Ђнтон —ехов. ЊоЯ жизнь

Ћцените этот текст:
Ђнтон —ехов. ЊоЯ жизнь

ђассказ провинциала

----------------------------------------------------------------------------
Ђ. Џ. —ехов. Џолное собрание сочинений и писем в 30-ти томах.
‘очинениЯ. ’ом 1. Њ., "Ќаука", 1983
OCR 1996-2000 Ђлексей Љомаров http://ilibrary.ru/author/chekhov/index.html
----------------------------------------------------------------------------

“правлЯющий сказал мне: "„ержу вас только из уважениЯ к вашему
почтенному батюшке, а то бы вы у менЯ давно полетели". џ ему ответил: "‚ы
слишком льстите мне, ваше превосходительство, полагаЯ, что Я умею летать". €
потом Я слышал, как он сказал: "“берите этого господина, он портит мне
нервы".
„нЯ через два менЯ уволили. €так, за все времЯ, пока Я считаюсь
взрослым, к великому огорчению моего отца, городского архитектора, Я
переменил девЯть должностей. џ служил по различным ведомствам, но все эти
девЯть должностей были похожи одна на другую, как капли воды: Я должен был
сидеть, писать, выслушивать глупые или грубые замечаниЯ и ждать, когда менЯ
уволЯт.
Ћтец, когда Я пришел к нему, сидел глубоко в кресле, с закрытыми
глазами. …го лицо, тощее, сухое, с сизым отливом на бритых местах (лицом он
походил на старого католического органиста), выражало смирение и покорность.
Ќе отвечаЯ на мое приветствие и не открываЯ глаз, он сказал:
- …сли бы моЯ дорогаЯ жена, а твоЯ мать была жива, то твоЯ жизнь была
бы длЯ нее источником постоЯнной скорби. ‚ ее преждевременной смерти Я
усматриваю промысл божий. Џрошу тебЯ, несчастный, - продолжал он, открываЯ
глаза, - научи, что мне с тобою делать?
Џрежде, когда Я был помоложе, мои родные и знакомые знали, чти со мною
делать: одни советовали мне поступить в вольноопределЯющиесЯ, другие - в
аптеку, третьи - в телеграф; теперь же, когда мне уже минуло двадцать пЯть и
показалась даже седина в висках, и когда Я побывал уже и в
вольноопределЯющихсЯ, и в фармацевтах, и на телеграфе, все земное длЯ менЯ,
казалось, было уже исчерпано, и уже мне не советовали, а лишь вздыхали или
покачивали головами.
- —то ты о себе думаешь? - продолжал отец. - ‚ твои годы молодые люди
имеют уже прочное общественное положение, а ты взглЯни на себЯ: пролетарий,
нищий, живешь на шее отца!
€ по обыкновению он стал говорить о том, что теперешние, молодые люди
гибнут, гибнут от невериЯ, материализма и излишнего самомнениЯ и что надо
запретить любительские спектакли, так как они отвлекают молодых людей от
религии и обЯзанностей.
- ‡автра мы пойдем вместе, и ты извинишьсЯ перед управлЯющим и
пообещаешь ему служить добросовестно, - заключил он. - Ќи одного днЯ ты не
должен оставатьсЯ без общественного положениЯ.
- џ прошу вас выслушать менЯ, - сказал Я угрюмо, не ожидаЯ ничего
хорошего от этого разговора. - ’о, что вы называете общественным положением,
составлЯет привилегию капитала и образованиЯ. Ќебогатые же и необразованные
люди добывают себе кусок хлеба физическим трудом, и Я не вижу основаниЯ,
почему Я должен быть исключением.
- Љогда ты начинаешь говорить о физическом труде, то это выходит глупо
и пошло! - сказал отец с раздражением. - Џойми ты, тупой человек, пойми,
безмозглаЯ голова, что у тебЯ, кроме грубой физической силы, есть еще дух
божий, свЯтой огонь, который в высочайшей степени отличает тебЯ от осла или
от гада и приближает к божеству! ќтот огонь добывалсЯ тысЯчи лет лучшими из
людей. ’вой прадед Џолознев, генерал сражалсЯ при Ѓородине, дед твой был
поэт, оратор и предводитель дворЯнства, дЯдЯ - педагог, наконец, Я, твой
отец, - архитектор! ‚се Џолозневы хранили свЯтой огонь длЯ того, чтобы ты
погасил его!
- Ќадо быть справедливым, - сказал Я. - ”изический труд несут миллионы
людей.
- € пускай несут! „ругого они ничего не умеют делать! ”изическим трудом
может заниматьсЯ всЯкий, даже набитый дурак и преступник, этот труд есть
отличительное свойство раба и варвара, между тем как огонь дан в удел лишь
немногим!
Џродолжать этот разговор было бесполезно. Ћтец обожал себЯ, и длЯ него
было убедительно только то, что говорил он сам. Љ тому же Я знал очень
хорошо, что это высокомерие, с каким он отзывалсЯ о черном труде, имело в
своем основании не столько соображениЯ насчет свЯтого огнЯ, сколько тайный
страх, что Я поступлю в рабочие и заставлю говорить о себе весь город;
главное же, все мои сверстники давно уже окончили в университете и были на
хорошей дороге, и сын управлЯющего конторой ѓосударственного банка был уже
коллежским асессором, Я же, единственный сын, был ничем! Џродолжать разговор
было бесполезно и неприЯтно, но Я все сидел и слабо возражал, надеЯсь, что
менЯ, наконец, поймут. ‚едь весь вопрос стоЯл просто и Ясно и только касалсЯ
способа, как мне добыть кусок хлеба, но простоты не видели, а говорили мне,
слащаво округлЯЯ фразы, о Ѓородине, о свЯтом огне, о дЯде, забытом поэте,
который когда-то писал плохие и фальшивые стихи, грубо обзывали менЯ
безмозглою головой и тупым человеком. Ђ как мне хотелось, чтобы менЯ понЯли!
ЌесмотрЯ ни на что, отца и сестру Я люблю, и во мне с детства засела
привычка спрашиватьсЯ у них, засела так крепко, что Я едва ли отделаюсь от
нее когда-нибудь; бываю Я прав или виноват, но Я постоЯнно боюсь огорчить
их, боюсь, что вот у отца от волнениЯ покраснела его тощаЯ шеЯ и как бы с
ним не сделалсЯ удар.
- ‘идеть в душной комнате, - проговорил Я, - переписывать, соперничать
с пишущею машиной длЯ человека моих лет стыдно и оскорбительно. Њожет ли тут
быть речь о свЯтом огне!
- ‚се-таки это умственный труд, - сказал отец. - Ќо довольно, прекратим
этот разговор, и во всЯком случае Я предупреждаю: если ты не поступишь опЯть
на службу и последуешь своим презренным наклонностЯм, то Я и моЯ дочь лишим
тебЯ нашей любви. џ лишу тебЯ наследства - клЯнусь истинным богом!
‘овершенно искренно, чтобы показать всю чистоту побуждений, какими Я
хотел руководитьсЯ во всей своей жизни, Я сказал:
- ‚опрос о наследстве длЯ менЯ не представлЯетсЯ важным. џ заранее
отказываюсь от всего.
Џочему-то, совершенно неожиданно длЯ менЯ, эти слова сильно оскорбили
отца. Ћн весь побагровел.
- Ќе смей так разговаривать со мною, глупец! - крикнул он тонким,
визгливым голосом. - ЌегодЯй! - € быстро и ловко, привычным движением ударил
менЯ по щеке раз и другой. - ’ы стал забыватьсЯ!
‚ детстве, когда менЯ бил отец, Я должен был стоЯть прЯмо, руки по
швам, и глЯдеть ему в лицо. € теперь, когда он бил менЯ, Я совершенно
терЯлсЯ и, точно мое детство все еще продолжалось, вытЯгивалсЯ и старалсЯ
смотреть прЯмо в глаза. Ћтец мой был стар и очень худ, но, должно быть,
тонкие мышцы его были крепки, как ремни, потому что дралсЯ он очень больно.
џ попЯтилсЯ назад в переднюю, и тут он схватил свой зонтик и несколько
раз ударил менЯ по голове и по плечам; в это времЯ сестра отворила из
гостиной дверь, чтобы узнать, что за шум, но тотчас же с выражением ужаса и
жалости отвернулась, не сказав в мою защиту ни одного слова.
Ќамерение мое не возвращатьсЯ в канцелЯрию, а начать новую рабочую
жизнь, было во мне непоколебимо. Ћставалось только выбрать род занЯтиЯ - и
это не представлЯлось особенно трудным, так как мне казалось, что Я был
очень силен, вынослив, способен на самый тЯжкий труд. Њне предстоЯла
однообразнаЯ рабочаЯ жизнь с проголодью, вонью и грубостью обстановки, с
постоЯнною мыслью о заработке и куске хлеба. € - кто знает? - возвращаЯсь с
работы по Ѓольшой „ворЯнской, Я, быть может, не раз еще позавидую инженеру
„олжикову, живущему умственным трудом, но теперь думать обо всех этих
будущих моих невзгодах мне было весело. Љогда-то Я мечтал о духовной
деЯтельности, воображаЯ себЯ то учителем, то врачом, то писателем, но мечты
так и остались мечтами. Ќаклонность к умственным наслаждениЯм, - например, к
театру и чтению, - у менЯ была развита до страсти, но была ли способность к
умственному труду, - не знаю. ‚ гимназии у менЯ было непобедимое отвращение
к греческому Языку, так что менЯ должны были взЯть из четвертого класса.
„олго ходили репетиторы и приготовлЯли менЯ в пЯтый класс, потом Я служил по
различным ведомствам, проводЯ большую часть днЯ совершенно праздно, и мне
говорили, что это - умственный труд; моЯ деЯтельность в сфере учебной и
служебной не требовала ни напрЯжениЯ ума, ни таланта, ни личных
способностей, ни творческого подъема духа: она была машинной; а такой
умственный труд Я ставлю ниже физического, презираю его и не думаю, чтобы он
хотЯ одну минуту мог служить оправданием праздной, беззаботной жизни, так
как сам он не что иное, как обман, один из видов той же праздности. Џо всей
вероЯтности, настоЯщего умственного труда Я не знал никогда.
Ќаступил вечер. Њы жили на Ѓольшой „ворЯнской - это была главнаЯ улица
в городе, и на ней по вечерам, за неимением порЯдочного городского сада,
гулЯл наш beau monde. ќта прелестнаЯ улица отчасти заменЯла сад, так как по
обе стороны ее росли тополи, которые благоухали, особенно после дождЯ, и
из-за заборов и палисадников нависали акации, высокие кусты сирени,
черемуха, Яблони. Њайские сумерки, нежнаЯ молодаЯ зелень с тенЯми, запах
сирени, гуденье жуков, тишина, тепло - как все это ново и как необыкновенно,
хотЯ весна повторЯетсЯ каждый год! џ стоЯл у калитки и смотрел на гулЯющих.
‘ большинством из них Я рос и когда-то шалил вместе, теперь же близость моЯ
могла бы смутить их, потому что одет Я был бедно, не по моде, и про мои
очень узкие брюки и большие, неуклюжие сапоги говорили, что это у менЯ
макароны на кораблЯх. Љ тому же в городе у менЯ была дурнаЯ репутациЯ
оттого, что Я не имел общественного положениЯ и часто играл в дешевых
трактирах на бильЯрде, и еще оттого, быть может, что менЯ два раза, без
всЯкого с моей стороны повода, водили к жандармовому офицеру.
‚ большом доме напротив, у инженера „олжикова играли на роЯле. Ќачинало
темнеть, и на небе замирали звезды. ‚от, медленно, отвечаЯ на поклоны,
прошел отец в старом цилиндре с широкими загнутыми вверх полЯми, под руку с
сестрой.
- ‚зглЯни! - говорил он сестре, указываЯ на небо тем самым зонтиком,
которым давеча бил менЯ. - ‚зглЯни на небо! ‡везды, даже самые маленькие, -
все это миры! Љак ничтожен человек в сравнении со вселенной!
€ говорил он это таким тоном, как будто ему было чрезвычайно лестно и
приЯтно, что он так ничтожен. —то это за бездарный человек! Љ сожалению, он
был у нас единственным архитектором, и за последние пЯтнадцать - двадцать
лет, на моей памЯти, в городе не было построено ни одного порЯдочного дома.
Љогда ему заказывали план, то он обыкновенно чертил сначала зал и гостиную;
как в былое времЯ институтки могли танцевать только от печки, так и его
художественнаЯ идеЯ могла исходить и развиватьсЯ только от зала и гостиной.
Љ ним он пририсовывал столовую, детскую, кабинет, соединЯЯ комнаты дверЯми,
и потом все они неизбежно оказывались проходными, и в каждой было по две,
даже по три лишних двери. „олжно быть, идеЯ у него была неЯснаЯ, крайне
спутаннаЯ, куцаЯ; всЯкий раз, точно чувствуЯ, что чего-то не хватает, он
прибегал к разного рода пристройкам, присаживаЯ их одну к другой, и Я как
сейчас вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие в
антресоли, где можно стоЯть только согнувшись и где вместо пола - три
громадных ступени вроде банных полок; а кухнЯ непременно под домом. со
сводами и с кирпичным полом. “ фасада упрЯмое, черствое выражение, линии
сухие, робкие, крыша низкаЯ, приплюснутаЯ, а на толстых, точно сдобных
трубах непременно проволочные колпаки с черными визгливыми флюгерами. €
почему-то все эти, выстроенные отцом, дома, похожие друг на друга, смутно
напоминали мне его цилиндр, его затылок, сухой и упрЯмый. ‘ течением времени
в городе к бездарности отца приглЯделись, она укоренилась и стала нашим
стилем.
ќтот стиль отец внес и в жизнь моей сестры. Ќачать с того, что он
назвал ее Љлеопатрой (как менЯ назвал Њисаилом). Љогда она была еще
девочкой, он пугал ее напоминанием о звездах, о древних мудреца, о наших
предках, подолгу объЯснЯл ей, что такое жизнь, что такое долг; и теперь,
когда ей было уже двадцать шесть лет, продолжал то же самое, позволЯЯ ей
ходить под руку только с ним одним и воображаЯ почему-то, что рано или
поздно должен ЯвитьсЯ приличный молодой человек, который пожелает вступить с
нею в брак из уважениЯ к его личным качествам. Ђ она обожала отца, боЯлась и
верила в его необыкновенный ум.
‘тало совсем темно, и улица мало-помалу опустела. ‚ доме, что напротив,
затихла музыка; отворились настежь ворота, и по нашей улице, балуЯсь, мЯгко
играЯ бубенчиками, покатила тройка. ќто инженер с дочерью) поехал кататьсЯ.
Џора спать!
‚ доме у менЯ была своЯ комната, но жил Я на дворе в хибарке, под одною
крышей с кирпичным сараем, которую построили когда-то, вероЯтно, длЯ
хранениЯ сбруи, - в стены были вбиты большие костыли, - теперь же она была
лишней, и отец вот уже тридцать лет складывал в ней свою газету, которую длЯ
чего-то переплетал по полугодиЯм и не позволЯл никому трогать. †ивЯ здесь, Я
реже попадалсЯ на глаза отцу и его гостЯм, и мне казалось, что если Я живу
не в настоЯщей комнате и не каждый день хожу в дом обедать, то слова отца,
что Я живу у него на шее, звучат уже как будто не так обидно.
ЊенЯ поджидала сестра. Ћна тайно от отца принесла мне ужин: небольшой
кусочек холодной телЯтины ломтик хлеба. “ нас в доме часто повторЯли:
"деньги счет любЯт", "копейка рубль бережет" и тому подобное, и сестра,
подавленнаЯ этими пошлостЯми, старалась только о том, как бы сократить
расходы, и оттого питались мы дурно. Џоставив тарелку на стол, она села на
мою постель и заплакала.
- Њисаил, - сказала она, - что ты с нами делаешь?
Ћна не закрывала лица, слезы у нее капали на грудь и на руки, и
выражение было скорбное. Ћна упала на подушку и дала волю слезам, вздрагиваЯ
всем телом и всхлипываЯ.
- ’ы опЯть оставил службу... - проговорила она. - Ћ, как это ужасно!
- Ќо пойми, сестра, пойми... - сказал Я, и оттого, что она плакала,
мною овладело отчаЯние.
Љак нарочно, в лампочке моей выгорел уже весь керосин, она коптила,
собираЯсь погаснуть, и старые костыли на стенах глЯдели сурово, и тени их
мигали.
- Џощади нас! - сказала сестра, поднимаЯсь. - Ћтец в страшном горе, а Я
больна, схожу с ума. —то с тобою будет? - спрашивала она, рыдаЯ и протЯгиваЯ
ко мне руки. - Џрошу тебЯ, умолЯю, именем нашей покойной мамы прошу: иди
опЯть на службу!
- Ќе могу, Љлеопатра! - сказал Я, чувствуЯ, что еще немного - и Я
сдамсЯ. - Ќе могу!
- Џочему? - продолжала сестра. - Џочему? Ќу, если не поладил с
начальником, ищи себе другое место. Ќапример, отчего бы тебе не пойти
служить на железную дорогу? џ сейчас говорила с Ђнютой Ѓлагово, она уверЯет,
что тебЯ примут на железную дорогу, и даже обещала похлопотать за тебЯ. Ѓога
ради, Њисаил, подумай! Џодумай, умолЯю тебЯ!
Њы поговорили еще немного, и Я сдалсЯ. џ сказал, что мысль о службе на
строЯщейсЯ железной дороге мне еще ни разу не приходила в голову и что,
пожалуй, Я готов попробовать.
Ћна радостно улыбнулась сквозь слезы и пожала мне руку и потом все еще
продолжала плакать, так как не могла остановитьсЯ, а Я пошел в кухню за
керосином.

‘реди охотников до любительских спектаклей, концертов и живых картин с
благотворительной целью первое место в городе принадлежало Ђжогиным, жившим
в собственном доме на Ѓольшой „ворЯнской; они всЯкий раз давали помещение, и
они же принимали на себЯ все хлопоты и расходы. ќта богатаЯ помещичьЯ семьЯ
имела в уезде тысЯч около трех десЯтин с роскошною усадьбой, но деревни не
любила и жила зиму и лето в городе. ‘остоЯла она из матери, высокой,
худощавой, деликатной дамы, носившей короткие волосы, короткую кофточку и
плоскую юбку на английский манер, - и трех дочерей, которых, когда говорили
о них, называли не по именам, а просто: старшаЯ, среднЯЯ и младшаЯ. ‚се они
были с некрасивыми острыми подбородками, близоруки, сутулы, одеты так же,
как мать, неприЯтно шепелЯвили и все-таки, несмотрЯ на это, обЯзательно
участвовали в каждом представлении и постоЯнно делали что-нибудь с
благотворительною целью - играли, читали, пели. Ћни были очень серьезны и
никогда не улыбались и даже в водевилЯх с пением играли без малейшей
веселости, с деловым видом, точно занимались бухгалтерией.
џ любил наши спектакли, а особенно репетиции, частые, немножко
бестолковые, шумные, после которых нам всегда давали ужинать. ‚ выборе пьес
и в определении ролей Я не принимал никакого участиЯ. Ќа мне лежала
закулиснаЯ часть. џ писал декорации, переписывал роли, суфлировал,
гримировал, и на менЯ было возложено также устройство разных эффектов вроде
грома, пениЯ соловьЯ и т. п. ’ак как у менЯ не было общественного положениЯ
и порЯдочного платьЯ, то на репетициЯх Я держалсЯ особнЯком, в тени кулис, -
и застенчиво молчал.
„екорации писал Я у Ђжогиных в сарае или на дворе. Њне помогал малЯр,
или, как он сам называл себЯ, подрЯдчик малЯрных работ, Ђндрей €ванов,
человек лет пЯтидесЯти, высокий, очень худой и бледный, с впалой грудью, с
впалыми висками и с синевой под глазами, немножко даже страшный на вид. Ћн
был болен какою-то изнурительною болезнью, и каждую осень и весну говорили
про него, что он отходит, но он, полежавши, вставал и потом говорил с
удивлением: "Ђ Я опЯть не помер!".
‚ городе его звали ђедькой и говорили, что это его настоЯщаЯ фамилиЯ.
Ћн любил театр так же, как Я, и едва до него доходили слухи, что у нас
затеваетсЯ спектакль, как он бросал все свои работы и шел к Ђжогиным писать
декорации.
Ќа другой день после объЯснениЯ с сестрой Я с утра до вечера работал у
Ђжогиных. ђепетициЯ была назначена в семь часов вечера, и за час до начала в
зале уже были в сборе все любители, и по сцене ходили старшаЯ, среднЯЯ и
младшаЯ и читали по тетрадкам. ђедька в длинном рыжем пальто и в шарфе,
намотанном на шею, уже стоЯл, прислонившись виском к стене, и смотрел на
сцену с набожным выражением. Ђжогина-мать подходила то к одному, то к
другому гостю и говорила каждому что-нибудь приЯтное. “ нее была манера
пристально смотреть в лицо и говорить тихо, как по секрету.
- „олжно быть, трудно писать декорации, - сказала она тихо, подходЯ ко
мне. - Ђ мы только что с мадам Њуфке говорили о предрассудках, и Я видела,
как вы вошли. Ѓог мой, Я всю, всю мою жизнь боролась с предрассудками! —тобы
убедить прислугу, какие пустЯки все эти их страхи, Я у себЯ всегда зажигаю
три свечи и все свои важные дела начинаю тринадцатого числа.
Џришла дочь инженера „олжикова, красиваЯ, полнаЯ блондинка, одетаЯ, как
говорили у нас, во все парижское. Ћна не играла, но на репетициЯх длЯ нее
ставили стул на сцене, и спектаклей не начинали раньше, пока она не
поЯвлЯлась в первом рЯду, сиЯЯ и изумлЯЯ мех своим нарЯдом. …й, как
столичной штучке, разрешалось во времЯ репетиций делать замечаниЯ, и делала
она их с милою, снисходительною улыбкой, и видно было, что на наши
представлениЯ она смотрела, как на детскую забаву. Џро нее говорили, что она
училась петь в петербургской консерватории и будто даже целую зиму пела в
частной опере. Ћна мне очень нравилась, и обыкновенно на репетициЯх и во
времЯ спектаклЯ Я не спускал с нее глаз.
џ уже взЯл тетрадку, чтобы начать суфлировать, как неожиданно поЯвилась
сестра. Ќе снимаЯ манто и шлЯпы, она подошла ко мне и сказала:
- Џрошу тебЯ, пойдем.
џ пошел. ‡а сценой, в дверЯх стоЯла Ђнюта Ѓлагово, тоже в шлЯпке, с
темною вуалькой. ќто была дочь председателЯ товарищеского суда, служившего в
нашем городе давно, чуть ли не с самого основаниЯ окружного суда. ’ак как
она была высока ростом и хорошо сложена, то участие ее в живых картинах
считалось обЯзательным, и когда она изображала какую-нибудь фею или ‘лаву,
то ее лицо горело от стыда; но в спектаклЯх она не участвовала, а заходила
на репетиции только на минуту по какому-нибудь делу, и не шла в зал. €
теперь видно было, что она зашла только на минутку.
- Њой отец говорил о вас, - сказала она сухо, не глЯдЯ на менЯ и
краснеЯ. - „олжиков обещал вам место на железной дороге. ЋтправлЯйтесь к
нему завтра, он будет дома.
џ поклонилсЯ и поблагодарил за хлопоты.
- Ђ это вы можете оставить, - оказала она, указав на тетрадку.
Ћна и сестра подошли к Ђжогиной и минуты две шептались с нею,
поглЯдываЯ на менЯ. Ћни советовались о чем-то.
- ‚ самом деле, - сказала Ђжогина тихо, подходЯ мне и пристально глЯдЯ
в лицо, - в самом деле, если это отвлекает вас от серьезных занЯтий, - она
потЯнула из моих рук тетрадь, - то вы можете передать кому-нибудь другому.
Ќе беспокойтесь, мой друг, идите себе с богом.
џ простилсЯ с нею и вышел сконфуженный. ‘пускаЯсь вниз по лестнице, Я
видел, как уходили сестра и Ђнюта Ѓлагово; они оживленно говорили о чем-то,
должно быть о моем поступлении на железную дорогу, и спешили. ‘естра раньше
никогда не бывала на репетициЯх, и теперь, вероЯтно, ее мучила совесть, и
она боЯлась, как бы отец не узнал, что она без его позволениЯ была у
Ђжогиных.
џ отправилсЯ к „олжикову на другой день, в первом часу. ‹акей проводил
менЯ в очень красивую комнату, котораЯ была у инженера гостиной и в то же
времЯ рабочим кабинетом. ’ут было все мЯгко, изЯщно и длЯ такого
непривычного человека, как Я, даже странно. „орогие ковры, громадные кресла,
бронза, картины, золотые и плюшевые рамы; на фотографиЯх, разбросанных по
стенам, очень красивые женщины, умные, прекрасные лица, свободные позы; из
гостиной дверь ведет прЯмо в сад, на балкон, видна сирень, виден стол,
накрытый длЯ завтрака, много бутылок, букет из роз, пахнет весной и дорогою
сигарой, пахнет счастьем, - и все, кажетсЯ, так и хочет сказать, что вот-де
пожил человек, потрудилсЯ и достиг, наконец, счастьЯ, возможного на земле.
‡а письменным столом сидела дочь инженера и читала газету.
- ‚ы к отцу? - спросила она. - Ћн принимает душ, сейчас придет.
Џосидите пока, прошу вас.
џ сел.
- ‚ы ведь, кажетсЯ, против нас живете? - спросила она опЯть после
некоторого молчаниЯ.
- „а.
- џ от скуки каждый день наблюдаю из окна, уж вы извините, - продолжала
она, глЯдЯ в газету, - и часто вижу вас и вашу сестру. “ нее всегда такое
доброе, сосредоточенное выражение.
‚ошел „олжиков. Ћн вытирал полотенцем шею.
- Џапа, monsieur Џолознев, - сказала дочь.
- „а, да, мне говорил Ѓлагово, - живо обратилсЯ он ко мне, не подаваЯ
руки. - Ќо, послушайте, что же Я могу вам дать? Љакие у менЯ места? ‘транные
вы люди, господа! - продолжал он громко и таким тоном, как будто делал мне
выговор. - •одит вас ко мне по двадцать человек в день, вообразили, что у
менЯ департамент! “ менЯ линиЯ, господа, у менЯ каторжные работы, мне нужны
механики, слесарЯ, землекопы, столЯры, колодезники, а ведь все вы можете
только сидеть и писать, больше ничего! ‚се вы писатели!
€ от него пахнуло на менЯ тем же счастьем, что и от его ковров и
кресел. Џолный, здоровый, с красными щеками, с широкою грудью, вымытый, в
ситцевой рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный Ямщик. “ него была
круглаЯ, курчаваЯ бородка - и ни одного седого волоска, нос с горбинкой, а
глаза темные, Ясные, невинные.
- —то вы умеете делать? - продолжал он. - Ќичего вы не умеете! џ
инженер-с, Я обеспеченный человек-с, но, прежде чем мне дали дорогу, Я долго
тер лЯмку, Я ходил машинистом, два года работал в Ѓельгии как простой
смазчик. Џосудите сами, любезнейший, какую работу Я могу вам предложить?
- Љонечно, это так... - пробормотал Я в сильном смущении, не выносЯ его
Ясных, невинных глаз.
- Џо крайней мере умеете ли вы управлЯтьсЯ с аппаратом? - спросил он
подумав.
- „а, Я служил на телеграфе.
- ѓм... Ќу, там посмотрим. ЋтправлЯйтесь пока в „убечню. ’ам у менЯ уже
сидит один, но дрЯнь ужаснаЯ.
- Ђ в чем будут заключатьсЯ мои обЯзанности? - спросил Я.
- ’ам увидим. ЋтправлЯйтесь пока, Я распорЯжусь. ’олько, пожалуйста, у
менЯ не пьЯнствовать и не беспокоить менЯ никакими просьбами. ‚ыгоню.
Ћн отошел от менЯ и даже головой не кивнул. џ поклонилсЯ ему и его
дочери, читавшей газету, и вышел. Ќа душе у менЯ было тЯжело до такой
степени, что когда сестра стала спрашивать, как принЯл менЯ инженер, то Я не
мог выговорить ни одного слова.
—тобы идти в „убечню, Я встал рано утром, с восходом солнца. Ќа нашей
Ѓольшой „ворЯнской не было ни души, все еще спали, и шаги мои раздавались
одиноко и глухо. ’ополи, покрытые росой, наполнЯли воздух нежным ароматом.
Њне было грустно и не хотелось уходить из города. џ любил свой родной город.
Ћн казалсЯ мне таким красивым и теплым! џ любил эту зелень, тихие солнечные
утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми Я жил в этом городе, были
мне скучны, чужды и порой даже гадки. џ не любил и не понимал их.
џ не понимал, длЯ чего и чем живут все эти шестьдесЯт пЯть тысЯч людей.
џ знал, что Љимры добывают себе пропитание сапогами, что ’ула делает
самовары и ружьЯ, что Ћдесса портовый город, но что такое наш город и что он
делает - Я не знал. ЃольшаЯ „ворЯнскаЯ и еще две улицы почище жили на
готовые капиталы и на жалованье, получаемое чиновниками из казны; но чем
жили остальные восемь улиц, которые тЯнулись параллельно версты на три и
исчезали за холмом, - это длЯ менЯ было всегда непостижимою загадкой. € как
жили эти люди, стыдно сказать! Ќи сада, ни театра, ни порЯдочного оркестра;
городскаЯ и клубнаЯ библиотеки посещались только евреЯми-подростками, так
что журналы и новые книги по месЯцам лежали неразрезанными; богатые и
интеллигентные спали в душных, тесных спальнЯх, на деревЯнных кроватЯх с
клопами, детей держали в отвратительно грЯзных помещениЯх, называемых
детскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне на полу и
укрывались лохмотьЯми. ‚ скоромные дни в домах пахло борщом, а в постные -
осетриной, жаренной на подсолнечном масле. …ли невкусно, пили нездоровую
воду. ‚ думе, у губернатора, у архиереЯ, всюду в домах много лет говорили о
том, что у нас в городе нет хорошей и дешевой воды и что необходимо занЯть у
казны двести тысЯч на водопровод; очень богатые люди, которых у нас в городе
можно было насчитать десЯтка три и которые, случалось, проигрывали в карты
целые имениЯ, тоже пили дурную воду и всю жизнь говорили с азартом о займе -
и Я не понимал этого; мне казалось, было бы проще взЯть и выложить эти
двести тысЯч из своего кармана.
‚о всем городе Я не знал ни одного честного человека. Њой отец брал
взЯтки и воображал, что это дают ему из уважениЯ к его душевным качествам;
гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба к своим
учителЯм, и эти брали с них большие деньги; жена воинского начальника во
времЯ набора брала с рекрутов и даже позволЯла угощать себЯ и раз в церкви
никак не могла поднЯтьсЯ с колен, так как была пьЯна; во времЯ набора брали
и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мЯсные лавки и
трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по
третьему разрЯду; благочинные брали с подчиненных причтов и церковных
старост; в городской, мещанской, во врачебной и во всех прочих управах
каждому просителю кричали вослед: "Ѓлагодарить надо!" - и проситель
возвращалсЯ, чтобы дать 30-40 копеек. Ђ те, которые взЯток не брали, как,
например, чины судебного ведомства, были надменны, подавали два пальца,
отличались холодностью и узостью суждений, играли много в карты, много пили,
женились на богатых и, несомненно, имели на среду вредное, развращающее
влиЯние. ‹ишь от одних девушек веЯло нравственною чистотой; у большинства из
них были высокие стремлениЯ, честные, чистые души; но они не понимали жизни
и верили, что взЯтки даютсЯ из уважениЯ к душевным качествам, и, выйдЯ
замуж, скоро старились, опускались и безнадежно тонули в тине пошлого,
мещанского существованиЯ.

