енной и  счастливой  общине,  где
правЯщий  класс отождествлЯет  себЯ  с  общественными  успехами.  Џри всЯком
хотении дело идет  непременно  о повелевании и повиновении,  как сказано, на
почве общественного  строЯ  многих "душ",  отчего философ должен бы  считать
себЯ  вправе рассматривать хотение само по себе уже под углом зрениЯ морали,
причем  под моралью подразумеваетсЯ именно учение об  отношениЯх власти, при
которых возникает феномен "жизнь". -
     20
     —то   отдельные  философские  понЯтиЯ  не  представлЯют  собою   ничего
произвольного,   ничего  само  по  себе   произрастающего,   а  вырастают  в
соотношении  и  родстве  друг  с  другом;  что, несмотрЯ  на  всю  кажущуюсЯ
внезапность  и произвольность  их поЯвлениЯ в  истории  мышлениЯ, они все же
точно так  же принадлежат  к известной  системе, как все виды фауны к данной
части света, - это сказываетсЯ напоследок в той уверенности, с которой самые
различные  философы  постоЯнно заполнЯют некую краеугольную  схему возможных
философий. Џод незримым Ярмом постоЯнно вновь пробегают они по одному и тому
же круговому пути, и,  как  бы независимо ни  чувствовали они  себЯ друг  от
друга со  своей  критической или систематической  волей,  нечто в них  самих
ведет   их,  нечто  гонит  их  в  определенном  порЯдке  друг  за  другом  -
прирожденнаЯ систематичность и родство  понЯтий.  €х мышление  в самом  деле
ЯвлЯетсЯ в гораздо  меньшей степени открыванием нового, нежели опознаванием,
припоминанием старого, - возвращением под родной кров, в далекую стародавнюю
общую  вотчину  души, в которой  некогда  выросли  эти  понЯтиЯ,  -  в  этом
отношении философствование есть род атавизма высшего  порЯдка.  “дивительное
фамильное    сходство    всего     индийского,    греческого,    германского
философствованиЯ объЯснЯетсЯ довольно просто. €менно  там,  где наличествует
родство  Языков,  благодарЯ  общей  философии грамматики  (т.  е.  благодарЯ
бессознательной   власти   и   руководительству  одинаковых   грамматических
функций), все  неизбежно и  заранее подготовлено длЯ однородного развитиЯ  и
последовательности философских систем; точно так  же как  длЯ некоторых иных
объЯснений мира путь  ЯвлЯетсЯ как бы закрытым. Ћчень вероЯтно, что философы
урало-алтайских  наречий  (в  которых хуже  всего развито понЯтие "субъект")
иначе  взглЯнут "в глубь мира" и пойдут иными путЯми,  нежели индогерманцы и
мусульмане: Ярмо  определенных  грамматических  функций есть в  конце концов
Ярмо физиологических суждений о ценностЯх и расовых условий. - ‚от что можно
сказать против поверхностных взглЯдов ‹окка на происхождение идей.
     21
     Causa   sui   -   это   самое  вопиющее  из   всех   доселе  выдуманных
самопротиворечий, своего рода логическое насилие и противоестественность; но
непомернаЯ гордость человека довела его  до того, что он страшнейшим образом
запуталсЯ  как  раз  в  этой  нелепости.   †елание  "свободы   воли"  в  том
метафизическом, суперлативном смысле, который, к  сожалению, все еще царит в
головах  недоучек, желание самому  нести всю без изъЯтиЯ ответственность  за
свои поступки, снЯв ее с  Ѓога, с мира, с предков,  со случаЯ, с общества, -
есть  не что  иное, как  желание  быть  той  самой  causa sui и  с более чем
мюнхгаузеновской смелостью вытащить самого себЯ за волосы в  бытие из болота
Ќичто. Ќо  допустим,  что кто-нибудь  раскусит-таки  мужицкую  простоватость
этого знаменитого понЯтиЯ "свободнаЯ волЯ" и  выкинет его из своей головы, -
в  таком  случае  Я  уж  попрошу  его  подвинуть  еще  на  шаг  дело  своего
"просвещениЯ"  и  выкинуть  из  головы  также  и  инверсию этого  лжепонЯтиЯ
"свободнаЯ  волЯ";  Я  разумею  "несвободную  волю",  ЯвлЯющуюсЯ  следствием
злоупотреблениЯ  причиной  и действием.  "Џричину" и  "действие" не  следует
овеществлЯть, как делают натуралисты  (и те, кто  нынче следует их  манере в
области мышлениЯ) согласно  с господствующей механистической бестолковостью,
заставлЯющей причину давить и толкать, пока она не "задействует". "Џричиной"
и  "действием"   нужно   пользоватьсЯ  как  чистыми  понЯтиЯми,  т.  е.  как
общепринЯтыми фикциЯми, в целЯх  обозначениЯ, соглашениЯ, а не объЯснениЯ. ‚
"сущности вещей" (An-sich) нет никакой  "причинной  свЯзи", "необходимости",
"психологической несвободы": там "действие" не следует "за причиной", там не
царит   никакой   "закон".   ќто   мы,    только    мы   выдумали   причины,
последовательность,  взаимную  свЯзь, относительность,  принуждение,  число,
закон, свободу, основание, цель; и если мы примысливаем, примешиваем к вещам
этот  мир  знаков как нечто "само по себе", то  мы поступаем снова  так, как
поступали всегда, именно, мифологически. "ЌесвободнаЯ волЯ" - это мифологиЯ:
в действительной жизни дело  идёт только о сильной  и  слабой  воле.  - …сли
мыслитель во всЯкой  "причинной свЯзи" и "психологической необходимости" уже
чувствует  некоторую долю  приневоливаниЯ,  нужды, необходимости  следствиЯ,
давлениЯ, несвободы, то это почти всегда симптом того, чего  не хватает  ему
самому:  чувствовать  так -  предательство: личность  выдает себЯ. € вообще,
если верны мои наблюдениЯ,  "несвобода воли" понимаетсЯ  как проблема с двух
совершенно противоположных сторон, но всегда с глубоко личной точки  зрениЯ:
одни ни за что не хотЯт отказатьсЯ от собственной "ответственности", от веры
в себЯ, от личного  права  на свои заслуги  (к  этой  категории  принадлежат
тщеславные расы);  другие, наоборот, не хотЯт  ни за что отвечать, ни в  чем
быть  виновными  и желали бы,  из чувства внутреннего  самопрезрениЯ,  иметь
возможность  сбыть  куда-нибудь самих себЯ. Џоследние, если они пишут книги,
имеют  нынче   обыкновение   защищать  преступников;  род  социалистического
состраданиЯ  -  их  любимаЯ маска. €  в  самом деле,  фатализм  слабовольных
удивительно украшаетсЯ, если он  умеет отрекомендовать себЯ как "la religion
de la souffrance humaine": это его "хороший вкус".
