  канавы,  шеренге
тополей, перечеркнутых полосой тумана. Џоезд приходил в Џариж в
четыре пополудни, и, даже если мы там только ночевали, Я всегда
успевал  купить  что-нибудь, например маленькую медную ќйфелеву
башню,  грубовато  покрытую  серебрЯной  хрЯской,--прежде,  чем
сесть  в  полдень  на  ‘ю-ќкспресс,  который, по пути в Њадрид,
доставлЯл нас <I>к</I> десЯти вечера в  Ѓиарриц,  в  нескольких
километрах от испанской границы.

        2

     Ѓиарриц  в  те  годы  еще  сохранЯл  свою тонкую сущность.
Џыльные кусты ежевики и плевелистые terrains а vendre  (“частки
длЯ  продажи  <I>(франц.)</I>),  полные  прелестных  геометрид,
окаймлЯли белую дорогу, ведущую к нашей  вилле.  Љарлтон  тогда
еще только строилсЯ, и суждено было пройти тридцати шести годам
до того, как генерал Њак Љроскей займет королевские апартаменты
в  Ћтель  дю  Џале,  построенном  на  месте  того дворца, где в
шестидесЯтых годах невероЯтно изгибчивый медиум Daniel Ќоте был
пойман,  говорЯт,  на  том,  что   босой   ступней   ("ладонью"
вызванного духа) гладил императрицу …вгению по доверчивой щеке.
Ќа каменном променаде у казино видавшаЯ виды пожилаЯ цветочница
с  лиловатыми  бровЯми  ловко продевала в петлицу какому-нибудь
потентату в штатском тугую дулю гвоздики -- он скашивал  взглЯд
на  ее  жеманные  пальцы,  и  слева  у  него  вспухала  складка
подбрюдка. ‚доль променада, по задней линии плЯжа, глЯдЯщего  в
блеск  морЯ,  парусиновые  стульЯ занЯты были родителЯми детей,
играющих впереди на  песке.  „елегату-читателю  нетрудно  будет
высмотреть  среди  них и менЯ: стою на голых коленЯх и стараюсь
при помощи увеличительного стекла  поджечь  найденную  в  песке
гребенку.  ™егольские  белые штаны мужчин показались бы сегоднЯ
комически ссевшимисЯ в стирке; дамы же в летний сезон того года
носили бланжезые или  гри-перлевые  легкие  манто  с  шелковыми
отворотами,   широкополые  шлЯпы  с  большими  тульЯми,  густые
вышитые белые вуали,-- и на всем были кружевные  оборки  --  на
блузках, рукавах, парасолЯх. Ћт морского ветра губы становились
солеными:  плЯж  трепетал  как  цветник, и безумно быстро через
него проносилась залетнаЯ бабочка, оранжеваЯ с  черной  каймой.
Џроходили  продавцы  разной соблазнительной дрЯни--орешков чуть
слаще  морЯ,  витых,  золотых  леденцов,  засахаренных  фиалок,
нежно-зеленого  мороженого и громадных ломких, вогнутых вафель,
содержавшихсЯ в красном жестЯном бочонке:  старый  вафельщик  с
этой тЯжелой штукой на согнутой спине быстро шагал по глубокому
мучнистому  песку,  а  когда  его  подзывали,  он, рванув ее за
ремень, сваливал с плеча на песок и ставил стойком свою красную
посудину, затем стирал пот с лица и, получив один  су,  пальцем
приводил  в  трескучее  движение  стрелку  лотерейного счастьЯ,
вращающуюсЯ по циферблату на крышке бочонка: фортуне полагалось
определЯть размер порции, и  <I>чем</I>  больше  выходил  кусок
вафли, тем мне жальче бывало торговца.
     ђитуал   купаньЯ   происходил   в   другой   части  плЯжа.
Џрофессиональные  беньеры,  дюжие  баски  в  черных   купальных
костюмах,  помогали  дамам и детЯм преодолевать страх и прибой.
Ѓеньер ставил клиента спиной к накатывающей волне и держал  его
за  ручку,  пока  вращающаЯсЯ  громада, зеленеЯ и пенЯсь, бурно
обрушивалась сзади, одним мощным ударом  либо  сбив  клиента  с
ног,  либо  вознесЯ  его к морскому, разбитому солнцу, вместе с
тюленем-спасителем. Џосле нескольких таких схваток со  стихией,
глЯнцевитый  беньер вел тебЯ,-- отдувающегосЯ, влажно сопЯщего,
дрожащего от холода,-- на укатанную отливами полосу песка,  где
незабвеннаЯ  босоногаЯ  старуха  с седой щетиной на подбородке,
мифическаЯ мать всех этих океанских банщиков, быстро снимала  с
веревки  и  накидывала  на  тебЯ  ворсистый плащ с капюшоном, ‚
пахнущей  сосной  купальной  кабинке   принимал   тебЯ   другой
прислужник,  горбун с лучистыми морщинками; он помогал выйти из
набухшего водой, склизкого, отЯжелевшего от  прилипшего  песка,
костюма  и приносил таз с упоительно горЯчей водой длЯ омовениЯ
ног. Ћт него Я узнал и  навеки  сохранил  в  стеклЯнной  Ячейке
памЯти, что бабочка на Языке басков "мизериколетеЯ".