III

‚ нашей местности строилась железнаЯ дорога. Ќакануне праздников по
городу толпами ходили оборванцы, которых звали "чугункой" и которых боЯлись.
Ќередко приходилось мне видеть, как оборванца с окровавленною физиономией,
без шапки, вели в полицию, а сзади, в виде вещественного доказательства,
несли самовар или недавно вымытое, еще мокрое белье. "—угунка" обыкновенно
толпилась около кабаков и на базарах; она пила, ела, нехорошо бранилась и
каждую мимо проходившую женщину легкого поведениЯ провожала пронзительным
свистом. Ќаши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили собак и
кошек водкой или привЯзывали собаке к хвосту жестЯнку из-под керосина,
поднимали свист, и собака мчалась по улице, гремЯ жестЯнкой, визжа от ужаса;
ей казалось, что ее преследует по пЯтам какое-то чудовище, она бежала далеко
за город, в поле, и там выбивалась из сил; и у нас в городе было несколько
собак, постоЯнно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили, что
они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
‚окзал строилсЯ в пЯти верстах от города. ѓоворили, что инженеры за то,
чтобы дорога подходила к самому городу, просили взЯтку в пЯтьдесЯт тысЯч, а
городское управление соглашалось дать только сорок, разошлись в десЯти
тысЯчах, и теперь горожане раскаивались, так как предстоЯло проводить до
вокзала шоссе, которое по смете обходилось дороже. Џо всей линии были уже
положены шпалы и рельсы, и ходили служебные поезда, возившие строительный
материал и рабочих, и задержка была только за мостами, которые строил
„олжиков, да кое-где не были еще готовы станции.
„убечнЯ - так называлась наша перваЯ станциЯ - находилась в семнадцати
верстах от города. џ шел пешком. џрко зеленели озимь и Яровые, охваченные
утренним солнцем. Њесто было ровное, веселое, и вдали Ясно вырисовывались
вокзал, курганы, далекие усадьбы... Љак хорошо было тут на воле! € как Я
хотел проникнутьсЯ сознанием свободы, хотЯ бы на одно это утро, чтобы не
думать о том, что делалось в городе, не думать о своих нуждах, не хотеть
есть! Ќичто так не мешало мне жить, как острое чувство голода, когда мои
лучшие мысли странно мешались с мыслЯми о гречневой каше, о котлетах, о
жареной рыбе. ‚от Я стою один в поле и смотрю вверх на жаворонка, который
повис в воздухе на одном месте и залилсЯ, точно в истерике, а сам думаю:
"•орошо бы теперь поесть хлеба с маслом!" €ли вот сажусь у дороги и закрываю
глаза, чтобы отдохнуть, прислушатьсЯ к этому чудесному майскому шуму, и мне
припоминаетсЯ, как пахнет горЯчий картофель. Џри моем большом росте и
крепком сложении мне приходилось есть вообще мало, и потому главным чувством
моим в течение днЯ был голод, и потому, быть может, Я отлично понимал,
почему такое множество людей работает только длЯ куска хлеба и может
говорить только о харчах.
‚ „убечне штукатурили внутри станцию и строили верхний деревЯнный этаж
у водокачки. Ѓыло жарко, пахло известкой, и рабочие вЯло бродили по, кучам
щепы и мусора; около своей будки спал стрелочник, и солнце жгло ему прЯмо в
лицо. Ќи одного дерева. ‘лабо гудела телеграфнаЯ проволока, и на ней кое-где
отдыхали Ястреба. ЃродЯ тоже по кучам, не знаЯ, что делать, Я вспоминал, как
инженер на мой вопрос, в чем будут заключатьсЯ мои обЯзанности, ответил мне:
"’ам увидим". Ќо что можно было увидеть в этой пустыне? тукатуры говорили
про десЯтника и про какого-то ”едота ‚асильева, Я не понимал, и мною
мало-помалу овладела тоска, - тоска физическаЯ, когда чувствуешь свои руки,
ноги и все свое большое тело и не знаешь, что делать с ними, куда деватьсЯ.
Џоходив по крайней мере с два часа, Я заметил, что от станции куда-то
вправо от линии шли телеграфные столбы и через полторы-две версты
оканчивались у белого каменного забора; рабочие сказали, что там контора, и,
наконец, Я сообразил, что мне нужно именно туда.
ќто была очень стараЯ, давно заброшеннаЯ усадьба. ‡абор из белого
ноздреватого камнЯ уже выветрилсЯ и обвалилсЯ местами, и на флигеле, который
своею глухою стеной выходил в поле, крыша был ржаваЯ, и на ней кое-где
блестели латки из жести. ‚ ворота был виден просторный двор, поросший
бурьЯном, и старый барский дом с жалюзи на окнах и с высокою крышей, рыжею
от ржавчины. Џо сторонам дома, направо и налево, стоЯли два одинаковых
флигелЯ; у одного окна были забиты досками, около другого, с открытыми
окнами, висело на веревке белье и ходили телЯта. Џоследний телеграфный столб
стоЯл во дворе, и проволока от него шла к окну того флигелЯ, который своею
глухою стеной выходил в поле. „верь была отворена, Я вошел. ‡а столом у
телеграфного станка сидел какой-то господин с темною, кудрЯвою головой, в
пиджаке из парусинки; он сурово, исподлобьЯ поглЯдел на менЯ, но тотчас же
улыбнулсЯ и сказал:
- ‡дравствуй, маленькаЯ польза!
ќто был €ван —епраков, мой товарищ по гимназии, которого исключили из
второго класса за курение табаку. Њы вместе когда-то, в осеннее времЯ,
ловили щеглов, чижей и дубоносов и продавали их на базаре рано утром, когда
еще наши родители спали. Њы подстерегали стайки перелетных скворцов и
стрелЯли в них мелкою дробью, потом подбирали раненых, и одни у нас умирали
в страшных мучениЯх (Я до сих пор еще помню, как они ночью стонали у менЯ в
клетке), других, которые выздоравливали, мы продавали и нагло божились при
этом, что все это одни самцы. Љак-то раз на базаре у менЯ осталсЯ один
только скворец, которого Я долго предлагал покупателЯм и, наконец, сбыл за
копейку. "‚се-таки маленькаЯ польза!" - сказал Я себе утешение, прЯча эту
копейку, и с того времени уличные мальчишки и гимназисты прозвали менЯ
маленькою пользой; да и теперь еще мальчишки и лавочники, случалось,
дразнили менЯ так, хотЯ, кроме менЯ, уже никто не помнил, откуда произошло
это прозвище
—епраков был не крепкого сложениЯ: узкогрудый, сутулый, длинноногий.
ѓалстук веревочкой, жилетки не было вовсе, а сапоги хуже моих - с кривыми
каблуками. Ћн редко мигал глазами и имел стремительное выражение, будто
собиралсЯ что-то схватить, и все суетилсЯ.
- „а ты постой, - говорил он суетЯсь. - „а ты послушай!.. Ћ чем, бишь,
Я только что говорил?
Њы разговорились. џ узнал, что имение, в котором Я теперь находилсЯ,
еще недавно принадлежало —епраковым и только прошлою осенью перешло к
инженеру „олжикову, который полагал, что держать деньги в земле выгоднее,
чем в бумагах, и уже купил в наших краЯх три порЯдочных имениЯ с переводом
долга; мать —епракова при продаже выговорила себе право жить в одном но
боковых флигелей еще два года и выпросила длЯ сына место при конторе.
- …ще бы ему не покупать! - сказал —епраков про инженера. - ‘ одних
подрЯдчиков дерет сколько! ‘о всех дерет!
Џотом он повел менЯ обедать, решив суетливо, что жить Я буду с ним
вдвоем во флигеле, а столоватьсЯ у его матери.
- Ћна у менЯ скрЯга, - сказал он, - но дорого с тебЯ не возьмет.
‚ маленьких комнатах, где жила его мать, было очень тесно; все они,
даже сени и переднЯЯ, были загромождены мебелью, которую после продажи
имениЯ перенесли сюда из большого дома; и мебель была все стариннаЯ, из
красного дерева. ѓоспожа —епракова, очень полнаЯ, пожилаЯ дама, с косыми
китайскими глазами, сидела у окна в большом кресле и вЯзала чулок. ЏринЯла
она менЯ церемонно.
- ќто, мамаша, Џолознев, - представил менЯ —епраков. - Ћн будет служить
тут.
- ‚ы дворЯнин? - спросила она странным, неприЯтным голосом; мне
показалось, будто у нее в горле клокочет жир.
- „а, - ответил Я.
- ‘адитесь.
Ћбед был плохой. Џодавали только пирог с горьким творогом и молочный
суп. …лена Ќикифоровна, хозЯйка, все времЯ как-то странно подмигивала то
одним глазом, то другим. Ћна говорила, ела, но во всей ее фигуре было уже
что-то мертвенное и даже как будто чувствовалсЯ запах трупа. †изнь в ней
едва теплилась, теплилось и сознание, что она - барынЯ-помещица, имевшаЯ
когда-то своих крепостных, что она - генеральша, которую прислуга обЯзана
величать превосходительством; и когда эти жалкие остатки жизни вспыхивали в
ней на мгновение, то она говорила сыну:
- †ан, ты не так держишь нож!
€ли же говорила мне, тЯжело переводЯ дух, с жеманством хозЯйки,
желающей занЯть гостЯ:
- Ђ мы, знаете, продали наше имение. Љонечно, жаль, привыкли мы тут, но
„олжиков обещал сделать †ана начальником станции „убечни, так что мы не
уедем отсюда, будем жить тут на станции, а это все равно, что в имении.
€нженер такой добрый! Ќе находите ли вы, что он очень красив?
…ще недавно —епраковы жили богато, но после смерти генерала все
изменилось. …лена Ќикифоровна стала ссоритьсЯ с соседЯми, стала судитьсЯ, не
доплачивать приказчикам и рабочим; все боЯлась, как бы ее не ограбили - и в
какие-нибудь десЯть лет „убечнЯ стала неузнаваемою.
Џозади большого дома был старый сад, уже одичавший, заглушенный
бурьЯном и кустарником. џ прошелсЯ по террасе, еще крепкой и красивой;
сквозь стеклЯнную дверь видна была комната с паркетным полом, должно быть,
гостинаЯ; старинное фортепиано, да на стенах гравюры в широких рамах из
красного дерева - и больше ничего. Ћт прежних цветников уцелели одни пионы и
маки, которые поднимали из травы свои белые и Ярко-красные головы; по
дорожкам, вытЯгиваЯсь, мешаЯ друг другу, росли молодые клены и вЯзы, уже
ощипанные коровами. Ѓыло густо, и сад казалсЯ непроходимым, но это только
вблизи дома, где еще стоЯли тополи, сосны и старые липы-сверстницы,
уцелевшие от прежних аллей, а дальше за ними сад расчищали длЯ сенокоса, и
тут уже не парило, паутина не лезла в рот и глаза, полувал ветерок; чем
дальше вглубь, тем просторнее, и уже росли на просторе вишни, сливы,
раскидистые Яблони, обезображенные подпорками и гангреной, и груши такие
высокие, что даже не верилось, что это груши. ќту часть сада арендовали наши
городские торговки, и сторожил ее от воров и скворцов мужик-дурачок, живший
в шалаше.
‘ад, все больше редеЯ, переходЯ в настоЯщий луг, спускалсЯ к реке,
поросшей зеленым камышом и ивнЯком; около мельничной плотины был плес,
глубокий и рыбный, сердито шумела небольшаЯ мельница с соломенною крышей,
неистово квакали лЯгушки. Ќа воде, гладкой, как зеркало, изредка ходили
круги, да вздрагивали речные лилии, потревоженные веселою рыбой. Џо ту
сторону речки находилась деревушка „убечнЯ. ’ихий, голубой плес манил к
себе, обещаЯ прохладу и покой. € теперь все это - и плес, и мельница, и
уютные берега принадлежали инженеру!
€ вот началась моЯ новаЯ служба. џ получал телеграммы и отправлЯл их
дальше, писал разные ведомости, и переписывал начисто требовательные записи,
претензии и рапорты, которые присылались к нам в контору безграмотными
десЯтниками и мастерами. Ќо большую часть днЯ Я ничего не делал, а ходил по
комнате, ожидаЯ телеграмм, или сажал во флигеле мальчика, а сам уходил в сад
и гулЯл, пока мальчик не прибегал сказать, что стучит аппарат. Ћбедал Я у
госпожи —епраковой. ЊЯсо подавали очень редко, блюда все были молочные, а в
среду и в пЯтницу - постные, и в эти дни подавались к столу розовые тарелки,
которые назывались постными. —епракова постоЯнно подмигивала - это была у
нее такаЯ привычка, и в ее присутствии мне всЯкий раз становилось не по
себе.
’ак как работы во флигеле не хватало и на одного, то —епраков ничего не
делал, а только спал или уходил с ружьем на плес стрелЯть уток. Џо вечерам
он напивалсЯ в деревне или на станции, и перед тем, как спать, смотрелсЯ в
зеркальце и кричал:
- ‡дравствуй, €ван —епраков!
ЏьЯный он был очень бледен и все потирал руки и смеЯлсЯ, точно ржал:
ги-ги-ги! €з озорства он раздевалсЯ донага и бегал по полю голый. …л мух и
говорил, что они кисленькие.

Љак-то после обеда он прибежал во флигель, запыхавшись, и сказал:
- ‘тупай, там сестра твоЯ приехала.
џ вышел. ‚ самом деле, у крыльца большого дома стоЯла городскаЯ
извозчичьЯ линейка. Џриехала моЯ сестра, а с нею Ђнюта Ѓлагово и еще
какой-то господин в военном кителе. ЏодойдЯ ближе, Я узнал военного: это был
брат Ђнюты, доктор.
- Њы к вам на пикник приехали, - сказал он. - Ќичего?
‘естра и Ђнюта хотели спросить, как мне тут живетсЯ, но обе молчали и
только смотрели на менЯ. џ тоже молчал. Ћни понЯли, что мне тут не нравитсЯ,
и у сестры навернулись слезы, а Ђнюта Ѓлагово стала красной. Џошли в сад.
„октор шел впереди всех и говорил восторженно:
- ‚от так воздух! Њать честнаЯ, вот так воздух!
Џо наружному виду это был еще совсем студент. € говорил, и ходил он,
как студент, и взглЯд его серых глаз был такой же живой, простой и открытый,
как у хорошего студента. ђЯдом со своею высокою и красивою сестрой он
казалсЯ слабым, жидким; и бородка у него была жидкаЯ, и голос тоже -
жиденький тенорок, довольно, впрочем, приЯтный. Ћн служил где-то в полку
теперь приехал в отпуск к своим, и говорил, что осенью поедет в Џетербург
держать экзамен на доктора медицины. “ него уже была своЯ семьЯ - жена и
трое детей; женилсЯ он рано, когда еще был на втором курсе, и теперь в
городе рассказывали про него, что он несчастлив в семейной жизни и уже не
живет с женой.
- Љоторый теперь час? - беспокоилась сестра. - Ќам бы пораньше
вернутьсЯ, папа отпустил менЯ к брату только до шести часов.
- Ћх, уж ваш папа! - вздохнул доктор.
џ поставил самовар. Ќа ковре перед террасой большого дома мы пили чай,
и доктор, стоЯ на коленЯх, пил из блюдечка и говорил, что он испытывает
блаженство. Џотом —епраков сходил за ключом и отпер стеклЯнную дверь, и все
мы вошли в дом. Ѓыло здесь сумрачно, таинственно, пахло грибами, и шаги наши
издавали гулкий шум, точно под полом был подвал. „октор, стоЯ, тронул
клавиши фортепиано, и оно ответило ему слабо, дрожащим, сиплым, но еще
стройным аккордом; он попробовал голос и запел какой-то романс, морщась и
нетерпеливо стуча ногой, когда какой-нибудь клавиш оказывалсЯ немым. ЊоЯ
сестра уже не собиралась домой, а в волнении ходила по комнате и говорила:
- Њне весело! Њне очень, очень весело!
‚ ее голосе слышалось удивление, точно ей казалось невероЯтным, что у
нее тоже может быть хорошо на душе. ќто первый раз в жизни Я видел ее такою
веселою. Ћна даже похорошела. ‚ профиль она была некрасива, у нее нос и рот
как-то выдавались вперед и было такое выражение, точно она дула, но у нее
были прекрасные темные глаза, бледный, очень нежный цвет лица и трогательное
выражение доброты и печали, и когда она говорила, то казалась миловидною и
даже красивою. Њы оба, Я и она, уродились в нашу мать, широкие в плечах,
сильные, выносливые, но бледность у нее была болезненнаЯ, она часто кашлЯла,
и в глазах у нее Я иногда подмечал выражение, какое бывает у людей, которые
серьезно больны, но почему-то скрывают это. ‚ ее теперешней веселости было
что-то детское, наивное, точно та радость, которую во времЯ нашего детства
пригнетали и заглушали суровым воспитанием, вдруг проснулась теперь в душе и
вырвалась на свободу.
Ќо когда наступил вечер и подали лошадей, сестра притихла, осунулась и
села на линейку с таким видом. как будто это была скамьЯ подсудимых.
‚от они все уехали, шум затих... џ вспомнил, что Ђнюта Ѓлагово за все
времЯ не сказала со мною ни одного слова.
"“дивительнаЯ девушка! - подумал Я. - “дивительнаЯ девушка!"
Ќаступил петровский пост, и нас уже каждый день кормили постным. Ћт
праздности и неопределенности положениЯ менЯ тЯготила физическаЯ тоска, и Я,
недовольный собою, вЯлый, голодный, слонЯлсЯ по усадьбе и только ждал
подходЯщего настроениЯ, чтобы уйти.
Љак-то перед вечером, когда у нас во флигеле сидел ђедька, неожиданно
вошел „олжиков, сильно загоревший и серый от пыли. Ћн три днЯ пробыл на
своем участке и теперь приехал в „убечню на паровозе, а к нам со станции
пришел пешком. ‚ ожидании экипажа, который должен был прийти из города, он
со своим приказчиком обошел усадьбу, громким голосом даваЯ приказаниЯ, потом
целый час сидел у нас во флигеле и писал какие-то письма: при нем на его имЯ
приходили телеграммы, и он сам выстукивал ответы. Њы трое стоЯли молча,
навытЯжку.
- Љакие беспорЯдки! - сказал он, брезгливо заглЯдываЯ в ведомость. -
—ерез две недели Я перевожу контору на станцию и уж не знаю, что мне с вами
делать, господа.
- џ стараюсь, ваше высокородие, - проговорил —епраков.
- ’о-то, вижу, как вы стараетесь. ’олько жалованье умеете получать, -
продолжал инженер, глЯдЯ на менЯ. - ‚се надеетесь на протекцию, как бы
поскорее и полегче faire la carriere. Ќу, Я не посмотрю на протекцию. ‡а
менЯ никто не хлопотал-с. Џрежде чем мне дали дорогу, Я ходил машинистом,
работал в Ѓельгии как простой смазчик-с. Ђ ты, Џантелей, что здесь делаешь?
- спросил он, повернувшись к ђедьке. - ЏьЯнствуешь с ними?
Ћн всех простых людей почему-то называл ЏантелеЯми, а таких, как Я и
—епраков, презирал и за глаза называл пьЯницами, скотами, сволочью. ‚ообще к
мелким служащим он был жесток и штрафовал и гонЯл их службы холодно, без
объЯснений.
Ќаконец, приехали за ним лошади. Ћн на прощанье пообещал уволить всех
нас через две недели, обозвал приказчика болваном и затем, развалившись в
колЯске, покатил в город.
- Ђндрей €ваныч, - сказал Я ђедьке, - возьмите менЯ к себе в рабочие.
- Ќу, что ж!
€ мы пошли вместе по направлению к городу. Љогда станциЯ и усадьба
остались далеко за нами, Я спросил:
- Ђндрей €ваныч, зачем вы давеча приходили в „убечню?
- Џервое, ребЯта мои работают на линии, а второе - приходил к
генеральше проценты платить. ‹етошний год Я у нее полсотню взЯл и плачу
теперь ей по рублю в месЯц.
ЊалЯр остановилсЯ и взЯл менЯ за пуговицу.
- Њисаил Ђлексеич, ангел вы наш, - продолжал он, - Я так понимаю, ежели
какой простой человек или господин берет даже самый малый процент, тот уже
есть злодей. ‚ таком человеке не может правда существовать.
’ощий, бледный, страшный ђедька закрыл глаза, покачал головой и изрек
тоном философа:
- ’лЯ ест траву, ржа - железо, а лжа - душу. ѓосподи, спаси нас
грешных!