     22
     Џусть простЯт мне, как старому филологу, который не может отделатьсЯ от
злой привычки клеймить скверные уловки  толкованиЯ - но эта  "закономерность
природы", о которой вы, физики, говорите с такой гордостью, как если бы... -
существует только благодарЯ вашему толкованию и плохой "филологии", - она не
есть сущность дела, не  есть  "текст",  а скорее  только наивно-гуманитарнаЯ
подправка   и   извращение    смысла,   которыми   вы   вдосталь   угождаете
демократическим  инстинктам  современной души!  "‚езде  существует равенство
перед законом; в природе дело обстоит в этом отношении не иначе  и не лучше,
чем  у  нас";  благонравнаЯ  заднЯЯ  мысль,  которой  еще  раз   маскируетсЯ
враждебность черни ко всему привилегированному и самодержавному, маскируетсЯ
второй,  более тонкий атеизм. "Ni dieu, ni maitre" - этого  хотите и вы, - и
потому "да здравствует закон природы!" - не так ли? Ќо,  как сказано, это  -
толкование,   а  не   текст,  и   может  ЯвитьсЯ  кто-нибудь  такой,  кто  с
противоположным намерением и искусством толкованиЯ сумеет вычитать из той же
самой  природы  и  по отношению к тем же самым ЯвлениЯм как раз  тиранически
беспощадную  и  неумолимую настойчивость  требований  власти;  может ЯвитьсЯ
толкователь,  который   представит   вам   в  таком  виде   неуклонность   и
безусловность всЯкой "воли к власти",  что почти каждое  слово, и даже слово
"тираниЯ", в конце концов покажетсЯ непригодным, покажетсЯ уже ослаблЯющей и
смЯгчающей метафорой, покажетсЯ  слишком человеческим; и  при всем  том  он,
может быть, кончит тем, что  будет утверждать об этом мире то  же, что и вы,
именно, что он имеет "необходимое" и "поддающеесЯ вычислению" течение, но не
потому, что в нем царЯт законы, а потому, что абсолютно нет законов и каждаЯ
власть в каждое мгновение  выводит свое  последнее заключение. Џоложим,  что
это тоже лишь толкование - и у вас хватит усердиЯ возражать на это? - ну что
ж, тем лучше. -
     23
     ‚сЯ   психологиЯ   не  могла   до  сих  пор  отделатьсЯ  от   моральных
предрассудков и опасений:  она не отважилась проникнуть  в глубину. Џонимать
ее  как  морфологию  и учение о развитии воли к власти, как ее понимаю  Я, -
этого  еще ни  у кого даже и в мыслЯх не было; если  только  позволительно в
том, что до сих пор написано,  опознавать  симптом  того,  о чем до сих  пор
умолчано. ‘ила моральных  предрассудков глубоко внедрилась в  умственный мир
человека,  где, казалось бы, должны царить  холод и свобода от гипотез, - и,
само  собою  разумеетсЯ,  она  действует  вредоносно,  тормозит,  ослеплЯет,
искажает.  €стой  физиопсихологии  приходитсЯ  боротьсЯ  с  бессознательными
противодействиЯми в  сердце исследователЯ, ее противником ЯвлЯетсЯ "сердце":
уже учение о взаимной обусловленности "хороших"  и "дурных"  инстинктов (как
более утонченнаЯ  безнравственность)  удручает  даже  сильную,  неустрашимую
совесть, - еще более учение о выводимости всех хороших инстинктов из дурных.
Ќо  положим,  что  кто-нибудь  принимает даже  аффекты  ненависти,  зависти,
алчности,  властолюбиЯ   за  аффекты,   обусловливающие  жизнь,   за   нечто
принципиально  и  существенно  необходимое  в  общей  экономии  жизни,  что,
следовательно,  должно  еще  прогрессировать,  если  должна  прогрессировать
жизнь, - тогда он будет страдать от такого  направлениЯ своих мыслей, как от
морской болезни. Ћднако даже эта гипотеза  не  самаЯ мучительнаЯ и  не самаЯ
страннаЯ в этой чудовищной,  почти еще  новой области опасных  познаний: и в
самом деле есть сотни веских доводов за то, что каждый будет держатьсЯ вдали
от  этой  области, - кто может! ‘  другой стороны:  раз наш  корабль занесло
туда, ну что ж! крепче  стиснем зубы!  будем  смотреть в оба!  рукою твердою
возьмем  кормило!  -  мы  переплываем прЯмо  через  мораль, мы попираем,  мы
раздроблЯем при  этом,  может быть,  остаток нашей  собственной моральности,
отваживаЯсь  направить наш  путь туда, -  но  что  толку в нас!  …ще никогда
отважным  путешественникам  и  искателЯм  приключений  не  открывалсЯ  более
глубокий мир  прозрениЯ: и психолог, который таким образом "приносит жертву"
(но это не  sacrifizio  dell'intelletto,  напротив!), будет по меньшей  мере
вправе  требовать   за   это,   чтобы   психологиЯ   была   снова   признана
властительницей  наук,  длЯ  служениЯ и  подготовки  которой  существуют все
науки. €бо психологиЯ стала теперь снова путем к основным проблемам.


