токость как добродетель, притворство как  добродетель,
месть как добродетель,  отрицание разума как  добродетель, напротив, хорошее
самочувствие  как  опасность,  любознательность как  опасность, радость  как
опасность,  сострадание  как опасность,  жалость со стороны как оскорбление,
труд  как   оскорбление,  безумие  как   дар  Ѓожий,  изменение  как   нечто
безнравственное и чреватое погибелью!" -
     10
     ‚  той же книге (I  1042 cл.) разъЯснено, во что оценивалось, под каким
прессом  оценки  существовало  старейшее  поколение  созерцательных людей  -
презираемое  как  раз в той мере, в  какой оно не внушало страха! ‘озерцание
поначалу поЯвилось на земле в замаскированной форме, с  двусмысленным видом,
со злым  сердцем  и  часто  с  перепуганной  головою:  в этом  нет  никакого
сомнениЯ. ‚се неактивное, высиживающее  птенцов, невоинственное в инстинктах
созерцательных людей долгое  времЯ создавало вокруг них  атмосферу глубокого
недовериЯ: против  этого не  было иного средства,  как решительно вызывать к
себе  страх.  ‘тарые  брамины,  к примеру,  знали в  этом  толк!  „ревнейшие
философы умели  придавать  своему существованию и облику  такой смысл, такую
выдержку и такую подоплеку, что это приучало боЯтьсЯ их: говорЯ  точнее, это
проистекало из  более фундаментальных  потребностей, именно,  из потребности
самим проникнутьсЯ страхом  и благоговением перед собою. €бо все присущие им
суждениЯ ценности предстали  им обращенными против них самих; им приходилось
подавлЯть всЯкого рода подозрительность и сопротивление к "философу в себе".
Ѓудучи  людьми  ужасной  эпохи, они  осуществлЯли  это ужасными  средствами;
жестокость  к  себе,  изобретательное  самоистЯзание -  таково было  главное
средство  этих   властолюбивых  отшельников  и  новаторов   мысли,   которым
понадобилось изуродовать сперва в самих себе богов и отцовские  обычаи, дабы
и самим смочь поверить в собственное новаторство. Ќапомню знаменитую историю
царЯ  ‚ишвамитры,  который силою тысЯчелетних самоистЯзаний  прониксЯ  таким
чувством власти и доверием к себе, что вознамерилсЯ  воздвигнуть новое небо:
жуткий символ древнейшей и новейшей философской канители на земле  - каждый,
кто хоть  однажды  воздвигал "новое  небо", обретал  надлежащие полномочиЯ в
собственном аду... ‘ожмем существо вопроса  в  краткие формулы:  философский
дух  должен  был поначалу всегда облачатьсЯ и  окукливатьсЯ в  установленные
ранее  типы  созерцательного  человека,  как-то: жреца,  кудесника,  вещуна,
религиозного  человека   вообще,  дабы  хоть  с  грехом   пополам  оказатьсЯ
возможным:   аскетический  идеал   долгое  времЯ   служил   философу  формой
проЯвлениЯ,  условием  существованиЯ  -  он вынужден был  представлЯть  этот
идеал,  чтобы мочь быть  философом, он вынужден  был верить в него же, чтобы
мочь   представлЯть   его.   Џричудливо   мироотрицающее,   жизневраждебное,
недоверчивое  к  чувствам,  обесчувствленное  положение вне игры  философов,
удержавшеесЯ до последнего времени и тем самым почти прослывшее  философской
осанкой  в себе, - оно есть прежде всего следствие чрезвычайных  условий,  в
которых возникала и утверждалась философиЯ вообще: ибо в течение длительного
срока  философиЯ  была  бы  просто  невозможна  на  земле  без  аскетической
власЯницы и  пострижениЯ,  без  аскетического  самонедоразумениЯ.  ‚ыражаЯсь
наглЯдно и зримо:  аскетический  свЯщенник  представлЯл собою до  последнего
времени гадкую  и мрачную  форму личинки, под которой только и смела жить  и
ползти  философиЯ...  „ействительно  ли  это  изменилось?  „ействительно  ли
пестрое и  опасное крылатое  насекомое, "дух",  скрываемый  в  этой личинке,
стало-таки напоследок расстригой, благодарЯ более солнечному, более теплому,
более просветленному миру, и выпорхнуло на свет? „остаточно ли уже в наличии
гордости, риска, отваги, самоуверенности, воли духа, воли к ответственности,
свободы  воли,  чтобы  отныне  на  земле действительно  был  бы  возможен  -
"философ"?..