ђедька был непрактичен и плохо умел соображать; набирал он работы
больше, чем мог исполнить, и при расчете тревожилсЯ, терЯлсЯ и потому почти
всегда бывал в убытке. Ћн красил, вставлЯл стекла, оклеивал стены обоЯми и
даже принимал на себЯ кровельные работы, и Я помню, как он, бывало, из-за
ничтожного заказа бегал днЯ по три, отыскиваЯ кровельщиков. ќто был
превосходный мастер, случалось ему иногда зарабатывать до десЯти рублей в
день, и если бы не это желание - во что бы то ни стало быть главным и
называтьсЯ подрЯдчиком, то у него, вероЯтно, водились бы хорошие деньги.
‘ам он получал издельно, а мне и другим ребЯтам платил поденно, от
семидесЯти копеек до рублЯ в день. Џока стоЯла жаркаЯ и сухаЯ погода, мы
исполнЯли разные наружные работы, главным образом красили крыши. ‘
непривычки моим ногам было горЯчо, точно Я ходил по раскаленной плите, а
когда надевал валенки, то ногам было душно. Ќо это только на первых порах,
потом же Я привык, и все пошло как по маслу. џ жил теперь среди людей, длЯ
которых труд был обЯзателен и неизбежен и которые работали, как ломовые
лошади, часто не сознаваЯ нравственного значениЯ труда и даже никогда не
употреблЯЯ в разговоре самого слова "труд"; около них и Я тоже чувствовал
себЯ ломовиком, все более проникаЯсь обЯзательностью и неизбежностью того,
что Я делал, и это облегчало мне жизнь, избавлЯЯ от всЯких сомнений.
‚ первое времЯ все занимало менЯ, все было ново, точно Я вновь родилсЯ.
џ мог спать на земле, мог ходить босиком, - а это чрезвычайно приЯтно; мог
стоЯть в толпе простого народа, никого не стеснЯЯ, и когда на улице падала
извозчичьЯ лошадь, то Я бежал и помогал поднЯть ее, не боЯсь запачкать свое
платье. Ђ главное, Я жил на свой собственный счет и никому не был в тЯгость!
Ћкраска крыш, особенно с нашею олифой и краской, считалась очень
выгодным делом, и потому этою грубой, скучной работою не брезговали даже
такие хорошие мастера, как ђедька. ‚ коротких брючках, с тощими лиловыми
ногами, он ходил по крыше, похожий на аиста, и Я слышал, как, работаЯ
кистью, он тЯжело вздыхал и говорил:
- ѓоре, горе нам, грешным!
Џо крыше он ходил так же свободно, как по полу. ЌесмотрЯ на то, что он
был болен и бледен, как мертвец, прыткость у него была необыкновеннаЯ; он
так же, как молодые, красил купол и главы церкви без подмостков, только при
помощи лестниц, и веревки, и было немножко страшно, когда он тут, стоЯ на
высоте, далеко от земли, выпрЯмлЯлсЯ во весь свой рост и изрекал неизвестно
длЯ кого:
- ’лЯ ест траву, ржа - железо, а лжа - душу!
€ли же, думаЯ о чем-нибудь, отвечал вслух своим мыслЯм:
- ‚се может быть? ‚се может быть!
Љогда Я возвращалсЯ с работы домой, то все эти, которые сидели у ворот
на лавочках, все приказчики, мальчишки и их хозЯева пускали мне вслед разные
замечаниЯ, насмешливые и злобные, и это на первых порах волновало менЯ и
казалось просто чудовищным.
- ЊаленькаЯ польза! - слышалось со всех сторон. - ЊалЯр! Ћхра!
€ никто не относилсЯ ко мне так немилостиво, как именно те, которые еще
так недавно сами были простыми людьми и добывали себе кусок хлеба черным
трудом. ‚ торговых рЯдах, когда Я проходил мимо железной лавки, менЯ, как бы
нечаЯнно, обливали водой и раз даже швырнули в менЯ палкой. Ђ один купец, -
рыбник, седой старик, загородил мне дорогу и сказал, глЯдЯ на менЯ со
злобой:
- Ќе тебЯ, дурака, жалко! Ћтца твоего жалко!
Ђ мои знакомые при встречах со мною почему-то конфузились. Ћдни
смотрели на менЯ, как на чудака и шута, другим было жаль менЯ, третьи же не
знали, как относитьсЯ ко мне, и понЯть их было трудно. Љак-то днем, в одном
из переулков около нашей Ѓольшой „ворЯнской, Я встретил Ђнюту Ѓлагово. џ шел
на работу и нес две длинных кисти и ведро с краской. “знав менЯ, Ђнюта
вспыхнула.
- Џрошу вас не кланЯтьсЯ мне на улице... - проговорила она нервно,
сурово, дрожащим голосом, не подаваЯ мне руки, и на глазах у нее вдруг
заблестели слезы. - …сли, по-вашему, все это так нужно, то пусть... пусть,
но прошу вас, не встречайтесь со мною!
џ уже жил не на Ѓольшой „ворЯнской, а в предместье Њакарихе, у своей
нЯни Љарповны, доброй, но мрачной старушки, котораЯ всегда предчувствовала
что-нибудь дурное, боЯлась всех снов вообще и даже в пчелах и в осах,
которые залетали к ней в комнату, видела дурные приметы. € то, что Я
сделалсЯ рабочим, по ее мнению, не предвещало ничего хорошего.
- Џропала твоЯ головушка! - говорила она печально, покачиваЯ головой. -
Џропала!
‘ нею в домике жил ее приемыш Џрокофий, мЯсник, громадный, неуклюжий
малюй лет тридцати, рыжий, с жесткими усами. ‚стречаЯсь со мною в сенЯх, он
молча и почтительно уступал мне дорогу и если был пьЯн, то всей пЯтерней
делал мне под козырек. Џо вечерам он ужинал, и сквозь дощатую перегородку
мне слышно было, как он крЯкал и вздыхал, выпиваЯ рюмку за рюмкой.
- Њамаша! - звал он вполголоса.
- Ќу? - отзывалась Љарповна, любившаЯ без памЯти своего приемыша. -
—то, сынок?
- џ вам, мамаша, могу снисхождение сделать. ‚ сей земной жизни буду вас
питать на старости лет в юдоли, а когда помрете, на свой счет похороню.
‘казал - и верно.
‚ставал Я каждый день, до восхода солнца, ложилсЯ рано. …ли мы, малЯры,
очень много и спали крепко, и только почему-то по ночам сильно билось
сердце. ‘ товарищами Я не ссорилсЯ. Ѓрань, отчаЯнные клЯтвы и пожеланиЯ
вроде того, например, чтобы лопнули глаза или схватила холера, не
прекращались весь день, но тем не менее все-таки жили .мы между собою
дружно. ђебЯта подозревали во мне религиозного сектанта и добродушно
подшучивали надо мною, говорЯ, что от менЯ даже родной отец отказалсЯ, и тут
же рассказывали, что сами они редко заглЯдывают в храм божий и что многие из
них по десЯти лет на духу не бывали, и такое свое беспутство оправдывали
тем, что малЯр среди людей все равно, что галка среди птиц.
ђебЯта уважали менЯ и относились ко мне с почтением; им, очевидное
нравилось, что Я не пью, не курю и веду тихую, степенную жизнь. €х только
неприЯтно шокировало, что .Я не участвую в краже олифы и вместе с ними не
хожу к заказчикам просить на чай. Љража хозЯйской олифы и краски была у
малЯров в обычае и не считалась кражей, и замечательно, что даже такой
справедливый человек, как ђедька, уходЯ с работы, всЯкий раз уносил с собою
немножко белил и олифы. Ђ просить на чай не стыдились даже почтенные
старики, имевшие в Њакарихе собственные дома, и было досадно и стыдно, когда
ребЯта гурьбой поздравлЯли какое-нибудь ничтожество с первоначатием или
окончанием и, получив от него гривенник, униженно благодарили. ‘ заказчиками
они держали себЯ, как лукавые царедворцы, и мне почти каждый день
вспоминалсЯ шекспировский Џолоний.
- Ђ, должно быть, дождь будет, - говорил заказчик, глЯдЯ на небо. -
Ѓудет, беспременно будет! - соглашались малЯры.
- ‚прочем, облака не дождевые. Џожалуй, не будет дождЯ.
- Ќе будет, ваше высокородие! ‚ерно, не будет.
‡аглазно они относились к заказчикам вообще иронически, и когда,
например, видели барина, сидЯщего на балконе с газетой, то замечали:
- ѓазету читает, а есть небось нечего.
„ома у своих Я не бывал. ‚озвращаЯсь с работы, Я часто находил у себЯ
записки, короткие и тревожные, в которых сестра писала мне об отце: то он
был за обедом как-то особенно задумчив и ничего не ел, то пошатнулсЯ, то
заперсЯ у себЯ и долго не выходил. ’акие известиЯ волновали менЯ, Я не мог
спать и, случалось даже, ходил ночь по Ѓольшой „ворЯнской мимо нашего дома,
вглЯдываЯсь в темные окна и стараЯсь угадать, все ли дома благополучно. Џо
воскресеньЯм приходила ко мне сестра, но украдкой, будто не ко мне, а к
нЯньке. € если входила ко мне, то очень бледнаЯ, с заплаканными глазами, и
тотчас же начинала плакать.
- Ќаш отец не перенесет этого! - говорила она. - …сли, не дай бог, с
ним случитсЯ что-нибудь, то тебЯ всю жизнь будет мучить совесть. ќто ужасно,
Њисаил? €менем нашей матери умолЯю тебЯ: исправьсЯ!
- ‘естра, дорогаЯ моЯ, - говорил Я, - как исправлЯтьсЯ, если Я убежден,
что поступаю по совести? Џойми!
- џ знаю, что по совести, но, может быть, это можно как-нибудь иначе,
чтобы никого не огорчать.
- Ћх, батюшки! - вздыхала за дверью старуха. - Џропала твоЯ головушка!
Ѓыть беде, родимые мои, быть беде!

‚ одно из воскресений ко мне неожиданно ЯвилсЯ доктор Ѓлагово. Ћн был в
кителе поверх шелковой рубахи и в высоких лакированных сапогах.
- Ђ Я к вам! - начал он, крепко, по-студенчески, пожимаЯ мне руку. -
Љаждый день слышу про вас и все собираюсь к вам потолковать, как говоритсЯ,
по душам. ‚ городе страшнаЯ скука, нет ни одной живой души, не с кем слово
сказать. †арко, мать пречистаЯ! - продолжал он, снимаЯ китель и оставаЯсь в
одной шелковой рубахе. - ѓолубчик, позвольте с вами поговорить!
Њне самому было скучно и давно уже хотелось отбыть в обществе не
малЯров. џ искренно обрадовалсЯ ему.
- Ќачну с того, - сказал он, садЯсь на мою постель, - что Я вам
сочувствую от всей души и глубоко уважаю эту вашу жизнь. ‡десь в городе вас
не понимают, да и некому понимать, так как, сами знаете, здесь, за весьма
малыми исключениЯми, все гоголевские свиные рыла. Ќо Я тогда же на пикнике
сразу угадал вас. ‚ы - благороднаЯ душа, честный, возвышенный человек!
“важаю вас и считаю за великую честь пожать вашу руку! - продолжал он
восторженно. - —тобы изменить так резко круто свою жизнь, как сделали это
вы, нужно было решить сложный душевный процесс, и, чтобы продолжать теперь
эту жизнь и постоЯнно находитьсЯ на высоте своих убеждений, вы должны изо
днЯ в день напрЯженно работать и умом и сердцем. ’еперь, длЯ начала нашей
беседы, скажите, не находите ли вы, что если бы силу воли, это напрЯжение,
всю эту потенцию, вы затратили на что-нибудь другое, например, на то, чтобы
сделатьсЯ со временем великим ученым или художником, то ваша жизнь
захватывала бы шире и глубже и была бы продуктивнее во всех отношениЯх?
Њы разговорились, и когда у нас зашла речь о физическом труде, то Я
выразил такую мысль: нужно, чтобы сильные не порабощали слабых, чтобы
меньшинство не было длЯ большинства паразитом или насосом, высасывающим из
него хронически лучшие соки, то есть нужно, чтобы все без исключениЯ - и
сильные и слабые, богатые и бедные, равномерно участвовали в борьбе за
существование, каждый сам за себЯ, а в этом отношении нет лучшего
нивелирующего средства, как физический труд в качестве общей, длЯ всех
обЯзательной повинности.
- ‘тало быть, по-вашему, физическим трудом должны заниматьсЯ все без
исключениЯ? - спросил доктор.
- „а.
- Ђ не находите ли вы, что если все, в том числе и лучшие люди,
мыслители и великие ученые, участвуЯ в борьбе за существование каждый сам за
себЯ, станут тратить времЯ на битье щебнЯ и окраску крыш, то это может
угрожать прогрессу серьезною опасностью?
- ‚ чем же опасность? - спросил Я. - ‚едь прогресс - в делах любви, в
исполнении нравственного закона. …сли вы никого не порабощаете, никому не в
тЯгость, то какого вам нужно еще прогресса?
- Ќо позвольте! - вдруг вспылил Ѓлагово, вставаЯ. - Ќо позвольте! …сли
улитка в своей раковине занимаетсЯ личным самосовершенствованием и
ковырЯетсЯ в нравственном законе, то вы это называете прогрессом?
- Џочему же - ковырЯетсЯ? - обиделсЯ Я. - …сли вы не заставлЯете своих
ближних кормить вас, одевать, возить, защищать вас от врагов, то в жизни,
котораЯ всЯ построена на рабстве, разве это не прогресс? Џо-моему, это
прогресс самый настоЯщий, и пожалуй, единственно возможный и нужный длЯ
человека.
- Џределы общечеловеческого, мирового прогресса в бесконечности, и
говорить о каком-то "возможном" прогрессе, ограниченном нашими нуждами или
временными воззрениЯми, это, извините, даже странно.
- …сли пределы прогресса в бесконечности, как вы говорите, то, значит,
цели его неопределенны, - сказал Я. - †ить и не знать определенно, длЯ чего
живешь?
- Џусть! Ќо это "не знать" не так скучно, как ваше "знать". џ иду по
лестнице, котораЯ называетсЯ прогрессом, цивилизацией, культурой, иду и иду,
не знаЯ определенно, куда иду, но, право, ради одной этой чудесной лестницы
стоит жить; а вы знаете, ради чего живете, - ради того, чтобы одни не
порабощали других, чтобы художник и тот, кто растирает длЯ него краски,
обедали одинаково. Ќо ведь это мещанскаЯ, кухоннаЯ, сераЯ сторона жизни, и
длЯ нее одной жить - неужели не противно? …сли одни насекомые порабощают
других, то и черт с ними, пусть съедают друг друга! Ќе о них нам надо
думать, - ведь они все равно помрут и сгниют, как ни спасайте их от рабства,
- надо думать о том великом иксе, который ожидает все человечество в
отдаленном будущем.
Ѓлагово спорил со мною горЯчо, но в то же времЯ было заметно, что его
волнует какаЯ-то постороннЯЯ мысль.
- „олжно быть, ваша сестра не придет, - сказал он, посмотрев на часы. -
‚чера она была у наших и говорила, что будет у вас. ‚ы все толкуете -
рабство, рабство... - продолжал он. - Ќо ведь это вопрос частный, и все
такие вопросы решаютсЯ человечеством постепенно, само собой.
‡аговорили о постепенности. џ сказал, что вопрос - делать добро или
зло, каждый решает сам за себЯ, не дожидаЯсь, когда человечество подойдет к
решению этого вопроса путем постепенного развитиЯ. Љ тому же постепенность -
палка о двух концах. ђЯдом с процессом постепенного развитиЯ идей гуманных
наблюдаетсЯ и постепенный рост идей иного рода. Љрепостного права нет, зато
растет капитализм. € в самый разгар освободительных идей, так же как во
времена ЃатыЯ, большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаЯсь
само голодным, раздетым и беззащитным. ’акой порЯдок прекрасно уживаетсЯ с
какими угодно веЯниЯми и течениЯми, потому что искусство порабощениЯ тоже
культивируетсЯ постепенно. Њы уже не дерем на конюшне наших лакеев, но мы
придаем рабству утонченные формы, по крайней мере умеем находить длЯ него
оправдание в каждом отдельном случае. “ нас идеи - идеЯми, но если бы
теперь, в конце XIX века, можно было взвалить на рабочих еще также наши
самые неприЯтные физиологические отправлениЯ, то мы взвалили бы и потом,
конечно, говорили бы в свое оправдание, что если, мол, лучшие люди,
мыслители и великие ученые станут тратить свое золотое времЯ на эти
отправлениЯ, то прогрессу может угрожать серьезнаЯ опасность.
Ќо вот пришла и сестра. “видев доктора, она засуетилась, встревожилась
и тотчас же заговорила о том, что ей пора домой, к отцу.
- Љлеопатра Ђлексеевна, - сказал Ѓлагово убедительно, прижимаЯ обе руки
к сердцу, - что станетсЯ с нашим батюшкой, если вы проведете со мною и
братом каких-нибудь полчаса?
Ћн был простосердечен и умел сообщать свое оживление другим. ЊоЯ
сестра, подумав минуту, рассмеЯлась и повеселела вдруг, внезапно, как тогда
на пикнике. Њы пошли в поле и, расположившись на траве, продолжали наш
разговор и смотрели на город, где все окна, обращенные на запад, казались
Ярко-золотыми оттого, что заходило солнце.
Џосле этого, всЯкий раз когда приходила ко мне сестра, ЯвлЯлсЯ и
Ѓлагово, и оба здоровались с таким видом, как будто встреча их у менЯ была
нечаЯнной. ‘естра слушала, как Я и доктор спорили, и в это времЯ выражение у
нее было радостно восторженное, умиленное и пытливое, и мне казалось, что
перед ее глазами открывалсЯ мало-помалу иной мир, какого она раньше не
видала даже во сне и какой старалась угадать теперь. Ѓез доктора она была
тиха и грустна, и если теперь иногда плакала, сидЯ на моей постели, то уже
по причинам, о которых не говорила.
‚ августе ђедька приказал нам собиратьсЯ на линию. „нЯ за два перед
тем, как нас "погнали" за город, ко мне пришел отец. Ћн сел и не спеша, не
глЯдЯ на менЯ, вытер свое красное лицо, потом достал из кармана наш
городской "‚естник" и медленно, с ударением на каждом слове, прочел о том,
что мой сверстник, сын управлЯющего конторою ѓосударственного банка,
назначен начальником отделениЯ в казенной палате.
- Ђ теперь взглЯни на себЯ, - сказал он, складываЯ газету, - нищий,
оборванец, негодЯй! „аже мещане и крестьЯне получают образование, чтобы
стать людьми, а ты, Џолознев, имеющий знатных, благородных предков,
стремишьсЯ в грЯзь! Ќо Я пришел сюда не длЯ того, чтобы разговаривать с
тобою; на тебЯ Я уже махнул рукой, - продолжал он придушенным голосом,
вставаЯ. - џ пришел затем, чтобы узнать: где твоЯ сестра, негодЯй? Ћна ушла
из дому после обеда, и вот уже восьмой час, а ее нет. Ћна стала часто
уходить, не говорЯ мне, она уже менее почтительна, - и Я вижу тут твое злое,
подлое влиЯние. ѓде она?
‚ руках у него был знакомый мне зонтик, и Я уже растерЯлсЯ и вытЯнулсЯ,
как школьник, ожидаЯ, что отец начнет бить менЯ, но он заметил взглЯд мой,
брошенный на зонтик, и, вероЯтно, это сдержало его.
- †иви, как хочешь! - сказал он. - џ лишаю тебЯ моего благословениЯ!
- Ѓатюшки-светы, - бормотала за дверью нЯнька. - ЃеднаЯ, несчастнаЯ
твоЯ головушка! Ћх, чует мое сердце, чует!
џ работал на линии. ‚есь август непрерывно шли дожди, было сыро и
холодно; с полей не свозили хлеба, и в больших хозЯйствах, где косили
машинами, пшеница лежала не в копнах, а в кучах, и Я помню, как эти
печальные кучи с каждым днем становились все темнее, и зерно прорастало в
них. ђаботать было трудно: ливень портил все, что мы успевали сделать. †ить
и спать в станционных зданиЯх нам не позволЯлось, и ютились мы в грЯзных,
сырых землЯнках, где летом жила "чугунка" и по ночам Я не мог спать от
холода и оттого, что по лицу и по рукам ползали мокрицы. Ђ когда работали
около мостов, то по вечерам приходила к нам гурьбой "чугунка" только затем,
чтобы бить малЯров, - длЯ нас это был род спорта. Ќас били, выкрадывали у
нас кисти и, чтобы раздразнить нас и вызвать на драку, портили нашу работу,
например, вымазывали будки зеленою краской. ‚ довершение всех наших бед
ђедька стал платить крайне неисправно. ‚се малЯрные работы на участке были
сданы подрЯдчику, этот сдал другому, и уже этот сдал ђедьке, выговорив себе
процентов двадцать. ђабота сама по себе была невыгодна, а тут еще дожди:
времЯ пропадало даром, мы не работали, а ђедька был обЯзан платить ребЯтам
поденно. ѓолодные малЯры едва не били его, обзывали жуликом, кровопийцей,
€удой-христопродавцем, а он, беднЯга, вздыхал, в отчаЯнии воздевал к небу
руки и то и дело ходил к госпоже —епраковой за деньгами.