        Ћ’„…‹ ‚’ЋђЋ‰:
     ‘‚ЋЃЋ„Ќ›‰ “Њ
     24
     Ћ  sancta  simplicitas! ‚  каком  диковинном опрощении  и фальши  живет
человек! Ќевозможно  вдосталь надивитьсЯ, если когда-нибудь откроютсЯ глаза,
на это  чудо! каким светлым, и свободным, и легким, и простым сделали мы всё
вокруг себЯ! - как сумели  мы дать своим чувствам свободный доступ ко  всему
поверхностному, своему мышлению  - божественную страсть к резвым  скачкам  и
ложным  заключениЯм!  -  Љак ухитрились  мы с самого начала  сохранить  свое
неведение,  чтобы  наслаждатьсЯ едва  постижимой  свободой,  несомненностью,
неосторожностью, неустрашимостью,  веселостью  жизни,  - чтобы  наслаждатьсЯ
жизнью! € только уже на этом прочном гранитном фундаменте неведениЯ могла до
сих  пор  возвышатьсЯ  наука, волЯ  к знанию,  на  фундаменте  гораздо более
сильной  воли,  воли  к  незнанию, к  неверному,  к  ложному!  € не  как  ее
противоположность, а как ее утонченность! Џусть даже речь, как в данном, так
и  в других  случаЯх, не может выйти из своей неповоротливости  и продолжает
говорить о  противоположностЯх везде, где только  есть степени  и  кое-какие
тонкости в оттенках;  пусть  также воплощенное  тартюфство  морали,  ставшее
теперь  составной  частью нашей  непобедимой "плоти  и  крови", даже  у нас,
знающих, извращает слова  в устах наших - порой  мы понимаем это и  смеемсЯ,
видЯ,  как  и  самаЯ  лучшаЯ наука хочет  всеми  силами удержать нас в  этом
опрощенном, насквозь искусственном,  складно сочиненном, складно подделанном
мире,  видЯ, как  и она, волей-неволей, любит заблуждение, ибо и она, живаЯ,
любит жизнь!
     25
     Џосле  такого  веселого вступлениЯ  пусть будет  выслушано и  серьезное
слово:  оно  обращаетсЯ  к  серьезнейшим.  Ѓерегитесь,  философы   и  друзьЯ
познаниЯ, и остерегайтесь мучений!  Ћстерегайтесь страданиЯ "во имЯ истины"!
Ћстерегайтесь  даже  собственной  защиты!  ќто  лишает  вашу  совесть всЯкой
невинности и тонкого нейтралитета, это делает вас твердолобыми к возражениЯм
и  красным  платкам,  это отуплЯет, озверЯет, уподоблЯет вас быкам,  когда в
борьбе с опасностью, поруганием, подозрениЯми, изгнанием и еще более грубыми
последствиЯми вражды  вам  приходитсЯ  в  конце концов  разыгрывать  из себЯ
защитников   истины  на   земле,  -  точно  "истина"  такаЯ  простодушнаЯ  и
нерасторопнаЯ особа,  котораЯ нуждаетсЯ в  защитниках! €  именно  в  вас,  о
рыцари печального образа, господа  зеваки  и пауки-ткачи ума! ‚ конце концов
вы довольно хорошо знаете, что решительно все равно,  окажетесь ли именно вы
правыми, так же как знаете, что до сих пор еще ни один философ не оказывалсЯ
правым  и что в  каждом маленьком вопросительном  знаке, который вы  ставите
после ваших излюбленных  слов и любимых учений (а  при случае и после  самих
себЯ),  может  заключатьсЯ  более  достохвальнаЯ  правдивость,  чем  во всех
торжественных жестах, которыми вы козырЯете перед обвинителЯми и судилищами!
Ћтойдите лучше в сторону! ‘кройтесь! € наденьте свою маску и хитрость, чтобы
вас  путали с другими! €ли немного  боЯлись! € не забудьте  только о саде, о
саде  с  золотой  решеткой!  € окружите себЯ людьми,  подобными саду,  - или
подобными музыке над  водами  в  вечерний  час, когда  день  становитсЯ  уже
воспоминанием,  -  изберите себе  хорошее  одиночество, свободное,  веселое,
легкое одиночество, которое даст  и вам право оставатьсЯ еще  в каком-нибудь
смысле хорошими!  Љакими Ядовитыми,  какими  хитрыми, какими дурными  делает
людей  всЯкаЯ долгаЯ  война,  которую  нельзЯ вести  открытою силой!  Љакими
личными делает их долгий страх, долгое наблюдение  за врагами, за возможными
врагами! ќти изгнанники общества, эти долго преследуемые, злобно травимые, -
также отшельники по принуждению, эти ‘пинозы или „жордано Ѓруно - становЯтсЯ
всегда  в конце концов рафинированными мстителЯми и отравителЯми, хотЯ бы  и
под прикрытием духовного маскарада и, может быть,  бессознательно  длЯ самих
себЯ (доройтесь-ка хоть раз до  дна этики и  теологии ‘пинозы!), - нечего  и
говорить о бестолковости  морального негодованиЯ, которое у всЯкого философа
всегда служит безошибочным признаком того, что его покинул философский юмор.