     11
     ‹ишь  теперь, прозрев контуры аскетического  свЯщенника, мы принимаемсЯ
за нашу проблему: что означает аскетический идеал? принимаемсЯ по-серьезному
- лишь теперь  становитсЯ  это  "всерьез": перед нами  отныне действительный
представитель серьезности вообще.  "—то означает всЯкаЯ серьезность?" - этот
еще более принципиальный вопрос, должно быть, уже  здесь щекочет  наши уста:
вопрос,  как  и  полагаетсЯ,  длЯ  физиолога - мы  же  покуда  коснемсЯ  его
вскользь.  ‚  названном   идеале  заключена  не  только  вера  аскетического
свЯщенника, но и его волЯ, его власть, его интерес.  ќтим идеалом держитсЯ и
с ним  падает его  право  на  существование:  ничего удивительного, если  мы
сталкиваемсЯ  здесь  со  страшным противником  - допустив  именно,  что  нам
довелось  бы  оказатьсЯ  противниками  этого идеала? - с таким  противником,
который  отстаивает  свое  существование,  борЯсь  против  отрицателей этого
идеала... ‘  другой стороны,  заведомо невероЯтным выглЯдит то, что подобнаЯ
заинтересованность   в  нашей  проблеме  особенно  была  бы  ему  в  помощь;
аскетический  свЯщенник  едва  ли сам окажетсЯ счастливым  защитником своего
идеала, в силу той же  причины, по которой  женщине  обыкновенно не  удаетсЯ
защищать  "женщину  вообще",  - и  уж  тем  более не станет  он  объективным
критиком  и судьей  затронутой здесь  контроверзы. ‘корее всего -  это уже и
теперь очевидно - нам придетсЯ  еще помогать ему, как следует защищатьсЯ  от
нас,  да  так,  чтобы самим  нам  не  пришлось  опасатьсЯ быть  как  следует
опровергнутыми им... Њысль, из-за которой здесь разгораетсЯ борьба, касаетсЯ
оценки нашей жизни со стороны аскетических свЯщенников: последнЯЯ (вместе со
всем,  к  чему  она  принадлежит:  "природою",  "миром",  совокупной  сферою
становлениЯ и непостоЯнства) соотноситсЯ ими  с  неким совершенно  инородным
существованием,  которому  она противостоит и  которое  она исключает,  если
только она не оборачиваетсЯ против самой  себЯ,  не  отрицает самое себЯ,  в
этом случае - случае аскетической жизни - жизнь слывет мостом, перекинутым в
названное иное бытие. Ђскет обращаетсЯ  с жизнью как с ложным путем, который
в конечном счете надлежит пройти вспЯть,  до самой точки его начала; или как
с заблуждением, которое опровергаетсЯ - должно быть опровергнуто фактически:
ибо он  требует,  чтобы ему сопутствовали, он вынуждает  принЯть, где только
может, свою оценку существованиЯ.  —то это  значит? ‘толь чудовищный  способ
оценки фигурирует в человеческой истории отнюдь не под рубрикой исключений и
курьезов: он  представлЯет  собою один из  самых  распространенных  и  самых
продолжительных фактов. Џрочитанное  с  какого-нибудь отдаленного созвездиЯ,
маюскульное письмо  нашего  земного существованиЯ соблазнило бы, пожалуй,  к
выводу, что ‡емлЯ ЯвлЯетсЯ по сути аскетической звездой, уголком, заселенным
надутыми, высокомерными и гадкими тварЯми, которые не в состоЯнии отделатьсЯ
от глубокой досады  на  себЯ, на  землю, на  всЯкую жизнь,  и  только  тем и
занЯты,  что причинЯют  друг другу боль, из удовольствиЯ  причинЯть  боль  -
возможно, единственного  их  удовольствиЯ.  Џримем,  однако, во  внимание, с
какой регулЯрностью, с какой непреложностью всплывает аскетический свЯщенник
почти во  все времена;  он не принадлежит к какой-нибудь отдельной  расе; он
преуспевает  повсюду; он  произрастает  из  всех  сословий. Ќе  то чтобы  он
выращивал и насаждал свой способ оценки по наследству:  как  раз напротив  -
глубокий  инстинкт, вообще  говорЯ, скорее  запрещает  ему продолжение рода.
„олжно быть, есть  какаЯ-то необходимость первого ранга, котораЯ все снова и
снова способствует произрастанию и преуспеЯнию  этой жизневраждебной специи,
- должно быть, это в интересах самой жизни, чтобы такой тип самопротиворечиЯ
не  вымер.   €бо  аскетическаЯ  жизнь  есть  самопротиворечие:  здесь  царит
беспримерный  ressentiment,  ressentiment  ненасытимого  инстинкта  и воли к
власти, которой хотелось  бы господствовать не  над чем-либо в жизни,  а над
самой жизнью, над  глубочайшими, сильнейшими,  радикальнейшими ее условиЯми;
здесь делаетсЯ  попытка применить силу длЯ того, чтобы  закупорить источники
силы;   позеленевший   и   злобный  взглЯд  устремлЯетсЯ   здесь   на  самое
физиологическое  процветание,  в особенности  на  то,  что его  выражает,  -
красоту  и  радость;  между  тем  как  удовольствие  ощущаетсЯ  и  ищетсЯ  в
неудавшемсЯ,  чахлом,  в боли,  в злополучии, в  безобразном,  в самовольном
ущербе, в обезличивании, самобичевании, самопожертвовании. ‚се  это в высшей
степени парадоксально:  мы стоим здесь  перед  некой раздвоенностью, котораЯ
сама  волит  быть  раздвоенной,  котораЯ  сама  наслаждаетсЯ  собою  в  этом
страдании и даже делаетсЯ все более уверенной в себе и торжествующей по мере
спада   самой    предпосылки   своего   существованиЯ   -    физиологической
жизнеспособности.  "’оржество при  последнем  издыхании":  под  этим  знаком
суперлатива  с  давних  пор  боролсЯ  аскетический  идеал;  в  этой  загадке
совращениЯ, в этом  образе восторга и муки опознавал он  свой слепЯщий свет,
свое спасение,  свою окончательную победу. Crux, nux,  lux -  это смешано  у
него в одно. -
     12
     „опустим,   что   подобнаЯ   воплощеннаЯ    волЯ   к   контрадикции   и
противоестеству была  бы употреблена в философствование:  на  чем бы сорвала
она свой интимнейший произвол? Ќа том, что по всей очевидности ощущаетсЯ как
истинное,  как   реальное:   именно  там,  где  собственный  инстинкт  жизни
безусловнейшим образом полагает истину, станет  она искать заблуждение. Ћна,
к примеру, - как это делали аскеты философии  ‚еданта -  сведет телесность к
иллюзии; равным образом боль, множественность, оппозициЯ понЯтий "субъект" и
"объект"  -  все  это  окажетсЯ  заблуждениЯми,  и ничем, кроме заблуждений!