VII

Ќаступила дождливаЯ, грЯзнаЯ, темнаЯ осень. Ќаступила безработица, и Я
днЯ по три сидел дома без дела или же исполнЯл разные не малЯрные работы,
например, таскал землю длЯ черного наката, получаЯ за это по двугривенному в
день. „октор Ѓлагово уехал в Џетербург. ‘естра не приходила ко мне. ђедька
лежал у себЯ дома больной, со днЯ надень ожидаЯ смерти.
€ настроение было осеннее. Ѓыть может, оттого, что, ставши рабочим, Я
уже видел нашу городскую жизнь только с ее изнанки, почти каждый день мне
приходилось делать открытии, приводившие менЯ просто в отчаЯние. ’е мои
сограждане, о которых раньше Я не был никакого мнениЯ или которые с внешней
стороны представлЯлись вполне порЯдочными, теперь оказывались людьми
низкими, жестокими, способными на всЯкую гадость. Ќас, простых людей,
обманывали, обсчитывали, заставлЯли по целым часам дожидатьсЯ в холодных
сенЯх или в кухне, нас оскорблЯли и обращались с нами крайне грубо. Ћсенью в
нашем клубе Я оклеивал обоЯми читальню и две комнаты; мне заплатили по семи
копеек за кусок, но приказали расписатьсЯ - по двенадцати, и когда Я
отказалсЯ исполнить это, то благообразный господин в золотых очках, должно
быть один из старшин клуба, сказал мне:
- …сли ты, мерзавец, будешь еще много разговаривать, то Я тебе всю
морду побью.
€ когда лакей шепнул ему, что Я сын архитектора Џолознева, то он
сконфузилсЯ, покраснел, но тотчас же оправилсЯ и сказал:
- Ђ черт с ним!
‚ лавках нам, рабочим, сбывали тухлое мЯсо, леглую муку и спитой чай; в
церкви нас толкала полициЯ, в больницах нас обирали фельдшера и сиделки, и,
если мы по бедности не давали им взЯток, то нас в отместку кормили из
грЯзной посуды; на почте самый маленький чиновник считал себЯ вправе
обращатьсЯ с нами, как с животными, и кричать грубо и нагло: "Ћбожди! Људа
лезешь?" „аже дворовые собаки - и те относились к нам недружелюбно и
бросались на нас с какою-то особенною злобой. Ќо, главное, что больше всего
поражало менЯ в моем новом положении, это совершенное отсутствие
справедливости, именно то самое, что у народа определЯетсЯ словами: "Ѓога
забыли". ђедкий день обходилсЯ без мошенничества. Њошенничали и купцы,
продававшие нам олифу, и подрЯдчики, и ребЯта, и сами заказчики. ‘амо собою,
ни о каких наших правах не могло быть и речи, и свои заработанные деньги мы
должны были всЯкий раз выпрашивать как милостыню, стоЯ у черного крыльца без
шапок.
џ оклеивал в клубе одну из комнат, смежных с читальней: вечером, когда
Я уже собиралсЯ уходить, в эту комнату вошла дочь инженера „олжикова с
пачкой книг в руках.
џ поклонилсЯ ей.
- Ђ, здравствуйте! - сказала она, тотчас же узнав менЯ и протЯгиваЯ
руку. - Ћчень рада вас видеть.
Ћна улыбалась и осматривала с любопытством и с недоумением мою блузу,
ведро с клейстером, обои, растЯнутые на полу; Я смутилсЯ, и ей тоже стало
неловко.
- ‚ы извините, что Я на вас смотрю так, - сказала она. - Њне много
говорили о вас. Ћсобенно доктор Ѓлагово, - он просто влюблен в вас. € с
сестрой вашей Я уже познакомилась; милаЯ, симпатичнаЯ девушка, но Я никак не
могла убедить ее, что в вашем опрощении нет ничего ужасного. Ќапротив, вы
теперь самый интересный человек в городе.
Ћна опЯть поглЯдела на ведро с клейстером, на обои и продолжала:
- џ просила доктора Ѓлагово познакомить менЯ с вами поближе, но,
очевидно, он забыл или не успел. Љак бы ни было, мы все-таки знакомы, и если
бы вы пожаловали ко мне как-нибудь запросто, то Я была бы чрезвычайно
обЯзана. Њне так хочетсЯ поговорить! џ простой человек, - сказала она,
протЯгиваЯ мне руку, - и, надеюсь, у менЯ вы будете без стеснениЯ. Ћтца нет,
он в Џетербурге.
Ћна ушла в читальню, шурша платьем, а Я, придЯ домой, долго не мог
уснуть.
‚ эту же невеселую осень какаЯ-то добраЯ душа, очевидно желаЯ хотЯ
немного облегчить мое существование, изредка присылала мне то чаю и лимонов,
те печений, то жареных рЯбчиков. Љарповна говорила, что приносил это всЯкий
раз солдат, а от кого - неизвестно; и солдат расспрашивал, здоров ли Я,
каждый ли день Я обедаю и есть ли у менЯ теплое платье. Љогда наступили
морозы, мне таким же образом, в мое отсутствие, с солдатом прислали мЯгкий
вЯзаный шарф, от которого шел нежный, едва уловимый запах духов, и Я угадал,
кто была моЯ добраЯ феЯ. Ћт шарфа пахло ландышами, любимыми духами Ђнюты
Ѓлагово.
Љ зиме набралось больше работы, стало веселей. ђедька опЯть ожил, и мы
вместе работали в кладбищенской церкви, где шпаклевали иконостас длЯ
позолоты. ќто была работа чистаЯ, покойнаЯ и, как говорили наши, спораЯ. ‚
один день можно было много сработать, и притом времЯ бежало быстро,
незаметно. Ќи брани, ни смеха, ни громких разговоров. ‘амо место обЯзывало к
тишине и благочинию и располагало к тихим, серьезным мыслЯм. Џогруженные в
работу, мы стоЯли или сидели неподвижно, как статуи; была тишина мертваЯ,
какаЯ подобает кладбищу, так что если падал инструмент или трещал огонь в
лампадке, то звуки эти раздавались гулко и резко - и мы оглЯдывались. Џосле
долгой тишины слышалось гуденье, точно летели пчелы: это у притвора, не
торопЯсь, вполголоса, отпевали младенца; или живописец, писавший на куполе
голубЯ и вокруг него звезды, начинал тихо посвистывать и, спохватившись,
тотчас же умолкал; или ђедька, отвечаЯ своим мыслЯм, говорил со вздохом:
"‚се может быть! ‚се может быть!"; или над нашими головами раздавалсЯ
медленный заунывный звон, и малЯры замечали, что это, должно быть, богатого
покойника несут...
„ни проводил Я в этой тишине, в церковных сумерках, а в длинные вечера
играл на бильЯрде или ходил в театр на галерею в своей новой триковой паре,
которую Я купил себе на заработанные деньги. “ Ђжогиных уже начались
спектакли и концерты; декорации писал теперь один ђедька. Ћн рассказывал мне
содержание пьес и живых картин, какие ему приходилось видеть у Ђжогиных, и Я
слушал его с завистью. ЊенЯ сильно тЯнуло на репетиции, но идти к Ђжогиным Я
не решалсЯ.
‡а неделю до рождества приехал доктор Ѓлагово. € опЯть мы спорили и по
вечерам играли на бильЯрде. €граЯ, он снимал сюртук и расстегивал на груди
рубаху и вообще старалсЯ почему-то придать себе вид отчаЯнного кутилы. Џил
он немного, но шумно и ухитрЯлсЯ оставлЯть в таком плохом, дешевом трактире,
как "‚олга", по двадцати рублей в вечер.
ЋпЯть у менЯ стала бывать сестра; оба они, увидев друг друга, всЯкий
раз удивлЯлись, но по радостному, виноватому лицу ее видно было, что встречи
эти были не случайные. Љак-то вечером, когда мы играли на бильЯрде, доктор
сказал мне:
- Џослушайте, отчего вы не бываете у „олжиковой? ‚ы не знаете Њарии
‚икторовны, это умница, прелесть, простаЯ, добраЯ душа.
џ рассказал ему, как весною принЯл менЯ инженер.
- Џустое! - рассмеЯлсЯ доктор. - €нженер - сам по себе, а она - сама по
себе. Џраво, голубчик, не обижайте ее, сходите к ней как-нибудь. Ќапример,
давайте сходим к ней завтра вечером. •отите?
Ћн уговорил менЯ. Ќа другой день вечером, надевши свою новую триковую
пару и волнуЯсь, Я отправилсЯ к „олжиковой. ‹акей уже не показалсЯ мне таким
надменным и страшным и мебель такою роскошною, как в то утро, когда Я
ЯвлЯлсЯ сюда просителем. ЊариЯ ‚икторовна ожидала менЯ и встретила, как
старого знакомого, и пожала руку крепко, дружески. Ћна была в сером суконном
платье с широкими рукавами и в прическе, которую у нас в городе год спустЯ,
когда она вошла в моду, называли "собачьими ушами". ‚олосы с висков были
зачесаны на уши, и от этого лицо у Њарии ‚икторовны стало как будто шире, и
она показалась мне в этот раз очень похожей на своего отца, у которого лицо
было широкое, румЯное, и в выражении было что-то Ямщицкое. Ћна была красива
и изЯщна, но не молода, лет тридцати на вид, хотЯ на самом деле ей было
двадцать пЯть, не больше.
- Њилый доктор, как Я ему благодарна! - говорила она, сажаЯ менЯ. -
…сли бы не он, то вы не пришли бы то мне. Њне скучно до смерти! Ћтец уехал и
оставил ценЯ одну, и Я не знаю, что мне делать в этом городе.
‡атем она стала расспрашивать менЯ, где Я теперь работаю, сколько
получаю, где живу.
- ‚ы тратите на себЯ только то, что зарабатываете? - спросила она.
- „а.
- ‘частливый человек! - вздохнула она. - ‚ жизни все зло, мне кажетсЯ,
от праздности, от скуки, от душевной пустоты, а все это неизбежно, когда
привыкаешь жить на счет других. Ќе подумайте, что Я рисуюсь, искренно вам
говорю: неинтересно и неприЯтно быть богатым. Џриобретайте друзей богатством
неправедным - так сказано, потому что вообще нет и не может быть богатства
праведного.
Ћна с серьезным, холодным выражением оглЯдела мебель, точно хотела
сосчитать ее, и продолжала:
- Љомфорт и удобства обладают волшебною силой; они мало-помалу
затЯгивают людей даже с сильною волей. Љогда-то отец и Я жили небогато и
просто, а теперь видите как. ‘лыханное ли дело, - сказала она, пожав
плечами, - мы проживаем до двадцати тысЯч в год! ‚ провинции!
- Ќа комфорт и удобства приходитсЯ смотреть как неизбежную привилегию
капитала и образованиЯ, -сказал Я, - и мне кажетсЯ, что удобства жизни можно
сочетать с каким угодно, даже с самым тЯжелым и грЯзным трудом. ‚аш отец
богат, однако же, как он говорит, ему пришлось побывать и в машинистах и в
простых смазчиках.
Ћна улыбнулась и с сомнением покачала головой.
- Џапа иногда ест и тюрю с квасом, - сказала она. - ‡абава, прихоть!
‚ это времЯ послышалсЯ звонок, и она встала.
- Ћбразованные и богатые должны работать, как все, - продолжала она, -
а если комфорт, то одинаково длЯ всех. Ќикаких привилегий не должно быть.
Ќу, бог с нею, с философией. ђасскажите мне что-нибудь веселенькое.
ђасскажите мне про малЯров. Љакие они? ‘мешные ?
Џришел доктор. џ стал рассказывать про малЯров, но с непривычки
стеснЯлсЯ и рассказывал, как этнограф, серьезно и вЯло. „октор тоже
рассказал несколько анекдотов из жизни мастеровых. Ћн пошатывалсЯ, плакал,
становилсЯ на колени и даже, изображаЯ пьЯного, ложилсЯ на пол. ќто была
настоЯщаЯ актерскаЯ игра, и ЊариЯ ‚икторовна, глЯдЯ на него, хохотала до
слез. Џотом он играл на роЯле и пел своим приЯтным жиденьким тенором, а
ЊариЯ ‚икторовна стоЯла возле и выбирала длЯ него, что петь, и поправлЯла,
когда он ошибалсЯ.
- џ слышал, вы тоже поете? - спросил Я.
- ’оже! - ужаснулсЯ доктор. - Ћна - чуднаЯ певица, артистка, а вы -
тоже! ќка хватил!
- џ когда-то занималась серьезно, - ответила она на мой вопрос, - но
теперь бросила.
‘идЯ на низкой скамеечке, она рассказывала нам про свою жизнь в
Џетербурге и изображала в лицах известных певцов, передразниваЯ их голоса и
манеру петь; рисовала в альбоме доктора, потом менЯ, рисовала плохо, но оба
мы вышли похожи. Ћна смеЯлась, шалила, мило гримасничала, и это больше шло к
ней, чем разговоры о богатстве неправедном, и мне казалось, что говорила она
со мною давеча о богатстве и комфорте не серьезно, а подражаЯ кому-то. ќто
была превосходнаЯ комическаЯ актриса. џ мысленно ставил ее рЯдом с нашими
барышнЯми, и даже красиваЯ, солиднаЯ Ђнюта Ѓлагово не выдерживала сравнениЯ
с нею; разница была громаднаЯ, как моду хорошей культурной розой и диким
шиповником.
Њы втроем ужинали. „октор и ЊариЯ ‚икторовна пили и красное вино,
шампанское и кофе с коньЯком; они чокались и пили за дружбу, за ум, за
прогресс, за свободу, и не пьЯнели, а только раскраснелись и часто хохотали
без причины, до слез. —тобы не показатьсЯ скучным, и Я тоже пил красное
вино.
- ’алантливые, богато одаренные натуры, - сказала „олжикова, - знают,
как им жить, и идут своею дорогой; средние же люди, как Я, например, ничего
не знают и ничего сами не могут; им ничего больше не остаетсЯ, как подметить
какое-нибудь глубокое общественное течение и плыть, куда оно понесет.
- ђазве можно подметить то, чего нет? - спросил доктор.
- Ќет, потому что мы не видим.
- ’ак ли? Ћбщественные течениЯ - это новаЯ литература выдумала. €х нет
у нас.
ЌачалсЯ спор.
- Ќикаких глубоких общественных течений у нас нет и не было, - говорил
доктор громко. - Њало ли чего не выдумала новаЯ литература! Ћна выдумала еще
каких-то интеллигентных тружеников в деревне, а у нас обыщите все деревни и
найдете разве только Ќеуважай-Љорыто в пиджаке или в черном сюртуке,
делающего в слове "еще" четыре ошибки. ЉультурнаЯ жизнь у нас еще не
начиналась. ’а же дикость, то же сплошное хамство, то же ничтожество, что и
пЯтьсот лет назад. ’ечениЯ, веЯниЯ, но ведь все это мелко, мизерабельно,
притЯнуто к пошлым, грошовым интересикам - и неужели в них можно видеть
что-нибудь серьезное? …сли вам покажетсЯ, что вы подметили глубокое
общественное течение и, следуЯ за ним, вы посвЯтите вашу жизнь таким задачам
в современном вкусе, как освобождение насекомых от рабства или воздержание
от говЯжьих котлет, то - поздравлЯю вас, сударынЯ. “читьсЯ нам нужно,
учитьсЯ и учитьсЯ, а с глубокими общественными течениЯми погодим: мы еще не
доросли до них и, по совести, ничего в них не понимаем.
- ‚ы не понимаете, а Я понимаю, - сказала ЊариЯ ‚икторовна. - ‚ы
сегоднЯ бог знает какой скучный!
- Ќаше дело - учитьсЯ и учитьсЯ, старатьсЯ накоплЯть возможно больше
знаний, потому что серьезные Ћбщественные течениЯ там, где знаниЯ, и счастье
будущего человечества только в знании. Џью за науку!
- Ћдно несомненно: надо устраивать себе жизнь как-нибудь по-иному, -
сказала ЊариЯ ‚икторовна, помолчав и подумав, - а та жизнь, какаЯ была до
сих пор, ничего не стоит. Ќе будем говорить о ней.
Љогда мы вышли от нее, то в соборе било уже два часа.
- Џонравилась? - спросил доктор. - Ќе правда ли, славнаЯ?
‚ первый день рождества мы обедали у Њарии ‚икторовны и потом, в
продолжение всех праздников, ходили к ней почти каждый день. “ нее никто не
бывал, кроме нас, и она была права, когда говорила, что, кроме менЯ и
доктора, у нее в городе нет никого знакомых. ‚ремЯ мы проводили большею
частью в разговорах; иногда доктор приносил с собою какую-нибудь книгу или
журнал и читал нам вслух. ‚ сущности это был первый образованный человек,
какого Я встретил в жизни. Ќе могу судить, много ли он знал, но он постоЯнно
обнаруживал свои знаниЯ, так как хотел, чтобы и другие также знали. Љогда он
говорил о чем-нибудь относЯщемсЯ к медицине, то не походил ни на одного из
наших городских докторов, а производил какое-то новое, особенное
впечатление, и мне казалось, что если бы он захотел, то мог бы стать
настоЯщим ученым. € это, пожалуй, был единственный человек, который в то
времЯ имел серьезное влиЯние на менЯ. ‚идаЯсь с ним и прочитываЯ книги,
какие он давал мне, Я стал мало-помалу чувствовать потребность в знаниЯх,
которые одухотворЯли бы мой невеселый труд. Њне уже казалось странным, что
раньше Я не знал, например, что весь мир состоит из шестидесЯти простых тел,
не знал, что такое олифа, что такое краски, и как-то мог обходитьсЯ без этих
знаний. ‡накомство с доктором поднЯло менЯ и нравственно. џ часто спорил с
ним, и хотЯ обыкновенно оставалсЯ при своем мнении, но все же благодарЯ ему
Я мало-помалу стал замечать, что длЯ самого менЯ не все было Ясно, и Я уже
старалсЯ выработать в себе возможно определенные убеждениЯ, чтобы указаниЯ
совести были определенны и не имели бы в себе ничего смутного. ’ем не менее
все-таки этот самый образованный и лучший человек в городе далеко еще не был
совершенством. ‚ его манерах, в привычке всЯкий разговор сводить на спор, в
его приЯтном теноре и даже в его ласковости было что-то грубоватое,
семинарское, и когда он снимал сюртук и оставалсЯ в одной шелковой рубахе
или бросал в трактире лакею на чай, то мне казалось всЯкий раз, что культура
- культурой, а татарин все еще бродит в нем.
Ќа крещение он опЯть уехал в Џетербург. Ћн уехал утром, а после обеда
пришла ко мне сестра. Ќе снимаЯ шубы и шапки, она сидела молча, очень
бледнаЯ, и смотрела в одну точку. …е познабливало, и видно было, что она
перемогалась.
- ’ы, должно быть, простудилась, - сказал Я.
ѓлаза у нее наполнились слезами, она встала и пошла к Љарповне, не
сказав мне ни слова, точно Я обидел ее. € немного погодЯ Я слышал, как она
говорила тоном горького упрека:
- ЌЯнька, длЯ чего Я жила до сих пор? „лЯ чего? ’ы скажи: разве Я не
погубила своей молодости? ‚ лучшие годы своей жизни только и знать, что
записывать расходы, разливать чай, считать копейки, занимать гостей и
думать, что выше этого ничего нет на свете! ЌЯнька, пойми, ведь и у менЯ
есть человеческие запросы, и Я хочу жить, а из менЯ сделали какую-то
ключницу. ‚едь это ужасно, ужасно!
Ћна швырнула ключи в дверь, и они со звоном упали в моей комнате. ќто
были ключи от буфета, от кухонного шкапа, от погреба и от чайной шкатулки, -
те самые ключи, которые когда-то еще носила моЯ мать.
- Ђх, ох, батюшки! - ужасалась старуха. - ‘вЯтители-угодники!
“ходЯ домой, сестра зашла ко мне, чтобы подобрать ключи, и сказала:
- ’ы извини менЯ. ‘о мною в последнее времЯ делаетсЯ что-то странное.

VIII

Љак-то, вернувшись от Њарии ‚икторовны поздно вечером, Я застал у себЯ
в комнате молодого околоточного в новом мундире; он сидел за моим столом и
перелистывал книгу.
- Ќаконец-то! - сказал он, вставаЯ и потЯгиваЯсь. - џ к вам уже в
третий раз, прихожу. ѓубернатор приказал, чтобы вы пришли к нему завтра
ровно в девЯть часов утра. Ќепременно.
Ћн взЯл с менЯ подписку, что Я в точности исполню приказ его
превосходительства, и ушел. ќто позднее посещение околоточного и неожиданное
приглашение к губернатору подействовали на менЯ самым угнетающим образом. “
менЯ с раннего детства осталсЯ страх перед жандармами, полицейскими,
судейскими, и теперь менЯ томило беспокойство, будто Я в самом деле был
виноват в чем-то. € Я никак не мог уснуть. ЌЯнька и Џрокофий тоже были
взволнованы и не спали. Љ тому же еще у нЯньки болело ухо, она стонала и
несколько раз принималась плакать от боли. “слышав, что Я не сплю, Џрокофий
осторожно вошел ко мне с лампочкой и сел у стола.
- ‚ам бы перцовки выпить... - сказал он подумав. - ‚ сей юдоли как
выпьешь, оно и ничего. € ежели бы мамаше влить в ухо перцовки, то большаЯ
польза.
‚ третьем часу он собралсЯ в бойню за мЯсом. џ знал, что мне уже не
уснуть до утра, и, чтобы как-нибудь скоротать времЯ до девЯти часов, Я
отправилсЯ вместе с ним. Њы шли с фонарем, а его мальчик Ќиколка, лет
тринадцати, с синими пЯтнами на лице от ознобов, по выражению - совершенный
разбойник, ехал за нами в санЯх, хриплым голосом понукаЯ лошадь.
- ‚ас у губернатора, должно, наказывать будут, - говорил мне дорогой
Џрокофий. - …сть губернаторскаЯ наука, есть архимандритскаЯ наука, есть
офицерскаЯ наука, есть докторскаЯ наука, и длЯ каждого званиЯ есть своЯ
наука. Ђ вы не держитесь своей науки, и этого вам нельзЯ дозволить.
ЃойнЯ находилась за кладбищем, и раньше Я видел ее только издали. ќто
были три мрачных сараЯ, окруженные серым забором, от которых, когда дул с их
стороны ветер, летом в жаркие дни несло удушливою вонью. ’еперь, войдЯ во
двор, в потемках, Я не видел сараев; мне все попадались лошади и сани,
пустые и уже нагруженные мЯсом; ходили люди с фонарЯми и отвратительно
бранились. Ѓранились и Џрокофий и Ќиколка так же гадко, и в воздухе стоЯл
непрерывный гул от брани, кашлЯ и лошадиного ржаньЯ.
Џахло трупами и навозом. ’аЯло, снег уже перемешалсЯ с грЯзью, и мне в
потемках казалось, что Я хожу по лужам крови.
Ќабравши полные сани мЯса, мы отправились на рынок в мЯсную лавку.
‘тало светать. Џошли одна за другою кухарки с корзинами и пожилые дамы в
салопах. Џрокофий с топором в руке, в белом обрызганном кровью фартуке,
страшно клЯлсЯ, крестилсЯ на церковь, кричал громко на весь рынок, уверЯЯ,
что он отдает мЯсо по своей цене и даже себе в убыток. Ћн обвешивал,
обсчитывал, кухарки видели это, но, оглушенные его криком, не протестовали,
а только обзывали его катом. ЏоднимаЯ и опускаЯ свой страшный топор, он
принимал картинные позы и всЯкий раз со свирепым выражением издавал звук
"гек!", и Я боЯлсЯ, как бы в самом деле он отрубил кому-нибудь голову или
руку.
џ пробыл в мЯсной лавке все утро, и когда, наконец, пошел к
губернатору, то от моей шубы пахло мЯсом и кровью. „ушевное состоЯние у менЯ
было такое, будто Я, по чьему-то приказанию, шел с рогатиной на медведЯ. џ
помню высокую лестницу с полосатым ковром и молодого чиновника во фраке со
светлыми пуговицами, который молча, двумЯ руками, указал мне на дверь и
побежал доложить. џ вошел в зал, в котором обстановка была роскошна, но
холодна и безвкусна, и особенно неприЯтно резали глаза высокие и узкие
зеркала в простенках и Ярко-желтые портьеры на окнах; видно было, что
губернаторы менЯлись, а обстановка оставалась все та же. Њолодой чиновник
опЯть указал мне двумЯ руками на дверь, и Я направилсЯ к большому зеленому
столу, за которым стоЯл военный генерал с ‚ладимиром на шее.
- ѓосподин Џолознев, Я просил вас ЯвитьсЯ, - начал он, держа в руке
какое-то письмо и раскрываЯ рот широко и кругло, как буква о, - Я просил вас
ЯвитьсЯ, чтобы объЯвить вам следующее. ‚аш уважаемый батюшка письменно и
устно обращалсЯ к губернскому предводителю дворЯнства, просЯ его вызвать вас
и поставить вам на вид все несоответствие поведениЯ вашего со званием
дворЯнина, которое вы имеете честь носить. …го превосходительство Ђлександр
Џавлович, справедливо полагаЯ, что поведение ваше может служить соблазном, и
находЯ, что тут одного убеждениЯ с его стороны было бы недостаточно, а
необходимо серьезное административное вмешательство, представил мне вот в
этом письме свои соображениЯ относительно вас, которые Я разделЯю.
Ћн говорил это тихо, почтительно, стоЯ прЯмо, точно Я был его
начальником, и глЯдЯ на менЯ совсем не строго. ‹ицо у него было дрЯблое,
поношенное, все в морщинах, под глазами отвисали мешки, волоса он красил, и
вообще по наружности нельзЯ было определить, сколько ему лет - сорок или
шестьдесЯт.
- Ќадеюсь, - продолжал он, - что вы оцените деликатность почтенного
Ђлександра Џавловича, который обратилсЯ ко мне не официально, а частным
образом. џ также пригласил вас неофициально и говорю с вами не как
губернатор, а как искренний почитатель вашего родителЯ. €так, прошу вас -
или изменить ваше поведение и вернутьсЯ к обЯзанностЯм, приличным вашему
званию, или же, во избежание соблазна, переселитьсЯ в другое место, где вас
не знают и где вы можете заниматьсЯ, чем вам угодно. ‚ противном же случае Я
должен буду принЯть крайние меры.
Ћн с полминуты простоЯл молча, с открытым ртом, глЯдЯ на менЯ.
- ‚ы вегетарианец? - спросил он.
- Ќет, ваше превосходительство, Я ем мЯсо.
Ћн сел и потЯнул к себе какую-то бумагу; Я поклонилсЯ и вышел.
„о обеда уже не стоило идти на работу. џ отправилсЯ домой спать, но не
мог уснуть от неприЯтного, болезненного чувства, навеЯнного на менЯ бойней и
разговором с губернатором, и, дождавшись вечера, расстроенный, мрачный,
пошел к Њарии ‚икторовне. џ рассказывал ей о том, как Я был у губернатора, а
она смотрела на менЯ с недоумением, точно не верила, и вдруг захохотала
весело, громко, задорно, как умеют хохотать только добродушные, смешливые
люди.
- …сли бы это рассказать в Џетербурге! - проговорила она, едва не падаЯ
от смеха и склонЯЯсь к своему столу. - …сли бы это рассказать в Џетербурге!

