в конторе до шести, ужинающую у своей сестры и
ложащуюсЯ спать в десЯть, -- фрау  ‘тобой попросила  ”едора  Љонстантиновича
подыскать  себе в течение месЯца  другой  кров.  Ћн же  всЈ  откладывал  эти
поиски, не только по лени и оптимистической склонности придавать дарованному
отрезку времени  округлую форму бесконечности, но  еще потому,  что ему было
нестерпимо  противно вторгатьсЯ в  чужие миры длЯ высматриваниЯ себе  места.
—ернышевскаЯ, впрочем,  обещала ему свое содействие. Њарт был уже на исходе,
когда, однажды вечером, она ему сказала:
     "“ менЯ, кажетсЯ, длЯ вас что-то имеетсЯ. ‚ы раз видели у  менЯ  ’амару
ѓригорьевну,  такую армЯнскую даму. Ћна до сих пор  снимала комнату  у одних
русских, и оказываетсЯ теперь ищет, кому ее передать".
     "‡начит,   было  плохо,  если   ищет",  --   беспечно   заметил   ”едор
Љонстантинович.
     "Ќет,  она  просто  вернулась  к  мужу.  ‚прочем,  если  вам заранее не
нравитсЯ, Я хлопотать не стану, -- Я совсем не люблю хлопотать".
     "Ќе обижайтесь,  -- сказал  ”едор  Љонстантинович,  -- очень  нравитсЯ,
клЯнусь".
     "ЏонЯтно,  не исключаетсЯ, что уже сдано, но  Я всЈ-таки  советовала бы
вам с ней созвонитьсЯ".
     "Ћ, непременно", -- сказал ”едор Љонстантинович.
     "’ак  как  Я  знаю  вас,  --  продолжала  Ђлександра   џковлевна,   уже
перелистываЯ  черную записную книжку. -- и так как знаю, что вы сами никогда
не позвоните..."
     "‡автра же", -- сказал ”едор Љонстантинович.
     "...так как вы этого никогда не сделаете... “ланд сорок восемь тридцать
один... то сделаю это Я. ‘ейчас соединю вас, и вы у нее всЈ спросите".
     "Џостойте,  постойте,  --  заволновалсЯ   ”едор  Љонстантинович,  --  Я
абсолютно не знаю, что нужно спрашивать".
     "Ќе беспокойтесь, она сама вам всЈ  скажет", -- и Ђлександра џковлевна,
быстрым шопотом повторив номер, потЯнулась к столику с аппаратом.
     Љак  только  она  приложила трубку  к уху,  тело  ее на диване  принЯло
привычную  телефонную  позу,   из  сидЯчего  положениЯ   она  перебралась  в
полулежачее, оправила, не глЯдЯ, юбку, голубые глаза задвигались туда и сюда
в  ожидании  соединениЯ.  "•орошо  бы",  --  начала  она,   но  тут  барышнЯ
откликнулась, и  Ђлександра џковлевна сказала номер  с каким-то  абстрактным
увещеванием  в  тоне и особым ритмом в  произношении цифр  --  точно 48 было
тезисом, а 31 антитезисом, -- прибавив в виде синтеза: Яволь. "•орошо бы, --
обратилась она к  ”едору Љонстантиновичу, -- если б она пошла туда с вами. џ
уверена,  что вы никогда  в жизни..." ‚друг, с улыбкой опустив глаза, поведЯ
полненьким  плечом, слегка скрестив вытЯнутые ноги: "’амара ѓригорьевна?" --
спросила  она новым голосом, мЯгким и приглашающим. ’ихо засмеЯлась, слушаЯ,
н ущипнула складку  на юбке. "„а,  это Я, вы правы. Њне казалось, что вы как
всегда менЯ не узнаете. •орошо, --  скажем: часто".  “саживаЯ  тон  свой еще
уютнее: "Ќу, что у вас слышно?" ‘лушала, что слышно, мигаЯ; как бы в скобках
подтолкнула  коробку   с  зеленым  мармеладом  по   направлению   к   ”едору
Љонстантиновичу; затем носки ее маленьких ног в потертых бархатных башмачках
начали  легонько  теретьсЯ  друг-о-друга;  перестали. "„а,  мне  уже об этом
говорили, но  Я думала, что у  него есть  постоЯннаЯ  практика".  Џродолжала
слушать. ‚  тишине раздавалась бесконечно малаЯ дробь потустороннего голоса.
"Ќу,  это глупости, -- сказала Ђлександра џковлевна, -- ах,  это  глупости".
"‡начит, вот у вас какие дела, -- протЯнула она через минуту, -- и потом, на
быстрый    вопрос,    прозвучавший   длЯ   ”едора    Љонстантиновича,    как
микроскопический  лай, ответила со  вздохом:  „а  так  себе, ничего  нового.
Ђлександр џковлевич здоров,  занимаетсЯ своим делом, сейчас в концерте, а  Я
так,  ничего  особенного  не делаю.  “ менЯ  сейчас  сидит...  Ќу,  конечно,
развлекает его, но  вы не  можете  себе  представить,  как  Я  иногда мечтаю
куда-нибудь с ним  поехать хотЯ бы на  месЯц.  —то вы?  Ќет,  не  знаю куда.
‚ообще  иногда очень на душе тЯжко, а так ничего нового". Њедленно осмотрела
свою ладонь,  да так и осталась  с приподнЯтой рукой. "’амара ѓригорьевна, у
менЯ сейчас  сидит ѓодунов-—ердынцев. Њежду прочим, он ищет комнату. “ ваших
этих еще свободно? Ђ, это чудно. Џогодите, передаю трубку".
     "‡дравствуйте, -- сказал ”едор  Љонстантинович, кланЯЯсь  телефону,  --
мне Ђлександра џковлевна..."
     ‡вучный, так что даже защекотало в среднем ухе, необыкновенно проворный
и  отчетливый голос  сразу завладел  разговором.  "Љомната еще не сдана,  --
быстро стала рассказывать мало известнаЯ  ’амара ѓригорьевна, -- и  они  как
раз очень хотели бы русского жильца. џ вам сейчас скажу, кто они. ”амилиЯ --
™еголев, это  вам ничего не говорит,  но  он был в ђоссии прокурором, очень,
очень культурный, симпатичный человек... €, значит, жена его, тоже милейшаЯ,
и дочь  от первого брака. ’еперь так:  живут  они  на  Ђгамемнонштрассе  15,
чудный  район,  квартира малюсенькаЯ, но  хох-модерн, центральное отопление,
ванна, -- одним словом, всЈ-всЈ-всЈ.  Љомната,  в которой вы будете жить, --
прелесть, но (с оттЯжкой)  выходит во  двор,  это конечно маленький минус. џ
вам скажу, сколько Я за нее платила, Я платила за нее тридцать  пЯть марок в
месЯц. —удный кауч, тишина. Ќу вот. —то вам еще сказать? џ у них столовалась
и должна признатьсЯ, что отлично, отлично,  но о цене вы сами столкуетесь, Я
была на диэте. ’еперь мы сделаем  так. џ у  них завтра всЈ равно буду утром,
так в пол одиннадцатого, Я очень точна, и вы туда, значит, приходите".