Ћтказать  в  вере своему џ, самому отрицать собственную  свою "реальность" -
какое торжество!  -  уже не  только над чувствами, над  Явственно зримым, но
некий гораздо более высокий вид торжества: свирепый акт насилиЯ над разумом,
сладострастие,  достигающее кульминации  в самый  момент, когда аскетическое
самопрезрение, самоиздевательство разума постановлЯет: "есть царство  истины
и бытиЯ, но  разум-то как раз и исключен из  него!"... (ѓоворЯ между прочим:
даже в  кантовском понЯтии  "интеллигибельного характера вещей"  сохранилось
еще нечто  от этой похотливой раздвоенности  аскета, гораздой обращать разум
против разума: "интеллигибельный характер" как раз и означает у Љанта такого
рода специфику вещей, о которой  интеллект  понимает ровно столько,  что она
длЯ  интеллекта - ровным счетом  не понЯтна.)  - ‚ конце  концов  не  будем,
именно в качестве  познающих, неблагодарными  за столь решительные выкрутасы
привычных  перспектив и  оценок,  которыми  дух,  по-видимому, слишком долго
кощунственно и  беспроко  изводил  самого  себЯ:  увидеть однажды все иначе,
захотеть  увидеть  иначе  есть  немалаЯ выучка  и  подготовка  интеллекта  к
возможной  своей  "объективности"  -   если   разуметь   под   последней  не
"незаинтересованное созерцание"  (каковое есть чушь  и нелепость),  а умение
пользоватьсЯ своими  "за" и  "против" как фокусом, заставлЯЯ  их возникать и
исчезать по усмотрению и учась, таким  образом, применЯть в  целЯх  познаниЯ
именно разнообразие перспектив и аффективных  интерпретаций. Ѓудем-ка лучше,
господа философы, держать впредь ухо востро перед  опасными старыми бреднЯми
понЯтий,  полагавшими  "чистый,  безвольный,  безболезненный,   безвременный
субъект познаниЯ"; убережем себЯ от щупальцев таких контрадикторных понЯтий,
как  "чистый  разум", "абсолютнаЯ духовность", "познание само по себе";  что
требуетсЯ в них всегда, так это  мыслить глаз,  который ничуть не может быть
помыслен, глаз, который должен быть начисто лишен взглЯда и в котором должны
быть  парализованы, должны  отсутствовать  активные и интерпретирующие силы,
только  и делающие  зрение  узрением; здесь, стало  быть,  от  глаза  всегда
требуетсЯ чушь  н нелепость. ‘уществует только  перспективное зрение, только
перспективное "познавание"; и чем большему  количеству аффектов  предоставим
мы слово в обсуждении какого-либо предмета, чем больше глаз, различных глаз,
сумеем мы мобилизовать длЯ его узрениЯ, тем полнее окажетсЯ  наше  "понЯтие"
об этом предмете, наша "объективность". “странить же волю вообще, вывести из
игры все без исключениЯ аффекты, при условии что нам удалось бы это: как? не
значило бы это - кастрировать интеллект?..
     13
     Ќо вернемсЯ назад. ‘амопротиворечие, каковым оно предстает в аскете под
видом   "жизни  против   жизни",   ЯвлЯетсЯ  -  по   всей  очевидности  -  с
физиологической,   а   не   психологической   уже   точки  зрениЯ   попросту
бессмыслицей.  Ћно  может быть лишь кажущимсЯ; оно  должно быть своего  рода
предварительным   выражением,   толкованием,    формулой,    приноровлением,
психологическим  недоразумением чего-то, чьЯ  действительнаЯ  природа долгое
времЯ не могла быть  понЯта, долгое времЯ не могла быть вообще обозначена, -
чистейшей голословицей, затыкающей старую пробоину человеческого познаниЯ. €
чтобы сразу же  противопоставить  этому существо дела, замечу:  аскетический
идеал коренитсЯ  в инстинкте-хранителе и инстинкте-спасителе  дегенерирующей
жизни, стремЯщейсЯ во что  бы то ни стало  удержать себЯ и борющейсЯ за свое
существование;  он  указывает  на  частичное  физиологическое  торможение  и
усталость,  против  которых   с  помощью   все  новых  средств  и  ухищрений
бесперебойно воюют  глубочайшие,  оставшиесЯ  невредимыми  инстинкты  жизни.
Ђскетический идеал и есть одно такое средство: дело, стало быть, обстоит как
раз  обратно  тому,  что  мнЯт на сей счет поклонники  этого идеала, - жизнь
боретсЯ в нем и через  него со смертью и против смерти;  аскетический  идеал
есть  маневр с целью  сохранениЯ жизни. —то он уловчилсЯ,  как учит историЯ,
достичь такого могущества и возобладать человеком,  в  особенности  повсюду,
где человек был подвергнут цивилизации и приручению, в этом выражаетсЯ некий
значительный факт,  именно: болезненность,  присущаЯ известному  нам  доныне
типу человека, по крайней мере  человека, сделанного ручным, физиологическаЯ
агониЯ  человека,  борющегосЯ со смертью  (точнее:  с пресыщением жизнью,  с
усталостью, с желанием "конца"). Ђскетический свЯщенник  есть ставшее плотью
желание  некоего  ино-бытиЯ,  где-нибудь-бытиЯ, да к тому же  высшаЯ степень
этого желаниЯ, его самосущаЯ пылкость и страсть; но как раз сила его желаниЯ
и оборачиваетсЯ здесь свЯзующими его путами:  она-то  и делает его  орудием,
сподручным   длЯ  созданиЯ  более   благоприЯтных   условий  здесь-бытиЯ   и
человеко-бытиЯ, - именно с помощью этой  силы поддерживает он  существование
целого гурта неудачников, недовольцев, лишенцев, горемык, в-себе страдальцев
всЯкого  рода,  инстинктивно  идЯ  впереди  них,  словно  пастух.  ЊенЯ  уже
понимают:  этот  аскетический  свЯщенник,   этот  мнимый  враг  жизни,  этот
отрицатель  - он-то и принадлежит  к великим консервирующим и утвердительным
силам жизни... ‘ чем свЯзана она, названнаЯ болезненность? €бо человек - что
и говорить - больнее, неувереннее, изменчивее, неопределеннее любого другого
животного  - он есть больное животное вообще; откуда это? ‚ерно и то, что он
больше рисковал, затейничал, упрЯмствовал, бросал вызов  судьбе,  нежели все
прочие   животные  вкупе:   он,   великий   самоэкспериментатор,   неугомон,
ненасытник, борющийсЯ за право быть  первым со зверьми, природой и богами, -
неисправимый строптивец,  вечный заложник будущего, одуревший от собственной
прущей куда-то  силы, так  что и само  его будущее беспощадно, точно  шпора,
вонзаетсЯ в  плоть каждого  переживаемого им  момента,  - возможно ли, чтобы
такое  отважное  и  щедрое животное не было чаще  всего взЯто на мушку  и не
оказалось  наиболее   затЯжно  и  запущенно  больным   среди  всех   больных
животных?..  —асто это порЯдком надоедает человеку, случаютсЯ целые эпидемии
подобного пресыщениЯ ( - так, к 1348 году, во времЯ плЯски смерти);  но даже
и это отвращение, эта усталость,  эта досада на самого себЯ проступает в нем
столь властным образом, что тотчас же оборачиваетсЯ  новыми путами. …го Ќет,
которое он  говорит  жизни, как бы  по волшебству  извлекает  на свет  целое
изобилие  более  нежных  „а;  и  даже  когда  он  ранит  себЯ,  этот  мастер
разрушениЯ, саморазрушениЯ,  - то  сама-то  рана  и  принуждает  его  следом
жить...
