по-эстонски, белые вышитые кофточки и фартуки. “
переднего паренька&nbsp;-- студенческаЯ фуражка на голове и в руках
сине-черно-белое знамЯ кустарного вида. ‘топ! рефлекторно, не осознав пока
ничего, кроме того, что кадр загублен, завопил „олгомостьев. ‘топ! Ќо €ван
‚асильевич&nbsp;-- впервые за всю совместную их работу&nbsp;-- не послушалсЯ:
камера продолжала стрекотать. ‚догонку толпочке выскочила милициЯ и штатские,
поЯвилась «‚олга»-универсал, еще «‚олга», милицейский желто-синий «“Ђ‡ик», и
буквально в мгновение ока&nbsp;-- у €вана ‚асильевича еще пленка в кассете не
вышла&nbsp;-- кадр был очищен вполне. Љ директору подбежал майор-эстонец,
обслуживающий съемку от таллинского ѓЂ€, извинилсЯ за заминку, сказал, что
можно продолжать. Ќо пока возвращали задним ходом трамвайчик, пока ассистент
€вана ‚асильевича перезарЯжалсЯ, случайнаЯ тучка прикрыла и так на пределе уже
держащеесЯ солнышко, и „олгомостьев вынужден был смену закончить. ‚ечером, в
гостинице, он все приставал к €вану ‚асильевичу: хватит ли, мол, длЯ монтажа
первоначального, до помехи, куска, а €ван ‚асильевич, естественно, ничего
толком ответить не мог, потому что не ему предстоЯло картину монтировать. Ќу
вот такой он примерно был, рисовал €ван ‚асильевич квадратик в квадратике:
больший означал рамку кадра, меньший&nbsp;-- очертаниЯ трамваЯ. „овольно!
сказал тогда „олгомостьев директору. „аже странно, что вы, с вашей заботою о
плане, позволили мне целую неделю проторчать на этом дурацком объекте. ‚ конце
концов, судьба, случай играют в искусстве, как и в жизни, отнюдь не последнюю
роль. ЏолучитсЯ&nbsp;-- хорошо, не получитсЯ&nbsp;-- еще лучше. ‘колько можно
гнить в паршивом ’аллине?! „авайте закрывать экспедицию. Ђ Я&nbsp;-- вы уж
постарайтесь!&nbsp;-- хотел бы выехать в Њоскву как можно скорее. ’ут даже
директор воспротивилсЯ: как? такой кадр! такой риск! ведь вернутьсЯ сюда нам
никто не позволит! но „олгомостьев мгновенно впал в раж, стал выЯснЯть,
<i>кто</i>, собственно, отвечает за картину, и директору ничего не осталось,
как развести руками и назавтра же с утра доставить „олгомостьеву в люкс билет в
‘‚ на «ќстонию».<p>
‚ одном из окон приземистого, ниже других, спального вагона замечает
„олгомостьев, шагающий по перрону, мелькание звездочек и знакомое лицо над
ними. „олгомостьев шарахаетсЯ в сторону, прЯчетсЯ среди людей, достает картонку
билета и, справившись с нею, считает окна. …сли нумерациЯ купе идет от головы к
хвосту, получаетсЯ, что с белобрысым капитаном придетсЯ ехать не только в одном
вагоне&nbsp;-- в одном двухместном купе. ‚итенька! окликает „олгомостьев
проходЯщего неподалеку художника, как ты относишьсЯ к советской милиции? ‘
исключительным уважением и трепетом, отвечает ‘езанов. Њилиционер воплощает в
себе идеальный порЯдок человеческого общежитиЯ и в этом смысле ЯвлЯетсЯ
существом высшим и иррациональным. ‚ таком случае, не поменЯешьсЯ ли со мною?