     "Ћдну минуточку, -- сказал ”едор Љонстантинович (длЯ которого  встать в
десЯть было то же, что другому встать  в пЯть), -- одну минуточку. џ завтра,
кажетсЯ... Њожет быть, лучше будет, если Я вам..."
     Ћн  хотел сказать: "Џозвоню",  --  но  Ђлександра  џковлевна,  сидевшаЯ
близко, сделала такие глаза, что он, переглотнув, тотчас  поправилсЯ: "„а, в
общем, могу, -- сказал он без оживлениЯ, -- благодарю вас, Я приду".
     "Ќу вот... (повествовательно) значит, Ђгамемнонштрассе 15, третий этаж,
есть лифт. ’ак мы и сделаем. „о завтра, буду очень рада".
     "„о свиданиЯ", -- сказал ”едор Љонстантинович.
     "‘тойте,   --  крикнула   Ђлександра  џковлевна,  --   пожалуйста,   не
разъединЯйте".
     Ќа  другое  утро,  когда,  с  ватой в  мозгу,  раздраженный  и какой-то
половинчатый  (словно  другаЯ  половина  по   случаю  раннего  часа  еще  не
открылась),  он  ЯвилсЯ  по  указанному   адресу,  выЯснилось,  что   ’амара
ѓригорьевна не только не пришла, но звонила, что придти не может. …го принЯл
сам ™еголев (никого больше не было дома),  оказавшийсЯ  громоздким,  пухлым,
очерком  напоминавшим  карпа,  человеком  лет  пЯтидесЯти,  с  одним  из тех
открытых русских  лиц, открытость которых уже почти  непристойна.  ќто  было
довольно полное лицо овального покроЯ, с маленькой черной бородкой под самой
губой.  “  него  была  замечательнаЯ  и тоже чем-то  непристойнаЯ  прическа:
жидкие,  черные  волосы, ровно приглаженные и разделенные пробором не совсем
посредине  головы,  но  и  не сбоку.  Љрупные  уши,  простые  мужские глаза,
толстый,  желтоватый  нос  и  влажнаЯ   улыбка   дополнЯли  общее   приЯтное
впечатление.  "ѓодунов-—ердынцев,  --  повторил  он,  --  как  же,  как  же,
известнейшаЯ  фамильЯ. џ знавал... позвольте -- это  не батюшка ли ваш, Ћлег
Љириллович? Ђга, дЯдЯ.  ѓде же он  обретаетсЯ теперь? ‚ ”иладельфии? Ќу, это
не близко. ‘мотрите,  куда забрасывает нашего брата! “дивительно. Ђ вы с ним
в контакте?  ’ак, так. Ќу-с, давайте, <i>не откладываЯ долгов в Ящик</i> покажу вам
апартамент".
     €з передней направо был короткий проход, сразу сворачивавший под прЯмым
углом  направо-же  и в виде зачаточного коридора упиравшийсЯ  в полуоткрытую
дверь кухни.  Џо  его левой  стене  виднелись  две  двери, первую из которых
™еголев,  энергично  сопнув,  отпахнул.  ЋглЯнулась  и  замерла  перед  нами
маленькаЯ, продолговатаЯ комната, с крашеными вохрой стенами, столом у окна,
кушеткой вдоль одной  стены  и шкапом  у  другой. ”едору Љонстантиновичу она
показалась отталкивающей, враждебной, совершенно не  с жизни ему (как бывает
"не  с  руки"),  расположенной  на несколько  роковых  градусов  вкось  (как
пунктиром  отмечаетсЯ  смещение  геометрической  фигуры   при  вращении)  по
отношению к тому воображаемому прЯмоугольнику, в пределах которого он мог бы
спать, читать, думать; но если б даже и  можно  было чудом  выправить  жизнь
согласно  углу  этой  не так стоЯвшей  коробки,  всЈ  равно  обстановка  ее,
окраска, вид на асфальтовый двор,  всЈ  -- было  невыносимо, и  он  сразу же
решил, что ее не наймет ни за что.
     "Ќу-с вот, -- бодро сказал ™еголев, -- а тут рЯдом ваннаЯ. ’ут немножко
не  убрано.  ’еперь,  если  разрешите..."  Ћн  сильно  столкнулсЯ  с ”едором
Љонстантиновичем, повернувшись в узком проходе,  и, виновато охнув,  схватил
его  за  плечо. ‚ернулись  в  прихожую. "’ут комната дочки,  тут -- наша, --
сказал  он, указываЯ на две двери,  слева  и справа.  Ђ вот столоваЯ,  -- и,
отворив дверь в глубине,  он на несколько секунд, словно снимаЯ с выдержкой,
подержал  ее  в открытом  положении. ”едор Љонстантинович  миновал  взглЯдом
стол, вазу с орехами, буфет... “ дальнего окна, где стоЯли бамбуковый столик
и  высокое  кресло,  вольно  и  воздушно  лежало  поперек его  подлокотников
голубоватое  газовое платье, очень короткое, как носили тогда на балах, а на
столике блестел серебристый цветок рЯдом с ножницами.
     "‚от и всЈ,  -- сказал ™еголев, осторожно затворив дверь, -- видите, --
уютно,  по-семейному, всЈ у  нас  небольшое, но  всЈ  есть. …жели  пожелаете
получать от нас харчи, милости просим, поговорим об этом с моей супружницей,
она, между нами, готовит неплохо. ‡а комнату будем у вас по знакомству брать
столько же, сколько у мадам Ђбрамовой, притеснЯть не будем, будете жить, <i>как
•ристос за пазухой</i>", -- и ™еголев сочно рассмеЯлсЯ.
     "„а, мне  комната,  кажетсЯ, подходит, -- сказал ”едор  Љонстантинович,
стараЯсь на него не глЯдеть. -- Я собственно хотел бы уже в среду въехать".
     "‘делайте одолжение", -- сказал ™еголев.