        3

     Љак-то,  играЯ  на  плЯже, Я оказалсЯ действующим лопаткой
рЯдом с французской девочкой Љолетт. …й должно было исполнитьсЯ
десЯть в ноЯбре, мне исполнилось десЯть  в  апреле:  Ћна  важно
обратила   мое   внимание  на  зазубренный  осколок  фиолетовой
раковинки, оцарапавшей ее узкую, длиннопалую ступню.  "Je  suis
Parisienne,-- объЯвила она,-- et vous--are you English?" ("џ из
Џарижа,  а  вы  -- вы англичанин?" <I>(франц.. англ.)</I>) ‚ ее
светло-зеленоватых глазах располагались по кругу  зрачка  рыжие
крапинки,   словно   переплавлЯющаЯсЯ  вплавь  часть  веснушек,
которыми  было  усыпано   ее   несколько   эльфовое,   изЯщное,
курносенькое   лицо.   Ћттого   что  она  носила  по  тогдашней
английской моде синюю фуфайку  и  синие  узкие  вЯзаные  штаны,
закатанные  выше колен, Я еще накануне принЯл ее за мальчика, а
теперь,  слушаЯ  ее  порывистый  щебет,  с   удивлением   видел
браслетку  на  худенькой  кисти, шелковистые спирали коричневых
локонов, свисавших из-под ее матросской шапочки.
     „вумЯ годами раньше, на этом самом  плЯже,  Я  был  горЯчо
увлечен      другой     своей     однолеткой,--     прелестной,
абрикосово-загорелой,  с  родинкой  под   сердцем,   невероЯтно
капризной ‡иной, дочкой сербского врача; а еще раньше, в Ѓолье,
когда  мне  было  лет  пЯть,  что ли, Я был влюблен в румынскую
темноглазую девочку, со странной фамилией ѓика.  Џознакомившись
же  с Љолетт, Я понЯл, что вот это -- настоЯщее. Џо сравнению с
другими детьми, с которыми Я игрывал на плЯже в Ѓиаррице, в ней
было какое-то трогательное волшебство; Я понимал, между прочим,
что она менее счастлива, чем Я, менее любима: синЯк на ее тонко
заштрихованном пушком запЯстье давал повод к ужасным  догадкам.
Љак-то  она  сказала  по  поводу  упущенного  краба: "Ћн так же
больно щиплетсЯ, как моЯ мама". џ придумывал разные героические
способы спасти ее от ее родителей,-- господина  с  нафабренными
усами  и  дамы  с  овальным, "сделанным", словно эмалированным,
лицом; моЯ мать спросила про них  какого-то  знакомого,  и  тот
ответил,  пожав  плечом,  "Ce sont de bourgeois de Paris" ("Ћни
парижские буржуа" <I>(франц.)</I>). џ по-своему  объЯснил  себе
эту  пренебрежительную оценку, знаЯ, что они приехали из Џарижа
в Ѓиарриц на своем сине-желтом лимузине (что не  так  уж  часто
делалось  в  1909  году), а девочку с фокстерьером и английской
гувернанткой послали в скучном "сидЯчем"  вагоне  обыкновенного
rapide   (‘корый   поезд   <I>(франц.)</I>).   ”окстерьер   был
экзальтированной сучкой с бубенчиком  на  ошейнике  и  вилЯющим
задом.  €з  чистой жизнерадостности эта собачка, бывало, лакала
морскую воду, набранную Љолетт  в  синее  ведерко:  вижу  Яркий
рисунок  на  нем--парус,  закат и маЯк,-- но не могу припомнить
имЯ собачки, и это мне так досадно.
     ‡а два месЯца пребываниЯ в Ѓиаррице  моЯ  страсть  к  этой
девочке  едва  ли  не превзошла увлечениЯ бабочками. џ видел ее
только на плЯже, но мечталось мне о ней беспрестанно. …сли  она
ЯвлЯлась заплаканной, то во мне вскипало беспомощное страдание.
џ не мог перебить комаров, искусавших ее тоненькую шею, но зато
удачно  отколотил  рыжего  мальчика, однажды обидевшего ее. Ћна
мне совала горсточками теплые от ее ладони леденцы.  Љак-то  мы
оба  наклонились  над  морской  звездой, витые концы ее локонов
защекотали мне ухо, и вдруг она  поцеловала  менЯ  в  щеку.  Ћт
волнениЯ  Я  мог  только пробормотать: "You little monkey" ("Ђх
ты, обезьЯнка" <I>(англ.)</I>).
     “ менЯ была золотаЯ монета, луидор, и Я не сомневалсЯ, что
этого хватит на побег. Људа же Я  собиралсЯ  Љолетт  увезти?  ‚
€спанию?  ‚  Ђмерику?  ‚  горы  над Џо? "Lа-bas, lа-bas dans la
montagne" ("’уда, туда, скорее в горы" <I>(франц.)</I>)  ,  как
пела   Љармен   в  недавно  слышанной  опере.  Џомню  странную,
совершенно  взрослую,  прозрачно-бессонную  ночь:  Я  лежал   в
постели,  прислушивалсЯ к повторному буханью океана и составлЯл
план бегства. Ћкеан приподнималсЯ,  слепо  шарил  в  темноте  и
тЯжело падал ничком.
     Ћ  самом  побеге  мне  почти  нечего  рассказать. ‚ памЯти
только отдельные  проблески:  Љолетт,  с  подветренной  стороны
хлопающей  палатки, послушно надевает парусиновые туфли, пока Я
запихиваю в коричневый бумажный  мешок  складную  рампетку  длЯ
ловли  андалузских  бабочек.  “бегаЯ  от  погони, мы сунулись в
кромешную темноту маленького кинематографа около  казино,--что,
разумеетсЯ,  было  совершенно  незаконно.  ’ам мы сидели, нежно
соединив  руки  поверх  фокстерьера,   изредка   позвЯкивавшего
бубенчиком у Љолетт на коленЯх, и смотрели судорожный, мигающий
черным дождичком по белизне, но чрезвычайно увлекательный фильм
-- бой  быков  в  ‘ан-‘ебастьЯне.  Џоследний проблеск: гувернер
уводит менЯ вдоль променада: его длинные ноги шагают с  грозной
целеустремленностью;  мой  девЯтилетний брат, которого он ведет
другой рукою, то и дело забегает вперед и, подобный  совенку  в
своих  больших  очках,  вглЯдываетсЯ  с ужасом и любопытством в
невозмутимого преступника.
     ‘реди безделушек, накупленных перед отъездом из  Ѓиаррица,
Я  любил  больше  всего не бычка из черного камнЯ, с золочеными
рогами,  и  не   ассортимент   гулких   раковин,   а   довольно
символичный,   как  теперь  выЯснЯетсЯ,  предметик,--вырезанную
пенковую ручку, с хрусталиком, вставленным  в  микроскопическое
оконце  на  противоположном  от  пера  конце.  …сли  один  глаз
зажмурить, а другой приложить к хрусталику, да  так,  чтобы  не
мешал  лучистый  перелив  собственных  ресниц,  то  можно  было
увидеть в это волшебное отверстие цветную фотографию  залива  и
скалы,  увенчанной  маЯком.  €  вот тут-то, при этом сладчайшем
содрогании Њнемозины, случаетсЯ чудо: Я снова пытаюсь вспомнить
кличку  фокстерьера,--  и  что  же,  заклинание  действует!   ‘
дальнего того побережьЯ, с гладко отсвечивающих вечерних песков
прошлого, где каждый вдавленный пЯткой ЏЯтницы след заполнЯетсЯ
водой и закатом, доноситсЯ, летит, отзываЯсь в звонком воздухе:
”лосс, ”лосс, ”лосс!
     Џо  дороге в ђоссию мы остановились на один день в Џариже,
куда уже успела вернутьсЯ Љолетт. ’ам  в  рыжем,  уже  надевшем
перчатки, парке, под холодной голубизной неба, верно по сговору
между  ее  гувернанткой  и  нашим  Њаксом,  Я  видел  Љолетт  в
последний раз. Ћна Явилась с обручем, и все в ней было изЯщно и
ловко,      в      согласии      с      осенней       парижской
tenue-de-ville-pour-fillettes   (ѓородской  нарЯд  длЯ  девочек
<I>(франц.)</I>). Ћна взЯла из рук гувернантки и передала моему
довольному брату прощальный подарок -- коробку драже,  облитого
крашеным  сахаром  миндалЯ,--  который, конечно, предназначалсЯ
мне одному; и тотчас же, едва взглЯнув на менЯ, побежала прочь,
палочкой  подгонЯЯ  по  гравию  свой  сверкающий  обруч  сквозь
пестрые  пЯтна  солнца,  вокруг  бассейна,  набитого  листьЯми,
упавшими с каштанов и кленов. ќти листьЯ смешиваютсЯ у  менЯ  в
памЯти  с  кожей  ее  башмаков  и  перчаток,  и была, помнитсЯ,
какаЯ-то  подробность  в  ней  --  ленточка,  что  ли,  на   ее
шотландской  шапочке, или узор на чулках,-- похожаЯ на радужные
спирали  внутри   тех   маленьких   стеклЯнных   шаров,   коими
иностранные  дети играют в агатики. € вот теперь Я стою и держу
этот обрывок самоцветности, не совсем знаЯ, куда его приложить,
а между тем она обегает менЯ все  шибче,  катЯ  свой  волшебный
обруч,  и  наконец  растворЯетсЯ  в  тонких  тенЯх, падающих на
парковый  гравий  от  переплета  проволочных  дужек,   которыми
огорожены астры и газон.