’еперь мы виделись уже часто, раза по два в день. Ћна почти каждый день
после обеда прижала на кладбище и, поджидаЯ менЯ, читала надписи на крестах
и памЯтниках; иногда входила в церковь, и, стоЯ возле менЯ, смотрела, как Я
работаю. ’ишина, наивнаЯ работа живописцев и позолотчиков, рассудительность
ђедьки, и то, что Я наружно ничем не отличалсЯ от других мастеровых и
работал, как они, в одной жилетке и в опорках, и что мне говорили ты - это
было ново длЯ нее и трогало ее. Ћднажды при ней живописец, писавший вверху
голубЯ, крикнул мне:
- Њисаил, дай-ка мне 6елил!
џ отнес ему белил, и, когда потом спускалсЯ вниз по жидким подмосткам,
она смотрела на менЯ, растроганнаЯ до слез, и улыбалась.
- Љакой вы милый! - сказала она.
“ менЯ с детства осталось в памЯти, как у одного из наших богачей
вылетел из клетки зеленый попугай, и как потом эта красиваЯ птица целый
месЯц бродила по городу, лениво перелетаЯ из сада в сад, одинокаЯ,
бесприютнаЯ. € ЊариЯ ‚икторовна напоминала мне эту птицу.
- Љроме кладбища, мне теперь положительно негде бывать, - говорила она
мне со смехом. - ѓород прискучил до отвращениЯ. “ Ђжогиных читают, поют,
сюсюкают, Я не переношу их в последнее времЯ; ваша сестра - нелюдимка, m-lle
Ѓлагово за что-то ненавидит менЯ, театра Я не люблю. Људа прикажете
деватьсЯ?
Љогда Я бывал у нее, от менЯ пахло краской и скипидаром, руки мои были
темны - и ей это нравилось; она хотела также, чтобы Я приходил к ней не
иначе, как в своем обыкновенном рабочем платье; но в гостиной, это платье
стеснЯло менЯ, Я конфузилсЯ, точно был в мундире, и потому, собираЯсь к ней,
всЯкий раз надевал свою новую триковую пару. € это ей не нравилось.
- Ђ вы, сознайтесь, не вполне еще освоились с вашею новою ролью, -
сказала она мне однажды. - ђабочий костюм стеснЯет вас, вам неловко в нем.
‘кажите, не оттого ли это, что в вас нет уверенности и что вы не
удовлетворены? ‘амый род труда, который вы избрали, эта ваша малЯриЯ -
неужели она удовлетворЯет вас? - спросила она смеЯсь. - џ знаю, окраска
делает предметы красивее и прочнее, но ведь эти предметы принадлежат
горожанам, богачам, и в конце концов составлЯют роскошь. Љ тому же вы сами
не раз говорили, что каждый должен добывать себе хлеб собственными руками,
между тем вы добываете деньги, а не хлеб. Џочему бы не держатьсЯ буквального
смысла ваших слов? Ќужно добывать именно хлеб, то есть нужно пахать, мЯть,
косить, молотить или делать что-нибудь такое, что имеет непосредственное
отношение к сельскому хозЯйству, например, пасти коров, копать землю, рубить
избы...
Ћна открыла хорошенький шкал, стоЯвший около ее письменного стола, и
сказала:
- ‚се это Я вам к тому говорю, что мне хочетсЯ посвЯтить вас в свою
тайну. Voila! ќто моЯ сельскохозЯйственнаЯ библиотека. ’ут и поле, и огород,
и сад, и скотный двор, и пасека. џ читаю с жадностью и уже изучила в теории
все до капельки. ЊоЯ мечта, моЯ сладкаЯ греза: как только наступит март,
уеду в нашу „убечню. „ивно там, изумительно! Ќе правда ли? ‚ первый год Я
буду приглЯдыватьсЯ к делу и привыкать, а на другой год уже сама стану
работать по-настоЯщему, не щадЯ, как говоритсЯ, живота. Ћтец обещал подарить
мне „убечню, и Я буду делать в ней все, что захочу.
ђаскрасневшись, волнуЯсь до слез и смеЯсь, она мечтала вслух о том, как
она будет жить в „убечне и какаЯ это будет интереснаЯ жизнь. Ђ Я завидовал
ей. Њарт был уже близко, дни становились все больше и больше, и в Яркие
солнечные полдни капало с крыш и пахло весной; мне самому хотелось в
деревню.
€ когда она сказала, что переедет жить в „убечню, мне живо
представилось, как Я останусь в городе один, и Я почувствовал, что ревную ее
к шкапу с книгами и к сельскому хозЯйству. џ не знал и не любил сельского
хозЯйства и хотел было сказать ей, что сельское хозЯйство есть рабское
занЯтие, но вспомнил, что нечто подобное было уже не раз говорено моим
отцом, и промолчал.
Ќаступил великий пост. Џрибыл из Џетербурга инженер ‚иктор €ваныч, о
существовании которого Я уже стал забывать. Џриехал он неожиданно, не
предупредив даже телеграммой. Љогда пришел по обыкновению вечером, он,
умытый, подстриженный, помолодевший лет на десЯть, ходил по гостиной и
что-то рассказывал; дочь его, стоЯ на коленЯх, вынимала из чемоданов
коробки, флаконы, книги и подавала все это лакею Џавлу. “видав инженера, Я
невольно сделал шаг назад, а он протЯнул ко мне обе руки и сказал, улыбаЯсь,
показываЯ свои 6елые, крепкие, Ямщицкие зубы:
- ‚от и он, вот и он! Ћчень рад видеть вас, господин малЯр! Њаша все
рассказала, она тут спела вам целый панегирик. ‚полне вас понимаю и одобрЯю!
- продолжал он, берЯ менЯ под руку. - Ѓыть порЯдочным рабочим куда умнее и
честнее, чем изводить казенную бумагу и носить на лбу кокарду. џ сам работал
в Ѓельгии, вот этими руками, потом ходил два года машинистом...
Ћн был в коротком пиджаке и по-домашнему в туфлЯх, ходил, как подагрик,
слегка переваливаЯсь и потираЯ руки. —то-то напеваЯ, он тихо мурлыкал и все
пожималсЯ от удовольствиЯ, что, наконец, вернулсЯ домой и принЯл свой
любимый душ.
- ‘пора нет, - говорил он мне за ужином, - спора нет, все вы милые,
симпатичные люди, но почему-то, господа, как только вы беретесь за
физический труд или начинаете спасать мужика, то все это у вас в конце
концов сводитсЯ к сектантству. ђазве вы не сектант? ‚от вы не пьете водки.
—то же это, как не сектантство?
—тобы доставить ему удовольствие, Я выпил водки. ‚ыпил и вина. Њы
пробовали сыры, колбасы, паштеты, пикули и всевозможные закуски, которые
привез с собою инженер, и вина, полученные в его отсутствие из-за границы.
‚ина были превосходны. Џочему-то вина и сигары инженер получал из-за границы
беспошлинно; икру и балыки кто-то присылал ему даром, за квартиру он не
платил, так как хозЯин дома поставлЯл на линию керосин; и вообще на менЯ он
и его дочь производили такое впечатление, будто все лучшее в мире было к их
услугам и получалось ими совершенно даром.
џ продолжал бывать у них, но уже не так охотно. €нженер стеснЯл менЯ, и
в его присутствии Я чувствовал себЯ свЯзанным. џ не выносил его Ясных,
невинных глаз, рассуждениЯ его томили менЯ, были мне противны; томило и
воспоминание о том, что еще так недавно Я был подчинен этому сытому,
румЯному человеку и что он был со мною немилосердно груб. Џравда, он брал
менЯ за талию, ласково хлопал по плечу, одобрЯл мою жизнь, но Я чувствовал,
что он по-прежнему презирает мое ничтожество и терпит менЯ только в угоду
своей дочери; и Я уже не мог смеЯтьсЯ и говорить, что хочу, и держалсЯ
нелюдимом, и все ждал, что, того и глЯди, он обзовет менЯ Џантелеем, как
своего лакеЯ Џавла. Љак возмущалась моЯ провинциальнаЯ мещанскаЯ гордость!
џ, пролетарий, малЯр, каждый день хожу к людЯм богатым, чуждым мне, на
которых весь город смотрит, как на иностранцев, и каждый день пью у них
дорогие вина и ем необыкновенное - с этим не хотела миритьсЯ моЯ совесть!
€дЯ к ним, Я угрюмо избегал встречных и глЯдел исподлобьЯ, точно в самом
деле был сектантом, а когда уходил от инженера домой, то стыдилсЯ своей
сытости.
Ђ главное, Я боЯлсЯ увлечьсЯ. ел ли Я по улице, работал ли, говорил ли
с ребЯтами, Я все времЯ думал только о том, как вечером пойду к Њарии
‚икторовне, и воображал себе ее голос, смех, походку. ‘обираЯсь к ней, Я
всЯкий раз долго стоЯл у нЯньки перед кривым зеркалом, завЯзываЯ себе
галстук, моЯ триковаЯ пара казалась мне отвратительною, и Я страдал и в то
же времЯ презирал себЯ за то, что Я так мелочен. Љогда она кричала мне из
другой комнаты, что она не одета, и просила подождать, Я слышал, как она
одевалась; это волновало менЯ, Я чувствовал, будто подо мною опускаетсЯ пол.
Ђ когда Я видел на улице, хотЯ бы издали, женскую фигуру, то непременно
сравнивал; мне казалось тогда, что все наши женщины и девушки вульгарны,
нелепо одеты, не умеют держать себЯ; и эти сравнениЯ возбуждали во мне
чувство гордости: ЊариЯ ‚икторовна лучше всех! Ђ по ночам Я видел ее и себЯ
во сне.
Љак-то за ужином мы .вместе с инженером съели целого омара. ‚озвращаЯсь
потом домой, Я вспомнил, что инженер за ужином два раза сказал мне
"любезнейший", и Я рассудил, что в этом доме ласкают менЯ, как большого
несчастного пса, отбившегосЯ от своего хозЯина, что мною забавлЯютсЯ и,
когда Я надоем, менЯ прогонЯт, как пса. Њне стало стыдно и больно, больно до
слез, точно менЯ оскорбили, и Я, глЯдЯ на небо, дал клЯтву положить всему
этому конец.
Ќа другой день Я не пошел к „олжиковым. Џоздно вечером, когда было
совсем темно и лил дождь, Я прошелсЯ по Ѓольшой „ворЯнской, глЯдЯ на окна. “
Ђжогиных уже спали, и только в одном из крайних окон светилсЯ огонь; это у
себЯ в комнате старуха Ђжогина вышивала при трех свечах, воображаЯ, что
боретсЯ с предрассудками. “ наших было темно, а в доме напротив, у
„олжиковых, окна светились, но ничего нельзЯ было разглЯдеть сквозь цветы и
занавески. џ все ходил по улице; холодный мартовский дождь поливал менЯ. џ
слышал, как мой отец вернулсЯ из клуба; он постучал в ворота, через минуту в
окне показалсЯ огонь, н Я увидел сестру, котораЯ шла торопливо с лампой и на
ходу одною рукой поправлЯла свои густые волосы. Џотом отец ходил в гостиной
из угла в угол и говорил о чем-то, потираЯ руки, а сестра сидела в кресле
неподвижно, о чем-то думаЯ, не слушаЯ его.
Ќо вот они ушли, огонь погас... џ оглЯнулсЯ на дом инженера - и тут уже
было темно. ‚ темноте, под дождем, Я почувствовал себЯ безнадежно одиноким,
брошенным на произвол судьбы, почувствовал, как в сравнении с этим моим
одиночеством, в сравнении со страданием, настоЯщим и с тем, которое мне еще
предстоЯло в жизни, мелки все мои дела, желаниЯ и все то, что Я до сих пор
думал, говорил. “вы, дела и мысли живых существ далеко не так значительны,
как их скорби! €, не отдаваЯ себе Ясно отчета в том, что Я делаю, Я изо всей
силы дернул за звонок у ворот „олжикова, порвал его и побежал по лице, как
мальчишка, испытываЯ страх и думаЯ, что сейчас непременно выйдут и узнают
менЯ. Љогда Я остановилсЯ в конце улицы, чтобы перевести дух, слышно было
только, как шумел дождь да как где-то далеко по чугунной доске стучал
сторож.
џ целую неделю не ходил к „олжиковым. ’риковаЯ пара была продана.
ЊалЯрной работы не было, Я опЯть жил впроголодь, добываЯ себе по
десЯть-двадцать копеек в день, где придетсЯ, тЯжелою, неприЯтною работой.
ЃолтаЯсь по колена в холодной грЯзи, надсаживаЯ грудь, Я хотел заглушить
воспоминаниЯ и точно мстил себе за все те сыры и консервы, которыми менЯ
угощали у инженера; но все же, едва Я ложилсЯ в постель, голодный и мокрый,
как мое грешное воображение тотчас же начинало рисовать мне чудные,
обольстительные картины, и Я с изумлением сознавалсЯ себе, что Я люблю,
страстно люблю, и засыпал крепко и здорово, чувствуЯ, что от этой каторжной
жизни мое тело становитсЯ только сильнее и моложе.
‚ один из вечеров некстати пошел снег и подуло с севера, точно опЯть
наступала зима. ‚ернувшись с работы в этот вечер, Я застал в своей комнате
Њарию ‚икторовну. Ћна сидела в шубке, держа обе руки в муфте.
- Ћтчего вы не бываете у менЯ? - спросила она, поднимаЯ свои умные,
Ясные глаза, а Я сильно смутилсЯ от радости и стоЯл перед ней навытЯжку, как
перед отцом, когда тот собиралсЯ бить менЯ; она смотрела мне в лицо, и по
глазам ее было видно, что она понимает, почему Я смущен.
- Ћтчего вы не бываете у менЯ? - повторила она. - …сли вы не хотите
бывать, то вот Я сама пришла.
Ћна встала и близко подошла ко мне.
- Ќе покидайте менЯ, - сказала она, и глаза ее наполнились слезами. - џ
одна, Я совершенно одна!
Ћна заплакала и проговорила, закрываЯ лицо муфтой:
- Ћдна! Њне тЯжело жить, очень тЯжело, и на всем свете нет у менЯ
никого, кроме вас. Ќе покидайте менЯ!
€ща платка, чтобы утереть слезы, она улыбнулась; мы молчали некоторое
времЯ, потом Я обнЯл ее и поцеловал, при этом оцарапал себе щеку до крови
булавкой, которою была приколота ее шапка.
€ мы стали говорить так, как будто были близки друг другу уже
давно-давно...

„нЯ через два она послала менЯ в „убечню, и Я был несказанно рад этому.
Љогда Я шел на вокзал и потом сидел в вагоне, то смеЯлсЯ без причины, и на
менЯ смотрели, как на пьЯного. ел снег, и был мороз по утрам, но дороги уже
потемнели, и над ними, каркаЯ, носились грачи.
‘начала Я предполагал устроить помещение длЯ нас обоих, длЯ менЯ и
Њаши, в боковом флигеле, против флигелЯ госпожи —епраковой, но в нем, как
оказалось, издавна жили голуби и утки и очистить его было невозможно без
того, чтобы не разрушить множества гнезд. Џришлось волей-неволей
отправлЯтьсЯ в неуютные комнаты большого дома с жалюзи. Њужики называли этот
дом палатами; в нем было больше двадцати комнат, а мебели только одно
фортепиано да детское креслице, лежавшее на чердаке, и если бы Њаша привезла
из города всю свою мебель, то и тогда все-таки нам не удалось бы устранить
этого впечатлениЯ угрюмой пустоты и холода. џ выбрал три небольших комнаты с
окнами в сад и с раннего утра до ночи убирал их, вставлЯЯ новые стекла,
оклеиваЯ обоЯми, заделываЯ в полу щели и дыры. ќто был легкий, приЯтный
труд. ’о и дело Я бегал к реке взглЯнуть, не идет ли лед; все мне чудилось,
что прилетели скворцы. Ђ ночью, думаЯ о Њаше, Я с невыразимо сладким
чувством, с захватывающею радостью прислушивалсЯ к тому, как шумели крысы и
как над потолком гудел и стучал ветер; казалось, что на чердаке кашлЯл
старый домовой.
‘нег был глубокий; его много еще подвалило в конце марта, но он растаЯл
быстро, как по волшебству, вешние воды прошли буйно, так что в начале апрелЯ
уже шумели скворцы и летели в саду желтые бабочки. Ѓыла чудеснаЯ погода. џ
каждый день перед вечером ходил к городу встречать Њашу, и что это было за
наслаждение ступать босыми ногами по просыхающей, еще мЯгкой дороге! Ќа
полпути Я садилсЯ и смотрел на город, не решаЯсь подойти к нему близко. ‚ид
его смущал менЯ. џ все думал: как отнесутсЯ ко мне мои знакомые, узнав о
моей любви? —то скажет отец? Ћсобенно же смущала менЯ мысль, что жизнь моЯ
осложнилась и что Я совсем потерЯл способность управлЯть ею, и она, точно
воздушный шар, уносила менЯ бог знает куда. џ уже не думал о том, как мне
добыть себе пропитание, как жить, а думал - право, не помню о чем.
Њаша приезжала в колЯске; Я садилсЯ к ней, и мы ехали вместе в „убечню,
веселые, свободные. €ли, дождавшись захода солнца, Я возвращалсЯ домой
недовольный, скучный, недоумеваЯ, отчего не приехала Њаша, а у ворот усадьбы
или в саду менЯ встречало неожиданно милое привидение - она! Ћказывалось,
что она приехала по железной дороге и со станции пришла пешком. Љакое это
было торжество! ‚ простеньком шерстЯном платье, в косыночке, со скромным
зонтиком, но затЯнутаЯ, стройнаЯ, в дорогих заграничных ботинках - это была
талантливаЯ актриса, игравшаЯ мещаночку. Њы осматривали наше хозЯйство и
решали, где будет чьЯ комната, где у нас будут аллеи, огород, пасека. “ нас
уже были куры, утки и гуси, которых мы любили за то, что они были наши. “
нас уже были приготовлены длЯ посева овес, клевер, тимошка, греча и
огородные семена, и мы всЯкий раз осматривали все это и обсуждали подолгу,
какой может быть урожай, и все, что говорила мне Њаша, казалось мне
необыкновенно умным и прекрасным. ќто было самое счастливое времЯ моей
жизни.
‚скоре после фоминой недели мы венчались в нашей приходской церкви, в
селе Љуриловке, в трех верстах от „убечни. Њаша хотела, чтобы все устроилось
скромно; по ее желанию, шаферами у нас были крестьЯнские парни, пел один
дьЯчок, и возвращались мы из церкви на небольшом трЯском тарантасе, и она
сама правила. €з городских гостей у нас была только моЯ сестра Љлеопатра,
которой днЯ за три до свадьбы Њаша послала записку. ‘естра была в белом
платке и в перчатках. ‚о времЯ венчаниЯ она тихо плакала от умилениЯ и
радости, выражение лица у нее было материнское, бесконечно доброе. Ћна
опьЯнела от нашего счастьЯ и улыбалась, будто вдыхала в себЯ сладкий чад, и,
глЯдЯ на нее во времЯ нашего венчаниЯ, Я понЯл, что длЯ нее на свете нет
ничего выше любви, земной любви, и что она мечтает о ней тайно, робко, на
постоЯнно и страстно. Ћна обнимала и целовала Њашу и не знаЯ, как выразить
свой восторг, говорила ей про менЯ:
- Ћн добрый! Ћн очень добрый!
Џеред тем, как уехать от нас, она переоделась в свое обыкновенное
платье и повела менЯ в сад, чтобы поговорить со мною наедине.
- Ћтец очень огорчен, что ты ничего не написал ему, - сказала она, -
нужно было попросить у него благословениЯ. Ќо в сущности он очень доволен.
Ћн говорит, что эта женитьба поднимет тебЯ в глазах всего общества и что под
влиЯнием Њарии ‚икторовны ты станешь серьезнее относитьсЯ к жизни. Њы по
вечерам теперь говорим только о тебе, и вчера он даже выразилсЯ так: "наш
Њисаил". ќто менЯ порадовало. Џо-видимому, он что-то задумал, и мне кажетсЯ,
он хочет показать тебе пример великодушиЯ и первый заговорит о примирении.
Ћчень возможно, что на днЯх он приедет сюда к вам.
Ћна несколько раз торопливо перекрестила менЯ и сказала:
- Ќу, бог с тобою, будь счастлив. Ђнюта Ѓлагово очень умнаЯ девушка,
она говорит про твою женитьбу, что это бог посылает тебе новое испытание.
—то ж? ‚ семейной жизни не одни радости, но и страданиЯ. Ѓез этого нельзЯ.
ЏровожаЯ ее, Я и Њаша прошли пешком версты три; потом, возвращаЯсь, мы
шли тихо и молча, точно отдыхали. Њаша держала менЯ за руку, на душе было
легко и уже не хотелось говорить о любви; после венчаниЯ мы стали друг другу
еще ближе и родней, и нам казалось, что уже ничто не может разлучить нас.
- ’воЯ сестра - симпатичное существо, - сказала Њаша, - но похоже,
будто ее долго мучили. „олжно быть, твой отец ужасный человек.
џ стал рассказывать ей, как воспитывали менЯ и сестру и как в самом
деле было мучительно и бестолково наше детство. “знав, что еще так недавно
менЯ бил отец, она вздрогнула и прижалась ко мне.
- Ќе рассказывай больше, - проговорила она. - ќто страшно.
’еперь уже она не расставалась со мною. Њы жили в большом доме, в трех
комнатах, и по вечерам крепко запирали дверь, котораЯ вела в пустую часть
дома, точно там жил кто-то, кого мы не знали и боЯлись. џ точно там жил
кто-то кого мы не знали Я боЯлись. џ вставал рано, с рассветом, и тотчас же
принималсЯ за какую-нибудь работу. џ починЯл телеги, проводил в саду
дорожки, копал грЯды, красил крышу на доме. Љогда пришло времЯ сеЯть овес, Я
пробовал двоить, скородить, сеЯть, и делал все это добросовестно, не
отставаЯ от работника; Я утомлЯлсЯ, от дождЯ и от резкого холодного ветра у
менЯ подолгу горели лицо и ноги, по ночам снилась мне вспаханнаЯ землЯ. Ќо
полевые работы не привлекали менЯ. џ не знал сельского хозЯйства и не любил
его; это, быть может, оттого. что предки мои не были земледельцами и в жилах
моих текла чисто городскаЯ кровь. Џрироду Я любил нежно, любил и поле, и
луга, и огороды, но мужик, поднимающий сохой землю, понукающий свою жалкую
лошадь, оборванный, мокрый, с вытЯнутою шеей, был длЯ менЯ выражением
грубой, дикой, некрасивой силы, и, глЯдЯ на его неуклюжие движениЯ, Я всЯкий
раз невольно начинал думать о давно прошедшей, легендарной жизни, когда люди
не знали еще употреблениЯ огнЯ. ‘уровый бык, ходивший с крестьЯнским стадом,
и лошади, когда, они, стуча копытами, носились по деревне, наводили на менЯ
страх, и все мало-мальски крупное, сильное и сердитое, был ли то баран с
рогами, гусак или цепнаЯ собака, представлЯлось мне выражением все той же
грубой, дикой силы. ќто предубеждение особенно сильно говорило во мне в
дурную погоду, когда над черным вспаханным полем нависали тЯжелые облака.
ѓлавное же, когда Я пахал или сеЯл, а двое-трое стоЯли и смотрели, как Я это
делаю, то у менЯ не было сознаниЯ неизбежности и обЯзательности этого труда,
и мне казалось, что Я забавлЯюсь. € Я предпочитал делать что-нибудь во
дворе, и ничто мне так не нравилось, как красить крышу.
џ ходил через сад и через луг на нашу мельницу. …е арендовал ‘тепан,
куриловский мужик, красивый. смуглый, с густою черною бородой, на вид -
силач. Њельничного дела он не любил и считал его скучным и невыгодным, а жил
на мельнице только длЯ того, чтобы не жить дома. Ћн был шорник, и около него
всегда приЯтно пахло смолой и кожей. ђазговаривать он не любил, был вЯл,
неподвижен, и все напевал "у-лю-люлю", сидЯ на берегу или на пороге. Љ нему
приходили иногда из Љуриловки его жена и теща, обе белолицые, томные,
кроткие; они низко кланЯлись ему и называли его "вы, ‘тепан Џетрович". Ђ он,
не ответив на их поклон ни движением, ни словом, садилсЯ в стороне на берегу
и напевал тихо: "у-лю-лю-лю". Џроходил в молчании час-другой. ’еща и жена,
пошептавшись, вставали и некоторое времЯ глЯдели на него, ожидаЯ, что он
оглЯнетсЯ, потом низко кланЯлись и говорили сладкими, певучими голосами:
- Џрощайте, ‘тепан Џетрович!
€ уходили. Џосле того, убираЯ оставленный ими узел с баранками или
рубаху, ‘тепан вздыхал и говорил, мигнув в их сторону:
- †енский пол!
Њельница в два постава работала днем и ночью. џ помогал ‘тепану, это
мне нравилось, и когда он уходил куда-нибудь, Я охотно оставалсЯ вместо
него.

Џосле теплой, Ясной погоды наступила распутица; весь май шли дожди,
было холодно. ум мельничных колес и дождЯ располагал к лени и ко сну.
„рожал пол, пахло мукой, и это тоже нагонЯло дремоту. †ена в коротком
полушубке, в высоких, мужских калошах, показывалась раза два в день и
говорила всегда одно и то же :
- € это называетсЯ летом! •уже, чем в октЯбре!
‚месте мы пили чай, варили кашу или по целым часам сидели молча,
ожидаЯ, не утихнет ли дождь. ђаз, когда ‘тепан ушел куда-то на Ярмарку. Њаша
пробыла на мельнице всю ночь. Љогда мы встали, то нельзЯ было понЯть,
который час, так как дождевые облака заволокли все небо; только пели сонные
петухи в „убечне и кричали дергачи на лугу; было еще очень, очень рано... Њы
с женой спустились к плесу и вытащили вершу, которую накануне при нас
забросил ‘тепан. ‚ ней билсЯ один большой окунь и, задираЯ вверх клешню,
топорщилсЯ рак.
- ‚ыпусти их, - сказала Њаша. - Џусть и они будут счастливы.
Ћттого, что мы встали очень рано и потом ничего не делали, этот день
казалсЯ очень длинным, самым длинным в моей жизни. Џеред вечером вернулсЯ
‘тепан, и Я пошел домой, в усадьбу.
- ‘егоднЯ приезжал твой отец, - сказала мне Њаша.
- ѓде же он? - спросил Я.
- “ехал. џ его не принЯла.
‚идЯ, что Я стою и молчу, что мне жаль моего отца, она сказала:
- Ќадо быть последовательным. џ не принЯла и велела передать ему, чтобы
он уже больше не беспокоилсЯ и не приезжал к нам.
—ерез минуту Я уже был за воротами и шел в город, чтобы объЯснитьсЯ с
отцом. Ѓыло грЯзно, скользко, холодно. ‚ первый раз после свадьбы мне стало
грустно, и в мозгу моем, утомленном этим длинным серым днем, промелькнула
мысль, что, быть может, Я живу не так, как надо. џ утомилсЯ, мало-помалу
мною овладели слабодушие, лень, не хотелось двигатьсЯ, соображать, и, пройдЯ
немного, Я махнул рукой и вернулсЯ назад.
‘реди двора стоЯл инженер в кожаном пальто с капюшоном и говорил
громко:
- ѓде мебель? Ѓыла прекраснаЯ мебель в стиле empire, были картины, были
вазы, а теперь хоть шаром покати! џ покупал имение с мебелью, черт бы ее
драл!
Ћколо него стоЯл и мЯл в руках свою шапку генеральшин работник Њоисей,
парень лет двадцати пЯти, худой, рЯбоватый, с маленькими наглыми глазами;
одна щека у него была больше другой, точно он отлежал ее.
- ‚ы, ваше высокоблагородие, изволили покупать без мебели, -
нерешительно проговорил он. - џ помню-с.
- ‡амолчать - крикнул инженер, побагровел, затрЯссЯ, и эхо в саду
громко повторило его крик.