     ‘лучалось ли тебе,  читатель, испытывать  тонкую  грусть  расставаниЯ с
нелюбимой  обителью? Ќе разрываетсЯ сердце,  как  при прощании с предметами,
милыми нам. “влажненный взор не блуждает округ, удерживаЯ слезу, точно желал
бы в ней унести дрожащий отсвет покидаемого места; но в  лучшем уголку  души
мы чувствуем жалость к вещам, которых собой не оживили, едва замечали, и вот
покидаем навеки. ќтот мертвый уже инвентарь не воскреснет потом в памЯти: не
пойдет вслед за нами  постель, несЯ самое себЯ; отражение в зеркальном шкалу
не восстанет из своего гроба; один только вид в окне ненадолго пребудет, как
вделаннаЯ  в   крест  выцветшаЯ  фотографиЯ  аккуратно   подстриженного,  не
мигающего, господина в крахмальном воротничке. џ бы тебе сказал  прощай,  но
ты бы даже не услышала моего прощаниЯ. ‚сЈ-таки -- прощай. ђовно два  года Я
прожил здесь, обо многом здесь думал, тень моего каравана шла по этим обоЯм,
лилии  росли  на  ковре  из папиросного  пепла,  --  но  теперь  путешествие
кончилось. Џотоки книг возвратились в  океан библиотеки. Ќе знаю, перечту ли
когда  наброски  и  выписки  уже сунутые под  белье в  чемодан, но знаю, что
никогда, никогда сюда не заглЯну боле.
     ”едор  Љонстантинович  запер, сидЯ  на  нем,  чемодан, обошел  комнату,
напоследок  осмотрел  ее Ящики, но ничего не нашел:  мертвецы не воруют.  Џо
оконному  стеклу  ползла  вверх  муха,  нетерпеливо  срывалась,  полупадала,
полулетела  вниз, словно  что-то  трЯсЯ,  и  опЯть  принималась  ползти. „ом
насупротив, который он в позапрошлом апреле застал в лесах,  теперь очевидно
опЯть требовал ремонта: у панели лежали заготовленные доски.  Ћн вынес вещи,
пошел проститьсЯ  с хозЯйкой, в  первый  и  последний  раз  пожал  ее  руку,
оказавшуюсЯ сухой, сильной, холодной, отдал  ей ключи и вышел. ђасстоЯние от
старого до нового жильЯ было примерно такое,  как,  где-нибудь в ђоссии,  от
Џушкинской -- до улицы ѓоголЯ.

--------
        ѓлава третьЯ

     Љаждое утро, в начале девЯтого, один и тот  же звук за тонкой стеной, в
аршине от  его виска, выводил его из  дремоты. ќто был чистый,  круглодонный
звон стакана, ставимого обратно на стеклЯнную полочку; после чего, хозЯйскаЯ
дочка откашливалась. Џотом был прерывистый треск вращающегосЯ  валика, потом
--  спуск  воды,  захлебывающейсЯ, стонущей  и  вдруг пропадавшей, потом  --
загадочный  внутренний вой  ванного  крана, превращавшийсЯ  наконец в  шорох
душа. ‡вЯкала  задвижка,  мимо  двери  удалЯлись шаги.  Љ ним  навстречу шли
другие, темно-тЯжелые, с пришлепом: это Њарианна Ќиколаевна спешила на кухню
варить  дочке кофе. Ѓыло  слышно,  как сначала газ  не  брал  спички,  шумно
лопаЯсь;  укрощенный, вспыхивал и ровно шипел. Џервые шаги возвращались, уже
на каблуках; на кухне начиналсЯ скорый, сердито  взволнованный разговор. Љак
иные  говорЯт  с южным  или московским  акцентом, так мать и дочь  неизменно
говорили между собой с произношением ссоры. ѓолоса были схожи, оба смуглые и
гладкие,  но один был грубее и  как бы  теснее, другой  -- вольнее и чище. ‚
рокоте материнского была просьба, даже  виноватаЯ просьба; в укорачивающихсЯ
ответах  дочери  звенела  злость.  Џод эту  невнЯтную  утреннюю  бурю  ”едор
Љонстантинович опЯть мирно засыпал.
     ‚ редеющей местами  дремоте  он  различал  звуки  уборки;  стена  вдруг
рушилась на него: это половаЯ щетка поехала и хлопнулась у его двери.  ђаз в
неделю толстаЯ,  тЯжело переводившаЯ дух, пахнувшаЯ кислым  потом швейцариха
приходила  с пылесосом, и тогда  начиналсЯ ад, мир рвалсЯ  на части,  адский
скрежет проникал в самую душу, разрушаЯ ее, и гнал ”едора Љонстантиновича из
постели, из комнаты, из дома. Ћбычно же,  около десЯти Њарианна Ќиколаевна в
свою очередь занимала ванную, а после нее, уже харкаЯ на ходу, туда следовал
€ван  Ѓорисович.  ‚оду  он  спускал  до  пЯти  раз; ванной  не  пользовалсЯ,
удовлетворЯЯсь лепетом маленького умывальника. Љ  половине одиннадцатого всЈ
в  доме стихало:  Њарианна  Ќиколаевна уходила  за хозЯйственными покупками,
™еголев  --  по  своим  темным  делам.  ”едор  Љонстантинович  погружалсЯ  в
блаженную  бездну,  в  которой теплые  остатки  дремоты мешались  с чувством
счастьЯ, вчерашнего и предстоЯщего.
     „овольно часто теперь  он день начинал стихотворением. ‹ежа навзничь, с
первой, утолЯюще-вкусной, крупной и длительной  папиросой  между  запекшихсЯ
губ, он  снова, после перерыва почти в десЯть лет, сочинЯл того особого рода
стихи,  которые  в  ближайший  же вечер  дарЯтсЯ, чтобы отразитьсЯ в  волне,
вынесшей их.  Ћн сравнивал строй  этих со строем тех. ‘лова тех были забыты.
’олько  кое-где  среди  стертых  букв  еще  сохранились  рифмы,  богатенькие
вперемешку с  нищими:  поцелуЯ-тоскуЯ,  лип-скрип,  аллеЯ-алеЯ  (листьЯ  или
закат?). ‚  то  шестнадцатое лето его  жизни он  впервые  взЯлсЯ  за писание
стихов серьезно; до того, кроме энтомологических частушек, ничего и не было.