     14
     —ем нормальнее болезненность человека -  а мы не можем  оспаривать этой
нормальности,   -  тем  больше  следовало   бы  дорожить   редкими  случаЯми
душевно-телесной мощи,  счастливыми  случаЯми человека, тем строже оберегать
удавшихсЯ от  сквернейшего  воздуха,  воздуха больных.  „елаетсЯ  ли  это?..
Ѓольные представлЯют  величайшую  опасность длЯ здоровых; не  от  сильнейших
идет пагуба на сильных, а от слабейших. ‡нают ли это?.. ѓоворЯ вообще, вовсе
не уменьшениЯ  страха перед  человеком надлежало бы желать:  ибо страх  этот
вынуждает  сильных быть  сильными,  при  случае  и страшными,  -  он придает
удавшемусЯ типу человека прЯмую  осанку. —его надобно боЯтьсЯ, что действует
пагубнее любой другой пагубы, так это не великий страх, а великое отвращение
к человеку; равным образом и великаЯ жалость к человеку. …сли допустить, что
обе эти пагубы спарились бы однажды, на  свет тотчас же неизбежно  поЯвилось
бы  нечто неописуемо жуткое -  "последнЯЯ волЯ" человека, его волЯ к  Ќичто,
нигилизм. € в самом деле - по этой части  уже  немало сделано. Љто нюхает не
только носом, но и глазами и ушами, тот  чует повсюду,  куда он только нынче
ни ступит, нечто вроде атмосферы сумасшедшего дома, больницы - Я говорю, как
и подобает,  о зонах культуры  человека, о всЯкого рода "…вропе", где бы она
еще ни  встречалась  на  земле.  Ѓолезненные  люди  суть  великаЯ  опасность
человека: не злые, не "хищники". ‡аведомо увечные, поверженные, надломленные
- слабейшие суть те, кто по большей части  минируют жизнь под человеком, кто
опаснее  всего  отравлЯют  и  ставЯт  под вопрос  наше  доверие к  жизни,  к
человеку, к самим себе.  Људа ускользнуть от него, этого пасмурного взглЯда,
глубокаЯ скорбь которого въедаетсЯ  в тебЯ навсегда,  от этого вывороченного
взглЯда исконного  недоноска, с  головой выдающего  его  манеру обращатьсЯ к
самому себе, - этого взглЯда-вздоха! "Ѓыть бы  мне  кем-либо  другим! -  так
вздыхает этот  взглЯд  - но  тут дело гиблое. џ таков, каков Я  есмь: как бы
удалось мне отделатьсЯ от самого себЯ? €  все же - Я сыт собою по горло!"...
Ќа  такой  вот  почве  самопрезрениЯ,  сущей  болотной  почве,  произрастает
всЯческий  сорнЯк, всЯческаЯ ЯдовитаЯ поросль,  и все это столь мелко, столь
подспудно, столь бесчестно, столь слащаво. ‡десь кишат черви переживших себЯ
мстительных  чувств; здесь  воздух  провонЯл скрытностЯми  и  постыдностЯми;
здесь  непрерывно  плететсЯ  сеть  злокачественнейшего  заговора  - заговора
страждущих  против  удачливых  и  торжествующих,  здесь ненавистен самый вид
торжествующего.  €  сколько   лживости,  чтобы  не  признать  эту  ненависть
ненавистью!   Љакой  парад   высокопарных  слов  и  поз,   какое   искусство
"достохвальной"  клеветы!  ќти  неудачники:  какое  благородное  красноречие
льетсЯ из  их  уст!  ‘колько сахаристой,  слизистой, безропотной  покорности
плещетсЯ  в  их  глазах!  —его  они,  собственно,  хотЯт?  Џо  меньшей  мере
изображать  справедливость,   любовь,  мудрость,  превосходство   -   таково
честолюбие  этих  "подонков",  этих  больных!  €  как  ловко снует  подобное
честолюбие!  Ќе  надивишьсЯ  в  особенности ловкости  фальшивомонетчиков,  с
каковою здесь подделываетсЯ лигатура добродетели, даже позвЯкивание, золотое
позвЯкивание добродетели. —то  и говорить, они  нынче  целиком  взЯли себе в
аренду добродетель, эти  слабые  и неизлечимо больные: "одни лишь мы добрые,
справедливые,  -  так говорЯт  они,  -  одни  лишь  мы  суть  homines  bonae
voluntatis".   Ћни  бродЯт   среди   нас   как   воплощенные   упреки,   как
предостережениЯ нам  -  словно бы  здоровье,  удачливость,  сила,  гордость,
чувство власти были уже сами по себе  порочными вещами, за  которые  однажды
пришлось  бы  расплачиватьсЯ,  горько расплачиватьсЯ:  о,  до  чего  они,  в
сущности, сами готовы к тому,  чтобы вынудить к расплате, до чего жаждут они
быть палачами. ‘реди них  не наберешьсЯ переодетых под судей злопамЯтцев,  с
уст которых не сходит, точно ЯдовитаЯ слюна, слово "справедливость", - вечно
стиснутых   уст,   готовых   ежемгновенно  оплевывать  все,   что  не  имеет
недовольного  вида  и  охотно идет своим путем. Ќет среди них недостатка и в
той  омерзительнейшей породе  тщеславцев,  изолгавшихсЯ недоносков,  которые
горазды  корчить  из  себЯ "прекрасных  душ" и сбывать на  рынке  под  видом
"чистоты сердца" свою испорченную чувственность, завернутую в стихи и прочие
пеленки: породе  моральных онанистов и  "самоудовлетворителей". ‚олЯ больных