        ѓ‹Ђ‚Ђ ‚Ћ‘њЊЂџ


        1

     ‘ейчас  тут  будут  показывать волшебный фонарь, но сперва
позвольте сделать небольшое вступление.
     џ родилсЯ 10-го апрелЯ 1899-го года  по  старому  стилю  в
Џетербурге;  брат  мой  ‘ергей  родилсЯ  там  же, 28-го февралЯ
следующего года. Џри переходе нашем в отрочество, англичанок  и
француженок    постепенно    стали    вытеснЯть   отечественные
воспитатели и репетиторы, причем, нанимаЯ их,  отец  как  будто
следовал  остроумному  плану  выбирать каждый раз представителЯ
другого сословиЯ или племени.
     „оисторическим  элементом  в  этом  списке  был   милейший
‚асилий Њартынович, сельский учитель, приходивший знакомить нас
с  русской грамотой летом 1905-го года. Ћн помогает мне свЯзать
всю серию, ибо мое последнее воспоминание  о  нем  относитсЯ  к
пасхальным  каникулам  1915-го  года,  когда  брат и Я приехали
заниматьсЯ лыжным спортом в оснеженную нашу ‚ыру с  отцом  и  с
неким  ‚олгиным,  последним  и  худшим нашим гувернером. „обрый
‚асилий Њартынович пригласил нас "закусить"; закуска  оказалась
настоЯщим   пиршеством,  им  самим  приготовленным,  вплоть  до
великолепного,   желтоватого   сливочного    мороженого,    длЯ
производства  которого у него был особый снарЯд. џрко возникают
у менЯ в памЯти  лепные  морщины  его  раскрасневшегосЯ  лба  и
прекрасно  подделанное  выражение  удовольствиЯ на лице у моего
отца  при  поЯвлении  мЯсного  блюда  --  жаренного  в  сметане
зайца,--  которого  он не терпел. Љомната ‚асилиЯ Њартыновича в
каменном здании образцовой школы, выстроенной отцом, была жарко
натоплена. Њои новые лыжные сапоги оказались по мере оттаиваниЯ
не столь непромокаемыми, как предполагалось, и чувство сырости,
сжимавшей щиколотки, неприЯтно совмещалось с  теплом  шерстЯной
рубашки.  ѓлазами,  еще слезившимисЯ от ослепительного снега, Я
старалсЯ   разобрать   висевший   на   стене   так   называемый
"типографический"   портрет   ‹ьва  ’олстого,  т.  е.  портрет,
составленный из печатного текста, в данном  случае  "•озЯина  и
ђаботника",  целиком  пошедшего  на  изображение автора, причем
получилось разительное сходство с самим ‚асилием  Њартыновичем.
Њы уже приступили к злосчастному зайцу, как распахнулась дверь,
и  запыхавшийсЯ,  заиндевелый,  закутанный в бабий оренбургский
платок, батовский слуга •ристофор внес боком, с глупой улыбкой,
большую корзину с торчащими бутылками и всЯкой снедью,  которую
бабушка,  зимовавшаЯ  в  своем  Ѓатове,  по  бестактности сочла
нужным послать нам на тот случай, если  бы  ‚асилий  Њартынович
нас  не докормил. ђаньше, чем хозЯин мог успеть обидетьсЯ, отец
велел лакею ехать обратно с нераспакованной корзиной и  краткой
запиской   по-французски,   удивившей   вероЯтно  бабушку,  как
удивлЯли ее все поступки сына.  ‚  кружевных  митенках,  пышном
шелковом  пеньюаре, напудреннаЯ, с округленной под мушку черной
родинкой на розовой щеке, она казалась стилизованной фигурой  в
небольшом историческом музее, и таким же экспонатом казалась ее
голубаЯ  кушетка, на которой она лежала целый день, обмахиваЯсь
веером из слоновой кости, поглощаЯ круглые леденцы-бульдегомы и
все сетуЯ о том, что некие темные силы, опутав  любимейшего  из
ее   сыновей,  отвлекли  его  от  блестЯщей  чиновной  карьеры.
Ћсобенно недоумевала она, как  это  мой  отец,  столь  ценивший
радости,   доступные   только   при  большом  состоЯнии,  может
богатством рисковать, сделавшись либералом,  т.  е.  поборником
революции,  котораЯ  (как она совершенно правильно предугадала)
должна в конце концов привести его к нищете.