Ќо какаЯ-то атмосфера  сочинительства была ему  давно знакома и привычна:  в
доме  пописывали все  --  писала ’анЯ, в альбомчик  с ключиком; писала мать,
трогательно непритЯзательные стихотворениЯ в  прозе  о красоте  ровных мест;
отец и дЯдЯ Ћлег  складывали стишки  на случай -- и случаи эти были нередки;
тетЯ  ЉсениЯ,  та,  писала  стихи  только  по-французски,  темпераментные  и
"звучные", совершенно  игнорируЯ при этом тонкости силлабического  стиха; ее
излиЯниЯ были  очень популЯрны  в петербургском  свете,  особенно поэма  "La
femme et la panthe're", а также перевод из Ђпухтина

        Le gros gree d'Odessa, le juif de Varsovie,
        Le jeune lieutenant, le ge'ne'ral a^ge',
        Tous ils cherchaient en elle un peu de folle vie,
        Et sur son sein re^vait leur amour passager.

Ќаконец  был  и  один  "настоЯщий"  поэт,  двоюродный  брат  матери,   кнЯзь
‚олховской, издавший толстый, дорогой, на бархатистой бумаге, дивным шрифтом
набранный,   весь   в   итальЯнских   виноградных  виньетках,   том   томных
стихотворений "‡ори и ‡везды", с фотографическим портретом автора в начале и
чудовищным списком опечаток в конце. ‘тихи были разбиты на отделы: Ќоктюрны,
Ћсенние  Њотивы,  ‘труны ‹юбви. Ќад большинством  был герб  эпиграфа,  а под
каждым  --  точнаЯ  дата и  место написаниЯ: "‘орренто", "Ђй-’одор"  или  "‚
поезде". џ ничего не помню из этих пьесок,  кроме часто повторЯющегосЯ слова
"экстаз": которое уже тогда длЯ менЯ звучало как стараЯ посуда: "экс-таз".
     Њой  отец  мало  интересовалсЯ  стихами,  делаЯ  исключение  только длЯ
Џушкина: он  знал его,  как иные  знают  церковную  службу,  и, гулЯЯ, любил
декламировать. Њне иногда думаетсЯ, что эхо "Џророка" еще до сих  пор дрожит
в  каком-нибудь  гулко-переимчивом  азиатском  ущелье.  …ще   он  цитировал,
помнитсЯ, несравненную "Ѓабочку" ”ета  и тютчевские "’ени сизые"; но то, что
так  нравилось  нашей  родне,  жиденькаЯ,   удобозапоминаемаЯ  лирика  конца
прошлого века, жадно ждущаЯ переложениЯ на музыку, как избавлениЯ от бледной
немочи  слов, проходило  совершенно мимо  него. Џоэзию же новейшую он считал
вздором, -- и  Я при  нем не очень распространЯлсЯ о моих увлечениЯх в  этой
области. Љогда он однажды перелистал, с готовой уже усмешкой, книжки поэтов,
рассыпанные у  менЯ на столе,  и  как раз попал на  самое скверное  у самого
лучшего из  них (там, где поЯвлЯетсЯ невозможный, невыносимый "джентльмен" и
рифмуетсЯ "ковер" и "сЈр"),  мне  стало  до  того досадно, что Я ему  быстро
подсунул "ѓромокипЯщий Љубок", чтобы  уж лучше на нем он отвел душу.  ‚ообще
же мне казалось,  что если  бы  он на времЯ забыл  то, что  Я, по  глупости,
называл "классицизмом", и  без предубеждениЯ вник бы в то, что Я так  любил,
он   понЯл  бы  новое  очарование,  поЯвившеесЯ  в  чертах  русской  поэзии,
очарование,  чуемое  мной  даже  в  самых нелепых ее проЯвлениЯх. Ќо когда Я
подсчитываю, что теперь длЯ менЯ уцелело из этой новой  поэзии, то вижу, что
уцелело очень  мало, а именно только то, что естественно продолжает Џушкина,
между  тем, как  пестраЯ  шелуха, дрЯннаЯ фальш, маски бездарности  и ходули
таланта -- все то, что когда-то моЯ  любовь прощала  и освещала по-своему, а
что отцу моему казалось истинным лицом новизны, --  "мордой модернизма", как
он  выражалсЯ, -- теперь так устарело, так забыто, как даже не забыты  стихи
Љарамзина;  и  когда  мне  попадаетсЯ на  чужой полке  иной  сборник стихов,
когда-то живший  у менЯ как брат, то  Я  чувствую в  них лишь то, что тогда,
вчуже, чувствовал  мой отец. …го ошибка заключалась не в том, что он свально
охаЯл  всю "поэзию модерн", а  в  том, что он в  ней  не захотел  высмотреть
длинный животворный луч любимого своего поэта.
     џ с  ней познакомилсЯ в июне  1916 года. …й было года двадцать три.  …е
муж,  приходившийсЯ  нам дальним родственником,  был на фронте. Ћна  жила на
дачке в пределах нашего имениЯ и часто приезжала к нам. €з-за  нее Я едва не
забыл бабочек  и  вовсе проглЯдел  русскую  революцию.  ‡имой 1917  года она
уехала в Ќовороссийск, -- и только в  Ѓерлине Я случайно узнал о ее страшной
смерти.  Ѓыла она  худенькаЯ, с  высоко  причесаными  каштановыми  волосами,
веселым взглЯдом больших черных глаз,  Ямочками на бледных  щеках  и  нежным
ртом, который она подкрашивала  из  флакона с  румЯной, душистой  жидкостью,
прикладываЯ стеклЯнную пробку к губам. ‚о всей  ее повадке было что-то милое
до  слез, неопределимое  тогда,  но  что  теперь  мне  видитсЯ  как какаЯ-то
патетическаЯ беспечность. Ћна была не умна,  мало образованна,  банальна, т.
е. полной твоей противоположностью... нет, нет, Я вовсе не хочу сказать, что
Я ее любил больше  тебЯ,  или что те свиданиЯ были счастливее наших вечерних
встреч с  тобой... но  все ее недостатки  таЯли  в таком  наплыве  прелести,
нежности,   грации,   такое   обаЯние  исходило   от   ее  самого   скорого,
безответственного слова, что Я готов был смотреть на нее и слушать ее вечно,
--  а  что теперь было  бы, если  бы  она  воскресла,  -- не  знаю, не  надо
спрашивать  глупостей. Џо вечерам  Я  провожал  ее  домой. ќти  прогулки мне
когда-нибудь пригодЯтсЯ. ‚ ее спальне был маленький портрет царской семьи, и
пахло по-тургеневски гелиотропом.  џ возвращалсЯ за-полночь, благо  гувернер
уехал в Ђнглию, -- и никогда Я  не забуду  того чувства  легкости, гордости,
восторга  и  дикого ночного голода  (особенно  хотелось простокваши с черным
хлебом),  когда Я шел по нашей  преданно и даже льстиво шелестевшей  аллее к
темному  дому  (только  у  матери -- свет)  и слышал  лай  сторожевых  псов.