изображать под  какой  угодно  формой  превосходство, их  инстинкт  окольных
путей, ведущих к тирании над здоровыми, -  где только  не встретишь  ее, эту
волю к  власти, характерную как раз длЯ  наиболее  слабых!  ‚  особенности у
больной женщины: никто не превзойдет ее  в raffinements по части господства,
гнета,  тирании.  ЃольнаЯ женщина не щадит  длЯ  своих целей ничего живого и
ничего мертвого, она  заново раскапывает от века  схороненную ветошь (богосы
говорЯт: "женщина  -  это гиена").  ‚зглЯните за  кулисы любой семьи,  любой
корпорации, любой общины: повсюду вам броситсЯ в глаза борьба больных против
здоровых  - борьба исподтишка,  чаще  всего с  помощью  малых  доз Ядовитого
порошка, булавочных уколов, коварной мимики страдальца, но временами и с тем
фарисейством  громких  жестов,  каковым больной  охотнее  всего  разыгрывает
"благородное  негодование".  ‚плоть до свЯтилищ науки тщитсЯ  донестись этот
хриплый лай негодованиЯ болезненных псов,  кусачаЯ лживость и бешенство этих
"благородных" фарисеев  ( - еще раз  напомню  читателЯм, имеющим уши,  о том
берлинском  апостоле  мести  …вгении  „юринге,  который в нынешней  ѓермании
неприличнейшим  и мерзким  образом  изводит на потребу моральную  шумиху,  -
„юринге,  первом моральном  горлопане  из  подвизающихсЯ  нынче,  даже среди
собственной   братии,   антисемитов).  ‚се   это   люди   ressentiment,  эти
физиологически  увечные  и  источенные червЯми существа, целый вздрагивающий
пласт  подземной  мести,   неистощимый,  ненасытимый  на  извержениЯ  против
счастливых и равным образом на  маскарады мести, на  поводы к мести, - когда
же,  собственно,  удалось  бы  им  отпраздновать  свой  последний,   пышный,
утонченнейший  триумф  мести? Ќесомненно  тогда,  когда  они  уловчились  бы
свалить   на  совесть   счастливым  собственную   свою   безысходность,  всю
безысходность  вообще, так что эти  последние  стали  бы  однажды  стыдитьсЯ
своего  счастьЯ  и,  пожалуй,  так переговариватьсЯ между собой: "это просто
срам -  быть счастливыми! кругом так много  безысходности!"... Ќо большего и
более  губительного  недоразумениЯ  и нельзЯ  было  бы  придумать,  доведись
счастливым, удачливым,  сильным телом и душою  усомнитьсЯ  в своем  праве на
счастье. Љ черту этот "извращенный мир"! Љ  черту  эту позорную изнеженность
чувства! Џусть больные не делают больными здоровых  - а это-то и было бы той
самой  изнеженностью  - вот что могло  бы  стать верховной точкой зрениЯ  на
земле,  -  но длЯ этого понадобилось  бы  прежде всего, чтобы здоровые  были
отделены от  больных,  остерегались даже вида больных,  не смешивали себЯ  с
больными. €ли,  может, у них и нет иной задачи, кроме как быть санитарами  и
врачами?.. Ќо худшего непониманиЯ и отрицаниЯ  своей задачи им и не могло бы
прийти в голову  - высшее не должно  деградировать до орудиЯ низшего,  пафос
дистанции должен  во веки веков блюсти различие  их задач! ‚едь их  право на
существование, их преимущество  полнозвучного колокола  перед надтреснутым и
дребезжащим тысЯчекратно  большее: они одни суть гаранты будущего, они  одни
завербованы человеческим будущим. ’о, что в их силах, что в их обЯзанностЯх,
того  никогда не посмели бы осилить, тем никогда  не посмели бы обЯзать себЯ
больные: но дабы осилить то, к чему только они и обЯзаны,  разве  же  вольны
они были бы  разыгрывать  еще  врача,  утешителЯ,  "спасителЯ"  больных?.. €
посему свежего воздуху! свежего воздуху! и во всЯком случае подальше от всех
домов длЯ умалишенных и всех  больниц культуры! € посему хорошего  общества,
нашего  общества!  €ли одиночества,  раз уж этого не миновать!  Ќо во всЯком
случае подальше от тошнотворных испарений  внутреннего разложениЯ  и  тайной
червоточины больных!.. —тобы хоть на времЯ, друзьЯ мои, защитить  самих себЯ
от двух злейших эпидемий, которые, может статьсЯ, уготованы как раз длЯ нас,
- от великого отвращениЯ к человеку! от великой жалости к человеку!..
     15
     …сли читатель понЯл уже во всей глубине - а здесь-то именно  и требую Я
глубокого   поЯтиЯ,  глубокого  понЯтиЯ,  -  до  какой  степени  это  просто
невозможно, чтобы задачей здоровых было ухаживать за больными, лечить их, то
тем  самым  понЯта  еще  одна  необходимость  -  необходимость  во  врачах и
санитарах,  которые  и сами больны:  и  тут-то мы обеими руками заарканиваем
смысл    аскетического    свЯщенника.    Ђскетический    свЯщенник    должен
рассматриватьсЯ  нами  как  предопределенный  спаситель, пастырь и  стрЯпчий
больной паствы:  только  так  поймем мы  его чудовищную историческую миссию.