протЯгивает „олгомостьев художнику свой билет. ’ебе там встретитсЯ
замечательный экземплЯр длЯ поклонениЯ.<p>
€ „олгомостьев отправлЯетсЯ в витенькино четырехместное купе, однако, в
воображении&nbsp;-- входит в свое и прЯмо с порога заводит с мрачно сидЯщим в
углу, за столиком, капитаном такой вот, примерно, разговор: tere-tere! —то ж
это у вас за демонстрации устраивают в неположенное времЯ, песенки непонЯтные
поют, знамена носЯт несанкционированного цвета? (все это, конечно, шутливо,
весело, приглашаЯ милиционера к ироническому диалогу, столь распространенному в
наше времЯ между <i>все понимающими</i> интеллигентами). Ќи кадра, видите ли,
нельзЯ снЯть спокойно! <i>Ma ei oska vene keelt</i>, бурчит капитан и
поворачивает голову в сторону окна, чтоб окончательно выключить назойливого
попутчика из полЯ зрениЯ. „олгомостьева задевает такаЯ реакциЯ на дружелюбие,
на открытую, так сказать, душу, и он Ядовито парирует: вы не имеете права не
понимать по-русски. ‚ы государственный служащий и обЯзаны владеть
общегосударственным Языком. ’огда капитан встает, снимает форменный пиджак и
голубую рубашечку, аккуратно вешает на плечики, раздельно повторЯет <i>ma ei
oska vene keelt</i> и принимаетсЯ расстегивать брюки. Љак же? возражает ему
„олгомостьев. Ќе вы ли сказали однажды покойной своей невесте, что никогда в
жизни не снимаете мундира? € милиционер, полустащивший брюки, смущенно
застывает на одной ноге, а „олгомостьев дожимает, додавливает победу: вы сейчас
гонЯетесь за мною, пытаетесь обвинить в убийстве, а вы уверены, что ваши мотивы
абсолютно чисты, что, не говорЯ уже о ревности, не движет вами элементарный
буржуазный национализм? ‚от ведь как вы сразу: ма эй оска, ма эй оска! Ђ ведь
демонстранты-то ваши на целостность ѓосударства покусились, на ту самую идею,
что вы должны всеми силами охранЯть! Ќе советовал ли вам в свое времЯ отец не
переоценивать свои силы, не искушать себЯ и идти служить куда-нибудь в ђоссию
или в “збекистан, чтобы не примешивалось к чистому служению ничто постороннее?
ЃратьЯ ваши послушались, а вы вот гордыню проЯвили и теперь преследуете менЯ из
националистических побуждений. ‘тыдно! Ќехо'гошо!..<p>
‡а окнами стемнело. Џопутчики „олгомостьева, выпив чаю, стали укладыватьсЯ
спать. Ћн и сам забралсЯ было под одеЯло, но едва щелкнул выключателем и
зажегсЯ нестерпимый синий огонь ночника, встал, оделсЯ, вышел в коридор. ђЯдом
с поездом скользили, подпрыгиваЯ на ухабах, изломанные насыпью светлые
прЯмоугольники. ‚ечнаЯ жизнь, думал „олгомостьев (ему и на самом деле хотелось
поговорить с капитаном, разобратьсЯ как-то, доказать ему, что это Ља'гтавый,
что сам „олгомостьев тут совершенно не при чем!),&nbsp;-- вечнаЯ жизнь должна
означать сохранение личности, ибо все эти рассуждениЯ о круговороте веществ в
природе, о том, что атомы, составлЯющие мой мозг, перейдут со временем в листву
какого-нибудь дуба или в спинной плавник окунЯ,&nbsp;-- все эти рассуждениЯ не
решают проблему нисколько. Ќо если мириады людей, что умерли до менЯ и будут
умирать после, если личности этих мириадов сохранЯтсЯ навечно, куда они
денутсЯ, где длЯ них отыщетсЯ место, кому они, наконец, нужны? Љак это было в
старом анекдоте: зачэм нам два ‘ынЯвскых? € потом: кто сможет сориентироватьсЯ
в этом ужасающем столпотворении? € еще: если личность будет продолжать
развиватьсЯ <i>вечно</i>, в какой-то момент она неминуемо превзойдет себЯ,
переродитсЯ, станет совсем другой личностью, то есть та, первоначальнаЯ, все
равно, получаетсЯ, умрет. €ли, скажем мЯгче: отомрет. Ђ если развиватьсЯ не
будет&nbsp;-- как невыносимо скучно станет ей к концу первого же тысЯчелетиЯѕ
€ногда поезд останавливалсЯ, какие-то люди суетились на перроне, потом светлые
прЯмоугольники продолжали бег, неутомимо ломаЯсь на неровностЯх и ухабах. Ћдна
из станций показалась „олгомостьеву более чем знакомой: глЯдЯ в огне фонарей на
желтое, трехэтажное, с высокими окнами здание, напоминающее две склеенные
кормовые половинки парохода, он припомнил проведенную здесь месЯц назад ночь. Ђ
по виадуку, помахиваЯ <i>дипломатом</i>, шел белобрысый капитан Љукк.<p>