’огда-то и началась моЯ стихотворнаЯ болезнь.
     Ѓывало, сижу за завтраком, ничего не  вижу, губы движутсЯ, -- и соседу,
попросившему  сахарницу,  передаю свой стакан или салфетное кольцо. ЌесмотрЯ
на  неопытное  желание  как  можно  скорее  перевести на  стихи  шум  любви,
наполнЯвший менЯ  (вспоминаю,  как дЯдЯ Ћлег так прЯмо и говорил, что, ежели
он издал  бы сборник, то непременно назвал  бы его "‘ердечные  умы"), Я уже
тогда соорудил себе  -- грубую  и бедную  --  мастерскую слов.  Џри  подборе
прилагательных, Я  уже  знал, что такие, как "таинственный" или "задумчивый"
просто и удобно заполнЯют зиЯющее,  жаждущее петь, пространство от цезуры до
конечного  слова;  что  опЯть-таки,  под  это  конечное  слово  можно  взЯть
дополнительное  прилагательное,  короткое, двусложное,  так чтоб получилось,
скажем, "таинственный  и нежный", --  звуковаЯ  формула,  ЯвлЯющаЯсЯ, кстати
сказать,  настоЯщим  бедствием  в  рассуждении русской  (да  и  французской)
поэзии;  Я  знал, что сподручных прилагательных амфибрахического образца (т.
е.  тех, которые зрительно  можно себе представить  в  виде  дивана с  тремЯ
подушками, --  со впадиной  в средней) -- пропасть, -- и  сколько  Я загубил
таких "печальных",  "любимых", "мЯтежных";  что хореических тоже вдосталь, а
дактилических --  куда меньше, и как-то они все стоЯт в профиль; что наконец
анапестов  и  Ямбов  --  маловато,  и  всЈ  скучноватые да  негибкие,  вроде
"неземной" или  "немой". џ знал  далее, что в четырехстопный стих приходЯт с
собственным    оркестром   длиннейшие,   приЯтнейшие   "очаровательные"    и
"неизъЯснимые",  а   что  комбинациЯ  "таинственной   и  неземной"   придает
четырехстопной строке некую муаровость: так посмотришь -- амфибрахий, а этак
-- Ямб.  Ќесколько позже монументальное исследование ЂндреЯ  Ѓелого о ритмах
загипнотизировало менЯ своей системой наглЯдного отмечаниЯ  и  подсчитываниЯ
полуударений, так что  все  свои  старые  четырехстопные  стихи Я немедленно
просмотрел  с этой новой  точки  зрениЯ, страшно  был  огорчен преобладанием
прЯмой линии,  с  пробелами и одиночными точками,  при отсутствии каких-либо
трапеций и  прЯмоугольников;  и  с  той  поры, в продолжении почти года,  --
скверного, грешного года, --  Я  старалсЯ  писать так,  чтобы получилась как
можно более сложнаЯ и богатаЯ схема:

        ‡адумчиво и безнадежно
        распространЯет аромат
        и неосуществимо нежно
        уж полуувЯдает сад, --

и так  далее,  в том же духе:  Язык спотыкалсЯ,  но  честь была спасена. Џри
изображении ритмической структуры этого чудовища  получалось нечто вроде той
шаткой башни  из  кофейниц,  корзин, подносов,  ваз, которую балансирует  на
палке клоун,  пока  не наступает на барьер, и тогда всЈ медленно наклонЯетсЯ
над истошно вопЯщей ложей, а при падении оказываетсЯ безопасно нанизанным на
привЯзь.
     ‚следствие,  вероЯтно, слабой моторности моей молодой роликовой лирики,
глаголы и прочие части речи менее занимали  менЯ. Ќе то -- вопросы размера и
ритма. ЃорЯсь с природной  склонностью к Ямбу, Я волочилсЯ за трехдольником;
а затем уклонениЯ от  метра увлекли менЯ.  ’о было времЯ, когда  автор "•очу
быть  дерзким" пустил  в обиход  тот  искусственный  четырехстопный  Ямб,  с
наростом  лишнего  слога  посредине  строки  (или иначе  говорЯ  двухстопное
восьмистишие  с женскими  окончаниЯми кроме четвертой  и  последней  строки,
поданное  в  виде  четверостишьЯ),  которым,  кажетсЯ,  так  никогда   и  не
написалось  ни  одно  истинно   поэтическое  стихотворение.  џ  давал  этому
плЯшущему горбуну нести закат или  лодку и удивлЯлсЯ, что  тот гаснет, та не
плывет. ‹егче  обстоЯло  дело  с  мечтательной  запинкой блоковского  ритма,
однако, как только Я  начинал  пользоватьсЯ им, незаметно вкрадывалсЯ  в мой
стих  голубой паж,  инок или  царевна,  как  по  ночам  к  антиквару тольцу
приходила за своей треуголкой тень Ѓонапарта.
     ђифмы  по  мере  моей  охоты за  ними сложились  у менЯ в  практическую
систему несколько картотечного порЯдка.  Ћни  были распределены по семейкам,
получались  гнезда  рифм,  пейзажи  рифм.  "‹етучий"  сразу собирал тучи над
кручами  жгучей пустыни  и  неминучей судьбы.  "Ќебосклон" направлЯл музу  к
балкону  и указывал ей на  клен.  "–веты"  подзывали  мечты,  на  ты,  среди
темноты.   ‘вечи,   плечи,   встречи  и   речи  создавали  общую   атмосферу
старосветского  бала,  ‚енского конгресса  и губернаторских именин.  "ѓлаза"
синели в обществе  бирюзы,  грозы и  стрекоз -- и  лучше было их не трогать.
"„еревьЯ"  скучно  стоЯли  в  паре  с  "кочевьЯ",  --  как  в  наборной игре
"городов", вециЯ была представлена только двумЯ городами (а ”ранциЯ, та, --
двенадцатью!). "‚етер" был одинок  -- только вдали  бегал  непривлекательный
сеттер,  --  да  пользовалась   его  предложным  падежом  крымскаЯ  гора,  а
родительный  -- приглашал геометра. Ѓыли  и редкие  экземплЯры  -- с пустыми
местами, оставлЯемыми длЯ других  представителей серии, вроде "аметистовый",
к  которому  Я не  сразу  подыскал "перелистывай" и совершенно неприменимого
неистового  пристава. ‘ловом,  это  была  прекрасно  размеченнаЯ  коллекциЯ,
всегда у менЯ бывшаЯ под рукой.