Њученичество философа, его  "принесение себЯ в  жертву истине"  обнаруживает
то, что было в  нем  скрыто агитаторского и актерского; и если предположить,
что на него до сих пор смотрели только с  артистическим  любопытством, то по
отношению  к  иному философу,  конечно,  может  показатьсЯ понЯтным  опасное
желание   увидеть   его  когда-нибудь   также   и   в  состоЯнии  вырождениЯ
(выродившимсЯ  в  "мученика",  в крикуна подмостков  и трибун). ‹ишь бы  при
подобном желании  непременно Ясно  понимать, что при  этом во всЯком  случае
придетсЯ увидеть: только  драму сатиров, только  заключительный фарс, только
непрерывное доказательство того, что долгаЯ подлиннаЯ трагедиЯ  кончилась, -
предполагаЯ,  что  всЯкаЯ  философиЯ  в  своем  возникновении   была  долгой
трагедией. -
     26
     Љаждый  избранный  человек  инстинктивно  стремитсЯ  к  своему замку  и
тайному убежищу, где он избавлЯетсЯ от толпы, от многих, от большинства, где
он  может забыть  правило  "человек" как его  исключение, -  за  исключением
одного  случаЯ,  когда еще более  сильный  инстинкт наталкивает его  на  это
правило, как познающего в обширном  и  исключительном смысле. Љто, общаЯсь с
людьми, не отливает при случае всеми цветами злополучиЯ, зеленеЯ и  сереЯ от
отвращениЯ, пресыщениЯ, сочувствиЯ, сумрачности, уединенности, тот навернЯка
не  человек  с  высшими  вкусами;  но  положим,  что  он  не  берет  на себЯ
добровольно всю эту тЯгость и докуку, что он постоЯнно уклонЯетсЯ от нее  и,
как сказано,  продолжает  гордо и  безмолвно скрыватьсЯ в  своем замке, -  в
таком случае верно одно: он не создан, не предназначен длЯ познаниЯ. €бо как
таковой он  должен бы был сказать себе в один  прекрасный день: "черт побери
мой  хороший  вкус! но  правило интереснее,  нежели  исключение  - нежели Я,
исключение!"  - и отправилсЯ бы  вниз,  прежде  всего  "в  среду".  €зучение
среднего человека, долгое, серьезное, и с этой целью множество переодеваний,
самопреодолений, фамильЯрности, дурного обхождениЯ (всЯкое обхождение дурно,
кроме обхождениЯ  с себе подобным), - составлЯет необходимую часть биографии
каждого философа,  быть может,  самую  неприЯтную,  самую  зловонную,  самую
богатую разочарованиЯми  часть.  …сли  же  на долю его выпадает счастье, как
подобает  баловню познаниЯ, то  он встречает  людей, поистине  сокращающих и
облегчающих  его задачу, - Я  разумею  так называемых циников,  т. е.  таких
людей, которые  просто признают в себе животность, пошлость, "правило" и при
этом обладают  еще той степенью ума  и  кичливости,  котораЯ  их  заставлЯет
говорить о себе и себе  подобных перед  свидетелЯми:  иногда даже и в книгах
они  точно валЯютсЯ в собственном навозе. –инизм есть единственнаЯ  форма, в
которой  пошлые  души соприкасаютсЯ с  тем,  что  называетсЯ искренностью; и
высшему  человеку   следует  навострЯть  уши  при  каждом  более  крупном  и
утонченном  проЯвлении  цинизма и  поздравлЯть себЯ каждый раз, когда  прЯмо
перед  ним  заговорит  бесстыдный скоморох или  научный  сатир. Ѓывают  даже
случаи, когда при этом  к отвращению примешиваетсЯ очарование: именно, когда
с  таким нескромным козлом и обезьЯной по прихоти природы соединЯетсЯ гений,
как  у  аббата ѓалиани,  самого глубокого,  самого  проницательного и, может
быть,  самого грЯзного  из людей своего века; он был гораздо глубже ‚ольтера
и,  следовательно, также в значительной степени молчаливее его. ѓораздо чаще
бывает,  что, как  сказано,  ученаЯ  голова  насажена на туловище  обезьЯны,
исключительно тонкий ум соединен с пошлой душой, - среди врачей и физиологов
морали  это  не редкий  случай. € где только кто-нибудь  без  раздражениЯ, а
скорее  добродушно говорит о человеке как о  брюхе с двумЯ потребностЯми и о
голове - с одной; всюду, где кто-нибудь видит, ищет и хочет видеть подлинные
пружины  людских  поступков только в голоде, половом вожделении и тщеславии;
словом,  где  о человеке говорЯт дурно, но совсем не злобно,  - там любитель
познаниЯ должен чутко  и  старательно  прислушиватьсЯ,  и  вообще  он должен
слушать там, где  говорЯт без негодованиЯ. €бо негодующий человек и тот, кто
постоЯнно разрывает и терзает собственными зубами  самого  себЯ  (или взамен
этого мир, или Ѓога,  или общество),  может,  конечно, в моральном отношении
стоЯть выше смеющегосЯ и самодовольного сатира, зато во всЯком другом смысле
он представлЯет собою  более обычный, менее значительный, менее поучительный
случай. € никто не лжет так много, как негодующий.
     27
     ’рудно быть  понЯтым: особенно  если мыслишь  и  живешь  gangasrotogati
среди людей, которые все поголовно  иначе мыслЯт и  живут, именно, kurmagati
или в лучшем случае "аллюром лЯгушки", mandeikagati, - не делаю ли Я все длЯ
того,  чтобы менЯ  самого  "понимали  с трудом"! -  и  нужно  быть  сердечно
признательным  за добрую  волю  к  некоторой  тонкости  толкованиЯ.  —то  же
касаетсЯ "добрых  друзей", которые  всегда  слишком ленивы и  полагают,  что
именно в качестве друзей имеют право на леность, - то поступишь хорошо, если
заранее предоставишь им просторную  арену  недоразумений:  тогда можно еще и
посмеЯтьсЯ; или можно совсем избавитьсЯ от них,  от  этих добрых друзей, - и
тоже посмеЯтьсЯ!