Џрокурор ни за что не хотел давать санкцию на переследствие, на эксгумацию
трупа. „ело, считал он, закрыто, и нечего его ворошить. ’ем более, что пришлось
бы обращатьсЯ в прокуратуру другой республики, свЯзыватьсЯ с железнодорожной
милицией и все такое прочее. …сли ты уверен, сказал прокурор, наконец, Љукку,
что именно этот русский убил твою невесту&nbsp;-- что мне, учить тебЯ, как
поступают в подобных ситуациЯх?! Ќет! твердо ответил капитан. ЏолучитсЯ, будто
Я не понимаю разницы между местью и ‚озмездием (он так и произнес:
месть&nbsp;-- с маленькой, ‚озмездие&nbsp;-- с большой буквы). ‘уд&nbsp;--
свадьба, убийство&nbsp;-- улика разврата. ђазрушитель семейного очага есть
разрушитель ѓосударства и нарушитель ЊиропорЯдка. Џрокурор недоверчиво слушал
философические построениЯ и параллельно взвешивал, насколько вероЯтно, что,
если он решитсЯ дать делу ход, соответствующие товарищи обвинЯт его в
национализме. ‚раги и шпионы, продолжал следовать капитан неколебимой своей
логике, и так у всех на виду. Њне повезло: мою невесту он убил. Ђ если, скажем,
вашу жену <i>не убьет</i>? —то тогда? Љак вы тогда станете восстанавливать
покачнувшеесЯ равновесие? ‚ы ведь женаты? ‹адно, сказал прокурор. „аю тебе две
недели. …сли улик окажетсЯ достаточно&nbsp;-- передадим материалы по месту
жительства преступника, пусть там и решают. ’ебе ведь все равно, где его будут
судить?<p>
‘танциЯ Ѓологое со скрывшимсЯ в ее дверЯх белобрысым милиционером снЯлась с
ЯкорЯ и медленно поплыла назад. „олгомостьев выкурил последнюю сигарету и пошел
спать. ‘он, однако, не вдруг уступил место воспоминанию о недавнем случае,
когда&nbsp;-- это было днЯ за три до встречи с капитаном в Ќымме&nbsp;--
„олгомостьев, не желающий снимать, придралсЯ, что ему в кадре не выставили
обозначенную в сценарии козу (непонЯтно зачем обозначенную: чтоб резервные
деньги в смету заложить, что ли), устроил истерику, наорал на ‚итюшу и на
директора, вскочил в «ђЂ”ик» и сам отправилсЯ на поиски: как это, то есть,
нигде нету?! да Я вам к вечеру десЯток привезу! чтоб знали, как надо работать!
Љ вечеру же! „а десЯток-то нам зачем? съехидничал вдогонку ‘езанов.<p>
ЃыстраЯ езда по хорошо асфальтированным, малонаселенным эстонским дорогам
убаюкала, успокоила „олгомостьева. Ћни с водителем ’ынисом заезжали в деревни и
поселки, расспрашивали, но коза животное беднЯцкое, и в относительно зажиточной
ќстонии с ними действительно&nbsp;-- директор не соврал&nbsp;-- обстоЯло плохо.
Ќаконец, километрах, пожалуй, в восьмидесЯти от ’аллина, напали на след и,
свернув с трассы на проселок и по нему пропилив уже верст пЯтнадцать, увидели
посреди топкого, не зеленого, а какого-то сероватого луга то, что искали, то,
что на кинематографическом Языке называетсЯ <i>живым реквизитом</i>. ЋдинокаЯ
коза паслась, привЯзаннаЯ длинной веревкой ко вбитому в землю колышку.
Ќеподалеку стоЯл крошечный хуторок. Ќебо темное, почти вечернее от низких
обложных туч, высевало неприЯтный мелкий дождичек.<p>
„олгомостьев, чавкаЯ полуботинками по грЯзи, пошел к хуторку: водитель
подъехать не осмелилсЯ, справедливо опасаЯсь забуксовать. „олгомостьев отворил
калитку, вошел во двор. Љопошились в вольере кролики, полтора десЯтка кур
клевали рассыпанное по лужами покрытой земле зерно, убогаЯ телега уныло мокла
торчащей из-под навеса третью. Tere-tere! крикнул „олгомостьев, и голос его в
этом безлюдье и запустении прозвучал резко и неуместно, словно голос живого в
потустороннем мире. Tere-tere! …сть кто-нибудь из хозЯев?<p>
‚ыждав минутку и повторив призыв, „олгомостьев сделал несколько шагов по двору,
едва не наступил на свежую коровью лепешку, постучал. ‘нова никто не ответил,
да и сам стук как бы провалилсЯ в гнилую вату, а дождик уже намочил кепку и
плащ, и тонкие холодные струйки текли за ворот. „олгомостьев приоткрыл дверь в
сени и крикнул в третий раз. ‚ходить в пустой чужой дом было неудобно, незачем
и, главное, почему-то страшно, и „олгомостьев повернул назад, но на полпути к
блестЯщему под дождем зеленому «ђЂ”ику» почувствовал на спине взглЯд.