        2

     ‚асилий Њартынович был сыном плотника. ‘ледующаЯ  картинка
в  моем волшебном фонаре изображает молодого человека, которого
назову Ђ., сына дьЯкона. Ќа прогулках с братом  и  со  мной,  в
холодноватое   лето  1907-го  года,  он  носил  черный  плащ  с
серебрЯной прЯжкой у шеи. ‚ лесных дебрЯх, на глухой тропе  под
тем  деревом,  где  когда-то повесилсЯ таинственный бродЯга, Ђ.
нас забавлЯл довольно кощунственным  представлением.  €зображаЯ
нечто  демоническое,  хлопаЯ  черными, вампировыми крыльЯми, он
медленно кружилсЯ вокруг старой угрюмой осины, прЯмой участницы
драмы. Љак-то сырым утром,  во  времЯ  этой  плЯски  плаща,  он
ненароком  смахнул  с  собственного  носа  очки,  и, помогаЯ их
искать, Я нашел у подножьЯ дерева самца и самку весьма  редкого
в   наших   краЯх   амурского   бражника,--   чету  только  что
вылупившихсЯ,   восхитительно    бархатистых,    лиловато-серых
существ,  мирно  висевших  in  соpula  (вместе <I>(лат.)</I>) с
травЯного стеблЯ, за который они уцепились шеншилевыми лапками.
Ћсенью того же года Ђ. поехал  с  нами  в  Ѓиарриц,  и  там  же
внезапно  покинул  нас,  оставив на подушке вместе с прощальной
запиской  безопасную  бритву  "жиллет"  раннего  типа,  большую
новинку,  которую  мы  ему  подарили  на именины. ‘о мною редко
бывает, чтобы Я не знал, какое воспоминание мое собственное,  а
какое  только  что  пропущено  через менЯ, и получено из вторых
рук; тут Я колеблюсь: многими  годами  позже  моЯ  мать  смеЯсь
рассказывала  о  пламенной  любви, которую она нечаЯнно зажгла.
Љак будто припоминаю полуотворенную дверь  в  гостиную  и  там,
посредине  зеленого  ковра,  нашего  Ђ.  на коленЯх, чуть ли не
ломающего руки перед моей  оцепеневшей  от  удивлениЯ  матерью;
однако  то  обстоЯтельство,  что  Я  вижу  сквозь  жестикулЯцию
беднЯги взмах его романтического плаща, наводит менЯ на  мысль,
не  пересадил  ли  Я  лесной  танец  в  солнечную комнату нашей
биаррицкой квартиры, под окнами которой, в  отделенном  канатом
углу   площади,  местный  воздухоплаватель  Sigismond  Lejoyeux
занималсЯ надуванием огромного желтого шара.
     ‘ледующим нашим гувернером -- зимой 1907-го  года  --  был
украинец,   симпатичный  человек  с  темными  усами  и  светлой
улыбкой. Ћн тоже умел  показывать  штуки  --  например,  чудный
фокус  с  исчезновением  монеты.  Њонета,  положеннаЯ  на  лист
бумаги, накрываетсЯ стаканом  и  мгновенно  исчезает.  ‚озьмите
обыкновенный   стакан.  Ђккуратно  заклейте  отверстие  кружком
клетчатой или линованной бумаги, вырезанной по  его  периферии.
Ќа такую же бумагу посреди стола положите двугривенный. Ѓыстрым
движением  накройте  монету  приготовленным  стаканом. Џри этом
смотрите, чтобы клетки или  полоски  на  бумажном  листе  и  на
стакане   совпали.   €наче   не   будет  иллюзии  исчезновениЯ.
‘овпадение узоров есть одно из чудес  природы.  —удеса  природы
рано  занимали  менЯ.  ‚  один  из  его выходных дней, с бедным
фокусником случилсЯ на улице сердечный припадок, и,  найдЯ  его
лежащим  на  тротуаре,  неразборчиваЯ  полициЯ  посадила  его в
холодную с десЯтком пьЯниц.
     ‘ледующаЯ картинка кажетсЯ вставленной  вверх  ногами.  Ќа
ней  виден  третий гувернер, стоЯщий на голове. ќто был могучий
латыш, который умел ходить на руках, поднимал высоко на  воздух
много  мебели,  играл  огромными  черными  гирЯми  и мог в одну
секунду  наполнить  обыкновенную  комнату  запахом  целой  роты
солдат. …му иногда приходилось наказывать менЯ за ту или другую
шалость  (помню,  например,  как однажды, когда он спускалсЯ по
лестнице, Я с верхней  площадки  ловко  уронил  каменный  шарик
прЯмо на его привлекательную, необыкновенно твердую на вид и на
звук  голову);  выбираЯ  наказание,  он  пользовалсЯ  не совсем
обычным педагогическим приемом: весело предлагал,  что  мы  оба
натЯнем боевые перчатки и попрактикуемсЯ в боксе, после чего он
ужасными,   обжигающими   и   потрЯсающими   ударами   в  лицо,
похохатываЯ,  парировал  мой  детский  натиск  и  причинЯл  мне
невозможную  боль.  •отЯ в общем Я предпочитал эти неравные бои
системе нашей бедной мадемуазель, длЯ  которой  до  судороги  в
кисти  приходилось  раз  двести  подрЯд  переписывать  штрафную
фразу, вроде Qui aime bien, chвtie bien (Љто крепко любит,  тот
строго  карает  <I>(франц.)</I>),  <I>Я</I>  не  очень горевал,
когда  остроумный  атлет  отбыл  после  недолгого,  но  бурного
пребываниЯ.
     ‡атем был полЯк. Ћн был студент медик, из родовитой семьи,
щеголь  и  красавец  собой, с влажными карими глазами и густыми
гладкими волосами,--несколько похожий на знаменитого в те  годы
комика Њакса ‹индера, в честь которого Я тут и назову его. Њакс
продержалсЯ  с  1908-го по 1910-ый год. Џомню, какое восхищение
он вызывал во мне зимним утром в  Џетербурге,  когда  внезапное