     28
     —то труднее всего поддаетсЯ переводу с одного Языка на другой,  так это
темп его стилЯ, коренЯщийсЯ в характере расы, или, выражаЯсь физиологически,
в   среднем   темпе   ее   "обмена   веществ".  …сть   переводы,   считаемые
добросовестными, но ЯвлЯющиесЯ почти  искажениЯми, как  невольные  опошлениЯ
оригинала, просто потому, что не могут передать его смелого, веселого темпа,
который  перескакивает, переносит нас через все опасности, кроющиесЯ в вещах
и словах.  Ќемец почти неспособен в  своей речи к presto, а стало быть, само
собой  разумеетсЯ, и  ко многим  забавным, смелым nuances свободной, вольной
мысли. Ќасколько  чужды ему буффон и  сатир, телом и совестью,  настолько же
непереводимы  длЯ него  Ђристофан  и Џетроний.  ‚се важное,  неповоротливое,
торжественно тЯжеловесное, все томительные и скучные  роды стилЯ развились у
немцев  в чрезмерном разнообразии - пусть  простЯт  мне  тот факт, что  даже
проза ѓёте, представлЯющаЯ собою смесь чопорности и изЯщества, не составлЯет
исключениЯ,  как  отражение   "доброго  старого  времени",  к  которому  она
относитсЯ,  и  как  выражение  немецкого  вкуса  того   времени,  когда  еще
существовал "немецкий вкус"  - вкус рококо, in moribus et  artibus.  ‹ессинг
ЯвлЯетсЯ  исключением  благодарЯ  своей  актерской  натуре,  котораЯ  многое
понимала  и многое умела, - недаром он был переводчиком ЃейлЯ и охотно искал
убежища у „идро и ‚ольтера, а еще  охотнее у римских  комедиографов: ‹ессинг
тоже  любил в темпе вольность, бегство из ѓермании. Ќо как смог бы  немецкий
Язык, хотЯ бы даже в прозе какого-нибудь ‹ессинга, перенЯть темп Њакиавелли,
который в своем principe заставлЯет  дышать сухим, чистым воздухом ”лоренции
и который принужден излагать серьезнейшие  вещи в неукротимом allegrissimo -
быть может, не без злобно артистического чувства  того контраста, на который
он отваживаетсЯ: длинные, тЯжелые, суровые, опасные мысли -  и темп галопа и
самого развеселого настроениЯ.  Ќаконец, кто  посмел бы рискнуть на немецкий
перевод ЏетрониЯ, который, как мастер presto в  вымыслах, причудах,  словах,
был выше любого из великих музыкантов до настоЯщего времени, - и что такое в
конце концов все болота больного, страждущего мира, также и "древнего мира",
длЯ  того,  кто,  подобно  ему,  имеет  ноги  ветра,  полет  и дыхание  его,
освободительный Язвительный смех ветра, который всё оздоровлЯет, приводЯ всё
в движение! —то же касаетсЯ Ђристофана, этого просветлЯющего и восполнЯющего
гениЯ, ради  которого всему  эллинству  прощаетсЯ его  существование, -  при
условии,  что  люди  в  совершенстве  понЯли, что  именно  там  нуждаетсЯ  в
прощении, в просветлении, - Я и  не знаю  ничего такого, что заставлЯло менЯ
мечтать  о  скрытности  Џлатона  и  его  натуре сфинкса больше,  нежели  тот
счастливо сохранившийсЯ petit fait, что под изголовьем его смертного ложа не
нашли никакой "Ѓиблии", ничего египетского, пифагорейского, платоновского, а
нашли Ђристофана. Љак мог бы даже и Џлатон  вынести жизнь - греческую жизнь,
которую он отрицал, - без какого-нибудь Ђристофана! -
     29
     Ќезависимость   -  удел  немногих:  это  преимущество  сильных?  €  кто
покушаетсЯ  на  нее,  хотЯ и  с  полнейшим  правом,  но  без надобности, тот
доказывает, что он, вероЯтно,  не только силен, но и смел до разнузданности.
Ћн  вступает в  лабиринт,  он в  тысЯчу  раз  увеличивает число  опасностей,
которые жизнь сама  по себе  несет с собою;  из  них не самаЯ малаЯ  та, что
никто не видит, как и  где он заблудитсЯ, удалитсЯ от людей и будет разорван
на  части  каким-нибудь  пещерным  Њинотавром совести.  …сли  такой  человек
погибает, то  это случаетсЯ так далеко  от области  людского уразумениЯ, что
люди этого не  чувствуют и  этому не  сочувствуют,- а он уже не может больше
вернутьсЯ назад. Ћн не может более вернутьсЯ к состраданию людей! -
     30
     Ќаши высшие прозрениЯ должны - и обЯзательно! - казатьсЯ безумствами, а
смотрЯ  по  обстоЯтельствам,  и  преступлениЯми, если они запретными  путЯми
достигают слуха тех людей, которые не созданы,  не  предназначены длЯ этого.
ђазличие  между эксотерическим  и эсотерическим, как  его  понимали встарь в
среде  философов,  у  индусов, как  и у греков, персов  и мусульман, словом,
всюду, где верили в кастовый порЯдок, а не в  равенство и равноправие, - это
различие  основываетсЯ не на том, что эксотерик стоит снаружи  и  смотрит на
вещи, ценит, мерит их, судит о  них не изнутри, а извне: - более существенно
здесь  то, что он смотрит  на вещи снизу вверх, - эсотерик  же  сверху вниз!