XII

Љогда Я делал что-нибудь в саду или на „воре, то Њоисей стоЯл возле и,
заложив руки назад, лениво и нагло глЯдел на менЯ своими маленькими
глазками. € это до такой степени раздражало менЯ, что Я бросал работу и
уходил.
Ћт ‘тепана мы узнали, что этот Њоисей был любовником у генеральши. џ
заметил, что когда к ней приходили за деньгами, то сначала обращались к
Њоисею, и раз Я видел, как какой-то мужик, весь черный, должно быть
угольщик, кланЯлсЯ ему в ноги; иногда, пошептавшись, он выдавал деньги сам,
не докладываЯ барыне, из чего Я заключил, что при случае он оперировал
самостоЯтельно, за свой счет.
Ћн стрелЯл у нас в саду под окнами, таскал из нашего погреба съестное,
брал, не спросЯсь, лошадей, а мы возмущались, переставали верить, что
„убечнЯ наша, и Њаша говорила, бледнеЯ;
- Ќеужели мы должны жить с этими гадами еще полтора года?
‘ын генеральши, €ван —епраков, служил кондуктором на нашей дороге. ‡а
зиму он сильно похудел и ослабел, так что уже пьЯнел с одной рюмки и зЯбнул
в тени. Љондукторское платье он носил с отвращением и стыдилсЯ его, но свое
место считал выгодным, так как мог красть свечи и продавать их. Њое новое
положение возбуждало в нем смешанное чувство удивлениЯ, зависти и смутной
надежды, что и с ним может случитьсЯ что-нибудь подобное. Ћн провожал Њашу
восхищенными глазами, спрашивал, что Я теперь ем за обедом, и на его тощем,
некрасивом лице поЯвлЯлось грустное и сладкое выражение, и он шевелил
пальцами, точно осЯзал мое счастье.
- Џослушай, маленькаЯ польза, - говорил он суетливо, каждую минуту
закуриваЯ; там, где он стоЯл, было всегда насорено, так как на одну папиросу
он тратил десЯтки спичек. - Џослушай, жизнь у менЯ теперь подлейшаЯ.
ѓлавное, всЯкий прапорщик может кричать: "’ы кондуктор! ты!" ЏонаслушалсЯ Я,
брат, в вагонах всЯкой всЯчины и, знаешь, понЯл: сквернаЯ жизнь! Џогубила
менЯ мать! Њне в вагоне один доктор сказал: если родители развратные, то
дети у них выходЯт пьЯницы или преступники. ‚от оно что!
ђаз он пришел во двор, шатаЯсь. ѓлаза у него бессмысленно блуждали,
дыхание было тЯжелое; он смеЯлсЯ, плакал и говорил что-то, как в горЯчечном
бреду, и в его спутанной речи были понЯтны длЯ менЯ только слова: "ЊоЯ мать!
ѓде моЯ мать?", которые произносил он с плачем, как ребенок, потерЯвший в
толпе свою мать. џ увел его к себе в сад и уложил там под деревом, и потом
весь день и всю ночь Я и Њаша по очереди сидели возле него. …му было
нехорошо, а Њаша с омерзением глЯдела в его бледное, мокрое лицо и говорила:
- Ќеужели эти гады проживут в нашем дворе еще полтора года? ќто ужасно!
ќто ужасно!
Ђ сколько огорчений причинЯли нам крестьЯне! ‘колько тЯжелых
разочарований на первых же порах, в весенние месЯцы, когда так хотелось быть
счастливым! ЊоЯ жена строила школу. џ начертил план школы на шестьдесЯт
мальчиков, и земскаЯ управа одобрила его, но посоветовала строить школу в
Љуриловке, в большом селе, которое было всего в трех верстах от нас; кстати
же куриловскаЯ школа, в которой учились дети из четырех деревень, в том
числе из нашей „убечни, была стара и тесна, и по гнилому полу уже ходили с
опаской. ‚ конце марта Њашу, по ее желанию, назначили попечительницей
куриловской школы, а в начале апрелЯ мы три раза собирали сход и убеждали
крестьЯн, что их школа тесна и стара и что необходимо строить новую.
Џриезжали член земской управы и инспектор народных училищ и тоже убеждали.
Џосле каждого схода нас окружали и просили на ведро водки; нам было жарко в
толпе, мы скоро утомлЯлись и возвращались домой недовольные и немного
сконфуженные. ‚ конце концов мужики отвели под школу землю и обЯзались
доставить из города на своих лошадЯх весь строительный материал. € как
только управились с Яровыми, в первое же воскресенье из Љуриловки и „убечни
пошли подводы за кирпичом длЯ фундамента. ‚ыехали чуть свет на заре, а
возвратились поздно вечером; мужики были пьЯны и говорили, что замучились.
Љак нарочно, дожди и холод продолжались весь май. „орога испортилась,
стало грЯзно. Џодводы, возвращаЯсь из города, заезжали обыкновенно к нам во
двор - и какой это был ужас! ‚от в воротах показываетсЯ лошадь, расставив
передние ноги, пузатаЯ; она, прежде чем въехать во двор, кланЯетсЯ; вползает
на роспусках двенадцатиаршинное бревно, мокрое, осклизлое на вид, возле
него, запахнувшись от дождЯ, не глЯдЯ под ноги, не обходЯ луж, шагает мужик
с полой, заткнутою за поЯс. ЏоказываетсЯ другаЯ подвода - с тесом, потом
третьЯ с бревном, четвертаЯ... и место перед домом мало-помалу запруживаетсЯ
лошадьми, бревнами, досками. Њужики и бабы с окутанными головами и с
подтыканными платьЯми, озлобленно глЯдЯ на наши окна, шумЯт, требуют, чтобы
к ним вышла барынЯ; слышны грубые ругательства. Ђ в стороне стоит Њоисей, и
нам кажетсЯ, что он наслаждаетсЯ нашим позором.
- Ќе станем больше возить! - кричат мужики. - ‡амучились! Џошла бы сама
и возила!
Њаша, бледнаЯ, оторопев, думаЯ, что сейчас к ней ворвутсЯ в дом,
высылает на полведра; после этого шум стихает, и длинные бревна одно за
другим ползут обратно со двора.
Љогда Я собиралсЯ на постройку, жена волновалась и говорила:
- Њужики злЯтсЯ. Љак бы они тебе не сделали чего-нибудь. Ќет, погоди, и
Я с тобой поеду.
Њы уезжали в Љуриловку вместе, и там плотники просили у нас на чай.
‘руб уже был готов, пора уже было класть фундамент, но не приходили
каменщики; происходила задержка, и плотники роптали. Ђ когда, наконец,
пришли каменщики, то оказалось, что нет песку: как-то упустили из виду, что
он нужен. ЏользуЯсь нашим безвыходным положением, мужики запросили по
тридцати копеек за воз, хотЯ от постройки до реки, где брали песок, не было
и четверти версты, а всех возов понадобилось более пЯтисот. Љонца не было
недоразумениЯм, брани и попрошайству, жена возмущалась, а
подрЯдчик-каменщик, ’ит Џетров, семидесЯтилетний старик, брал ее за руку и
говорил:
- ѓлЯди ты сюда! ѓлЯди ты сюда! Џривези ты мне только песку, пригоню
тебе сразу десЯть человек, и в два днЯ будет готово. ѓлЯди ты сюда!
Ќо привезли песок, прошло и два, и четыре днЯ, и неделЯ, а на месте
будущего фундамента все еще зиЯла канава.
- ќтак с ума сойдешь! - волновалась жена. - —то за народ! —то за народ!
‚о времЯ этих неурЯдиц к нам приезжал инженер ‚иктор €ваныч. Ћн
привозил с собою кульки с винами и закусками, долго ел и потом ложилсЯ спать
на террасе и храпел так, что работники покачивали головами и говорили:
- Ћдначе!
Њаша бывала не рада его приезду, не верила ему и в то же времЯ
советовалась с ним; когда он, выспавшись после обеда и вставши не в духе,
дурно отзывалсЯ о нашем хозЯйстве или выражал сожаление, что купил „убечню,
котораЯ принесла ему уже столько убытков, то на лице у бедной Њаши
выражалась тоска; она жаловалась ему, он зевал и говорил, что мужиков надо
драть.
Ќашу женитьбу и нашу жизнь он называл комедией, говорил, что это
каприз, баловство.
- ‘ нею уже бывало нечто подобное, - рассказывал он мне про Њашу. - Ћна
раз вообразила себЯ оперною певицей и ушла от манЯ; Я искал ее два месЯца и,
любезнейший, на одни телеграммы истратил тысЯчу рублей.
Ћн уже не называл менЯ ни сектантом, ни господином малЯром и не
относилсЯ с одобрением к моей рабочей жизни, как раньше, а говорил:
- ‚ы - странный человек! ‚ы - ненормальный человека Ќе смею
предсказывать, но вы дурно кончите-с!
Ђ Њаша плохо спала по ночам и все думала о чем-то, сидЯ у окна нашей
спальни. Ќе было уже смеха за ужином, ни милых гримас. џ страдал, и когда
шел дождь, то каждаЯ каплЯ его врезывалась в мое сердце, как дробь, и Я
готов был пасть перед Њашей на колени и извинЯтьсЯ за погоду. Љогда во дворе
шумели мужики, то Я тоже чувствовал себЯ виноватым. Џо целым часам Я
просиживал на одном месте, думаЯ только о том, какой великолепный человек
Њаша, какой это чудесный человек. џ страстно любил ее, и менЯ восхищало все,
что она делала, все, что говорила. “ нее была склонность к тихим кабинетным
занЯтиЯм, она любила читать подолгу, изучать что-нибудь; она, знавшаЯ
хозЯйство только по книгам, удивлЯла всех нас своими познаниЯми, и советы,
какие она давала, все пригодились, и ни один из них не пропал в хозЯйстве
даром. € при всем том сколько благородства, вкуса и благодушиЯ, того самою
благодушиЯ, какое бывает только у прекрасно воспитанных людей!
„лЯ этой женщины со здоровым, положительным умом беспорЯдочнаЯ
обстановка с мелкими заботами и дрЯзгами, в которой мы теперь жили, была
мучительна; Я это видел и сам не мог слать по ночам, голова моЯ работала, и
слезы подступали к горлу. џ металсЯ, не знаЯ, что делать.
џ скакал в город и привозил Њаше книги, газеты, конфекты, цветы, Я
вместе со ‘тепаном ловил рыбу, по целым часам бродЯ по шею в холодной воде
под дождем, чтобы поймать налима и разнообразить наш стол, Я униженно просил
мужиков не шуметь, поил их водкой, подкупал, давал им разные обещаниЯ. €
сколько Я еще делал глупостей!
„ожди, наконец, перестали, землЯ высохла. ‚станешь утром, часа в
четыре, выйдешь в сад, - роса блестит на цветах, шумЯт птицы и насекомые, на
небе ни одного облачка; и сад, и луг, и река так прекрасны, но воспоминаниЯ
о мужиках, о подводах, об инженере! џ и Њаша вместе уезжали на беговых
дрожках в поле взглЯнуть на овес. Ћна правила, Я сидел сзади; плечи у нее
были приподнЯты, и ветер играл ее волосами.
- Џрава держи! - кричала она встречным.
- ’ы похожа на Ямщика, - сказал Я ей как-то.
- Ђ может быть! ‚едь мой дед, отец инженера, был Ямщик. ’ы не знал
этого? - спросила она, обернувшись ко мне, и тотчас же представила, как
кричат и как поют Ямщики.
"€ слава богу! - думал Я, слушаЯ ее. - ‘лава богу!"
€ опЯть воспоминаниЯ о мужиках, о подводах, об инженере...

XIII

Џриехал на велосипеде доктор Ѓлагово. ‘тала часто бывать сестра. ЋпЯть
разговоры о физическом труде, о прогрессе, о таинственном иксе, ожидающем
человечество в отдаленном будущем. „октор не любил нашего хозЯйства, потому
что оно мешало нам спорить, и говорил, что пахать, косить, пасти телЯт
недостойно свободного человека и что все эти грубые виды борьбы за
существование люди со временем возложат на животных и на машины, а сами
будут заниматьсЯ исключительно научными исследованиЯми. Ђ сестра все просила
отпустить ее пораньше домой, и если оставалась до позднего вечера или
ночевать, то волнениЯм не было конца.
- Ѓоже мой, какой вы еще ребенок! - говорила с упреком Њаша. - ќто даже
смешно, наконец.
- „а, смешно, - соглашалась сестра, - Я сознаю, что это смешно; но что
делать, если Я не в силах побороть себЯ? Њне все кажетсЯ, что Я поступаю
дурно.
‚о времЯ сенокоса у менЯ с непривычки болело все тело; сидЯ вечером на
террасе со своими и разговариваЯ, Я вдруг засыпал, и надо мною громко
смеЯлись. ЊенЯ будили и усаживали за стол ужинать, менЯ одолевала дремота, и
Я, как в забытый, видел огни, лица, тарелки, слышал голоса и не понимал их.
Ђ вставши рано утром, тотчас же бралсЯ за косу или уходил на постройку и
работал весь день.
ЋставаЯсь в праздники дома, Я замечал, что жена и сестра скрывают от
менЯ что-то и даже как будто избегают менЯ. †ена была нежна со мною
по-прежнему, но были у нее какие-то свои мысли, которых она не сообщала мне.
Ѓыло несомненно, что раздражение ее против крестьЯн росло, жизнь длЯ нее
становилась все тЯжелее, а между тем она уже не жаловалась мне. ‘ доктором
теперь она говорила охотнее, чем со мною, и Я не понимал, отчего это так.
‚ нашей губернии был обычай: во времЯ сенокоса и уборки хлеба по
вечерам на барский двор приходили рабочие и их угощали водкой, даже молодые
девушки выпивали по стакану. Њы не держались этого; косари и бабы стоЯли у
нас на дворе до позднего вечера, ожидаЯ водки, и потом уходили с бранью. Ђ
Њаша в это времЯ сурово хмурилась и молчала или же говорила доктору с
раздражением, вполголоса:
- „икари! Џеченеги!
‚ деревне новичков встречают неприветливо, почти враждебно, как в
школе. ’ак встретили и нас. ‚ первое времЯ на нас смотрели, как на людей
глупых и простоватых, которые купили себе имение только потому, что некуда
девать денег. Ќад нами смеЯлись. ‚ нашем лесу и даже в саду мужики пасли
свой скот, угонЯли к себе в деревню наших коров и лошадей и потом приходили
требовать за потраву. Џриходили целыми обществами к нам во двор и шумно
заЯвлЯли, будто мы, когда косили, захватили край какой-нибудь не
принадлежащей нам Ѓышеевки или ‘еменихи; а так как мы еще не знали точно
границ нашей земли, то верили на слово и платили штраф; потом же
оказывалось, что косили мы правильно. ‚ нашем лесу драли липки. Ћдин
дубеченский мужик, кулак, торговавший водкой без патента, подкупал наших
работников и вместе с ними обманывал нас самым предательским образом: новые
колеса на телегах заменЯл старыми, брал наши пахотные хомуты и продавал их
нам же и т. п. Ќо обиднее всего было то, что происходило в Љуриловке на
постройке; там бабы по ночам крали тес, кирпич, изразцы, железо; староста с
понЯтыми делал у них обыск, сход штрафовал каждую на два рублЯ, и потом эти
штрафные деньги пропивались всем миром.
Љогда Њаша узнавала об этом, то с негодованием говорила доктору или
моей сестре:
- Љакие животные! ќто ужас! ужас!
€ Я слышал не раз, как она выражала сожаление, что затеЯла строить
школу.
- Џоймите, - убеждал ее доктор, - поймите, что если вы строите эту
школу и вообще делаете добро, то не длЯ мужиков, а во имЯ культуры, во имЯ
будущего. € чем эти мужики хуже, тем больше поводов строить школу. Џоймите!
‚ голосе его, однако, слышалась неуверенность, и мне казалось, что он
вместе с Њашей ненавидел мужиков.
Њаша часто уходила на мельницу и брала с собою сестру, и обе, смеЯсь,
говорили, что они идут посмотреть на ‘тепана, какой он красивый. ‘тепан, как
оказалось, был медлителен и неразговорчив только с мужчинами, в женском же
обществе держал себЯ развЯзно и говорил без умолку. ђаз, придЯ на реку
купатьсЯ, Я невольно подслушал разговор. Њаша и Љлеопатра, обе в белых
платьЯх, сидели на берегу под ивой, в широкой тени, а ‘тепан стоЯл возле,
заложив руки назад, и говорил:
- Ќешто мужики - люди? Ќе люди, а, извините, зверье, шарлатаны. ЉакаЯ у
мужика жизнь? ’олько есть да пить, харчи бы подешевле, да в трактире горло
драть без ума; и ни тебе разговоров хороших, ни обращениЯ, ни формальности,
а так - невежа! € сам в грЯзи, и жена в грЯзи, и дети в грЯзи, в чем был, о
том и лег, картошку из щей тащит прЯмо пальцами, квас пьет с тараканом, -
хоть бы подул!
- Ѓедность ведь! - вступилась сестра.
- ЉакаЯ бедность! Ћно точно, нужда, да ведь нужда нужде рознь,
сударынЯ. ‚от ежели человек в остроге сидит, или, скажем, слепой, или без
ног, то это, действительно, не дай бог никому, а ежели он на воле, при своем
уме, глаза и руки у него есть, сила есть, бог есть, то чего ему еще?
Ѓаловство, сударынЯ, невежество, а не бедность. …жели вот вы, положим,
хорошие господа, по образованию вашему, из милости пожелаете оказать ему
способие, то он ваши деньги пропьет по своей подлости или, того хуже, сам
откроет питейное заведение и на ваши деньги начнет народ грабить. ‚ы
изволите говорить - бедность. Ђ разве богатый мужик живет лучше? ’оже,
извините, как свиньЯ. ѓрубиЯн, горлан, дубина, идет поперек себЯ толще,
морда пухлаЯ, краснаЯ - так бы, кажетсЯ, размахнулсЯ и лЯпнул его, подлеца.
‚от ‹арион дубеченский тоже богатый, а небось лубки в вашем лесу дерет не
хуже бедного; и сам ругатель, и дети ругатели, а как выпьет лишнее, чкнетсЯ
носом в лужу и спит. ‚се они, сударынЯ, не стоющие. Џоживешь с ними в
деревне, так словно в аду. ЌавЯзла она у менЯ в зубах, деревнЯ-то эта, и
благодарю господа, царЯ небесного, и сыт Я, и одет, отслужил в драгунах свой
срок, отходил старостой три года, и вольный Я казак теперь: где хочу, там и
живу. ‚ деревне жить не желаю, и никто не имеет права менЯ заставить.
ѓоворЯт, жена. ’ы, говорЯт, обЯзан в избе с женой жить. Ђ почему такое? џ к
ней не нанималсЯ.
- ‘кажите, ‘тепан, вы женились по любви? - спросила Њаша.
- ЉакаЯ у нас в деревне любовь? - ответил ‘тепан и усмехнулсЯ. -
‘обственно, сударынЯ, ежели вам угодно знать, Я женат во второй раз. џ сам
не куриловский, а из ‡алегоща, а в Љуриловку менЯ потом в зЯтьЯ взЯли.
‡начит, родитель не пожелал делить нас промежду себе - нас всех пЯть
братьев, Я поклонилсЯ и был таков, пошел в чужую деревню, в зЯтьЯ. Ђ перваЯ
моЯ жена померла в молодых летах.
- Ћтчего?
- Ћт глупости. Џлачет, бывало, все плачет и плачет без толку, да так и
зачахла. Љакие-то все травки пила, чтобы покрасиветь, да, должно, повредила
внутренность. Ђ втораЯ моЯ жена, куриловскаЯ - что в ней? „еревенскаЯ баба,
мужичка, и больше ничего. Љогда ее за менЯ сватали, мне поманилось: думаю,
молодаЯ, белаЯ из себЯ, чисто живут. Њать у ней словно бы хлыстовка и кофей
пьет, а главное, значит, чисто живут. ‘тало быть, женилсЯ, а на другой день
сели обедать, приказал Я теще ложку подать, а она подает ложку и, глЯжу,
пальцем ее вытерла. ‚от тебе на, думаю, хороша у вас чистота. Џожил с ними
год и ушел. Њне, может, на городской бы женитьсЯ, - продолжал он помолчав. -
ѓоворЯт, жена мужу помощница. „лЯ чего мне помощница, Я и сам себе помогу, а
ты лучше со мной поговори, да не так, чтобы все те-те-те-те, а обстоЯтельно,
чувствительно. Ѓез хорошего разговора - что за жизнь!
‘тепан вдруг замолчал, и тотчас же послышалось его скучное, монотонное
"у-лю-лю-лю". ќто значило, что он увидел менЯ.
Њаша бывала часто на мельнице и в беседах со ‘тепаном, очевидно,
находила удовольствие; ‘тепан так искренно и убежденно бранил мужиков - и ее
тЯнуло к нему. Љогда она возвращалась с мельницы, то всЯкий раз
мужик-дурачок, который стерег сад, кричал на нее:
- „евка Џалашка! ‡дорово, девка Џалашка! - € лаЯл на нее по-собачьи: -
ѓав! гав!
Ђ она останавливалась и смотрела на него со вниманием, точно в лае
этого дурачка находила ответ на свои мысли, и, вероЯтно, он притЯгивал ее
так же, как брань ‘тепана. Ђ дома ожидало ее какое-нибудь известие, вроде
того, например, что деревенские гуси потолкли у нас на огороде капусту или
что ‹арион вожжи украл, и она говорила, пожав плечами, с усмешкой:
- —то же вы хотите от этих людей!
Ћна негодовала, на душе у нее собиралась накипь, а Я между тем привыкал
к мужикам, и менЯ все больше тЯнуло к ним. ‚ большинстве это были нервные,
раздраженные, оскорбленные люди; это были люди с подавленным воображением,
невежественные, с бедным, тусклым кругозором, все с одними и теми же мыслЯми
о серой земле, о серых днЯх, о черном хлебе, люди, которые хитрили, но, как
птицы, прЯтали за дерево только одну голову, - которые не умели считать. Ћни
не шли к вам на сенокос за двадцать рублей, но шли за полведра водки, хотЯ
за двадцать рублей могли бы купить четыре ведра. ‚ самом деле, были и грЯзь,
и пьЯнство, и глупость, и обманы, но при всем том, однако, чувствовалось,
что жизнь мужицкаЯ в общем держитсЯ на каком-то крепком, здоровом стержне.
Љаким бы неуклюжим зверем ни казалсЯ мужик, идЯ за своею сохой, и как бы он
ни дурманил себЯ водкой, все же, приглЯдываЯсь к нему поближе, чувствуешь,
что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в Њаше и в
докторе, а именно, он верит, что главное на земле - правда и что спасение
его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он
любит справедливость. џ говорил жене, что она видит пЯтна на стекле, но не
видит самого стекла; в ответ она молчала или напевала, как ‘тепан:
"у-лю-лю-лю"... Љогда эта добраЯ, умнаЯ женщина бледнела от негодованиЯ и с
дрожью в голосе говорила с доктором о пьЯнстве и обманах, то менЯ приводила
в недоумение и поражала ее забывчивость. Љак могла она забыть, что ее отец,
инженер, тоже пил, много пил, и что деньги, на которые была куплена „убечнЯ,
были приобретены путем целого рЯда наглых, бессовестных обманов? Љак могла
она забыть?

XIV

€ сестра тоже жила своею особою жизнью, которую тщательно скрывала от
менЯ. Ћна часто шепталась с Њашей. Љогда Я подходил к ней, она всЯ
сжималась, и взглЯд ее становилсЯ виноватым, умолЯющим; очевидно, в ее душе
происходило что-то такое, чего она боЯлась или стыдилась. —тобы как-нибудь
не встретитьсЯ в саду или не остатьсЯ со мною вдвоем, она все времЯ
держалась около Њаши, и мне приходилось говорить с нею редко, только за
обедом.
Љак-то вечером Я тихо шел садом, возвращаЯсь с постройки. “же начинало
темнеть. Ќе замечаЯ менЯ, не слыша моих шагов, сестра ходила около старой,
широкой Яблони, совершенно бесшумно, точно привидение. Ћна была в черном и
ходила быстро, все по одной линии, взад и вперед, глЯдЯ в землю, “пало с
дерева Яблоко, она вздрогнула от шума, остановилась и прижала руки к вискам.
‚ это самое времЯ Я подошел к ней.
‚ порыве нежной любви, котораЯ вдруг прилила к моему сердцу, со
слезами, вспоминаЯ почему-то нашу мать, наше детство, Я обнЯл ее за плечи и
поцеловал.
- —то с тобою? - спросил Я. - ’ы страдаешь, Я давно это вижу. ‘кажи,
что с тобою?
- Њне страшно... - проговорила она дрожа.
- —то же с тобой? - допытывалсЯ Я. - ђади бога, будь откровенна!
- џ буду, буду откровенна, Я скажу тебе всю правду. ‘крывать от тебЯ -
это так тЯжело, так мучительно! Њисаил, Я люблю... - продолжала она шепотом.
- џ люблю, Я люблю... џ счастлива. но почему мне так страшно!
Џослышались шаги, показалсЯ между деревьЯми доктор Ѓлагово в шелковой
рубахе, в высоких сапогах. Ћчевидно, здесь около Яблони у них было назначено
свидание. “видев его, она бросилась к нему порывисто, с болезненным криком,
точно его отнимали у нее:
- ‚ладимир! ‚ладимир!
Ћна прижималась к нему и с жадностью глЯдела ему в лицо, и только
теперь Я заметил, как похудела и побледнела она в последнее времЯ. Ћсобенно
это было заметно по ее кружевному воротничку, который Я давно знал и который
теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее шею, тонкую и длинную. „октор
смутилсЯ, но тотчас же оправилсЯ и сказал, приглаживаЯ ее волосы:
- Ќу, полно, полно... ‡ачем так нервничать? ‚идишь, Я приехал.
Њы молчали, застенчиво поглЯдываЯ друг на друга. Џотом мы шли втроем, и
Я слышал, как доктор говорил мне:
- ЉультурнаЯ жизнь у нас еще не начиналась. ‘тарики утешают себЯ, что
если теперь нет ничего, то было что-то в сороковых или шестидесЯтых годах;
это - старики, мы же с вами молоды, наших мозгов еще не тронул marasmus
senilis, мы не можем утешать себЯ такими иллюзиЯми. Ќачало ђуси было в
восемьсот шестьдесЯт втором году, а начала культурной ђуси, Я так понимаю,
еще не было.
Ќо Я не вникал в эти соображениЯ. Љак-то было страшно, не хотелось
верить, что сестра влюблена, что она вот идет и держит за руку чужого и
нежно смотрит на него. ЊоЯ сестра, это нервное, запуганное, забитое, не
свободное существо, любит человека, который уже женат и имеет детей? —его-то
мне стало жаль, а чего именно, - не знаю; присутствие доктора почему-то было
уже неприЯтно, и Я никак не мог понЯть, что может выйти из этой их любви.