площадное  волнение  перебило  течение  нашей  прогулки: казаки
<I>с</I>  глупыми  и  свирепыми  лицами,   размахиваЯ   чем-то,
вероЯтно  нагайками, напирали на толпу каких-то людей, сыпались
шапки,  чернелась  на  снегу  галоша,  и  была  минута,   когда
казалось,  один из конных дураков направлЯетсЯ на нас. ‚друг, с
ребЯческим наслаждением, Я заметил, что Њакс наполовину вытащил
из кармана револьвер, но всадник  повернул  в  переулок.  Њенее
интересным  был другой перерыв в одной из наших прогулок, когда
он нас повел знакомить со своим братом,  изможденным  ксендзом,
чьи  тонкие  руки  рассеЯнно  витали  над  нашими православными
вихрами,  пока  он  с  Њаксом   обсуждал   по-польски   не   то
политические,   не   то  семейные  дела.  Њакс  носил  шелковые
сиреневые носки  и  кажетсЯ  был  атеистом.  ‹етом  в  ‚ыре  он
состЯзалсЯ  с  моим  отцом  в  стрельбе,  решетЯ  пулЯми ржавую
вывеску "Ћхота воспрещаетсЯ", прибитую прадедом  ђукавишниковым
к  стволу  вековой  ели.  Џредприимчивый, ловкий и крепкий Њакс
участвовал во всех наших играх, и потому мы удивлЯлись, когда в
середине лета 1909-го года он что-то стал ссылатьсЯ на  мигрень
и  общую  lassitude  (“томление  <I>(франц.) </I>), отказываЯсь
кикать со мною  футбольный  мЯч  или  идти  купатьсЯ  на  реку.
ѓораздо  позже  Я  узнал,  что  летом  у него завЯзалсЯ роман с
замужней дамой, жившей за несколько  верст  от  нас;  он  вдруг
оказалсЯ  страстным  собачником: то и дело в течение днЯ улучал
минуту, чтобы посетить псарню, где кормил и улещивал сторожевых
догов.  €х  спускали  с  цепи  при  наступлении  ночи,  и   ему
приходилось  встречатьсЯ  с ними под покровом темноты, когда он
пробиралсЯ из дома <I>в</I> жасминовую и спирейную заросль, где
его  землЯк,  камердинер  моего  отца,  припрЯтывал  длЯ   него
"дорожный"  велосипед  "„укс" со всеми аксессуарами,-- карбидом
длЯ фонарЯ, звонками двух сортов, добавочным тормозом, насосом,
треугольным кожаным футлЯром с инструментами и даже зажимчиками
длЯ призрачно-белых Њаксовых  панталон.  Ћбочинами  проселочных
дорог и горбатыми от поперечных корней лесными тропами отважный
и  пылкий  Њакс  катил к далекому месту свиданиЯ -- охотничьему
павильону -- по славной традиции светских измен. …го  встречали
на  обратном  пути  студеные  туманы  трезвого  утра и четверка
забывчивых псов, а уже около восьми мучительно начиналсЯ  новый
воспитательский  день.  Џолагаю,  что  Њакс  не  без некоторого
облегчениЯ  покинул  место  своих  еженощных  подвигов,   чтобы
сопутствовать нам в нашей второй поездке в Ѓиарриц. ’ам он взЯл
двухдневный  отпуск,  чтобы  совершить  покаЯнное путешествие в
свЯщенный ‹урд, куда .поехал впрочем  в  обществе  смазливой  и
бойкой  молодой  ирландки,  состоЯвшей  в гувернантках при моей
маленькой плЯжной подруге Љолетт. Ћн перешел от нас на службу в
одну из  петербургских  больниц,  а  позднее  был,  по  слухам,
известным врачом в Џольше.
     Ќа  смену  католику  ЯвилсЯ  лютеранин,  притом еврейского
происхождениЯ. Ќазову его ‹енским. Ћн с нами ездил в ѓерманию в
1910-ом году, после чего Я поступил в  ’енишевское  “чилище,  а
брат--в  Џервую  ѓимназию,  и  ‹енский оставалсЯ помогать нам с
уроками до 1913-го года. Ћн родилсЯ в  бедной  семье  и  охотно
вспоминал,  как между окончанием гимназии на юге и поступлением
в Џетербургский  “ниверситет  зарабатывал  на  жизнь  тем,  что
украшал   морскими   видами   плоские,  отшлифованные  волнами,
булыжники и продавал их как пресс-папье. Џриехал  он  к  нам  с
большим портретом петербургского педагога ѓуревича, которого он
весьма  искусно,  по  волоску, нарисовал карандашом, но который
почему-то отказалсЯ портрет приобрести, и портрет осталсЯ у нас
висеть  где-то  в  коридоре.  "џ,  конечно,   импрессионист",--
небрежно замечал ‹енский, рассказываЯ это.
     ЊенЯ,  как  начинающего  художника,  ‹енский сразу поразил
контрастом между довольно в общем  стройным  передом  фигуры  и
толстоватой  изнанкой.  “  него  было  розовое  овальное  лицо,
миниатюрнаЯ рыжеватаЯ бородка, точеный  нос,  ущемленный  голым
пенсне,  светлые  и тоже какие-то голые глаза, тонкие малиновые
губы  и  бледно-голубаЯ  бритаЯ  голова  со  стыдливо   пухлыми
складками  кожи  на  затылке.  Ћн  не  сразу привык ко мне, и с
огорчением  Я  вспоминаю,   как,   вырвав   у   менЯ   из   рук
"отвратительную  карикатуру", он шагал, удалЯЯсь, через комнаты
вырского дома по направлению к веранде  (ЯвлЯЯ  мне  именно  то
карпообразное  очертание  бокастого  тела, которое Я только что
так верно нарисовал) и, бросив мою картинку на стол перед  моей
матерью,   восклицал:   "‚от   последнее   произведение  вашего
дегенеративного сына!"
     ‚недрение новых наставников всегда  сопровождалось  у  нас