…сть такие  духовные высоты, при  взглЯде с которых даже  трагедиЯ перестает
действовать трагически; и если совокупить  в одно всю мировую скорбь, то кто
отважитсЯ  утверждать, что это  зрелище  необходимо склонит, побудит  нас  к
состраданию и  таким образом к  удвоению скорби?.. ’о, что служит пищей  или
усладой высшему роду людей,  должно быть почти Ядом длЯ слишком отличного от
них  и низшего  рода. „обродетели заурЯдного  человека были бы,  пожалуй,  у
философа  равносильны  порокам и слабостЯм, и возможно,  что человек высшего
рода, вырождаЯсь и погибаЯ,  только  благодарЯ  этому становитсЯ обладателем
таких  качеств,  которые  заставлЯют низший мир, куда  привело его  падение,
почитать его теперь как свЯтого.  …сть книги,  имеющие обратную ценность длЯ
души и здоровьЯ, смотрЯ по тому,  пользуетсЯ ли ими  низкаЯ  душа, низменнаЯ
жизненнаЯ  сила   или  высшаЯ  и  мощнаЯ:  в  первом   случае  это  опасные,
разъедающие, разлагающие книги, во втором - клич герольда, призывающий самых
доблестных к их доблести. ЋбщепринЯтые книги - всегда зловонные книги: запах
маленьких людей  пристаёт к ним. ’ам,  где  толпа ест и пьёт, даже  где  она
поклонЯетсЯ, - там обыкновенно вонЯет. Ќе нужно ходить в церкви, если хочешь
дышать чистым воздухом. -
     31
     Њы чтим и презираем  в юные годы еще  без  того искусства оттенЯть наши
чувства,  которое   составлЯет   лучшее   приобретение  жизни,  и   нам   по
справедливости приходитсЯ  потом жестоко  платитьсЯ  за  то,  что  мы  таким
образом  набрасывались  на  людей и  на  вещи с  безусловным  утверждением и
отрицанием.  ‚се  устроено   так,  что  самый  худший  из  вкусов,   вкус  к
безусловному,  подвергаетсЯ  жестокому  одурачиванию и злоупотреблению, пока
человек не научитсЯ вкладывать в  свои чувства некоторую толику искусства, а
еще лучше, пока  он не рискнет произвести опыт с искусственным, как и делают
настоЯщие  артисты жизни.  ѓнев  и  благоговение,  два элемента,  подобающие
юности,  кажетсЯ,  не могут успокоитьсЯ до тех пор,  пока не исказЯт людей и
вещи  до  такой степени, что будут в состоЯнии излитьсЯ на них:  юность есть
сама по  себе уже  нечто искажающее  и  вводЯщее  в обман. Џозже, когда юнаЯ
душа,   измученнаЯ   сплошным   рЯдом   разочарований,  наконец   становитсЯ
недоверчивой  к самой себе,  все еще пылкаЯ и дикаЯ даже в своем недоверии и
угрызениЯх совести,  - как негодует  она тогда  на себЯ, как нетерпеливо она
себЯ терзает,  как мстит она за  свое долгое самоослепление,  словно то была
добровольнаЯ  слепота!  ‚  этом переходном состоЯнии мы наказываем сами себЯ
недоверием к своему чувству, мы истЯзаем наше вдохновение сомнением, мы даже
чувствуем уже в  чистой совести некую опасность, как  бы самозаволакивание и
утомление более тонкой честности, и прежде всего мы становимсЯ противниками,
принципиальными противниками  "юности".  -  Ќо  проходит  десЯток  лет, и мы
понимаем, что и это - была еще юность!
     32
     ‚  течение  самого  долгого периода  истории человечества,  называемого
доисторическим,  достоинство  или  негодность  поступка  выводились  из  его
следствий: поступок  сам по себе так же мало принималсЯ  во внимание,  как и
его происхождение; как ещё и ныне в Љитае заслуги или  позор детей переходЯт
на  родителей,  так и  тогда  обратно действующаЯ  сила  успеха  или неудачи
руководила  человеком  в  его одобрительном  или неодобрительном суждении  о
данном  поступке.  Ќазовём этот период  доморальным  периодом  человечества:
императив  "познай  самого  себЯ!"  был  тогда  ещё неизвестен.  Ќаоборот, в
последние  десЯть  тысЯчелетий  на  некоторых больших  пространствах  земной
поверхности люди шаг за шагом дошли до того, что предоставили решающий голос
о  ценности поступка уже  не  его  следствиЯм, а его происхождению:  великое
событие  в  целом,  достойнаЯ  вниманиЯ  утончённость  взглЯда  и  масштаба,
бессознательное следствие господства  аристократических достоинств и веры  в
"происхождение",  признак периода, который в более тесном смысле слова можно
назвать моральным,  -  перваЯ попытка самопознаниЯ сделана. ‚место следствий
происхождение:   какой   переворот   перспективы!   €,  наверно,  переворот,
достигнутый только после долгой борьбы и колебаний!  Љонечно,  новое роковое
суеверие,  характернаЯ  узость  толкованиЯ  достигла  именно благодарЯ этому
господства: происхождение  поступка  истолковывалось  в  самом  определённом
смысле, как происхождение из намерениЯ, люди пришли к единению в вере, будто
ценность  поступка заключаетсЯ в ценности  его намерениЯ. ‚идеть в намерении
всё,  что  обусловливает  поступок, всю  его предшествующую  историю  -  это
предрассудок, на котором основывались  почти до  последнего времени на земле
всЯкаЯ моральнаЯ похвала, порицание, моральный суд, даже философствование. -
Ќо не пришли ли мы  нынче  к необходимости решитьсЯ ещё раз  на  переворот и
радикальную перестановку всех ценностей, благодарЯ  новому самоосмыслению  и
самоуглублению человека,  - не стоим ли мы на рубеже того  периода,  который
негативно  следовало бы  определить  прежде всего как  внеморальный:  нынче,
когда,  по крайней мере среди нас, имморалистов, зародилось подозрение,  что
именно  в том,  что непреднамеренно в данном  поступке,  и  заключаетсЯ  его
окончательнаЯ  ценность и что  всЯ его намеренность,  всё,  что в нём  можно
видеть,  знать,  "сознавать",  составлЯет ещё  его поверхность  и  оболочку,
котораЯ, как  всЯкаЯ  оболочка,  открывает  нечто, но  ещё  более  скрывает?
‘ловом,  мы полагаем,  что намерение есть только  признак,  симптом, который
надо  сперва истолковать,  к тому же  признак, означающий слишком многое,  а
следовательно, сам по себе почти ничего  не значащий, - что мораль в прежнем
смысле, стало быть, мораль намерений, представлЯла собою предрассудок, нечто
опрометчивое, быть может, нечто предварительное,  вещь приблизительно одного
ранга с  астрологией и алхимией, но во всЯком случае нечто такое, что должно
быть преодолено. Џреодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление
морали  -  пусть это  будет  названием  той  долгой  тайной  работы, котораЯ
предоставлена  самой тонкой,  самой честной  и вместе с  тем  самой  злобной
современной совести как живому пробному камню души. -
     33
     „елать нечего: чувства самопожертвованиЯ, принесениЯ себЯ  в жертву  за
ближнего, всю мораль  самолишений  нужно  безжалостно привлечь  к ответу и к
суду  - точно так же как эстетику "бескорыстного созерцаниЯ", под прикрытием
которой кастрациЯ  искусства довольно  лукаво  пытаетсЯ нынче очистить  свою
совесть. ‘лишком уж много очарованиЯ и  сахару в этих чувствах под вывесками
"длЯ других", "не длЯ  себЯ", чтобы не Явилась надобность удвоить здесь свое
недоверие  и спросить:  "Ќе соблазны ли это,  пожалуй?" - —то они нравЯтсЯ -
тому, кто ими обладает, и тому, кто пользуетсЯ их плодами, а  также рЯдовому
зрителю, - это еще не служит аргументом в их пользу, а как раз побуждает нас
к осторожности. €так, будем осторожны!