ЋбернулсЯ: в темноте, за стеклом выходЯщего в поле окна угадывались глаза.<p>
„олгомостьев заставил себЯ воротитьсЯ. Њолодое женское набеленное лицо: Ярко
накрашенные губы, широко раскрытые, густо подведенные веки. Tere-tere, сказал
„олгомостьев и помахал рукою. ‹ицо приблизилось к стеклу, и он разобрал, что
владелица лица сидит в инвалидном кресле-колЯске на велосипедном ходу. Њожно
войти? жестикулируЯ, попыталсЯ объЯснитьсЯ „олгомостьев через двойную
застекленную раму. †енщина не повела и глазом. џ из Њосквы, из кино. (Џауза.)
Ќам хотелось бы снЯть вашу козу!&nbsp;-- он показал в сторону полЯ. Љозу!
сделал рукой над головою <i>козу</i>. Љонечно, за деньги, потер друг о друга
пальцы. Њожно?! †енщина сидела недвижно, словно восковаЯ, не слишком искусно
выполненнаЯ кукла (впрочем, восковых кукол „олгомостьев никогда в жизни не
видел). ѓоворить в пустоту, не получаЯ ответа, было как-то совсем не по себе, и
„олгомостьев, по возможности естественно, <i>независимо</i> пожав плечами,
пошел, сдерживаЯсь, чтобы не побежать, к «ђЂ”ику». ‚ы запомнили, ’ынис, это
место? (Њожет, они уже на том свете? Њожет, этого места, откуда они пытаютсЯ
сейчас выбратьсЯ&nbsp;-- выберутсЯ ли еще?&nbsp;-- на самом деле и не
существует?) ‘умеете отыскать? Ja-ja, ответил ’ынис и пыхнул трубочкою.<p>
Ћт ужаса странной этой, неимоверной поездки следовало как-то избавитьсЯ, и
„олгомостьев сказал директору: козу Я вам нашел. Љстати же, вокруг
<i>прекраснаЯ</i> натура. ’ак что, думаю, там и будем снимать. Џотрудитесь
договоритьсЯ с хозЯевами.<p>
€ это по-вашему <i>прекраснаЯ натура</i>? удивилсЯ ‘езанов, когда они прибыли
на место съемки. Џод солнцем хутор выглЯдел более чем реальным и даже
веселеньким. ‚се его население: глухаЯ бабка, старик, женщина лет пЯтидесЯти и
давешнЯЯ девица&nbsp;-- поджидали гостей на прибранном дворе. „евица была
накрашена, как в прошлый раз, но на Ярком свету это производило не гнетущее, а,
скорее, комическое впечатление. Љомическое, несмотрЯ на то, что была она
парализована. Џока готовили кадр, „олгомостьев разговорилсЯ с нею: вовсе она
оказалась не глухонемою, а испугалась „олгомостьева, делающего рожки, потому
что и он в свою очередь показалсЯ ей тогда, под дождем, каким-то восковым
механическим человеком, ѓолемом, хотЯ и девица восковых людей не видела
никогда, а о ѓолеме даже и не слыхала. “дивительно: всЯ семьЯ оказалась
русской. —то занесло их в ќстонию, в эту глушь? „евица, внучка старика и
старухи, дочь пЯтидесЯтилетней хозЯйки, раньше училась в ’аллине, в
финансово-экономическом техникуме. Ќа выпускном вечере они с ребЯтами выпили
как следует, пошли гулЯть на ’оомпеа, и там, над обрывом, у парапета, парень,
эстонец, с которым она <i>встречалась</i> и которому через неделю было
призыватьсЯ, попыталсЯ <i>овладеть</i> ею. Ћна сильно отбивалась, камень
сорвалсЯ из-под каблучка, и она полетела с обрыва вниз, к заполненному водою
рву у основаниЯ крепости. Џерелом позвоночника, пожизненный пара