ѓосподство  над  страждущими  -  царствие  его;  здесь им  распорЯжаетсЯ его
инстинкт, здесь он обретает свое оригинальнейшее искусство, свое мастерство,
свой  вариант счастьЯ. Ћн и сам  должен быть  болен, он должен быть  в корне
родствен больным  и  обездоленным,  чтобы понимать их  -  чтобы найти с ними
общий Язык;  но  он должен быть вместе с тем и силен, должен больше  владеть
собою, чем другими, должен быть неприкосновенным в своей воле к власти, дабы
стЯжать  себе доверие  и  робкое  благоговение  больных, быть им поддержкой,
отпором,  опорой,  принуждением, наставником,  тираном, богом.  …му  вверено
защищать ее, свою паству, - от кого? Ћт здоровых, в этом нет сомнениЯ, также
и  от зависти к здоровым; он  должен быть естественным  врагом и презрителем
всЯкого      неотесанного,      бурного,       разнузданного,      жесткого,
насильственно-хищнического  здоровьЯ и  могущества.  ‘вЯщенник  есть  перваЯ
форма более деликатного животного,  которому легче даетсЯ  презрение, нежели
ненависть.  “часть  его  -  вести  бесконечную  войну  с  хищниками,  войну,
предпочитающую тактике насилиЯ  тактику  хитрости  ("духа"),  это разумеетсЯ
само собой, - длЯ этого ему приходитсЯ при случае воспитывать  в  себе почти
новый тип  хищника,  по  крайней  мере означать,  - новый  животный  ужас, в
котором   как  бы  соединены  в  одно  столь  же  притЯгательное,   сколь  и
устрашающее, целое белый медведь, гибкаЯ, холоднаЯ,  выжидающаЯ тигрокошка и
не в последнюю  очередь лисица. ‘таньсЯ  на  то  нужда, он выступит,  должно
быть,     косолапо-серьезным,     достопочтенным,      умным,      холодным,
обманчиво-превосходЯщим, этаким герольдом и рупором  более таинственных сил,
теснЯсь среди другой породы  хищников, полный решимости  в меру  возможности
своей рассыпать на этой почве семена страданиЯ, разлада, самопротиворечиЯ  и
чересчур  уверенною   хваткою  искусника  ежемгновенно  прибирать  к   рукам
страждущих. Ћн носит  с собою мази и бальзам, в этом нет сомнениЯ; но  чтобы
стать  врачом,  ему  надобно  прежде  наносить  раны;   утолЯЯ  затем  боль,
причинЯемую раной, он в  то же времЯ отравлЯет рану  -  уж здесь-то он знает
толк, этот чародей и укротитель хищных зверей, в чьем окружении все здоровое
неизбежно делаетсЯ  больным,  а все  больное  - неизбежно ручным. Ќа деле он
весьма  недурно  защищает  свое  больное  стадо,  сей  диковинный  пастух, -
защищает  его  и  от него же самого,  от теплЯщейсЯ в самом  стаде  низости,
коварства, злокозненности  и всего,  что только  ни свойственно между  собой
больным и одержимым; он боретсЯ  умно,  твердо и  исподтишка  с анархией и с
ежемгновенно угрожающим  стаду саморазложением, в котором все скапливаетсЯ и
скапливаетсЯ опаснейшее взрывчатое  вещество,  ressentiment. Ћбезвредить эту
взрывчатку таким  образом,  чтобы она  не  разнесла в  клочьЯ  ни стада,  ни
пастуха, - в этом и  состоит его своеобычный фокус, в  этом также высочайшаЯ
его  полезность;  если  бы понадобилось  уместить  ценность  свЯщеннического
существованиЯ в  кратчайшую формулу, то  пришлось бы сказать  без стеснениЯ:
свЯщенник  есть   переориентировщик   ressentiment.  €бо  каждый  страждущий
инстинктивно подыскивает причину к своему  страданию; точнее, зачинщика, еще
точнее, предрасположенного  к страданию виновника -  короче, нечто живое, на
котором он мог бы кулаками или in effigie разрЯдить под каким-либо предлогом
свои аффекты: ибо разрЯжение аффекта длЯ страдающего есть величайшаЯ попытка
облегчениЯ,  т.  е. обезболиваниЯ,  непроизвольно  вожделеемый  им  наркотик
против  всЯкого  рода  мучений.  ’ут-то,  подозреваю  Я,  и  следует  искать
действительную  физиологическую причину ressentiment, мести  и их придатков,
стало  быть, в потребности заглушить боль путем аффекта, - вообще же причину
эту весьма ошибочно, на  мой  взглЯд,  ищут  в оборонительном  контрударе, в
простой защитной  реакции, в  "моторном  рефлексе" при внезапном повреждении
или  угрозе, вроде  того, как  это делает  еще обезглавленнаЯ лЯгушка, чтобы
избавитьсЯ от едкой кислоты. Ќо разница тут фундаментальнаЯ:  в одном случае
хочетсЯ избежать дальнейших  повреждений, в  другом - заглушить мучительную,
подспудную, изводЯщую боль более резкой эмоцией какого угодно рода и хотЯ бы
на мгновение вытеснить ее из сознаниЯ - длЯ этого нужен  аффект,  как нельзЯ
более дикий аффект,  а длЯ возбуждениЯ его  - первый подвернувшийсЯ под руку
повод. "Љто-нибудь должен же нести вину за то,  что мне плохо" - такого рода
умозаключение характерно  длЯ  всех  болезненных  существ,  и  притом  тем в
большей  степени,  чем  глубже  скрыта  от  них истиннаЯ причина их  дурного
самочувствиЯ, причина физиологическаЯ ( - она, к примеру, может коренитьсЯ в
заболевании nervus sympathicus,  или  в чрезмерном  выделении  желчи,  или в
низком проценте  серно-  и фосфорнокислого  калиЯ  в  крови, или  в  спазмах
брюшины, задерживающих кровообращение, или  в дегенерации Яичников и т. п.).