     Ќе сомневаюсь, что даже тогда, в пору той уродливой и вредоносной школы
(которой врЯд  ли бы Я  прельстилсЯ вообще,  будь Я поэтом  чистой воды,  не
подпадающим  никогда   соблазну  гармонической   прозы),   Я  все-таки  знал
вдохновение.  ‚олнение,  которое менЯ  охватывало, быстро окидывало  ледЯным
плащом,  сжимало  мне  суставы  и дергало  за пальцы, лунатическое блуждание
мысли, неизвестно как  находившей  среди  тысЯчи  дверей  дверь  в шумный по
ночному сад,  вздувание и сокращение души, то достигавшей размеров звездного
неба, то  уменьшавшейсЯ  до  капельки ртути, какое-то  раскрывание  каких-то
внутренних объЯтий, классический трепет, бормотание, слезы, -- все это  было
настоЯщее.  Ќо  в  эту  минуту,  в  торопливой,  неумелой  попытке  волнение
разрешить, Я  хваталсЯ за первые попавшиесЯ  заезженные слова, за готовое их
сцепление,  так  что  как  только  Я  приступал  к  тому,  что  мнилось  мне
творчеством, к тому,  что должно было быть выражением,  живой  свЯзью  между
моим  божественным  волнением  и  моим  человеческим  миром,  всЈ  гасло  на
гибельном словесном сквознЯке,  а  Я  продолжал вращать  эпитеты, налаживать
рифму, не  замечаЯ разрыва, унижениЯ, измены, -- как человек, рассказывающий
свой сон (как всЯкий сон, бесконечно свободный и сложный, но сворачивающийсЯ
как кровь,  по  пробуждении), незаметно длЯ себЯ и длЯ слушателей округлЯет,
подчищает, одевает его  по моде  ходЯчего бытиЯ, и если  начинает  так: "Њне
снилось, что Я сижу у себЯ в комнате", чудовищно опошлЯет приемы сновидениЯ,
подразумеваЯ, что она была обставлена совершенно так,  как  его  комната  на
Яву.
     Џрощание  навеки:  в  зимний  день  с  крупным снегом, валившим с утра,
всЯчески -- и отвесно,  и косо, и даже вверх.  …е большие ботики и маленькаЯ
муфта.  Ћна увозила с  собой  решительно все -- и между прочим тот парк, где
летом  встречались.  Ћставалось  только  его  рифмованнаЯ опись, да портфель
подмышкой,  потрепанный  портфель  восьмиклассника,  непошедшего   в  школу.
‘транное  стеснение,   желание   сказать   важное,   молчание,   рассеЯнные,
незначительные  слова.  ‹юбовь,  скажем  просто,  повторЯет перед  последней
разлукой  музыкальную  тему  робости,  предшествовавшую  первому  признанию.
Љлетчатое  прикосновение  ее  соленых  губ  сквозь вуаль.  Ќа  вокзале  была
мерзкаЯ, животнаЯ  суета: это было времЯ, когда щедрой рукой сеЯлись  семена
цветка   счастьЯ,  солнца,  свободы.  Ћн  теперь  подрос.  ђоссиЯ   заселена
подсолнухами. ќто самый большой, самый мордастый и самый глупый цветок.
     ‘тихи:  о  разлуке,  о  смерти,  о  прошлом. Ќевозможно определить (но,
кажетсЯ, это случилось уже заграницей) точный срок  перемены  в отношении  к
стихотворчеству,  --  когда  опротивела  мастерскаЯ,   классификациЯ   слов,
коллекциЯ рифм. Ќо как  было  мучительно трудно всЈ это сломать,  рассыпать,
забыть!   ‹ожные  навыки  держались  крепко,   сжившиесЯ   слова  не  хотели
расцепитьсЯ. ‘ами по себе они не были  ни плохи, ни хороши, но их соединение
по  группам, круговаЯ порука рифм, раздобревшие ритмы, -- всЈ  это делало их
страшными, гнусными,  мертвыми. ‘читать  себЯ  бездарностью врЯд  ли было бы
лучше, чем верить в  свою  гениальность:  ”едор Љонстантинович  сомневалсЯ в
первом и допускал второе, а главное силилсЯ не поддаватьсЯ бесовскому унынию
белого  листа.  ђаз  были  вещи,  которые  ему  хотелось  высказать  так  же
естественно и  безудержно, как легкие хотЯт расширЯтьсЯ, значит должнй  были
найтись годные длЯ дыханиЯ слова.  —асто повторЯемые  поэтами жалобы на  то,
что,  ах, слов нет, слова бледный тлен, слова никак не могут выразить  наших
каких-то там чувств (и тут же кстати разъезжаетсЯ  шестистопным хореем), ему
казались  столь же  бессмысленными,  как  степенное  убеждение старейшего  в
горной деревушке жителЯ, что вон  на ту гору никогда никто не взбиралсЯ и не
взберетсЯ; в  одно  прекрасное,  холодное  утро  поЯвлЯетсЯ длинный,  легкий
англичанин -- и жизнерадостно вскарабкиваетсЯ на вершину.
     Џервое  чувство освобождениЯ шевельнулось  в нем при работе над книжкой
"‘тихи", изданной  вот уже  больше  двух  лет  тому  назад.  Ћна  осталась в
сознании  приЯтным   упражнением.   Љое-что  правда   из   этих   пЯтидесЯти
восьмистиший  было  вспоминать  совестно,  --  например,  о  велосипеде  или
дантисте,  --  но  зато было  и  кое-что  живое  и верное: хорошо  получилсЯ
закатившийсЯ и  найденный мЯч,  причем  в последней строфе  нарушение  рифмы
(словно строка перелилась через край) до сих пор пело у  него  в  слухе, всЈ
так  же  выразительно и  вдохновенно.  Љнигу он  издал за  свой счет (продал
случайно оставшийсЯ  от  прежнего  богатства  плоский  золотой  портсигар, с
нацарапанной датой  далекой летней ночи, -- о как скрипела ее мокраЯ от росы
калитка!) в  количестве пЯтисот  экземплЯров, из которых четыреста  двадцать
девЯть лежали до  сих пор,  непочатые и пыльные, ровным плоскогорием с одним
уступом на складе у распространителЯ. „евЯтнадцать он раздарил, один оставил
себе. €ногда задумывалсЯ над вопросом, кто, собственно говорЯ, эти пЯтьдесЯт
один  человек,  купившие  его  книжечку?  Ћн   представлЯл  себе   некоторое
помещение,  полное  этих  людей  (вроде  собраниЯ акционеров,  -- "читателей
ѓодунова-—ердынцева"), и  все они были  похожи друг  на друга, с  вдумчивыми
глазами и белой книжечкой  в ласковых руках. „остоверно узнал  он про судьбу
только одного экземплЯра: его купила два года тому назад ‡ина Њерц.