     34
     Ќа какую  бы философскую точку  зрениЯ ни становились мы нынче, со всех
сторон обманчивость мира, в  котором, как  нам  кажетсЯ, мы  живем, ЯвлЯетсЯ
самым  верным  из всего, что  еще может уловить наш взор, - мы находим  тому
доводы за доводами, которые, пожалуй, могут соблазнить нас на предположение,
что   принцип  обмана   лежит   в   "сущности  вещей".   Љто  же   возлагает
ответственность за  фальшивость мира на  само наше  мышление, стало быть, на
"ум"  -  почтенный  выход,   которым  пользуетсЯ  всЯкий  сознательный   или
бессознательный   advocatus   dei,  -   кто  считает  этот  мир   вместе   с
пространством, временем, формой,  движением  за неправильный вывод,  тот, по
крайней  мере,  имеет прекрасный  повод  проникнутьсЯ  наконец  недоверием к
самому мышлению вообще: разве оно не сыграло уже  с нами величайшей шутки? и
чем же можно поручитьсЯ,  что оно  не будет продолжать делать то, что делало
всегда? Љроме шуток, есть  что-то трогательное и внушающее глубокое уважение
в  невинности мыслителей, позволЯющей им еще и нынче обращатьсЯ к сознанию с
просьбой, чтобы оно давало  им честные ответы: например, "реально" ли  оно и
почему, собственно, оно так решительно  отстранЯет от себЯ внешний мир и еще
на  многие подобные  вопросы. ‚ера в  "непосредственные достоверности" - это
моральнаЯ  наивность,  делающаЯ честь нам, философам; но - ведь не должны же
мы, наконец, быть "только моральными" людьми! ЋтвлекаЯсь от морали, эта вера
есть глупость, делающаЯ  нам  мало чести! Џусть в бюргерском быту постоЯнное
недоверие   считаетсЯ  признаком   "дурного  характера"  и,   следовательно,
относитсЯ  к  категории  неразумного;  здесь,   среди  нас,  по  ту  сторону
бюргерского мира  и его „а и Ќет, -  что  могло бы  препЯтствовать  нам быть
неразумными  и  сказать:  философ-то,  собственно говорЯ, и  имеет  право на
"дурной характер",  как  существо, постоЯнно  подвергавшеесЯ до  сих  пор на
земле жесточайшим одурачениЯм, -  он нынче обЯзан быть недоверчивым, бросать
злобные косые взглЯды из каждой пропасти подозрениЯ. - „а простЯт мне шутку,
выраженную в такой мрачно-карикатурной форме: ибо Я сам давно научилсЯ иначе
думать  об обмане и обманутости, иначе оценивать  их и готов  попотчевать по
крайней мере парой  тумаков слепую Ярость, с  которой философы  всеми силами
противЯтсЯ тому, чтобы быть  обманутыми. Џочему бы и  нет? —то истина ценнее
иллюзии,  - это не  более как моральный  предрассудок; это  даже  хуже всего
доказанное   предположение  из  всех,  какие  только  существуют.  Ќужно  же
сознатьсЯ  себе  в том,  что  не  существовало бы  никакой  жизни,  если  бы
фундаментом ей не служили  перспективные оценки и  мнимости;  и  если бы  вы
захотели,  воспламенЯсь добродетельным вдохновением  и  бестолковостью  иных
философов, совершенно избавитьсЯ  от "кажущегосЯ мира", ну, в таком случае -
при условии, что вы смогли  бы это сделать,  - от вашей "истины" по  крайней
мере  тоже  ничего  не  осталось   бы!  „а,  что  побуждает  нас  вообще   к
предположению, что  есть существеннаЯ противоположность  между "истинным"  и
"ложным"? ђазве не достаточно предположить, что существуют степени мнимости,
как бы более светлые и более темные тени и тона иллюзии - различные valeurs,
говорЯ Языком живописцев? Џочему мир, имеющий к  нам некоторое отношение, не
может быть фикцией? € если кто-нибудь спросит при этом: "но с фикцией свЯзан
ее творец?" - разве  нельзЯ ему  ответить  коротко  и Ясно: почему?  Ђ может
быть, само это  слово  "свЯзан" свЯзано с  фикцией?  ђазве  не позволительно
относитьсЯ прЯмо-таки с некоторой  иронией как к субъекту, так и к предикату
и  к  объекту?  ђазве  философ  не смеет  стать  выше  веры  в  незыблемость
грамматики?  Џолное уважение  к  гувернанткам  -  но не  пора  ли  философии
отречьсЯ от веры гувернанток? -
     35
     Ћ ‚ольтер!  Ћ  гуманность! Ћ  слабоумие!  ‚едь  "истина", ведь  искание
истины что-нибудь  да значит,  и  если человек поступает  при  этом  слишком
по-человечески - "il ne cherche  le vrai que pour faire  le bien" - бьюсь об
заклад, он не найдет ничего!