‚сем   страдающим   без   исключениЯ   свойственна  ужасающаЯ   охочесть   и
изобретательность   в  отыскании  предлогов   к  мучительным  аффектам;  они
наслаждаютсЯ уже  своей подозрительностью, ломаЯ головы над всЯческими злыми
умыслами и  мнимыми ущемленностЯми,  они роютсЯ в потрохах своего прошлого и
настоЯщего   в   поисках   темных,  сомнительных   историй,  где   им  вмочь
сибаритствовать  среди  избытка  мучительных  подозрений  и опьЯнЯтьсЯ  Ядом
собственной  злобы,  -  они бередЯт  старые зарубцованные раны, они истекают
кровью из давно  залеченных рубцов, им мерещатсЯ злодеи в друзьЯх, женщинах,
детЯх,  во  всех  ближних.  "џ  страдаю: должен  же кто-нибудь  быть  в этом
виновным" -  так  думает  каждаЯ хвораЯ  овца.  Ђ  пастух  ее,  аскетический
свЯщенник,  говорит  ей: "Џоистине, овца моЯ! кто-то  должен быть виновным в
этом: но этот кто-то есть ты сама, ты сама и виновна в этом - ты сама только
и виновна  в себе!"...  ќто сказано достаточно смело,  достаточно лживо:  но
одно  по крайней  мере достигнуто  этим,  Я  говорил уже, - переориентировка
ressentiment.
     16
     —итатель  уже  догадываетсЯ,  на  что,  согласно  моему  представлению,
минимум покусилсЯ врачующий инстинкт жизни в роли аскетического свЯщенника и
к   чему  понадобилась   ему   временнаЯ  тираниЯ  таких   парадоксальных  и
паралогических  понЯтий,   как  "вина",   "грех",  "греховность",  "пагуба",
"осуждение":  к  тому,  чтобы  до  известной  степени  обезвредить  больных,
уничтожить неисцелимых их собственными руками, строго ориентировать не столь
уж  безнадежных на самих  себЯ,  обратить вспЯть направление их ressentiment
("…диное  на потребу" - ) и таким образом использовать дурные инстинкты всех
страждущих    в     целЯх    самодисциплинированиЯ,     самоконтролированиЯ,
самопреодолениЯ.  ‘овершенно  очевидно,  что  при  такого  рода "медикации",
простой аффектотерапии,  не  может  быть и речи  о действительном  исцелении
больных в физиологическом  смысле; было  бы непозволительно даже утверждать,
что  в  намерениЯ и  виды инстинкта жизни вообще  входило  здесь  исцеление.
‘воего  рода  столпление и организациЯ больных, с  одной  стороны  ( - слово
"церковь"  есть популЯрнейшее наименование этого),  своего рода  обеспечение
крепче  сколоченных,  полнее  отлитых  экземплЯров  - с  другой, стало быть,
разверзание  пропасти между здоровым и больным - к этому и  сводилсЯ надолго
весь фокус! € этого было достаточно! этого было более чем достаточно!.. (Љак
видите, Я  исхожу  в  этом  рассмотрении из некой предпосылки,  обосновывать
которую  мне вовсе  нет  надобности, принимаЯ  во  внимание  подобающих  мне
читателей: "греховность" в человеке  не есть фактическаЯ наличность,  скорее
лишь   интерпретациЯ   некой    фактической   наличности,    именно,   некой
физиологической   аномалии,   где    эта    последнЯЯ    рассматриваетсЯ   в
морально-религиозной  перспективе, ни к чему уже нас  не обЯзывающей. - ’ем,
что некто чувствует  себЯ  "виновным", "грешным", вовсе еще не доказано, что
он  вправе  чувствовать  себЯ так; столь же мало некто  оказываетсЯ здоровым
оттого лишь, что чувствует себЯ здоровым. ‘тоит только припомнить знаменитые
процессы ведьм: тогда даже и самые проницательные и человеколюбивые судьи не
сомневались  в том, что налицо вина; не сомневались в этом и сами "ведьмы" -
и  тем  не  менее  вина отсутствовала. - …сли брать названную  предпосылку в
более расширенной форме: сама "душевнаЯ боль"  котируетсЯ мною вообще не как
фактическаЯ наличность, а только как истолкование  (каузальное истолкование)
все еще небрежно формулируемых  фактов;  стало быть, как нечто, что  все еще
целиком парит  в воздухе и  научно необЯзательно, - по сути,  лишь упитанное
слово  вместо  хотЯ  бы  тощего,  как  жердь,  вопросительного  знака.  …сли
кто-нибудь не в силах справитьсЯ с "душевной болью",  то  "душе" его, говорЯ
грубо, нет до  этого дела; более вероЯтно, что до этого есть дело его  брюху
(грубо говорЯ, как было сказано: чем еще вовсе не высказано пожелание быть и
грубо услышанным,  грубо  понЯтым...). ‘ильный и удавшийсЯ на  славу человек
переваривает  свои  переживаниЯ (в  том числе деЯниЯ  и злодеЯниЯ),  как  он
переваривает  свои обеды, даже  когда ему случитсЯ проглотить жесткие куски.
…сли  он не в состоЯнии "справитьсЯ" с каким-либо переживанием, то этот  род
несварениЯ столь же физиологичен, как и тот другой. - ‘ такой точкой зрениЯ,
между нами  будь  сказано, можно  все еще  быть  решительнейшим  противником
всЯкого материализма...)