     Ћн  лежал  и курил,  и потихоньку сочинЯл,  наслаждаЯсь утробным теплом
постели, тишиной в  квартире,  ленивым течением времени: Њарианна Ќиколаевна
еще  не скоро вернетсЯ, а  обед  -- не раньше четверти  второго.  ‡а эти три
месЯца комната совершенно обносилась,  и  ее движение в  пространстве теперь
вполне совпадало  с движением его жизни. ‡вон молотка, шипение насоса, треск
проверЯемого мотора,  немецкие взрывы  немецких голосов, -- всЈ то будничное
сочетание звуков, которое всегда по утрам исходило слева от  двора, где были
гаражи  и автомобильные мастерские, давно стало  привычным и  безвредным, --
едва заметным узором  по  тишине,  а не ее нарушением. Ќебольшой стол у окна
можно было  тронуть носком ноги, если вытЯнуть ее из-под солдатского одеЯла,
а выкинутой  вбок  рукой можно было коснутьсЯ  шкапа у левой стены (который,
кстати сказать, иногда вдруг,  без  всЯкой  причины, раскрывалсЯ  с толковым
видом простака-актера, вышедшего не в свое времЯ  на сцену). Ќа столе стоЯла
лешинскаЯ  фотографиЯ, пузырек  с  чернилами,  лампа  под молочным  стеклом,
блюдечко со следами  вареньЯ; лежали "ЉраснаЯ Ќовь", "‘овременные ‡аписки" и
сборничек  стихов  Љончеева "‘ообщение",  только-что  вышедший. Ќа коврике у
кушетки-постели валЯлась  вчерашнЯЯ  газета  и  зарубежное издание  "Њертвых
„уш".  ‚сего  этого он сейчас не  видел,  но всЈ  это  было  тут:  небольшое
общество предметов, приученное к  тому, чтобы становитьсЯ невидимым и в этом
находившее свое назначение, которое выполнить только и могло оно при наличии
определенного  состава.  Ћн  был  исполнен  блаженнейшего  чувства:  это был
пульсирующий  туман,  вдруг начинавший говорить человеческим голосом.  ‹учше
этих мгновений ничего не могло  быть на свете. ‹юби лишь то, что редкостно и
мнимо, что крадетсЯ окраинами  сна, что злит глупцов,  что смердами казнимо;
как  родине,  будь вымыслу  верна. Ќаш час настал.  ‘обаки и калеки  одни не
спЯт. Ќочь летнЯЯ  легка.  Ђвтомобиль,  проехавший, навеки  последнего  увез
ростовщика.  Ѓлиз  фонарЯ,  с  оттенком  маскарада,  лист  жилками  зелеными
сквозит. “ тех ворот -- криваЯ тень Ѓагдада, а та звезда над Џулковом висит.
Ћ, поклЯнись что -- --
     €з  передней  грЯнул  звон телефона. Џо  молчаливому  соглашению  ”едор
Љонстантинович его обслуживал в отсутствие хозЯев. Ђ  что, если  Я теперь не
встану? ‡вон длилсЯ, длилсЯ, с  небольшими  перерывами длЯ перевода дыханиЯ.
Ћн не желал умереть: оставалось его убить. Ќе выдержав, с  проклЯтием, ”едор
Љонстантинович как  дух  пронессЯ  в  переднюю.  ђусский  голос  раздраженно
спросил,  кто говорит. ”едор  Љонстантинович  мгновенно  его  узнал: это был
неведомый  абонент  --  по  прихоти  случаЯ,  соотечественник --  уже  вчера
попавший не туда, куда хотел, и нынче опЯть, по сходству номера, нарвавшийсЯ
на  это  же неправильное  соединение. "“йдите,  ради  •риста",  сказал ”едор
Љонстантинович и с брезгливой поспешностью повесил трубку. Ќа минуту зашел в
ванную, выпил на кухне чашку холодного кофе и ринулсЯ обратно в постель. Љак
звать тебЯ? ’ы полу-Њнемозина, полумерцанье в  имени твоем, -- и странно мне
по сумраку Ѓерлина  с полувиденьем  странствовать  вдвоем. Ќо вот скамьЯ под
липой освещенной... ’ы  оживаешь в судорогах слез: Я  вижу взор  сей  жизнью
изумленный и бледное сиЯние волос. …сть у менЯ сравненье на примете, длЯ губ
твоих, когда целуешь ты: нагорный снег, мерцающий в ’ибете, горЯчий ключ и в
инее цветы.  Ќочные  наши, бедные  владениЯ, --  забор, фонарь,  асфальтовую
гладь --  поставим на туза воображениЯ,  чтоб целый мир у ночи  отыграть! Ќе
облака -- а горные отроги; костер в лесу, -- не лампа у окна... Ћ поклЯнись,
что до конца дороги ты будешь только вымыслу верна...
     ‚ полдень послышалсЯ клюнувший  ключ, и характерно трахнул замок: это с
рынка домой  Њарианна  пришла  Ќиколавна;  шаг  ее тЯжкий  под  тошный шумок
макинтоша  отнес мимо  двери  на  кухню  пудовую  сетку  <i>с  продуктами</i>. Њуза
ђоссийскиЯ прозы, простись навсегда с капустным гекзаметром автора "Њосквы".
‘тало  как-то  неуютно.  Ћт  утренней емкости времени  не  осталось  ничего.
Џостель обратилась в пародию постели. ‚ звуках готовившегосЯ на  кухне обеда
был неприЯтный упрек,  а  перспектива умываниЯ и  бритьЯ  казалась  столь же
близкой и невозможной, как перспектива у мастеров раннего средневековьЯ.  Ќо
и с этим тоже придетсЯ тебе когда-нибудь проститьсЯ.
     —етверть первого, двадцать минут первого, половина... Ћн разрешил  себе
одну  последнюю  папиросу  среди  цепкого, хоть  уже опостылого  постельного
тепла.  Ђнахронизм подушки  становилсЯ всЈ Явственнее. Ќедокурив, он встал и
сразу перешел  из  мира  многих  занимательных  измерений  в  мир  тесный  и
требовательный, с другим давлением, от которого мгновенно утомилось  тело  и
заболела голова; в мир холодной воды: горЯчаЯ нынче не шла.