скандалами,  но  в  данном  случае  мы  с  братом  очень  скоро
смирились, открыв три  основных  свойства  в  ‹енском:  он  был
превосходный  учитель;  он  был лишен чувства юмора; и в тонкое
отличие от всех своих предшественников, он  нуждалсЯ  в  особой
нашей  защите.  ‚  1910-м  году  мы как-то с ним шли по аллее в
Љиссингене, а впереди шли два раввина,  жарко  разговариваЯ  на
жаргоне,--  и  вдруг  ‹енский,  с какой-то судорожной и жесткой
торжественностью, озадачившей  нас,  проговорил:  "‚слушайтесь,
дети,  они  произносЯт  имЯ  вашего отца!" “ нас в доме ‹енский
чувствовал  себЯ  в   "нравственной   безопасности"   (как   он
выражалсЯ),  только  пока один из наших родителей присутствовал
за обеденным столом. Ќо когда они были в отъезде,  это  чувство
безопасности   могло   быть   мгновенно  нарушено  какой-нибудь
выходкой со стороны любой из наших родственниц  или  случайного
гостЯ. „лЯ теток моих выступлениЯ отца против погромов и других
мерзостей  российской  и  мировой  жизни были прихотью русского
дворЯнина, забывшего своего царЯ, и Я  не  раз  подслушивал  их
речи   насчет   происхождениЯ   ‹енского,   происков  кагала  и
попустительства моей матери и, бывало, Я грубил им за  это,  и,
потрЯсенный  собственной  грубостью,  рыдал в клозете. ЋтраднаЯ
чистота  моих  чувств,  если  отчасти  и  была  внушена  слепым
обожанием,   с   которым   Я   относилсЯ   к   родителЯм,  зато
подтверждаетсЯ тем, что ‹енского Я совершенно  не  любил.  Ѓыло
нечто крайне раздражительное в его горловом голосе, педантичной
правильности  слога,  изысканной аккуратности, манере постоЯнно
подравнивать свои мЯгкие ногти какой-то особой  машиночкой.  Ћн
жаловалсЯ  моей  матери,  что мы с братом--иностранцы, барчуки,
снобы, и патологически  равнодушны  к  ѓончарову,  ѓригоровичу,
Њамину-‘ибирЯку,   которыми   нормальные   мальчики   будто  бы
зачитываютсЯ. „обившись  разрешениЯ  навЯзать  нашему  детскому
быту  более  демократический  строй, он в Ѓерлине менЯ с братом
перевел из Ђдлона  в  мрачный,  буржуазный  пансион  Њодерн  на
унылой  Џри-ватштрассе  (притоке Џотсдамской улицы), а изЯщные,
устланные  бобриком,  лаково-зеркальные,  полные   воспоминаний
детства,  страстно-любимые мной Ќорд-ќкспресс и Ћриент-ќкспресс
были заменены гнусно-грЯзными полами и сигарной вонью укачливых
и громких шнельцугов или вЯлым уютом русских казенных  вагонов,
с какими-то половыми вместо кондукторов. ‚ заграничных городах,
как  впрочем  и  в  Џетербурге,  он  замирал перед утилитарными
витринами, нисколько не занимавшими нас. ‘обираЯсь  женитьсЯ  и
не  имеЯ  ничего,  кроме  жалованьЯ, он с неимоверно тщательным
расчетом старалсЯ перебороть против  него  настроенную  судьбу,
когда   планировал   свой  будущий  обиход.  ‚ремЯ  от  времени
необдуманные порывы нарушали его бюджет. ‚ этом педанте  жил  и
мечтатель,  и  авантюрист, и антрепренер, и старомодный наивный
идеалист.  ‡аметив  на   ”ридрихштрассе   какую-то   потаскуху,
пожирающую  глазами  шлЯпу  с  пунцовым плерезом в окне модного
магазина, он эту шлЯпу тут же  ей  купил  --  и  долго  не  мог
отделатьсЯ от потрЯсенной немки. ‚ собственных приобретениЯх он
действовал   более   осмотрительно.   ‘ергей   и   Я  терпеливо
выслушивали  его  подробные   мечтаниЯ,   когда   он,   бывало,
расписывал  каждый  уголок  в комфортабельной, хоть и скромной,
квартире, которую он меблировал в уме длЯ жены и себЯ.  Ћднажды
его  блуждающаЯ  мечта  сосредоточилась  на  дорогой  люстре  в
магазине  Ђлександра  на  Ќевском,  торговавшем  безвкуснейшими
предметами   буржуазной  роскоши.  Ќе  желаЯ,  чтобы  приказчик
догадалсЯ, какой именно товар  он  обхаживает,  ‹енский  сказал
нам,  что  возьмет  нас  посмотреть  на  люстру только, если мы
обещаем  воздержатьсЯ  от  восклицаний   восторга   и   слишком
красноречивых  взглЯдов.  ‘о всевозможными предосторожностЯми и
нарочито восхищаЯсь какой-то посторонней этажеркой,  он  подвел
нас под ужасающего бронзового осьминога с гранатовыми глазами и
только  тогда мурлычащим вздохом дал нам понЯть, что это и есть
облюбованнаЯ им вещь, ‘ такими же  предосторожностЯми,  понижаЯ
голос,  дабы  не  разбудить  враждебного  рока,  он сказал, что
познакомит нас в Ѓерлине, куда выписал ее, со своей невестой.
     Њы увидели небольшую, изЯщную барышню в черном, с  глазами
газели  под  черной  вуалькой, с букетом фиалок, пришпиленным к
груди. ќто было, помнитсЯ, перед аптекой на  углу  Џотсдамер  и
Џриватштрассе, и тихим голосом ‹енский просил не сообщать нашим
родителЯм   о   присутствии  Њирры  ѓригорьевны  в  Ѓерлине,  и
человечек на механической рекламе в витрине без конца  повторЯл
у  себЯ  на  картонной  щеке по розовой дорожке, расчищенной от
нарисованного мыла, движение бритьЯ, и с  грохотом  проносились
трамваи, и уже шел снег.