     17
     Ќо ЯвлЯетсЯ ли он действительно  врачом, этот аскетический свЯщенник? -
Њы уже  понЯли, с какими натЯжками позволительно называть  его врачом, сколь
бы  охотно  сам он ни  чувствовал  себЯ "спасителем-исцелителем",  сколь  бы
охотно  ни  давал  почитать  себЯ  за  такового.  Ћн  боретсЯ  лишь  с самим
страданием,  с неудовольствием  страдающего,  -  не  с его  причиною,  не  с
болезнью вообще - таким должно быть наше принципиальнейшее возражение против
свЯщеннической  терапии. Ќо  достаточно лишь  однажды  стать  в перспективу,
одному ему ведомую и им  самим занимаемую,  как уже не  перестанешь дивитьсЯ
всему,  что  привелось  ему  в ней видеть,  искать  и  находить.  Ћблегчение
страданиЯ,  "утешение"  всЯкого   рода  -  вот   в  чем  обнаруживаетсЯ  его
действительный  гений;  с  какой  изобретательностью понЯл  он  свою  задачу
утешителЯ, с какой  находчивостью  и смелостью подобрал  к ней  средства!  ‚
особенности  христианство  можно   было  бы  назвать  великой  сокровищницей
остроумнейших утешительных средств, столько всего услаждающего, смЯгчающего,
наркотизирующего накоплено  в  нем, столько опаснейших и  отважнейших усилий
затрачено длЯ этой цели,  столь  тонко,  столь  утонченно,  столь  по-южному
утонченно, было,  в частности, угадано  им, какими  стимулирующими аффектами
может быть хотЯ бы на времЯ осилена глубокаЯ депрессиЯ, свинцоваЯ усталость,
чернаЯ скорбь  физиологически заторможенных существ.  €бо, говорЯ вообще: во
всех  великих  религиЯх дело  главным образом шло  о  борьбе  с некоего рода
усталостью  и тЯжестью,  носившими эпидемический  характер.  Њожно  заведомо
счесть вероЯтным,  что времЯ от  времени  в определенных очагах земного шара
широкими  массами должно почти непременно овладевать чувство физиологической
заторможенности, которое, однако,  по недостатку знаний  в этой  области  не
осознаетсЯ таковым,  так что  его "причина" и устранение  могут  оказатьсЯ в
ведении лишь психологически-морального поиска и испытаний ( -  такова именно
моЯ  предельно  общаЯ  формула  длЯ  того,  что  по  обыкновению  называетсЯ
"религией"). Ќазванное чувство заторможенности может  быть самого различного
происхождениЯ:  скажем, следствием  скрещиваниЯ  слишком чужеродных рас (или
сословий  -  сословиЯ   выражают  всегда   также  и   различиЯ,   касающиесЯ
происхождениЯ   и   рас:    европейскаЯ   "мироваЯ   скорбь",    "пессимизм"
девЯтнадцатого  столетиЯ  по  существу  есть  следствие  абсурдно-внезапного
смешениЯ сословий); или результатом ошибочной эмиграции - раса,  очутившаЯсЯ
в климате, длЯ которого ей недостает аккомодационной силы (случай  индусов в
€ндии); или последействием старости и утомлениЯ расы  (парижский пессимизм с
1850  года); или ложной  диеты (алкоголизм ‘редних веков, вздор vegetarians,
опирающихсЯ  как-никак на  авторитет  шекспировского  рыцарЯ Љристофа);  или
заражениЯ крови, малЯрии, сифилиса и тому подобных вещей (немецкаЯ депрессиЯ
после ’ридцатилетней войны, заразившаЯ половину ѓермании дурными болезнЯми и
подготовившаЯ тем самым почву длЯ немецкого лакейства, немецкого малодушиЯ).
‚  каждом  таком  случае делаетсЯ  всЯкий раз грандиознаЯ  попытка борьбы  с
чувством недовольства; справимсЯ вкратце о ее важнейших приемах и формах. (џ
опускаю здесь по понЯтным причинам собственно  философскую борьбу с чувством
недовольства,  котораЯ,  как  правило,   всегда   протекает  одновременно  с
названной и сбоку припека, -  она достаточно интересна, но слишком абсурдна,
слишком практически безразлична, слишком паутинна и пустЯчна, когда, скажем,
должно быть доказано, что боль есть заблуждение, и длЯ этого беретсЯ наивнаЯ
предпосылка, что боль,  раз уж  в ней опознали ошибку, должна-де исчезнуть -
но вот  же!  ей  и в голову  не  приходит исчезнуть...) ‘  тем  доминирующим
недовольством борютсЯ, во-первых, средствами, сокращающими до самого низкого
минимума  чувство  жизни  вообще.  Ќикакой,  насколько  это возможно,  воли,
никаких  вообще  желаний;  избегать  всего,  что  приводит  к  аффекту,  что
вырабатывает  "кровь"  (не употреблЯть  в  пищу соли:  гигиена  факира);  не
любить; не ненавидеть; невозмутимость; не мстить за себЯ; не обогащатьсЯ; не
работать; нищенствовать; по возможности никакой женщины или как можно меньше
женщины;  в  духовном  плане принцип ЏаскалЯ: "il faut s'abetir". ђезультат,
выражаЯсь  морально-психологически,  -   "обезличение",  "иже  во   свЯтых";
выражаЯсь физиологически:  гипнотизирование - попытка сколотить длЯ человека
нечто вроде того, чем ЯвлЯетсЯ зимнЯЯ спЯчка длЯ некоторых  животных видов и
летнЯЯ спЯчка  длЯ многих тропических  растений,  некий  минимум потреблениЯ
веществ  и  обмена  веществ,  при  котором  жизнь  едва теплитсЯ, не  доходЯ
собственно  до сознаниЯ.  „лЯ  этой  цели  было пущено  в ход  поразительное
количество  человеческой  энергии  --  точно  ли  попусту?..  —то  названным
sportsmen "свЯтости",  которыми изобилуют все  времена  и почти все  народы,
действительно удалось избавитьсЯ  от  того,  с чем они  боролись путем столь
жесткого  training, - в  этом  нисколько нельзЯ сомневатьсЯ:  в бесчисленных
случаЯх  они  и в  самом  деле отделывались от той  глубокой физиологической
депрессии  с  помощью своей  системы гипнотизирующих  средств;  оттого-то их
методика и относитсЯ к  числу наиболее  общих  этнологических фактов. ђавным
образом  недопустимо  причислЯть  уже  само  по  себе такое  намерение взЯть
измором  плоть  и плотские  страсти  к симптомам  умопомешательства (как это
соизволит делать неотесаннаЯ порода жрущих ростбифы "вольнодумцев" и юнкеров
Љристофов). Ќо тем достовернее, что оно  оказываетсЯ,  может оказатьсЯ путем
ко  всЯкого  рода душевным  расстройствам,  скажем  к  "иллюминациЯм", как у
исихастов  на  Ђфонской горе,  к  слуховым  и  зрительным  галлюцинациЯм,  к
сладострастным излиЯниЯм и экстазам чувственности  (историЯ  свЯтой ’ерезы).
’олкование  этих  состоЯний  со   стороны   самих   одержимых  было  всегда,
разумеетсЯ,  в высшей  степени  экзальтированно-фальшивым:  не следует  лишь
пренебрегать тоном убежденнейшей благодарности,  который вызвучиваетсЯ уже в
самой  воле к такого рода интерпр