џ и Њаша ехали в Љуриловку на освЯщение школы.
- Ћсень, осень, осень... - тихо говорила Њаша, глЯдЯ по сторонам. -
Џрошло лето. Џтиц нет, и зелены одни только вербы.
„а, уже прошло лето. ‘тоЯт Ясные, теплые дни, но по утрам свежо,
пастухи выходЯт уже в тулупах, а в нашем саду на астрах роса не высыхает в
течение всего днЯ. ‚се слышатсЯ жалобные звуки, и не разберешь, ставнЯ ли
это ноет на своих ржавых петлЯх, или летЯт журавли - и становитсЯ хорошо на
душе и так хочетсЯ жить!
- Џрошло лето... - говорила Њаша. - ’еперь мы с тобой можем подвести
итоги. Њы много работали, много думали, мы стали лучше от этого, - честь нам
и слава, - мы преуспели в личном совершенстве; но эти наши успехи имели ли
заметное влиЯние на окружающую жизнь, принесли ли пользу хотЯ кому-нибудь?
Ќет. Ќевежество, физическаЯ грЯзь, пьЯнство, поразительно высокаЯ детскаЯ
смертность - все осталось, как и было, и оттого, что ты пахал и сеЯл, а Я
тратила деньги и читала книжки, никому не стало лучше. Ћчевидно, мы работали
только длЯ себЯ и широко мыслили только длЯ себЯ.
Џодобные рассуждениЯ сбивали менЯ, и Я не знал, что думать.
- Њы от начала до конца были искренни, - сказал Я, - а кто искренен,
тот и прав.
- Љто спорит? Њы были правы, но мы неправильно осуществлЯли то, в чем
мы правы. Џрежде всего, самые наши внешние приемы - разве они не ошибочны?
’ы хочешь быть полезен людЯм, но уже одним тем, что ты покупаешь имение, ты
с самого начала преграждаешь себе всЯкую возможность сделать длЯ них
что-нибудь полезное. ‡атем, если ты работаешь, одеваешьсЯ и ешь, как мужик,
то ты своим авторитетом как бы узаконЯешь эту их тЯжелую, неуклюжую одежду,
ужасные избы, эти их глупые бороды... ‘ другой стороны, допустим, что ты
работаешь долго, очень долго, всю жизнь, что в конце концов получаютсЯ
кое-какие практические результаты, но что они, эти твои результаты, что они
могут против таких стихийных сил, как гуртовое невежество, голод, холод,
вырождение? ЉаплЯ в море! ’ут нужны другие способы борьбы, сильные, смелые,
скорые! …сли в самом деле хочешь быть полезен, то выходи из тесного круга
обычной деЯтельности и старайсЯ действовать сразу на массу! Ќужна прежде
всего шумнаЯ, энергичнаЯ проповедь. Џочему искусство, например, музыка, так
живуче, так популЯрно и так сильно на самом деле? Ђ потому, что музыкант или
певец действует сразу на тысЯчи. Њилое, милое искусство! - продолжала она,
мечтательно глЯдЯ на небо. - €скусство дает крыльЯ и уносит далеко-далеко!
Љому надоела грЯзь, мелкие грошовые интересы, кто возмущен, оскорблен и
негодует, тот может найти покой и удовлетворение только в прекрасном.
Љогда мы подъезжали к Љуриловке, погода была ЯснаЯ, радостнаЯ. Љое-где
во дворах молотили, пахло ржаной соломой. ‡а плетнЯми Ярко краснела рЯбина,
и деревьЯ кругом, куда ни взглЯнешь, были все золотые или красные. Ќа
колокольне звонили, несли к школе образа и было слышно, как пели:
"‡аступница усерднаЯ". Ђ какой прозрачный воздух, как высоко летали голуби!
‘лужили в классной молебен. Џотом куриловские крестьЯне поднесли Њаше
икону, а дубеченские большой крендель и позолоченную солонку. € Њаша
разрыдалась.
- Ђ ежели что было сказано лишнее или какие неудовольствиЯ, то
простите, - сказал один старик и поклонилсЯ ей и мне.
Љогда мы ехали домой. Њаша оглЯдывалась на школу; зеленаЯ крыша,
выкрашеннаЯ мною и теперь блестевшаЯ на солнце, долго была видна нам. € Я
чувствовал, что взглЯды, которые бросала теперь Њаша, были прощальные.

XVI

‚ечером она собралась в город.
‚ последнее времЯ она часто уезжала в город и там ночевала. ‚ ее
отсутствие Я не мог работать, руки у менЯ опускались и слабели; наш большой
двор казалсЯ скучным, отвратительным пустырем, сад шумел сердито, и без нее
дом, деревьЯ, лошади длЯ менЯ уже не были "наши".
џ никуда не выходил из дому, а все сидел за ее столом, около ее шкапа с
сельскохозЯйственными книгами, этими бывшими фаворитами, теперь уже
ненужными, смотревшими на менЯ так сконфуженно. Џо целым часам, пока било
семь, восемь, девЯть, пока за окнами наступала осеннЯЯ ночь, чернаЯ, как
сажа, Я осматривал ее старую перчатку, или перо, которым она всегда писала,
или ее маленькие ножницы; Я ничего не делал и Ясно сознавал, что если раньше
делал что-нибудь, если пахал, косил, рубил, то потому только, что этого
хотела она. € если бы она послала менЯ чистить глубокий колодец, где бы Я
стоЯл по поЯс в воде, то Я полез бы и в колодец, не разбираЯ, нужно это или
нет. Ђ теперь, когда ее не было возле, „убечнЯ с ее развалинами,
неубранством, с хлопающими ставнЯми, с ворами, ночными и дневными,
представлЯлась мне уже хаосом, в котором всЯкаЯ работа была бы бесполезна.
„а и длЯ чего мне было тут работать, длЯ чего заботы и мысли о будущем, если
Я чувствовал, что из-под менЯ уходит почва, что роль моЯ здесь, в „убечне,
уже сыграна, что менЯ, одним словом, ожидает та же участь, котораЯ постигла
книги по сельскому хозЯйству? Ћ, какаЯ это была тоска ночью, в часы
одиночества, когда Я каждую минуту прислушивалсЯ с тревогой, точно ждал, что
вот-вот кто-нибудь крикнет, что мне пора уходить. Њне не было жаль „убечни,
мне было жаль своей любви, длЯ которой, очевидно, тоже наступила уже своЯ
осень. Љакое это огромное счастье любить и быть любимым и какой ужас
чувствовать, что начинаешь сваливатьсЯ с этой высокой башни!
Њаша вернулась из города на другой день к вечеру. Ћна была недовольна
чем-то, но скрывала это и только сказала, зачем это вставлены все зимние
рамы, - этак задохнутьсЯ можно. џ выставил две рамы. Ќам есть не хотелось,
но мы сели и поужинали.
- Џоди вымой руки, - сказала жена. - Ћт тебЯ пахнет замазкой.
Ћна привезла из города новые иллюстрированные журналы, и мы вместе
рассматривали их после ужина. Џопадались приложениЯ с модными картинками и
выкройками. Њаша оглЯдывала их мельком и откладывала в сторону, чтобы потом
рассмотреть особо, как следует; но одно платье с широкою, как колокол,
гладкою юбкой и с большими рукавами заинтересовало ее, и она минуту смотрела
на него серьезно и внимательно.
- ќто недурно, - сказала она.
- „а, это платье тебе очень пойдет, - сказал Я. - Ћчень!
€, глЯдЯ с умилением на платье, любуЯсь этим серым пЯтном только
потому, что оно ей понравилось, Я продолжал нежно:
- —удное, прелестное платье! ЏрекраснаЯ, великолепнаЯ Њаша! „орогаЯ моЯ
Њаша!
€ слезы закапали на картинку.
- ‚еликолепнаЯ Њаша... - бормотал Я. - ЊилаЯ, дорогаЯ Њаша...
Ћна пошла и легла, а Я еще с час сидел и рассматривал иллюстрации.
- Ќапрасно ты выставил рамы, - сказала она из спальни. - Ѓоюсь, как бы
не было холодно. €шь ведь, как задувает!
џ прочел кое-что из "смеси" - о приготовлении дешевых чернил и о самом
большом брильЯнте на свете. Њне опЯть попалась моднаЯ картинка с платьем,
которое ей понравилось, и Я вообразил себе ее на балу с веером, с голыми
плечами, блестЯщую, роскошную, знающую толк и в музыке, и в живописи, и в
литературе, и какою маленькою, короткою показалась мне моЯ роль!
Ќаша встреча, это наше супружество были лишь эпизодом, каких будет еще
немало в жизни этой живой, богато одаренной женщины. ‚се лучшее в мире, как
Я уже сказал, было к ее услугам и получалось ею совершенно даром, и даже
идеи и модное умственное движение служили ей длЯ наслаждениЯ, разнообразЯ ей
жизнь, и Я был лишь извозчиком, который довез ее от одного увлечениЯ к
другому. ’еперь уж Я не нужен ей, она выпорхнет, и Я останусь один.
€ как бы в ответ на мои мысли на дворе раздалсЯ отчаЯнный крик:
- Ља-ра-у-л!
ќто был тонкий бабий голос, и, точно желаЯ передразнить его, в трубе
загудел ветер тоже тонким голосом. Џрошло с полминуты, и опЯть послышалось
сквозь шум ветра, но уже как будто с другого конца двора:
- Ља-ра-у-л!
- Њисаил, ты слышишь? - спросила тихо жена. - ’ы слышишь?
Ћна вышла ко мне из спальни в одной сорочке, с распущенными волосами, и
прислушалась, глЯдЯ на темное окно.
- Љого-то душат! - проговорила она. - ќтого еще недоставало.
џ взЯл ружье и вышел. Ќа дворе было очень темно, дул сильный ветер, так
что трудно было стоЯть. џ прошелсЯ к воротам, прислушалсЯ: шумЯт деревьЯ,
свистит ветер, и в саду, должно быть у мужика-дурачка, лениво подвывает
собака. ‡а воротами тьма кромешнаЯ, на линии ни одного огонька. € около того
флигелЯ, где в прошлом году была контора, вдруг раздалсЯ придушенный крик:
- Ља-ра-у-л!
- Љто там? - окликнул Я.
Ѓоролись два человека. Ћдин выталкивал, а другой упиралсЯ, и оба тЯжело
дышали.
- Џусти! - говорил один, и Я узнал €вана —епракова; он-то и кричал
тонким бабьим голосом. - Џусти, проклЯтый, а то Я тебе все руки искусаю!
‚ другом Я узнал ЊоисеЯ. џ разнЯл их и пои этом не удержалсЯ и ударил
ЊоисеЯ по лицу два раза. Ћн упал, потом поднЯлсЯ, и Я ударил его еще раз.
- Ћни хотели менЯ убить, - бормотал он. - Љ мамашиному комоду
подбирались... €х Я желаю запереть во флигеле длЯ безопасности-с.
Ђ —епраков был пьЯн, не узнавал менЯ и все глубоко вздыхал, как бы
набираЯ воздуху, чтобы опЯть крикнуть "караул".
џ оставил их и вернулсЯ в дом; жена лежала в постели, уже одетаЯ. џ
рассказал ей о том, что происходило на дворе, и не скрыл даже, что бил
ЊоисеЯ.
- ‘трашно жить в деревне, - проговорила она. - € какаЯ это длиннаЯ
ночь, бог с ней.
- Ља-ра-у-л! - послышалось опЯть немного погодЯ.
- џ пойду уйму их, - сказал Я.
- Ќет, пусть они себе там перегрызут горла, - проговорила она с
брезгливым выражением.
Ћна глЯдела в потолок и прислушивалась, а Я сидел возле, не смеЯ
заговорить с нею, с таким чувством, как будто Я был виноват, что на дворе
кричали "караул" и что ночь была такаЯ длиннаЯ.
Њы молчали, и Я с нетерпением ждал, когда в окнах забрезжит свет. Ђ
Њаша все времЯ глЯдела так, будто очнулась от забытьЯ и теперь удивлЯлась,
как это она, такаЯ умнаЯ, воспитаннаЯ, такаЯ опрЯтнаЯ, могла попасть в этот
жалкий провинциальный пустырь, в шайку мелких, ничтожных людей и как это она
могла забытьсЯ до такой степени, что даже увлеклась одним из этих людей и
больше полугода была его женой. Њне казалось, что длЯ нее было уже все
равно, что Я, что Њоисей, что —епраков; все длЯ нее слилось в этом пьЯном,
диком "караул" - и Я, и наш брак, и наше хозЯйство, и осеннЯЯ распутица; и
когда она вздыхала или двигалась, чтобы лечь поудобнее, то Я читал на ее
лице: "Ћ, поскорее бы утро!"
“тром она уехала.
џ прожил в „убечне еще три днЯ, поджидаЯ ее, потом сложил все наши вещи
в одну комнату, запер и пошел в город. Љогда позвонилсЯ к инженеру, то был
уже вечер, и на нашей Ѓольшой „ворЯнской горели фонари. Џавел сказал мне,
что никого нет дома: ‚иктор €ваныч уехал в Џетербург, а ЊариЯ ‚икторовна,
должно быть, у Ђжогиных на репетиции. Џомню, с каким волнением Я шел потом к
Ђжогиным, как стучало и замирало мое сердце, когда Я поднималсЯ по лестнице
и долго стоЯл вверху на площадке, не смеЯ войти в этот храм муз! ‚ зале на
столике, на роЯле, на сцене горели свечи, везде по три, и первый спектакль
был назначен на тринадцатое число, и теперь перваЯ репетициЯ была в
понедельник - тЯжелый день. Ѓорьба с предрассудками! ‚се любители
сценического искусства были уже в сборе; старшаЯ, среднЯЯ и младшаЯ ходили
по сцене, читаЯ своп роли по тетрадкам. ‚ стороне ото всех неподвижно стоЯл
ђедька, прислонившись виском к стене, и с обожанием смотрел на сцену, ожидаЯ
начала репетиции. ‚се как было!
џ направилсЯ к хозЯйке, - надо было поздороватьсЯ, но вдруг все
зашикали, замахали мне, чтобы Я не стучал ногами. ‘тало тихо. ЏоднЯли крышку
у роЯлЯ, села какаЯ-то дама, щурЯ свои близорукие глаза на ноты, и к роЯлю
подошла моЯ Њаша, разодетаЯ, красиваЯ, но красиваЯ как-то особенно,
по-новому, совсем не похожаЯ на ту Њашу, котораЯ весной приходила ко мне на
мельницу; она запела:

Ћтчего Я люблю тебЯ, светлаЯ ночь?

‡а все времЯ нашего знакомства это в первый раз Я слышал, как она пела.
“ нее был хороший, сочный, сильный голос, и, пока она пела, мне казалось,
что Я ем спелую, сладкую, душистую дыню. ‚от она кончила, ей аплодировали, и
она улыбалась очень довольнаЯ, играЯ глазами, перелистываЯ ноты, поправлЯЯ
на себе платье, точно птица, котораЯ вырвалась, наконец, из клетки и на
свободе оправлЯет свои крыльЯ. ‚олосы у нее были зачесаны на уши, и на лице
было нехорошее, задорное выражение, точно она хотела сделать всем нам вызов
или крикнуть на нас, как на лошадей: "ќй, вы, милые!"
€, должно быть, в это времЯ она была очень похожа на своего
деда-Ямщика.
- € ты здесь? - спросила она, подаваЯ мне руку. - ’ы слышал, как Я
пела? Ќу, как ты находишь? - €, не дожидаЯсь моего ответа, она продолжала: -
Ћчень кстати, что ты здесь. ‘егоднЯ ночью Я уезжаю ненадолго в Џетербург. ’ы
менЯ отпустишь?
‚ полночь Я провожал ее на вокзал. Ћна нежно обнЯла менЯ, вероЯтно, в
благодарность за то, что Я не задавал ненужных вопросов, и обещала писать
мне, а Я долго сжимал ее руки и целовал их, едва сдерживаЯ слезы, не говорЯ
ей ни слова.
Ђ когда она уехала, Я стоЯл, смотрел на удалЯвшиесЯ огни, ласкал ее в
своем воображении и тихо говорил:
- ЊилаЯ моЯ Њаша, великолепнаЯ Њаша...
Ќочевал Я в Њакарихе у Љарповны, а утром уже вместе с ђедькой обивал
мебель у одного богатого купца, выдававшего свою дочь за доктора.

XVII

‚ воскресенье после обеда приходила ко мне сестра и пила со мною чай.
- ’еперь Я очень много читаю, - говорила она, показываЯ мне книги,
которые она, идЯ ко мне, взЯла из городской библиотеки. - ‘пасибо твоей жене
и ‚ладимиру, они возбудили во мне самосознание. Ћни спасли менЯ, сделали то,
что Я теперь чувствую себЯ человеком. Џрежде, бывало, Я не спала по ночам от
разных забот: "Ђх, за неделю у нас сошло много сахару! ах, как бы не
пересолить огурцы!" € теперь Я тоже не сплю, но у менЯ уже другие мысли. џ
мучаюсь, что так глупо, малодушно прошла у менЯ половина жизни. ‘вое прошлое
Я презираю, стыжусь его, а на отца Я смотрю теперь как на своего врага. Ћ,
как Я благодарна твоей жене! Ђ ‚ладимир? ќто такой чудный человек! Ћни
открыли мне глаза.
- ќто нехорошо, что ты не спишь по ночам, - сказал Я.
- ’ы думаешь, Я больна? Ќисколько. ‚ладимир выслушал менЯ и говорил,
что Я совершенно здорова. Ќо дело не в здоровье, оно не так важно... ’ы мне
скажи: Я права?
Ћна нуждалась в нравственной поддержке - это было очевидно. Њаша
уехала, доктор Ѓлагово был в Џетербурге, и в городе не оставалось никого,
кроме менЯ, кто бы мог сказать ей, что она права. Ћна пристально
вглЯдывалась мне в лицо, стараЯсь прочесть мои тайные мысли, и если Я при
ней задумывалсЯ и молчал, то она это принимала на свой счет и становилась
печальна. Џриходилось все времЯ быть настороже, и когда она спрашивала менЯ,
права ли она, то Я спешил ответить ей, что она права и что Я глубоко ее
уважаю.
- ’ы знаешь? Њне у Ђжогиных дали роль, - продолжала она. - •очу играть
на сцене. •очу жить, одним словом, хочу пить из полной чаши. ’аланта у менЯ
нет никакого, и роль всего в десЯть строк, но все же это неизмеримо выше и
благороднее, чем разливать чай по пЯти раз на день и подглЯдывать, не съела
ли кухарка лишнего куска. Ђ главное, пусть, наконец, отец увидит, что и Я
способна на протест.
Џосле чаю она легла на мою постель и полежала некоторое времЯ с
закрытыми глазами, очень бледнаЯ.
- ЉакаЯ слабость! - проговорила она, поднимаЯсь. - ‚ладимир говорил,
что все городские женщины и девушки малокровны от бездельЯ. Љакой умный
человек ‚ладимир! Ћн прав, бесконечно прав. Ќадо работать!
—ерез два днЯ она пришла к Ђжогиным на репетицию, с тетрадкой. Ћна была
в черном платье, с коралловою ниткой на шее, с брошью, похожею издали на
слоеный пирожок, и в ушах были большие серьги, в которых блестело по
брильЯнту. Љогда Я взглЯнул на нее, то мне стало неловко: менЯ поразила
безвкусица. —то она некстати надела серьги и брильЯнты и была странно одета,
заметили и другие; Я видел на лицах улыбки и слышал, как кто-то проговорил,
смеЯсь:
- Љлеопатра …гипетскаЯ.
Ћна старалась быть светскою, непринужденной, покойной и оттого казалась
манерною и странной. Џростота и миловидность покинули ее.
- ‘ейчас Я объЯвила отцу, что ухожу на репетицию, - начала она, подходЯ
ко мне, - и он крикнул, что лишает менЯ благословениЯ, и даже едва не ударил
менЯ. Џредставь, Я не знаю своей роли, - сказала она, заглЯдываЯ в тетрадку.
- џ непременно собьюсь. €так, жребий брошен, - продолжала она в сильном
волнении. - †ребий брошен...
…й казалось, что все смотрЯт на нее и все изумлены тем важным шагом, на
который она решилась, что все ждут от нее чего-то особенного, и убедить ее,
что на таких маленьких и неинтересных людей, как Я и она, никто не обращает
вниманиЯ, было невозможно.
„о третьего акта ей нечего было делать, и ее роль гостьи,
провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была постоЯть
у двери, как бы подслушиваЯ, и потом сказать короткий монолог. „о своего
выхода, по крайней мере часа полтора, пока на сцене ходили, читали, пили
чай, спорили, она не отходила от менЯ и все времЯ бормотала свою роль и
нервно мЯла тетрадку; и, воображаЯ, что все смотрЯт на нее и ждут ее выхода,
она дрожащею рукой поправлЯла волосы и говорила мне:
- џ непременно собьюсь... Љак тЯжело у менЯ на душе, если б ты знал! “
менЯ такой страх, будто менЯ поведут сейчас на смертную казнь.
Ќаконец, настала ее очередь.
- Љлеопатра Ђлексеевна, - вам! - сказал режиссер.
Ћна вышла на середину сцены с выражением ужаса на лице, некрасиваЯ,
угловатаЯ, и с полминуты простоЯла, как в столбнЯке, совершенно неподвижно,
и только одни большие сережки качались под ушами.
- ‚ первый раз можно по тетрадке, - сказал кто-то.
Њне было Ясно, что она дрожит и от дрожи не может говорить и развернуть
тетрадку, и что ей вовсе не до роли, и Я уже хотел пойти к ней и сказать ей
что-нибудь, как она вдруг опустилась на колени среди сцены и громко
зарыдала.
‚се двигалось, все шумело вокруг, один Я стоЯл, прислонившись к кулисе,
пораженный тем, что произошло, не понимаЯ, не знаЯ, что мне делать. џ видел,
как ее поднЯли и увели. џ видел, как ко мне подошла Ђнюта Ѓлагово; раньше Я
не видел ее в зале, и теперь она точно из земли выросла. Ћна была в шлЯпе,
под вуалью, и, как всегда, имела такой вид, будто зашла только на минуту.
- џ говорила ей, чтобы она не играла, - сказала она сердито, отрывисто
выговариваЯ каждое слово и краснеЯ. - ќто - безумие! ‚ы должны были удержать
ее!
Ѓыстро подошла Ђжогина-мать в короткой кофточке с короткими рукавами, с
табачным пеплом на груди, худаЯ и плоскаЯ.
- „руг мой, это ужасно, - проговорила она, ломаЯ руки и по обыкновению
пристально всматриваЯсь мне в лицо. - ќто ужасно! ‚аша сестра в положении...
она беременна! “ведите ее, прошу вас...
Ћна тЯжело дышала от волнениЯ. Ђ в стороне стоЯли три дочери, такие же,
как она, худые и плоские, и пугливо жались друг к другу. Ћни были
встревожены, ошеломлены, точно в их доме только что поймали каторжника.
Љакой позор, как страшно! Ђ ведь это почтенное семейство всю свою жизнь
боролось с предрассудками; очевидно, оно полагало, что все предрассудки и
заблуждениЯ человечества только в трех свечах, в тринадцатом числе, в
тЯжелом дне - понедельнике!
- Џрошу вас... прошу... - повторЯла госпожа Ђжогина, складываЯ губы
сердечком на слоге "шу" и выговариваЯ его, как "шю". - Џрошю, уведите ее
домой.

XVIII

Ќемного погодЯ Я и сестра шли по лестнице. џ прикрывал ее полой своего
пальто; мы торопились, выбираЯ переулки, где не было фонарей, прЯчась от
встречных, и это было похоже на бегство. Ћна уже не плакала, а глЯдела на
менЯ сухими глазами. „о Њакарихи, куда Я вел ее, было ходьбы всего минут
двадцать, и, странное дело, за такое короткое времЯ мы успели припомнить всю
нашу жизнь, мы обо всем переговорили. обдумали наше положение, сообразили...
Њы решили, что нам уже нельзЯ больше оставатьсЯ в этом городе и что
когда Я добуду немного денег, то мы переедем куда-нибудь в другое место. ‚
одних домах уже спали, в других играли в карты; мы ненавидели эти дома,
боЯлись их и говорили об изуверстве, сердечной грубости, ничтожестве этих
почтенных семейств, этих любителей драматического искусства, которых мы так
испугали, и Я спрашивал, чем же эти глупые, жестокие, ленивые, нечестные
люди лучше пьЯных и суеверных куриловских мужиков, или чем лучше они
животных, которые тоже приходЯт в смЯтение, когда какаЯ-нибудь случайность
нарушает однообразие их жизни, ограниченной инстинктами. —то было бы теперь
с сестрой, если бы она осталась жить дома? Љакие нравственные мучениЯ
испытывала бы она, разговариваЯ с отцом, встречаЯсь каждый день со
знакомыми? џ воображал себе это, и тут же мне приходили на памЯть люди, все
знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные,
припомнились замученные собаки, сходившие с ума, живые воробьи, ощипанные
мальчишками догола и брошенные в воду - и длинный, длинный рЯд глухих
медлительных страданий, которые Я наблюдал в этом городе непрерывно с самого
детства; и мне было непонЯтно, чем живут эти шестьдесЯт тысЯч жителей, длЯ
чего они читают евангелие, длЯ чего молЯтсЯ, длЯ чего читают книги и
журналы. Љакую пользу принесло им все то, что до сих пор писалось и
говорилось, если у них все та же душевнаЯ темнота и то же отвращение к
свободе, что было и сто и триста лет назад? ЏодрЯдчик-плотник всю свою жизнь
строит в городе дома и все же до самой смерти вместо "галереЯ" говорЯт
"галдареЯ", так и эти шестьдесЯт тысЯч жителей поколениЯми читают и слышат о
правде, о милосердии и свободе и все же до самой смерти лгут от утра до
вечера, мучают друг друга, а свободы боЯтсЯ и ненавидЯт ее, как врага.
- €так, судьба моЯ решена, - сказала сестра, когда мы пришли домой. -
Џосле того, что случилось, Я уже на могу возвратитьсЯ туда. ѓосподи, как это
хорошо! “ менЯ стало легко на душе.
Ћна тотчас легла в постель. Ќа ресницах у нее блестели слезы, но
выражение было счастливое, спала она крепко и сладко, и видно было, что в
самом деле у нее легко на душе и что она отдыхает. „авно-давно уже она не
спала так!
€ вот мы начали жить вместе. Ћна все пела и говорила, что ей очень
хорошо, и книги, которые мы брали в библиотеке, Я уносил обратно не
читанными, так как она уже не могла читать; ей хотелось только мечтать и
говорить о будущем. ЏочинЯЯ мое белье или помогаЯ Љарповне около печки, она
то напевала, то говорила о своем ‚ладимире, об его уме, прекрасных манерах,
доброте, об его необыкновенной учености, и Я соглашалсЯ с нею, хотЯ уже не
любил ее доктора. …й хотелось работать, жить самостоЯтельно, на свой счет, и
она говорила, что пойдет в учительницы или в фельдшерицы, как только
позволит здоровье, и будет сама мыть полы, стирать белье. Ћна уже страстно
любила своего маленького; его еще не было на свете, но она уже знала, какие
у него глаза, какие руки и как он смеетсЯ. Ћна любила поговорить о
воспитании, а так как лучшим человеком на свете был ‚ладимир, то и все
рассуждениЯ ее о воспитании сводились к тому только, чтобы мальчик был так
же очарователен, как его отец. Љонца не было разговорам, и все, что она
говорила, возбуждало в ней живую радость. €ногда радовалсЯ и Я, сам не знаЯ
чему.
„олжно быть, она заразила менЯ своею мечтательностью. џ тоже ничего не
читал и только мечтал; по вечерам, несмотрЯ на утомление, Я ходил по комнате
из угла в угол, заложив руки в карманы, и говорил о Њаше.
- Љак ты думаешь, - спрашивал Я сестру, - когда она вернетсЯ? Њне
кажетсЯ, она вернетсЯ к рождеству, не позже. —то ей там делать?
- …сли она тебе не пишет, то, очевидно, вернетсЯ очень скоро.
- ќто правда, - соглашалсЯ Я, хотЯ отлично знал, что Њаше уже незачем
возвращатьсЯ в наш город.
џ сильно соскучилсЯ по ней и уже не мог не обманывать себЯ и старалсЯ,
чтобы менЯ обманывали другие. ‘естра ожидала своего доктора, а Я - Њашу, и
оба мы непрерывно говорили, смеЯлись и не замечали, что мешаем спать
Љарповне, котораЯ лежала у себЯ на печке и все бормотала:
- ‘амовар-то гудел поутру, гуде-ел! Ћх, не к добру, сердечные, не к
добру.
“ нас никто не бывал, кроме почтальона, приносившего сестре письма от
доктора, да ЏрокофиЯ, который иногда вечером заходил к нам и, молча поглЯдев
на сестру, уходил и уж у себЯ в кухне говорил:
- ‚сЯкое звание должно свою науку помнить, а кто не желает этого
понимать по своей гордости, тому юдоль.
Ћн любил слово "юдоль". Љак-то - это было уже на свЯтках, - когда Я
проходил базаром, он зазвал менЯ к себе в мЯсную лавку и, не подаваЯ мне
руки, заЯвил, что ему нужно поговорить со мною о каком-то очень важном деле.
Ћн был красен от мороза и от водки; возле него за прилавком стоЯл Ќиколка с
разбойничьим лицом, держа в руке окровавленный нож.
- џ желаю выразить вам мои слова, - начал Џрокофий. - ќто событие не
может существовать, потому что сами понимаете, за такую юдоль люди не
похвалЯт ни нас, ни вас. Њамаша, конечно, из жалости не может говорить вам
неприЯтности, чтобы ваша сестрица перебралась на другую квартиру по причине
своего положениЯ, а Я больше не желаю, потому что ихнего поведениЯ не могу
одобрить.
џ понЯл его и вышел из лавки. ‚ тот же день Я и сестра перебрались к
ђедьке. “ нас не было денег на извозчика, и мы шли пешком; Я нес на спине
узел с нашими вещами, у сестры же ничего не было в руках, но она задыхалась,
кашлЯла и все спрашивала, скоро ли мы дойдем.