        3

     Њы  теперь  подходим  вплотную  к  теме  этой главы. ‡имой
1911-го  или  12-го  года  ‹енскому  взбрела  в  голову   дикаЯ
фантазиЯ:  нанЯть  (у  нуждающегосЯ приЯтелЯ, Ѓориса Ќаумовича)
волшебный фонарь ("с длиннофокусным конденсатором",  повторЯет,
как  попугай,  Њнемозина)  и  раза  два в месЯц по воскресеньЯм
устраивать  у  нас  на  Њорской   сеансы   общеобразовательного
характера,  обильно  уснащенные чтением отборных текстов, перед
группой мальчиков и девочек. Ћн считал, что  демонстрациЯ  этих
картин  не  только будет иметь воспитательное значение длЯ всей
группы, но в частности научит брата и менЯ  лучше  уживатьсЯ  с
другими детьми. ЏреследуЯ эту страшную и невоплотимую мечту, он
собрал вокруг нас (двух замерших зайчиков -- тут <I>Я</I> брату
был  брат)  рекрутов  разных  разрЯдов:  наших кузенов и кузин;
малоинтересных  сверстников,  с  которыми  мы  встречались   на
детских балах и светских елках; школьных наших товарищей; детей
наших  слуг.  Ћбслуживал  аппарат  таинственный Ѓорис Ќаумович,
очень грустный на вид человек,  которого  ‹енский  звучно  звал
"коллега".  Ќикогда  не  забуду  первого  "сеанса".  Џослушник,
сбежав из горного монастырЯ, бродит в рЯсе по кавказским скалам
и  осыпЯм.  Љак  это  обычно  бывает  у  ‹ермонтова,  в   поэме
сочетаютсЯ  невыносимые  прозаизмы  с прелестнейшими словесными
миражами. ‚ ней семьсот с лишним строк,  и  это  обилие  стихов
было распределено ‹енским между всего лишь четырьмЯ стеклЯнными
картинками  (неловким  движением  Я  разбил пЯтую перед началом
представлениЯ). Џо соображениЯм пожарного порЯдка, выбрана была
довольно большаЯ комната, в углу  которой  находились  ванна  и
котел  с  водой.  Љак  театральнаЯ  зала, она оказалась мала, и
стульЯ  пришлось  тесно  сдвинуть.   ‘лева   от   менЯ   сидела
десЯтилетнЯЯ  непоседа с длинными бледно-золотистыми волосами и
нежным цветом лица, напоминающим розовый оттенок  раковин;  она
сидела так близко, что Я чувствовал верхнюю косточку ее бедра и
при  каждом ее движении--она то теребила медальон, то продевала
ладонь между затылком и дымом  душистых  волос,  то  со  стуком
соединЯла   коленки   под   шуршащим   шелком   желтого  чехла,
просвечивающим сквозь кружево платьЯ, и это возбуждало  во  мне
ощущениЯ, на которые ‹енский не рассчитывал. ‚прочем, она скоро
пересела.  ‘права от менЯ находилсЯ сын отцовского камердинера,
совершенно неподвижный мальчик  в  матроске;  он  необыкновенно
походил на Ќаследника, и по необыкновенному совпадению, страдал
тем  же  трагическим  недугом, гемофилией, так что по несколько
раз в год синЯЯ придворнаЯ карета привозила к  нашему  подъезду
знаменитого  доктора  и подолгу ждала под косым снегом, который
все шел  да  шел,  и  если  зацепитьсЯ  взглЯдом  за  снежинку,
спускающуюсЯ  мимо  окна,  можно было разглЯдеть ее грубоватую,
неправильную форму и даже колыхание при тихом полете.
     Џотух свет. ‹енский тоном  бытовика-резонера  приступил  к
чтению:


      Ќемного лет тому назад,
       ’ам, где сливайсЯ шумЯт,
      ЋбнЯвшись, будто две сестры,
      ‘труи Ђрагвы и Љуры,
      Ѓыл монастырь.


     Њонастырь  послушно  поЯвилсЯ  на  простыне и застыл там в
красочном, но тупом оцепенении (хоть бы один стриж пронессЯ над
ним!) на протЯжении  двухсот  строк,  после  чего  был  заменен
приблизительной    грузинкой,    обремененной   этнографическим
сосудом.  ‚сЯкий  раз   как   невидимый   коллега   убирал--без
спеха--пластинку  из прожектора, картина соскальзывала с экрана
очень даже прытко, как если бы общее увлечение влиЯло не только
на изображение гор и грузин, но и на скорость их скольжениЯ при
изъЯтии.  ќтим  ограничивалось  волшебство  фонарЯ.  „еликатным
движением  палочки  ‹енский обращал внимание недоброжелательных
зрителей на чрезвычайно вульгарные горы, даже не принадлежавшие
системе пленительных лермонтовских высот, которые
                              ...в час утренней  зари  ЉурилисЯ
как алтари,

     и когда молодой монах стал рассказывать другому затворнику
постарше  о  своей борьбе с барсом, кто-то в публике иронически
зарычал. —ем дальше трусил голос по мужским рифмам  монотонного
Ямба,  тем  Яснее  становилось,  что  некотораЯ часть аудитории
втихомолку глумитсЯ над ‹енским и что  мне  предстоит  услышать
потом немало насмешливых отзывов по поводу всей затеи. Њне было
совестно   и  ужасно  жаль  героического  комментатора  --  его
упорного бубнениЯ, очерка острого профилЯ и  толстого  затылка,
иногда  вторгавшегосЯ  в область озаренного полотна, и особенно
его  нервной  палочки,  на   которую,   при   неосторожном   ее
приближении к экрану, съезжали световые краски, притрагиваЯсь к
ее кончику с холодной игривостью кошачьей лапки. Љ концу сеанса
скука  разрослась  донельзЯ; нерасторопный Ѓорис Ќаумович долго
искал последнюю пластинку, смешав ее с "просмотренными", и пока
‹енский терпеливо ждал в темноте, некоторые из мальчиков  стали
довольно  свЯтотатственно  отбрасывать  на пустой светлый экран
черные тени поднЯтых рук, а спустЯ еще  несколько  секунд  один
неприЯтный  озорник  (неужели  это  был  Я  --  невзираЯ на всю
чувствительность?)  ухитрилсЯ  показать   силуэт   ноги,   что,
конечно,  сразу  вызвало  шумное  подражание. Ќо вот--пластинка
нашлась, и вспыхнула на полотне,-- и неожиданно мне  было  пЯть
лет,  а  не  двенадцать,  ибо  случайнаЯ  комбинациЯ красок мне
напомнила, как во времЯ одной  из  ранних  заграничных  поездок
экспресс,   словно  скрывшись  от  горной  грозы,  углубилсЯ  в
‘ен-ѓотардский туннель, а когда с  облегченной  переменой  шума
вышел оттуда: --

         Ћ, как сквозили в вышине
         ‚ зелено-розовом огне,
         ѓде радуга задела ель,
         ‘кала и на скале газель!


        4

     ‡а  этим  представлением  последовали  другие,  еще  более
ужасные. ЊенЯ томили, между прочим, смутные  отзвуки  некоторых
семейных   рассказов,   относЯщихсЯ  к  дедовским  временам.  ‚
середине восьмидесЯтых годов €ван ‚асильевич  ђукавишников,  не
найдЯ  длЯ  сыновей  школы  по своему вкусу, нанЯл превосходных
преподавателей  и  собрал  с  десЯток  мальчиков,  которым   он
предложил  несколько  лет  бесплатного обучениЯ в своем доме на
Ђдмиралтейской  набережной.  ЏредприЯтие  не   имело   большого
успеха.  Ќе  всегда  бывали  сговорчивы  те  знакомые  его, чьи
сыновьЯ подходили по его мнению  в  товарищи  его  собственным,
‚асилью   (неврастенику,   которого  он  тиранил)  и  ‚ладимиру
(даровитому  отроку,  любимцу  семьи,  которому  предстоЯло   в
шестнадцать  лет  умереть  от  чахотки),  а  некоторые  из  тех
мальчиков, которых  ему  удалось  набрать  (подчас  даже  платЯ
деньги   небогатым   родителЯм),   вскоре  оказались  питомцами
неприемлемыми. ‘ безотчетным  отвращением  Я  представлЯл  себе
€вана  ‚асильевича  упрЯмо  обследующим  столичные  гимназии  и
своими странными невеселыми глазами,  столь  знакомыми  мне  по
фотографиЯм,  выискивающим  мальчиков, наиболее привлекательных
по   наружности   среди   первых    учеников.    Џо    существу
рукавишниковские  причуды  ничем  не походили на скромную затею
‹енского,  но  случайнаЯ  мысленнаЯ  ассоциациЯ  побудила  менЯ
воспрепЯтствовать  тому,  чтобы  ‹енский  продолжал ЯвлЯтьсЯ на
людЯх  в  глупом  и  навЯзчивом  виде,  и,   после   еще   трех
представлений  ("Њедный всадник", "„он Љихот" и "Ђфрика--страна
чудес"), мать сдалась на мои мольбы, и, заработав свои сто  или
двести рублей, товарищ нашего добрЯка исчез со своим громоздким
аппаратом навеки.
     Ћднако   Я   помню   не  только  убожество,  алЯповатость,
желатиновую несъедобность в зрительном  плане  этих  картин  на
мокром  полотне  экрана  (предполагалось,  что  влага делает их
глаже); Я помню и то, как прелестны были самые  пластинки,  вне
всЯкой  мысли  о фонаре и экране,-- если просто поднимешь двумЯ
пальцами такое драгоценное стеклЯнное чудо  на  свет,  чтобы  в
частном  порЯдке,  и  даже  не  совсем  законно, в таинственной
оптической тишине, насладитьсЯ прозрачной миниатюрой, карманным
раем, удивительно ладными мирками,  проникнутыми  тихим  светом
чистейших красок. ѓораздо позже Я вновь открыл ту же отчетливую
и   молчаливую   красоту   на  круглом  сиЯющем  дне  волшебной
шахты--лабораторного микроскопа. Ђрарат на стеклЯнной пластинке
уменьшением  своим  разжигал  фантазию;  орган  насекомого  под
микроскопом был увеличен ради холодного изучениЯ. Њне думаетсЯ,
что  в гамме мировых мер есть такаЯ точка, где переходЯт одно в
другое  воображение  и  знание,  точка,   котораЯ   достигаетсЯ
уменьшением крупных вещей и увеличением малых: точка искусства.
     ‹енский  был  человек  разносторонний,  сведущий,  умеющий
разъЯснить решительно все, что касалось  школьных  уроков;  тем
более  нас  поражали  его  постоЯнные  университетские неудачи.
Џричиной их была вероЯтно совершеннаЯ его бездарность в области
финансовой и государственной, то есть  именно  в  той  области,
которую  он  избрал  длЯ  изучениЯ. Џомню, в какой лихорадке он
находилсЯ  накануне  одного  из  самых  важных   экзаменов.   џ
беспокоилсЯ  не  меньше его, и в порыве деЯтельного состраданиЯ
не мог удержатьсЯ от соблазна подслушать у двери, как по его же
просьбе мой отец проверЯет в  виде  репетиции  к  экзамену  его
знание  "Џринципов  политической экономии" Charles Gide. ‹истаЯ
книгу, отец спрашивал,  например:  в  чем  заключаетсЯ  разница
между банкнотами и бумажными деньгами?--и ‹енский как-то ужасно
предприимчиво   и   даже   радостно  прочищал  горло,  а  затем
погружалсЯ в полное молчание, как  будто  его  не  было.  Џосле
нескольких   таких  вопросов  прекратилось  и  это  его  бойкое
покашливание, и паузы нарушались  только  легким  постукиванием
отцовских  ногтей по столу, и только раз с отчаЯнием и надеждой
страдалец воскликнул: "‚ладимир „митриевич, Я протестую.  ќтого
вопроса  в  книге  нет".  Ќо вопрос в книге был, € наконец отец
закрыл ее почти беззвучно и проговорил: "ѓолубчик, вы не знаете
ничего". "ђазрешите мне быть другого мнениЯ",-- ответил ‹енский
с достоинством. ‘идЯ очень прЯмо, он выехал на нашем "Ѓенце"  в
университет, оставалсЯ там долго, вернулсЯ в извозчичьих санЯх,
весь  сгорбленный,  среди  невероЯтной  снежной бури, и в немом
отчаЯнии поднЯлсЯ к себе.
     ‚ конце своего пребываниЯ у  нас  он  женилсЯ  и  уехал  в
свадебное  путешествие  на Љавказ, в лермонтовские места, после
чего вернулсЯ к нам на  одну  зиму.  ‚  его  отсутствие,  летом
1913-го  года. Monsieur Noyer, коренастый швейцарец с пушистыми
усами, читал нам "Cyrano de Bergerac",  виртуозно  менЯЯ  голос
сообразно  с  персонажами.  Љогда  он  первый раз поехал с нами
верхом, его лошадь споткнулась, и он через  ее  голову  упал  в
куст,  как  на  старомодной  карикатуре. ‘ервируЯ в теннисе, он
считал нужным стоЯть на самой линии, широко  расставив  толстые
ноги  в  смЯтых  парусиновых  штанах,  затем  как-то приседал и
ударЯл по подброшенному мЯчу со страшной силой,  но  ничего  не
получалось,--  мЯч попадал либо в сетку, либо в некошеное поле,
за решетчатой оградой, сквозь которую упорным полетом,-- но  об
этих белых бабочках Я уже писал.
     ‚есной   1914-го  года,  когда  ‹енский  нас  окончательно
покинул, к нам поступил тот ‚олгин, которого  Я  уже  упоминал,
сын   обедневшего   симбирского   помещика,   молодой   человек
обворожительной  наружности,  с   задушевными   интонациЯми   и
прекрасными  манерами,  но  с душой пошлЯка и мерзавца. Љ этому
времени Я уже не нуждалсЯ  в  каком-либо  надзоре,  учебной  же
помощи  он не мог мне оказать никакой, ибо был безнадежный неуч
(проиграл мне, помню, великолепный кастет, побившись со мной об
заклад, что письмо ’атьЯны начинаетсЯ так: "“ видЯ почерк