     36
     „опустим, что нет иных реальных  "данных", кроме нашего мира вожделений
и страстей, что  мы  не  можем  спуститьсЯ  или поднЯтьсЯ  ни  к  какой иной
"реальности",  кроме реальности  наших инстинктов - ибо мышление есть только
взаимоотношение  этих инстинктов,  -  не позволительно  ли  в  таком  случае
сделать  опыт  и  задатьсЯ  вопросом: не достаточно ли этих  "данных", чтобы
понЯть  из им  подобных и так  называемый механический  (или "материальный")
мир? џ разумею, понЯть  его  не  как обман,  "иллюзию",  "представление"  (в
берклиевском  и  шопенгауэровском смысле),  а  как нечто,  обладающее той же
степенью реальности, какую имеют сами наши  аффекты, - как более примитивную
форму мира  аффектов,  в которой еще замкнуто в могучем единстве все то, что
потом  в  органическом  процессе  ответвлЯетсЯ   и   оформлЯетсЯ  (а  также,
разумеетсЯ, становитсЯ нежнее и ослаблЯетсЯ - ), как род жизни инстинктов, в
которой   все   органические  функции,   с   включением   саморегулированиЯ,
ассимилЯции,  питаниЯ, выделениЯ,  обмена веществ, еще синтетически вплетены
друг в друга, - как проформу жизни? - ‚ конце концов не только позволительно
сделать этот опыт,  - на это есть  веление  совести метода. Ќе  предполагать
существованиЯ нескольких родов причинности, пока попытка ограничитьсЯ  одним
не будет доведена до  своего крайнего предела (до бессмыслицы, с  позволениЯ
сказать), - вот  мораль метода, от которого  не  смеют нынче уклонЯтьсЯ; это
следует "из его определениЯ", как сказал бы математик. ‚опрос  заключаетсЯ в
конце концов в том, действительно ли мы признаем волю за  действующую, верим
ли  мы  в причинность  воли: если это так  - а, в сущности, вера в это  есть
именно наша вера  в саму  причинность, - то мы должны попытатьсЯ  установить
гипотетически  причинность  воли  как  единственную   причинность.   "‚олЯ",
естественно, может действовать только на "волю",  а не на "вещества"  (не на
"нервы", например - ); словом, нужно рискнуть на гипотезу - не везде ли, где
мы  признаем  "действиЯ",  волЯ  действует  на   волю,  и  не  суть  ли  все
механические ЯвлениЯ, поскольку  в них действует некотораЯ сила, именно сила
воли  - волевые  действиЯ. -  „опустим,  наконец,  что удалось  бы объЯснить
совокупную жизнь  наших  инстинктов  как  оформление  и  разветвление  одной
основной формы  воли  -  именно, воли к  власти,  как гласит моё  положение;
допустим, что Явилась бы возможность отнести все органические функции к этой
воле к власти и найти в ней также разрешение проблемы зачатиЯ и питаниЯ (это
одна  проблема),  - тогда  мы  приобрели бы  себе этим право  определить всю
действующую  силу  единственно  как  волю  к  власти.  Њир,  рассматриваемый
изнутри,   мир,  определЯемый   и   обозначаемый   в   зависимости  от   его
"интеллигибельного характера",  был бы  "волей  к  власти",  и  ничем, кроме
этого.
     37
     "Љак! ’ак, значит, популЯрно  говорЯ: Ѓог опровергнут, а чёрт нет  - ?"
Ќапротив!  Ќапротив, друзьЯ  мои! „а и  кто  же, чёрт побери, заставлЯет вас
говорить популЯрно! -
     38
     ’о,  чем представилась  при  полном свете  новейших времен  французскаЯ
революциЯ,  этот  ужасающий  и,  если  судить о нем  с близкого  расстоЯниЯ,
излишний фарс,  к которому,  однако, благородные и восторженные зрители всей
…вропы, взираЯ на него издали, так долго и так страстно примешивали вместе с
толкованиЯми свои собственные  негодованиЯ  и восторги,  пока текст не исчез
под толкованиЯми: так, пожалуй, некое благородное потомство могло бы еще раз
ложно понЯть  все  прошлое,  которое только тогда и  сделалось бы сносным на
вид. - €ли лучше сказать: не  случилось ли это уже? не были ли мы и сами тем
"благородным потомством"? € не кануло ли это именно теперь, поскольку мы это
понЯли?
     39
     Ќикто  не станет так  легко  считать  какое-нибудь  учение за  истинное
только потому,  что оно  делает счастливым или  добродетельным,  -  исключаЯ
разве милых "идеалистов", страстно влюбленных в доброе, истинное, прекрасное
и  позволЯющих  плавать  в  своем  пруду всем  родам  пестрых,  неуклюжих  и
добросердечных желательностей. ‘частье и добродетель вовсе не аргументы.  Ќо
даже и осмотрительные умы  охотно  забывают, что делать несчастным и  делать
злым также мало  ЯвлЯетсЯ контраргументами. Ќечто может  быть истинным, хотЯ
бы оно было в высшей степени вредным и опасным: быть  может,  даже  одно  из
основных свойств  существованиЯ заключаетсЯ в том, что  полное  его познание
влечет  за  собою  гибель, так что  сила ума измерЯетсЯ, пожалуй, той  дозой
"истины", какую он может еще вынести, говорЯ точнее, тем - насколько  истина
должна  быть  длЯ  него  разжижена,   занавешена,   подслащена,  притуплена,
искажена.  Ќо не  подлежит  никакому  сомнению, что  длЯ  открытиЯ известных
частей истины  злые и несчастные находЯтсЯ  в более благоприЯтных условиЯх и
имеют большую вероЯтность на успех; не говорЯ уже о злых, которые счастливы,
- вид людей, замалчиваемый  моралистами.  Ѓыть  может, твердость и  хитрость
служат   более   благоприЯтными   условиЯми   длЯ  возникновениЯ   сильного,
независимого   ума   и  философа,  чем  то  кроткое,   тонкое,   уступчивое,
верхоглЯдное благонравие, которое ценЯт в ученом, и ценЯт по справедливости.
Џредполагаю,   конечно,   прежде  всего,  что  понЯтие  "философ"  не  будет
ограничено  одним  приложением  его  к  философу,  пишущему книги  или  даже
излагающему  в  книгах  свою   философию!  -  Џоследнюю   черту  к  портрету
свободомыслЯщего философа добавлЯет ‘тендаль,  и Я не могу не подчеркнуть ее
ради немецкого вкуса  - ибо она  противна немецкому вкусу.  "Pour  etre  bon
philosophe, - говорит  этот последний  великий психолог, - il faut etre sec,
clair, sans  illusion.  Un banquier, qui  a fai