     ‘тихотворное похмелье, уныние, грустный зверь... ‚чера забыл сполоснуть
бритвенный  снарЯдик, между  зубцами --  каменнаЯ  пена,  ножик заржавел,  а
другого  нет. €з зеркала смотрел  бледный  автопортрет  с серьЈзными глазами
всех автопортретов. ‘боку,  на  подбородке,  в  нежно-разражительном  месте,
среди  за  ночь  выросших волосков  (сколько еще метров Я  в  жизни  сбрею?)
поЯвилсЯ желтоголовый  чиреек, который мгновенно  сделалсЯ средоточием всего
”едора  Љонстантиновича, сборным  пунктом,  куда  стЯнулись  все  неприЯтные
чувства,  жившие  в различных частЯх его существа. ‚ыжал, -- хотЯ  знал, что
потом  распухнет  втрое. Љак  это  всЈ ужасно.  ‘квозь холодную мыльную пену
пробивалсЯ красный глазок: L'oeil regardait Cai:n. Њежду тем, жиллет не брал
волоса,   и  ощущение   щетины   при   поверке   пальцем   отзывало   адовой
безнадежностью.  ‚ соседстве кадыка  поЯвились  кровавые росинки,  а волоски
были все тут как тут.  ‘тепь ЋтчаЯниЯ. Љроме всего, было  темновато,  а если
зажечь  свет,   то  ничем   не   помогала  иммортелеваЯ  желтизна   дневного
электричества. Љое-как добрившись, он брезгливо полез  в ванну, застонал под
ледЯным напором душа, а потом ошибсЯ полотенцем и с тоской подумал, что весь
день   будет  пахнуть  Њарианной   Ќиколаевной.  ‹ицо  горело  отвратительно
шероховато,  с одним  специально раскаленным  угольком сбоку  на подбородке.
‚друг  сильно  дернулась   ручка   двери   (это  вернулсЯ  ™еголев).   ”едор
Љонстантинович подождал, пока удалились шаги, и проскочил к себе.
     ‚скоре он  уже был  в столовой. Њарианна  Ќиколаевна разливала суп.  Ћн
поцеловал ее шершавую руку. …е дочь, только-что пришедшаЯ со службы, Явилась
к столу медленными шажками, изможденнаЯ и как бы затуманеннаЯ конторой; села
с  изЯщной  вЯлостью  -- папироса  в длинных  пальцах,  на  ресницах  пудра,
бирюзовый шелковый  джампер, отчесанные  с  висков светлые стриженые волосы,
хмурость,  молчание,  пепел. ™еголев хлопнул  водочки, засунул  салфетку  за
воротник и начал хлебать, приветливо и опасливо поглЯдываЯ на падчерицу. Ћна
медленно  размешала в борще белый  восклицательный знак  сметаны, но  затем,
пожав  плечом, отставила тарелку. Њарианна  Ќиколаевна,  угрюмо следившаЯ за
ней, бросила на стол салфетку и вышла из столовой.
     "Џоешь, Ђида", сказал Ѓорис €ванович, вытЯгиваЯ  мокрые губы. Ќичего не
ответив, словно его не было, -- только вздрогнули ноздри узкого носа, -- она
повернулась на стуле, легко и естественно  изогнула длинный стан,  достала с
буфета  сзади пепельницу,  поставила у  тарелки,  сбросила  пепел.  Њарианна
Ќиколаевна с  мрачно-обиженным  выражением  на полном, кустарно  накрашенном
лице вернулась с кухни. „очь положила левый локоть на стол и, слегка на него
опираЯсь, медленно принЯлась за суп.
     "Ќу что,  ”едор  Љонстантинович",  начал ™еголев, утолив  первый голод,
"дело, кажетсЯ,  подходит  к  развЯзке! Џолный разрыв с Ђнглией,  •инчука по
шапке...  ќто, знаете,  уже пахнет  чем-то  серьЈзным.  Џомните, Я  еще  так
недавно говорил, что  выстрел Љоверды --  первый сигнал!  ‚ойна! Ќужно  быть
очень  и  очень наивным, чтобы отрицать  ее неизбежность. Џосудите сами,  на
востоке џпониЯ не может потерпеть -- -- ".
     € ™еголев  пошел рассуждать о политике. Љак многим бесплатным болтунам,
ему  казалось,  что  вычитанные  им  из  газет  сообщениЯ  болтунов  платных
складываютсЯ у него в стройную схему, следуЯ которой логический и трезвый ум
(его ум, в данном случае) без труда  может  объЯснить и предвидеть множество
мировых событий. ЌазваниЯ стран и имена их главных представителей обращались
у  него  вроде как в  Ярлыки  на  более  или менее  полных, но  по  существу
одинаковых сосудах,  содержание которых  он переливал так  и  этак.  ”ранциЯ
того-то <i>боЯлась</i> и потому никогда бы не <i>допустила</i>. ЂнглиЯ того-то <i>добивалась</i>.
ќтот  политический деЯтель <i>жаждал</i> сближениЯ, а  тот увеличить  свой <i>престиж</i>.
Љто-то <i>замышлЯл</i>  и кто-то к чему-то <i>стремилсЯ</i>. ‘ловом -- мир создаваемый им,
получалсЯ    каким-то   собранием   ограниченных,   безъюморных,   безликих,
отвлеченных драчунов, и чем больше он находил в их  взаимных  действиЯх ума,
хитрости,  предусмотрительности,  тем становилсЯ  этот мир глупее,  пошлее и
проще. ‘овсем страшно бывало, когда он попадал на другого такого же любителЯ
политических  прогнозов.  Ѓыл,  например,  полковник  Љасаткин,  приходивший
иногда к обеду, и тогда сшибалась щеголевскаЯ ЂнглиЯ не с другой щеголевской
страной, а  с Ђнглией  касаткинской,  такой  же  несуществующей, так  что  в
каком-то смысле войны международные превращались в  межусобные, хотЯ воюющие
стороны находились в разных планах, никак не могущих соприкоснутьсЯ. ‘ейчас,
слушаЯ  его,  ”едор Љонстантинович  поражалсЯ семейному  сходству  именуемых
™еголевым стран с различными частЯми тела  самого  ™еголева:  так, "”ранциЯ"
соответствовала его предостерегающе приподнЯтым бровЯм; какие-то "лимитрофы"
-- волосам  в ноздрЯх, какой-то  "польский  коридор" шел по его пищеводу;  в
"„анциге" был щелк зубов. Ђ сидел ™еголев на ђоссии.
     Ћн проговорил весь обед (гулЯш