XIX

Ќаконец, пришло письмо от Њаши.

"Њилый, хороший Њ. Ђ. - писала она, - добрый, кроткий "ангел вы наш",
как называет вас старый малЯр, прощайте, Я уезжаю с отцом в Ђмерику на
выставку, —ерез несколько дней Я увижу океан - так далеко от „убечни,
страшно подумать! ќто далеко и необъЯтно, как небо, и мне хочетсЯ туда, на
волю, Я торжествую, Я безумствую, и вы видите, как нескладно мое письмо.
Њилый, добрый, дайте мне свободу, скорее порвите нить, котораЯ еще держитсЯ,
свЯзываЯ менЯ и вас. ’о, что Я встретила и узнала вас, было небесным лучом,
озарившим мое существование; но то, что Я стала вашею женой, было ошибкой,
вы понимаете это, и менЯ теперь тЯготит сознание ошибки, и Я на коленЯх
умолЯю вас, мой великодушный друг, скорее-скорее, до отъезда моего в океан,
телеграфируйте, что вы согласны исправить нашу общую ошибку, снЯть этот
единственный камень с моих крыльев, и мой отец, который примет на себЯ все
хлопоты, обещает мне не слишком отЯгощать вас формальностЯми. €так, вольнаЯ
на все четыре стороны? „а?
Ѓудьте счастливы, да благословит вас бог, простите менЯ, грешную.
†ива, здорова. ‘орю деньгами, делаю много глупостей и каждую минуту
благодарю бога, что у такой дурной женщины, как Я, нет детей. џ пою и имею
успех, но это не увлечение, нет, это - моЯ пристань, моЯ келиЯ, куда Я
теперь ухожу на покой. “ царЯ „авида было кольцо с надписью: "все проходит".
Љогда грустно, то от этих слов становитсЯ весело, а когда весело, то
становитсЯ грустно. € Я завела себе такое кольцо с еврейскими буквами, и
этот талисман удержит менЯ от увлечений. ‚се проходит, пройдет и жизнь,
значит ничего не нужно. €ли нужно одно лишь сознание свободы, потому что,
когда человек свободен, то ему ничего, ничего, ничего не нужно. Џорвите же
нитку. ‚ас и сестру крепко обнимаю. Џростите и забудьте вашу Њ.".

‘естра лежала в одной комнате, ђедька, который опЯть был болен и уже
выздоравливал, - в другой. Љак раз в то времЯ, когда Я получил это письмо,
сестра тихо прошла к малЯру, села возле и стала читать. Ћна каждый день
читала ему Ћстровского или ѓоголЯ, и он слушал, глЯдЯ в одну точку, не
смеЯсь, покачиваЯ головой, и изредка бормотал про себЯ:
- ‚се может быть! ‚се может быть!
…сли в пьесе изображалось что-нибудь некрасивое, безобразное, то он
говорил как бы с злорадством, тыча в книгу пальцем:
- ‚от она, лжа-то! ‚от она что делает, лжа-то!
Џьесы привлекали его и содержанием, и моралью, и своею сложною,
искусною постройкой, и он удивлЯлсЯ ему, никогда не называЯ его по фамилии:
- Љак это он ловко все пригнал к месту!
’еперь сестра тихо прочла только одну страницу и не могла больше: не
хватало голоса. ђедька взЯл ее за руку и, пошевелив высохшими губами, сказал
едва слышно, сиплым голосом:
- „уша у праведного белаЯ и гладкаЯ, как мел, а у грешного, как пемза.
„уша у праведного - олифа светлаЯ, а у грешного - смола газоваЯ. ’рудитьсЯ
надо, скорбеть надо, болезновать надо, - продолжал он, - а который человек
не трудитсЯ и не скорбит, тому не будет царства небесного. ѓоре, горе сытым,
горе сильным, горе богатым, горе заимодавцам! Ќе видать им царствиЯ
небесного. ’лЯ ест траву, ржа-железо...
- Ђ лжа - душу, - продолжила сестра и рассмеЯлась .
џ еще раз прочел письмо. ‚ это времЯ в кухню пришел солдат, приносивший
нам раза два в неделю, неизвестно от кого, чай, французские булки и
рЯбчиков, от которых пахло духами. ђаботы у менЯ не было, приходилось сидеть
дома по целым днЯм, и, вероЯтно, тот, кто присылал нам эти булки, знал, что
мы нуждаемсЯ.
џ слышал, как сестра разговаривала с солдатом и весело смеЯлась. Џотом
она, лежа, ела булку и говорила мне:
- Љогда ты не захотел служить и ушел в малЯры, Я и Ђнюта Ѓлагово с
самого начала знали, что ты прав, но нам было страшно высказать это вслух.
‘кажи, какаЯ это сила мешает сознаватьсЯ в том, что думаешь? ‚зЯть вот хотЯ
бы Ђнюту Ѓлагово. Ћна тебЯ любит, обожает, она знает, что ты прав; она и
менЯ любит, как сестру, и знает, что Я права, и небось в душе завидует мне,
но какаЯ-то сила мешает ей прийти к нам, она избегает им, боитсЯ.
‘естра сложила на груди руки и сказала с увлечением:
- Љак она тебЯ любит, если б ты знал! ‚ этой любви она признавалась
только мне одной, и то потихоньку, в потемках. Ѓывало, в саду заведет в
темную аллею и начнет шептать, как ты ей дорог. “видишь, она никогда не
пойдет замуж, потому что любит тебЯ. ’ебе жаль ее?
- „а.
- ќто она прислала булки. ‘мешнаЯ, право, к чему скрыватьсЯ? џ тоже
была смешной и глупой, а вот ушла оттуда и уже никого не боюсь, думаю и
говорю вслух, что хочу - и стала счастливой. Љогда жила дома, и понЯтиЯ не
имела о счастье, а теперь Я не поменЯлась бы с королевой.
Џришел доктор Ѓлагово. Ћн получил докторскую степень и теперь жил в
машем городе, у отца, отдыхал и говорил, что скоро опЯть уедет в Џетербург.
…му хотелись занЯтьсЯ прививками тифа и, кажетсЯ, холеры; хотелось поехать
за границу, чтобы усовершенствоватьсЯ и потом занЯть кафедру. Ћн уже оставил
военную службу и носил просторные шевиотовые пиджаки, очень широкие брюки и
превосходные галстуки. ‘естра была в восторге от его булавок, запонок и от
красного шелкового платочка, который он, вероЯтно, из кокетства держал в
переднем кармане пиджака. Ћднажды, от нечего делать, мы с нею принЯлись
считать на памЯть все его костюмы и решили, что у него их по крайней мере
штук десЯть. Ѓыло Ясно, что он по-прежнему любит мою сестру, но он ни разу
даже в шутку не сказал, что возьмет ее с собою в Џетербург или за границу, и
Я не мог себе Ясно представить, что будет с нею, если она останетсЯ жива,
что будет с ее ребенком. Ђ она только без конца мечтала и не думала серьезно
о будущем, она говорила, что пусть он едет, куда хочет, и пусть даже бросит
ее, лишь бы сам был счастлив, а с нее довольно и того, что было.
Ћбыкновенно, придЯ к нам, он выслушивал ее очень внимательно и
требовал, чтобы она при нем пила молоко с каплЯми. € в этот раз было то же
самое. Ћн выслушал ее и заставил выпить стакан молока, и после этого в наших
комнатах запахло креозотом.
- ‚от умница, - сказал он, принимаЯ от нее стакан. - ’ебе нельзЯ много
говорить, а в последнее времЯ ты болтаешь, как сорока. Џожалуйста, молчи.
Ћна засмеЯлась. Џотом он вышел в комнату ђедьки, где Я сидел, и ласково
похлопал менЯ по плечу.
- Ќу, что, старик? - спросил он, наклонЯЯсь к больному.
- ‚аше высокоблагородие... - проговорил ђедька, тихо пошевелив губами,
- ваше высокоблагородие, осмелюсь доложить... все под богом ходим, всем
помирать надо... „озвольте правду сказать... ‚аше высокоблагородие, не будет
вам царства небесного!
- —то же делать, - пошутил доктор, - надо быть кому-нибудь и в аду.
€ вдруг что-то сделалось с моим сознанием; точно мне приснилось, будто
зимой, ночью, Я стою в бойне на дворе, а рЯдом со мною Џрокофий, от которого
пахнет перцовкой; Я сделал над собой усилие и протер глаза, и тотчас же мне
представилось, будто Я иду к губернатору длЯ объЯснений. Ќичего подобного не
было со мной ни раньше, ни потом, и эти странные воспоминаниЯ, похожие на
сон, Я объЯснЯю переутомлением нервов. џ переживал и бойню и объЯснение с
губернатором и в то же времЯ смутно сознавал, что этого нет на самом деле.
Љогда Я очнулсЯ, то увидел, что Я уже не дома, а на улице, и вместе с
доктором стою около фонарЯ.
- ѓрустно, грустно, - оговорил он, и слезы текли у него по щекам. - Ћна
весела, постоЯнно смеетсЯ, надеетсЯ, а положение ее безнадежно, голубчик.
‚аш ђедька ненавидит менЯ и все хочет дать понЯть, что Я поступил с нею
дурно. Ћн по-своему прав, но у менЯ тоже своЯ точка зрениЯ, и Я нисколько не
раскаиваюсь в том, что произошло. Ќадо любить, мы все должны любить - не
правда ли? - без любви не было бы жизни; кто боитсЯ и избегает любви, тот не
свободен.
Њало-помалу он перешел на другие темы, заговорил о науке, о своей
диссертации, котораЯ понравилась в Џетербурге; он говорил с увлечением и уже
не помнил ни о моей сестре, ни о своем горе, ни обо мне. †изнь увлекала его.
“ той - Ђмерика и кольцо с надписью, думал Я, а у этого - докторскаЯ степень
и ученаЯ карьера, и только Я и сестра остались при старом.
Џростившись с ним, Я подошел к фонарю и еще раз прочел письмо. € Я
вспомнил, живо вспомнил, как весной, утром, она пришла ко мне на мельницу,
легла и укрылась полушубочком - ей хотелось походить на простую бабу. Ђ
когда, в другой раз, - это было тоже утром, - мы доставали из воды вершу, то
на нас с прибрежных ив сыпались крупные капли дождЯ, и мы смеЯлись...
‚ нашем доме на Ѓольшой „ворЯнской было темно. џ перелез через забор и,
как делал это в прежнее времЯ, прошел черным ходом в кухню, чтобы взЯть там
лампочку. ‚ кухне никого не было; около печи шипел самовар, поджидаЯ моего
отца. "Љто-то теперь, - подумал Я, - разливает отцу чай?" ‚зЯвши лампочку, Я
пошел в хибарку и тут примостил себе постель из старых газет и лег. Љостыли
на стенах сурово глЯдели по-прежнему, и тени их мигали. Ѓыло холодно. Њне
представилось, что сейчас должна прийти сестра и принести мне ужин, но
тотчас Я вспомнил, что она больна и лежит в доме ђедьки, и мне показалось
странным, что Я перелез через забор и лежу в нетопленой хибарке. ‘ознанье
мое путалось, и Я видел всЯкий вздор.
‡вонок. ‘ детства знакомые звуки: сначала проволока шуршит по стене,
потом в кухне раздаетсЯ короткий, жалобный звон. ќто из клуба вернулсЯ отец.
џ встал и отправилсЯ в кухню. Љухарка ЂксиньЯ, увидев менЯ, всплеснула
руками и почему-то заплакала.
- ђодной мой! - заговорила она тихо. - „орогой! Ћ, господи!
€ от волнениЯ стала мЯть в руках свой фартук. Ќа окне стоЯли четвертные
бутыли с Ягодами и водкой. џ налил себе чайную чашку и с жадностью выпил,
потому что мне сильно хотелось пить. ЂксиньЯ только недавно вымыла стол и
скамьи, и в кухне был запах, какой бывает в светлых, уютных кухнЯх у
опрЯтных кухарок. € этот запах и крик сверчка когда-то в детстве манили нас,
детей, сюда в кухню и располагали к сказкам, к игре в короли...
- Ђ Љлеопатра где? - спрашивала ЂксиньЯ тика, торопЯсь, сдерживаЯ
дыхание. - Ђ шапка твоЯ где, батюшка? Ђ жена, сказывают, в Џитер уехала?
Ћна служила еще при нашей матери и купала когда-то менЯ и Љлеопатру в
корыте, и теперь длЯ нее мы все еще были дети, которых нужно было
наставлЯть. ‚ какие-нибудь четверть часа она выложила передо мною все свои
соображениЯ, какие с рассудительностью старой слуги скапливала в тиши этой
кухни все времЯ, пока мы не виделись. Ћна сказала, что доктора можно
заставить женитьсЯ на Љлеопатре, - стоит только припугнуть его, и если
хорошо написать прошение, то архиерей расторгнет его первый брак; что хорошо
бы потихоньку от жены „убечню продать, а деньги положить в банк на мое имЯ;
что если бы Я и сестра поклонились отцу в ноги и попросили хорошенько, то,
быть может, он простил бы нас; что надо бы отслужить молебен царице
небесной...
- Ќу, иди, батюшка, поговори с ним, - сказала она, когда послышалсЯ
кашель отца. - ‘тупай, поговори, поклонись, голова не отвалитсЯ.
џ пошел. Ћтец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими
окнами и с толстою башней, похожею на пожарную каланчу - нечто необыкновенно
упрЯмое и бездарное. џ, войдЯ в кабинет, остановилсЯ так, что мне был виден
этот чертеж. џ не знал, зачем Я пришел к отцу, но помню, когда Я увидел его
тощее лицо, красную шею, его тень на стене, то мне захотелось броситьсЯ к
нему на шею и, как учила ЂксиньЯ, поклонитьсЯ ему в ноги; но вид дачи с
готическими окнами и с толстою башней удержал менЯ.
- „обрый вечер, - оказал Я.
Ћн взглЯнул на менЯ и тотчас же опустил глаза на свой чертеж.
- —то тебе нужно? - спросил он немного погодЯ.
- џ пришел вам сказать, - сестра очень больна. Ћна скоро умрет, -
добавил Я глухо.
- —то ж? - вздохнул отец, снимаЯ очки и кладЯ их на стол. - —то
посеешь, то и пожнешь. —то посеешь, - повторил он, вставаЯ из-за стола, - то
и пожнешь. џ прошу тебЯ вспомнить, как два года назад ты пришел ко мне, и
вот на этом самом месте Я просил тебЯ, умолЯл оставить свои заблуждениЯ,
напоминал тебе о долге, чести и о твоих обЯзанностЯх по отношению к предкам,
традиции которых мы должны свЯто хранить. Џослушал ли ты менЯ? ’ы пренебрег
моими советами и с упорством продолжал держатьсЯ своих ложных взглЯдов; мало
того, в свои заблуждениЯ ты вовлек также сестру и заставил ее потерЯть
нравственность и стыд. ’еперь вам обоим приходитсЯ нехорошо. —то ж? —то
посеешь, то и пожнешь!
Ћн говорил это и ходил по кабинету. ‚ероЯтно, он думал, что Я пришел к
нему с повинною, и, вероЯтно, он ждал, что Я начну просить за себЯ и сестру.
Њне было холодно, Я дрожал, как в лихорадке, и говорил с трудом, хриплым
голосом.
- € Я тоже прошу вспомнить, - сказал Я, - на этом самом месте Я умолЯл
вас понЯть менЯ, вдуматьсЯ, вместе решить, как и длЯ чего нам жить, а вы в
ответ наговорили о предках, о дедушке, который писал стихи. ‚ам говорЯт
теперь о том, что ваша единственнаЯ дочь безнадежна, а вы опЯть о предках, о
традициЯх... € такое легкомыслие в старости, когда смерть не за горами,
когда осталось жить каких-нибудь пЯть, десЯть лет!
- ’ы зачем пришел сюда? - строго спросил отец, очевидно оскорбленный
тем, что Я попрекнул его легкомыслием.
- Ќе знаю, Я люблю вас, мне невыразимо жаль, что мы так далеки друг от
друга, - вот Я и пришел. џ еще люблю вас, но сестра уже окончательно порвала
с вами. Ћна не прощает и уже никогда не простит. ‚аше одно имЯ возбуждает в
ней отвращение к прошлому, к жизни.
- Ђ кто виноват? - крикнул отец. - ’ы же и виноват, негодЯй.
- „а, пусть Я виноват, - сказал Я. - ‘ознаю, Я виноват во многом, но
зачем же эта ваша жизнь, которую вы считаете обЯзательною и длЯ нас, - зачем
она так скучна, так бездарна, зачем ни в одном из этих домов, которые вы
строите вот уже тридцать лет, нет людей, у которых Я мог бы поучитьсЯ, как
жить, чтобы не быть виноватым? ‚о всем городе ни одного честного человека!
ќти ваши дома - проклЯтые гнезда, в которых сживают со света матерей,
дочерей, мучают детей... ЃеднаЯ моЯ мать! - продолжал Я в отчаЯнии. - ЃеднаЯ
сестра! Ќужно одурЯть себЯ водкой, картами, сплетнЯми, надо подличать,
ханжить или десЯтки лет чертить и чертить, чтобы не замечать всего ужаса,
который прЯчетсЯ в этих домах. ѓород наш существует уже сотни лет, и за все
времЯ он не дал родине ни одного полезного человека - ни одного! ‚ы душили в
зародыше все мало-мальски живое и Яркое! ѓород лавочников, трактирщиков,
канцелЯристов, ханжей, ненужный, бесполезный город, о котором не пожалела бы
ни одна душа, если бы он вдруг провалилсЯ сквозь землю.
- џ не желаю слушать тебЯ, негодЯй! - сказал отец и взЯл со стола
линейку. - ’ы пьЯн! ’ы не смеешь ЯвлЯтьсЯ в таком виде к отцу! ѓоворю тебе в
последний раз, и передай это своей безнравственной сестре, что вы от менЯ
ничего не получите. Ќепокорных детей Я вырвал из своего сердца, и если они
страдают от непокорности и упорства, то Я не жалею их. Њожешь уходить откуда
пришел! Ѓогу угодно было наказать менЯ вами, но Я со смирением переношу это
испытание и, как €ов, нахожу утешение в страданиЯх и постоЯнном труде. ’ы не
должен переступать моего порога, пока не исправишьсЯ. џ справедлив, все, что
Я говорю, это полезно, и если ты хочешь себе добра, то ты должен всю свою
жизнь помнить то, что Я говорил тебе и говорю.
џ махнул рукой и вышел. ‡атем не помню, что было ночью и на другой
день.
ѓоворЯт, что Я ходил по улицам без шапки, шатаЯсь, и громко пел, а за
мною толпами ходили мальчишки и кричали:
- ЊаленькаЯ польза! ЊаленькаЯ польза!

…сли бы у менЯ была охота заказать себе кольцо, то Я выбрал бы такую
надпись: "ничто не проходит". џ верю, что ничто не проходит бесследно и что
каждый малейший шаг наш имеет значение длЯ настоЯщей и будущей жизни.
’о, что Я пережил, не прошло даром. Њои большие несчастьЯ, мое терпение
тронули сердца обывателей, и теперь менЯ уже не зовут маленькой пользой, не
смеютсЯ надо мною, и, когда Я прохожу торговыми рЯдами, менЯ уже не обливают
водой. Љ тому, что Я стал рабочим, уже привыкли и не видЯт ничего странного
в том, что Я, дворЯнин, ношу ведра с краской и вставлЯю стекла; напротив,
мне охотно дают заказы, и Я считаюсь уже хорошим мастером и лучшим
подрЯдчиком, после ђедьки, который хотЯ и выздоровел и хотЯ по-прежнему
красит без подмостков купола на колокольнЯх, но уже не в силах управлЯтьсЯ с
ребЯтами; вместо него Я теперь бегаю по городу и ищу заказов, Я нанимаю и
рассчитываю ребЯт, Я беру деньги взаймы под большие проценты. € теперь,
ставши подрЯдчиком, Я понимаю, как это из-за грошового заказа можно днЯ по
три бегать по городу и искать кровельщиков. ‘о мною вежливы, говорЯт мне вы,
и в домах, где Я работаю, менЯ угощают чаем и присылают спросить, не хочу ли
Я обедать. „ети и девушки часто приходЯт и с любопытством и с грустью
смотрЯт на менЯ.
Љак-то Я работал в губернаторском саду, красил там беседку под мрамор.
ѓубернатор, гулЯЯ, зашел в беседку и от нечего делать заговорил со мною, и Я
напомнил ему, как он когда-то приглашал менЯ к себе длЯ объЯснений. Ћн
минуту вглЯдывалсЯ мне в лицо, потом сделал рот, как о, развел руками и
оказал:
- Ќе помню!
џ постарел, стал молчалив, суров, строг, редко смеюсь, и говорЯт, что Я
стал похож на ђедьку и, как он, нагонЯю на ребЯт скуку своими бесполезными
наставлениЯми.
ЊариЯ ‚икторовна, бывшаЯ жена моЯ, живет теперь за границей, а ее отец,
инженер, где-то в восточных губерниЯх строит дорогу и покупает там имениЯ.
„октор Ѓлагово тоже за границей. „убечнЯ перешла опЯть к госпоже —епраковой,
котораЯ купила ее, выторговав у инженера двадцать процентов уступки. Њоисей
ходит уже в шлЯпе котелком; он часто приезжает в город на беговых дрожках по
каким-то делам и останавливаетсЯ около банка. ѓоворЯт, что он уже купил себе
имение с переводом долга и постоЯнно справлЯетсЯ в банке насчет „убечни,
которую тоже собираетсЯ купить. Ѓедный €ван —епраков долго шаталсЯ по
городу, ничего не делаЯ и пьЯнствуЯ. џ попыталсЯ было пристроить его к
нашему делу, и одно времЯ он вместе с нами красил крыши и вставлЯл стекла и
даже вошел во вкус и, как настоЯщий малЯр, крал олифу, просил на чай,
пьЯнствовал. Ќо скоро дело надоело ему, он заскучал и вернулсЯ .в „убечню, и
потом ребЯта признавались мне, что он подговаривал их как-нибудь ночью
вместе с ним убить ЊоисеЯ и ограбить генеральшу.
Ћтец сильно постарел, сгорбилсЯ и по вечерам гулЯет около своего дома.
џ у него не бываю.
Џрокофий во времЯ холеры лечил лавочников перцовкой и дегтем и брал за
это деньги, и, как Я узнал из нашей газеты, его наказывали розгами за то,
что он, сидЯ в своей мЯсной лавке, дурно отзывалсЯ о докторах. …го приказчик
Ќиколка умер от холеры. Љарповна еще жива и по-прежнему любит и боитсЯ
своего ЏрокофиЯ. “видев менЯ, она всЯкий раз печально качает головой и
говорит со вздохом:
- Џропала твоЯ головушка!
‚ будни Я бываю занЯт с раннего утра до вечера. Ђ по праздникам, в
хорошую погоду, Я беру на руки свою крошечную племЯнницу (сестра ожидала
мальчика, но родилась у нее девочка) и иду не спеша на кладбище. ’ам Я стою
или сижу и подолгу смотрю на дорогую мне могилу и говорю девочке, что тут
лежит ее мама.
€ногда у могилы Я застаю Ђнюту Ѓлагово. Њы здороваемсЯ и стоим молча
или говорим о Љлеопатре, об ее девочке, о том, как грустно жить на этом
свете. Џотом, выйдЯ из кладбища, мы идем молча, и она замедлЯет шаг -
нарочно, чтобы подольше идти со мной рЯдом. „евочка, радостнаЯ, счастливаЯ,
жмурЯсь от Яркого дневного света, смеЯсь, протЯгивает к ней ручки, и мы
останавливаемсЯ и вместе ласкаем эту милую девочку.
Ђ когда входим в город, Ђнюта Ѓлагово, волнуЯсь и краснеЯ, прощаетсЯ со
мною и продолжает идти одна, солиднаЯ, суроваЯ. € уже никто из встречных,
глЯдЯ на нее, не мог бы подумать, что она только что шла рЯдом со мною и
даже ласкала ребенка.

Ћ произведении: „аты написаниЯ:
1896 г.

----------------------------------------------------------------------------
Џрава на это собрание электронных текстов и сами электронные тексты
принадлежат Ђлексею Љомарову, 1996-2000 год. ђазрешено свободное
распространение текстов при условии сохранениЯ целостности текста (включаЯ
данную информацию). ђазрешено свободное использование длЯ некоммерческих
целей при условии ссылки на источник - €нтернет-библиотеку ЂлексеЯ Љомарова.
----------------------------------------------------------------------------
Last-modified: Fri, 29 Mar 2002 21:35:00 GMT
Ћцените этот текст: