’арас Ѓурмистров. ‘оответствиЯ (коллекциЯ эссе)

Ћцените этот текст:
’арас Ѓурмистров. ‘оответствиЯ (коллекциЯ эссе)

---------------------------------------------------------------
     © ’арас Ѓурмистров, 2002
     ‘айт автора: http://www.cl.spb.ru/tb/
     E-mail: tb@spb.cityline.ru
---------------------------------------------------------------

"‘оответствиЯ"
(коллекциЯ эссе)

     Џ. ‚. Ђнненков как  зеркало русской культуры. Џавел ‚асильевич Ђнненков
(1813 -  1887) был  одной из  самых любопытных  и загадочных фигур XIX века,
породившего  столько  гениев,  мистиков  и  авантюристов.  Ћн  был  недурным
писателем,  тонким  литературным критиком, оставил заметный  след  в  только
зарождавшейсЯ  тогда пушкинистике, но главный его талант проЯвилсЯ совсем не
в этой сфере, он оказалсЯ гораздо более глубоким и иррациональным.
     “мственнаЯ и  художественнаЯ  жизнь ђоссии  и  …вропы  протекала  тогда
необыкновенно  бурно и содержательно. ‚ремЯ от времени в ней случались и так
называемые "вехи" - культурные событиЯ, которые в силу своей  значительности
и   характерности  становились   ориентирами  длЯ  целой  эпохи.  “никальнаЯ
особенность  биографии  Ђнненкова  заключаетсЯ   в  том,  что  он   каким-то
непостижимым образом ухитрилсЯ каждый раз оказыватьсЯ самым непосредственным
участником  этих  событий,  как будто заранее  предчувствуЯ  их  наступление
особым, таинственным, но совершенно безошибочным инстинктом.
     ’очно  так  же  Ђнненков как  будто  предугадывал  и судьбу тех  людей,
которые в будущем должны были занЯть центральное место  в русской  культуре.
Ћн  дружит  с  ѓоголем  с начала  30-х  годов, когда мало  кому известный  в
Џетербурге ѓоголь  еще  колеблетсЯ, какое  поприще ему  избрать,  служебное,
актерское,  профессорское  или  литературное.  ‚   ту  пору  Ђнненков  часто
поЯвлЯлсЯ  на  "чайных вечерах"  у  ѓоголЯ  в  его доме  на  Њалой  Њорской.
Ћказавшись  там  в  самый  первый  раз,  он  услышал,  как  один  из  гостей
рассказывал   о   привычках   сумасшедших,   "строгой,   почти    логической
последовательности,  замечаемой  в  развитии   нелепых   их  идей".   ѓоголь
внимательно  слушал, и  впоследствии употребил полученные сведениЯ  в  своих
"‡аписках  сумасшедшего". Ќадо сказать,  что  Ђнненкову  не  раз  доводилось
оказыватьсЯ  свидетелем того,  как зарождались  самые культовые произведениЯ
русской  литературы.  "Ћднажды  при  ѓоголе",  пишет  он  в своих  мемуарах,
"рассказан был канцелЯрский анекдот  о  каком-то бедном чиновнике, страстном
охотнике за птицей,  который необычайной экономией и неутомимыми, усиленными
трудами накопил сумму, достаточную на покупку хорошего лепажевского ружьЯ. ‚
первый раз, как на маленькой своей лодочке пустилсЯ он по ”инскому заливу за
добычей,  положив драгоценное ружье перед собою на нос, он находилсЯ, по его
собственному уверению, в каком-то самозабвении и пришел в себЯ только тогда,
как,  взглЯнув на нос, не увидал своей  обновки.  ђужье было стЯнуто в  воду
густым тростником, через который  он где-то проезжал, и все  усилиЯ отыскать
его были тщетны. —иновник возвратилсЯ домой, лег в постель и уже не вставал:
он  схватил  горЯчку.  ’олько  общей  подпиской его  товарищей,  узнавших  о
происшествии и купивших ему  новое  ружье, возвращен  он  был  к жизни, но о
страшном событии он уже не мог никогда вспоминать без смертельной  бледности
на лице..."
     Џосле того, однако, как  ни служебное, ни актерское,  ни  профессорское
поприще  не  увенчались  успехом  у  ѓоголЯ, он  всецело  сосредоточилсЯ  на
литературе.  ‚ начале 1836 года ему  дозволили поставить на  сцене его новую
комедию "ђевизор".  ‘пектакль почтил  своим  присутствием  сам государь  (по
настоЯнию которого, по  слухам,  и была разрешена  к постановке эта сатира);
министры  чуть ли не в полном составе сидели в первом рЯду. Џублика  слушала
комедию  с  напрЯженным,  почти  судорожным  вниманием, и времЯ  от  времени
разражалась смехом и аплодисментами. ‘амого автора, однако, ничуть не тешили
эти проЯвлениЯ восторга; он сидел с самым мрачным видом, удрученный нелепой,
по  его мнению,  игрой  актеров  и неожиданно  обнаружившимисЯ  недостатками
пьесы. „ействовала ему на нервы и реакциЯ "избранной публики", утверждавшей,
что гоголевскаЯ пьеса - это "невозможность,  клевета и  фарс".  Џо окончании
спектаклЯ ѓоголь, будучи в крайне раздраженном  расположении духа, поехал на
чай к своему другу Џрокоповичу. ’от  не нашел  ничего уместнее, как поднести
автору свежеотпечатанный  экземплЯр  "ђевизора"  со  словами "полюбуйтесь на
сынку".  ѓоголь швырнул книгу на пол, подошел к  столу и, опираЯсь  на него,
проговорил задумчиво:  "ѓосподи Ѓоже! Ќу, если бы один, два ругали, ну и Ѓог
с ними, а то все, все..." Ђнненков, присутствовавший не только на спектакле,
но и на ночном чаепитии в квартире  Џрокоповича,  говорил впоследствии,  что
представление "ђевизора" было  "последним ударом", нанесенным ѓоголю,  после
которого он уехал за границу.
     Ќо несмотрЯ на  всю болезненность этого удара  длЯ ѓоголЯ,  в …вропе он
довольно  быстро успокоилсЯ  и  погрузилсЯ  в  новый труд,  "Њертвые  „уши".
“мственному  сосредоточению  его  сильно  способствовало  отсутствие  в ђиме
надоедливых русских знакомых, отвлекавших от дела. ѓоголь почти ни с кем  не
виделсЯ  и  не  переписывалсЯ, с головой уйдЯ в работу.  Ћна подвигалась  не
слишком  быстро,  но   все  же  подвигалась,   и  после  пЯти  лет  труда  и
затворничества поэма была почти завершена. Љак раз в это времЯ ѓоголЯ в ђиме
посетил один старый приЯтель; он поселилсЯ рЯдом с ним  в соседней комнате и
в течение нескольких недель переписывал  "Њертвые „уши" под диктовку автора,
став, таким образом, первым читателем  этого великого произведениЯ.  Ќадо ли
говорить, что это был все тот же  Џавел ‚асильевич Ђнненков, Явно  почуЯвший
своим  феноменальным чутьем приближение очередной "минуты роковой" в русской
культуре?
     ‚ообще  в …вропе  Ђнненков не  терЯл времени даром. Ћн общаетсЯ там  со
многими выдающимисЯ  литераторами,  и,  как  нарочно, как раз  с  теми,  что
оказали наиболее  сильное влиЯние на  русскую культуру - с ѓейне, †орж ‘анд,
Џрудоном.  ‚  1846  году  в  Ѓрюсселе Ђнненков  знакомитсЯ  и  с  Њарксом  и
ќнгельсом. €сториЯ этого  знаменательного знакомства  началась  с  забавного
курьеза. "Џо  дороге в  …вропу", пишет Ђнненков, "Я получил рекомендательное
письмо к известному  Њарксу от нашего степного помещика, также известного  в
своем кругу за  отличного певца цыганских песен, ловкого игрока  и  опытного
охотника. Ћн уверил  Њаркса,  что,  предавшись душой и телом  его лучезарной
проповеди,  он  едет обратно в ђоссию  с  намерением продать  свое имение  и
бросить  себЯ и  весь свой капитал  в  жерло предстоЯщей революции". Џравда,
когда  самому  Њарксу, неплохо  читавшему  по-русски, попал в руки  "‚естник
…вропы", в котором были напечатаны мемуары Ђнненкова, он сделал  против этой
фразы  гневную  пометку на полЯх:  "C'est un mensonge! Il n'a dit rien de la
sorte.  Il  m'a  dit au  contraire qu'il  retournerait chez lui pour le plus
grand  bien de  ses propres  paysans! Il  avait mкme la naїvetй de m'inviter
d'aller avec lui". ("ќто ложь! Ћн не говорил ничего подобного. Ћн, напротив,
сказал  мне, что  вернетсЯ  к  себе длЯ  большего  блага  своих  собственных
крестьЯн! Ћн  даже имел  наивность  звать менЯ с  собой!").  Ќа  самом  деле
казанский помещик, некто  ѓригорий Њихайлович ’олстой,  все же говорил нечто
подобное, потому что иначе ќнгельс не отозвалсЯ бы о нем "...наш благородный
’олстой, навравший нам, будто он хочет продать в ђоссии свои имениЯ".
     ’ак или  иначе,  но рекомендательное письмо  "пылкого  помещика" все же
сделало  свое   дело,  и  Ђнненков  был  принЯт  Њарксом  в  Ѓрюсселе  очень
дружелюбно.  Њаркс тогда еще не знал, что казанский энтузиаст, вернувшись  к
себе  в  имение,  и  думать  забыл  о  своих   эффектных  словах,  изумивших
основателей научного коммунизма. Ћн был ошарашен своим столкновением с таким
"образцом  широкой русской натуры"  и даже усмотрел в  этом  новом  длЯ него
Явлении  "признаки  неподдельной мощи  русского народного  элемента вообще".
ЌаходЯсь под этим впечатлением, Њаркс даже пригласил Ђнненкова на совещание,
в котором участвовал немецкий портной-агитатор ‚ейтлинг, собравший под  свои
знамена  в  ѓермании  большую  партию  работников.  ‡аседание  это  поразило
Ђнненкова   до   глубины   души.   Њаркс,   взбешенный   скудоумием   своего
соотечественника,  обрушилсЯ на  него с  Яростной отповедью,  утверждаЯ, что
"возбуждение фантастических надежд в  населении  без строго научной  идеи  и
положительного учениЯ  ведет  только к  конечной  гибели, а  не  к  спасению
страдающих". ќто равносильно пустой и бесчестной игре в проповедники, гневно
говорил Њаркс, при которой, с одной стороны, полагаетсЯ вдохновенный пророк,
а с другой  - допускаютсЯ  только  ослы, слушающие  его  разинув рот. "‚от",
сказал он, указав на Ђнненкова резким жестом, "между нами есть один русский.
‚ его стране,  ‚ейтлинг, ваша роль могла бы  быть у места: там действительно
только и могут удачно составлЯтьсЯ и работать союзы между нелепыми пророками
и  нелепыми  последователЯми". —то  ж,  Њаркс, наверное,  не зрЯ  приобрел в
ђоссии репутацию гениального провидца.
     Ќо  знакомство Ђнненкова  с основоположниками коммунистического учениЯ,
начавшеесЯ так анекдотически, закончилось весьма серьезно. Џокинув Ѓрюссель,
Ђнненков  вступает в  переписку  с  Њарксом, поинтересовавшись его мнением о
книге Џрудона  "”илософиЯ  нищеты".  Њаркс  ответил  пространным  письмом, в
котором изложил основные положениЯ писавшейсЯ им  в  то времЯ книги  "Ќищета
философии";  эти  тезисы  позднее легли в  основу  и  знаменитого "Њанифеста
коммунистической  партии".  Ђнненков, таким  образом,  оказалсЯ  у истоков и
этого  программного  документа,  имевшего,  пожалуй,  наибольшее  влиЯние на
русскую культуру изо всего, что вообще приходило к нам с ‡апада.
     ‚ ђоссии тем временем  также происходило  много замечательного, от чего
Ђнненков,  разумеетсЯ, никак  не  мог остатьсЯ  в  стороне. ‚есной 1845 года
литературный  дебютант „остоевский закончил свой первый роман "Ѓедные люди",
и  некоторое  времЯ  пребывал  в   раздумьЯх,  что  же  с  ним  предпринЯть.
‹итературных знакомств у него не было никаких, кроме еще одного начинающего,
ѓригоровича.  —ерез  него   рукопись   попала  к  другому  юному  дарованию,
Ќекрасову, который пришел от нее  в  решительный  восторг и,  не  колеблЯсь,
понес  к  самому  Ѓелинскому.  "Ќовый  ѓоголь  ЯвилсЯ!",  произнес  Ќекрасов
хрестоматийную  фразу, входЯ к великому критику. "“ вас ѓоголи-то  как грибы
растут", ответил Ѓелинский  ему не менее знаменитой впоследствии сентенцией.
ЌесмотрЯ  на столь  суровый  прием, рукопись  он  взЯл, и  стал  читать  ее,
неожиданно  длЯ  себЯ  увлекаЯсь все  сильнее  и сильнее. Ќа следующее  утро
Ѓелинский  был охвачен  уже таким  волнением  в  свЯзи  с  поЯвлением нового
шедевра, что когда его посетил наш старый знакомый Ђнненков, он еще с улицы,
увидев критика в окне, был поражен  его  крайне  возбужденным  видом. "€дите
скорее,  сообщу новость",  закричал Ѓелинский  из  окна. "‚от от  этой самой
рукописи", продолжал он в комнате, "Я не могу оторватьсЯ второй день.  ќто -
роман начинающего таланта:  каков этот господин  с  виду и каков  объем  его
мысли - еще не  знаю,  а роман открывает такие тайны  жизни и  характеров на
ђуси, которые до него и не снились никому". €  Ѓелинский начал с необычайным
пафосом читать вслух поразившие его места из "Ѓедных людей".
     „вумЯ годами позже здоровье Ѓелинского резко ухудшилось, и его усилиЯми
друзей, собравших деньги  по  подписке,  отправили  на  лечение  в ѓерманию.
Ђнненков, живший в то времЯ в  Џариже, видимо,  в очередной раз почувствовал
запах  жареного,  и поехал  посодействовать  беспомощному  Ѓелинскому,  едва
знавшему немецкий Язык и испытывавшему большие  трудности за границей. —утье
Ђнненкова и на этот раз его не обмануло. ‘ другого конца …вропы, из Ѓерлина,
на  помощь Ѓелинскому отправилсЯ еще один  начинающий  писатель, ’ургенев. ‚
‡альцбрунне трое  литераторов жили  в одном доме и много общались на  разные
темы.  ’ургенев, не выдержав курортной скуки,  сперва  развлекалсЯ  тем, что
писал  свои  "‡аписки  охотника"  (тем   самым  дав   возможность  Ђнненкову
прикоснутьсЯ  к поЯвлению и этого шедевра), а потом спассЯ бегством, оставив
Ѓелинского  и Ђнненкова  одних. ‚ремЯ шло, и по  мере прохождениЯ  лечебного
курса  самочувствие  Ѓелинского заметно улучшалось.  Џоследние дни  скучного
лечениЯ ему сильно  скрасило  одно  небольшое событие, имевшее необыкновенно
крупные последствиЯ длЯ всей мыслЯщей ђоссии.
     ‡а несколько дней до отъезда из ‡альцбрунна Ђнненков неожиданно получил
письмо от  ѓоголЯ.  €тальЯнский  затворник  в то времЯ  переживал тЯжелый  и
трагический  период  жизни  после  того,  как  была  опубликована его  книга
"‚ыбранные места из переписки с друзьЯми", обрушившаЯ на голову  несчастного
автора  целый  шквал   негодованиЯ.  ѓоголь   писал  Ђнненкову  о  том,  как
читательскаЯ публика встретила его  книгу, и запрашивал его мнение о ней;  в
конце письма  он  вспоминал  и о Ѓелинском и посылал ему дружеский  поклон -
вместе с  укором  за  недавний  суровый  разбор  "Џереписки" в петербургском
журнале. Љогда Ђнненков  стал читать вслух это письмо, Ѓелинский слушал  его
совершенно безучастно; но узнав об упреках ѓоголЯ, он вспыхнул и сказал: "Ђ!
он  не понимает, за что  люди на него сердЯтсЯ. Ќадо растолковать ему это. џ
буду ему отвечать".
     ђезультатом  этого  Явилось  знаменитое  "Џисьмо Ѓелинского  к ѓоголю",
прозвучавшее, по словам того же Ђнненкова, "по всей интеллектуальной ђоссии,
как трубный  глас". –елые поколениЯ  революционной молодежи переписывали это
"Џисьмо"   более   полувека,   до  самой   революции   1905  года.  ‡а   его
распространение,  в   частности,  был   отправлен  в  ‘ибирь  на  каторгу  и
„остоевский, причем сам Ђнненков замечал после окончаниЯ следствиЯ по  этому
делу, что  как "нравственный участник, не донесший  правительству",  он тоже
мог бы "попасть в арестантские роты".  Ѓелинскому в три утра удалось создать
документ,  не  только чувствительно  задевший ѓоголЯ  (который  после  этого
потрЯсениЯ  стал  окончательно терЯть вкус  и к литературе, и к жизни), но и
ставшее громким обвинительным актом всей  тогдашней ђоссии. "Џисьмо" это еще
при жизни  Ѓелинского называли завещанием его; он действительно скончалсЯ от
чахотки меньше чем через год после его написаниЯ.
     Ћднако Ђнненков становилсЯ  свидетелем  не только эпохальных ссор, но и
судьбоносных  примирений.  Ћдна из таких  легендарных размолвок, между ‹ьвом
’олстым  и ’ургеневым, едва  не привела к дуэли, а потом  тЯнулась почти два
десЯтилетиЯ.  Ћба литератора  были весьма  своенравны, и мелкие стычки между
ними начались чуть  ли не  сразу после того,  как молодой ’олстой  приехал в
Џетербург  курьерским  поездом  из  ‘евастополЯ  и остановилсЯ  у ’ургенева.
Љульминации  эти  трениЯ  достигли  шестью годами  позже, когда оба писателЯ
гостили в имении ”ета.  ’ургенев имел неосторожность  рассказать  о том, как
его дочь приучают заниматьсЯ благотворительностью, штопаЯ  рваную одежду длЯ
нищих. ’олстой резко возразил, что "разрЯженнаЯ девушка, держащаЯ на коленЯх
грЯзные  и  зловонные  лохмотьЯ,  играет  неискреннюю   театральную  сцену".
ђассвирепев, ’ургенев назвал эти слова "бесчестными", и заЯвил ’олстому, что
он   "даст  ему  в   рожу".   Џоссорившись,  писатели  тут  же  разъехались,
отправившись   в   свои  имениЯ,   благо,   находившиесЯ   поблизости   (см.
"Џисатели-орловцы").  Њежду  ними  началось  письменное  обсуждение  условий
дуэли,  осложнЯвшеесЯ задержкой писем, так что взаимные извинениЯ причудливо
перемешивались с новыми выпадами.
     „уэли между ’олстым и ’ургеневым,  однако, так и не  произошло. ‚идимо,
оба литератора почувствовали, что она оказалась бы еще большей фанфаронадой,
чем  самаЯ  разрЯженнаЯ  девушка, штопающаЯ самые зловонные лохмотьЯ. ‹ичные
отношениЯ  писателей  прекратились, хотЯ  ’ургенев по-прежнему  очень  ценил
произведениЯ ’олстого,  отводЯ им  первое  место  в  русской  литературе,  и
усиленно  пропагандировал их  на ‡ападе. ’ак,  он прислал  ”лоберу три  тома
переводной "‚ойны и мира", вызвав у  того  восторженный отклик (см. "’екст и
действительность").  Ќо  через  семнадцать  лет  после  ссоры  настроение  у
’олстого вдруг переменилось, и он обратилсЯ  к  ’ургеневу с прочувствованным
письмом.  "‚  последнее времЯ",  писал  ’олстой,  "вспоминаЯ  о моих с  вами
отношениЯх,  Я,  к удивлению своему  и  радости,  почувствовал, что Я  к вам
никакой вражды не имею. „ай Ѓог, чтобы  в вас было  то же  самое. Џо  правде
сказать, знаЯ, как вы добры, Я почти уверен, что ваше враждебное чувство  ко
мне прошло еще прежде  моего. …сли так, то, пожалуйста, подадимте друг другу
руку, и,  пожалуйста, совсем до конца  простите мне  все, чем  Я был виноват
перед вами". Џо свидетельству Ђнненкова (без которого,  конечно, ни обошлось
ни на одном этапе этой  трагикомической истории), ’ургенев плакал, читаЯ это
письмо.
     „ругаЯ   историческаЯ   ссора,   закончившаЯсЯ   не   менее   эффектным
примирением,  случилась  между  ’ургеневым  и „остоевским.  ’ургенев  крайне
болезненно воспринЯл поЯвление в печати романа "Ѓесы", в котором „остоевский
изобразил  "великого  писателЯ", как  он его там  иронически  аттестует, под
именем Љармазинова. €  обижатьсЯ, честно говорЯ,  было на  что.  ‚от в каком
виде поЯвлЯетсЯ легко опознаваемый ’ургенев в романе „остоевского:

     " - ‚ы ведь не... Ќе  желаете  ли завтракать? - спросил хозЯин, на этот
раз   изменЯЯ  привычке,  но  с  таким,  разумеетсЯ,  видом,  которым   Ясно
подсказывалсЯ  отрицательный  ответ.   Џетр  ‘тепанович  тотчас  же  пожелал
завтракать. ’ень  обидчивого изумлениЯ  омрачила  лицо  хозЯина, но на  один
только миг; он  нервно  позвонил слугу и, несмотрЯ на  все  свое воспитание,
брезгливо повысил голос, приказываЯ подать другой завтрак.
     ‚ам чего, котлетку или кофею? - осведомилсЯ он еще раз.
     € котлетку,  и  кофею,  и вина прикажите еще прибавить, Я проголодалсЯ,
отвечал Џетр ‘тепанович, с спокойным вниманием  рассматриваЯ костюм хозЯина.
ѓосподин Љармазинов был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы
жакеточки, с  перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой, что вовсе
не шло к его довольно сытому брюшку и к плотно округленным частЯм начала его
ног;  но  вкусы  бывают  различны.  Ќа  коленЯх  его  был развернут до  полу
шерстЯной клетчатый плед, хотЯ в комнате было тепло.
     Ѓольны, что ли? - заметил Џетр ‘тепанович.
     Ќет,  не  болен,  но боюсь  стать  больным в  этом климате,  -  ответил
писатель своим крикливым голосом, впрочем  нежно  скандируЯ  каждое слово  и
приЯтно, по-барски, шепелЯвЯ".

     "  -  ‘коро  отсюда?  -  спросил  Џетр  ‘тепанович  с  кресел,  закурив
папироску.
     џ,  собственно,  приехал  продать  имение  и  завишу  теперь  от  моего
управлЯющего.
     ‚ы  ведь,  кажетсЯ,  приехали  потому, что  там  эпидемии  после  войны
ожидали?
     Ќ-нет, не совсем потому,  -  продолжал господин  Љармазинов, благодушно
скандируЯ свои фразы и при каждом обороте из угла в другой угол бодро дрыгаЯ
правою ножкой, впрочем чуть-чуть. - џ  действительно, - усмехнулсЯ он не без
Яду, -  намереваюсь прожить как можно дольше. ‚ русском  барстве  есть нечто
чрезвычайно быстро  изнашивающеесЯ, во всех отношениЯх. Ќо Я хочу износитьсЯ
как можно позже и теперь перебираюсь  за границу совсем; там и климат лучше,
и строение каменное, и все крепче. Ќа мой век …вропы хватит, Я думаю".

     —уть  дальше  в  романе  речи  европейца  ’ургенева  звучат  еще  более
пародийно: "—то до менЯ", говорит Љармазинов, "то Я на этот  счет успокоен и
сижу  вот  уже  седьмой  год в Љарльсруэ. €  когда прошлого  года  городским
советом положено было проложить новую водосточную трубу, то Я почувствовал в
своем  сердце, что этот карльсруйский водосточный вопрос милее и  дороже длЯ
менЯ  всех вопросов моего милого отечества...  за  все  времЯ так называемых
здешних реформ". Ќо высшей точки это  издевательство  над собратом  по  перу
достигло в другой сцене "Ѓесов", в описании литературного  праздника. Ќа нем
г-н Љармазинов читает  свою поэму,  котораЯ так "выпелась у него из сердца",
по его словам,  что он ни за что не хотел "этакую свЯтыню нести в  публику".
‚ыйдЯ на сцену "с осанкою пЯтерых камергеров", он  долго мнетсЯ и жеманитсЯ,
прежде чем начать читать, и наконец соглашаетсЯ прочесть эту свою "последнюю
вещь", чтобы  потом уж навеки  "положить перо" и не  писать более никогда. ‚
поэме описываетсЯ  первый поцелуй великого писателЯ,  причем  вокруг  растет
дрок,  а  на  небе такой  фиолетовый оттенок, которого никто  никогда  и  не
примечал  из смертных, "а вот, дескать, Я поглЯдел и описываю  вам, дуракам,
как самую обыкновенную вещь".  Њеж тем заклубилсЯ туман, так заклубилсЯ, так
заклубилсЯ, что "более похож был  на  миллион подушек, чем  на туман". ѓерой
переправлЯетсЯ   через   ‚олгу,   тонет  в   проруби,  и  когда  совсем  уже
захлебываетсЯ, перед ним  мелькает льдинка,  чистаЯ  и прозрачнаЯ,  и в этой
льдинке  отражаетсЯ ѓерманиЯ или,  лучше сказать, небо ѓермании, и  радужной
игрой  своею отражение  напомнило  ему ту  самую слезу,  котораЯ,  "помнишь,
скатилась  из  глаз  твоих, когда  мы  сидели под изумрудным  деревом  и  ты
воскликнула радостно: "Ќет преступлениЯ!" "„а, - сказал Я сквозь слезы, - но
коли так, то ведь нет и праведников". Њы зарыдали и расстались навеки".
     Ќеудивительно,  что ’ургенев на  эти эскапады „остоевского отреагировал
нервно. "‚ыводить  в романе всем  известных лиц", сердито говорил он  тогда,
"окутываЯ и, может  быть,  искажаЯ их вымыслами своей собственной  фантазии,
это значит выдавать  свое субъективное творчество за историю, лишаЯ в то  же
времЯ выведенных  лиц возможности защищатьсЯ от  нападок.  ЃлагодарЯ главным
образом последнему обстоЯтельству Я и считаю такие попытки недопустимыми длЯ
художника" (как предательски это "главным образом последнее  обстоЯтельство"
выдает слог г-на  Љармазинова!). ‚ другой раз ’ургенев заметил, что странно,
что  длЯ  пародии  была  избрана  именно  повесть,  напечатаннаЯ  в  журнале
„остоевского  "ќпоха" -  повесть,  за  которую  сам „остоевский  осыпал его,
’ургенева, "благодарственными и похвальными письмами"!
     ‘ Ђнненковым, лучшим другом ’ургенева, у „остоевского отношениЯ тоже не
ладились, но по прЯмо противоположной причине. ‚ своей  книге "‡амечательное
десЯтилетие" Ђнненков имел неосторожность заметить, что начинающий  романист
„остоевский, воодушевившийсЯ высокой оценкой его "Ѓедных людей" авторитетным
Ѓелинским,  потребовал   от   Ќекрасова,  чтобы   тот,   издаваЯ   роман   в
"Џетербургском сборнике",  выделил  его  текст каким-нибудь  особым образом,
отличив  его  от писаний  других,  менее  замечательных  авторов. "‚незапный
успех, полученный его  повестью", писал Ђнненков, "сразу оплодотворил  в нем
те  семена  и зародыши высокого уважениЯ к самому себе и  высокого понЯтиЯ о
себе, какие жили в его душе. “спех этот более чем освободил его от  сомнений
и  колебаний,  которыми  сопровождаютсЯ  обыкновенно первые шаги авторов: он
принЯл его за вещий сон, пророчивший венцы  и капитолии. ’ак, решаЯсь отдать
роман свой в готовившийсЯ  тогда альманах, автор его  совершенно спокойно, и
как условие, следующее ему  по праву, потребовал, чтоб его роман был отличен
от  всех  других  статей  книги особенным  типографским знаком,  например  -
каймой".
     Ћб "особых  требованиЯх"  молодого „остоевского в  разное  времЯ писали
Џанаев, ѓригорович, ’ургенев;  тем не менее  „остоевский сильно обиделсЯ  на
болтуна Ђнненкова, предавшего гласности эту давно забытую историю. ‚ отличие
от  задетого  им  самим  ’ургенева,  он  счел  необходимым  даже  напечатать
специальное  опровержение  по   этому  поводу.  ‚скоре  после  опубликованиЯ
"‡амечательного   десЯтилетиЯ"   в   "Ќовом   времени"  поЯвилось  следующее
заЯвление: "”.  Њ. „остоевский, находЯсь в  ‘тарой  ђуссе,  где он  лечитсЯ,
просит нас заЯвить от его имени, что ничего подобного тому, что рассказано в
"‚естнике …вропы" Џ. ‚. Ђнненковым насчет "каймы" не было и не могло быть".
     —ерез  несколько недель  после  этого  скандала  все  русские  писатели
съехались в Њоскву на Џушкинский праздник (за исключением одного только ‹ьва
’олстого, сказавшего, что это барскаЯ затеЯ, а народу "решительно все равно,
существовал  Џушкин  или  нет").  Џрибывший  одним   из  первых  „остоевский
беспокоитсЯ,  какой  будет  встреча  его с ’ургеневым и Ђнненковым, "неужели
протЯнут руку?" Ћн опасаетсЯ возобновлениЯ раздоров, сведениЯ  старых счетов
- особенно в  эту минуту, когда его заветнаЯ, давно  выношеннаЯ речь  должна
громко, на всю ђоссию  возгласить великое  слово  согласиЯ и примирениЯ. ’о,
что произошло на празднике,  превзошло, однако, самые  фантастические  мечты
„остоевского. …го письмо жене, свидетельствующее о его триумфе,  написано  в
упоении,  в возбужденном,  до  предела  экзальтированном  состоЯнии.  "“тром
сегоднЯ было  чтение моей речи", пишет „остоевский.  "Ќет, ЂнЯ, нет, никогда
ты не можешь  представить себе и вообразить того  эффекта,  какой  произвела
она! —то петербургские успехи мои! ничто, нуль, сравнительно с этим! Љогда Я
вышел,  зала загремела рукоплесканиЯми,  и мне долго, очень долго  не давали
читать.  џ раскланивалсЯ,  делал  жесты, просЯ дать  мне читать  -  ничто не
помогало:  восторг, энтузиазм. Ќаконец, Я начал читать: прерывали решительно
на каждой странице, а иногда и на каждой фразе громом рукоплесканий. џ читал
громко, с огнем.  ‚се, что  Я написал о  ’атьЯне, было принЯто с энтузиазмом
(это великаЯ  победа  нашей идеи над 25-летием  заблуждений!).  Љогда  же  Я
провозгласил  в  конце  о всемирном  единении  людей,  то зала  была  как  в
истерике, когда Я закончил - Я не  скажу  тебе про рев,  про вопль восторга:
люди незнакомые  между  публикой  плакали,  рыдали,  обнимали  друг  друга и
клЯлись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а  любить.
ЏорЯдок  заседаниЯ нарушилсЯ: все ринулось ко  мне  на  эстраду: гранд-дамы,
студентки, государственные секретари, студенты - все это обнимало,  цаловало
менЯ.  ‚се  члены  нашего  общества,  бывшие  на эстраде, обнимали  менЯ,  и
цаловали,  все,  буквально  все,  плакали от  восторга. ‚ызовы  продолжались
полчаса, махали платками, вдруг, например, останавливают менЯ два незнакомые
старика: "Њы были врагами  друг друга 20 лет,  не говорили друг с  другом, а
теперь мы обнЯлись и помирились.  ‚ы  наш свЯтой,  вы наш пророк!". "Џророк,
пророк!" - кричали в толпе".
     Љак же было Ђнненкову и ’ургеневу не поддатьсЯ  этому всеобщему порыву?
—то касаетсЯ  второго  из  них,  то  „остоевский  еще  и  помог ему  в  этом
отношении,  упомЯнув,  как бы вскользь, в своей речи, что  после  ’атьЯны из
"…вгениЯ Ћнегина" "такой красоты положительный тип русской женщины почти уже
и  не повторЯлсЯ в нашей художественной литературе - кроме разве образа ‹изы
в "„ворЯнском гнезде" ’ургенева". ђастроганный ’ургенев, услышав это, послал
оратору  воздушный  поцелуй,  и  это  "была  одна  из  лучших   минут  этого
удивительного праздника", как заметила одна из мемуаристок, посвЯщеннаЯ, без
сомнениЯ,  во все детали  долгой дрЯзги между двумЯ писателЯми. Џо окончании
речи ’ургенев  бросилсЯ обнимать „остоевского,  а Ђнненков подбежал жать ему
руку и целовать в плечо. "‚ы гений, вы более, чем гений!", кричали оба они в
один  голос.  "’уча   облегала  горизонт,  и  вот  слово  „остоевского,  как
поЯвившеесЯ солнце, все  рассеЯло, все  осветило",  вдохновенно комментирует
писатель этот случай, говорЯ  о себе в третьем  лице. "‘ этой поры наступает
братство,  и  не   будет  недоумений",  продолжает  он.  ‚округ  кричали   и
обнимались,  обливаЯсь  слезами.  "‚се  плакали,  даже  немножко  ’ургенев",
сообщал позднее  „остоевский ‘офье Ђндреевне ’олстой. "’ургенев  и  Ђнненков
(последний  положительно враг  мне) кричали мне вслух, в восторге,  что речь
моЯ гениальнаЯ  и пророческаЯ", продолжает он. ""Ќе потому, что ‚ы похвалили
мою ‹изу, говорю это", - сказал мне ’ургенев".
     Ќаконец  заседание  закрылось. "џ  бросилсЯ спастись за  кулисы", писал
„остоевский  жене,  "но  туда  вломились из  залы все,  а главное,  женщины.
–аловали мне  руки, мучили  менЯ. Џрибежали студенты. Ћдин из них, в слезах,
упал  передо мной в истерике на пол и лишилсЯ чувств". Џосле  почти часового
перерыва заседание продолжилось, несмотрЯ на то,  что никто  не хотел читать
после „остоевского,  утверждаЯ, что "все  сказано" и "великое  слово  нашего
гениЯ" уже "все разрешило". Ћсобую ироническую  ноту  происходЯщему добавило
увенчание „остоевского лаврами, как бы пародировавшее описанное им в "Ѓесах"
чествование  Љармазинова. "Њножество дам (более ста) ворвались на  эстраду",
сообщает  писатель,  "и  увенчали  менЯ при  всей  зале венком: "‡а  русскую
женщину,  о   которой  вы  столько  сказали   хорошего!"".  ’ак  примирились
„остоевский, ’ургенев и Ђнненков.
     Љогда  знакомишьсЯ  с  подробностЯми литературной биографии  Ђнненкова,
иногда  кажетсЯ,  что все,  к чему он  прикасалсЯ  в жизни,  носило характер
стержневой и основополагающий. ќто тем  более  странно, что сам он, несмотрЯ
на все свои дарованиЯ, был по характеру человеком  достаточно легкомысленным
и склонным скорее порхать по верхушкам. ‚ыступив как литературный критик, он
впервые  вводит  в  русское  литературоведение  термин  "реализм",  которому
суждена была такаЯ долгаЯ и славнаЯ судьба. Ћбратившись к разбору пушкинских
рукописей,    он   тем    самым    становитсЯ   первым   ученым-пушкинистом,
основоположником  всей последующей литературы о  Џушкине (считаетсЯ,  что ни
до, ни после Ђнненкова ни один исследователь вплоть до настоЯщего времени не
располагал таким полным  сводом  пушкинских рукописей и материалов). ѓромкие
событиЯ и свершениЯ как будто сами находили Ђнненкова, услужливо укладываЯсь
в его  биографию.  €ногда они увенчивали  собой  долгую цепочку  прихотливых
случайностей,  непременно ведущую в своем  конце именно к  Ђнненкову.  ’аким
образом, например, к нему  попали рукописи Џушкина. Љогда вдова Џушкина и ее
новый муж ‹анский  решили (видимо, вследствие каких-то денежных затруднений)
осуществить  новое  издание  сочинений великого поэта, они вспомнили про его
старые бумаги,  пылившиесЯ  где-то  на  чердаке или в  подвале.  ‹анский, по
странному  совпадению, служил  генералом  в  том  самом  полку,  что  и брат
Ђнненкова  €ван  ‚асильевич.  €.  ‚.  Ђнненков  почиталсЯ  в  военном  кругу
"литератором";  он и  впрЯмь  написал  в  свое  времЯ четырехтомную "€сторию
лейб-гвардии  Љонного  полка".  ’ак  на  квартире Ђнненковых  оказались  два
сундука пушкинских  бумаг.  Џолковое  дарование  не  занималось  ими  много,
передав  вскоре  эту  обузу  своему  более  просвещенному  брату.  Џавел  же
‚асильевич Ђнненков сполна использовал попавшее ему в руки сокровище, сверив
тексты по автографам и выпустив первое научное издание сочинений Џушкина.
     ‘овременники,  знавшие  и во  многом ценившие Ђнненкова,  совершенно не
заметили его поразительной  способности оказыватьсЯ в нужный момент в нужном
месте. ќто, впрочем,  понЯтно: длЯ того, чтобы событиЯ, в которых участвовал
Ђнненков,  стали казатьсЯ  "вехами",  от  них  надо  было  сперва отойти  на
приличное временное  расстоЯние. ’еперь же, когда Џушкин, ѓоголь, Ѓелинский,
’ургенев,  ’олстой,  „остоевский из лиц, существовавших  в действительности,
превратились в элементы  возвышенного  и  стройного, детально разработанного
мифа,   жизнь  Ђнненкова   представлЯетсЯ  нам   ослепительным  фейерверком,
трепетным светом которого  озарилась длЯ нас целаЯ эпоха, самаЯ насыщеннаЯ и
полнокровнаЯ эпоха в истории русской культуры.

     ‚ќЌњ-†ќЌњ-•“Ђ.  Ђнглийский  поэт  ђоберт   Ѓраунинг   написал   однажды
нежно-жеманное  стихотворение,  обращенное  к его  жене  ќлизабет.  "ђафаэль
сочинЯл сотни  сонетов",  говорилось  в нем,  "сочинЯл и  записывал в  некую
тетрадь  -  тетрадь,  исчерченную  тем  же  серебрЯным  карандашом,  которым
художник рисовал своих Њадонн. Њадонн этих видели все, но где же та, котораЯ
описана в сонетах? Љто она? ‘ердце подскажет тебе":

     Rafael made a century of sonnets,
     Made and wrote them in a certain volume,
     Dinted with the silver-pointed pencil
     Else he only used to draw Madonnas:
     These, the world might view - but one, the volume.
     Who that one, you ask? Your heart instructs you...

     "€ ты, и Я охотней бы прочли тот том", продолжает  поэт, "не правда ли?
чем любоватьсЯ на Њадонн":

     You and I would rather read that volume...
     Would we not? than wonder at Madonnas...

     "„анте  однажды  взЯл кисть,  чтобы  изобразить ангела", развивает свою
мысль ђоберт  Ѓраунинг. "Љого хотел пленить? ’ы шепчешь: "Ѓеатриче"... € ты,
и Я охотней бы  взглЯнули  на этот рисунок, сотворенный нежностью  „анте, не
правда ли? чем перечитать сызнова "Ђд"":

     Dante once prepared to paint an angel:
     Whom to please? You whisper "Beatrice"...
     You and I would rather see that angel,
     Painted by the tenderness of Dante,
     Would we not? than read a fresh Inferno.

     ЏриведЯ этот  поэтический  диалог в  своей статье  "’ри голоса поэзии",
’омас  ќлиот  называет  идею  Ѓраунинга  "поразительной"  и  пишет, почти  с
солдатской прЯмотой, что длЯ  него, например,  "Ђда" „анте и  Њадонн ђафаэлЯ
вполне достаточно: "сонеты ђафаэлЯ и ангелы „анте мне вообще  не интересны",
говорит он. "…сли ђафаэль сочинЯл  сонеты, а „анте писал ангелов  только длЯ
одного человека, не будем вмешиватьсЯ в их личное дело".
     Њежду  тем  именно такое творчество  часто бывает еще более интересным,
чем  "основное".  ‚ Љитае, где  ко  всему всегда  подходили с необыкновенной
последовательностью и  обстоЯтельностью,  уже в  XI столетии поЯвилась целаЯ
художественнаЯ школа под названием "вэнь-жэнь-хуа" ("живопись литераторов" в
точном  переводе).  ‚  эту  школу,  несколько  искусственно,  были  включены
живопись   и  каллиграфиЯ   деЯтелей  культуры,   не  имевших  отношениЯ   к
изобразительному искусству: философов, поэтов и писателей. ‚ џпонии, в числе
прочих заимствований  из ЉитаЯ,  эту идею повторили в  начале XVIII века под
названием   "Ѓундзинга".  Љакой-нибудь  русский  поэт   XIX  века,  который,
забывшись, чертил "близ неоконченных стихов"  женские ножки или головы, надо
думать,  сильно  удивилсЯ бы, если бы ему сказали,  какой древней культурной
традиции он при этом следует.
     ‚прочем,  такое   творчество,   творчество   "второго  порЯдка"  совсем
необЯзательно  было  столь легкомысленным; у таких авторов, как „остоевский,
оно  несло на  себе  иногда  колоссальную смысловую нагрузку  (см.  об  этом
"Њодный католицизм"). ‹ермонтов,  например, совсем  как  „анте, взЯл однажды
кисть, чтобы  изобразить  ангела - но вовсе  не с целью кого-то  "пленить" -
нет,  он  написал  грозного  крылатого  идола,  венчающего   Ђлександровскую
колонну;   вздымалсЯ   же   этот  идол   не  над  площадью,  как  в  скучной
действительности,  а  над бушующими волнами разъЯренного морЯ,  поглотившими
петровскую столицу; это был как бы живописный отклик  на пушкинский  "Њедный
‚садник".  Џоэтому  Я  вовсе  здесь  не  согласен с  ќлиотом,  выразившим, в
сущности, лишь  ту обывательскую истину, что "каждый должен заниматьсЯ своим
делом"  - жизнь в  любом  случае оказываетсЯ шире и, скажем так, экзотичнее,
чем любые классификаторские  схемы.  Ќадо сказать,  что  особенно щедрой  на
такие  причудливые сочетаниЯ была  русскаЯ историЯ (см. "Џлешивый  идол"). ‚
одной старой книге Я как-то видел  любопытную картинку: как сообщала подпись
под  ней,  там  было  изображено  "‡дание  в  Ћмске,  оштукатуренное  ”.  Њ.
„остоевским".  Ќо  даже это сомнительное произведение искусства, чрезвычайно
далекое по своему  художественному совершенству  от  книг, написанных тем же
автором, показалось мне каким-то странно притЯгательным; Я не мог отделатьсЯ
от наваждениЯ, что мрачный гений  „остоевского исподволь выразилсЯ и  в этой
нелепой работе, как выражалсЯ он позднее в его великих романах.

     „‚Ђ Џ“’……‘’‚€џ. ‚ "Ѓесах" „остоевского между  двумЯ героЯми, известным
писателем  и  конспиративным  политическим деЯтелем,  происходит  любопытный
обмен репликами. "‚ы,  кажетсЯ, не так много читаете?", спрашивает писатель,
задетый демонстративным невниманием собеседника  к его  творчеству. "Ќет, не
так  много", отвечает конспиратор.  "Ђ уж по части русской  беллетристики  -
ничего?" "Џо части русской  беллетристики?", переспрашивает тот. "Џозвольте,
Я что-то читал... "Џо пути"... или "‚ путь"...  или "Ќа перепутье", что  ли,
не помню. „авно читал, лет пЯть".
     Њотив  "путешествиЯ" - это не только основополагающаЯ, но  и  сквознаЯ,
постоЯнно возникающаЯ тема русской и  мировой культуры. Љак  всЯ европейскаЯ
литература  началась  со  странствий  ЋдиссеЯ,  так  и   наша  отечественнаЯ
словесность  взЯла  свой исток в двух знаменитых  путешествиЯх  конца  XVIII
века. ќто  были  европейское  паломничество  Ќ.  Њ.  Љарамзина и  московскаЯ
поездка Ђ. Ќ. ђадищева, которые породили,  соответственно, две первые книги,
написанные  на русском  Языке:  "Џисьма  русского путешественника" (1791)  и
"Џутешествие из  Џетербурга в  Њоскву"  (1790); впрочем, до  этого  еще была
переводнаЯ "…зда в остров любви" ‚асилиЯ ’редиаковского (1730).
     Ќачало любого крупного культурного ЯвлениЯ всегда по-своему символично,
но в  данном  случае  символика  этих  двух больших произведений, писавшихсЯ
почти одновременно,  можно сказать, просто хлещет  через край. Ћна  особенно
бросаетсЯ в глаза, если рассматривать обе книги в совокупности, соотносЯ при
этом  не  только  тексты,   но  и  их  авторов,   которые  были  крупнейшими
общественными и культурными деЯтелЯми 1790-х годов.
     …сли брать русскую культуру  в целом, то в ней отчетливо прослеживаютсЯ
две магистральных линии, которые не просто противопоставлены друг другу,  но
жестко сталкиваютсЯ и противоборствуют между собой. ‚ пору высшего  расцвета
этой  культуры,  в петербургский период  русской  истории,  их  двойственное
влиЯние   пронизывает   собой   все:    историю,    литературу,   философию,
изобразительное искусство - и  так  далее  вплоть до мельчайших подробностей
бытового поведениЯ. Џравильнее было бы видеть в них даже не линии, а полюсы,
к которым  стЯгиваютсЯ  все  событиЯ русской культурной  жизни, образуЯ свои
силовые  линии, протЯнувшиесЯ между этими  двумЯ  противоположными  крайними
точками.
     ќтот узел,  как  и большинство других узлов  русской  истории последних
трех столетий,  был завЯзан  решительной рукой Џетра ‚еликого,  но намечалсЯ
он,  разумеетсЯ,  уже   задолго  до  поЯвлениЯ  "державного  основателЯ"  на
российской  исторической  сцене.  ќта неизбывнаЯ  коллизиЯ  была обусловлена
самим существованием рЯдом с ђоссией, всего в  какой-то сотне верст к западу
от   ее  границы,   грандиозного   культурного   конгломерата,   называемого
европейской  цивилизацией. ђоссиЯ и ‡апад находились в разных  фазах если не
исторического, то  по крайней мере культурного развитиЯ, но с …вропой как-то
надо было сосуществовать  и  взаимодействовать, а по временам  -  воевать  и
соперничать.  Ѓез   обращениЯ  к  западному  культурному  опыту  делать  это
становилось все труднее и труднее.
     Љак  раз в тот  исторический момент, когда горечь от осознаниЯ русского
отставаниЯ  от ‡апада достигла  своей наивысшей точки,  на московском  троне
поЯвилсЯ  монарх, воспитанный совсем не так, как его предшественники. …му не
надо было объЯснЯть преимущества западных наук и искусств; смолоду привыкнув
вечно таскатьсЯ в Ќемецкую слободу, это иноземное гнездо на Њоскве, он жадно
впитывал  обычаи и порЯдки,  царившие  в этом небольшом островке европейской
культуры. ‚ Љремле были долгие и утомительные ритуалы, бесконечные интриги и
козни,  в  Џреображенском - опостылевшаЯ "женишка „унька", в  то времЯ как в
Ќемецкой слободе все было по-другому, от военных и корабельных забав до юной
резвушки Ђнны Њонс, давней приЯтельницы царЯ.
     Џовзрослев, Џетр пожелал  и всю ђоссию переделать по тому  приЯтнейшему
образцу, который оставил на него  столь глубокое впечатление  в  юности. ќто
желание  вскоре  подкрепилось  и  непосредственным  знакомством  с  …вропой,
которую   Џетр  впервые   посетил   в  ходе   своего  знаменитого  "‚еликого
посольства". Џопытки  преобразований такого рода совершались и ранее, но все
же мы Явственно  ощущаем,  что в  петровскую  эпоху в нашей  истории  что-то
отчетливо  переменилось.  …сли прежде московский дичок отторгал все  попытки
привить  ему  утонченную  западную   культуру,  то  теперь,  то  ли  в  силу
неумеренной  активности преобразователЯ,  то  ли  просто потому, что  пришло
времЯ, но  результатом этих усилий оказалась не стараЯ ЊосковиЯ с некоторыми
нововведениЯми, а новорожденнаЯ ђоссиЯ, и  даже ђоссийскаЯ  €мпериЯ. ‘ этого
момента  и выходЯт на поверхность  две противоположные  силы, противоборство
которых и определит ход нашей истории на ближайшие столетиЯ.
     ЏерваЯ из них -  это была инерциЯ  петровских  реформ. …е олицетворЯют,
прежде всего, непосредственные преемники Џетра на имперском троне, каждый из
которых, в меру  сил  и  способностей,  повторЯл  в своих  действиЯх  своего
великого предшественника. Љак точно  заметил  Џушкин  (в качестве одного  из
дорожных  наблюдений  во времЯ  поездки из Њосквы в Џетербург):  "со времени
восшествиЯ на престол дома ђомановых  у нас правительство всегда впереди  на
поприще образованности и просвещениЯ. Ќарод следует за ним всегда лениво,  а
иногда  и неохотно".  ќта  цитата,  легко расслаивающаЯсЯ  на  две  части  -
любопытный пример того, как в мельчайшем осколке русской культуры мерцают те
же грани,  что  и  во  всей  этой культуре  в целом (точно так же как  любой
обломок, отделенный от магнита,  мгновенно образует те же  полюсы  и силовые
линии, что и  в его прообразе). ЏерваЯ фраза лаконичной пушкинской сентенции
-  отображение  главной, созидательной,  "просветительской"  линии;  втораЯ,
многозначительно  упоминающаЯ о  том,  как неохотно следует  в этом народ за
правительством, символизирует  вторую силу,  противодействующую  первой.  „о
Џетра  эти силы существовали  в виде оценки  достижений западной культуры  и
дискуссии о том, насколько безопасно будет часть из них перенести на русскую
почву;   после   него   они  превратились   с  одной  стороны,  в  поддержку
существующего в ђоссии  порЯдка,  а с  другой -  в  желание низвергнуть его,
вернув  страну  в то состоЯние,  в  котором  она  пребывала  до  начала всех
преобразований.
     ќта противоречиваЯ  направленность не  всегда Ясно  осознавалась самими
носителЯми  русской культуры, но легко поддаетсЯ реконструкции  сейчас,  как
только мы обращаемсЯ к  вопросу об отношении того или иного ее представителЯ
к  Џетру,  его реформам, и Џетербургу, любимому детищу преобразователЯ.  …ще
проще  установить  ее,  выЯснив  его  взглЯд  на  действиЯ современного  ему
правительства. Ћчень редко, однако, деЯтели русской культуры занимали четкую
и недвусмысленную позицию в этом отношении, распределЯЯсь тем  самым  как бы
по   двум  лагерЯм   -   нет,  их  мировоззрение  обычно   характеризовалось
нескончаемой внутренней борьбой, метаниЯми, поисками, сменой вех и сжиганием
прежних объектов поклонениЯ.  €менно поэтому Я  говорю  о двойственности:  в
каждом культурном Явлении, даже самом поверхностном и незначительном, как бы
сквозит  две  направленности  -  созидательнаЯ,  идущаЯ  от  Џетра  и  тесно
свЯзаннаЯ с творческой  переработкой  западной  культуры, и  разрушительнаЯ,
ведущаЯ свое начало от первых противников петровских преобразований.
     €  все же такое разделение представителей русской  культуры  по  разным
лагерЯм  произвести  можно,  пусть это и будет  выглЯдеть  иногда  некоторой
натЯжкой. Љ  первому из них  принадлежат  сам Џетр, ‹омоносов, петербургские
архитекторы,  молодой  Љарамзин,  зрелый Џушкин,  ‘перанский,  ‘толыпин;  ко
второй - Џугачев,  ђадищев,  декабристы, юный Џушкин (до 1826 года), поздний
Љарамзин, Ќекрасов, передовые критики 1860-х годов, наконец, ‹енин и ‘талин.
Џоследний  - уже со  значительными оговорками; хотЯ этот человек больше всех
сделал  длЯ демонтажа  петровских  установлений, он  отчасти и продолжал их,
пытаЯсь оперетьсЯ на то жизнеспособное, что было привнесено Џетром в русскую
историческую жизнь.
     ђазумеетсЯ, и до него времЯ от времени делались попытки объединить  обе
эти линии, стать, так сказать, au dessus de la mкlйe. “ этой традиции были и
свои  узловые моменты,  важнейшими  из  которых  стало  открытие в  ‘еверной
столице   памЯтника  Џетру  ‚еликому  работы  ”альконе  (1782)  и  поЯвление
пушкинской  поэмы "Њедный  ‚садник"  (1833). —то  касаетсЯ  фальконетовского
монумента, изображение которого, по  моему глубокому убеждению, должно стать
общепризнанным международным символом ђоссии (таким, как ќйфелева  башнЯ длЯ
”ранции  или статуЯ  ‘вободы длЯ Ђмерики),  то  в  нем,  на  первый  взглЯд,
воплощаетсЯ   лишь   одна  линиЯ,   свЯзаннаЯ  с  "железной  волею   Џетра",
преобразившего ђоссию. “же современников поразил образ рокового  ‚садника на
грубой,  неотесанной   скале,  прискакавшего   к  берегам  Ќевы   и  мощным,
повелительным жестом как будто вызвавшим к жизни новый город и новую ђоссию.
Ќо,  присмотревшись к памЯтнику, мы замечаем, помимо  скалы и  ‚садника, еще
один элемент  этой  монументальной  композиции -  змею,  бешено и  бессильно
вьющуюсЯ  под копытами конЯ.  ‘ам  ”альконе,  видимо,  не  придавал  особого
значениЯ  своей  бронзовой  рептилии, считаЯ  ее  олицетворением  "зависти",
неизбежно сопровождающей деЯниЯ всех славных монархов, а в особенности Џетра
‚еликого. ‚озможно, что в ответ на наши  метафизические  аллюзии и сближениЯ
он даже сказал бы, что змеЯ эта попросту необходима конструктивно, длЯ того,
чтобы придать такому сложному сооружению третью  точку опоры; но длЯ русской
культуры в монументе столь выдающегосЯ символического значениЯ  мелочей быть
не могло, и  змеЯ,  растоптаннаЯ конем императора, приобрела свои  смысловые
оттенки.  ‘  ней  неизбежно   ассоциировались   бунты,   восстаниЯ,  которые
"мрачили",  как выразилсЯ Џушкин, "начало  славных дней Џетра". ‚прочем,  от
"зависти" (в  понимании ”альконе) до  "страшной стихии мЯтежей" (в понимании
Џушкина) дорога была не такой уж дальней.
     ’ак или иначе,  но Њедный ‚садник  и сейчас возвышаетсЯ на той же самой
площади в том же  виде,  в котором он был установлен, и длЯ нас то, что  эта
прославленнаЯ скульптурнаЯ композициЯ составлена  из двух противоборствующих
начал, ЯвлЯетсЯ неплохим символом фатальной двойственности  русской истории.
‚ зависимости от взглЯда на творение ”альконе в нем можно было акцентировать
либо одну, либо  другую сторону: так, в видении „аниила  Ђндреева Џетербург,
воспринЯтый  им как евразийскаЯ столица будущего, представал в виде  города,
расслоившегосЯ на три части - в обычном, "земном" его слое  высилсЯ памЯтник
Џетру ‚еликому, воплощение духа-хранителЯ города, в "верхнем мире", Ќебесной
ђоссии,  над  ним скакал  сиЯющий всадник  на  заоблачном белом  коне,  а  в
"нижнем" - первооснователь преисподнего города восседал на исполинском змее,
держа в руках дымный факел,  озарЯвший залитую  багровым светом площадь. ќта
завораживающаЯ образность Явно перекликаетсЯ с видениЯми Ђлександра  Ѓлока в
пору созданиЯ его  лирического цикла "ѓород", в  котором также  много  места
уделено Њедному ‚саднику:

     Ћн спит, пока закат румЯн.
     € сонно розовеют латы.
     € с тихим свистом сквозь туман
     ѓлЯдитсЯ ‡мей, копытом сжатый.

     ‘ойдут глухие вечера,
     ‡мей расклубитсЯ над домами.
     ‚ руке протЯнутой Џетра
     ‡аплЯшет факельное знамЯ.

     Њотив "сна", покоЯ, восходЯщий к Џушкину  ("Џусть волны финские забудут
/  € тщетной  злобою не будут / ’ревожить  вечный сон Џетра"),  поЯвлЯетсЯ и
далее  в том же  стихотворном сборнике, причем  звучит  он  здесь еще  более
звонко и торжественно:

     ‚исЯ над городом всемирным,
     ‚ пыли прошедшей заточен,
     …ще монарха в утре лирном
     ‘амодержавный клонит сон.

     € предок царственно-чугунный
     ‚се так же бредит на змее,
     € голос черни многострунный
     …ще не властен на Ќеве.

     —резвычайно символично это  поЯвление  здесь "голоса черни" сразу вслед
за  упоминанием  о змее;  в  конце стихотворениЯ противопоставление могучего
монарха и затаившейсЯ под ним змеи достигает наивысшего напрЯжениЯ:

     € если лик свободы Явлен,
     ’о прежде Явлен лик змеи,
     € ни один сустав не сдавлен
     ‘веркнувших колец чешуи.

     Ќекоторое  недоумение  здесь  может вызвать сближение "лика свободы"  с
Џетром,  правление которого  было  скорее  деспотическим.  ‚  этом  вопросе,
однако,  далеко не все однозначно. Љлючевский, много  занимавшийсЯ проблемой
соотношениЯ деспотизма и свободы, просвещениЯ  и рабства  в действиЯх Џетра,
называл  ее "политической квадратурой круга" и загадкой,  разрешавшейсЯ  два
века  и так и  не  разрешенной. ’ем не менее  в резюмирующих  строках своего
труда,  посвЯщенного петровским реформам (см.  соответствующие главы  "Љурса
русской  истории"), он  писал: "‚ера  в  чудодейственную  силу  образованиЯ,
которой  проникнут был  Џетр,  его благоговейный  культ науки  насильственно
(выделено мною - ’.  Ѓ.) зажег в рабьих умах  искру  просвещениЯ, постепенно
разгоравшуюсЯ в осмысленное стремление к  правде, то  есть к  свободе".  ќто
глубокомысленное   построение,   похоже,  действительно   заслуживает  такой
автохарактеристики,  как "квадратура  круга" -  но что делать,  если  и  сам
предмет  изучениЯ,  русскаЯ   историЯ,  была  завЯзана  узлом  необыкновенно
замысловатым.
     Ћднако вернемсЯ к нашему  "‘еребрЯному веку".  Џервое приведенное  мною
стихотворение Ѓлока писалось до событий 1905 года, второе  - в  самый разгар
"первой русской  революции"; это,  как видим,  отразилось  на  их интонации,
ставшей  заметно  более  трепетной и  взволнованной, но  не  на  образности,
оставшейсЯ  неизменной. ‚ообще  длЯ русских  поэтов-символистов,  к  которым
принадлежал  и Ѓлок, очень характерно  это  повышенное  внимание к "змеиной"
составлЯющей фальконетовского памЯтника. €ннокентий Ђнненский, бывший весьма
ревностным  читателем   новой  поэзии   начала  века,  оставил   чрезвычайно
любопытный отклик на эти  ее устойчивые мотивы. …го рецензиЯ  начинаетсЯ как
обычнаЯ критическаЯ статьЯ, а  заканчиваетсЯ  уже почти как "стихотворение в
прозе"; видно, автор ее, занЯвшись  разбором  поэзии  Ѓлока, и сам между тем
почувствовал немалый прилив вдохновениЯ:

     "‡ачем же свистит ‡мей? ‚едь змей из меди не может свистать! ‚ерно - но
не менее верно и то, что этот свистел, пользуЯсь закатной дремотой всадника.
‚се дело в том, что свист здесь - символ придавленной жизни. Ћттуда же и это
желание "глЯдетьсЯ" сквозь туман. ‘вистом змей подает знак союзникам,  их же
и высматривает он, еще плененный, из-под ноги конЯ.
     ‡мей  и царь  не кончили  исконной борьбы.  € в розовом  заволакивающем
вечере  тем  неизбежнее  чувствуетсЯ измена и  высматривание.  Ќо  вот  змей
вырастает. ‡мей воспользовалсЯ  глухотой  сторожа, который сошел с вышки, на
смену дремлющему Џетру, и он -  "расклубилсЯ" над домами.  ќто - и его жизнь
теперь, и не его. ‚спыхнувшее  пламЯ между тем открывает одну  руку Џетра. Ђ
змей снизу, из-под  копыта,  где  остаетсЯ  часть его раздавленности (так  у
Ђнненского - ’. Ѓ.), все еще продолжает творить.
     Ќо поЯвившаЯсЯ луна наполнила улицы и площади Џетербурга новой  жизнью,
и  теперь кажетсЯ, что  весь город  стал  еще более призрачным,  что он стал
одним слитием и разлитием ночных  голосов. ‡ато все заправдашнее, все бытное
ушло в одного  мощного хранителЯ гранитов, что самаЯ зарЯ, когда она сменит,
наконец,  ночь,  покажетсЯ  поэту  лишь вспыхнувшим мечом  во  все  той  же,
неизменно приковавшей к себе утомленные глаза его, руке медного всадника".

     ЉажетсЯ, что  оторвавшись от этой страницы, Ђнненский  тут же взЯлсЯ за
свое  стихотворение  "Џетербург",  ставшее впоследствии  манифестом  русских
символистов. •ронологиЯ не  противоречит этому;  статьЯ  писалась  Ђнненским
осенью  1909 года,  а  его  знаменитое стихотворение поЯвилось в  "Ђполлоне"
годом позже.  Ћно пронизано резким неприЯтием дела  Џетра  и его  города,  и
содержит   недвусмысленное    предсказание   скорого   краха   всего   этого
колоссального эксперимента:

     Ђ что было у нас на земле,
     —ем вознессЯ орел наш двуглавый,
     ‚ темных лаврах гигант на скале -
     ‡автра станет ребЯчьей забавой.

     ќто пророчество  сбылось и  метафорически, и буквально: в двух шагах от
Њедного  ‚садника, в  сквере у  Ђдмиралтейства  сейчас  расположена  детскаЯ
игроваЯ площадка, и, как каждый  может видеть,  подножие монумента ребЯтишки
используют  в качестве  снарЯда  длЯ гимнастических  упражнений  (когда наши
городские власти, наконец, восстановЯт ограду вокруг памЯтника,  ту самую, к
"хладной   решетке"   которой  "прилегло  чело"  пушкинского  …вгениЯ  перед
незабвенной сценой  бунта?). Ђнненский приводит и  причины, которые, по  его
мнению, обусловили неудачу начинаний Џетра Џервого:

     “ж на что был он грозен и смел,
     „а скакун его бешеный выдал,
     –арь змеи раздавить не сумел,
     € прижатаЯ стала наш идол.

     “вы, увы, именно так все и было. Љак ни был смел и грозен Џетр ‚еликий,
"змею"  мЯтежей  и  бунтов раздавить  он  так и не сумел. Ќе  менее  точно и
замечание о том, что змеЯ эта, хоть  и прижатаЯ, "стала наш идол" -  русскаЯ
интеллигенциЯ  на   протЯжении  всего  своего   существованиЯ   молилась  на
противников дела Џетра, как на иконы. ’от факт, что бронзоваЯ змеЯ  задумана
у  ”альконе  как  опорный  элемент  всей  конструкции, имеет  свою  грустную
символику:  без  мЯтежной стихии,  беспрестанно  бродЯщей в  недрах  русской
исторической жизни, отечественнаЯ культура утратила бы девЯть десЯтых своего
содержаниЯ  - ей просто не на чем было бы строитьсЯ и неоткуда  черпать свой
материал. Њонумент ”альконе в свЯзи с этим можно рассматривать как известный
китайский   значок,   изображающий   противоборство   сил   "€нь"  и   "џн",
переливающихсЯ  друг  в  друга;  это  бесконечное  коловращение было  вечным
двигателем русской культуры.
     ’оржественное   открытие   в  Џетербурге   памЯтника   Џетру   ‚еликому
ознаменовало  собой столетие воцарениЯ на  престол будущего преобразователЯ;
как  будто  специально длЯ  того,  чтобы  отметить  стопЯтидесЯтилетие этого
событиЯ,  Џушкин осенью 1833 года  с лихорадочной  быстротой пишет  "Њедного
‚садника"  - вершинное свое произведение и ключевой текст длЯ  всей  русской
культуры.  ‚  этой поэме  обе главные  линии нашей  истории,  "петровскаЯ" и
"антипетровскаЯ", доведены до кульминации безумного накала. Ћбе они были длЯ
Џушкина  чем-то  большим,   чем   предмет  абстрактного   и   хладнокровного
рассмотрениЯ: они не просто лично задевали поэта, от решениЯ  этого вопроса,
как  ему казалось,  зависела всЯ его  жизнь.  Ќо вопрос осталсЯ  нерешенным,
примирить обе линии не удалось.
     Њолодой Џушкин  с  самого начала воспитывалсЯ в  атмосфере безудержного
вольнодумства и свободомыслиЯ. {*‘ейчас такаЯ формулировка может  показатьсЯ
тавтологией,  но оба  эти  слова  имели  различные  смысловые  оттенки:  они
противопоставлЯлись  тому, что  позже  превратилось в первый и  второй члены
знаменитой  триады “варова,  "православию"  и "самодержавию" соответственно;
было  еще  и   "свободолюбие",   которое  Џушкин  в  конце  жизни  ухитрилсЯ
противопоставить  и  заключительному  члену  триады,  "народности",  сказав:
"зависеть от царЯ, зависеть от народа - не все нам равно? Ѓог с ними".} …два
только  он  начал  набрасывать  свои  первые  стихотворные  опыты, как  они,
разойдЯсь  в  списках,  сообщили ему шумную известность,  котораЯ еще больше
увеличилась,  когда поэт был отправлен в ссылку. ‚сЯ мыслЯщаЯ ђоссиЯ взахлеб
читала его стихи, еще незрелые и подражательные по форме, но зато уже вполне
передовые и  обличительные  по содержанию, а после  гонений, обрушившихсЯ на
голову поэта, еще  и  приобретшие  сладостный вкус  запретного  плода. ‚  ту
эпоху,  казалось,  все русское общество жило  одним  стремлением - выступить
против власти  и,  в конечном  счете,  уничтожить ненавистную  петербургскую
империю,  тЯгостное  наследие Џетра  Џервого.  ђежим  защищалсЯ,  как  умел,
напрЯжение   все   нарастало;  наконец,   14  декабрЯ   1825   года   глухое
противостоЯние  выплеснулось на ‘енатскую площадь,  и вековечные  противники
увидели друг друга лицом к лицу. „уэль между ними, как известно, закончилась
не в пользу сторонников прогресса: мрачный бронзовый идол на площади, вокруг
которого беспорЯдочно  теснились мЯтежники, грозным жестом  своей  длани как
будто вновь  утихомирил очередной  бунт, направленный против его  твердой  и
неумолимой власти.
     Ћсенью следующего  года судьба Џушкина  переменилась:  он был вызван из
своей ссылки, обласкан новым императором, долго беседовавшим с ним в Љремле,
получил   возможность   свободно   публиковатьсЯ  и   жить  там,   где   ему
заблагорассудитсЯ.  Ќачалась  втораЯ  половина  жизни  поэта  (еще  ‚ладимир
‘оловьев  заметил, что 1826 год делит двадцатилетнюю творческую деЯтельность
Џушкина, продолжавшуюсЯ с  1816  по 1836  год, на  две  равные  части).  ’ак
сказать, физически Џушкину теперь было  легче, чем раньше, но психологически
- несравненно труднее: ему  приходилось как-то  объЯснЯть, и  себе и другим,
как  это он смог с такой  легкостью перейти в  другой лагерь,  отказатьсЯ от
свободолюбивых устремлений  своей  "мЯтежной  юности"  и  открыто поддержать
действиЯ императора ЌиколаЯ Џавловича:

     Ќе бросил ли Я все, что прежде знал,
     —то так любил, чему так жарко верил,
     € не пошел ли бодро вслед за ним
     Ѓезропотно, как тот, кто заблуждалсЯ
     € встречным послан в сторону иную?

     ЏопулЯрность  Џушкина   резко  падает,  репутациЯ   его  кажетсЯ  почти
запЯтнанной, а  само сотрудничество с  режимом приносит очень  мало  выгод и
много огорчений. ђазумеетсЯ, Џушкин перестал быть фрондером вовсе не потому,
что рассчитывал  на какие-то подачки от властей.  ‚осстание декабристов было
высшей точкой либерального движениЯ в ђоссии, но,  закончившись  поражением,
оно  со  всей  очевидностью  продемонстрировало,  что тот путь, по  которому
двигалась  страна  последние  несколько десЯтилетий,  оказалсЯ тупиковым. €з
этого тупика надо было искать выход, и Џушкин, в котором как раз в это времЯ
пробудилсЯ  серьезный  интерес  к  прошлому ђоссии,  попыталсЯ  найти его  в
исторических аналогиЯх и сопоставлениЯх.
     ѓлавным из таких сопоставлений была знаменитаЯ параллель между Џетром I
и Ќиколаем  I,  установленнаЯ  Џушкиным  и  поэтически им  канонизированнаЯ.
Џиетет  перед первым  российским  императором  в глазах  Џушкина  оправдывал
многие неприглЯдные поступки ЌиколаЯ Џавловича, вплоть до казни  декабристов
и чрезмерного увлечениЯ полицейскими методами управлениЯ страной. Џушкин был
настолько ослеплен исполинской фигурой Џетра ‚еликого, что приписывал ему не
только  творение  ђоссийской  €мперии, учреждение  армии и флота,  постройку
Џетербурга и создание отечественных наук и искусств,  как обычно, но отчасти
и свое  собственное поЯвление на свет: как известно, прадед поэта  ѓаннибал,
по происхождению  абиссинец,  был прислан  в Џетербург из  ЉонстантинополЯ и
воспитан лично царем; как сообщает сам  Џушкин, он "находилсЯ  неотлучно при
особе  государЯ, спал в его токарне и сопровождал во всех походах".  € здесь
просматривалась прозрачнаЯ аналогиЯ с действиЯми ЌиколаЯ, вызвавшего Џушкина
из общественного и  творческого небытиЯ и давшего  ему возможность занЯть то
место в пантеоне русской культуры, которого тот заслуживал.
     ‘ этого времени в творчество Џушкина решительно входит петровскаЯ тема,
котораЯ нарастает и ширитсЯ до самого  конца его  литературной деЯтельности.
…е поэтическое осмысление достигло своей вершины  в поэме "Њедный  ‚садник";
впрочем,  здесь же наибольшую  остроту выражениЯ получила и противоположнаЯ,
противодействующаЯ  петровской, линиЯ  русской культуры. Џушкин  писал  свою
поэму в  Ѓолдине,  своем  нижегородском  поместье,  а  перед  этим  совершил
длительную  поездку по нижнему Џоволжью,  по  местам  знаменитого восстаниЯ,
собираЯ  материалы  длЯ  своей "€стории Џугачевского бунта"  и  "Љапитанской
дочки". Џриехав  в имение, Џушкин  как бы длЯ разминки позанималсЯ некоторое
времЯ мЯтежом, "поколебавшим государство  от ‘ибири до Њосквы и от Љубани до
Њуромских лесов", а затем  уже перешел к основателю этого государства, Џетру
‚еликому:

     Ќа берегу ‚арЯжских волн
     ‘тоЯл глубокой думы полн
     ‚еликий Џетр...

     ‘вою работу над "Њедным ‚садником" Џушкин начал  прЯмо со "‚ступлениЯ",
которым  сейчас и  открываетсЯ  окончательный текст. Џетербург,  как некогда
Љонстантинополь  (это  сближение подчеркнуто в поэме употреблением греческой
формы "Џетрополь")  началсЯ  с мысли, родившейсЯ в сознании одного человека.
Џушкин изображает исторический момент возникновениЯ этого замысла, и тут же,
после простой свЯзки  "прошло  сто лет",  набрасывает  восторженное описание
этого города,  поЯвившегосЯ "волей роковой" Џетра  в пустынной и  болотистой
дельте  Ќевы. ‚ этом  "одическом" вступлении нет еще никакой двойственности,
но заканчиваетсЯ оно  уже  глухими  нотами  тревоги (Я цитирую, как  и выше,
черновой текст поэмы):

     ЉрасуйсЯ, юный град! и стой
     Ќеколебимо как ђоссиЯ
     Ќо побежденнаЯ стихиЯ
     ‚рагов доселе видит в нас.

     „альше  в  поэме  фигура  Џетра  надолго исчезает,  а  на  первый  план
выступает  совсем другое лицо,  противостоЯщее первому.  ќто мелкий дворЯнин
…вгений,  причем  специально   указано,   что  он   принадлежит  к  древнему
московскому  роду,   некогда  блиставшему,  а  затем,  очевидно,  вследствие
петровских  реформ,  обедневшему  и  утратившему  всЯкое значение. ‚первые в
поэме …вгений  сталкиваетсЯ с Џетром во времЯ наводнениЯ, когда он, спасаЯсь
от воды,  сидит на  мраморном льве и с  ужасом, не отрываЯсь,  смотрит на то
место,  где прежде  жила  его  возлюбленнаЯ,  а  теперь,  "словно горы",  из
"возмущенной  глубины", встают  и злЯтсЯ волны  Ќевы; странным  контрастом к
этой  апокалиптической  картине   предстает  зловещее   спокойствие  Њедного
‚садника, возвышавшегосЯ  прЯмо перед …вгением над Яростными водами  (теперь
разросшиесЯ деревьЯ парка  не  позволЯют видеть  монумент с крыльца дома кн.
‹обанова-ђостовского).   €сторический  Џетр  также  отреагировал  на  первое
петербургское  наводнение, происшедшее в 1706  году, весьма спокойно  и даже
иронично. "€ зело было утешно смотреть", писал он тогда Њеншикову, "что люди
по кровлЯм и по деревьЯм будто во времЯ потопа  сидели - не точию мужики, но
и бабы". Ќо  утехи утехами, а  библейское  словечко  "потоп" (а  не, скажем,
нейтральное "наводнение") все же  прозвучало у Џетра. ‚прочем, такие мелочи,
как "Ѓожий гнев" и разъЯрившиесЯ стихии, на его прагматичный ум оказывали не
слишком большое впечатление:  письмо  это отличаетсЯ  полной  безмЯтежностью
тона и, как и прочие, помечено "из Џарадиза, или ‘анкт-Џетербурга" (которому
было тогда всего три года от роду).
     ‚  поэме Џушкина  стихиЯ тоже  усмирилась довольно быстро, но  жизнь ее
героЯ была разрушена, невеста его  погибла. …вгений сходит с ума и бродит по
городу, питаЯсь подаЯнием и  не замечаЯ ничего  вокруг  себЯ.  ’ак  проходит
почти  целый  год.  Ќаконец,  сумрачным и  ненастным вечером  …вгений  снова
оказываетсЯ на том месте, где он пережидал наводнение:

     …вгений вздрогнул. ЏроЯснились
     ‚ нем страшно мысли. Ћн узнал
     € место, где потоп играл,
     ѓде волны хищные толпились,
     ЃунтуЯ злобно вкруг него,
     € львов, и площадь, и ’ого,
     Љто неподвижно возвышалсЯ
     ‚о мраке медною главой,
     ’ого, чьей волей роковой
     Џод морем город основалсЯ...

     ќто  очереднаЯ  встреча  двух  противоборствующих  сил русской  истории
(обратим внимание, что  место и  времЯ ее  - осень  1825 года -  максимально
приближено  к  месту  и  времени  восстаниЯ  декабристов).  Ќа  этот раз  их
столкновение передано с  такой силой выражениЯ, что  все остальные  такие же
стычки, и  исторические,  и  литературные,  кажутсЯ только  бледным подобием
этого метафизического поединка. ‚начале Џушкин доводит до мощной кульминации
тему Џетра:

     “жасен он в окрестной мгле!
     ЉакаЯ дума на челе!
     ЉакаЯ сила в нем сокрыта!
     Ђ в сем коне какой огонь!
     Људа ты скачешь, гордый конь,
     € где опустишь ты копыта?
     Ћ мощный властелин судьбы!
     Ќе так ли ты над самой бездной
     Ќа высоте, уздой железной
     ђоссию поднЯл на дыбы?

     €  тут  же  изображаетсЯ  та  сила,  котораЯ   пытаетсЯ  сокрушить  эту
непреклонную волю:

     Љругом подножиЯ кумира
     Ѓезумец бедный обошел
     € взоры дикие навел
     Ќа лик державца полумира.
     ‘теснилась грудь его. —ело
     Љ решетке хладной прилегло,
     ѓлаза подернулись туманом,
     Џо сердцу пламень пробежал,
     ‚скипела кровь. Ћн мрачен стал
     Џред горделивым истуканом
     €, зубы стиснув, пальцы сжав,
     Љак обуЯнный силой черной,
     "„обро, строитель чудотворный! -
     епнул он, злобно задрожав, -
     “жо тебе!.."

     Њы  помним,  чем  окончилсЯ  этот  бунт  -  тем  же,  чем  и  восстание
декабристов,  мгновенным  усмирением  и подавлением.  Џарадокс заключаетсЯ в
том, что  поздний Џушкин равно  сочувствовал  обеим  силам, и созидательной,
хоть   и   деспотической,   петровской,   и   разрушительной,  но   зато   и
свободолюбивой, полной человеческого достоинства,  бунтарской. ђазрешить это
противоречие  он так и не  смог.  Љогда поэт  попыталсЯ это сделать в  своем
"Њедном ‚саднике", он добилсЯ  только того,  что  довел  обе  эти  линии  до
фантастической,   почти  немыслимой   художественной   выразительности,  но,
столкнув их, получил тот же результат, который дала современнаЯ ему историЯ:
не сумев одолеть друг друга, обе силы отступили на прежние рубежи. ‘толетием
позже,  впрочем, этот  спор разрешилсЯ уже по-другому. Ќо  и тогда он еще не
был   решен  окончательно:  слишком  Ярко   блеснул  в  истории  ђоссии   ее
петербургский  период, заслонить его советской  серостью было  невозможно. ‚
1937  году,  когда  в ‘‘‘ђ праздновали (пожалуй, здесь  это  слово  уместно)
столетнюю  годовщину смерти Џушкина и двадцатилетнюю - с того момента, когда
впервые  со  времен  Џетра   силы,  противостоЯщие  его  начинаниЯм,   взЯли
решительный  перевес   над  ними,  в  Џариже  поЯвилась  интереснаЯ   статьЯ
эмигрантского  философа ѓеоргиЯ  ”едотова, озаглавленнаЯ  "Џевец  €мперии  и
свободы".  ‚ тот  черный год, когда дикий и  чудовищный разгром  всего,  что
осталось   от  петровской  ђоссии,  достиг  своего  апогеЯ,  казалось,   длЯ
противоположного  лагерЯ  было бы  естественным  признать свое  поражение  и
расценить эксперимент  Џетра  как  неудавшийсЯ. Ќо,  как ни  странно, работа
”едотова полна оптимизма; она звучит так, как будто ничего еще не завершено,
и возможно  еще и иное  решение  этого вопроса, чем то, что было  предложено
историей. ђассматриваЯ текст последней пушкинской поэмы, мыслитель пишет:

     "‚  "Њедном  ‚саднике" не два действующих  лица, как часто  утверждали,
даваЯ  им символическое значение: Џетр и  …вгений,  государство  и личность.
€з-за  них  Явственно  встает  образ  третьей,  безликой  силы:  это  стихиЯ
разбушевавшейсЯ Ќевы, их общий враг, изображению  которого посвЯщена большаЯ
часть поэмы.  ЏродолжаЯ  традиционную  символику  -  законную, ибо  ‚садник,
несомненно, символ €мперии, как  назвать эту третью силу - стихии? џсно, что
это тот самый змей,  которого топчет под своими копытами всадник ”альконета.
Ќо  кто он,  или  что он? ’еперь, в  свете торжествующей революции,  слишком
соблазнительно увидеть  в  этой стихии революцию,  обуздываемую царем. Ќо  о
какой стихийной революции мог думать Џушкин? “ж, конечно, не  стихийным было
14  декабрЯ. Џугачевщина скорее напоминает разлив волн. Ќо и  это толкование
было  бы слишком  узким. „лЯ  ”альконета,  как  длЯ людей  XVIII века,  змей
означал начало тьмы и косности, с которым боретсЯ Џетр: скорее всего старую,
Њосковскую ђусь. Њы можем расширить это понимание: змей или наводнение - это
все  иррациональное, слепое в  русской жизни,  что,  обуздываемое Ђполлоном,
всегда  готово прорватьсЯ:  в  сектантстве, в  нигилизме,  в черносотенстве,
бунте. ђусскаЯ жизнь и русскаЯ государственность - непрерывное и мучительное
преодоление хаоса началом  разума  и воли. ‚ этом и заключаетсЯ  длЯ Џушкина
смысл €мперии".

     ќтот  отрывок  можно  воспринимать  и  как  самостоЯтельное  эссе,  вне
зависимости от исторических событий и произведений искусства, на которое оно
опираетсЯ  -  тогда   в  нем  прозвучит  та  же  биполЯрнаЯ,  противоречиваЯ
направленность, что  в  творении  ”альконе или поэме Џушкина. Ћна осталась и
позже  - не только двадцати,  но и всех  семидесЯти четырех  лет, отпущенных
советской власти, не  хватило длЯ  того,  чтобы искоренить  следы блестЯщего
петербургского  периода.  ‚  1991  году,  в последние месЯцы  агонизирующего
‘оветского  ‘оюза,   в  Њоскве   было  выпущено  роскошно  иллюстрированное,
отпечатанное в  ‹ейпциге  издание, озаглавленное:  "‹итературный  Џетербург,
Џетроград". Џрошло  ровно  двести лет с  того момента, как были опубликованы
"встречные"  романы-путешествиЯ ђадищева  и  Љарамзина  (кстати,  антагонизм
между ними выразилсЯ  и  в  том,  что  первыми  читателЯми  "ЏутешествиЯ  из
Џетербурга в Њоскву" были петербуржцы, а "Џисем русского путешественника"  -
москвичи). ќтот срок -  как бы общепринЯтый  в русской  культуре промежуток,
через который  всЯ  наша  жизнь должна волшебным  образом  преобразитьсЯ; он
встречаетсЯ  чуть  ли  ни  у  каждого нашего  литератора,  задумывавшегосЯ о
судьбах родины,  от ѓоголЯ,  утверждавшего, что  его приЯтель Џушкин  -  это
чрезвычайное и единственное  Явление русского  духа и "русский человек в его
развитии, в  каком  он,  может быть,  ЯвитсЯ через  двести лет", до  —ехова,
мечтательные  герои  которого  постоЯнно грезЯт о том, чтобы будет  "на этом
месте"  спустЯ два столетиЯ.  Ќо прошло  двести лет, а  в этой области ровно
ничего не изменилось: русскаЯ культура как была, так и осталась расколота на
две  враждебные части. ‚здорнаЯ книжонка, сострЯпаннаЯ по типовым  советским
рецептам  ‹юдмилой  „аниловной  Њикитич, демонстрирует  это так  же  Ярко  и
выпукло, как какой-нибудь "Њедный ‚садник".
     Љонечно,  автор   "‹итературного  Џетербурга"  стоит  исключительно  на
прогрессивных позициЯх, ни в какой скрытой фронде его обвинить нельзЯ. Ќо  и
сама советскаЯ власть решительно не знала, что делать с Џетром и Џетербургом
- возвеличивать их или ниспровергать. ‹. „. Њикитич просто следует в этом за
своими идеологическими руководителЯми. ђассказываЯ  о XVIII веке, она сперва
говорит  словами Џушкина,  что в  начале столетиЯ "ђоссиЯ  молодаЯ  мужала с
гением  Џетра", а  в городе, поднЯвшемсЯ "из  тьмы веков  (так  у Њикитич; у
Џушкина  - "лесов" - ’. Ѓ.), из  топи блат" рождалась русскаЯ литература. Ќо
тут  же сообщает, какого характера была эта  литература:  Љантемир, как  нам
известно,   отличалсЯ   безудержным  критиканством,  а   ”еофан   Џрокопович
("сподвижник Џетра ‚еликого,  писатель и  государственный деЯтель") находил,
что  гораздо   уместнее  "воспевать  родину",  чем  "восхвалЯть  царЯ".  ќто
Џрокопович-то  не восхвалЯл!  ‚прочем, чему же тут удивлЯтьсЯ, когда у ‹. „.
Њикитич и сам  Џетр  становитсЯ чуть ли не оппозиционером: так, из  "€стории
свейской войны", повествующей о его подвигах, царь собственноручно вычеркнул
все  пассажи, в  которых его  персона представала в чересчур лестном  свете,
заменив эти пустые дифирамбы скромным сообщением о "служении отечеству".
     ђусскаЯ литература, по  мнению Њикитич, началась с сатиры: у истоков ее
стоЯл Љантемир,  продолжил  эту линию ”онвизин, смех которого  перешел уже в
"крик Ярости"; Яростный крик ”онвизина разбудил целую "фалангу насмешников",
котораЯ,  передаваЯ  эту эстафету из  поколениЯ  в  поколение,  превратилась
наконец  в  гоголевский   "смех  сквозь  слезы".  Џроследив   эту  "вторую",
критическую линию,  Њикитич переходит к "первой",  основополагающей. Ќачав с
картины  неизвестного   художника,   изображающей   Џетра  на  строительстве
Џетербурга,  и нескольких гравюр  на ту же тему, автор приводит рЯд выписок,
иллюстрирующих это основание новой столицы  - от изумительных эссе Ѓатюшкова
и Џушкина до суховатых стихов ’редиаковского  и ‹омоносова. Ќиже описываютсЯ
и  великие  деЯниЯ  сего последнего; но  тут же  приводЯтсЯ  Ядовитые  слова
Љантемира (непонЯтно, правда, к кому относЯщиесЯ) об "уме  недозрелом, плоде
недолгой  науки". Ѓожественные  виды набережных, Ќевы и кораблей  чередуютсЯ
далее со страстными обличениЯми "невежественных дворЯн, взЯточников и алчных
крепостников".  Ћ  ‘умарокове  сказано, что  этот  "крепостник  и  сторонник
монархического  правлениЯ",  однако,  "благосклонно   воспринималсЯ"  своими
"великими современниками" - Ќовиковым  и ђадищевым; видимо, за одно это  ему
можно простить все заблуждениЯ. Љрепостником оказалсЯ  у Њикитич и „ержавин:
он  "считал  возможным"  участвовать  в  подавлении  ЉрестьЯнской войны  под
предводительством  Џугачева и  "неприЯзненно"  отнессЯ к ‚еликой французской
революции. ‚ то же времЯ, говорит автор, у „ержавина были и заслуги - так, в
одном  его  стихотворении  (знаменитое "‚ластителЯм  и судиЯм", разумеетсЯ),
императрица  "усмотрела   Якобинские  настроениЯ".  ЏриводитсЯ  и  еще  одна
индульгенциЯ -  стишок  ђылеева: "Ћн выше всех на свете благ  / Ћбщественное
благо ставил /  €  в пламенных  своих  стихах  / ‘вЯтую добродетель славил".
Ћбличителем  царского  режима  у  Њикитич  становитсЯ даже  дедушка  Љрылов,
создававший "социально острые сатирические произведениЯ" и бичевавший в  них
"моральное   падение  дворЯн,   развращенных  даровыми  доходами   от  труда
крепостных".
     Њного вниманиЯ  уделЯет ‹. „. Њикитич и  таким  деЯтелЯм "литературного
Џетербурга", как ‘уворов  и Џугачев,  даже  не замечаЯ,  каким  насилием над
историей выглЯдит одновременное  восхваление  обоих.  Ќе  очень Ясно,  какое
отношение  к литературной жизни столицы  имел  "великий  государь амператор"
…мельЯн   Џугачев,   но   Њикитич  считает  нужным   особо  остановитьсЯ  на
выразительности его слога, приведЯ  не только его  образец ("и  которые мне,
государю амператорскому величеству винныЯ были, и Я во  всех виных прощаю"),
но и  рецензию на него  Џушкина. Џугачев,  похоже, вызывает у  Њикитич такую
симпатию, что она мерЯет  на  него всех  культурных деЯтелей  петербургского
периода, в том числе и заезжих из …вропы. ’ак, бунтовщиком против  царизма у
нее  становитсЯ французский философ  „ени „идро, писавший …катерине: "‚сЯкаЯ
произвольнаЯ   власть  вредна.   „еспот  совершает  преступление".   Њатушка
государынЯ,   надо  думать,   прочитала   это   послание   без   какого-либо
замешательства  - себЯ она деспотом не считала и, наверное, воспринЯла фразу
„идро как замысловатый, но от этого не менее приЯтный комплимент.
     “поминает  автор  "‹итературного  Џетербурга" и  об  открытии памЯтника
Џетру  I, процитировав при этом  тексты Љарамзина и ђадищева (к ним  мы  еще
вернемсЯ).  ‚прочем, гораздо больше ее интересует революционнаЯ деЯтельность
этого  последнего. ђассказ о  нем она начинает с чрезвычайно сомнительной по
своему  смыслу  фразы:  "ђадищев  первым  создал  произведениЯ,  не  имевшие
аналогов  по  политической направленности  и силе  звучаниЯ". Џосле  разбора
достижений первого русского революционера Њикитич рассматривает и творчество
так  называемых  "поэтов-радищевцев"  -  людей  с  прекрасными, как  подбор,
фамилиЯми:   Џнин,    ‚остоков,   Џопугаев.    Џовествование    перемежаетсЯ
изображениЯми  великолепных  барочных  фасадов  -  в  этих  домах,  в центре
столицы, и  жили  ниспровергатели  царского  строЯ. Ќе  забывает составитель
привести и виды мрачных памЯтников деспотизма - Џетропавловской крепости или
Њихайловского  замка.  Џрекрасной  иллюстрацией  к ним  ЯвлЯютсЯ  цитаты  из
Љарамзина:  "Љогда,  в  ужасе  душегубства,   ђоссиЯ  цепенела,   во  дворце
раздавалсЯ шум ликующих - €оанн тешилсЯ со своими палачами".
     Џокончив  с "столетьем  безумным  и  мудрым", которое  "будет  проклЯто
вовек",  по  известному  выражению ђадищева, Њикитич  переходит к следующему
веку, "девЯтнадцатому,  железному и воистину жестокому", по словам Ѓлока. Ќа
страницах  ее книги мелькают то  герои 1812 года,  то  вконец разочарованные
страдальцы за отечество - "все  самое благородное среди  русской  молодежи":
декабристы, ѓрибоедов,  Џушкин.  ‚скоре  подрастает  и  следующее  поколение
борцов с самодержавием - не менее грустный и разочарованный ‹ермонтов, с его
"стихом, облитым горечью и злостью", и ѓоголь  со  своей  сатирой и "пафосом
авторских отступлений,  с  глубоким  сочувствием  рисующих  людей из народа,
который скован режимом, но нет-нет да и проЯвит силы свои". Њожно поздравить
‹.  „.  Њикитич:  начитавшись  ѓоголЯ  и  его  последователей,  она  и  сама
выработала, как  видно из  последней цитаты, могучий и монументальный, почти
библейский слог.  …динственное, что ее подводит временами - это лексика; что
такое "обличительнаЯ традициЯ"  в литературе, еще  понЯтно, а вот что значит
фраза:   "усиливаетсЯ   реалистическаЯ    типизациЯ,   утверждаетсЯ    показ
демократических слоев общества"?
     Ќо вот на историческую сцену в ђоссии выходЯт новые "богатыри, кованные
из  чистой стали  с головы до ног"  (пользуЯсь  выражением  одного из них) -
Ѓелинский,  ѓерцен, „обролюбов, петрашевцы.  Ќе  обходитсЯ и  без Ќекрасова,
музу которого хлещут кнутом на ‘енной площади. ‚изуальный рЯд книги Њикитич,
долго державшийсЯ в рамках  благопристойности, наконец не выдерживает и тоже
обращаетсЯ к обличению русских  порЯдков; известные стихи Ќекрасова "‚ыдь на
‚олгу:  чей стон раздаетсЯ" здесь  удачно сочетаютсЯ  с не  менее знаменитой
картиной ђепина "Ѓурлаки  на ‚олге". †ивописные образы страдающих крестьЯн и
рабочих  все нарастают  в книге, пока не сменЯютсЯ, с  наступлением •• века,
изображениЯми демонстраций  под  красными  флагами.  Џублицистический  запал
подобранных цитат также движетсЯ  крещендо: как безапеллЯционно заЯвлЯет уже
Џисарев, "поэт  - или титан, потрЯсающий горы векового зла,  или же козЯвка,
копающаЯсЯ   в   цветочной   пыли".  џзык   ‘алтыкова-™едрина  еще  ближе  к
безудержному гиперболизму советских передовиц:  "‚оспитывайте в  себе идеалы
будущего,  ибо это своего рода солнечные лучи, без  оживотворЯющего действиЯ
которых земной  шар обратилсЯ бы в камень". Ќа этом фоне мЯгкаЯ сдержанность
—ехова  выглЯдит  у   Њикитич   уже  как  нечто,  требующее  дополнительного
оправданиЯ  -  и  все  же,  сделав  некоторые оговорки,  она и его милостиво
принимает в когорту своих единомышленников, сказав, что "ему было ненавистно
деление общества  на толстых и  тонких,  угодничество и  пресмыкание  (так у
автора - ’. Ѓ.) перед сильными мира сего".
     ‘ледующий, двадцатый  век, ознаменовавшийсЯ "неслыханными переменами" и
"невиданными мЯтежами", также не обходитсЯ  без своих буревестников.  Џервый
из  них,  ѓорький, как пишет Њикитич,  уже в  начале  века "был известен как
писатель; его имЯ стоЯло под произведениЯми  большого политического смысла".
Љроме него, к борьбе с царизмом подключаютсЯ Ѓлок и ЊаЯковский, и даже такие
небожители, как Ђнненский, Ђхматова и Њандельштам. Ќа самом деле это  не так
уж далеко от истины: и ‹енин, и его сподвижники были плотью от плоти русской
интеллигенции - той самой, от которой не мог окончательно оторватьсЯ ни один
из наших деЯтелей культуры, даже  тогда, когда несостоЯтельность ее взглЯдов
стала совершенно  очевидной. Љаким  образом сочетались в  их сознании резкое
неприЯтие  большевизма  и   трогательнаЯ  верность   всем  его   духовным  и
политическим   предтечам  -  сказать   трудно;  но  даже  такие  отъЯвленные
контрреволюционеры, как ‡инаида  ѓиппиус, впадают в  самый нежный и слащавый
тон, когда вспоминают, например, о декабристах:

     Њинули годы, годы, годы...
     Ђ мы все там, где были вы,
     ‘мотрите, первенцы свободы:
     Њороз на берегах Ќевы!..

     Њы, слабые, вас не забыли,
     Њы восемьдесЯт страшных лет
     Ќесли, лелеЯли, хранили
     ‚аш ослепительный завет...

     € как г-жа ѓиппиус пережила эти "восемьдесЯт страшных  лет", просто уму
непостижимо. "Ћ, если  б  начатое вами / ‘вершить нам  было суждено!", пишет
она дальше  в этом  стихотворении. €  ведь сама  же  потом ужаснулась, когда
увидела,  как  выглЯдЯт  эти  свершениЯ,  да  поздно  было.   Ќо  о  горьком
послереволюционном   прозрении   представителей  нашей  интеллигенции  здесь
говорить  не место  - нас больше  интересует историЯ  ее  заблуждений. Љнига
Њикитич предлагает богатейший  материал на эту тему. ЌельзЯ отказать в уме и
таланте тем авторам, которых она  собирает на свой  революционный шабаш,  но
либеральнаЯ закваска,  на  которой  взошли их  убеждениЯ, поглощала  все  их
умственные силы,  высасываЯ  и  истощаЯ их почти  без  остатка.  €ногда  это
несоответствие доходило до смешного;  когда  какой-нибудь  ѓерцен,  которому
никак нельзЯ отказать в уме и наблюдательности,  гневно вопрошал: "Љто может
читать,  не содрогаЯсь  от  возмущениЯ  и стыда, шедевр  ’ургенева  "‡аписки
охотника?"",  то  он  как  будто  не  замечал  в  своих  словах  несуразного
противоречиЯ.  Ќо  никто  не  смеЯлсЯ.  „аже  сам  ’ургенев,  увидев,  какой
популЯрностью  пользуетсЯ  его  книга,  которую  современники  сравнивали  с
"•ижиной  дЯди  ’ома",   немедленно  усмотрел  в  ней  обличение  крепостных
порЯдков, и говорил впоследствии,  что они стали так ненавистны ему, что  он
не в состоЯнии был оставатьсЯ более в  ђоссии  и  уехал  из нее в комфортную
…вропу:  "Я  не  мог  дышать одним воздухом,  оставатьсЯ  рЯдом с тем, что Я
возненавидел; мне необходимо  нужно было удалитьсЯ от моего  врага  за  тем,
чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него".
     ‚ моем пересказе  книга  ‹. „.  Њикитич,  впрочем,  слегка  сбиваетсЯ и
перекашиваетсЯ,  терЯЯ свое равновесие. „лЯ того, чтобы оценить ее  в полной
мере,  ее   нужно   видеть  -  тогда  "литературнаЯ"  ее  составлЯющаЯ,  всЯ
пронизаннаЯ  бунтарским  духом, столкнетсЯ  с "живописной" ее частью,  и это
противостоЯние покажетсЯ  таким же  страшным, как  столкновение  пушкинского
…вгениЯ и медного Џетра -  или ђадищева и  …катерины, декабристов и ЌиколаЯ.
Љонечно, и в  этой  части  можно  встретить самые  апокалиптические картины,
старательно  подобранные  Њикитич  -  сокрушительное наводнение  1824  года,
легшее  в  основу  "Њедного  ‚садника",  "Џоследний  день  Џомпеи" Ѓрюллова,
портреты  бунтовщиков  и  революционеров.  Ќо  рЯдом с  ними  - спокойные  и
величественные зданиЯ, в каждом из которых так  и слышитсЯ тЯжелое и грозное
дыхание  €мперии.  Ќи в  чем так  не проЯвилась железнаЯ, непреодолимаЯ волЯ
Џетра,  как  в  легендарной петербургской  архитектуре.  ‚ ней  нет  никакой
московской расхлЯбанности -  только  строгие,  Ясные  линии,  так отвечающие
мощному  раскату  согласных  в  имени  этого города.  ‚еличественные дворцы,
отражающиесЯ  в  спокойной   воде,   золоченые  шпили  в   прозрачном  небе,
великолепные парусные  корабли,  усеЯвшие  Ќеву  и  стоЯщие  на верфи, арки,
своды,  колоннады - когда все  это видишь,  поражаешьсЯ до глубины души тому
народу,  который отвергал  это с такой  же легкостью, с какой  и извергал из
своих духовных недр.
     џ могу  еще долго приводить "иллюстративный материал" длЯ  демонстрации
своего тезиса, но, мне кажетсЯ, здесь можно остановитьсЯ. Ќа любом смысловом
"этаже" русской культуры  видна эта сквознаЯ двойственность нашей истории: в
небольшой  цитате,  произведении в целом, ее авторе, как культурном Явлении,
эпохе, к  которой принадлежит этот автор, географии, с  которой он согласует
свое   место  жительства,  его  воззрениЯх,  пронизывающих  его  творчество,
поступках,  определЯющих его  судьбу.  „емон  русской  истории  и  культуры,
кажетсЯ, только  тем и занималсЯ, что сталкивал  эти две силы,  иногда делаЯ
это  в самых причудливых  сочетаниЯх. Ћсобенно часто и охотно  забавлЯлсЯ он
таким образом в  литературе,  котораЯ  традиционно играет стержневую  роль в
отечественном культурном процессе. ’ем любопытнее взглЯнуть на то,  как  обе
эти магистральные  линии  сошлись  в этой области в первый  раз;  как Я  уже
говорил, они сделали это необыкновенно символически.
     ‚  Январе 1791 года, развернув "Њосковский  журнал", русский читатель с
некоторым удивлением обнаружил там что-то очень похожее на то, что он совсем
недавно  где-то уже  встречал.  ќто были "Џисьма русского  путешественника",
публиковавшиесЯ  молодым Љарамзиным (по возвращении из-за  границы  ему было
всего  24  года). Ћткрывалось  это  произведение  главкой  "’верь",  котораЯ
начиналась с трогательного  и чувствительного  прощаниЯ  автора с  друзьЯми.
"ђассталсЯ Я с вами, милые,  рассталсЯ! ‘ердце  мое  привЯзано  к вам  всеми
нежнейшими  своими  чувствами, а Я  беспрестанно  от  вас  удалЯюсь  и  буду
удалЯтьсЯ!" Ќе прошло и года с  тех пор,  как в домашней типографии ђадищева
было напечатано  совсем  другое  произведение  с точно такой же  структурой;
только там  автор  выезжал не из Њосквы, а из Џетербурга, и первые главы его
книги  назывались  по другим, противоположным  почтовым станциЯм  на тракте,
свЯзывавшем  две  столицы ђоссии. ‚прочем,  с первых  строк было  видно, что
Љарамзин задумал совсем другое по тону и стилю произведение, нежели ђадищев;
пафос суровой обличительности был  ему отнюдь не свойственен, и это различие
просто  бросалось в  глаза. ‚от  как начиналась  книга ђадищева: "Ћтужинав с
моими  друзьЯми, Я лег в кибитку. џмщик, по обыкновению своему,  поскакал во
всю лошадиную мочь,  и в несколько минут Я  был уже за городом. ђасставатьсЯ
трудно,  хотЯ  на  малое  времЯ, с тем, кто нам нужен  стал на всЯкую минуту
бытиЯ нашего. ђасставатьсЯ трудно; но  блажен тот, кто  расстатьсЯ может  не
улыбаЯсЯ;  любовь или дружба стрегут  его утешение.  ’ы  плачешь,  произносЯ
"прости"; но  воспомни о возвращении твоем, и да исчезнут слезы твои при сем
воображении,  Яко  роса  пред  лицем солнца".  ЏонЯтны возвышенные намерениЯ
автора, взЯвшегосЯ за книгу с целью исправлениЯ пороков, но  не очень  Ясно,
почему он с такой готовностью беретсЯ читать рацею даже по такому пустЯчному
поводу.
     Џри  сопоставлении  первых страниц  этих  двух  "Џутешествий" нам может
показатьсЯ, что  Љарамзин отчасти  подражал ђадищеву,  отчасти опровергал  и
пародировал его;  но на самом  деле неизвестно, когда  он писал  эти строки,
помеченные  днем его выезда, 18 маЯ  1789  года. ‚полне возможно,  что автор
"Џисем  русского  путешественника"  набрасывал  уже  в дороге  что-то  вроде
путевых заметок и, таким образом,  делал это, ничего еще не знаЯ о  том, как
будет выглЯдеть текст "ЏутешествиЯ из Џетербурга в Њоскву". …сли это так, то
интересно сопоставить и два других пассажа из обеих книг,  находЯщиесЯ в них
на одном и том же месте, непосредственно  вслед за вступлением. ђадищевского
Џутешественника одолевает тЯжелый  сон: он видит себЯ в  пространной долине,
сжигаемой солнцем, без воды и зелени. "Ќесчастной, -  возопил  Я, -  где ты?
где  девалосЯ  все,  что  тебЯ прельщало?  где  то, что  жизнь  делало  тебе
приЯтною?   Ќеужели   веселости,  тобою   вкушенные,  были  сон  и  мечта?".
Џутешественник Љарамзина восклицает: "‚се прошедшее есть сон и тень: ах! где
часы, в которые так хорошо бывало сердцу моему посреди вас, милые? - …сли бы
человеку,  самому  благополучному, вдруг  открылось будущее,  то замерло  бы
сердце его от  ужаса, и  Язык его  онемел бы в самую ту минуту, в которую он
думал назвать себЯ счастливейшим из смертных!"
     €так, оба Џутешественника едут по  одной и  той  же дороге, но в  прЯмо
противоположных направлениЯх; уже одно это не может не навести на мысль, что
и  их общественно-политические концепции окажутсЯ антагонистическими. ‚скоре
мы  увидим, что так оно и есть, а  пока задумаемсЯ, почему вообще оба первых
русских романа  пишутсЯ  в  дороге, и  именно на тракте Њосква  - Џетербург.
Џолное рассмотрение этого вопроса завело  бы нас очень  далеко: пришлось  бы
вспомнить о долгих скитаниЯх многих и многих деЯтелей русской  культуры. Љак
писал ‹отман о том же Љарамзине: "он  был охвачен  горЯчкой путешествиЯ, его
влекла дорога - это стало потом наследственной  болезнью  русских писателей:
Џушкина,  ‹ермонтова,  ѓрибоедова, ѓоголЯ, ’олстого...". ‹отман не упоминает
здесь еще Ѓатюшкова, ‚Яземского, „остоевского, ‚ладимира ‘оловьева,  Ѓунина,
—ехова,   ЂндреЯ    Ѓелого    -   впрочем,   легче   было   бы   перечислить
писателей-домоседов, чем упоминать всех наших литературных путешественников.
‘трасть к дальним странствиЯм - это константа русской изЯщной словесности, а
также публицистики, изобразительного искусства и даже архитектуры, котораЯ с
удовольствием подражала в Џетербурге всему свету, от Ђмстердама и ‚ерсалЯ до
Џекина.  Ќесколько  сложнее  и  содержательнее  вопрос  о  том,  почему  эти
литературные путешествиЯ по большей части ограничивались поездками из Њосквы
в Џетербург и обратно.
     ѓлавным  символом  дела  Џетра,  средоточием  его  реформ,  была  новаЯ
российскаЯ столица, возведеннаЯ преобразователем. Ћна намеренно  и осознанно
создавалась  как очевиднаЯ  альтернатива Њоскве. ЏереведЯ  правительственную
резиденцию  на север, Џетр,  однако,  получил  не  совсем  то,  что  ожидал:
произошло не перенесение, а удвоение столицы. Ѓелинский позднее так и писал:
"ничто  в  мире не существует напрасно:  если  у нас две  столицы -  значит,
каждаЯ из  них необходима". ќто, похоже,  было просто  вариацией  известного
тезиса  ѓегелЯ   о  том,   что  "все  действительное  разумно",   оказавшего
неизгладимое впечатление  на  русскую публицистику  1840-х  годов; во всЯком
случае, остальные наши литераторы, принадлежащие к  другим эпохам, подходили
к этому вопросу уже  далеко не столь благостно.  €менно вокруг этой ни с чем
не сообразной затеи  Џетра  и ломались в основном  копьЯ на всех  позднейших
сражениЯх русской  общественной  мысли;  эти  города, Џетербург и  Њосква, и
стали  теми двумЯ  полюсами, к  которым стЯгивались  обе  ведущие силы нашей
истории.   ‘  этой  точки  зрениЯ  неудивительно,  что  чуть  ли  не  первым
геополитическим действием противников петровских начинаний, когда они пришли
к власти в 1917 году, стало возвращение столицы в Њоскву; декабристы, прЯмые
их  предшественники,  собирались  перенести  свою  резиденцию  туда   же  (а
некоторые горЯчие головы и на этом не останавливались, предлагаЯ передвинуть
ее еще дальше - в Ќижний Ќовгород). ‘овершенно закономерно в свЯзи с  этим и
то,   что   первый  русский   революционер   (как   величала  его  советскаЯ
историографиЯ), ђадищев в своем "Џутешествии" двигалсЯ именно  из Џетербурга
в Њоскву, а не наоборот.
     Љарамзин, как  мы  помним, отправлЯЯсь  в  …вропу, сначала  проехал  из
древней столицы в новую, петровскую. ‘ символической и метафизической  точки
зрениЯ  это  логично  и  естественно, но  с житейской и  бытовой выглЯдит по
меньшей  мере  странным.  ‘амому  автору,  чтобы  объЯснить  читателЯм  этот
несуразный  дорожный крюк его героЯ в  добрую тысЯчу  верст  (из  Џетербурга
Џутешественник отправилсЯ в своей  карете в ђигу, что  можно  было прекрасно
сделать и из Њосквы),  пришлось придумывать какие-то специальные оправданиЯ.
Ќадо  сказать,  что  делает он это крайне невнЯтно, ссылаЯсь то на  незнание
паспортных порЯдков, то на  нежелание возитьсЯ  с оформлением бумаг; так или
иначе,  но первоначальный план  плыть  в …вропу  морем развалилсЯ,  и  герой
Љарамзина, переместившись навстречу  герою ђадищева (право,  жаль,  что  оба
автора при  последующей правке своих  романов не  вставили  в них, хотЯ бы в
виде  мимолетно  мелькнувших  теней,  фигуры своих  литературных двойников),
отправилсЯ на ‡апад посуху.
     ’рудно представить что-нибудь  более различное,  чем  герои  обоих этих
авторов, во многих чертах повторЯющие их создателей. Љарамзин молод, ђадищев
- по меркам XVIII  века - почти  стар; Љарамзин так целомудрен, что  когда к
нему  в  колЯску подсаживают  юную спутницу,  он демонстративно не  обращает
вниманиЯ  на ее весьма откровенные намеки и  предложениЯ, и всю дорогу едет,
уткнувшись в английскую  книжку и  даже не глЯдЯ на девушку; ђадищев же  так
женолюбив, что  и в своем  почтенном возрасте, не в силах сдерживатьсЯ, чуть
ли  не  на каждой станции отправлЯетсЯ  посмотреть  то  на  стоЯщих у дороги
крестьЯнок,  то на "моющих платье деревенских  нимф", то на "хоровод молодых
баб и  девок". "‚оспомнив  дни  распутныЯ  моеЯ юности",  автор  простодушно
рассказывает о  том, как "невоздержание  в  любострастии"  навлекло на  него
"смрадную болезнь",  и как он  раскаиваетсЯ в  том, что распространение этой
болезни  на нем не остановилось - не забыв при  этом, разумеетсЯ,  добавить,
что  виновато  во  всем этом  правительство,  которое,  "дозволЯЯ распутство
мздоимное, отверзает  не  токмо путь ко многим порокам,  но отравлЯет  жизнь
граждан" (воображаю, с  каким  чувством  читала  эти  строки  …катерина  II,
воплощавшаЯ  тогда это самое правительство). Љарамзин мЯгок, вежлив, ровен и
корректен  в обращении как с высшими, так  и низшими  по положению; ђадищев,
даром что выступает в роли защитника угнетенных масс, готов в гневе колотить
палкой   станционного  смотрителЯ,  этого  "сущего  мученика  четырнадцатого
класса",  по  отзыву  Џушкина (имеетсЯ  в  виду  низшаЯ  ступень в тогдашней
чиновничьей "табели о рангах"). ‚от как герой ђадищева беседует с чиновником
береговой службы:

     " -  ѓосударь  мой! €звестили ли вас, что за несколько  часов пред  сим
двадцать  человек  находились  в  опасности потерЯть  живот  свой на  воде и
требовали вашей  помощи? - Ћн мне отвечал с наивеличайшею  холодностию, курЯ
табак: - Њне  о том сказали  недавно, а тогда Я спал. -  ’ут  Я  задрожал  в
Ярости  человечества.  - ’ы бы  велел себЯ будить  молотком  по голове, буде
крепко спишь, когда люди тонут и требуют от тебЯ помощи. Ћн мне сказал: - Ќе
моЯ то  должность. - џ вышел из терпениЯ: - „олжность ли твоЯ людей убивать,
скаредный  человек;  и ты  носишь  знаки  отличности,  ты начальствуешь  над
другими!.. - Ћкончать не мог моеЯ речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон.
џ волосы драл с досады. ‘то делал расположений, как отомстить сему зверскому
начальнику  не  за  себЯ,  но  за   человечество.  Ќо,  опомнЯсь,   убедилсЯ
воспоминовением  многих  примеров, что  мое мщение будет бесплодно, что Я же
могу прослыть или бешеным, или злым человеком; смирилсЯ".

     ‘тиль  у  этих  авторов,  как  мы  уже  имели  случай  заметить,  также
различаетсЯ кардинально. Љарамзин пишет  легко и приЯтно, Ясным и отточенным
слогом (позже молодой Џушкин назовет его прозу лучшей в русской литературе),
ђадищев,  по характеристике того же  Џушкина, изъЯснЯетсЯ "слогом  надутым и
тЯжелым".  Љстати,  странно,  что сейчас именно Џушкин считаетсЯ  создателем
русского  литературного Языка;  эти  лавры  по  справедливости нужно  отдать
Љарамзину, а  в поэзии -  Ѓатюшкову, этим  непосредственным предшественникам
Џушкина.  ‚от,  например,  образец  блестЯщей,  поистине классической  прозы
молодого Љарамзина:

     "‚ нынешний вечер наслаждалсЯ Я великолепным зрелищем. Ћколо двух часов
продолжалась ужаснаЯ  гроза. …сли бы  вы  видели, как  пурпуровые  и золотые
молнии  вились по хребтам  гор,  при  страшной канонаде неба! Љазалось,  что
небесный ѓромовержец хотел превратить в  пепел сии гордые  вершины:  но  они
стоЯли, и рука  …го  утомилась -  громы умолкли, и тихаЯ луна сквозь  облака
проглЯнула".

     „лЯ  сравнениЯ  со слогом  Љарамзина можно  привести  описание грозы на
море, сделанное ђадищевым (привожу с сокращениЯми):

     "‚незапу  острый  свист  возникающего  вдали ветра  разгнал мой  сон, и
отЯгченным взорам моим представлЯлисЯ сгущенные облака, коих чернаЯ тЯжесть,
казалось,  стремила  их нам  на главу и падением устрашала. џ рад был и сему
зрелищу: соглЯдал  величественные черты  природы и  не в чванство скажу: что
других  устрашать начинало, то менЯ веселило. ‚осклицал изредка, как ‚ернет:
-  Ђх,  как  хорошо!  -  Ќо ветр,  усиливаЯсЯ постепенно,  понуждал думать о
достижении  берега. Џрирода  завистливою нам сейчас казаласЯ,  и  мы  на нее
негодовали теперь за  то, что  не распростирала ужасного  своего величества,
сверкаЯ в молнии и слух тревожа громовым треском".

     Љарамзин писал Языком,  далеко опередившим  свое  времЯ (в сущности,  и
сейчас,  спустЯ  двести  лет,  мы говорим  на Языке карамзинском). …го  слог
обращен  в  будущее,  точно так  же, как и  его политические и  общественные
воззрениЯ.  Ќедаром  Џушкин впоследствии опиралсЯ на литературные достижениЯ
Љарамзина, а не ђадищева, который что в Языке, что в убеждениЯх никак не мог
выбратьсЯ  из  любезной  ему  старины.  „остаточно  сравнить   две   цитаты:
знаменитое  пушкинское "Ћт Ямщика до  первого поэта, / Њы все поем уныло"  и
неуклюжее  высказывание на ту же тему ђадищева: "€звозчик мой затЯнул песню,
по обыкновению  заунывную.  Љто знает  голоса  русских народных  песен,  тот
признаетсЯ,  что  есть в них  нечто, скорбь  душевную означающее". €нтересно
сопоставить и два отрывка из Љарамзина и  Џушкина, опЯть же почти идентичных
по тематике:

     "ѓоворЯт,  что  наша историЯ сама по себе менее других занимательна: не
думаю; нужен только ум, вкус, талант.  Њожно выбрать, одушевить, раскрасить;
и читатель  удивитсЯ, как  из  Ќестора,  Ќикона и прочих могло  выйти  нечто
привлекательное,  сильное,  достойное  вниманиЯ  не  только  русских,  но  и
чужестранцев. ђодословнаЯ кнЯзей, их  ссоры, междоусобие, набеги половцев не
очень любопытны:  соглашаюсь; но зачем заполнЯть ими целые томы?  “ нас  был
свой Љарл ‚еликий: ‚ладимир  - свой ‹юдовик XI: царь €оанн - свой  Љромвель:
ѓодунов  -  и  еще такой  государь,  которому  нигде не  было подобных: Џетр
‚еликий" (Љарамзин).

     "—то касаетсЯ нашей исторической ничтожности, то Я решительно не могу с
вами согласитьсЯ. ‚ойны Ћлега и  ‘вЯтослава  и даже удельные усобицы - разве
это не та жизнь, полнаЯ кипучего брожениЯ и пылкой бесцельной  деЯтельности,
которой отличаетсЯ юность всех народов?  ’атарское  нашествие  - печальное и
великое  зрелище. Џробуждение ђоссии, развитие ее  могущества, ее движение к
единству (к русскому единству, разумеетсЯ), оба €вана, величественнаЯ драма,
начавшаЯсЯ в  “гличе и закончившаЯсЯ  в €патьевском монастыре - как, неужели
все  это  не историЯ,  а лишь бледный и  полузабытый сон?  Ђ  Џетр  ‚еликий,
который один есть целаЯ всемирнаЯ историЯ!" (Џушкин).

     ‚прочем, сравнивать  эти  тексты  не  вполне корректно:  Љарамзин здесь
писал по-русски, а Џушкин - по-французски, и еще жаловалсЯ на то,  что "Язык
…вропы"  ему сподручней нашего. Ќо о смысловой перекличке этих  двух авторов
по ним уже  судить можно; как видим, Џушкин, который был очень многим обЯзан
Љарамзину, продолжал именно его линию, ведущую  начало от Џетра,  а не линию
ђадищева, к которому  он встал в  довольно жесткую оппозицию (ею мы займемсЯ
немного ниже). ќто не помешало ему, правда, в итоговом стихотворении сказать
"‚ослед  ђадищеву восславил Я свободу..." - но о двойственности Џушкина  как
культурного ЯвлениЯ Я уже достаточно распространилсЯ.
     Џродолжим  лучше   сопоставление  (точнее,  противопоставление)  "Џисем
русского  путешественника"  и  "ЏутешествиЯ   из   Џетербурга   в   Њоскву".
ђазительное   несходство   их   героев   подкреплЯетсЯ   и   идеологическими
расхождениЯми  авторов.  ѓлавными  из них,  разумеетсЯ,  ЯвлЯютсЯ  различнаЯ
оценка  Џетра ‚еликого,  ‡апада  и Џетербурга. Ћтношение  ђадищева  к  Џетру
сформировалось  очень  рано, задолго  до  поЯвлениЯ  на  свет  его  главного
произведениЯ.  ‚  августе  1782  года,  на  следующий  день  после  открытиЯ
памЯтника Џетру в Џетербурге, ђадищев пишет "Џисьмо к другу, жительствующему
в ’обольске", посвЯщенное этому событию.  …го  он позже напечатает в  той же
типографии, что  и  свое  "Џутешествие";  начав  следствие, правительство не
преминуло  и эту раннюю статью  приобщить "к  делу". €нтересно, что  Џушкин,
по-видимому,  был знаком с "Џисьмом"  ђадищева; некоторые исследователи даже
причислЯют эту работу к литературным источникам "Њедного ‚садника". ’ак  это
или  нет, но  в  неком метафизическом  смысле  ее  можно  рассматривать  как
прообраз знаменитой пушкинской поэмы: сухой текст ђадищева так же двоитсЯ  и
обманчиво переливаетсЯ, как и бессмертные стихи "Њедного ‚садника".
     ‚  начале "Џисьма" ђадищев  описывает  нетерпение толпы перед открытием
монумента,  и  тут  же  говорит,  что  предки этих зрителей  Џетра  "в живых
ненавидели, а по смерти оплакивали". Џосле поЯвлениЯ на торжестве государыни
императрицы завеса с памЯтника падает, и "се  ЯвилсЯ паки взорам нашим седЯщ
на  коне борзом  в древней отцов  своих  одежде Њуж,  основание  града  сего
положивший и первый, который на невских и финских водах  воздвиг  российский
флаг,  доселе не  существовавший". Џри  всей архаичности выражениЯ,  как это
напоминает чеканные строки "Њедного ‚садника"! ЉажетсЯ,  автор захвачен этим
зрелищем, его символической  значительностью:  он  рассказывает  о  пушечной
пальбе, раздающейсЯ с судов, из крепости  и Ђдмиралтейства, о том, как полки
русской  армии, с  преклоненными знаменами, проходЯт  мимо образа  того, кто
"привел  силы пространныЯ  ђоссии  в  действие".  Ћписание  самого монумента
строго  и  бесстрастно,  без  какого-либо  Явно  выраженного восхищениЯ  или
негодованиЯ:

     "‘татуЯ  представлЯет мощного всадника  на коне борзом, стремЯщемсЯ  на
гору крутую, коеЯ вершины  он уже  достиг,  раздавив змею,  в пути лежащую и
жалом своим быстрое  ристание конЯ и всадника  остановить покусившуюсЯ. “зда
простаЯ,  зверинаЯ  кожа  вместо  седла, подпругою придерживаемаЯ, суть  всЯ
конскаЯ  сбруЯ.  ‚садник  без стремЯн,  в  полукафтанье,  кушаком препоЯсан,
облеченный багрЯницею, имеющ главу, лаврами венчанную, и десницу простертую.
Љрутизна горы суть препЯтствиЯ,  кои Џетр имел,  производЯ  в  действо  свои
намерениЯ;  змеЯ, в пути лежащаЯ, коварство и злоба, искавшие кончины его за
введение новых  нравов;  древнЯЯ  одежда, зверинаЯ кожа и весь простой  убор
конЯ и всадника суть простые  и грубые нравы и непросвещение, кои Џетр нашел
в народе, который он преобразовать вознамерилсЯ".

     Ќо, отдав дань впечатлЯющей картине, открывшейсЯ перед ним, автор сразу
менЯет  тон   своего  повествованиЯ.  …го   сентенции  приобретают   ноющую,
брюзгливую  интонацию, котораЯ  будет столь характерна длЯ  ђадищева в  пору
написаниЯ  им  "ЏутешествиЯ". Љак  будто с  какой-то обидой он говорит,  что
"частный человек гораздо скорее может  получить название великого, отличаЯсЯ
какой-либо  добродетелию  или  качеством",  нежели   самый  могучий  монарх;
сообщает, как  бы  в качестве  комплимента,  что  Џетр  "истребил  последние
признаки дикой вольности  своего отечества", и тут же замечает, что  "мог бы
Џетр  славнеЯ  быть,  возносЯсЯ  сам  и  возносЯ отечество  свое,  утверждаЯ
вольность частную", хотЯ и не без  сокрушениЯ оговариваетсЯ, что не было еще
случаЯ,  чтобы  самодержец  добровольно  уступил хоть  что-нибудь  из  своей
власти.
     …ще  более  развернутой  и  обстоЯтельной стала  критика  Џетра  и  его
начинаний в "Џутешествии из Џетербурга  в Њоскву". Ќадо  сказать, что  прЯмо
нападать  на Џетра ђадищев не решаетсЯ, не столько из опасений  потерпеть от
правительства, сколько из нежеланиЯ идти  наперекор  русскому  общественному
мнению, которое  в XVIII  веке почитало еще первого  российского  императора
очень высоко (Љарамзин, как мы увидим ниже, прЯмо назовет Џетра своим личным
благодетелем). Ќо  уже  в  главе "’осна", на второй  почтовой  станции после
Џетербурга, встретившийсЯ радищевскому Џутешественнику стрЯпчий говорит ему,
что  "благоверный  государь  император  Џетр  ‚еликий (очень характерно  это
издевательское приведение полного титула - ’. Ѓ.) совсем привел  в  затмение
[московские дворЯнские роды] своею табелью о рангах". —ерез службу военную и
гражданскую  он  открыл  всем  дорогу  к  приобретению  дворЯнства,  говорит
стрЯпчий, а "древнее дворЯнство, так сказать, затоптал в  грЯзь". ‘колько мы
слышали  таких речей  еще  при Џетре,  от обиженных и оттесненных  от власти
"родов дрЯхлеющих обломков"!  € этот вопль древней  и  надутой аристократии,
давно уже неспособной к  управлению государством, в советское времЯ считалсЯ
проЯвлением  передового  мировоззрениЯ ђадищева! —то же тут передового,  это
все  та  же реакциЯ  на  действиЯ  Џетра,  противодействие  этим  действиЯм,
сопротивление  среды!  ‚прочем, Џутешественник, alter ego  самого  ђадищева,
кажетсЯ, слушает стрЯпчего  с  видом скорее ироническим, отнюдь не  разделЯЯ
его умозаключений.
     —ерез две  станции  героЯ  ђадищева  охватывает  глубокий сон,  в  ходе
которого "возмущенные соки мыслию стремЯтсЯ к его голове" и, "тревожа нежный
состав его мозга", пробуждают в нем воображение. Џутешественнику снитсЯ, что
он  - "царь,  шах,  хан, король, бей, набоб, султан" или что-то в этом роде,
сидЯщее на престоле.  Ћбстановка  покоев  этого  монарха  описываетсЯ  почти
сладострастно, что  наводит  на определенные  грустные размышлениЯ о  тайных
устремлениЯх всех революционеров и ниспровергателей.  ‚округ престола  стоЯт
высшие государственные  сановники,  а немного поодаль теснЯтсЯ  бесчисленные
толпы народа в одеждах  чуть  ли  не всех племен, какие только существуют на
свете. Ћсобо отмечены  женщины, стоЯщие "в великом множестве в прелестнейших
и  великолепнейших  одеждах".  ‚се  вокруг восклицают:  "да здравствует  наш
великий государь, да  здравствует навеки"; "он усмирил внешних  и внутренних
врагов,  расширил  пределы отечества, покорил  тысЯчи  разных  народов своей
державе";  "он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю,
он  любит науки и художества,  поощрЯет земледелие и рукоделие"; "он умножил
государственные  доходы, народ облегчил  от  податей,  доставил ему надежное
пропитание".  ѓерой ђадищева в  своем  сновидении,  услажденный этим потоком
славословий, совершает далее важные  распорЯжениЯ.  Ћн отправлЯет верховного
военачальника на завоевание  новых  земель, главному  флотоводцу повелевает:
"„а корабли мои  рассеютсЯ по всем морЯм, да узрЯт их неведомые народы; флаг
мой да известен будет  на  ‘евере, ‚остоке, ћге и ‡ападе".  Џервому  зодчему
монарх говорит: "„а воздвигнутсЯ великолепнейшие зданиЯ длЯ убежища  муз, да
украсЯтсЯ  подражаниЯми  природы  разновидными",  и  получает  в  ответ:  "Ћ
премудрый, егда повелениЯм твоего гласа стихии повиновалисЯ и, совокупЯ силы
свои,  учреждали  в  пустынЯх  и  на дебрЯх  обширные  грады,  превосходЯщие
великолепием славнейшие в древности".
     ќта дикаЯ фантазиЯ,  которую  советские комментаторы  называли вершиной
русской  сатиры XVIII века  -  очевидный пасквиль на  деЯниЯ Џетра ‚еликого,
который,  хоть и не с  таким напыщенным видом, но именно этим  и занималсЯ -
расширЯл пределы отечества,  усмирЯл  врагов, обогащал государство,  поощрЯл
науки и художества,  укреплЯл армию  и флот,  учреждал в  пустынЯх  и дебрЯх
новые города и столицы.  Ќо, конечно, одним только воспроизведением, пусть и
пародийным, этих действий, ђадищев не ограничилсЯ - ему надо было показать и
изнанку петровских  преобразований.  Џосле  того,  как монарх  в  сновидении
Џутешественника отдал  все  свои  распорЯжениЯ,  к  нему приближаетсЯ  некаЯ
странница,  и,  открыв  ему глаза, сообщает, что  она есть €стина, посланнаЯ
‚севышним.  "‚се  вещи  представЯтсЯ  днесь в  естественном их  виде  взорам
твоим", говорит она ему.  "’ы проникнешь во внутренность сердец.  Ќе утаитсЯ
более  от  тебЯ  змиЯ,  крыющаЯсЯ  в излучинах  душевных". Ќе будет  большой
натЯжкой,  если  в  этой самой змее,  "крыющейсЯ" в душевных  излучинах,  мы
узнаем  ту так и  не  растоптанную до конца рептилию, который  корчитсЯ  под
копытами конЯ Њедного ‚садника. “видев ее, злосчастный  монарх с  изумлением
обнаруживает, что его приближенные -  это  "гордаЯ чернь, прикрывшаЯ срамоту
души своей  позлащенными одеждами", а сам он - "первейший в обществе убийца,
первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общиЯ тишины,
враг лютейший, устремлЯющий злость свою на внутренность слабого". Ћдежды его
оказались замаранными  кровью и омоченными  слезами, а  на перстах виднелись
"остатки мозга человеческого". ‚округ него господствовали хищность, зависть,
коварство  и   ненависть;  военачальники   утопали   в   роскоши,   корабли,
предназначенные  длЯ  завоеваниЯ всего  света, оставались в гаванЯх, зодчие,
трудЯщиесЯ над чертежами  зданий,  помышлЯли  не о  красоте их,  а  об одном
стЯжании.
     Ќеудивительно,  что   Џутешественник,   очнувшись   наконец  от  своего
богатырского сна, почувствовал, что голова у него стала совершенно свинцовой
-  совсем как у пьЯницы  с похмельЯ. ‚прочем,  и наЯву  он грезил ничуть  не
хуже,  чем во сне:  когда,  еще через несколько  станций,  он увидел  речной
канал,  заполненный  барками,  нагруженными товаром,  идущим  в Џетербург  -
сердце   его  возвеселилось  лишь  на  одно   мгновение.  ’олько   он  хотел
порадоватьсЯ  этой картине  довольства  и  изобилиЯ,  как тут  же мысли  его
"раздробились", и "увЯло" всЯкое  "радование" - герой  ђадищева  вспомнил  о
том, что  побудителем  всех  этих  деЯний  служит не  что иное, как  обычное
корыстолюбие. €  так  было во всем. ђадищева недаром называют отцом  русской
интеллигенции  - он  первый  укоренил эту  традицию  мелочного и брюзгливого
недовольства всем  и  всЯ  вокруг себЯ,  громко возвестив  ее  начало  своим
"Џутешествием".
     Њетафизическим корнем этого недовольства было  то, что все колоссальное
здание ђоссийской €мперии,  или "ђоссийской …вропии", как называл ее ведущий
идеолог петровских реформ ”еофан Џрокопович,  держалось одной  только  волей
своего основателЯ, как при жизни его, так и после смерти. ‡ападнаЯ культура,
в отличие от восточной, византийской, так и не срослась с русской. Џрививка,
сделаннаЯ  Џетром, дала пышный  цвет и плод, но, несмотрЯ на это, продолжала
отторгатьсЯ  материнским деревом  русской  туземной культуры. €менно с  этим
свЯзано Яростное неприЯтие Џетербурга (который и воплощал собой эту прививку
ђоссии европейских наук  и искусств)  людьми склада ђадищева. ‚ "Џутешествии
из Џетербурга в Њоскву" мы встречаем множество пассажей, направленных против
новой столицы ђоссии, основанной Џетром,  вплоть до такого: "Џускай  стихии,
свирепствуЯ сложенно, разверзнут земную  хлЯбь и поглотЯт  великолепный  сей
град". Љак  это близко и как далеко от "Њедного ‚садника", в котором  Џушкин
почти умолЯюще призывает: "ЉрасуйсЯ, град  Џетров, и  стой  / Ќеколебимо как
ђоссиЯ". ђадищева как будто веселит всЯкаЯ мысль о  неизбежном крушении всех
великих  начинаний.  "ѓордитесЯ, тщеславные  созидатели  градов,  гордитесь,
основатели  государств", говорит он, "мечтайте, что слава имени вашего будет
вечна; столпите  камень  на камень  до  самых облаков; иссекайте изображениЯ
ваших подвигов и надписи, дела ваши возвещающие.  ‚ремЯ с острым рЯдом зубов
смеетсЯ вашему  кичению". ќти слова ђадищев написал о Ќовгороде, у которого,
насколько  известно,  не  было  никакого  тщеславного  основателЯ  (если  не
считать, конечно, таковым ђюрика) - но имелсЯ в виду прежде всего Џетербург.
‚прочем, не один ђадищев сопоставлЯл эти  два города, первый из которых Явно
ЯвлЯлсЯ историческим предвестником второго.
     Ћставив в стороне  ђадищева и обращаЯсь снова к Љарамзину, мы замечаем,
как  менЯетсЯ  всЯ  культурнаЯ  атмосфера  вокруг  нас,  как   будто  мы  из
нисходЯщего воздушного потока вдруг попадаем в восходЯщий. Њолодой Љарамзин,
в отличие от  ђадищева -  Ярый приверженец Џетра и его дела. ‚  его "Џисьмах
русского путешественника" сплошь и рЯдом встречаютсЯ  сентенции на эту тему,
как  более  умеренные, так и совершенно восторженные, как, скажем, следующее
замечание о Џетре: "один величественный, светлый взор его может рассеЯть все
тучи на горизонте ђоссии". ЏроезжаЯ через Ќарву,  Џутешественник восклицает:
"’ут была прежде наша граница -  о Џетр, Џетр!".  ЋписываЯ монумент ‹юдовика
XIV,  Љарамзин говорит, что по  высоте  его изваЯние примерно  такое же, как
статуЯ  Џетра, и  не  удерживаетсЯ, чтобы не заметить,  что  прообразы  этих
памЯтников   сильно  отличались   в  своем  величии.  "Џодданные  прославили
‹юдовика",  пишет  он,  "Џетр  прославил  своих подданных -  первый  отчасти
способствовал успехам просвещениЯ: второй, как лучезарный  бог света, ЯвилсЯ
на горизонте человечества, и осветил глубокую тьму вокруг себЯ - в правление
первого  тысЯчи трудолюбивых французов принуждены  были оставить  отечество:
второй  привлек в свое государство  искусных и полезных чужеземцев - первого
уважаю как сильного царЯ: второго почитаю как великого мужа, как ѓероЯ,  как
благодетелЯ человечества, как моего собственного благодетелЯ".
     Људа уж  больше,  спросим мы! ’рудно представить себе более безоглЯдный
панегирик реформатору, репутации которого  скоро  предстоЯло, кстати, сильно
подпортитьсЯ. Ќо пока  еще продолжаетсЯ блаженный XVIII век, и  светлый взор
Љарамзина,  взирающего на  монумент  ”альконе, видит одного только  могучего
‚садника,  стремглав  взобравшегосЯ  на  дикий  камень  (который,  по  мысли
писателЯ, "служит разительным образом того состоЯниЯ  ђоссии, в котором была
она  до времен  своего преобразователЯ"). Ќикакой змеи под ним  он вообще не
замечает,  хотЯ тема  бунта и интересовала его: недаром в  "Џисьмах русского
путешественника", помимо "петровского", есть  еще один сквозной мотив - тема
”ранцузской революции, которой  Љарамзин был  свидетелем  как  раз  во времЯ
описываемого им путешествиЯ.
     ‚опрос об  обоснованности петровских преобразований Љарамзиным  даже не
ставитсЯ. Ќикаких сомнений в этом  вопросе у него нет - как и  сам  Џетр, он
считает, что европейцы просто раньше русских стали на путь образованности, и
все  издержки реформ  произошли только по той причине,  что ђоссии  пришлось
догонЯть  ‡апад  ускоренными  темпами.  Љак  пишет  Љарамзин, Џетр  разорвал
"завесу, котораЯ скрывала от нас успехи разума человеческого, и  сказал нам:
"смотрите; сравнЯйтесь с ними, и потом, если можете, превзойдите их!" Ќемцы,
французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками: Џетр
двинул нас  своею мощною  рукою, и мы в несколько лет почти догнали их.  ‚се
жалкие   €еремиады  об  изменении  русского  характера,   о  потере  русской
нравственной  физиономии  или  не  что  иное  как шутка, или  происходЯт  от
недостатка в  основательном размышлении". €ногда автор вспоминает о том, что
есть и противники петровских нововведений, но все их  возражениЯ он сводит к
фразе "Њы не таковы,  как  брадатые предки  наши", и  тут же добавлЯет: "тем
лучше!" Ќа бороду Љарамзин особенно нападает: "сколько же неудобности летом,
в  сильный жар!  сколько  неудобности и  зимою, носить на лице  иней, снег и
сосульки!"
     ЌоваЯ,  европеизированнаЯ, послепетровскаЯ ђоссиЯ  вызывает у  молодого
Љарамзина такое же однозначно экстатическое отношение, как  и ее основатель.
…сли у ђадищева все  в отечестве вызывает  раздражение  или  негодование, то
Љарамзина все  приводит  в восторг.  ‚ †еневе  одна известнаЯ салоннаЯ  дама
расспрашивает Љарамзина о русских женщинах. „иалог строитсЯ примерно так:

     •ороши ли они?
     Џрекрасны.
     “мны ли они?
     Ѓеспримерно.
     ‘очинЯют ли они стихи?
     Ѓесподобные.
     Љакого роду?
     Њолитвы.
     Vous badinez, Monsieur! ‚ы шутите!
     €звините, сударынЯ; Я говорю точную правду.
     „а разве они очень много грешат?
     Ќет, сударынЯ; они молЯтсЯ о том, чтобы не грешить.
     Ђ! это другое дело.

     ќто можно  было бы счесть шуткой или преувеличением слегка  увлекшегосЯ
патриота  Љарамзина,  но, скажем, французский  посол ‘егюр сообщал о  той же
эпохе, что  он  встречал в ђоссии  множество нарЯдных  дам и  девиц, которые
свободно говорили на четырех-пЯти европейских Языках, играли на самых разных
музыкальных  инструментах и в  совершенстве были знакомы с книгами известных
романистов  ”ранции,  Ђнглии и  €талии.  ‚прочем,  преувеличениЯ в  "Џисьмах
русского  путешественника"  тоже  встречаютсЯ нередко. Љогда  один парижский
аристократ высокого пошиба,  озабоченный бурными событиЯми во ”ранции, решил
обеспокоитьсЯ   подысканием   себе  убежища   в  другой  стране,  желательно
поспокойнее,  без революций, то он  прислал Љарамзину  листок с  вопросами о
ђоссии.  Џервый  вопрос был  такой: "Њожно ли  человеку с  нежным  здоровьем
сносить жестокость вашего климата?". ‚от что ответил ему Џутешественник:

     "‚ ђоссии терпЯт от холода менее, нежели в Џровансе. ‚ теплых комнатах,
в  теплых шубах,  мы смеемсЯ над трескучим морозом.  ‚  декабре, в  генваре,
когда  во  ”ранции небо мрачное и  дождь льетсЯ  рекою, красавицы  наши, при
Ярком свете солнца, катаютсЯ в санЯх по снежным брильЯнтам, и розы цветут на
их  лилейных  щеках.  Ќи  в какое  времЯ  года  россиЯнки  не  бывают  столь
прелестны,  как зимою;  действие холода  свежит их  лица, и  всЯкаЯ, входЯ с
надворьЯ в комнату, кажетсЯ ”лорою".
     "‚  ваших климатах весна наступает медленно, едва приметным  образом: у
нас мгновенно слетает с неба,  и глаз не успевает следовать  за еЯ  быстрыми
действиЯми.  ‚аша  природа   кажетсЯ  изнуренною,  слабою:  наша  имеет  всю
пламенную живость юности; едва пробуждаЯсь от  зимнего сна, ЯвлЯетсЯ во всем
блеске  красоты своей; и  что  у вас  зреет  несколько  недель,  то у нас  в
несколько  дней  доходит до возможного растительного совершенства. ‹уга ваши
желтеют  в  средине лета: у нас зелены до самой зимы. ‚ Ясные осенние дни мы
наслаждаемсЯ  природой  как другом, с которым на должно расстатьсЯ на долгое
времЯ - и тем живее бывает наше удовольствие [весной]".

     Џо этим цитатам видно, что, проведЯ  за пределами отечества  уже немало
времени, Љарамзин-Џутешественник начал чувствовать довольно сильную тоску по
родине  и ее  "растительному совершенству", раз  он и  свой  климат, предмет
сурового  осуждениЯ чуть  ли не во  всех  странах мира,  вспоминает с  таким
ностальгическим  упоением.  ќто не  мешает  ему наслаждатьсЯ  и  …вропой,  в
которой он себЯ чувствует не просто "как дома", а, пожалуй,  еще комфортнее,
чем дома. ‚еликие культурные ценности ‡апада вызывают у него не ревностное и
слегка завистливое  вожделение,  как у  Џетра  Џервого  (кстати, параллель с
‚еликим  посольством  постоЯнно   присутствует  в   сознании  повествователЯ
"Џисем"), но и не гневное отторжение, как у ђадищева - нет, он встречаетсЯ с
их представителЯми легко и радостно,  как с добрыми знакомыми. ‚ Љенигсберге
Љарамзин  непринужденно  болтает с  Љантом  "о  путешествиЯх,  о  Љитае,  об
открытии новых  земель", в  ‚еймаре  видит живого  ѓете в окне  его дома,  в
ќрфурте  осматривает келью, в которой за три столетиЯ до этого обитал Њартин
‹ютер, во ”ранкфурте умиленно и чуть ли не коленопреклоненно читает трагедию
иллера, в  Ѓазеле заходит в дом Џарацельса, в  –юрихе  разглЯдывает стрелу,
которой  ‚ильгельм  ’елль  сшиб Яблоко с  головы  своего сына,  у  ђейнского
водопада посещает трактир, о котором некогда  с похвалой отозвалсЯ Њонтень в
своем  "€тальЯнском   путешествии",   в  ”ернее  видит  знаменитую  церковь,
построенную великим шалуном, с  надписью "Ѓогу от ‚ольтера",  в окрестностЯх
‹озанны  бродит  с книгой ђуссо в руках,  чтобы сличить  любимые сцены с той
природой, на  фоне которой они происходили, в Ѓулонском лесу читает "€сторию
”ранции",  в Џариже изучает  прославленную  библиотеку, измерЯЯ ее богатства
несколько необычным способом  - в  футах,  замечаЯ,  что  мистические авторы
занимают там  пространство 200  20 футов, схоластики  - 150, юриспруденты -
сорок сажен, а  историки - все восемьдесЯт. Њысль о  том, почему всего этого
нет в ђоссии, Љарамзина как  будто и вовсе не  волнует. …сли Џетр I  еще мог
нервничать  по этому  поводу, то  Љарамзин  настолько  простодушно уверен  в
скором и окончательном наступлении самого утонченного просвещениЯ  в ђоссии,
что  даже  не дает  себе  труда  задуматьсЯ  над  тем,  возможно  ли  у  нас
какое-нибудь  другое будущее,  чем  то, что уже  осуществилось в …вропе. Љак
сказал еще в 1911 году ‘. ”. Џлатонов: "‚ произведениЯх своих Љарамзин вовсе
упразднил  вековое   противоположение   ђуси   и  …вропы   как  различных  и
непримиримых миров; он мыслил ђоссию как одну из европейских стран и русский
народ  как одну из равнокачественных  с  прочими наций. Ћн не клЯл ‡апада во
имЯ  любви к  родине, а поклонение западному  просвещению  не вызывало в нем
глумлениЯ над отечественным невежеством".
     Њысль  Љарамзина  проста:  все  народы  идут одной и той  же  столбовой
дорогой  образованиЯ, и если  какие-то из  них  вырвались  вперед,  тем, кто
остались  позади,  нужно  нагнать  их,  только  и  всего.  Љогда  он  слышал
утверждениЯ, что Џетр  в  своих реформах не делал ничего самостоЯтельного, а
только  подражал  другим народам,  это  всЯкий  раз вызывало у  него сильную
досаду.  "Ѓлагоразумно ли  искать, что  сыскано?", вопрошал он. "‹учше  ли б
было  русским не строить  кораблей, не  образовывать регулЯрного  войска, не
заводить Ђкадемий, фабрик, длЯ того, что все это не русскими выдумано? Љакой
народ не перенимал у другого? и не должно ли сравнЯтьсЯ, чтобы превзойти?" ‚
том, что дело у ђоссии шло к тому, чтобы превзойти …вропу, Љарамзин, похоже,
не  сомневалсЯ. Љогда его Џутешественник  как-то беседует на  филологические
темы  с одним немецким профессором,  тот между делом  отпускает  любезность,
говорЯ, что  придет  когда-нибудь  времЯ,  "в которое  и  мы  будем  учитьсЯ
русскому Языку",  хотЯ  и  оговариваетсЯ, что  сперва "надобно  вам написать
что-нибудь  превосходное".  ’ут  невольный  вздох  "излетает  из  сердца"  у
чувствительного путешественника.
     Ќо если в области "написаниЯ чего-нибудь превосходного" ђоссиЯ пока что
и отставала, то в других сферах, например, в военной,  она вполне уже  могла
соперничать  с  ‡ападом.  Џутешественник  Љарамзина  пусть  и мимоходом,  но
отмечает  все  мелкие  и крупные российские  успехи  такого  рода. Џрусскому
поручику, спросившему о  новостЯх в ђоссии, он не без удовольствиЯ замечает,
что  там  все по-старому:  и  шведы,  и турки  бегают от  русских.  Ћсмотрев
крепость в  Њемеле, он как  бы невзначай ронЯет  замечание: "цитадель  очень
крепка; однако  ж наши русские умели взЯть ее в 57 году". ‚ Џруссии Љарамзин
разглЯдывает следы  от русских  Ядер на местной крепости и  разговаривает  с
трактирщиком, который помнит еще, как войска …лизаветы Џетровны брали Ѓерлин
(и так  хорошо помнит,  что  дергаетсЯ  от  испуга  при  одном виде русского
путешественника).   “видев  „анциг,  Љарамзин  описывает,  как   граф  Њиних
штурмовал его  в 1734 году. ‚спомнив о поэте Љлейсте, он кстати рассказывает
и  анекдот  о том, как тот был смертельно ранен в жаркой схватке с русскими,
причем  в последнем случае гордость  за подвиги соотечественников ничуть  не
мешает Љарамзину восхищатьсЯ  как творчеством своего любимого  поэта, так  и
его храбростью на поле брани.
     ’аким образом, Љарамзин  времен  "Џисем русского путешественника" - это
самый естественный и безоглЯдный западник, но западник не XIX, а XVIII века.
’акими же, как он, западниками были Џетр I, …катерина II, ‹омоносов, ‘уворов
- Љарамзина нужно ставить именно в этот рЯд, а не в один рЯд с худосочными и
половинчатыми западниками типа Ѓелинского или ѓерцена, принадлежавшими к XIX
веку. Њогучей воли  Џетра ‚еликого  хватило примерно на век  - столетие  его
смерти  уже  было отмечено первым серьезным бунтом  против его установлений,
восстанием  на  ‘енатской  площади.  ‚прочем,  декабристы тоже  считали себЯ
западниками - только вот заимствовать с ‡апада им хотелось совсем не то, что
некогда Џетру.
     ‚ 1816 году  Љарамзин селитсЯ  на ”онтанке, в доме …катерины  ”едоровны
Њуравьевой, с  семьей которой  его  свЯзывали давние дружеские отношениЯ. Ћн
занимает  весь  второй  этаж этого дома  и принимаетсЯ за  работу - "€сторию
государства ђоссийского" надо было дописывать  и готовить к печати. Ђ этажом
выше  в том же доме  живут сыновьЯ …. ”. Њуравьевой, в том числе и Ќикита  -
один  из самых деЯтельных  участников  декабристского движениЯ. €менно о нем
писал Џушкин в своей „есЯтой, неопубликованной при его жизни, главе "…вгениЯ
Ћнегина":

     ‚итийством резким знамениты
     ‘бирались члены сей семьи
     “ беспокойного Ќикиты...

     „екабристы  действительно  нередко  собирались   в  доме  Њуравьевых  и
"витийствовали" там подолгу и  с  удовольствием. Љарамзин поневоле  принимал
участие в  этих спорах,  временами  становившихсЯ очень острыми.  Љак  пишет
‹отман,  лучший биограф  историка,  Љарамзин длЯ декабристов был  писателем,
"безнадежно отставшим от умственной жизни века".  "ќти мальчики", продолжает
он, "выросшие на  его глазах в  семьЯх,  в которых  он был своим человеком и
другом дома, в среде, в которой поклонение ему было нормой, а каждое слово -
приговором, не подлежащим апеллЯции, голосами, еще  не утратившими  юношески
резких интонаций,  бросали ему страшные упреки или же насмешливо улыбались в
ответ  на его слова,  будто они знали что-то такое, чего он не знал и узнать
уже никогда  не  сможет". Њожно  себе представить, до какого раздражениЯ это
доводило маститого писателЯ, который  был уверен, что уж он-то как раз знает
все лучше всех.
     Џосле выхода  в  свет первых восьми  томов  "€стории"  Ќикита  Њуравьев
немедленно садитсЯ за ее опровержение. Ћно занЯло у него совсем не так много
труда  и времени, как  понадобилось Љарамзину  длЯ написаниЯ "€стории" - длЯ
того,  чтобы  изучить  все ее  тома  от  первого до  последнего  и разом  их
опровергнуть,  хватило  месЯца  с  небольшим.  Љак   и  следовало   ожидать,
наибольшее недовольство юного революционера вызвал главный тезис Љарамзина о
том,  что "€сториЯ народа принадлежит царю". "€сториЯ принадлежит  народам",
настаивает Њуравьев,  и  ему  вторит, с  еще большим нажимом,  другой видный
декабрист, Ќиколай ’ургенев: "€сториЯ принадлежит народу - и никому более!"
     Љарамзин  пишет:  "‡нание прав,  ученость,  остроумие,  глубокомыслие в
историке  не заменЯют таланта  изображать действиЯ". Љазалось бы, к чему тут
можно придратьсЯ! Ќет, Ќикита Њуравьев  с  самым серьезным видом  возражает:
"Ѓесспорно, но это не доказывает, чтоб искусство изображениЯ было главное  в
истории.  Њне  кажетсЯ,  что  главное  в  истории есть  дельность  оной".  ‚
следующем поколении освободительного  движениЯ ђоссии это словцо "дельность"
станет  употреблЯтьсЯ  так часто, что совершенно утратит всЯкий смысл, кроме
прЯмолинейно-одобрительного;  но в  устах Њуравьева  оно  еще сохранЯет свою
свежесть.  Љакой  там  талант  изображениЯ  в  историке!   „екабрист  всегда
серьезен, в такие детские игрушки, как художественное изображение чего-либо,
он не играет - ему  важно возвестить свою истину, а если кто-то не желает ей
внимать, мигом окажетсЯ  в ретроградах. ’от самый Ќикитушка, который  в 1818
году храбро взЯлсЯ за опровержение на "€сторию" Љарамзина, уже давно, будучи
еще в совершенно  ребЯческом возрасте, на балу длЯ детей избегал веселЯщихсЯ
сверстников и с угрюмым видом стоЯл в сторонке. Љогда его мать, заметив, что
он не  танцует, спросила почему, он осведомилсЯ:  "Maman, est-ce qu'Aristide
et Caton ont dansй?" ("Њама, разве Ђристид и Љатон танцевали?") - и  только,
получив в ответ: "Il faut supposer qu'oui, а votre age" ("Џолагаю, что да, в
твоем возрасте"),  встал и пошел танцевать. ‚ 1820  году  этот новый русский
Љатон  читает "Џисьма  русского путешественника" (переизданные  Љарамзиным в
1814 году), и  тут уж отыгрываетсЯ  вовсю. …го "Њысли об истории государства
ђоссийского" все-таки предназначались длЯ  печати, поэтому были облечены еще
в довольно  сдержанную  и  корректную  форму; но  на  полЯх  "Џисем русского
путешественника"  Ќикита Њуравьев  дал  волю  своим  чувствам.  Љак замечает
‹отман, "здесь в полной мере сказалось представление молодого свободолюбца о
своем умственном превосходстве над устаревшим писателем".
     ‚от Љарамзин описывает революционный Џариж и королеву Њарию-Ђнтуанетту:
"ЌельзЯ, чтобы ее сердце не страдало; но она умеет скрывать  горесть свою, и
на светлых глазах ее  не приметно ни одного  облачка". Њуравьев замечает  на
полЯх:  "Љак все  это глупо".  Љарамзин  пишет  о наследном принце, ‹юдовике
XVII:  "‘о всех  сторон бежали люди  смотреть  его, и все  без  шлЯп: все  с
радостью окружали любезного младенца,  который ласкал  их взором и усмешками
своими.  Ќарод любит еще  кровь  царскую".  ЏоследнЯЯ фраза, вообще  говорЯ,
крайне  двусмысленна,  и  Њуравьев,  хотЯ  и  написав  здесь по инерции: "Ћт
глупости",  потом, видимо,  заметив  ее  второе значение,  ставит  на  полЯх
восклицательный   знак.  Љарамзин  размышлЯет   об  утопии,  котораЯ   может
исполнитьсЯ  "посредством  медленных, но верных, безопасных успехов  разума,
просвещениЯ, воспитаниЯ, добрых нравов" (эта мысль Явно отозвалась позднее в
знаменитом  утверждении Џушкина о  том, что "лучшие  и  прочнейшие изменениЯ
суть те, которые происходЯт  от  одного улучшениЯ нравов, без насильственных
потрЯсений политических, страшных длЯ человечества" - кстати, высказанном им
не только в "Љапитанской дочке", но и в "Џутешествии из Њосквы в Џетербург",
этом опровержении  на книгу ђадищева). Њуравьев пишет на  полЯх: "’ак глупо,
что  нет и  возражений".  Љарамзин произносит одну из  самых своих  заветных
мыслей: "‚сЯкое  гражданское общество, веками утвержденное, есть свЯтынЯ длЯ
добрых  граждан; и  в  самом  несовершеннейшем надобно  удивлЯтьсЯ  чудесной
гармонии, благоустройству,  порЯдку". Џрочитав  такое, Ќикита Њуравьев  уж и
вовсе не выдерживает и пишет между строк - "дурак".
     ‚сЯ  суть разногласий историка  с  декабристами  выразилась  однажды  в
коротком обмене  репликами между Љарамзиным и Ќиколаем  ’ургеневым  (который
как-то в частном письме назвал писателЯ "ребенком  и гасильником в политике"
-  видимо, себЯ считаЯ  зрелым  политиком и светочем).  "Њне хочетсЯ только,
чтобы ђоссиЯ  подоле постоЯла", проникновенно сказал Љарамзин, выразив самую
сущность  своей  идеологической позиции. "„а что прибыли в  таком стоЯнии?",
спросил его  в  ответ Ќиколай  ’ургенев, так же  точно и  лаконично высказав
точку зрениЯ  на этот  вопрос декабристов. Љарамзин, конечно, имел в виду не
просто "ђоссию" (как  историк, он прекрасно  знал, что  русский народ не раз
переживал и полный  распад  российской  государственности), а именно  новую,
послепетровскую,  наличную,  современную ему  ђоссию. „екабристы же считали,
что  петровской  государственностью,  да  и всей  ђоссийской  €мперией,  как
политическим  институтом, можно  пожертвовать  - добившись тем самым  некого
мифического "освобождениЯ". Ќо освободитьсЯ тут можно было только от тЯжелой
длани Џетра ‚еликого (что в конце концов и проделали исторические наследники
декабристов, большевики).
     ‘реди программных документов раннего декабризма мы встречаем любопытную
утопию  Ђ.  „.  “лыбышева,   в  которой   Ясно  выражено  отношение  молодых
свободолюбцев к установлениЯм Џетра.  Ђвтор рассказывает о своем сновидении,
в  котором он  увидел Џетербург  будущего - похожий и не похожий на тот, что
был  ему  известен.  ‚  новом  Џетербурге  вместо  царских  дворцов  -  дома
ѓосударственного  ‘обраниЯ,  вместо монастырей - триумфальные  арки, "как бы
воздвигнутые  на развалинах  фанатизма"  (то  есть религии). ЌарЯды  местных
жителей  сперва  поражают  сновидца,  так  как  они  "соединЯют  европейское
изЯщество с  азиатским величием", но, приглЯдевшись, он  узнает в них просто
русские  кафтаны.  "Њне кажетсЯ", говорит он своему гиду, "что  Џетр ‚еликий
велел  высшему классу  общества носить немецкое платье; с каких  пор  вы его
снЯли?" "‘ тех пор, как мы стали нацией", гордо отвечает ему туземец. "‘ тех
пор, как, перестав быть  рабами, мы более  не  носим ливреи господина.  Џетр
‚еликий,  несмотрЯ  на  свои  исключительные таланты,  обладал гением скорее
подражательным,  нежели творческим". ‚от  опЯть  -  "несмотрЯ  на"; с  одной
стороны -  "исключительные  таланты",  с  другой -  слепое  и  бессмысленное
подражание.
     Ќападки декабристов на  Љарамзина, начавшиесЯ после  поЯвлениЯ "€стории
государства ђоссийского", не ограничились одними "ЊыслЯми" Ќикиты Њуравьева.
Џервые тома "€стории" только начали печататьсЯ, а Ќиколай ’ургенев уже писал
брату  ‘ергею  (который  позднее  называл  историка  проповедником   "мрака,
деспотизма и рабства"): "Я ничего  еще не читал, но посмотрев на  Љарамзина,
думаю,  что мы будем лучше знать facta русской истории, но не надеюсь, чтобы
сие важное длЯ ђоссии творение распространило у нас  либеральные идеи; боюсь
даже  противного".  Љак это  похоже  на дневниковую  запись  того  же ‘ергеЯ
’ургенева о  Џушкине, кстати, относЯщуюсЯ почти к  тому  же времени: "Ђх, да
поспешат  ему  вдохнуть  либеральность  и  вместо  оплакиваний  самого  себЯ
(имеютсЯ в  виду пушкинские элегии -  ’. Ѓ.), пусть перваЯ песнь его  будет:
‘вободе". ЌепонЯтным остаетсЯ,  почему эти юные ниспровергатели,  раз уж они
так стремились начинить науку и искусство своими идеЯми, сами оставили такой
ничтожный след в русской  культуре. Џохоже, что петровский синтез  русской и
западной   культуры,  несмотрЯ   на   всю  свою   искусственность,  оказалсЯ
несравненно более творческим и плодотворным, чем дрЯхлаЯ московскаЯ старина,
возвращениЯ к которой так желали все противники петровских нововведений. ќто
доказывает и  то  страшное вырождение русской культуры, которое  постигло ее
после разрушениЯ этого синтеза и возвращениЯ столицы в Њоскву.
     Њолодой Џушкин  также присоединилсЯ к  этому  хору осуждениЯ  Љарамзина
(иногда становившемусЯ  чем-то близким к настоЯщей травле).  Ћн сам писал об
этом впоследствии: "Љарамзин под конец был мне чужд, Я глубоко сожалел о нем
как русский". €менно к этому времени относитсЯ злаЯ пушкинскаЯ эпиграмма:

     ‚ его "€стории" изЯщность, простота
     „оказывают нам без всЯкого пристрастьЯ
     Ќеобходимость самовластьЯ
     € прелести кнута.

     Ћна  ничем не отличаетсЯ по  смыслу  от  других  таких  же эпиграмм  на
Љарамзина,  выходивших из декабристских  кружков (хотЯ и превосходит  их  по
литературной отделке):

     ђешившись хамом стать пред самовластьЯ урной,
     Ћн нам старалсЯ доказать,
     —то можно думать очень дурно
     € очень хорошо писать.

     ќтот  горЯчий  спор,  как   видим,  не  всегда  остававшийсЯ  в  рамках
благопристойности, был все тем  же столкновением двух линий русской культуры
-  петровской,  государственной  и разрушительной,  антипетровской.  Ќемного
позже  он принЯл  совсем открытые формы,  перейдЯ в звучную  перестрелку  на
‘енатской  площади.  Џрестарелый Љарамзин,  ЯвившийсЯ  в  тот день в  ‡имний
„ворец на  присЯгу ЌиколаЯ  I,  не  утерпел,  чтобы  лично не  взглЯнуть  на
исторические  событиЯ   (которые  потом  назвали  "вооруженной  критикой  на
"€сторию  государства  ђоссийского"") - благо, идти было совсем недалеко. Ќа
чьей стороне он оказалсЯ,  двух мнений быть не может. Љак писал  он сам: "Я,
мирный  историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного
способа  прекратить мЯтеж".  Џушечный  гром грЯнул,  и мЯтеж был остановлен.
‚месте  с   убитыми  на  ‘енатской  площади  и  повешенными   на   кронверке
Џетропавловской крепости, он унес с собой и жизнь Љарамзина, простудившегосЯ
во времЯ своей прогулки 14 декабрЯ 1825  года. Џеред смертью писатель  снова
собралсЯ  в дальнее путешествие,  как в  молодости, и  опЯть  на  ‡апад:  он
хлопочет о месте дипломата в €талии.  Ќо  умереть там, как Ѓаратынскому, ему
не удалось; он скончалсЯ  в Џетербурге. Џохоронен был Љарамзин на кладбище в
Ђлександро-Ќевской лавре. Џочти четверть века прошло с тех пор, как ђадищев,
который так  же, как  Ќикита  Њуравьев,  подражал Љатону, окончил свои дни в
страшных  мучениЯх,  выпив смесь  серной  и  азотной  кислоты. ‘амоубийц  на
кладбищах  тогда  не  хоронили,  поэтому  друг  ђадищева  свЯщенник  ‚асилий
Ќалимов,  записав в церковной  книге  в  качестве  причины  смерти  чахотку,
похоронил  писателЯ  на  окраинном  ‚олковом кладбище, в церкви которого  он
служил. ‘транным образом это  дальнее, глухое кладбище позже стало последним
приютом   чуть   ли   не   длЯ   всей   плеЯды   революционных   критиков  и
литераторов-демократов, политических наследников ђадищева. ’ам был похоронен
Ѓелинский,  скончавшийсЯ уже от  настоЯщей, а не выдуманной чахотки; рЯдом с
могилой   этого  столпа  русской  революционной  критики   лег  в  землю   и
продолжатель  его   дела,   „обролюбов.  ‚ладимир   Ќабоков,   представитель
противоположной ветви русской культуры, описал это последнее событие в своем
романе  "„ар",  одна  из глав  которого посвЯщена  биографии  —ернышевского.
ѓлавный герой его повествованиЯ вынимает тетрадь, и "сердитым наставительным
голосом" начинает читать по ней "землЯные стихи „обролюбова  о  честности  и
смерти"; затем —ернышевский сворачивает эту тетрадь в трубку, и, указываЯ ею
на второе свободное место рЯдом с могилой Ѓелинского,  восклицает: "Ќет  длЯ
него  человека  в  ђоссии!" "Ѓыл", комментирует  Ќабоков, "это место  вскоре
затем занЯл Џисарев" - тот самый Џисарев,  добавим мы, который Яростней всех
нападал на Џушкина из  всех,  кто нападал на него после  смерти. ’ам  же, на
‚олковом кладбище, был  похоронен и  ‘алтыков-™едрин, еще один любитель едко
позлословить над русской  жизнью. Ѓолее того, ‚олково  кладбище  до сих  пор
ждет  и тело  величайшего завершителЯ этой  линии нашей  культуры  - ‹енина,
завещавшего похоронить себЯ именно  там, рЯдом с прахом его матери и сестер.
Џосле того, как его перенесут  из ЊавзолеЯ,  в этом  литературном некрополе,
похоже,  будет  полный  комплект   всех  революционно   настроенных  русских
литераторов.
     —то же касаетсЯ кладбища Ђлександро-Ќевской  лавры,  принЯвшего в  себЯ
тело главного оппонента ђадищева, то оно и до, и после захоронениЯ Љарамзина
служило  последним  пристанищем длЯ крупнейших  представителей  "петровской"
ветви нашей истории. ’ам  похоронены ‹омоносов, служивший в русской культуре
как бы переходным звеном между ”еофаном Џрокоповичем (а то и самим Џетром) и
Љарамзиным, ‘уворов, усмиритель Џугачевского бунта, †уковский, одна  из опор
российской  монархии во  времена  ЌиколаЯ  I,  ‚оронихин, украсивший столицу
великолепными зданиЯми, один из императоров, прах которого впоследствии  был
перенесен в Џетропавловскую крепость, политические деЯтели различных эпох  -
Џ. €. џгужинский, кн. Ђ. Њ. ѓолицын, гр. Ђ. ѓ. ђазумовский, гр. Ќ. €. Џанин,
кн. Ђ. Ђ. Ѓезбородко, €. €. Ѓецкий,  гр. €.  €. увалов, Њ. Њ. ‘перанский, и
просто выдающиесЯ культурные деЯтели петербургского  периода -  „остоевский,
ѓлинка, Ѓородин, —айковский. ’ак эта сплошнаЯ полЯризациЯ русской жизни даже
после смерти распределила по разным местам созидателей и ниспровергателей.
     Ѓыло бы неверным, однако, считать, что Љарамзин был каким-то незыблемым
бастионом в  своих воззрениЯх, замкнувшись в них и  не  сдаваЯ  ни  шагу под
натиском из чужого лагерЯ. ЃешенаЯ атака на него декабристов, разумеетсЯ, не
могла  пройти  бесследно.  ‘  этой точки  зрениЯ  интересно сопоставить  два
высказываниЯ историка,  сделанных  им в  начале  и  конце жизни.  ‚ "Џисьмах
русского путешественника" читаем: "џ оставил тебЯ, любезный Џариж, оставил с
сожалением и  благодарностью! ‘реди шумных Явлений  твоих Я жил  спокойно  и
весело, как  беспечный гражданин вселенной" (Ќикита  Њуравьев, прочитав это,
написал  на  полЯх -  "Ђ  Њосква сгорела!", поставив  в  вину  таким образом
легкомысленному  Џутешественнику  все  вовремЯ  не  пресеченные  последствиЯ
”ранцузской  революции,  от  возвышениЯ  Ќаполеона  до сожжениЯ  Њосквы).  ‚
"‡аписке о древней и  новой  ђоссии" тон Љарамзина уже заметно  менЯетсЯ. Ћн
пишет  о своих  соотечественниках: "Њы стали гражданами  мира, но  перестали
быть, в некоторых случаЯх,  гражданами ђоссии", и твердо  добавлЯет:  "‚иною
Џетр". „альше идет  рассуждение о величии; "он  велик без сомнениЯ", говорит
Љарамзин о Џетре; "но еще мог бы возвеличитьсЯ гораздо более, когда бы нашел
способ просветить ум россиЯн без вреда длЯ их гражданских добродетелей". ќто
уже ничем не отличаетсЯ от приведенного мною выше кислого замечаниЯ ђадищева
о  том, что Џетр  мог  бы быть  и  пославнее, если  бы занЯлсЯ, помимо всего
прочего,  еще  и  "утверждением  вольности  частной".  ‘ам  Џетр  как  будто
предвидел все  эти будущие нападки. Ћднажды,  в крайнем раздражении, отвечаЯ
на чье-то  заЯвление  того же плана, он сказал:  "ѓоворЯт чужестранцы, что Я
повелеваю  рабами, как невольниками.  џ повелеваю  подданными, повинующимисЯ
моим указам.  ‘ии указы содержат  в  себе  добро,  а  не  вред  государству.
ЂнглийскаЯ  вольность здесь не у  места, как  к стене горох. Ќадлежит  знать
народ,  как  оным управлЯть". ќта  гневнаЯ отповедь  Џетра  ‚еликого позднее
любопытно  перекликнулась  с  задумчивым  стихом  его  главного  почитателЯ,
Џушкина: "—то нужно ‹ондону, то рано длЯ  Њосквы". ‚оистину, пути культурных
традиций неисповедимы.
     Љак  раз  тогда,  когда  шли  острейшие   споры  Љарамзина  с  молодыми
декабристами,  историк работал над  IX томом своего великого  труда, и в нем
уже Явно многое  создавалось под впечатлением  этих  долгих дискуссий.  Ќадо
сказать, что как только Љарамзин описал "злодейства €вашки", как это называл
он сам,  отношение к нему  левого  лагерЯ мгновенно переменилось -  он сразу
стал "нашим ’ацитом"  (фраза ђылеева: "Ќу, ѓрозный! Ќу,  Љарамзин! Ќе  знаю,
чему больше удивлЯтьсЯ,  тиранству ли €оанна или дарованию  нашего ’ацита").
Љак шутил другой декабрист,  ‹орер,  в  Џетербурге оттого стало  так пусто и
тихо  на  улицах,  что  "все  углублены  в  царствование  €оанна  ѓрозного".
Љюхельбекер  заЯвлЯет,  что  IX  том  "€стории"   -  это   "лучшее  творение
Љарамзина". Њихаил Ѓестужев, уже в крепости, получив  этот  том,  "читает...
прочитывает - и читает снова  каждую  страницу".  Љак видим, Љарамзин  почти
сумел исправить свою  репутацию, оправдатьсЯ  перед молодыми свободолюбцами.
Џушкину позднее это уже не удалось.
     Љонечно, те, кто  выступал против "тирании", невольно  вызывали  к себе
сочувствие и уважение своей  готовностью к самопожертвованию. ‡а свои идеалы
они  расплачивались лишением  прав, ссылками,  заключениЯми и  даже смертью.
’рудно забыть о том, как по-разному  складывалась судьба  приверженцев той и
другой линии,  правительственной и антиправительственной.  Ћсенью 1790 года,
когда молодой Љарамзин, по-щегольски одетый  -  в модном фраке, с гребнем на
голове,  лентами на башмаках - возвращалсЯ на корабле в Џетербург  из своего
длительного  европейского  воЯжа,  ђадищев  уже  томилсЯ  в  Џетропавловской
крепости. ‚ тот самый день, когда Љарамзин вновь ступил на родную землю, суд
начал  рассматривать  дело его  главного  общественного  антагониста.  —ерез
неделю ђадищеву был вынесен смертный  приговор, позже  замененный ссылкой  в
‘ибирь.   …катерину,  которой  и  принадлежит  инициатива   смЯгчениЯ  этого
приговора, похоже, Явно соблазнила мысль заставить ђадищева снова проехатьсЯ
по  тому маршруту, который он  так красочно  описал в своем  "Џутешествии из
Џетербурга в Њоскву".
     ‘ другой стороны, не надо забывать  и о том, что сторонники и защитники
"существующего порЯдка", хоть и  не преследовались властЯми, но подвергались
жесточайшему  остракизму в ђоссии со  стороны так называемого "общественного
мнениЯ". Љарамзин был одним из первых,  которому пришлось испить эту горькую
чашу.  ‘ледующим  - из фигур того же порЯдка и значениЯ - был Џушкин. ‡релый
Џушкин,  как мы знаем,  в  своих воззрениЯх  был близок скорее  к  Љарамзину
(времен "Џисем русского путешественника"), чем к ђадищеву. Ћн копировал даже
стиль  его поведениЯ,  не  слишком  очаровавший  его  в  молодости,  в  пору
непосредственного  общениЯ   с  Љарамзиным  -  стремилсЯ  стать  официальным
российским  историографом  и  вместе   с  тем  твердым  голосом  говорить  с
правительством.  “же  в 1826  году  отношение Џушкина к покойному  Љарамзину
заметно  смЯгчаетсЯ;  теперь  он отпираетсЯ  от своих старых  эпиграмм  и  с
осуждением говорит о тех обвинениЯх в адрес историка, которые раздавались из
уст декабристов  после выхода "€стории государства ђоссийского" (забыв,  что
сам  когда-то  охотно к ним  присоединЯлсЯ): "Њолодые  Якобинцы  негодовали;
несколько  отдельных   размышлений  в   пользу   самодержавиЯ,  красноречиво
опровергнутые верным рассказом  событий  -  казались им верхом  варварства и
унижениЯ.  Ќикита  Њуравьев,  молодой  человек  умный   и  пылкий,  разобрал
предисловие или  введение:  предисловие!.."  ЊенЯетсЯ и  отношение Џушкина к
ђадищеву. ‚ пЯтнадцатилетнем возрасте, в ‹ицее, он мечтательно  писал: "Џеть
Я тоже вознамерилсЯ, / Ќо сравнЯюсь  ли с ђадищевым?" ‚ последние годы жизни
Џушкин, как  и в  молодости,  много занимаетсЯ  ђадищевым,  но уже  с  прЯмо
противоположными целЯми.
     Љнига ђадищева  была  первым  масштабным  творением  русской  культуры,
задавшим мифологизацию  пространства между  Њосквой  и  Џетербургом, позднее
раскалившегосЯ  добела  от смыслов,  аллюзий и реминисценций. Љто только  не
будет ездить по этой дороге! —то только не будет происходить на ее станциЯх!
Њосква,  Џетербург и "ђоссиЯ" между ними зададут целую метафизическую сетку,
в которой и  будет развиватьсЯ  отечественнаЯ культура. ‚  "…вгении Ћнегине"
Џушкин  использует   сперва   петербургские  декорации,  потом  деревенские,
московские, наконец, снова  петербургские.  „ействие  "Њертвых  душ"  ѓоголЯ
происходит в "губернском городе NN", находЯщемсЯ "недалеко от обеих столиц".
‘обытиЯ  трех  из  пЯти  великих  романов   „остоевского   ("Џреступление  и
наказание",  "€диот" и  "Џодросток")  совершаютсЯ  в  Џетербурге  (иногда  с
глухими  намеками  на какие-то московские  событиЯ);  в  "Ѓесах" описываетсЯ
’верь, в "ЃратьЯх Љарамазовых" -  ‘тараЯ  ђусса.  "Ђнна  Љаренина"  ’олстого
начинаетсЯ с ссоры в московском доме Ћблонских и приезда из Џетербурга Ђнны,
примирЯющей супругов. …ще на вокзале она знакомитсЯ с ‚ронским, а когда едет
обратно, в страшную бурю и метель, на заснеженной железнодорожной станции, у
нее происходит с  будущим любовником объЯснение. „ействие романа развиваетсЯ
преимущественно в Џетербурге, а его трагическаЯ развЯзка - в Њоскве, и тоже,
как  мы помним, на железной дороге,  только не  на петербургской линии, а на
нижегородской (что, возможно, символизирует стремление героини вырватьсЯ  из
того  пространства,  в  котором  ее  существование стало  уже  невыносимым).
†елезнодорожному  сообщению между  двумЯ  столицами  посвЯтил  свою  поэму и
Ќекрасов,  в самом патетическом месте  ее сказавший о русском народе, что он
"вынесет все, и дорогу железную!"
     Ћсновоположником этой традиции  был ђадищев,  и Џушкин,  вознамерившись
писать на него опровержение, был вынужден идти уже по его стопам. Ћн  сделал
это самым простым образом, написав, как бы вслед за Љарамзиным, "Џутешествие
из Њосквы  в  Џетербург".  ќти симметричнаЯ расстановка названий повторилась
позже,  в частности,  в полемике ѓерцена и  Ѓелинского;  первому принадлежит
великолепнаЯ  работа  "Њосква и  Џетербург"  (1842),  второму  - занЯтнаЯ  и
содержательнаЯ  статьЯ "Џетербург и  Њосква" (1844).  Џравда,  "Џутешествие"
Џушкина,  оставшеесЯ в  рукописи, не  было у него  озаглавлено  - но  трудно
придумать что-нибудь  более  к нему  подходЯщее,  чем  это  название, данное
редакторами при публикации и давно устоЯвшеесЯ в литературной традиции.
     Ќа  первой  странице своего труда,  еще  до  поЯвлениЯ имени  ђадищева,
Џушкин  сообщает  о   строительстве  великолепного  шоссе  между  Њосквой  и
Џетербургом,  предпринЯтом  Ђлександром  I,  и,  описываЯ  прошлые  дорожные
невзгоды, сразу же переходит от них к далеко идущим обобщениЯм (одно из них,
о том, что русское правительство "всегда впереди на поприще образованности и
просвещениЯ",  Я уже приводил). ‘обираЯсь в путь, пушкинский  Џутешественник
(то, что это не сам Џушкин, подчеркнуто в первых строках его статьи) заходит
к своему  московскому  приЯтелю  и просит у него книгу "скучную"  (чтобы  не
прочитать  ее  слишком  быстро),  но  "любопытную  в  каком  бы  то ни  было
отношении".  ’от  собралсЯ  было дать  ему  нравственно-сатирический  роман,
"утверждаЯ, что  скучнее ничего быть не может, а что книга очень любопытна в
отношении  участи  ее  в  публике", но  Џутешественник вежливо отказываетсЯ,
"знаЯ уже  по опыту непреодолимость нравственно-сатирических романов". ’огда
приЯтель с таинственным видом вручает ему запретную книгу  ђадищева, которую
Џутешественник и принимает с искренней благодарностью.
     —итает он ее в дороге  весьма своеобразно - не с первой, а с  последней
главы, и именно длЯ того,  чтобы "заставить ђадищева путешествовать с ним из
Њосквы  в Џетербург".  ’аким  образом,  начальнаЯ  главка  "оссе" сменЯетсЯ
главкой "Њосква",  и тут же Џушкин сообщает, что в "смиренной Њоскве" многое
переменилось   со  времен  ђадищева,  особенно  по  сравнению  с  "блестЯщим
Џетербургом" (привожу с сокращениЯми):

     "Ќекогда  соперничество   между  Њосквой  и  Џетербургом  действительно
существовало.  Ќекогда в  Њоскве  пребывало  богатое,  неслужащее  боЯрство,
вельможи,  оставившие  двор,   люди  независимые,   беспечные,  страстные  к
безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству; некогда Њосква была сборным
местом длЯ всего русского дворЯнства, которое  изо всех провинций съезжалось
в нее на зиму. ЃлестЯщаЯ гвардейскаЯ молодежь налетала туда ж из Џетербурга.
‚о всех  концах древней столицы гремела музыка,  и везде была толпа. Ќо куда
девалась  эта шумнаЯ, празднаЯ, беззаботнаЯ жизнь? Људа девались балы, пиры,
чудаки  и  проказники - все  исчезло.  Ќыне  в  присмиревшей Њоскве огромные
боЯрские дома стоЯт печально между широким двором, заросшим травою, и садом,
запущенным и одичалым. Ќа всех воротах прибито объЯвление, что дом продаетсЯ
и отдаетсЯ  внаймы, и никто  его не  покупает и не  нанимает. “лицы  мертвы;
редко по мостовой раздаетсЯ стук кареты; барышни бегут к окошкам, когда едет
один из полицмейстеров со своими казаками. Џодмосковные  деревни также пусты
и печальны. ђоговаЯ музыка не гремит в рощах ‘вирлова и Ћстанкина; плошки  и
цветные фонари  не  освещают английских дорожек,  ныне  заросших  травою,  а
бывало, уставленных  миртовыми  и  померанцевыми  деревьЯми.  Џыльные кулисы
домашнего театра  тлеют в зале, оставленной после  последнего  представлениЯ
французской комедии. Ѓарский дом дрЯхлеет. ЃеднаЯ Њосква!.."

     Њотивы  гибели и разрушениЯ,  распада -  центральные  и  излюбленные  в
русской  культуре,  но  здесь,  кажетсЯ,  Џушкин  превзошел  сам  себЯ.  ќто
апокалиптическое описание можно сравнить только со знаменитой песней Њери из
его "Џира во времЯ чумы":

     Ќыне церковь опустела;
     кола глухо заперта;
     Ќива праздно перезрела;
     ђоща темнаЯ пуста;
     € селенье, как жилище
     Џогорелое, стоит, -
     ’ихо все - одно кладбище
     Ќе пустеет, не молчит -

     Џоминутно мертвых носЯт,
     € стенаниЯ живых
     ЃоЯзливо бога просЯт
     “покоить души их.
     Џоминутно места надо,
     € могилы меж собой,
     Љак испуганное стадо,
     †мутсЯ тесной чередой.

     Ќедаром москвич  —аадаев в ту же  эпоху называл Њоскву "Ќекрополисом" -
как видим,  у  петербуржца Џушкина этот город вызывал такие  же ощущениЯ. Ќо
картина, набросаннаЯ Џушкиным в его "Џутешествии", была изображена им отнюдь
не длЯ того,  чтобы  поупражнЯтьсЯ  в жанровых  описаниЯх.  ќто  была прЯмаЯ
идеологическаЯ  полемика с ђадищевым в вопросе о  судьбах  начинаний Џетра и
успехе  его дела.  Љрасочно живописав  московское  запустение, Џушкин тут же
пишет: "Џетр I  не любил Њосквы, где  на  каждом шагу  встречал воспоминаниЯ
мЯтежей  и  казней, закоренелую старину и упрЯмое сопротивление  суевериЯ  и
предрассудков. Ћн  оставил Љремль, где  ему было  не душно, но  тесно;  и на
дальнем берегу  Ѓалтийского  морЯ искал досуга, простора и свободы длЯ своей
мощной  и  беспокойной   деЯтельности.  Џосле   него,   когда   стараЯ  наша
аристократиЯ возымела  свою прежнюю силу и  влиЯние. „олгорукие чуть было не
возвратили  Њоскве своих  государей;  но смерть  молодого  Џетра II-го снова
утвердила за Џетербургом его недавние права". Џосле этого Џушкин резюмирует:
"“падок Њосквы есть  неминуемое следствие возвышениЯ Џетербурга. „ве столицы
не могут в равной степени процветать в одном и  том же государстве, как  два
сердца не существуют в теле человеческом".
     Џушкин сам принадлежал к старинной московской аристократии, пришедшей в
упадок после петровской государственной перекройки, и горько сожалел, вместе
с другими представителЯми древних родов, об откровенном пренебрежении ими со
стороны российской власти  с тех пор,  как она обосновалась в Џетербурге. Ќо
присоединЯтьсЯ к "плачам" по этому поводу Њ. Њ. ™ербатова или ђадищева он не
желал. “же сам факт поЯвлениЯ имперской ђоссии, установлениЯ нового порЯдка,
показавшего свою действенность  и устойчивость в декабре  1825 года, был длЯ
него важным аргументом в пользу обоснованности  этой перекройки. …сли Њосква
упала в своем значении, а Џетербург возвысилсЯ - значит, действиЯ Џетра были
не только разумными  и целесообразными,  но и соответствующими историческому
предназначению  ђоссии.  €з  двух   линий   русской  истории,  московской  и
петербургской, возобладать должна была только одна.
     Џокинув Њоскву, пушкинский  Џутешественник  следует дальше  по  тем  же
почтовым станциЯм, что и ђадищев, и на  каждой из них находит, что сказать в
опровержение  своего  предшественника. ђадищев  в  конце  своей  книги много
распространЯлсЯ о  ‹омоносове, времЯ  от времени отпускаЯ  в  его  адрес, по
своему  обыкновению, Язвительные  шпильки.  Џушкин  посвЯщает добрых  восемь
страниц своего  труда  горЯчему оправданию этого "великого человека", как он
его называет. ‚ главе  "Џешки" ђадищев  описывает крестьЯнскую  избу, уделив
много вниманиЯ  при  этом и обличениЯм  дворЯнства ("звери  алчные,  пиЯвицы
ненасытные, что крестьЯнину мы оставлЯем?" - и так далее). Џушкин вступаетсЯ
и за русских крестьЯн, сравниваЯ их положение с участью английских фабричных
работников, несравненно худшей,  по  его  словам. ЏушкинскаЯ  характеристика
русского  простолюдина ("Ћ  его смелости и  смышлености  и говорить  нечего.
Џереимчивость его  известна. Џроворство и ловкость удивительны") удивительно
перекликаетсЯ  со  словами другого критика ђадищева, …катерины  ‚еликой.  Ќа
вопрос  „.  €.  ”онвизина:  "‚  чем   состоит  наш  национальный  характер?"
императрица отвечала:  "‚  остром  и  скором  понЯтии  всего,  в  образцовом
послушании и в корени всех добродетелей, от ’ворца человеку данных".
     Љ сожалению, пушкинский Џутешественник доехал только до ‚ышнего ‚олочка
- видимо, осознав, что  из-за цензурных  трудностей  напечатать рукопись  не
удастсЯ, автор оставил  свою  работу  незаконченной.  ‚  последний год жизни
Џушкин снова обращаетсЯ к ђадищеву, написав большую статью о нем  длЯ своего
"‘овременника". ‘татьЯ  эта  дошла до  министра “варова (одного  из  столпов
имперской  государственности,   автора  знаменитой   формулы   "православие,
самодержавие, народность").  ’от нашел ее, в  общем,  недурной, но,  тем  не
менее, недопустимой длЯ  печати - в силу  того, что было совершенно излишне,
по  его мнению,  вообще напоминать публике  о ђадищеве и его  книге. ‚  этой
статье Џушкин подводит  итог своим длительным попыткам нащупать баланс между
своим свободолюбием и стремлением сотрудничать с правительством. ‡авершаетсЯ
она  выразительной  характеристикой  ђадищева,  изначально отказавшегосЯ  от
любых попыток  такого рода.  "‚ ђадищеве отразилась всЯ философиЯ его века",
говорит Џушкин, "но  все в  нескладном,  искаженном  виде, как все  предметы
криво   отражаютсЯ   в  кривом  зеркале.  Ћн  есть   истинный  представитель
полупросвещениЯ.  Ќевежественное  презрение ко всему  прошедшему; слабоумное
изумление   перед  своим  веком,  слепое  пристрастие   к  новизне;  частные
поверхностные сведениЯ, наобум приноровленные ко всему - вот  что мы видим в
ђадищеве". ѓлавное  здесь  - это  хлесткое словечко "полупросвещение";  если
учесть,  что  под  "просвещением" тогда  понимали  восприЯтие  и переработку
западной  культуры,   ђадищев  при  таком  толковании   оказываетсЯ   просто
человеком, остановившимсЯ на полдороги, в межеумочном  состоЯнии, не в силах
ни обратитьсЯ к тому  новому,  что было  привнесено Џетром, ни отказатьсЯ от
него,  целиком  возвратившись  к  старине.  ‘казанное  Џушкиным будет  почти
буквально повторено ѓоголем - и тоже в предсмертном, итоговом  произведении.
‘ходство  это тем  более поразительно, что ѓоголь не видел текста пушкинской
статьи, оставшейсЯ в  рукописи. "ЉомедиЯ ѓрибоедова",  пишет  ѓоголь об  еще
одном  наследнике ђадищева, "взЯла другое времЯ общества - выставила болезни
от  дурно понЯтого  просвещениЯ, от принЯтиЯ глупых светских мелочей наместо
главного  -   словом,  взЯла   донкишотскую   сторону  нашего   европейского
образованиЯ, несвЯзавшуюсЯ  смесь обычаев, сделавшую русских ни русскими, ни
иностранцами.   ‚се   лица   комедии   ѓрибоедова   суть   такие   же   дети
полупросвещениЯ,  как  ”онвизиновы  -  дети  непросвещениЯ,  русские  уроды,
временные, преходЯщие  лица.  „аже  то лицо, которое взЯто,  по-видимому,  в
образец, то есть сам —ацкий, показывает только стремленье  чем-то сделатьсЯ,
выражает только негодованье противу того, что презренно и мерзко в обществе,
но  не  дает  в  себе  образца  обществу".  €  Џушкин  упрекает  ђадищева  в
бессмысленном  недовольстве всем вокруг себЯ; заметив в своей статье, что он
мог бы достигнуть одной из высших  государственных  степеней, если бы не его
не его фрондерство, Џушкин дальше пишет:

     "Ћн  как  будто стараетсЯ раздражить  верховную  власть  своим  горьким
злоречием; не лучше  ли было бы указать на  благо, которое  она в  состоЯнии
сотворить? Ћн поносит  власть господ как  Явное беззаконие; не лучше ли было
представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению
состоЯниЯ крестьЯн;  он  злитсЯ на  ценсуру; не лучше ли было  потолковать о
правилах,  коими  должен   руководствоватьсЯ  законодатель,  дабы,  с  одной
стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, свЯщенный дар Ѓожий,
не  была  рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы;  а с другой  -
чтоб писатель  не  употреблЯл сего  божественного орудиЯ  к достижению  цели
низкой или преступной? Ќо  все это было бы просто полезно, и не произвело бы
ни  шума, ни  соблазна, ибо  само  правительство не  только  не пренебрегало
писателЯми и  их не притеснЯло,  но еще  требовало их соучастиЯ, вызывало на
деЯтельность, вслушивалось в их суждениЯ, принимало их советы -  чувствовало
нужду в содействии людей просвещенных и мыслЯщих, не  пугаЯсь  их смелости и
не оскорблЯЯсь их искренностью".

     €так,  претензии  позднего  Џушкина  к  ђадищеву  совершенно  Ясны:  он
считает, что гораздо  более  верным  путем к улучшению дел в  ђоссии было бы
взаимодействие с верховной властью, а не борьба с ней. Џушкин прЯмо упрекает
ђадищева  в том,  что  тот стремилсЯ не  исправить  положение дел, а  только
произвести "шум  и  соблазн".  "Ќесколько  благоразумных  мыслей", пишет  он
дальше, "несколько благонамеренных предположений",  которые  не было никакой
необходимости  облекать в  "бранчивые  и напыщенные выражениЯ"  и  незаконно
печатать   в  тайной  типографии,  "принесли  бы   истинную  пользу,  будучи
представлены  с  большей  искренностию  и  благоволением".  ‡аканчивает свою
статью Џушкин и вовсе патетически: "ибо  нет убедительности  в поношениЯх, и
нет истины, где нет любви".
     ‚се это,  конечно, было  не длЯ ушей “варова; но  и какой-нибудь Ќикита
Њуравьев, прочитав эти слова Џушкина, отшатнулсЯ бы от их  автора с ужасом и
омерзением. ЉакаЯ любовь может быть к  самодержавию, к режиму  преступному и
тираническому! „екабристы  еще как-то понЯли бы необходимость сотрудничать с
ним, раз уж не было  другого способа содействовать  прогрессу  в ђоссии,  но
мысль  о  возможности  искренней  любви  к  правительству  у  них  в  голове
решительно не умещалась. ’ак же считало  и все  русское общество, подвергшее
Џушкина в последние годы его жизни неслыханной травле  за попытки сблизитьсЯ
с  самодержавием. ќто  было  не  последней  причиной  ранней  гибели  поэта,
ощущавшего себЯ  в конце жизни загнанным,  обложенным со всех сторон зверем,
отчаЯвшимсЯ найти другой выход, чем смерть. Ќо  даже его  трагическаЯ гибель
не  исправила  положениЯ.  Њимолетный всплеск  симпатии и  интереса к  поэту
сменилсЯ длительным  периодом полного  к  нему  безразличиЯ. Џушкина надолго
забыли;  читающаЯ  публика  увлеклась   совсем   другими  писателЯми,  более
бескомпромиссно  настроенными по отношению к правительству (или более  умело
играющими на либеральных струнках русских читателей). ‹отман  как-то обронил
фразу, даже не задумавшись на тем,  как горько она прозвучала: "Џушкин нашел
точный  образ,   который  потом,  повторенный   Ѓелинским,  вошел  в   общее
употребление:  "„ревнЯЯ  ђоссиЯ,  казалось,  найдена Љарамзиным, как Ђмерика
Љолумбом"". €менно так и обстоЯло дело: первый русский историк потратил годы
кропотливого  труда  на то, чтобы  "открыть  ђоссию",  первый  русский  поэт
почтительным  афоризмом выразил  свое сочувствие к его научному подвигу - но
русской публике как о первом, так и о втором стало известно лишь после того,
как об этом вскользь обмолвилсЯ сверхпопулЯрный критик-демократ Ѓелинский. ‚
1840-е  годы,  когда о Љарамзине и Џушкине в ђоссии и думать забыли,  статьи
Ѓелинского  жадно  читались в  каждом  кафе, где  на столиках  лежали свежие
журналы. € так было во все эпохи  послепетровской ђоссии - все, кто нападали
на  ее устои, делали немыслимые общественные "карьеры",  как ‘алтыков-™едрин
или  Ќекрасов. “же в  начале  ••  века  ђозанов восклицает:  "Ѓоже! если  бы
стотысЯчнаЯ, пожалуй, даже миллионнаЯ толпа "читающих" теперь людей в ђоссии
с  таким же вниманием, жаром, страстью  прочитала и продумала  из страницы в
страницу  ’олстого и „остоевского - как  это  она сделала с каждою страницею
ѓорького  и  ‹еонида  Ђндреева, то  общество  наше  выросло бы уже теперь  в
страшно  серьезную величину.  € это было  бы, если  бы критика, печать также
"задыхались  от волнениЯ" при  поЯвлении каждой  новой  главы "Љарениной"  и
"‚ойны и мира", как они  буквально задыхались  и  продолжают задыхатьсЯ  при
поЯвлении каждой "вещи" в 40 страничек ‹еонида Ђндреева и ѓорького. Ћдно это
неравенство весов отодвинуло  на сто лет назад русское духовное развитие. Ќо
откуда это?  почему? Љак же: и ‹.  Ђндреев, и Њ. ѓорький были "прогрессивные
писатели", а „остоевский и ’олстой  - русские  одиночки-гении. "ѓений -  это
так мало"..."
     Џушкинское  "Џутешествие   из  Њосквы  в   Џетербург"   было  серьезным
полемическим ответом ђадищеву; но Џушкин не был  бы Џушкиным, если  бы в его
творчестве не  нашлось образца и пародийного комментариЯ  к  "Џутешествию из
Џетербурга  в  Њоскву". ’очно так  же  двоЯко  он откликнулсЯ  на публикацию
"€лиады"  в  переводе  ѓнедича.  Ћдно его  двустишие называетсЯ  "Ќа перевод
€лиады" и звучит важно и торжественно:

     ‘лышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
     ‘тарца великого тень чую смущенной душой.

     ‚торое озаглавлено "Љ переводу €лиады":

     Љрив был ѓнедич поэт, преложитель слепого ѓомера,
     Ѓоком одним с образцом схож и его перевод.

     ‚ начале  ноЯбрЯ 1826  года, после  встречи  с Ќиколаем I, переломившей
жизнь Џушкина,  поэт возвращалсЯ  "вольным в покинутую  тюрьму" - то есть  в
село Њихайловское,  где он еще недавно находилсЯ в ссылке.  „оехав туда,  он
написал  своему  приЯтелю  ‘.  Ђ.  ‘оболевскому  письмо,  в  котором, помимо
прочего, сообщил  ему  "€нструкцию" о  том,  как  следует ехать по дороге из
Њосквы в Џетербург  (это был, между прочим, тот самый библиофил ‘оболевский,
который снабдил Џушкина экземплЯром  радищевского "ЏутешествиЯ из Џетербурга
в Њоскву" длЯ  скрашиваниЯ дорожной  скуки). "‚о-первых, запасись вином, ибо
порЯдочного  нигде  не  найдешь",  советует  поэт  в  первом  пункте  своего
руководства. „альнейшие его рекомендации излагаютсЯ в стихах:

     “ ѓальЯни иль Љольони
     ‡акажи себе в ’вери
     ‘ пармазаном макарони
     „а Яишницу свари.

     ђадищев в  той же ’вери также  сидит  в трактире за обедом (только не у
ѓальЯни, гостиницы  которого еще не существовало),  но предаетсЯ  там  более
возвышенным  занЯтиЯм, чем  приготовление Яичницы: беседует с  "пирным"  (от
слова   "пир"  -  архаизм,   вообще   говорЯ,  крайне  сомнительный)   своим
товарищем-стихотворцем,  который читает  ему  свою  оду "‚ольность".  Џушкин
продолжает:

     Ќа досуге отобедай
     “ Џожарского в ’оржке,
     †ареных котлет отведай (именно котлет)
     € отправьсЯ налегке.

     €менно от этого Џожарского (а не от того, который вместе с Њининым спас
ђоссию),  содержателЯ  трактира  в  ’оржке,  и  пошло   название  знаменитых
"пожарских  котлет"  из  телЯтины и курЯтины. ‚ самом деле,  грех было бы не
отведать - пил  же Љарамзин рейнское вино на берегу ђейна! ђадищев в ’оржке,
однако,  ведет себЯ  совсем  не так легкомысленно: он  слушает там долгую  и
страстную  речь некого  неназванного  противника  цензуры,  и  приводит даже
девЯтистраничное  "краткое  повествование"  о  происхождении  оной.  Џушкин,
увлекаЯсь все больше, пишет:

     Љак до џжельбиц дотащит
     Љолымагу мужичок,
     ’о-то друг мой растаращит
     ‘ладострастный свой глазок!

     ‚  џжельбицах ђадищев, как мы помним,  рассуждает о  том же  самом,  но
несколько в другой  тональности  -  он пишет  о "смрадной  болезни", котораЯ
"делает великие опустошениЯ, не токмо пожинаЯ много настоЯщего поколениЯ, но
сокращаЯ дни грЯдущих".

     Џоднесут тебе форели!
     ’отчас их варить вели,
     Љак увидишь: посинели, -
     ‚лей в уху стакан абли.

     —тоб уха была по сердцу,
     Њожно будет в кипЯток
     Џоложить немного перцу,
     ‹уку маленькой кусок.

     "џжельбицы - перваЯ станциЯ  после  ‚алдаЯ",  пишет  Џушкин  дальше уже
прозой. "‚ ‚алдае  опроси, есть  ли свежие сельди?", продолжает  он; если же
сельдей не окажетсЯ:

     “ податливых крестьЯнок
     (—ем и славитсЯ ‚алдай)
     Љ чаю накупи баранок
     € скорее поезжай.

     "Ќа каждой станции советую из колЯски выбрасывать пустую бутылку; таким
образом ты будешь иметь от  скуки какое-нибудь  занЯтие", заканчивает Џушкин
свое письмо  к  ‘оболевскому.  ђадищев  не  меньше  Џушкина  и  ‘оболевского
увлекалсЯ валдайскими  девками;  как  сознавалсЯ  он в  черновых набросках к
своему "Џутешествию": "и Я в молодые  мои лета парилсЯ  у них  в бане". Ќо в
окончательном  тексте книги первый русский  революционер уже избегает  столь
низменных занЯтий; голос его гремит и вещает, изобличаЯ нравы:

     "Љто не бывал в ‚алдаЯх, кто не  знает валдайских баранок и  валдайских
разрумЯненных девок? ‚сЯкого проезжающего наглые валдайские и стыд сотрЯсшие
девки  останавливают и  стараютсЯ возжигать в  путешественнике любострастие,
воспользоватьсЯ его щедростью на счет своего целомудриЯ".

     ‚  том же  1826  году,  в  котором  Џушкин  совершил  свое  поэтическое
путешествие, по тому же тракту, только в  обратном направлении,  проехалсЯ и
Ђлександр „юма, позднее описавший  этот воЯж  в романе  "Le  maоtre d'armes"
("“читель фехтованиЯ").  ‹юбопытно,  что  и  у него  не обходитсЯ без мотива
"податливых крестьЯнок". ‚ъехав в ‚алдай, „юма увидел "толпы молодых девушек
в коротких юбках, которые, как мне показалось, занимаютсЯ  тайным  ремеслом,
не  имеющим ничего общего с торговлей". ‚ерно показалось! Ќесколькими годами
позже, как  бы вслед за  „юма, Џушкин отправил по той  же  дороге  и  своего
любимого  героЯ. Џеред  …вгением Ћнегиным "мелькают мельком, будто тени" все
те же  ‚алдай,  ’оржок и  ’верь;  вот  он  покупает  баранки  "у привЯзчивых
крестьЯнок", но кажетсЯ, этим и ограничиваетсЯ...
     Џримеров такого  рода путешествий  можно было привести  еще  множество;
основав  Џетербург,  Џетр I тем  самым  "учинил"  (если воспользоватьсЯ  его
любимым  словцом) стержневую  культурную  ось,  вдоль  которой  -  в том или
противоположном направлении - и двигались русскаЯ мысль  и русское искусство
на протЯжении двух столетий. Џока  столица ђоссии  находилась  в Џетербурге,
всЯ эта система была устойчивой и  равновесной  (потому что  как  ни  хирела
Њосква,  как ни  склонЯлась  она  перед  "блестЯщим  Џетербургом",  ‘евернаЯ
столица  все равно оставалась лишь искусственным образованием,  удерживаемым
лишь волей Џетра и инерцией  его дела). ‘ перенесением столицы в Њоскву  это
равновесие  нарушилось,  хотЯ  Џетербург (называвшийсЯ тогда ‹енинградом)  и
оставалсЯ официально признанным  вторым городом в стране. ђазгромив  остатки
петровской  €мперии,  власти  постарались бы  вытравить  и все  ее  следы из
русской культуры, если бы не  осознали  в самом скором времени, что  попытки
такого рода обречены  на полную  неудачу.  ‘ам город Џетра  еще  можно  было
стереть  с  лица  земли;  но  к  какому   культурному   механизму  следовало
прибегнуть,  чтобы   выкорчевать   из  сознаниЯ  русской  читающей   публики
пушкинского "…вгениЯ Ћнегина" и "Њедного ‚садника", "Џетербургские  повести"
ѓоголЯ, петербургские романы „остоевского,  "Ђнну Љаренину" ’олстого,  стихи
Ѓлока,  Њандельштама  и  Ђхматовой? ЌельзЯ  сказать,  что московские  власти
совсем не пытались это сделать, но большого успеха они здесь не достигли.  ‚
этой  области  (и, пожалуй, только в этой), им постоЯнно приходилось идти на
компромисс  -  полузапрещать,  полупозволЯть,  с  чем-то  смирЯтьсЯ,  что-то
терпеть, что-то  подвергать обессмысливающим трактовкам. „ело в  том,  что в
каждой  культуре, точно  так  же  как  в  обычной человеческой  памЯти,  все
"первое", "начальное" фиксируетсЯ  необыкновенно  Ярко и запоминаетсЯ  очень
прочно. …сли золотой век русской культуры произошел в Џетербурге, был свЯзан
с  Џетербургом,  вскормлен  и вспоен  им, то отменить это досадное  упущение
позднее было уже невозможно.
     ‚ новой, советской  и постсоветской культуре, с  падением  Џетербурга и
угасанием его прежнего значениЯ, терЯла значение и та "ось", по которой, как
поезда между  двумЯ  столицами, сновали наши культурные ЯвлениЯ. Ќо в  любой
культуре  главное  - это  преемственность,  и поэтому творческие  проЯвлениЯ
русских  авторов не  могли  не опиратьсЯ  на то,  как  это  прозвучало  в их
культуре в первый раз. …сли мотив "путешествиЯ" был задан в 1790-1791  годах
в  произведениЯх Љарамзина и ђадищева, то, по одной  из бесчисленных  нитей,
свЯзывающих  современных  авторов  с  прошедшими,  влиЯние этих двух  первых
романов  будет заметно  и дальше, в любую эпоху вплоть до современности. „ва
лучших литературных произведениЯ,  написанных  на  русском Языке  во  второй
половине  ••  века  - это  "Њосква  -  Џетушки" ‚енедикта  …рофеева (1970) и
"—апаев и Џустота" ‚иктора Џелевина (1996). ‚нутреннЯЯ топографиЯ обоих этих
произведений,   также  построенных  на  мотиве  "путешествиЯ",   удивительно
перекликаетсЯ друг с  другом,  а  также  с  романами  ђадищева и  Љарамзина,
особенно если брать последние в совокупности.
     ѓерой  ‚енедикта  …рофеева,  alter  ego  автора,  отправлЯетсЯ  в  свое
последнее  путешествие  из Њосквы, с Љурского вокзала. ‘ам писатель,  как мы
знаем из его биографических  данных, родилсЯ и вырос на ‘евере, в Њурманской
области, и поэтому,  перебираЯсь в  советскую  столицу,  просто вынужден был
проехать по  маршруту ‹енинград-Њосква. Ќо об  этом северном прошлом в книге
говоритсЯ только  пародийно ("Я  ведь... из  ‘ибири, Я сирота...").  Ћ герое
Џелевина  прЯмо сказано, что он  только  что  ЯвилсЯ (а  точнее - бежал)  из
Џетербурга. ђоман и начинаетсЯ с  его московских мытарств, после  которых он
также  уезжает  из  Њосквы  (котораЯ зимой 1918 года  еще не  была  столицей
‘оветской ђоссии) на ‚осток, только не с Љурского вокзала, а с џрославского.
Џережив  множество необыкновенных приключений, в конце  обеих книг  их герои
возвращаютсЯ обратно в  Њоскву, причем оба  - на  электричке.  Џовествование
заканчиваетсЯ в одном случае гибелью  героЯ, а в другом - полным помрачением
его рассудка.
     Ћ  Џелевине  еще рановато  говорить в  таком  обобщающем тоне,  который
принЯт у менЯ здесь, а о …рофееве - уже вполне возможно. Њне трудно сказать,
в какой степени сознательно этот последний автор ориентировалсЯ  на образцы,
оставленные Љарамзиным и ђадищевым, но это, в общем, не так уж и важно - как
Я уже упоминал,  смысловые переклички нередко с легкостью  проникают и через
голову   одного-другого   литературного  поколениЯ.  €так,  рассмотрим,  как
"корешки" этой культурной традиции сказались в ее "вершках" - в относительно
недавней (в  масштабе  нашего  рассмотрениЯ)  "московской  повести", с одной
стороны,  противопоставленной длинному  рЯду  "петербургских повестей" нашей
литературы, а с другой - завершающей этот рЯд.
     Џоэма …рофеева  названа "Њосква -  Џетушки"; это  можно  было бы счесть
простой  перефразировкой радищевского "ЏутешествиЯ из Џетербурга в  Њоскву",
если бы  не несколько уточнЯющих обстоЯтельств. ‚о-первых,  лапидарный стиль
автора не позволЯет ему назвать свою  книгу так протЯженно, как у ђадищева -
деликатный  ‚еничка стараетсЯ не  занимать внимание читателЯ пустЯками, хотЯ
вместе с  тем и сказать обо  всем важном. ‚о-вторых,  ни о каком Џетербурге,
как  мы видим, здесь  нет  уже и речи  (хотЯ  само название "Џетушки"  можно
счесть пародийным передразниванием величественного наименованиЯ "Џетербург";
так  „остоевский называет  своего героЯ ‹ев  Ќиколаевич  Њышкин). ќто  очень
существенно:  уже то, что ‚енЯ  едет из Њосквы не в Џетербург, а в  какие-то
"Џетушки",  как  бы  подчеркивает  изображение  "культурного небытиЯ"  этого
города в новой ђоссии. ќто демонстративное пренебрежение очень рано началось
у москвичей (особенно  у пришлых,  провинциалов)  с перенесением  столицы из
Џетербурга.   Њихаил   Ѓулгаков,  например,  уже   в  1928   году  писал  (в
первоначальной  редакции "Њастера  и  Њаргариты"), что "количество советских
писателей к тридцатым годам  поднЯлось до угрожающей цифры 4500 человек,  из
которых 3494 проживали в городе Њоскве,  а шесть человек в  ‹енинграде". ќто
соотношение - 6 на 3494 должно  было наглЯдно  продемонстрировать культурное
ничтожество, в которое впал город на Ќеве; а ведь тогда, когда писались  эти
строки, прошло всего  десЯть  лет  с того момента,  когда популЯрный русский
литератор  и  общественный деЯтель  ‚.  €.  ‹енин,  взЯв  с  собой ближайших
соратников и сервиз из ‡имнего  „ворца, проехал по маршруту,  указанному его
предшественником ђадищевым.
     Џоэма …рофеева, так же, как поэма  его предшественника, ѓоголЯ, разбита
на главы,  и  каждаЯ из этих  глав  (за  исключением начальных  и  конечных)
названа по железнодорожным  станциЯм между  Њосквой и Џетушками.  ќто  сразу
вызывает в памЯти аналогичный прием,  примененный ђадищевым и Љарамзиным.  “
этих последних авторов есть и  другое сходство -  Явный перенос акцента в их
повествовании  с описаниЯ городов и людей, встречающихсЯ на  пути их героев,
на впечатлениЯ и переживаниЯ самих этих  героев, которые, захваченные своими
мыслЯми и чувствами, часто вообще не замечают, что творитсЯ у них под носом.
‚прочем, эта особенность объЯснЯетсЯ уже очень просто  - оба  русских автора
XVIII века  пользовались  одним  и  тем  же  первоисточником:  знаменитейшим
"‘ентиментальным путешествием по ”ранции  и €талии" ‹оренса ‘терна (Laurence
Sterne, "A  Sentimental  Journey  through France  and  Italy"), которое было
переведено на русский  Язык в 1793  году  и имело  шумный успех в  ђоссии. €
Љарамзин, и ђадищев, разумеетсЯ, читали эту книгу еще до 1793 года (первый -
в подлиннике, второй - в немецком переводе), и она оказала настолько  мощное
воздействие на концепцию их произведений, что  ее можно рассматривать как их
прЯмой прообраз или  - по желанию -  зеркальный двойник в западноевропейской
литературе; точно так же пушкинский "…вгений Ћнегин" и лермонтовский "‘ашка"
были литературными отражениЯми в ђоссии байроновского "„он-†уана". ”ирменное
"стернианское"  соединение  иронии  и   чувствительности  также   проЯвилось
по-своему  в книгах  ђадищева и Љарамзина; последнего вообще  долго называли
потом  "русским  ‘терном".  ‚от  занЯтный   пример  того,   как  литературно
воспринимал Љарамзин свое путешествие по …вропе. Ћн попадает в Љале, порт во
”ранции, с которого  начинаетсЯ заграничнаЯ поездка ‘терна, и тотчас же идет
в гостиницу, в которой некогда останавливалсЯ ‰орик, герой "‘ентиментального
путешествиЯ":

     "—то вам  надобно, государь мой?" спросил у менЯ молодой офицер в синем
мундире.  "Љомната, в которой жил ‹аврентий ‘терн",  отвечал Я. -  "€  где в
первый  раз ел он  французский суп?"  - сказал офицер.  -  ‘оус с цыплЯтами,
отвечал Я. - "ѓде хвалил он кровь Ѓурбонов?" -  ѓде жар человеколюбиЯ покрыл
лицо его нежным румЯнцем. - "ѓде самый тЯжелый из металлов казалсЯ ему легче
пуха?" - ѓде приходил к нему отец ‹орензо с кротостию свЯтого мужа. - "€ где
он не дал  ему  ни копейки?"  - Ќо где  хотел он  заплатить  двадцать фунтов
стерлингов тому адвокату,  который бы взЯлсЯ и мог оправдать ‰орика в глазах
‰ориковых. - "ѓосударь мой! эта комната во втором этаже, прЯмо над вами".

     Ћбратим  внимание здесь  на многочисленные тире - именно  Љарамзин ввел
этот  знак  препинаниЯ в русскую  письменность,  заимствовав  его у  ‘терна.
„альнейшие  диалоги  в  главке "Љале"  продолжаютсЯ в  том же духе - в  виде
перебрасываниЯ цитатами и реминисценциЯми из "‘ентиментального путешествиЯ".
Љарамзин глЯдит в окно  того номера, в котором останавливалсЯ ‘терн, и видит
там горшок с розами, а рЯдом с  ней молодую женщину, читающую книгу. "‚ерно,
"Sentimental Journey"", вздыхает чувствительный путешественник.
     ‚ "Њоскве - Џетушках"  все характерные  приемы ‘терна, отобразившиесЯ и
преобразившиесЯ  у Љарамзина  и ђадищева, доводЯтсЯ уже до полного  абсурда.
‘терн мог назвать главу своей книги "Љале" или "Џариж", а порассуждать в них
о разновидностЯх путешественников или о разительном несходстве французских и
английских  парикмахеров.  ђадищев в "Џутешествии" часто не  утруждает  себЯ
даже  беглыми  замечаниЯми о  том, как  выглЯдели  почтовые  станции  и  что
происходило  на  них во времЯ его  пребываниЯ там, заполнЯЯ  соответствующие
главы своей  книги какими-нибудь  публицистическими  трактатами (это  слово,
если опиратьсЯ  в русской этимологии  только на  радищевскую традицию, можно
смело   произвести   от  слова  "тракт").  Љарамзин   в   "Џисьмах  русского
путешественника"  главку  "‘.  Џетербург"  умещает  на  полстранички,  почти
целиком заполнив  ее вздохами  и сожалениЯми по  поводу сердечного несчастьЯ
одного своего столичного приЯтелЯ. “ …рофеева разбивка на главы сделана  уже
почти с абсолютным игнорированием плавно текущего повествованиЯ:

     "Ќапример, так: к восемнадцати годам или  около  того Я  заметил, что с
первой дозы по пЯтую включительно Я мужаю, то есть мужаю неодолимо, а вот уж
начинаЯ с шестой

     Љ“ЏЂ‚ЌЂ - 33-‰ Љ€‹ЋЊ…’ђ

     и включительно по девЯтую - размЯгчаюсь".

     или:

     "€ ‘еменыч всего менЯ кровожадно обдал перегаром:
     - Ђ ты, ‚енЯ? Љак всегда: Њосква - Џетушки?..

     85-‰ Љ€‹ЋЊ…’ђ - Ћђ…•Ћ‚Ћ-‡“…‚Ћ

     - „а. Љак всегда. € теперь уже навечно: Њосква - Џетушки..."

     ‚енедикт  …рофеев считал  ‘терна  одним  из  своих  учителей,  поэтому,
казалось  бы,  нет  необходимости   длЯ   исследованиЯ  генезиса  его  стилЯ
обращатьсЯ  к  писателЯм  XVIII века. €  все же длЯ  того, чтобы  проследить
движение культурной  традиции,  особенно интернациональной, часто приходитсЯ
принимать  во   внимание  не  только  начальные,  основополагающие,   но   и
промежуточные ее  проЯвлениЯ. ‚  русской  литературе  "стернианский"  стиль,
построенный на резком  контрасте между чередующимисЯ ироническими описаниЯми
и лирическими выплесками,  впервые  поЯвлЯетсЯ в  произведениЯх  ђадищева  и
Љарамзина, и  достигает  своей  вершины в творчестве ѓоголЯ,  наследовавшего
этот тон у  последнего из них. “своив и использовав чей-нибудь  слог, ѓоголь
очень любил  затем пародировать образцы, на которые  он ориентировалсЯ;  так
случилось и с Љарамзиным, прозаический  и поэтический  стиль которого ѓоголь
не преминул высмеЯть в  своих "Њертвых „ушах". Љак-то раз, возвратЯсь домой,
известный русский путешественник  Џавел €ванович —ичиков  находит у  себЯ на
столе послание от незнакомой дамы:

     "Џисьмо начиналось очень решительно, именно так:  "Ќет, Я должна к тебе
писать!" Џотом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами;
эта  истина скреплена  была несколькими точками, занЯвшими почти  полстроки;
потом  следовало   несколько   мыслей,   весьма   замечательных   по   своей
справедливости, так  что считаем  почти необходимым их выписать: "—то  жизнь
наша? - „олина, где поселились  горести. —то свет? - ’олпа людей, котораЯ не
чувствует". ‡атем писавшаЯ  упоминала, что  омочает  слезами  строки  нежной
матери, котораЯ, протекло двадцать пЯть лет, как уже не существует на свете;
приглашали  —ичикова  в пустыню, оставить навсегда город, где  люди в душных
оградах не пользуютсЯ воздухом; окончание письма отзывалось даже решительным
отчаЯньем и заключалось такими стихами:

     „ве горлицы покажут
     ’ебе мой хладный прах.
     ‚оркуЯ томно, скажут,
     —то она умерла во слезах".

     …рофеев, впрочем,  не  удержалсЯ, чтобы  не пародировать эту  пародию и
тоже  заполнил одними точками несколько  строк,  правда,  совсем  по другому
поводу:

     "‚ы,  конечно,  спросите,  вы,  бессовестные,  спросите: "так  что  же,
‚еничка? Ћна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ? Ќу, что вам
ответить? Ќу, конечно, она . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . ! …ще бы она не .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . !"

     ‚стречаетсЯ в тексте  "Њосквы -  Џетушков" и прЯмаЯ, не  опосредованнаЯ
пародиЯ  на Љарамзина. ЋсмеЯнию  подвергаетсЯ пошедший с его "Џисем русского
путешественника" тип  русского туриста,  с  разинутым ртом разъезжающего  по
…вропе  и  самозабвенно коллекционирующего  ее  культурные  ценности; заодно
пародируетсЯ  и  сама  …вропа  с  ее  переизбытком  этих   самых  культурных
ценностей. €з  €талии ‚еничка вынес  такие  впечатлениЯ:  "’ам  на  русского
человека никакого вниманиЯ. Ћни только  поют и рисуют. Ћдин, допустим, стоит
и  поет. Ђ  другой рЯдом  с ним сидит  и рисует  того, кто поет.  Ђ третий -
поодаль - поет про того, кто рисует..." ’ак и не увидев три вещи, на которые
ему хотелось  посмотреть (‚езувий, ѓеркуланум и ЏомпеЯ), ‚еничка  отправилсЯ
во  ”ранцию, посетил там  ‘орбонну, где имел  философский диспут с ректором,
правда,  плохо  кончившийсЯ,  наконец,  попал   в  Џариж,  где  встретил  на
…лисейских  полЯх  ‹уи  Ђрагона  и  ќльзу  ’риоле. €м  он  попыталсЯ  задать
"социальные  вопросы,  самые  мучительные  социальные вопросы", но  тоже  не
слишком удачно,  и к тому же узнал потом  из печати, что это были  совсем не
Ђрагон и  ’риоле,  а †ан-Џоль  ‘артр  и ‘имона де Ѓовуар,  "ну да  какаЯ мне
теперь разница?", добавлЯет он.
     €  действительно  -  какое  значение  могут  иметь какие-то европейские
частности  длЯ  человека,  в  сердце  которого  поет  свирель, и  который  с
чемоданчиком,  полным  разнокалиберных бутылок, направлЯетсЯ на электричке в
Џетушки, город, где "жасмин не отцветает  и  птичье  пение не молкнет".  ќто
оптимистическое  устремление  -  главный нерв  книги, и автор  ее  не жалеет
красок на описание невиданного благолепиЯ этого скромного  районного центра.
—то касаетсЯ  жасмина  и  птичьего  пениЯ, то  это  просто  лейтмотив  поэмы
…рофеева: "Џетушки -  это место, где не умолкают птицы ни днем ни ночью, где
ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Џервородный грех - может, он и был -
там никого не тЯготит. ’ам даже  у  тех, кто не просыхает по неделЯм, взглЯд
бездонен и Ясен..." ќто упоминание о первородном грехе в сочетании с прочими
недвусмысленными приметами проводит Явную параллель райцентра Џетушки с раем
небесным, на которой и держитсЯ книга. ќта сюжетнаЯ конструкциЯ - странствие
к свЯтым местам, земному  раю - воскрешает очень давнюю традицию, восходЯщую
еще  к  древнерусской  литературе.  Џо  средневековым   представлениЯм,  рай
мыслилсЯ  на  ‚остоке, ад -  на ‡ападе,  и с этой точки  зрениЯ  перемещение
‚енички на 115 километров к востоку от  Њосквы, описываемое  в поэме, строго
согласуетсЯ  с  композиционным  принципом  старинной  литературы религиозных
паломничеств. ‘ам ‚еничка прекрасно осознает всю  эту топографию. Ћн говорит
о  Ѓоге: "Ћн благ. Ћн  ведет менЯ от  страданий  к  свету.  Ћт  Њосквы  -  к
Џетушкам.  —ерез муки на  Љурском вокзале,  через  очищение  в Ључине, через
грезы в Љупавне - к свету и Џетушкам. Durch Leiden - Licht!"
     Ћ  том,  насколько  оправдались надежды  героЯ на это  возрождение,  мы
поговорим  ниже,  а   сейчас  проследим  еще  одну,  может  быть,  несколько
неожиданную смысловую параллель, свЯзанную с передвижением ‚енички из Њосквы
в  Џетушки.  Љак мы  помним, все  многочисленные  литературные поездки между
Њосквой и  Џетербургом,  как  только  они обретали  сколько-нибудь  значимую
символику, тут  же превращались  в  аргументы  в старом  споре  -  насколько
оправданным  было  это  насильственное  расщепление русской столицы  на  два
города  с такими разными ликами, нужно ли было вообще затевать все эти опыты
и возводить новую столицу в мрачных  северных лесах? ‘амого  Џетра  сомнениЯ
такого  рода  даже  не  посещали:  в  скудной и болотистой  невской  дельте,
отвоеванной у неприЯтелЯ с крайним  напрЯжением сил, он  чистосердечно видел
"рай Ѓожий" (или, как он именовал его на немецкий лад, "Џарадиз"). "€стинно,
что  в  раю  живем",  писал  Џетр  о   крошечном  городке,  выросшем  вокруг
недостроенной крепости  на берегах Ќевы. Џетру вторили и его  сподвижники  -
ближайший  из  них, Њеншиков, как-то в письме к царю даже  назвал  Џетербург
"‘вЯтой  землей".  ќта  безудержнаЯ  сакрализациЯ  пространства  совершалась
вопреки  всЯкой  очевидности - но точно так же длЯ  ‚енички непритЯзательный
советский городок на реке ЉлЯзьма превращалсЯ в край, где "сливаютсЯ  небо и
землЯ".
     “стремление   героЯ  …рофеева  "к  свету"  также   имеет  свое   прЯмое
соответствие в семиотике петровской эпохи. Љаждый школьник сейчас знает, что
Џетр  внедрил в  ђоссии  "просвещение" и "прорубил  окно  в …вропу". Ћба эти
понЯтиЯ  очевидно  свЯзаны со  "светом", вошедшим в само слово "просвещение"
(аналогичное  Явление  наблюдаетсЯ  и  в  других  европейских  Языках).  ќто
восприЯтие  Џетра  как некого могучего "осветителЯ" -  или "просветителЯ"  -
было очень  устойчивым во все  культурные эпохи в ђоссии.  Љарамзин,  как мы
помним,  говорил о Џетре,  что  тот, как "лучезарный  бог  света, ЯвилсЯ  на
горизонте человечества, и осветил глубокую  тьму вокруг себЯ".  ‡а семьдесЯт
лет до  того, как были написаны эти строки, в петербургском  ’роицком соборе
канцлер ѓ.  €. ѓоловкин  произносил  речь  по случаю поднесениЯ Џетру титула
императора;  канцлеру  тоже,  как  следовало  из  его слов,  прежнЯЯ  ђоссии
представлЯлась погруженной "в  небытие", во "тьму неведениЯ", а ђоссиЯ новаЯ
- "произведеннаЯ" в бытие  и вышедшаЯ "на феатр славы всего света". ‚прочем,
зачем далеко  ходить -  сам Џетр  подводил итоги своей бурной деЯтельности в
следующих выражениЯх: "мы от тьмы к свету вышли".
     ‚месте с  тем надо  учитывать,  что  ‚еничка нисколько  не  сочувствует
петровской перекройке ђоссии на иноземный лад (это можно видеть уже  хотЯ бы
из  направлениЯ  его  движениЯ).  Љ  великим культурным  ценностЯм ‡апада он
относитсЯ  с Явным  и  даже  саркастическим  предубеждением. "Ћставьте Янкам
внегалактическую  астрономию, а  немцам  психиатрию",  призывает он.  "Џусть
всЯкаЯ  сволота   вроде  испанцев  идет   на  свою  корриду  глЯдеть,  пусть
подлец-африканец строит  свою  Ђсуанскую плотину,  пусть строит, подлец, все
равно  ее  ветром сдует, пусть подавитсЯ  €талиЯ своим  дурацким  бельканто,
пусть!" ‚се это - не наше, говорит ‚еничка, "это нам навЯзали Џетр ‚еликий и
Ќиколай  Љибальчич, а  ведь наше призвание  совсем  не здесь, наше призвание
совсем в другой стороне! ‚ этой самой стороне, куда Я вас  приведу, если  вы
не станете упиратьсЯ".
     €так,  здесь  скромнаЯ  фигура  ‚енички  вырастает  до  масштаба  Џетра
‚еликого или хотЯ бы ‹енина. Ћба этих деЯтелЯ были неправы, считает …рофеев;
первый  отправил нас из Њосквы на северо-запад, в Џетербург, второй - вернул
в Њоскву,  тогда как нам  надо  было  двигатьсЯ "совсем в другую сторону", а
именно на восток от Њосквы, в Џетушки. ‘амое интересное, что здесь у ‚енички
был  исторический  предшественник  -  кнЯзь  Ђндрей  Ѓоголюбский, перенесший
столицу ђуси из  Љиева на северо-восток, во ‚ладимир. Ќапомню, что Џетушки -
это районный центр ‚ладимирской области и станциЯ, на которой  заканчиваетсЯ
путь  Њосковской железной дороги, а сам этот  город, так же, как и ‚ладимир,
расположен на живописных берегах ЉлЯзьмы.
     ‘опоставление  это не покажетсЯ натЯжкой,  если мы обратим внимание  на
то,  какую роль играют Џетушки  в топографии поэмы. Њасштабы этого городка в
восприЯтии героЯ  сопоставимы по крайней  мере  с масштабами Њосквы, если не
превышают  их.  „ругие  русские города  мелькают в поэме, как  смутные тени.
Џространство между Њосквой и Џетушками превращаетсЯ, по сути  дела,  в новую
"ђоссию",  которую  …рофеев  противопоставлЯет  "ђоссии"  между  Њосквой   и
Џетербургом.  "‚о всей  земле", начинает  фразу ‚еничка, "от самой Њосквы до
самых  Џетушков..." -  и  мы  в полной мере  оцениваем  внушительность этого
зачина, когда вспоминаем, что образцом ему  послужил текст "Џесни  о ђодине"
‚. ‹ебедева-Љумача: "Ћт Њосквы до самых до окраин / ‘ южных гор до  северных
морей".
     ’аким образом,  поэма  строитсЯ  на  противопоставлении "ненастоЯщего",
"злого"  пространства Њосквы,  наполненном "дохлыми  портЯнками  и казенными
брюками,  плоскогубцами и  рашпилем,  авансом  и  накладными  расходами",  и
вожделенными  Џетушками,  в  которых  героЯ  ожидают  "блаженства  и  корчи,
восторги и судороги". ‡десь остаетсЯ только одно -  подобно Џетру, перенести
столицу  из Њосквы  в  Џетушки -  и  герой  поэмы делает  это  в обширной  и
обстоЯтельной  фантасмагории,  представлЯющей  собой кульминационный  момент
всего произведениЯ. Љак мы помним,  в Џетушках "птичье  пение  не молкнет ни
ночью, ни днем, там ни зимой, ни летом не  отцветает жасмин" - и вот  именно
эти  жасминовые  заросли раздвигает  ‚еничка,  чтобы  увидеть  в них  своего
лучшего друга и  сподвижника ‚адима ’ихонова,  который "отрабатывает тезисы"
близЯщегосЯ  в  Џетушках  восстаниЯ.  ‚осстание  это   отчетливо  пародирует
революционные  событиЯ в Џетрограде  1917 года. …сли в Џетрограде восставшие
полки  отправились  брать телефонные и телеграфные станции, банки и вокзалы,
то в Џетушках они  захватили окрестные деревни:  "…лисейково было повержено,
—еркасово валЯлось  у  нас в ногах, Ќеугодово  и Џекша молили  о пощаде. ‚се
жизненные центры петушинского уезда - от магазина в Џоломах, до андреевского
склада сельпо - все занЯты были силами восставших".
     Ђ  после  захода  солнца  одна  из  этих  деревень  была  провозглашена
столицей,  и  в  ней началсЯ "съезд победителей". ‚осставшим  мерещились уже
война с Ќорвегией и интервенциЯ - "как минимум на двенадцать фронтов". Ќовое
правительство сразу  усвоило твердый голос, которым оно говорило в мире: оно
отправило  суровые  предписаниЯ  диктатору  €спании  и  премьеру  Ѓританской
империи,  а  также государственным руководителЯм  и политическим деЯтелЯм  в
Џольше, €зраиле и €ндонезии.  Ќаутро ‚еничка был избран в президенты, причем
это занЯло всего "полторы-две минуты, не больше"  (ђадищеву, длЯ того, чтобы
уснуть  и  превратитьсЯ в  "царЯ, шаха,  хана"  и так  далее, потребовалось,
наверное,  столько  же  времени).   Џосле   этого  посыпались  распорЯжениЯ:
"заставить тетю уру  в Џоломах открывать свой  магазин в шесть утра, а не в
девЯть  тридцать", "передвинуть  стрелку  часов  на  два часа вперед  или на
полтора  назад,  все  равно,  только  бы  куда  передвинуть",  и  упразднить
"какую-нибудь букву, только  надо подумать, какую". Ќо в рамках ЋктЯбрьского
переворота  ‚еничке  становитсЯ   уже  тесно,  и   его  взглЯд  стремительно
углублЯетсЯ в историческую перспективу (точнее, ретроспективу):

     ’ихонов написал два слова, выпил и вздохнул:
     „а-а-а... ‘плоховал Я с этим  террором... Ќу, да ведь  в нашем деле  не
ошибитьсЯ  никак  нельзЯ,  потому что  неслыханно  ново  все  наше  дело,  и
прецедентов считай что не было... Ѓыли, правда, прецеденты, но...
     Ќу, разве это прецеденты! ќто -  так! —епуха!  Џолет шмелЯ  это, забавы
взрослых шалунов, а никакие не прецеденты!.. ‹етоисчисление - как думаешь? -
сменим или оставим как есть?
     „а лучше оставим. Љак говоритсЯ, не трогай дерьмо, так оно и пахнуть не
будет.

     ђеплика "блестЯщего теоретика" ’ихонова еще пародирует стилистику речей
‹енина, а  вот  ответ ‚енички  -  это уже  отсылка  к  эпохе  декабристского
движениЯ, о котором Џушкин сказал в • главе "…вгениЯ Ћнегина":

     ‚се это было только скука
     Ѓезделье молодых умов
     ‡абавы взрослых шалунов.

     —то  же касаетсЯ смены летоисчислениЯ, то  его в  русской истории менЯл
только Џетр I, удачно подчеркнувший этим актом  наступление нового времени в
ђоссии.  ‚оспарив  на  такую  высоту,  фантазиЯ ‚енички  быстро  опадает,  и
начинаетсЯ  последнЯЯ  часть  поэмы,  в  которой  герой  вместо   ожидаемого
просветлениЯ переживает  духовное  и умственное затмение и  помрачение.  ќто
подчеркиваетсЯ  настойчивым  повторением  мотива "тьмы", воцарившейсЯ вокруг
него.  "Џочему за окном темно,  скажите мне,  пожалуйста?  Џочему  за  окном
чернота, если поезд вышел утром и прошел ровно сто километров?.. Џочему?.. џ
припал головой к окошку - о, какаЯ чернота! и что там в этой черноте - дождь
или снег?" ќти тревожные мысли герою удаетсЯ унЯть  только старым  привычным
способом -  философствованием: "„а чем  же  она тебе  не нравитсЯ, эта тьма?
’ьма есть тьма, и с этим ничего не поделаешь. ’ьма сменЯетсЯ светом, а  свет
сменЯетсЯ тьмой - таково мое мнение. „а если она тебе и не нравитсЯ - она от
этого  быть тьмой не перестанет. ‡начит,  остаетсЯ один выход:  принЯть  эту
тьму".
     €так,  порыв "к  свету"  не удалсЯ.  ‘овершив гигантский метафизический
круг,  герой ‚енедикта …рофеева возвращаетсЯ в Њоскву,  которую  он до конца
поэмы  (и  своего)  будет упорно именовать  Џетушками. Џоспешно  отойдЯ  "от
рельсов",  где  "вечно ходЯт  поезда, из  Њосквы  в Џетушки,  из  Џетушков в
Њоскву", ‚еничка попадает  в город и недоумевает там: "‘транно  высокие дома
понастроили   в  Џетушках!"  "Џочему  же   так  странно  расширили  улицы  в
Џетушках?.."  ѓерой гибнет  в самый момент своего прозрениЯ, увидев  Љремль,
которого  он, по его уверению, никогда до этого не видел. ’акой же фатальный
круг  совершила  и  русскаЯ  историЯ, котораЯ  вместе с  российской  властью
покинула этот Љремль в 1683 году, когда малолетний царь Џетр I  с семейством
оставил его длЯ подмосковных сел ‚оробьева, Љоломенского и  Џреображенского,
а  затем и берегов Ђзовского и Ѓалтийского  морей  - и вернулась туда в 1918
году вместе с ‹ениным, отменившим дело Џетра.
     Љак  видим, культурнаЯ  традициЯ, если проследить ее во всех  важнейших
звеньЯх, в каждом из них возвращаетсЯ к своему началу  и основанию. ’радициЯ
русского  литературного "путешествиЯ"  дожила до  наших дней и сохранила все
свои  характерные  особенности. ‚енедикт …рофеев  не был особым  почитателем
Љарамзина  и ђадищева  (равно как и исторического  прообраза их литературных
путешественников, Џетра  ‚еликого),  но  в его  поэме находитсЯ на удивление
много тонких перекличек с  их работами  -  часто, может  быть,  невольных  и
непроизвольных.  ’аков закон любого  культурного  потока, который  не  может
творить сам себЯ из ничего на каждом своем перекате, а неизбежно  всЯкий раз
обращаетсЯ  к  истоку.  Џоэтому  и  фигуры  всех основателей таких  традиций
навсегда  остаютсЯ притЯгательными длЯ последующих культурных поколений. Љак
обмолвилсЯ однажды —аадаев: "Џреувеличением было бы опечалитьсЯ  хотЯ бы  на
минуту  за судьбу  народа,  из  недр которого  вышли  могучаЯ  натура  Џетра
‚еликого, всеобъемлющий ум ‹омоносова и изЯщный  гений Џушкина" ("Il y avait
de  l'exagйration а s'attrister un moment sur le sort d'une nation qui  a vu
naоtre de ses  flancs  la  puissante  nature  de  Pierre le Grand,  l'esprit
universel  de  Lomonossoff  et  le  gйnie  gracieux  de  Pouchkine").  Ћчень
характерно,  что  перечислЯЯ  трех  крупнейших  деЯтелей  русской  культуры,
—аадаев упоминает первого императора, первого ученого  и первого поэта;  эта
сентенциЯ  приобретет  в  наших  глазах  еще  большую  весомость,  когда  мы
вспомним, что она прозвучала из уст первого русского философа.
     Џрослеживание   таких  культурных  цепочек   -  занЯтие  само  по  себе
необыкновенно  увлекательное, но особую  прелесть  оно имеет в  Џетербурге -
городе, из  которого  взЯло  исток абсолютное  большинство традиций  русской
культуры,  да  и вообще первому городу в нашей  истории (Ђндрей Ѓелый еще  в
начале  ••  века,  несколько  утрируЯ,  писал,  что  "прочие русские  города
представлЯют  собой  деревЯнную кучу домишек -  и  разительно  от  них  всех
отличаетсЯ Џетербург").  ЉонцентрациЯ  культурных  и исторических  мифологем
достигает   здесь  величины  почти  непостижимой.  ‚  –арском  ‘еле,  летней
императорской  резиденции,  как раз в ту  пору, когда писались "ЏутешествиЯ"
Љарамзина  и  ђадищева,  возводилась  так  называемаЯ  "китайскаЯ  деревнЯ",
представлЯющаЯ собой целый поселок,  выдержанный в  китайском стиле, как его
понимали тогдашние петербургские  архитекторы. ќта "деревнЯ" стоит там и  по
сей  день, напоминаЯ  собой о нелепой причуде  …катерины устроить подражание
подражанию и перенести парижское  "chinoiserie" на  русскую  почву. ‚ начале
следующего,  XIX века в  одном  из  этих  китайских  домиков  жил  Љарамзин,
работавший там над "€сторией  государства  ђоссийского".  Ќередко в  гости к
нему   забегал  Џушкин,  способный  мальчуган   из   императорского   ‹ицеЯ,
расположенного  поблизости.   Ѓывал   в   семействе   Љарамзиных  и   корнет
лейб-гвардии  ѓусарского   полка   —аадаев,   служивший   в  –арском   ‘еле.
ЏЯтидесЯтилетний    патриарх   отечественной    словесности   любил   читать
свежезаконченные главы  своей "€стории" 23-летнему философу  (внуку  глубоко
уважаемого   им  Њ.  Њ.  ™ербатова)   и  17-летнему  поэту  (племЯннику  его
знаменитого приЯтелЯ ‚. ‹.  Џушкина). Ќе так уж важно, что юный Џушкин ходил
туда,  может  быть,  больше   длЯ  того,  чтобы  лишний  раз  приударить  за
Љарамзиной, чем послушать речи  ее прославленного мужа; сама прихоть русской
исторической судьбы, усадившей  за один стол первого историка, первого поэта
и первого мыслителЯ, по-своему замечательна. ђазумеетсЯ, в ђоссии были поэты
и до Џушкина, как  были  историки до  Љарамзина,  но  это  уже  не  имеет ни
малейшего  значениЯ:  эти  оценки  быстро  отвердели  в сознании последующих
поколений,  и останутсЯ незыблемыми  навсегда. ’аким образом,  то,  что  три
великих  основоположника  предавались приЯтнейшему  совместному  чаепитию  в
одном  домике, сгущает  символику  этого  места  до невообразимой плотности.
Љстати,  в  этот  дом  заходил  частенько  и задумчивый император  Ђлександр
Џавлович  (раз  заставший у Љарамзина  и лицеиста  Џушкина),  живший  совсем
неподалеку, в …катерининском дворце.

     „…Њ“’Ћ‚  ’ђЂЉ’€ђ.   ‚  историко-биографическом   романе  ћриЯ  ’ынЯнова
"Џушкин"  есть  забавный эпизод,  в котором описываютсЯ первые  дни будущего
поэта в Џетербурге. ‚ ‘еверную столицу из Њосквы  юного Џушкина привез дЯдЯ,
‚асилий ‹ьвович;  племЯнника  предстоЯло определить  в  €мператорский лицей.
’огда приезжие,  особенно те из них, что были повыше среднего достатка, чаще
всего останавливались в  знаменитом "’рактире „емута", который находилсЯ  на
Њойке неподалеку от Ќевского проспекта и был лучшей в городе гостиницей. ’ак
сделали и дЯдЯ с  племЯнником,  нанЯв  три комнатки длЯ себЯ и длЯ прислуги.
Ћставив   Њоскву,   ленивый  и  безалаберный  ‚асилий   ‹ьвович   неожиданно
преобразилсЯ. ‚от как описывает это ’ынЯнов (привожу с сокращениЯми):

     "‚асилий ‹ьвович вдруг  изменилсЯ до неузнаваемости. Ѓывало, он нежилсЯ
в постели,  долго  мелодически  зевал, хлопал в  ладоши, зовЯ  то  слугу, то
повара - вообще до выезда он с каким-то самозабвением  предавалсЯ лени. Ќыне
все изменилось. Ћн не спал по ночам. Џеро скрипело,  чернила брызгали, живот
ходил: дЯдЯ хохотал. Ђнна Ќиколаевна со страхом иногда просовывала голову  в
двери и видела  каждый раз одно  и то  же: ‚асилий ‹ьвович, накинув халат  с
небрежностью,  так  что он сползал на землю и еле прикрывал его косое брюхо,
сидел за  столом и,  похохатываЯ, исписывал  лист  за листом. ‘кудные волосы
стоЯли   дыбом  на  его  голове.   Ђнна  Ќиколаевна  тихонько  крестилась  и
укладывалась. —асто  из-за стены  слышалось  шипение  и присвист: дЯдЯ читал
стихи.  Џотом потирал руки,  хохотал и  внезапно останавливалсЯ. ’ишина -  и
вскоре слышалсЯ скрип пера. Ќе вылезаЯ из халата, забыв обо  всем  на свете,
дЯдЯ просидел дома две недели.
     ’ак  неожиданно в Џетербурге нашло  на него  вдохновение. ќто случилось
внезапно, он сам не  знал как.  Ћн был как  бы под властью какого-то демона.
ђаз с  обычною  ленью присел  он к столу,  чтобы намарать  на  листке бумаги
какую-то  пришедшую ему о  ишкове мысль - и  вдруг  вместо  этого  набросал
несколько  стихов.  ‘  некоторым  изумлением,  захлебываЯсь  от  восторга  и
брызгаЯсь, он прочел их: стихи были счастливые. € они полились".

     Џоездки в Џетербург вообще  действовали  тогда на москвичей  бодрЯще  и
оживлЯюще, как глоток шампанского (подробнее об  этом см. в "Ђнне Љарениной"
‹ьва  ’олстого).  Ќо  в  данном  случае,  похоже, свою роль сыграло  и  само
местопребывание ‚асилиЯ ‹ьвовича, создавшего "Ћпасного соседа",  лучшее свое
произведение,  одним вдохновенным  порывом в  „емутовом  трактире. ‚о всЯком
случае, когда  его племЯнник  семнадцатью годами позже, заехав в  Џетербург,
остановилсЯ  в той же  гостинице, его внезапно охватил такой же  неудержимый
"бес стихотворства". ‚ октЯбре 1828 года Џушкин за удивительно короткий срок
написал  здесь поэму "Џолтава" (которую он, кстати, считал "самой зрелой" из
всех  его "стихотворных  повестей").  Ћн  просидел за  этим делом  у  „емута
неделей  больше, чем когда-то  его  дЯдЯ, но и  поэма  его была  не в пример
объемистей: если в "Ћпасном соседе" насчитывалось 154 строки, то в "Џолтаве"
-  почти в десЯть раз больше. ‚ообще говорЯ, это  было совсем  нетипично длЯ
Џушкина,  который много  и с увлечением творил в деревне,  но в столице, как
правило,  занималсЯ другими делами.  ‚  этот  раз,  однако, все  было совсем
по-другому.  ‘овременник   сохранил  длЯ  нас  обстоЯтельства,  при  которых
Џушкиным была написана "Џолтава":

     "Џогода стоЯла  отвратительнаЯ. Ћн уселсЯ дома, писал целый день. ‘тихи
ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с  постели и записывал
их  впотьмах. Љогда  голод его  прохватывал, он бежал  в  ближайший трактир,
стихи преследовали его и туда, он  ел на  скорую руку, что попало,  и убегал
домой, чтоб записать то, что  набралось  у  него на  бегу и за обедом. ’аким
образом слагались у него сотни стихов в сутки".

     ‚ ту пору  в "заездном  доме" „емута  у Џушкина нередко  собирались его
друзьЯ, среди которых  был и величайший  польский поэт Ђдам Њицкевич. Љак-то
раз  Џушкин  читал  здесь  Њицкевичу  свою свеженаписанную "Џолтаву"  и, как
замечает свидетель этой сцены, "с каким жаром, с каким желанием передать ему
свои  идеи  старалсЯ показать,  что он изучил  главного героЯ  своей поэмы".
Џольский поэт, длЯ которого тема "Џолтавы" была по-своему интересна, делал в
ответ некоторые  замечаниЯ  о "нравственном характере" Њазепы, главного лица
поэмы. ‡а полгода до этого Џушкин тоже останавливалсЯ у „емута, причем тогда
же  в  этой гостинице  жил  и  Њицкевич,  относительно  недавно  прибывший в
Џетербург (первые наброски пушкинской "Џолтавы", кстати, относЯтсЯ  именно к
этому времени). ‚ честь польского поэта в номере Џушкина тогда была устроена
дружескаЯ вечеринка, затЯнувшаЯсЯ до утра. ‚ ней участвовали,  среди прочих,
†уковский,  ‚Яземский,  •омЯков,  Љрылов.  ‚дохновившись  этой   поэтической
компанией, Њицкевич всю ночь напролет  импровизировал стихами по-французски.
ќта   страстнаЯ  импровизациЯ  произвела   необычайно  сильное  и   глубокое
впечатление на  присутствующих;  Џушкин, например, хорошо помнил  о  ней  до
конца  жизни.   ‚Яземский   спустЯ  полстолетиЯ   писал  об   этой  памЯтной
петербургской  апрельской  ночи:  "Ћн  выступил с  лицом, озаренным пламенем
вдохновениЯ: было в  нем  что-то  тревожное  и прорицательное.  ‘лушатели  в
благоговейном  молчании  были  также поэтически  настроены. —уждый ему Язык,
проза более отрезвлЯющаЯ,  нежели упоЯющаЯ мысль и воображение, не  могли ни
подавить,  ни   остудить   порыва  его.  €мпровизациЯ   была   блестЯщаЯ   и
великолепнаЯ.  †уковский  и Џушкин,  глубоко  потрЯсенные  этим  огнедышащим
извержением поэзии, были в восторге".
     Џервый  биограф  Џушкина Ђнненков (см.  "Џ.  ‚.  Ђнненков  как  зеркало
русской  культуры")  в  числе прочих сведений,  относЯщихсЯ  к жизни  поэта,
установил и  тему импровизации  Њицкевича; оказываетсЯ, тот "долго и с жаром
говорил о любви, котораЯ должна свЯзать народы между собой". Џушкин посвЯтил
свою  "Џолтаву"  несколько другой  тематике (в кульминационном  эпизоде этой
поэмы, как  мы помним,  мелькают штыки и  полки,  "отрЯды конницы летучей" и
"груды  тел", "шары чугунные",  "бой барабанный",  "клики", "скрежет", "гром
пушек", "топот", "ржанье", "стон"; наконец, "и смерть  и ад со всех сторон")
-  но и ему  вдохновеннаЯ поэтическаЯ  проповедь Њицкевича  сильно запала  в
душу.  —ерез  шесть лет  после  того, как он  ее услышал, поэт  описал ее  в
стихах:

     Њирный, благосклонный,
     Ћн посещал беседы наши. ‘ ним
     „елились мы и чистыми мечтами
     € песнЯми (он вдохновен был свыше
     € свысока взирал на жизнь). Ќередко
     Ћн говорил о временах грЯдущих,
     Љогда народы, распри позабыв,
     ‚ великую семью соединЯтсЯ.
     Њы жадно слушали поэта, -

     а еще годом позже - в прозе, в неоконченной повести  "…гипетские ночи".
‚ этом отрывке  импровизирует заезжий итальЯнец, а внимает ему петербургский
поэт, который не то чтобы очень напоминает собой автора повести, но выглЯдит
таким, каким  Џушкин хотел  бы быть в жизни -  лощеным аристократом, который
занимаетсЯ стихами  от  бездельЯ  (или,  скажем  по-другому,  от  неодолимой
внутренней потребности) и почти никогда не унижаетсЯ до того, чтобы выносить
их на суд почтеннейшей публики. ‚ повести описана даже обстановка гостиницы,
в которой  происходит дело: герой  идет  по  "темному и  нечистому  коридору
трактира",  пока  не  попадает  в  35-ый   номер.   ‘лово  "трактир"  здесь,
разумеетсЯ, может означать все,  что угодно, но в принципе, не будет большой
натЯжкой предположить,  что  Џушкин при описании этой мизансцены представлЯл
себе  именно  „емутов  трактир,  так  прочно  свЯзавшийсЯ  в  его  памЯти  с
Њицкевичем  и его поэтическими упражнениЯми. ’ема длЯ импровизации в повести
отличаетсЯ от той, что была в действительности: "поэт  сам избирает предметы
длЯ  своих  песен;  толпа  не имеет права управлЯть его  вдохновением".  Љак
только  итальЯнец,  державший в  руках гитару,  услышал эту тему,  его глаза
засверкали, он  взЯл  несколько аккордов, и... с ним произошло  то же самое,
что  до  него  делалось  на  этом месте  с  его  прототипом,  прототипом его
собеседника,  дЯдюшкой  последнего  ‚асилием ‹ьвовичем, а  также, видимо,  с
Ѓатюшковым, ѓрибоедовым, —аадаевым, ѓерценом, ’ургеневым, останавливавшимисЯ
здесь...  он  "гордо поднЯл  голову, и  пылкие строфы, выражение мгновенного
чувства,  стройно  излетели   из  уст   его".   ќто  точное   описание  того
специфического творческого акта, который порождала особаЯ атмосфера „емутова
трактира - не насильственное вырывание "несвЯзных слов" у "дремлющей  музы",
как  это бывало у тех же авторов в  других местах, а  именно "пылкие строфы,
выражение  мгновенного  чувства", которые "стройно", как будто  без малейших
усилий,  излетают из  уст  поэта.  †аль, что  уже в конце  XIX  века „емутов
трактир был закрыт, а дом, в  котором он находилсЯ, перестроен (получившеесЯ
произведение искусства можно наблюдать  теперь на  набережной Њойки, 40) - Я
думаю, он не раз бы еще пригодилсЯ деЯтелЯм русской культуры.

     „осуги тибетских  малышей.  "Ђнна ‹ивиЯ  Џлюрабелль",  самаЯ знаменитаЯ
часть последнего романа „жойса "Finnegans  wake", строитсЯ, как и всЯ книга,
на  виртуозной  Языковой игре,  затемнЯющей  смысл  текста  почти до  полной
нераспознаваемости. ‚  текст этой главы автор ввел несколько сотен  названий
рек, сросшихсЯ почти с каждым словом его повествованиЯ. ќтот экстравагантный
трюк в его глазах, похоже, выглЯдел чем-то совершенно естественным: "Я люблю
думать", говорил  как-то „жойс,  "что  когда-нибудь  тибетскаЯ  девочка  или
мальчик  в ‘омали прочтут  в моей  книге название своей местной речки, и как
это будет им приЯтно".
     "ќти мысли художника о досугах тибетских малышей уже несколько пугают",
иронизирует по  этому  поводу  ‘.  ‘.  •оружий, переводчик "“лисса".  "’акой
разрыв с реальностью  чреват трагедией". Ђ ведь „жойс в самом  деле искренне
верил  в  то,  что  он  говорил.   ‘равним,  например,  его  высказывание  с
аналогичным  заЯвлением  Ќабокова:  "Я  собираюсь  продемонстрировать  очень
трудный номер", пишет он, подогреваЯ интерес к своему рассказу, "своего рода
двойное сальто-мортале с так называемым "вализским" перебором  - менЯ поймут
старые акробаты". ’о, что  набоковский роман когда-нибудь попадетсЯ на глаза
этим  самым   мифическим  "старым   акробатам",  наверное,  все-таки   менее
невероЯтно, чем изучение "Finnegans wake" детишками из  ‘омали; но, несмотрЯ
на  это, мы все же Явственно ощущаем, что  „жойс  произносил свои немыслимые
нелепости вполне простосердечно, а Ќабоков "играл" и "представлЯлсЯ".
     Љаким-то   таинственным   образом    словеснаЯ    ткань   литературного
произведениЯ сплошь и рЯдом  передает не  то, что вкладывал в него  автор, а
то,  что он  чувствовал во  времЯ  его  созданиЯ.  Љогда  девЯтнадцатилетний
‹еопарди пишет о любви, "сладчайшей муке":

     ‚ душе не гаснет день, когда Я, жгучим
     Ћгнем любви охвачен в первый раз,
     ептал: "Љоль то любовь - что ж так Я мучим!", -

     и далее:

     “вы, любовь, как жалила ты больно!
     ‡ачем зоветсЯ сладкой эта страсть,
     Љоль в ней желаньЯм и скорбЯм раздольно? -

     то  это лишь на первый  взглЯд  кажетсЯ неумелым  юношеским подражанием
затасканной цитате из Џетрарки:

     Љоль не любовь сей жар, какой недуг
     ЊенЯ знобит? Љоль он - любовь, то что же
     ‹юбовь? „обро ль?.. Ќо эти муки, Ѓоже!..
     ’ак злой огонь?.. Ђ сладость этих мук!..

     ‹еопарди здесь пытаетсЯ передать то, что он на самом деле  чувствует, и
чувствует впервые; это получилось у  него свежо  и  Ярко,  хотЯ  и несколько
наивно.   Џетрарка   же  упражнЯлсЯ  в  салонном  красноречии;  в  оригинале
риторичность его стихотворениЯ еще сильнее бросаетсЯ в глаза:

     S'amor non и, che dunque и quel ch'io sento?
     Ma s'egli и amor, perdio, che cosa et quale?
     Se bona, onda l'effecto aspro mortale?
     Se ria, onde si dolce ogni tormento?

     ЏсихологическаЯ коллизиЯ, затронутаЯ  итальЯнскими поэтами, имеет очень
давнее происхождение.  ‚ их случае она восходит  генетически, по-видимому, к
известному двустишию Љатулла:

     Ќенависть - и любовь. Љак можно их чувствовать вместе?
     Љак - не знаю, а сам крестную муку терплю.

     Љатулл был искушен в поэтической технике ничуть не меньше Џетрарки. …го
стихотворение  -  это  отнюдь не  непосредственный  выплеск чувства,  как  у
‹еопарди; но  трогательнаЯ искренность  его поэтического высказываниЯ  тонко
проступает  сквозь  всю изощренность его  версификации. ’ак всегда и бывает:
несмотрЯ   на   внушительный  арсенал   технических   средств,   накопленный
литературной  традицией,  читательское восприЯтие без труда различает, стоит
или  нет  за  той  или  иной  авторской  сентенцией  живое,  осознанное  или
неосознанное, ощущение.
     Ќо художественный текст, как бы  звуча  на разных регистрах, может  еще
больше   сказать  об  авторе,  чем  просто  зафиксировать  искренность   или
неискренность  его  высказываниЯ.  €ногда  вообще  кажетсЯ,  что  внутреннее
состоЯние художника передаетсЯ нам через образную ткань его произведениЯ как
будто напрЯмую, вне зависимости от буквального смысла его слов или созвучий.
„о  последнего  века поэтическаЯ техника, как правило,  не пользовалась,  по
крайней  мере,  намеренно,  этой  своей  возможностью;  но  потом  наложение
различных  смысловых пластов стало почти что модой. ‹учше всех это удавалось
делать Њандельштаму; он  оставил совершеннейшие образцы экспериментов такого
рода. ‚ одном его стихотворении 1931 года говоритсЯ о самых мирных, казалось
бы, вещах: кухне, примусе,  каравае хлеба... но выражаетсЯ  в нем то, что на
самом деле чувствовал в то  времЯ автор -  крайний,  безумный, запредельный,
граничащий  с  психическим  заболеванием  страх.  Њимолетный  намек  на  это
ощущение, ощущение загнанного зверЯ, мелькает в заключительных строках этого
короткого стихотворениЯ; но лучше всего оно передано в его начале, на первый
взглЯд совершенно безмЯтежном, но в действительности проникнутым смЯтением и
ужасом, почти невыносимыми:

     Њы с тобой на кухне посидим,
     ‘ладко пахнет белый керосин.
     Ћстрый нож да хлеба каравай...
     •очешь, примус туго накачай,
     Ђ не то веревок собери
     ‡авЯзать корзину до зари,
     —тобы нам уехать на вокзал,
     ѓде бы нас никто не отыскал.

     …вгений   и  поэт.   ‹учший   роман  ‚ладимира  Ќабокова  заканчиваетсЯ
следующими поэтическими строками:

     "Џрощай же, книга!  „лЯ видений -  отсрочки  смертной тоже нет. ‘ колен
подниметсЯ  …вгений,  - но  удалЯетсЯ поэт. € все  же  слух  не может  сразу
расстатьсЯ с музыкой, рассказу дать замереть... судьба сама еще  звенит, - и
длЯ ума  внимательного  нет  границы - там, где поставил точку Я: продленный
призрак бытиЯ синеет за  чертой страницы, как  завтрашние  облака,  -  и  не
кончаетсЯ строка".

     ќто очевиднаЯ реминисценциЯ из  "…вгениЯ Ћнегина", автор  которого, как
известно,  расстаетсЯ  со  своим героем  в весьма  патетическую  минуту  длЯ
последнего.  Ќо в этом  противопоставлении …вгениЯ и поэта звучит еще что-то
очень  знакомое длЯ  нашего слуха, уже  не свЯзанное  с  любимым  пушкинским
персонажем,  действительно  не  могшим "Ямба  от хореЯ,  как  мы ни  бились,
отличить". ‚споминаетсЯ  и другой  …вгений, герой "Њедного ‚садника",  может
быть, тоже  возникающий здесь  у Ќабокова по принципу  смыслового наложениЯ,
излюбленного   приема   его   однокашника  по  ’енишевскому   училищу  Ћсипа
Њандельштама ("получишь  уксусную губку ты длЯ изменнических губ"). ‚ совсем
небольшом по объему "Њедном ‚саднике" Џушкин целых три раза упоминает о том,
что  его …вгений - не  поэт,  и, несмотрЯ на то,  что  каждый раз это у него
происходит   как   будто   бессознательно  и  непроизвольно,  в  самом  этом
беспрерывном  повторении есть  что-то  нарочитое. ќто выглЯдит,  как попытка
доказать кому-то что-то, в чем-то убедить кого-то, оправдатьсЯ перед кем-то.
€нтересно,  что,  судЯ  по черновикам "Њедного ‚садника",  Џушкин  колебалсЯ
вначале, не сделать ли ему своего …вгениЯ поэтом:

     ‚ то времЯ молодой поэт
     ‚ошел в свой [тесный] кабинет,

     но быстро отказалсЯ  от этой идеи. ‚ окончательной редакции  "из гостей
домой" приходит просто молодой  …вгений,  беднЯк  и мелкий чиновник.  Џушкин
теперь даже как будто намеренно "прозаизирует" своего героЯ. ‘лова:

     ’ут он разнежилсЯ сердечно
     € размечталсЯ как поэт, -

     звучат если не  как насмешка, то по  крайней мере как легкаЯ ирониЯ над
бедным …вгением, простодушно мечтающим о своем маленьком мещанском  счастье,
о получении местечка, семейной жизни и воспитании ребЯт.
     ‚о  втором случае наоборот, не поэт противопоставлен …вгению, а …вгений
- поэту, и ирониЯ здесь обращена уже на поэта:

     ѓраф •востов,
     Џоэт, любимый небесами,
     “ж пел бессмертными стихами
     Ќесчастье Ќевских берегов.

     Ќо бедный, бедный мой …вгений...
     “вы! …го смЯтенный ум
     Џротив ужасных потрЯсений
     Ќе устоЯл.

     ‚незапнаЯ   смена   интонации  обращает   наше   внимание   на   резкое
несоответствие  между благополучием поэта  •востова  и  трагической  судьбой
героЯ "Њедного ‚садника". Ќо еще более странное замечание следует чуть ниже.
‘ойдЯ с ума, …вгений бродит по городу:

     Џрошла неделЯ, месЯц - он
     Љ себе домой не возвращалсЯ.
     …го пустынный уголок
     Ћтдал в наймы, как вышел срок,
     •озЯин бедному поэту.
     …вгений за своим добром
     Ќе приходил.

     ‚рЯд ли это  навЯзчивое  противопоставление  осознанно, и врЯд  ли  оно
случайно. Џочему же оно постоЯнно приходит на ум Џушкину, с чем это свЯзано?
     Ќеоднократно высказывалась  точка зрениЯ  (впервые - в 1920-х годах,  в
работах  „.  „.  Ѓлагого и  ЂндреЯ  Ѓелого),  что бунт …вгениЯ  против Џетра
символизирует восстание 14 декабрЯ  (символично уже то, что он происходит на
том же самом месте, на ‘енатской площади, и почти в то же времЯ, осенью 1825
года). ‘реди пушкинистов  существуют  на этот счет  разные мнениЯ, но первый
читатель поэмы,  Ќиколай Џавлович, похоже,  здесь не сомневалсЯ. –арь-цензор
ознакомилсЯ с  пушкинской  поэмой очень внимательно, и его  собственноручные
пометы  на тексте "Њедного ‚садника" - прелюбопытнейшее  свидетельство. Ќаше
правительство  всегда было необыкновенно  чутко  к  малейшим  метафизическим
оттенкам  в  русской культуре  (так,  Ђлександр  I в  свое  времЯ  воспретил
упоминать в печати о  наводнении 1824 года,  следуЯ, очевидно, тому же  ходу
мысли, что  и Џушкин, положивший  в основу  "Њедного ‚садника"  это  грозное
напоминание о  хрупкости  и непрочности возведенной  Џетром  государственной
постройки)* {„ругой пример такого  рода, еще более анекдотический - вызовы в
III Ћтделение ”аддеЯ Ѓулгарина. ќтот почтенный литератор не  только много  и
плодотворно сотрудничал с жандармским ведомством, но и сам в своей "‘еверной
пчеле" удачно  проводил официальную правительственную  линию. Љогда  у него,
однако, возникала  срочнаЯ необходимость добавить своей  газете популЯрности
(как  правило,  это  случалось  перед  возобновлением  подписки),   Ѓулгарин
подмешивал к ней каплю либеральности и  свободомыслиЯ, что  всегда оказывало
на русского читателЯ  необычайно приЯтнейшее действие.  ЃулгаринскаЯ фронда,
правда, была  самого  невинного  толка  и  часто  заключалась,  например,  в
замечаниЯх о "непостоЯнстве и  некоторой  вредности  петербургской  погоды".
’ретье  Ћтделение,  однако,  провести  не  удавалось,  и доставленного  туда
жандармом   Ѓулгарина  отечески   наставлЯл   „убельт:   "’ы   что  у  менЯ!
‚ольнодумствовать вздумал? Ћ  чем ты там нахрюкал? Љлимат царской резиденции
бранишь?  ‘мотри!"}.  Ќо  длЯ ЌиколаЯ  I важна была не только сама  по  себе
судьба  петровских  начинаний,  которую  очень ревностно  блюли  все русские
императоры; длЯ него  тут примешивалсЯ еще один очень  личный момент: он уже
привык, как к общему  месту, к постоЯнным сравнениЯм своей  персоны с Џетром
‚еликим.  Љак небезосновательно предполагает ‹отман, впервые это уподобление
прозвучало из уст Џушкина  во  времЯ  самого первого  свиданиЯ его  с царем,
произошедшего  8 сентЯбрЯ  1826  года  в  Љремлевском  —удовском  дворце  (и
вызвало, немного позднее, знаменитое утверждение ЌиколаЯ, что он беседовал с
умнейшим  человеком  в  ђоссии). —ерез  два  с  половиной месЯца  после этой
встречи Џушкин пишет свое  программное  стихотворение "‘тансы", обращенное к
Ќиколаю  I, в котором поэтически узаконивает  и  канонизирует  это "семейное
сходство":

     ‚ надежде славы и добра
     ѓлЯжу вперед Я без боЯзни:
     Ќачало славных дней Џетра
     Њрачили мЯтежи и казни.

     Ќо правдой он привлек сердца,
     Ќо нравы укротил наукой,
     € был от буйного стрельца
     Џред ним отличен „олгорукой.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     ‘емейным сходством будь же горд;
     ‚о всем будь пращуру подобен:
     Љак он неутомим и тверд,
     € памЯтью, как он, незлобен.

     ’акое сопоставление, лестное и, может быть, совсем неожиданное длЯ царЯ
в 1826 году, позднее,  ко  времени написаниЯ "Њедного ‚садника",  стало  длЯ
него  чем-то  самим собой  разумеющимсЯ,  и даже  превратилось в  официозное
общепринЯтое "мнение"  (отметим, что в сознании  Џушкина  этот  миф как  раз
тогда уже  разрушалсЯ, как это видно из его  известной дневниковой  записи о
Ќиколае:  "Il y  a beaucoup de praporchique en lui,  et  un peu du Pierre le
Grand" - в нем много от прапорщика и кое-что (чуть-чуть) от Џетра ‚еликого).
‚ этом же рЯду оставалось  и сравнение восстаниЯ декабристов со  стрелецкими
бунтами, "мрачившими" "начало  славных дней Џетра". ‚се это жило  в сознании
ЌиколаЯ, постоЯнно испытавшего потребность кому-то подражать, актерствовать,
играть какую-нибудь величественную роль (он "был не царь, а лицедей"). Њожно
представить себе, с каким чувством читал он в "Њедном  ‚саднике" о  том, как
…вгений:

     ...мрачен стал
     Џред горделивым истуканом
     €, зубы стиснув, пальцы сжав,
     Љак обуЯнный силой черной,
     "„обро, строитель чудотворный! -
     епнул он, злобно задрожав, -
     “жо тебе!.." € вдруг стремглав
     Ѓежать пустилсЯ. Џоказалось
     …му, что грозного царЯ,
     Њгновенно гневом возгорЯ,
     ‹ицо тихонько обращалось...

     ’Яжкое воспоминание о давнем декабрьском кошмаре постоЯнно преследовало
ЌиколаЯ Џавловича. Ћн отчеркивает сбоку всю эту сцену,  начинаЯ с угрожающих
слов …вгениЯ - и еще полстраницы "Њедного ‚садника".  "ѓорделивый истукан" и
"строитель чудотворный"  также не прошли мимо августейшего вниманиЯ. ‚се это
печатать не  дозволЯлось,  и Џушкин не стал публиковать  свою "Џетербургскую
повесть" в таком виде, с удалением из нее самого важного и существенного.
     Љонечно,  "Њедный ‚садник"  не задумывалсЯ  Џушкиным  как  одно  только
прЯмолинейное, хоть и аллюзионное изображение известных событий  14 декабрЯ.
Џоэма  предусматривала  такое  прочтение,  но  лишь  как  одно  из возможных
прочтений. Ѓунт  …вгениЯ мог  сближатьсЯ, в зависимости от точки зрениЯ,  не
только  с  восстанием декабристов,  но и  с мЯтежом "старинного  дворЯнства"
против  "аристократии"  и  "новой  знати"  (формулировки  Џушкина);  он  мог
рассматриватьсЯ как вызов "ничтожного героЯ" самодержавному  деспотизму, как
выражение противостоЯниЯ двух столиц (…вгений - потомок древнего московского
рода,   обедневшего    и    униженного   вследствие    петровских   реформ),
противопоставление двух типов  русской  государственности, патриархального и
реформаторского,  и  даже  как борьбу христианского  и Языческого  начал (не
будем  говорить  о  трактовках, основанных  на пролетарском мировоззрении, в
которых  "представитель  трудовой  массы" закипает  злобой  против  "знатных
собственников"). ‚ любом случае  ключевым  длЯ  толкованиЯ поэмы остаетсЯ ее
кульминационный момент: угроза  …вгениЯ  и  его трагическое  столкновение  с
"мощным   властелином  судьбы",  олицетворЯющим   непреложную   историческую
необходимость.
     Џушкин по-разному  оценивал  эту непреложность в  разные периоды  своей
жизни.  ‚о  второй  половине 1820-х  годов, после  подавлениЯ  восстаниЯ  на
‘енатской площади, возвращениЯ поэта из ссылки и свиданиЯ его  с Ќиколаем I,
Џушкин  постепенно свыкаетсЯ с мыслью, что  в  самом ходе  истории есть своЯ
высшаЯ  закономерность и даже высшаЯ  справедливость. Џо замечательно точной
формулировке   ‹отмана,   само  историческое   событие,   исторический  факт
становитсЯ в сознании Џушкина "не только  реальностью, но и ее оправданием".
Џри таком объективном подходе любое  столкновение личной воли  с  роковым  и
необратимым ходом истории оказываетсЯ обречено на неизбежное и бессмысленное
поражение.  ќто не  исключает пронзительной жалости  и сочувствиЯ  к  герою,
отважившемусЯ  на такое  столкновение, но его  делу  сочувствовать Џушкин не
может.  —уть позже,  уже после  "Њедного ‚садника",  Џушкин  пишет  "€сторию
Џугачева", пронизанную этим  же объективным отношением к действительности, к
ее историческим закономерностЯм, и "Љапитанскую дочку",  в которой прозвучат
знаменитые  слова  о  русском   бунте,   бессмысленном  и  беспощадном.  ќто
"примирение  с  действительностью"  неизбежно  сближало  позицию  Џушкина  с
правительственной, оно же  порождало  такие стихотворениЯ, как "‘тансы"  ("‚
надежде славы  и добра..."), "„рузьЯм" ("Ќет, Я не льстец,  когда царю хвалу
свободную слагаю"). Ќо такой переход на точку  зрениЯ, близкую к официальной
и государственной,  не мог совершитьсЯ в душе Џушкина легко и безболезненно.
Џоэт,  тесно  сблизившийсЯ в свое  времЯ  с  кругом декабристов,  испытавший
огромное  воздействие  их идей  и  настроений,  выражавший эти идеи в  своих
произведениЯх и имевший шумный успех в этом кругу, сам входивший в общества,
свЯзанные с декабристским движением,  наконец, заЯвивший Ќиколаю  I во времЯ
их встречи в Њоскве, что 14  декабрЯ он был бы на  ‘енатской площади, не мог
не осознавать, что его "примирение с действительностью" будет воспринЯто как
предательство по отношению  к декабристам  и  измену  свободолюбивым идеалам
молодости.  € такие  обвинениЯ  звучали,  устно и в печати (скажем, Ѓулгарин
писал  в  1830 году, что  Џушкин  "чванитсЯ перед чернью  вольнодумством,  а
тишком ползает у ног сильных").  Џушкин отвечал на них эпиграммами и резкими
полемическими  статьЯми,  но   не  пыталсЯ  проЯснить  перед  публикой  свою
продуманную  и взвешенную  позицию  по этому  вопросу,  как он  это  делал в
письмах к друзьЯм. …ще в феврале 1826 года Џушкин  писал „ельвигу в свЯзи  с
разбирательством по делу декабристов: "Ќе будем ни суеверны, ни односторонни
-  как французские трагики; но  взглЯнем  на  трагедию взглЯдом експира". ‚
понимании Џушкина, подлинно поэтическое отношение к действительности - это и
есть  самое  объективное к  ней  отношение. ‡десь проходит та грань, котораЯ
отделЯет исторического деЯтелЯ, всегда свЯзанного  лишь с какой-нибудь одной
стороной исторического процесса, от поэта. Џоэтому бунтовщик  …вгений, герой
"Њедного ‚садника",  ослепленный своей  односторонней волей,  не может  быть
поэтом, он  не способен поднЯтьсЯ  до всеобъемлющего,  Ясного и объективного
воззрениЯ  на действительность,  подчинЯющуюсЯ своим  сложным и таинственным
историческим  закономерностЯм. ќта мысль  была  очень важна длЯ  Џушкина,  и
неудивительно,  что  она  подспудно выражена  в самом  значительном и  самом
совершенном его произведении; но навЯзчивое и непроизвольное ее повторение в
тексте поэмы означает, что чувство горечи от непониманиЯ в этом вопросе было
намного сильнее у  Џушкина, чем  это обычно  представлЯетсЯ  нам,  судЯщим о
полемике тех лет по нескольким разрозненным пушкинским эпиграммам. Ћбвинение
в предательстве "друзей, братьев, товарищей",  особенно  из  уст  Ѓулгарина,
слишком  задевало  Џушкина, чтобы  он мог хладнокровно к этому относитьсЯ, и
вместе с тем ему трудно было объЯснить, почему "погиб и кормщик и пловец", а
он,  "таинственный певец", "на  берег выброшен  грозою".  Ћставалось  только
упорно твердить, что  поэт имеет свое особое предназначение, не такое, как у
простых смертных, что его судьба подчинЯетсЯ своим собственным законам, и  к
ней нельзЯ подходить с обычной меркой, годЯщейсЯ длЯ всех и каждого.

     ЊЋ„Ќ›‰  ЉЂ’Ћ‹€–€‡Њ.  Ћдно  из  самых  ранних  своих стихотворений  Ћсип
Њандельштам начинает словами:

     ‚от дароносица, как солнце золотое,
     Џовисла в воздухе - великолепный миг.
     ‡десь должен прозвучать лишь греческий Язык...

     Љак  замечает  в  свЯзи  с  этим  комментатор поэта  ‘.  ‘.  Ђверинцев,
"католическое   и   греко-православное   здесь   объединены  в   характерной
мандельштамовской  технике наложениЯ. Џервые две строки дают недвусмысленные
приметы  латинской  мессы  (гостиЯ,  вознесеннаЯ  длЯ  поклонениЯ  в  ореоле
расходЯщихсЯ во все стороны  лучей из золота), и сейчас  же с большой  силой
назван греческий Язык".
     Ќичуть не  отрицаЯ  верности этого  наблюдениЯ (подтверждениЯ  которого
сотнЯми рассыпаны по стихам  Њандельштама), можно заметить также, что в  тех
случаЯх, когда  русские  поэты обращались  к  этой  теме, названной  ѓоголем
"модным католицизмом", они еще  задолго до поэтических открытий Њандельштама
использовали такую  же характерную  "технику наложениЯ". ‚сЯкий  раз,  когда
наши православные  авторы заговаривали  о католицизме,  о  его  соблазнах  и
искусах, в их речи поЯвлЯлась одна и та же,  очень специфическаЯ интонациЯ -
какой-то    оттенок   мечтательности,   блаженного   томлениЯ,   вожделенной
недостижимости. ЌаЯву, размышлЯЯ, они отзывались о католицизме, как правило,
довольно резко и скептически;  но, погрузившись в свое царство грез, мечтали
о нем очень сладко.
     ‘амый Яркий пример такой раздвоенности - это „остоевский, на протЯжении
всей жизни потративший необыкновенно много усилий, чтобы избавитьсЯ от этого
наваждениЯ. Ћн громил  католицизм во всех его проЯвлениЯх, обращаЯсь к этому
вопросу и в  своих великих романах,  и в  "„невнике ЏисателЯ";  но в  то  же
времЯ, задумавшись, рисовал на полЯх своих черновиков неимоверное количество
готических конструкций - арок, сводов, стрельчатых окон. ’аких набросков там
так  много,  что исследователи сравнивают  записные  книжки  „остоевского  с
рабочими  тетрадЯми  какого-нибудь   средневекового  французского   зодчего,
работающего  над проектом  очередного  зданиЯ.  Ђрхитектура была  увлечением
писателЯ еще в молодости, когда он училсЯ в петербургском €нженерном училище
(размещавшемсЯ, кстати, в мрачном  и романтическом Њихайловском замке).  “же
тогда  студент   „остоевский   избрал  длЯ  своей  курсовой   работы  чертеж
знаменитого  Љельнского собора, который и впоследствии, нарЯду с Џарижским и
Њиланским  соборами,  оставалсЯ   его   любимейшим  зданием.  ѓотика  влекла
„остоевского  не  только  своей   архитектурной  красотой  и  изощренностью;
готический  собор  казалсЯ  ему воплощением  абсолютной  красоты, высочайшим
синтезом  всех  пЯти  видов  искусства: архитектуры,  скульптуры,  живописи,
музыки и поэзии. ‚месте с тем „остоевский никогда не забывал, что этот собор
- порождение ненавистной ему католической культуры, плоть от  плоти  и кровь
от  крови  ее.  —асто  в   его  воспаленные  ночные  архитектурные  фантазии
вторгались  совершенно  неожиданные мотивы,  не имеющие аналогов в  реальной
готике. €ногда, набрасываЯ классическую стрельчатую  арку,  он  завершал  ее
чем-то  похожим   на  простой   русский   наличник,  каким  украшались  окна
крестьЯнской  избы;  встречаютсЯ  в его  рукописЯх и православные "луковки",
водруженные  на узорчатое католическое основание.  Ћднажды  „остоевский даже
вписал  готическую  арку в типичную московскую башню, напоминающую  ‘пасскую
башню ЉремлЯ, увенчав все  это сооружение  золоченой русской "луковкой". ќта
борьба  двух  стилей  в  воображении  писателЯ,  порождавшаЯ  причудливейшие
архитектурные композиции, странным образом  иллюстрировала и то столкновение
идей, которое  тогда же шло в его сознании. Ћсобенно много  таких смешений в
черновых тетрадЯх  "Ѓесов" -  романе,  описывающем  проникновение  пагубного
западного  влиЯниЯ  в  традиционный  русский мир  и его  жуткие и  гибельные
последствиЯ.
     „остоевский,  мечтательно  склонившийсЯ  над листом  бумаги  и прилежно
выводЯщий силуэт невиданного католико-православного  архитектурного монстра,
представлЯет собой лучший символ этого удивительного  синтеза,  раз за разом
совершавшегосЯ  в  видениЯх русских  деЯтелей культуры. Љатолицизм  жил в их
сознании  как  нечто   абсолютно  запретное,  но  вместе  с  тем   и  крайне
соблазнительное, все времЯ приходившее  на  ум  и  на Язык.  Љак-то —аадаев,
набросав письмо своему приЯтелю, жившему в то  времЯ в ђиме,  неожиданно длЯ
самого  себЯ завершил его вдохновенной и поэтической грезой: "Ќо папа, папа!
ђазве он - не просто идеЯ, не чистаЯ абстракциЯ?  ‚зглЯните на этого старца,
несомого в  своем  паланкине под балдахином, в своей тройной  короне, теперь
так же, как тысЯчу лет назад,  точно ничего в мире не изменилось:  поистине,
где здесь человек? Ќе всемогущий ли это  символ времени - не  того,  которое
идет, а  того, которое неподвижно,  через которое все  проходит,  но которое
само стоит  невозмутимо и в котором  все совершаетсЯ? ‘кажите,  неужели  вам
совсем  не  нужно,  чтобы  на  земле  существовал  какой-нибудь непреходЯщий
духовный памЯтник? Ќеужели,  кроме гранитной пирамиды, вам не нужно никакого
другого,  человеческого  созданиЯ,  которое  было бы  способно противостоЯть
закону смерти?"
     "Ќет, не нужно"  - без сомнениЯ, ответил  бы ему его адресат  Ђлександр
’ургенев (писавший, кстати, по этому  поводу ‚Яземскому, что "нельзЯ  больше
говорить о  папе в свЯзи с великим интеллектуальным и религиозным процессом,
совершающимсЯ на  наших глазах; отныне все совершаетсЯ посредством еллинга,
с одной стороны,  и  Ѓентама,  с другой  -  вот  кто  ведет  нас  к  лучшему
будущему").  „алеко  не  все  образованные  русские  увлекались этим полетом
фантазии; большинство из  них, относЯсь к католицизму в целом  спокойно,  не
могли   преодолеть  в  себе  по   отношению  к  нему  некоторой  религиозной
брезгливости.  …ще  большее опасение  вызывали  у  них  те  деЯтели  русской
культуры,  которые подозревались в  католических симпатиЯх, а то  и  прЯмом,
хотЯ  и  тайном, переходе  в католичество. Ћдним  из таких подозреваемых был
‚ладимир ‘оловьев; и  надо сказать, своими  речами и  работами он сам  давал
повод к этим страшным подозрениЯм.
     ‚ладимир ‘оловьев считал,  что ђоссиЯ получила христианство из ‚изантии
еще до разделениЯ церквей, и  поэтому сама  по себе никогда и не порывала  с
римским  католицизмом.  ќто  оригинальное  построение,  ЯвлЯющеесЯ,  видимо,
интеллектуальным  аналогом горЯчечных рисунков „остоевского, было вызвано не
только стремлением к "всеединству",  давним искусом ‚л.  ‘оловьева, но и тем
сильнейшим мучением, которое  испытывал философ  от  невозможности примирить
две церкви, враждующие  уже  доброе тысЯчелетие. ‚ уме самого ‘оловьева  они
примирились гораздо быстрее, чем в  исторической реальности. Ќо и тут не все
было просто; никаких умственных конструкций, основных и  вспомогательных, не
хватало  длЯ того, чтобы избавитьсЯ от крайне неприЯтного ощущениЯ какого-то
своего самовольного перехода в чужой  и враждебный лагерь. Џоэтому ‘оловьеву
тоже,  как  —аадаеву  и  „остоевскому,  пришлось  из  мира  интеллектуальных
абстракций погрузитьсЯ в мир грез  и видений. ‡а год до коронации Ђлександра
III философу привиделось  во сне, как он едет по московским улицам к  одному
дому, видит у этого дома высокопоставленного римского прелата  и испрашивает
у  него  благословениЯ. Ќа этот  раз, однако, дело  не  ограничилось  одними
призраками и галлюцинациЯми.  ђовно через год,  во времЯ коронации, в Њоскве
присутствовал папский нунций, и  с ‘оловьевым наЯву произошло все то, что он
ранее видел во сне, включаЯ улицы,  дом и  прелата. †аль,  что он не оставил
воспоминаний о том, с каким чувством он  получал это благословение; если длЯ
того, чтобы это сделать, надо было утратить чувство реальности, то ‘оловьеву
удалось это  сделать блестЯще - случившеесЯ можно было счесть не исполнением
сна,  а его простым повторением.  ’очно  так  же  €ван Љарамазов (списанный,
кстати, „остоевским с молодого ‘оловьева) в известной сцене с чертом дважды,
во сне и наЯву, использует мокрое полотенце длЯ того, чтобы прийти в  себЯ и
разогнать одолевавший его рой видений.
     ќтому неприЯзненному отношению  русских к перебежчикам из православного
мира в католический приходилось, однако, миритьсЯ, с  тем, что рЯдом с ними,
в пределах той же ђоссийской €мперии, жил целый  народ, близкий по крови, но
чуждый  и враждебный религиозно -  полЯки. „аже ’ютчев, много  сил  отдавший
делу славЯнского единства, делал длЯ них в этом смысле исключение, сравниваЯ
Џольшу с €удой, лобзаемым католическим ‡ападом.  ‚ременами, однако,  русские
преодолевали  в  себе  это  стойкое  отвращение  к  Џольше,  особенно  когда
носителем  польской  национальной идеи выступала  какаЯ-нибудь  умненькаЯ  и
привлекательнаЯ женщина. Љаролина ‘обаньскаЯ, например, была одним из  самых
больших  любовных  увлечений  Џушкина;  в разные  периоды  своей  жизни поэт
написал ей  несколько писем, которые трудно сопоставить  с чем-то  еще в его
творчестве  по  бешеному   накалу  чувств  и  страсти.  "Ђ  вы,  между  тем,
по-прежнему прекрасны, так же, как и в  день переправы или же  на крестинах,
когда ваши пальцы коснулись моего лба", писал ей Џушкин в феврале 1830 года,
вспоминаЯ их давние  встречи в  Љрыму. "ќто  прикосновение Я чувствую до сих
пор - прохладное, влажное. Ћно обратило менЯ в католика" ("Cette  impression
me reste encore - froide, humide. C'est elle qui m'a rendu catholique"). ќто
последнее  прибавление было  весьма  неожиданным в устах человека, который в
другое времЯ очень любил порассуждать о "низостЯх папизма" ("les infamies du
papisme"). ‚прочем, в  общем контексте русской  культуры оно было совершенно
естественно  - как еще мог  завершитьсЯ  эпистолЯрный  пассаж, начатый столь
лирически,  на такой  высокой ноте? Њежду  тем  эта  мечтательность  во всех
случаЯх  питалась одним  и  тем  же  корнем; это  было стремление преодолеть
трагическую расколотость мира  на ‚осток и ‡апад, православие и  католицизм,
примирив  их в  неком  смутно  прозреваемом,  но  от  этого  ничуть не менее
вожделенном и притЯгательном единстве.

     Њосква   и   Џетербург.   Џротивопоставление   Њосквы   и   Џетербурга,
традиционное  в  русской культуре  со  времени  поЯвлениЯ  на свет  ‘еверной
столицы, предполагает рЯд  одних и тех же парадигм, казалось бы, незыблемых.
‚сегда  подчеркивалось,  что  Њосква  -   это  город,  выросший  сам  собой,
естественно,  стихийно,  а Џетербург был воздвигнут по воле одного человека,
возникнув в сказочно  короткий  срок на  пустом  и  ровном  месте. Џетербург
поЯвилсЯ как дерзкий замысел, наперекор стихии, "назло надменному соседу", и
потребовал   неимоверного  напрЯжениЯ  сил  от  народа,   возводившего  этот
"парадиз"  на  невских  болотах.   Џетербург  был  европейским  городом,  но
воспринималсЯ  при  этом  как символ  и  воплощение жесточайшего  азиатского
деспотизма, без которого он не смог бы  и поЯвитьсЯ на  свет. ќта победа над
стихией придала какой-то зыбкий и двусмысленный колорит самому городу; в его
основании  уже  лежал  изначальный  порок  и изъЯн;  и  на  всем  протЯжении
петербургской истории не было недостатка в мрачных пророчествах о его скорой
и неминуемой гибели (см. "“жо тебе!"). ‚ то же времЯ Њосква, воскреснув, как
”еникс  из  пепла,  после  наполеоновского пожара, казалась  городом вечным,
черпающим свои силы в  самом себе, в отличие от Џетербурга,  поддерживаемого
только насилием. ќто постоЯнное ожидание катастрофы в Џетербурге, "возникшем
над  бездной", в сочетании  с внешним его блеском и пышностью, доходЯщими до
театральности,  давало  постоЯнное  ощущение  некой  призрачности  города  и
нереальности  его.   Џетербург  воспринимаетсЯ   как  город  фантастический,
обманчивый,  неуловимый,  ускользающий,  его постоЯнно  сравнивают с грезой,
миражом, видением - в  противовес трезвой и будничной Њоскве. € вместе с тем
искусственность поЯвлениЯ  города  давала  ощущение чрезмерной правильности,
выверенности,  рациональности, регулЯрности,  геометрической прЯмолинейности
Џетербурга,  особенно заметными по  сравнению с  хаотичной,  разбросанной  и
беспорЯдочно застроенной Њосквой.  Џетербург был первым городом в ђоссии,  и
Њосква рЯдом с  ним казалась огромной деревней, но деревней милой,  уютной и
хлебосольной, в отличие от холодного, туманного и неприветливого Џетербурга.
     …сли  же сравнивать историческую роль  двух столиц, то Џетербург всегда
был проводником западной культуры в  ђоссию,  а Њосква обычно воспринималась
как средоточие именно русской жизни, русской культуры, противостоЯщей чуждым
воздействиЯм  (точно так  же как  с XV века Њосква  отторгала и византийское
влиЯние, противопоставлЯЯ  себЯ Љиеву,  воплощению греческой  культуры).  Ќа
самом деле,  эта схема выдерживалась, конечно, далеко не всегда. ЋбщерусскаЯ
художественнаЯ культура самым очевидным образом была  разбита на два потока,
и  каждого из ее представителей  почти  без колебаний можно  отнести  либо к
петербургской, либо к московской ее ветви. Ћбычно эти представители и жили в
соответствующем  городе.  ‚ыбор места жительства означал выбор убеждений - в
качестве  общеизвестных   примеров   можно  назвать  торжественный   переезд
Ѓелинского,   решившего  "примиритьсЯ  с  действительностью",  из  Њосквы  в
Џетербург  в 1839 году, или бегство ‚ладимира ‘оловьева  туда же  после  его
резкого разрыва с московскими славЯнофилами в 1887  году. ’ем не менее, если
говорить об отношении к западному влиЯнию, то принадлежность к Џетербургу не
так  уж обЯзательно  подразумевала  безоговорочное  признание благотворности
этого  влиЯниЯ  длЯ  ђоссии,  точно так же как  принадлежность  к Њоскве  не
означала   полного   отрицаниЯ   всЯкой   необходимости    такого   влиЯниЯ.
Џочтеннейшему Џавлу ‚асильевичу Ђнненкову (см. "Џ.  ‚.  Ђнненков как зеркало
русской  культуры"), в  частности,  без труда удавалось  в  Џетербурге  быть
славЯнофилом  и  спорить  с  Ѓелинским,  а  в   Њоскве  слыть  западником  и
препиратьсЯ  с  ѓерценом  (который,  в  свою   очередь,   занимал,  по   его
собственному выражению, "juste milieu" в этом вопросе, представаЯ в  стычках
с •омЯковым  как  "человек  ‡апада",  а перед его  врагами  -  как  "человек
‚остока"). ’аким образом, несмотрЯ на то, что оба  лагерЯ деЯтелей культуры,
петербургский и  московский, были  очень хорошо  и четко разграничены  между
собой,  а  нередко  и  просто  враждовали,  почти  невозможно  различить  их
представителей по каким-либо формальным признакам; все дело решал внутренний
выбор каждого.
     Ќо  если  между   убеждениЯми  деЯтелей  отечественной  культуры  и  их
принадлежностью  к  одной из русских столиц однозначной зависимости не было,
то на  их  творчество уже  очень  сильно  влиЯла  такаЯ  принадлежность. ќто
влиЯние проЯвлЯлось прежде  всего  в самой  стилистике работ, относЯщихсЯ  к
московскому или петербургскому  культурному  потоку. „ело здесь не только  в
том, что  петербургский стиль  в целом не похож на московский  -  так,  как,
скажем, стиль  французских  клавесинистов, пунктирный, острый и  изломанный,
отличаетсЯ от тЯгучей манеры английских клавирных композиторов той же эпохи.
Ћба   течениЯ  в  данном   случае  достаточно   органично  входЯт  в  единый
общенациональный  стиль; но  при этом  они обычно резко различаютсЯ степенью
зрелости своего стилистического Языка.
     ‹юбой    стиль   в    искусстве   с   течением   времени   претерпевает
последовательные  изменениЯ.  ќто  "стилистическое  времЯ"  может  протекать
быстрее или медленнее, но  оно  всегда непрерывно и  всегда имеет  начало  и
конец.  ќтот закон кажетсЯ настолько  непреложным,  что возникает соблазн  и
само  Явление  стилЯ  определить  как  художественное  отображение  времени.
ЌесмотрЯ  на  то,  что  творческие  индивидуальности  не  только  бесконечно
разнообразны, но и сменЯют  друг  друга  совершенно  хаотически, стиль в  их
произведениЯх всегда развиваетсЯ очень  четко и последовательно. ’о, что  мы
называем, например,  архаическим  искусством  -  это  перваЯ,  самаЯ  раннЯЯ
ступень  такого  развитиЯ.  ЏроизведениЯ   искусства,  относЯщиесЯ  к   ней,
производЯт на  нас впечатление чего-то угловатого и  неуклюжего, но при этом
свежего   и   непосредственного.    „альше   стиль   начинает   усложнЯтьсЯ,
разрабатывать свои характерные ходы, и  происходит это  до тех пор, пока все
выразительные  возможности,  которые были  заложены  в  нем  изначально,  не
исчерпаютсЯ окончательно. Џосле этого, уже отмираЯ, стиль живет еще какое-то
времЯ по инерции, пока его не сменит новый, часто резко отличный от старого,
стилевой  поток.  џркий пример такого  перелома - это случившийсЯ в …вропе в
середине   XVIII  века   переход  от   одного,   всецело  господствовавшего,
музыкального стилЯ  к другому - от монументального барочного многоголосиЯ  к
сонатному стилю венской школы.
     ЌачинаЯ  приблизительно  с  сороковых  годов  XVIII  века,  музыкальное
барокко, стиль  грандиозный,  величественный, приподнЯтый,  усложненный,  на
протЯжении  нескольких  столетий  остававшийсЯ  единым  музыкальным   Языком
‡ападной  …вропы,  вдруг  стал  казатьсЯ  современникам  чем-то  устаревшим,
приевшимсЯ и  уходЯщим  в  прошлое. Џроизошло  это,  однако,  не раньше и не
позже,  чем  полностью  были разработаны  и исчерпаны все его  выразительные
возможности.  ‹огика  развитиЯ  стилЯ не терпит повторений. Ћна требует  все
времЯ нового  и  нового, в то времЯ как само содержание  всех художественных
произведений  всегда  остаетсЯ, в  общем-то, одним и  тем  же. ‚  1740  году
‚ивальди  уже не  было  в  живых, но Ѓах,  ѓендель и  ђамо еще находились  в
расцвете своих творческих сил и таланта. ’ем не менее они, ЯвлЯвшиесЯ, можно
сказать, живым воплощением  вершинной точки  развитиЯ музыкального  барокко,
начинали остро  чувствовать завершенность  этого  стилЯ,  исчерпанность  его
возможностей,   как   чувствовал   завершенность   итальЯнского   ђенессанса
Њикеланджело после 1520 года.  Њикеланджело тогда удалось сменить  манеру. ‚
поздних его  произведениЯх  уже  нет прозрачной  Ясности и  уравновешенности
‚ысокого  ђенессанса,  они полны мучительными  предвестиЯми барокко,  только
нарождающегосЯ  в ту  пору. Ѓарочные музыканты  не смогли  этого  сделать  в
середине  XVIII века, вместо  этого  они  просто перестали  сочинЯть музыку.
Џауль •индемит пишет о последнем  десЯтилетии  жизни Ѓаха: "—то  же касаетсЯ
его произведений, то  тут мы замечаем странную перемену. —еловек, который за
шесть лет  в Љетене и за  первые  десЯть  лет в  ‹ейпциге написал  так много
музыки, что  почти невозможно поверить, что это все богатство - и по технике
письма, и по содержанию - создано в столь короткий промежуток времени - этот
человек вдруг стал слаб в  своем творчестве. ‚ последние десЯть лет он писал
за год в среднем не более одного опуса. ‚  чем же причины  этого  внезапного
истощениЯ? Ћчевидно, не  в старческом угасании творческой  энергии. Ћн умер,
едва  достигнув  того  возраста, когда школьный учитель уходит  в  отставку,
следовательно, в  1740 году у него впереди было по крайней мере 10-15 полных
рабочих лет. Ћн был еще здоров, и в  произведениЯх именно этого  десЯтилетиЯ
обнаруживаетсЯ - если не в количестве,  то в  духовном потенциале -  энергиЯ
раннего   периода.  ’рудно  также  себе   представить,  что  из-за  внезапно
наступившей  лености Ѓах перестал  выполнЯть  то, что  считал  своим  свЯтым
долгом". •индемит объЯснЯет это неожиданное творческое угасание тем, что Ѓах
достиг  некого  предела,  остановившись   "как  говоритсЯ  в   одном  старом
персидском   стихотворении,  перед   занавесом,  который  никто  никогда  не
поднимет. …му оставалось только одно - еще  немного расширить  и улучшить ту
небольшую и каменистую площадку, которую он  завоевал  на вершине  крутой  и
обрывистой горы". Ќа самом деле это, конечно,  не так. Ќе Ѓах достиг предела
человеческих  сил  и  возможностей в сороковых годах XVIII  века (он, если и
сделал это, то двумЯ десЯтилетиЯми раньше, когда были написаны его "‘трасти"
и, позднее, "‚ысокаЯ Њесса"). Џредела своих возможностей достиг сам барочный
стиль, зашедший окончательно в тупик и утративший способность развиватьсЯ. ‚
поздних  баховских  произведениЯх  очень  усиливаетсЯ холодное,  формальное,
рациональное начало. Ѓах  решает в  них  сложнейшие  умственные головоломки,
которые сам же и изобретает, и делает это с легкостью, неслыханной со времен
Ћкегема и Ћрландо ‹ассо. ЊузыкальнаЯ ткань этих поздних его работ состоит из
контрапунктических хитросплетений чрезвычайной изощренности,  но  выразить в
них удаетсЯ все меньше и меньше. ’ем не менее стиль все еще живет,  хоть уже
и Явственным  образом вырождаетсЯ. Џосле 1750  года,  когда Ѓах  умирает,  а
ѓендель  слепнет,  и  тоже,  как  Ѓах десЯтилетием раньше, перестает  писать
музыку, барочный стиль истощаетсЯ окончательно. „ело было даже не в том, что
в …вропе не  осталось барочных  композиторов. Џросто двигатьсЯ дальше в этом
направлении было уже невозможно.
     Џриблизительно  в ту же  пору  в ‡ападной …вропе  поЯвлЯетсЯ совершенно
новый  стиль,  позднее  достигший  своей  вершины  в  творчестве  Њоцарта  и
Ѓетховена. Ћчень важно длЯ пониманиЯ самой природы стилевой эволюции, что он
поначалу вообще не выглЯдел тогда как "стиль". "‘тилем"  в  то  времЯ  стало
казатьсЯ барокко (соответственно,  стали возможны  и  стилизации  под  него,
например, замечательнаЯ  двойнаЯ фуга Њоцарта  соль  минор, очень  тщательно
выдержаннаЯ  в  традициЯх  баховского  органного  творчества). ЌоваЯ  манера
музицированиЯ   была  длЯ  современников   просто  удобным   и  естественным
музыкальным  Языком, в противоположность  сложному, ученому  и тЯжеловесному
барокко.  €м  казалось,  что  по-другому музыку  и писать никак нельзЯ,  это
единственно возможный способ. €менно поэтому, из-за отсутствиЯ выбора, новое
направление в музыке и  не  воспринималось  тогда как стиль,  ведь стилЯ  не
бывает без отбора. Ѓолее того, это направление не казалось даже и новым, оно
было чем-то самим собой разумеющимсЯ, и только тЯжкое недоумение порождало у
тогдашних  теоретиков  то  обстоЯтельство, что  музыка  всех  предшествующих
поколений была написана совсем  не  так (точно  так же ‚азари писал о начале
итальЯнского ђенессанса, что "пелена, заволакивавшаЯ умы людей" спала, то ли
Ѓожьей милостью,  то ли  под воздействием  звезд,  и художники вдруг увидели
истинно  прекрасное).  Ћбщеизвестны и пренебрежительные  отзывы  музыкантов,
относЯщихсЯ  к  новой  эпохе,  "alt  Peruck"  (старый  парик),  сказанное  о
‘ебастьЯне Ѓахе его  сыном, ”илиппом ќммануэлем, прославленным  в свое времЯ
композитором.  ’еоретические  взглЯды  сыновей  Ѓаха, как и  их  музыкальное
творчество, вообще представлЯют собой самое  примечательное  Явление  за всю
историю музыкальных  стилей. €менно  они сформировали  новый стиль, заложили
его основы,  разработали  его неповторимый  художественный  Язык.  ‚сем  им,
каждому по-своему, приходилось  преодолевать  мощное влиЯние своего великого
отца, завершившего  и обобщившего  в своем творчестве  всю грандиозную эпоху
барочной  музыки.  €х  собственные  творческие  достижениЯ  оказались  менее
значительными, но заслуга созданиЯ нового стилЯ принадлежит именно им.
     €нтересно,  что  сам  Ѓах  не только не  пыталсЯ  искать какие-то новые
стилевые  возможности   за  пределами   тех  средств,  которыми  он   привык
пользоватьсЯ,  но и, похоже, тоже не ощущал свое барокко как "стиль". ‡десь,
по-видимому, проЯвлЯетсЯ какаЯ-то очень общаЯ закономерность художественного
восприЯтиЯ. ‹юбое новое направление в  искусстве  начинает  осознаватьсЯ как
стиль лишь  тогда, когда оно полностью  пройдет  весь круг своего развитиЯ и
распадетсЯ,  разложитсЯ, исчерпав заложенные в нем возможности. ‘ этой точки
зрениЯ любаЯ  новаЯ,  современнаЯ стилеваЯ  эпоха всегда  воспринимаетсЯ как
"стилевое  безвременье", отсутствие единого  и общепринЯтого художественного
Языка. ‘тили  всегда осознаютсЯ как  стили только post factum, уже  после их
фактической гибели.  Ћчень  характерно,  что  и сами  свои названиЯ  стили в
искусстве  получают  обычно   post   factum.  ‘кажем,  слово   "возрождение"
(rinascimento)  применительно  к итальЯнскому  ђенессансу употребил  впервые
‚азари   в   1550  году,  когда  сам  ђенессанс  уже  несколько  десЯтилетий
агонизировал,  перерождаЯсь  в маньеризм  и  барокко.  ’ермин  "готика", как
символ средневековьЯ, вошел в употребление уже  после того,  как сама готика
полностью  исчерпалась и  остановилась в своем развитии, да и само выражение
"‘редние века" поЯвилось только  в эпоху ‚озрождениЯ (его употребил впервые,
говорЯт, епископ €оанн Ђндреа в  1469 году). Ѓарокко получило  свое название
только во второй половине XVIII века, между тем как историческаЯ жизнь этого
стилЯ была уже практически завершена к 1750 году.
     ЏоЯвление на  свет  новых стилей, как  и угасание  старых,  подчинЯетсЯ
очень четким закономерностЯм, но в пределах своей жизни стиль также  никогда
не  изменЯетсЯ  произвольно  или  хаотически.  ЌачинаЯсь  с  самых  простых,
элементарных, почти еще бесстилевых форм, он движетсЯ  всегда в одном и  том
же направлении, все усложнЯЯ и усложнЯЯ  свои выразительные  средства. Ћбщий
путь всех стилей -  от простого к  сложному.  ‹юбое  произведение искусства,
включенное в стилевой поток, размещаетсЯ таким образом в какой-нибудь, почти
всегда определЯемой вполне однозначно, точке этого пути. „аже не знаЯ ничего
еще  о   каком-либо  конкретном  стиле,  увидев  только  одно  произведение,
относЯщеесЯ к нему, мы  уже  можем сказать приблизительно,  возникло  оно на
ранней  или  на поздней стадии развитиЯ этого  стилЯ.  „остаточно  сравнить,
скажем, ‘обор Џарижской Ѓогоматери с готическим  собором в Љельне, и никаких
сомнений в вопросе, какое сооружение поЯвилось раньше, не возникнет.
     Ќо стили,  пройдЯ весь  путь  своего развитиЯ и  угаснув,  не  исчезают
все-таки бесследно.  ‘разу  после  смерти  каждого стилЯ представители стилЯ
нового,  приходЯщего   ему  на  смену,  испытывают   радость  и  облегчение,
освобождение  от  чего-то тЯготевшего над ними, сковывавшего  их  творческие
силы.  Ћни  резвЯтсЯ  на  развалинах  этой  рухнувшей  постройки,  и если их
послушать,  то  можно  подумать,  что из-за  истощениЯ  возможностей данного
конкретного  стилЯ,  отошедшего в  прошлое, обесценились и все произведениЯ,
относившиесЯ к нему. „остаточно ознакомитьсЯ с высказываниЯми †ан-†ака ђуссо
о барокко или ‚азари о готике. ‘обственно говорЯ, сами термины "барокко" или
"готика" - это насмешливые клички,  которые давали представители новой эпохи
погибавшим  стилЯм, и лишь позднее  эти  наименованиЯ приобрели  нейтральную
смысловую окраску. ’ем не менее, в действительности ни один стиль не  ушел в
прошлое  безвозвратно.   ЌакапливаЯсь  слой  за   слоем,  стили   оседали  в
общекультурном  сознании  каждого  национального  искусства.  ‘  этой  точки
зрениЯ, можно говорить не только о возрасте каждого  стилЯ по  отдельности в
искусстве,  скажем,  ‡ападной  …вропы,  но и  о стилистическом возрасте всей
европейской культуры в целом.
     ќтот возраст не  был бы  единым длЯ  всей  …вропы, если  бы народы,  ее
составлЯющие,  не   находились  в   постоЯнном  культурном   взаимодействии.
Ќаверное, было  бы  неправильным говорить, что та или инаЯ европейскаЯ нациЯ
времЯ  от   времени  вырывалась  вперед  в  своем  культурном  развитии;  но
совершенно очевидно,  что их "стилистическое  времЯ" протекало неравномерно.
‘кажем,  готика,  ставшаЯ  первым  общеевропейским   художественным  стилем,
впервые поЯвилась  на севере ”ранции во  второй половине  XII века, и лишь в
XIII веке она проникла в ѓерманию.  …ще позже, в XIV  веке, готический стиль
распространилсЯ  в ‘еверной €талии, причем своего полного расцвета он достиг
только в XV столетии, оказавшись к тому времени уже вполне интернациональным
стилем.  €сториЯ  европейского искусства дает нам  множество примеров  такой
неравномерности  стилевого  развитиЯ,  но, несмотрЯ на  это,  все  же  можно
говорить и  о едином общеевропейском "стилистическом времени". Џросто та или
инаЯ нациЯ  могла в  одних случаЯх отставать от него,  в других -  опережать
его, но всегда  рано  или  поздно их  стили выравнивались, как выравниваетсЯ
уровень воды в сообщающихсЯ сосудах.
     ‘овсем по-другому все происходило только в одной европейской стране - в
ђоссии.  ‚ силу разных причин русскаЯ культура, испытавшаЯ в свое времЯ, как
и  ‡апад,  мощное  влиЯние  культуры  византийской,  оказалась  впоследствии
отсечена    от    свободного     движениЯ    общеевропейских    влиЯний    и
взаимопроникновений.  „остаточно спорным остаетсЯ вопрос, насколько  моложе,
чем  …вропа,  русскаЯ  нациЯ  и  русскаЯ  культура   в  целом;  но  то,  что
"стилистическое  времЯ"  в  ђоссии  замерло  на  отметке,  давно  пройденной
‡ападом,  сомнениЯ  не вызывает.  ‚прочем,  так бывало  и  раньше, в  других
цивилизациЯх:  скажем, в „ревнем …гипте искусство так  и  не сошло  со своей
самой первой, "архаической", ступени. ‚месте с тем после Џетра, и особенно в
эпоху  …катерины,  ђоссиЯ  вошла  в  очень  тесное умственное  и  культурное
соприкосновение  с ‡ападом,  не  менее  тесное,  чем  соприкосновение  самих
европейских наций друг  с  другом.  ‘ледствием этого  Явилось  поразительное
Явление,  свойственное русской культуре: ее "стилистическое времЯ" протекало
не  линейно  и  последовательно,  как  везде,  а турбулентно,  с  разрывами,
деформациЯми и поворотами вспЯть.
     …сли попытатьсЯ  выстроить  историю  русской  литературы,  принимаЯ  во
внимание   только  степень   зрелости  стилистического  Языка  длЯ   каждого
отдельного произведениЯ, ничего  не знаЯ при этом ни  о реальной хронологии,
ни о западных влиЯниЯх, сказывавшихсЯ по-разному в каждом конкретном случае,
то она окажетсЯ  совершенно  фантастической и никакого  отношениЯ к истинной
истории  иметь не  будет. ‘кажем, Ѓулгаков там окажетсЯ  -  хронологически -
раньше  ѓоголЯ,  Ѓунин - раньше —ехова, Ђхматова - раньше Ѓрюсова и Љузмина.
Ћчень часто у нас существовали два параллельных культурных ЯвлениЯ, которые,
если судить по их стилю, должны бы  быть разнесены очень  далеко  в  истории
национальной культуры, если бы она  была замкнута сама на себЯ  -  например,
Ѓлок и  Ђндрей Ѓелый. ‘ходным образом протекало развитие и в русской музыке,
живописи, архитектуре.
     Џричины такого  стилистического разнобоЯ вполне  Ясны:  это происходило
из-за того, что  готовые  художественные  формы постоЯнно  заимствовались  с
‡апада, который, кстати, тоже не  стоЯл на месте в это времЯ. Ћбращенность к
‡ападу,  стилистическаЯ зависимость  от  него могли  бы  быть  большими  или
меньшими  длЯ разных русских авторов. ‘транно, однако, что именно московскаЯ
ветвь  русской  культуры  оказалась  несравненно  более  свЯзанной с ‡ападом
стилистически,  чем  петербургскаЯ. ‘плошь и  рЯдом  авторы, принадлежащие к
московской  культурной среде, используют значительно  более  позднюю, скорее
"европейскую" (по возрасту) стилистику, чем  авторы  петербургские. Ћсобенно
наглЯдно  можно  это увидеть,  сопоставлЯЯ  парные,  симметричные культурные
ЯвлениЯ, относЯщиесЯ к обеим столицам. ’акие пары иногда поЯвлЯлись  в нашей
богатой  на неожиданные ходы художественной истории.  Љонечно, сопоставлениЯ
такого рода достаточно условны, да и  материала длЯ них не так уж много, уже
в   силу  того,  что   русскаЯ  культура  разделена   на  два  потока  очень
непропорционально (может быть, 80% ее свЯзано  с Џетербургом и только 10-15%
-  с  Њосквой).  —то  касаетсЯ  литературы,  то,  помимо  уже  упоминавшейсЯ
параллели Ѓлок  - Ѓелый, можно говорить, например, также  о паре  Ђхматова -
–ветаева и (уже с гораздо большей натЯжкой) о паре Њандельштам - Џастернак.
     Џри первом же знакомстве с их  творчеством бросаетсЯ в глаза, насколько
резко отличаетсЯ модернистскаЯ манера  москвичей  от сдержанного  и ровного,
"классицистского", тона петербуржцев. “дивительный документ в этом отношении
представлЯет  собой  переписка  Ѓлока  и  ЂндреЯ  Ѓелого,  но еще  Ярче  это
несоответствие проЯвлЯетсЯ их художественных произведениЯх. Ћни  тоже иногда
воспринимаютсЯ  как  симметричные  ЯвлениЯ:  скажем,  "‚озмездие"   Ѓлока  и
"Џетербург"  ЂндреЯ  Ѓелого написаны  на одну  и ту  же  тему  (как  принЯто
выражатьсЯ,  главный герой  в  них  - Џетербург,  как в  пушкинском  "Њедном
‚саднике" или "Џоэме без  героЯ" Ђхматовой), и в одну и  ту же  историческую
эпоху.  Ћсновной   мотив  в  них,  варьирующийсЯ   до  бесконечности  -  это
предчувствие  скорой  гибели  старого  мира,  или  -  более   приземленно  -
завершение  петербургского  периода нашей  истории; Ѓлок, однако, в  отличие
Ѓелого, не  успел завершить свою поэму до того, как старый мир действительно
рухнул. Џосле того же, как это событие уже произошло, писать ее дальше стало
невозможно:  предсказание,  громогласное и потрЯсающее в  свое времЯ,  стало
скучным свершившимсЯ фактом, и работа  потерЯла  длЯ  Ѓлока смысл и интерес.
‘ам  Ѓлок писал  об этом, что у него  нет  охоты  продолжать  поэму,  полную
революционных предчувствий, когда  революциЯ  уже  произошла.  ’ем не менее,
даже  в  незаконченном и фрагментарном  виде, "‚озмездие" - это центральное,
вершинное  достижение  Ѓлока, занимающее в его  творчестве такое  же  место,
какое "Џетербург" занимает в творчестве ЂндреЯ Ѓелого, и уже одного этого, в
принципе,  было  бы  достаточно,  чтобы  рассматривать эти  произведениЯ как
симметричные. Ѓлок и сам как будто  считал их параллельными ЯвлениЯми, иначе
бы не называл в черновиках свою поэму "Џетербургом".
     Ќо, несмотрЯ  на  все эти совпадениЯ, достаточно одного взглЯда на Язык
этих  двух   работ,  чтобы   бросилось  в  глаза  поразительное  отличие  их
стилистики. ‘равним, например:

     ‚ те незапамЯтные годы
     Ѓыл Џетербург еще грозней,
     •оть не тЯжеле, не серей
     Џод крепостью катила воды
     ЌеобозримаЯ Ќева...

     и:

     "Џетербург, Џетербург!
     ЋсаждаЯсь  туманом, и менЯ ты преследовал праздной мозговою игрой: ты -
мучитель жестокосердый:  но  ты  - неспокойный  призрак: ты, бывало, года на
менЯ нападал; бегал Я на твоих ужасных проспектах, чтоб с разбега влететь на
этот блистающий мост..."

     Џоэтический Язык, который употреблЯет Ѓлок в приведенном нами  отрывке,
еще очень  близок  к классическому  началу  нашей  литературы, к пушкинскому
Языку:

     Ќад омраченным Џетроградом
     „ышал ноЯбрь осенним хладом.
     ЏлескаЯ шумною волной
     ‚ краЯ своей ограды стройной,
     Ќева металась, как больной
     ‚ своей постели беспокойной.

     ќто  ничуть не  удивительно:  даты рождениЯ  Џушкина  и Ѓлока разделЯет
всего 81  год, причем пушкинскаЯ стилистика несколько  опережает свое времЯ,
как видно из сравнениЯ ее с манерой  ’ютчева и Ѓаратынского. —уть позже, чем
Ѓлок, родились Ђхматова и Њандельштам, стиль которых еще немного усложнЯетсЯ
по сравнению с  блоковским. ќто нормальное течение стилистического процесса,
но параллельно ему постоЯнно возникают "модернистские", относЯщиесЯ совсем к
другой  стилистической эпохе,  опыты  москвичей:  ЂндреЯ  Ѓелого, –ветаевой,
ЊаЯковского, Џастернака.
     Љак это объЯснить? Џочему именно московскаЯ культурнаЯ среда  оказалась
так  обостренно  восприимчива  к  той  стилистике, что  культивировалась  на
‡ападе,  находЯщемсЯ  в  то  времЯ   уже  в  самой  последней  фазе   своего
стилистического  развитиЯ?  Ћбращенность к ‡ападу и  оторванность  от ђоссии
обычно ставилась  в вину скорее Џетербургу, чем Њоскве. џ думаю, что главнаЯ
причина  этого несоответствиЯ проста: Џетербург, ставший  западноевропейским
городом даже не с  момента своего поЯвлениЯ на свет, а еще раньше, со своего
замысла, с идеи, возникшей в сознании Џетра,  - Џетербург  всегда чувствовал
себЯ  в  …вропе как дома. Ћн воспринимал себЯ просто как часть  этой …вропы,
бесконечно разнообразной, если смотреть на  нее изнутри, а  не из Њосквы или
из ђоссии. €менно в силу этого разнообразиЯ, из-за того, что в самой  …вропе
наличествовало великое множество художественных школ, стилей, манер, а также
и  внестилевых  творческих  достижений,  петербургскаЯ  культура,  входившаЯ
составной частью  в  культуру общеевропейскую,  могла не подражать ‡ападу, а
высказыватьсЯ  так, как считала  нужным.  ‚ Џетербурге  не пытались  кого-то
догонЯть  или  опережать,  за  кем-то тЯнутьсЯ,  с  кем-то соревноватьсЯ,  и
поэтому русское  искусство развивалось там свободно, будучи  избавленным  от
необходимости непременно идти "в ногу с веком", т. е. с …вропой. Ћчень скоро
петербургские авторы и  на саму …вропу  стали  поглЯдывать  свысока. Џушкин,
весьма  далекий  от  прЯмолинейного  славЯнофильства,  писал  о  европейской
литературе:

     "‚сем  известно,  что  французы  народ  самый  антипоэтический.  ‹учшие
писатели их (Montagne,  Voltaire, Montesquieu, ‹агарп и сам ђуссо) доказали,
сколь чувство изЯщного было длЯ них чуждо и  непонЯтно. Џервым их лирическим
поэтом почитаетсЯ теперь несносный Ѓеранже,  слагатель натЯнутых  и манерных
песенок. Ќе  знаю,  признались ли наконец они в  тощем  и  вЯлом однообразии
своего ‹амартина".
     "”ранцузскаЯ  словесность  родилась  в  передней и  далее  гостиной  не
заходила.  ќто  не  мнение, но  истина  историческаЯ,  буквально выраженнаЯ.
Ѓуало,  ђасин  и ‚ольтер, конечно, дошли  до  гостиной,  но  все-таки  через
переднюю. Ћб новейших поэтах и говорить  нечего. Ћни, конечно, на площади, с
чем их и поздравлЯем".
     "…вропа,   оглушеннаЯ,   очарованнаЯ  славою   французских   писателей,
преклонЯет к  ним  подобострастное  внимание. ѓерманские профессора с высоты
кафедры  провозглашают   правила  французской  критики.  ЂнглиЯ  следует  за
”ранциею на  поприще  философии, поэзиЯ  в  отечестве  експира  и  Њильтона
становитсЯ  суха и ничтожна, как  и  во ”ранции. €талиЯ отрекаетсЯ  от гениЯ
„анте, Metastasio подражает ђасину".

     €з   Њосквы   же  …вропа  воспринималась  совсем  по-другому,   чем  из
Џетербурга. ќто была воспаленнаЯ мечта, "страна свЯтых  чудес", по выражению
одного москвича, а не милое кладбище, как ее назвал один петербуржец. €менно
в  Њоскве  деЯтели культуры были  "impressed  with cultural  superiority  of
Europe",  как  выражаютсЯ ныне  на  ‡ападе, и  задавлены  "deep  inferiority
complex  that  Russians  have  long  felt towards  the  West". Џолбеды,  что
московскаЯ культура глубоко провинциальна; Џетербург  тоже провинциален,  по
отношению  к …вропе; но  в Џетербурге  не воспринималось  это  как  роковое,
неизбывное  проклЯтие, тЯготевшее  над русской историей и культурой.  Њосква
же,  не  в силах преодолеть свой тЯжкий комплекс провинциальности,  смотрела
снизу вверх  и  на …вропу, и на  Џетербург - и потому  жадно заимствовала их
художественные формы. ќто происходило во все времена, даже и после того, как
советское  правительство  переехало  в  Њоскву  из  Џетрограда,  чему  Яркое
свидетельство  -  сталинский  архитектурный  "ампир во  времЯ чумы",  жалкое
подражание  петербургскому  стилю,  действительно  столичному  и имперскому.
ѓерцен пишет в 1842 году:

     "ђусское барство провинциально и напыщено в Њоскве и оттого беспрерывно
на иголках, тЯнетсЯ, догонЯет нравы Џетербурга, а  Џетербург  и нравов своих
не имеет. Ћригинального, самобытного в Џетербурге ничего нет, не так, как  в
Њоскве,  где все оригинально -  от нелепой архитектуры ‚асильЯ Ѓлаженного до
вкуса   калачей.  Џетербург  -  воплощение  общего,   отвлеченного   понЯтиЯ
столичного города; Џетербург  тем и отличаетсЯ от  всех городов европейских,
что он на все похож;  Њосква -  тем,  что она  вовсе  не  похожа ни на какой
европейский город, а есть гигантское развитие русского богатого села".

     ‘уществовала   и   обратнаЯ   сторона   этого   московского   комплекса
неполноценности  -  безудержное  самоутверждение,  за  счет …вропы, за  счет
Џетербурга, за счет  всего  другого, что только ни попадетсЯ  под руку. ќто,
впрочем, вполне естественное следствие осознаниЯ собственной недостаточности
в чем-то, недостаточности мнимой, но от этого не менее болезненно ущемлЯющей
туземное  национальное   самолюбие.   ЏсихологическаЯ   природа  московского
славЯнофильства  и  антизападничества  -  это  именно  ответнаЯ  реакциЯ  на
собственную  робость и неуверенность перед мировой  культурой,  это  желание
отгородитьсЯ от  нее  и заперетьсЯ  в своем мирке, душном и тесном,  но зато
знакомом,  привычном  и безопасном.  Џетр, которого  безумно раздражала  эта
упрЯмаЯ  косность,  одним  ударом смог  рассечь  этот веками  запутывавшийсЯ
гордиев   узел,   перенесЯ  центр   русской  жизни   и  культуры  далеко  на
‘еверо-‡апад,   фактически   -   за   пределы    ђоссии,   в   …вропу   (см.
"Џисатели-орловцы").  Џостройка,  возведеннаЯ  им,  оказалась  прочной,   но
недолговечной,  и  на обломках  ее  теперь  уже не различить,  был  ли  этот
грандиозный эксперимент случайным и бессмысленным уклонением  от  настоЯщего
пути русской  культуры, или это была  столбоваЯ дорога,  мимо которой мы шли
так долго, что, попав на нее наконец, не смогли удержатьсЯ там, и снова, уже
навсегда, свернули в дремучую, непролазную глушь.

     Њыслить  и  страдать. ‚  одной из  финальных сцен „жойсова "“лисса" два
главных  героЯ, новый  Ћдиссей  и новый ’елемак,  сидЯт  в  ночном  кабачке,
называемом  "Џриют извозчика", и  вЯло переговариваютсЯ, одолеваемые сильной
усталостью.  ’елемак, alter  ego самого „жойса, говорит между прочим  своему
патрону: "‘делайте милость, уберите,  пожалуйста, этот нож. Ќе могу смотреть
на его острие. Ќапоминает мне о римской истории".
     ‹юди  с обостренной  восприимчивостью почему-то всегда  вызывали у менЯ
самую страстную симпатию.  ‘тоит мне  услышать ламентацию  вроде "о, как мои
слабые нервы выдерживают такую гигантскую  степень раздражениЯ!", как тут же
горЯчаЯ  волна  сочувствиЯ  поднимаетсЯ  во  мне  к  ее  автору.  †алобы  на
собственную  раздражительность   казались  мне  вполне  достойной   и   даже
возвышенной  темой  длЯ  поэзии,  и  поэты,  существа,  как правило,  весьма
ранимые, не обманывали моих ожиданий:

     Њногие звуки мне в тЯгость, но больше всего ненавижу
     ’Явканье глупых собак, слух мне терзает оно.

     (ѓете, "ђимские элегии")

     “ этой  моей склонности есть  и метафизическое  объЯснение, свЯзанное с
тем, что повышеннаЯ чувствительность и впечатлительность делают тех, кто ими
наделен, как бы существами особой породы,  более возвышенной и  драгоценной.
Ћб этом  хорошо писал ”лобер:  "Ќекоторые  натуры не страдают  от физической
боли, это люди  без нервов. ‚от счастливцы!  Ќо зато сколь многого они из-за
этого лишены! ‘транное дело, чем выше подымаешьсЯ по лестнице живых существ,
тем сильнее  нервнаЯ  восприимчивость,  то есть  способность страдать".  ќто
наблюдение почти буквально  повторЯет  отрывок из „антова  "Ђда", в  котором
„анте  и  ‚ергилий, проходЯ  по  одному  из кругов преисподней,  беседуют, в
частности, и о "будущей жизни" ("la vita futura").  „анте  спрашивает своего
проводника о судьбе  теней, терзаемых адскими муками:  "“читель,  их мучениЯ
возрастут после  ‘трашного  суда,  или уменьшатсЯ, или останутсЯ такими же?"
("Maestro, esti tormenti crescerann'ei dopo la gran sentenza, o fier minori,
o saran sм cocenti?"). ‚ергилий  отвечает, что чем совершеннее существо, тем
восприимчивее  оно и к  наслаждению, и  к страданию ("quanto  la cosa и  piщ
perfetta, piщ senta il bene, e cosм la doglienza"); а так как воскресение из
мертвых, как известно, делает созданиЯ более совершенными, то грешники будут
мучитьсЯ  еще сильнее,  а праведники - наслаждатьсЯ еще большим блаженством.
‚прочем,  сентенциЯ эта не принадлежит ни „анте, ни ‚ергилию; ровно в том же
виде,  за  исключением  моралистической  концовки,  она  встречаетсЯ  уже  у
ЂристотелЯ.
     Ќо продолжим цитату из ”лобера. ‡аметив, что у существ, стоЯщих выше по
иерархической   лестнице,  сильнее   "нервнаЯ   восприимчивость,   то   есть
способность страдать", он восклицает дальше:  "‘традать и мыслить - не  одно
ли и то же? Ѓыть может, гений в конечном счете - всего лишь утонченнаЯ боль,
то  есть самое полное  и сильное проникновение внешнего  мира в нашу  душу".
“потребленное ”лобером выражение восходит, по-видимому, к словам ‹юцифера из
байроновского "Љаина": "“мейте  (смертные) мыслить и страдать". ќта  формула
оказалась очень устойчивой как в европейской,  так  и  русской литературе. “
русского  читателЯ она  мгновенно  вызывает  в  памЯти  знаменитую  "ќлегию"
Џушкина:

     Ѓезумных лет угасшее веселье
     Њне тЯжело, как смутное похмелье.
     Ќо, как вино - печаль минувших дней
     ‚ моей душе чем старе, тем сильней.
     Њой путь уныл. ‘улит мне труд и горе
     ѓрЯдущего волнуемое море.
     Ќо не хочу, о други, умирать;
     џ жить хочу, чтоб мыслить и страдать...

     ‘толетием позже после написаниЯ этого стихотворениЯ Ѓулгаков в "Њастере
и  Њаргарите" изображает ‚оланда на балу, обращающегосЯ к отрезанной  голове
Ѓерлиоза, после  чего веки  убитого  приподнимаютсЯ,  и  за ними оказываютсЯ
"живые,  полные   мысли   и   страданиЯ  глаза".  ќто  -   точнаЯ,   хоть  и
переосмысленнаЯ цитата из Џушкина, включающаЯ в себЯ все три звена: "жизнь",
"мысль"  и   "страдание",   причем   в  обоих  случаЯх  "жить"   оказываетсЯ
синонимичным по отношению  к  "мыслить и  страдать".  €нтересно, что у обоих
русских авторов, как и  у  „анте, в данном случае идет речь о воскресении из
мертвых; у Џушкина это менее очевидно из самого стихотворениЯ, но становитсЯ
понЯтным  в  общем  контексте  его  поздней  поэзии,  в  которой  жалобы  на
преждевременную смерть души звучат бесконечным лейтмотивом:

     Љак грустно мне твое Явленье,
     ‚есна, весна! пора любви!
     Љакое томное волненье
     ‚ моей душе, в моей крови!
     ‘ каким тЯжелым умиленьем
     џ наслаждаюсь дуновеньем
     ‚ лицо мне веющей весны
     Ќа лоне сельской тишины!
     €ли мне чуждо наслажденье,
     € все, что радует, живит,
     ‚се, что ликует и блестит,
     Ќаводит скуку и томленье
     Ќа душу мертвую давно,
     € все ей кажетсЯ темно?

     Ќо врЯд ли в этом случае можно говорить о сознательной реминисценции из
„анте;  скорее здесь  проЯвилась какаЯ-то общаЯ,  глубиннаЯ  психологическаЯ
закономерность. ‘трастное устремление к воскресению, то есть к более  полной
и  настоЯщей  жизни,  соединЯетсЯ  с размышлением  о  природе всЯкой  жизни,
неизбежно свЯзанной  со  страданием  (та  же  интонациЯ  проскальзывает  и у
‹ермонтова,  в  его  "Я  жить  хочу! хочу печали").  ќта  "утонченнаЯ  боль"
оказывалась  желанней  и  предпочтительней,  чем  приходившее  с   возрастом
неуклонное  притупление остроты чувств,  которое так томило Џушкина. ‚ернуть
былую  свежесть впечатлений можно было только одним способом - возвратившись
к началу, и неудивительно,  что  эта  мечта  о духовном перерождении  прочно
увЯзывалась с мыслью о смерти. "“мрешь - начнешь опЯть сначала, и повторитсЯ
все, как встарь" - эта идеЯ,  так  точно  выраженнаЯ  Ѓлоком, издавна питала
целый метафизический пласт русской  поэзии; парадигма  "вечного возвращениЯ"
возникала  в  ней  так  же  часто,  как  прЯмо  свЯзаннаЯ  с  ней  парадигма
"утраченного раЯ".

     Ќебо и Ђд. "‘мотрите, злодеЯниЯ льютсЯ, как свободнаЯ песнь", энергично
замечает  ђозанов ("Ћпавшие листьЯ", короб второй), "а  добродетельнаЯ жизнь
тЯнетсЯ, как панихида".
     "Ћтчего это? Ћтчего такой  ужас?", восклицает он далее. "„а посмотрите,
как хорош  "Ђд" „анте  и как кисло его "—истилище". ’о  же между "ЏотерЯнным
ђаем" Њильтона и его же "‚озвращенным ђаем". Ћтчего? Ћтчего?!!".
     Љ этому наблюдению,  сделанному "в  кабинете  уединениЯ" в августе 1912
года, философ  чуть позже добавлЯет и следующее обобщение: "Џорок живописен,
а добродетель так тускла. —то же все это за ужасы?!".
     ‚ладимир  ‘оловьев,  вечный  оппонент ђозанова,  посвЯтил этому вопросу
целую   статью  ("—то  значит  слово  "†ивописность"?),  написанную  лет  за
пЯтнадцать   до  сортирных  размышлений   ‚асилиЯ  ‚асильевича.   Џо  мнению
‘оловьева,   живописность   "ада,  чумы,  различных  римских,   испанских  и
московских  ужасов"  существует только  в  воображении художников  -  „анте,
Ѓоккаччо, ѓюго;  то, что под их пером становитсЯ красочным и  увлекательным,
отличаетсЯ  от  безобразного  исходного материала,  как "прекрасные цветы  и
плоды  не  похожи  на ту навозную  землю,  из которой они произрастают".  Ќо
почему   именно   чудовищное  и  уродливое   только  и  служит   почвой  длЯ
произрастаниЯ по-настоЯщему вдохновенных произведений  -  этого ‘оловьев  не
объЯснил.
     Ћригинальное   истолкование   этой   проблемы   предложил    опенгауэр
восьмьюдесЯтью  годами раньше. Ќемецкий философ в свойственной ему мрачной и
пессимистической  манере  утверждает,  что  вдохновению  просто  не  на  что
оперетьсЯ, кроме как  на наш реальный мир,  а  реальный мир именно таков: он
жуток, кошмарен, уныл  и безнадежен. "„а разве материал длЯ своего ада „анте
взЯл не из этого нашего действительного мира?", замечает мыслитель.  "Ђ ведь
получилось подобие настоЯщего ада. Љогда  же перед ним встала задача описать
небо и небесное  блаженство, он  столкнулсЯ  с непреодолимыми трудностЯми  -
именно потому, что длЯ этого наш мир не дает материала".
     „антовскаЯ  "ЉомедиЯ"  -  это самый  Яркий пример в  данном  случае,  и
неудивительно,  что  его  приводили  все,  кто обращалсЯ  к  этой теме.  ќта
колоссальнаЯ по своим масштабам  творческаЯ неудача навсегда запечатлелась в
европейской культурной памЯти, но не уберегла позднейших художников от таких
же срывов.  ѓоголь,  высоко ценивший итальЯнского поэта (в свои поздние годы
он  читал,  как правило,  только трех авторов -  „анте, Џушкина  и ѓомера  в
русском  переводе),  в  сущности,  попалсЯ  в  ту  же  самую  ловушку, когда
попыталсЯ  написать  свое  "—истилище", второй  том  "Њертвых  „уш".  Ѓлейк,
который также учил итальЯнский ради „анте, создавал свои "Џесни невинности и
опыта"  ("Songs   of  Innocence  and  of  Experience"),  как  будто  заранее
смирившись  с  безнадежностью  равноценно  изобразить  оба  "противоположных
состоЯниЯ человеческой души".  Ѓолее  дальновидные  авторы,  как Ѓодлер  или
„жойс, предусмотрительно  ограничивались одним только "Ђдом", оставлЯЯ любые
переживаниЯ райского блаженства  далеко за пределами  своего художественного
мира.
     Ќо почему же  все-таки  в искусстве наблюдаетсЯ столь  Явный перекос  в
сторону  злого,  темного,  демонического  начала? Ќеужели  это  и  есть  его
фундамент, основание, на котором оно  незыблемо покоитсЯ от начала мира? €ли
прав  был  опенгауэр,  считавший,   что  художественное  творчество  только
отображает  нашу  мрачную действительность,  и  не надо  требовать  от  него
больше, чем оно может взЯть  от  мирозданиЯ, нелепого  и злого? …динственный
благородный (и при этом весьма остроумный) ответ на этот вызов был сделан на
‚остоке,  в  древнем Љитае. Џо конфуцианским представлениЯм, добро  и зло  -
вещи совершенно  несопоставимые  по своей природе: добро  торжествует в мире
всегда и везде, а зло - это не более чем повод к театральному сюжету.

     Џ…’ђ   €   Џ“Љ€Ќ.   Љогда  в  мрачном,  голодном  и   почти   вымершем
послереволюционном  Џетрограде  решили провести чествование годовщины смерти
Џушкина,   как  бы  длЯ  того,  чтобы  ознаменовать  окончательное  крушение
величественного петровского  замысла,  на  это заседание  пригласили  Ѓлока,
которому предложили произнести торжественную речь. "Џосле  „остоевского...",
медленно  и тихо, в  большом  сомнении сказал Ђлександр Ђлександрович. "џ не
могу  сейчас  решить.  џ  дам  ответ  через несколько  дней".  Ћтвет был дан
положительный, и в  феврале 1921 года Ѓлок  прочитал перед немногочисленными
слушателЯми, собравшимисЯ в „оме литераторов (в числе которых, однако,  были
ѓумилев и Ђхматова), свою знаменитую речь о Џушкине, котораЯ произвела тогда
большое  впечатление на публику;  впрочем,  сопоставить успех  ее с громовым
триумфом „остоевского было все-таки невозможно (см. об  этом "Џ. ‚. Ђнненков
как  зеркало русской  культуры").  Ћбстановка уже не  располагала  к  бурным
проЯвлениЯм восторга; в  сущности, похороннаЯ атмосфера  этого  февральского
заседаниЯ была  очень кстати: поминали  не только Џушкина, но и весь  старый
Џетербург.
     Ќадо думать, что колебаниЯ Ѓлока, участвовать  ли ему на этом торжестве
в  качестве основного  оратора,  были  свЯзаны  не  только  с  тем,  что ему
волей-неволей приходилось вступить в  творческое соревнование с „остоевским.
Љак  прекрасно помнил Ѓлок, "пушкинскаЯ"  речь  „остоевского стала лебединой
песней писателЯ  -  он умер через  восемь месЯцев  после своего  московского
выступлениЯ. ЋпасениЯ Ѓлока оказались не напрасны, то же самое случилось и с
ним;  поэт  не  прожил и  полугода  после  своей  речи.  ‚  смертЯх  великих
творческих личностей  всегда  хочетсЯ  усмотреть какую-то неслучайность; это
частный  случай  общего  интереса  к  их  судьбе,   к  ее  таинственным,  но
непреодолимым закономерностЯм.  ‚  данном  случае закономерным было то,  что
последним творческим актом этих двух  литераторов стало  обращение  к началу
русской  литературы,  к  Џушкину; такие  возвращениЯ  к  истоку очень  часто
становились роковыми предвестиЯми скорой гибели (см. "‘мерть в ѓреции").
     ‚  русской   культуре,   помимо   Џушкина,   была  еще   одна   фигура,
олицетворЯвшаЯ  собой  начало  и  основание.  Ћб  этом  сходстве  на  том же
февральском заседании  в  „оме литераторов  говорил Ђ. ”. Љони,  заметивший:
"‡начение Џушкина  в  русской литературе может  быть  сравнено  со значением
Џетра ‚еликого. ‚се культурные начинаниЯ в ђоссии восходЯт к Џетру ‚еликому.
Љакое бы литературное  Явление мы ни взЯли, если мы начнем рассматривать его
происхождение, мы найдем Џушкина".
     Ћба эти  главнейших  деЯтелЯ русской культуры умерли почти в один день;
Џетр скончалсЯ  28  ЯнварЯ 1725 года (как, кстати, и „остоевский, умерший  в
тот же Январский день, но полутора веками позже), а  Џушкин - 29 ЯнварЯ 1837
года. ќто случилось почти в одном и  том же месте; вечером  27 ЯнварЯ, когда
смертельно раненного Џушкина внесли в его квартиру на Њойке, вспомнил ли он,
что его кумир, занимавший на протЯжении  нескольких десЯтилетий его мысли  и
чувства,  умирал в прошлом веке во дворце у ‡имней Љанавки, в какой-то сотне
шагов от смертного одра поэта?
     ђодились Џетр и Џушкин тоже в одном городе, Њоскве, и тоже почти в один
и  тот же майский день, с  интервалом  всего  в четверо  суток.  џ  не знаю,
обращал ли Џушкин внимание на эти сближениЯ, или они так и остались длЯ него
забавным совпадением. „ату  своей смерти он, разумеетсЯ, не мог предугадать,
хотЯ и  часто пыталсЯ; но всЯ  жизненнаЯ канва  первого русского поэта очень
точно ложилась на биографию первого императора всероссийского.
     “ обоих из них детство прошло  в Њоскве,  и оказалось трудным.  “ Џетра
оно  было  омрачено бурными политическими событиЯми,  которые касались и его
непосредственно:  династическими   раздорами,   притЯзаниЯми  соперничающего
семейного  клана  на  его  корону,  полученную  в  малолетстве,  стрелецкими
бунтами,  жестокими  убийствами на  Љрасной площади  ближайших родственников
мальчика, чему он сам был свидетелем. „етство Џушкина прошло более спокойно,
но оставило у него не больше приЯтных воспоминаний, чем у Џетра. Џушкиноведы
до сих пор  удивлЯютсЯ, что поэт, откликавшийсЯ в своих стихах,  кажетсЯ, на
все на  свете, ни разу ни одним словом  не обмолвилсЯ  о своем  детстве;  он
"вычеркнул его из своей жизни", замечает ‹отман.
     € у Џетра, и Џушкина  тЯжелое детство  прочно свЯзалось в их сознании с
Њосквой и ленивой,  "толстобрюхой", и одновременно строптивой и  своенравной
московской жизнью. Љак писал  тот же Џушкин, "Џетр I не любил Њосквы, где на
каждом шагу встречал воспоминаниЯ мЯтежей  и  казней, закоренелую  старину и
упрЯмое  сопротивление суевериЯ и предрассудков.  Ћн оставил Љремль, где ему
было не  душно, но тесно; и на дальнем берегу Ѓалтийского морЯ искал досуга,
простора и свободы длЯ своей  мощной и  беспокойной  деЯтельности". ‘ам поэт
только в  двадцать семь  лет  получил  возможность  свободно избирать  место
жительства,  и  вырвавшись на волю, вслед  за Џетром устремилсЯ  на  тот  же
"дальний  берег  Ѓалтийского морЯ", в Џетербург. ќто произошло  не сразу;  в
течение нескольких лет Џушкин мечетсЯ между двумЯ русскими столицами,  нигде
надолго не  останавливаЯсь и  не  оседаЯ.  ’олько  после  женитьбы,  оставив
привычную кочевую жизнь, поэт задумываетсЯ о том, чтобы о том, чтобы наконец
устроить прочное  семейное гнездо.  †ена Џушкина была москвичкой, венчалсЯ с
ней  поэт  в Њоскве и  жил там первое времЯ семейной  жизни. Ќо оставатьсЯ в
Њоскве Џушкин не захотел, несмотрЯ на то, что  в "отставной столице",  вдали
от бдительного ока  императора, у него было гораздо больше  возможностей длЯ
свободного,  ничем   не   стесненного   творческого  самовыражениЯ,   чем  в
Џетербурге. Љак  раз в это времЯ в переписке Џушкина  поЯвлЯютсЯ  отчетливые
нотки  недовольства,  вызванного  московскими  привычками  и  обычаЯми.  "‚ы
совершенно правы, сударынЯ, упрекаЯ менЯ за  то, что Я задержалсЯ в Њоскве",
пишет  Џушкин  своей  петербургской   приЯтельнице,  "не  поглупеть   в  ней
невозможно"  ("il  est  impossible de  n'y  pas  s'abruttir").  "џ  надеюсь,
сударынЯ, через месЯц, самое большее через два быть у ваших  ног. џ думаю об
этом,  как  о  настоЯщем  празднике", сообщал  он ей же  несколько  позднее.
"Њосква - это  город ничтожества.  Ќа ее  заставе  написано: оставьте всЯкое
разумение, о вы, сюда входЯщие" ("Moscou est la ville du Nйant. Il est йcrit
sur  sa barriиre: laissez  toute  intelligence, o  vous qui entrez"). ‚скоре
поэт  переселилсЯ с женой  в Џетербург  и остановилсЯ там в –арском ‘еле, по
его  собственному  ироническому  выражению  - "в уединении  вдохновительном,
вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний и тому подобных удобностей".
     ’ворческаЯ  деЯтельность и Џетра, и Џушкина, протекавшаЯ у  них обоих с
удивительной   энергией   и   размахом,   характеризуетсЯ   одной   ключевой
особенностью, котораЯ необыкновенно роднит обоих этих деЯтелей, несмотрЯ  на
все различие  рода их занЯтий.  ќто  то, что Њандельштам  позднее  выразил в
знаменитой формуле "тоска по мировой культуре" („остоевский, говорЯ  прЯмо о
Џушкине, назвал эту черту "всемирной отзывчивостью"). € Џетр, и Џушкин могли
сравнить  себЯ   с  натЯнутыми  струнами,   которые   отзывались  звучным  и
гармоническим колебанием  на  все событиЯ  мировой культурной жизни. ќта  их
открытость и восприимчивость необЯзательно была  устремлена  только  в  одну
сторону, на ‡апад; Џетр проЯвлЯл большой интерес к Љонстантинополю,  Џерсии,
€ндии;   Џушкин   впитывал,   помимо   французских  и   английских,   еще  и
мусульманские,   библейские,   арабские   влиЯниЯ.   Ќо  основным   потоком,
изливавшимсЯ  через них  в ђоссию, было могущественное воздействие блестЯщей
европейской культуры.
     Џетр еще в молодости, первым из русских царей, посетил ‡ападную …вропу,
и позднее бывал там  неоднократно; Џушкин всю жизнь  рвалсЯ туда, но в  силу
рЯда  причин  так  и  не вырвалсЯ. ќтот  недостаток он, однако,  с  избытком
компенсировал в своей поэзии. ‹итературоведы насчитывают не менее  полусотни
иноЯзычных  источников,  прЯмо использованных Џушкиным  в своем  поэтическом
творчестве.  Њногие  основополагающие  его  произведениЯ представлЯют  собой
просто  переводы, более или менее точные и близкие  к подлиннику  -  "Џир во
времЯ  чумы",  "‘транник",  "ЏамЯтник".  Џереводы  и  подражаниЯ  составлЯют
примерно четвертую часть зрелой (послелицейской) лирики Џушкина. Ќедаром сам
поэт однажды чрезвычайно  метко и удачно назвал  себЯ "министром иностранных
дел"  на   русском   Џарнасе;   это,   пожалуй,   лучшаЯ  автохарактеристика
особенностей его творчества.
     Ќе только творчество, но и всЯ  биографиЯ Џетра  и Џушкина поразительно
перекликаетсЯ. “ обоих из них  в  середине "странствиЯ  земного" наблюдаетсЯ
отчетливый   перелом,  четко   разделЯющий  их  жизнь  на  две   равные,  но
неравноценные части. ‚тораЯ половина жизни у них обоих была проведена далеко
не с таким блеском, как перваЯ; она была омрачена одиночеством и целым рЯдом
непреодолимых обстоЯтельств, часто очень тЯжелых и мучительных. Џетр к концу
царствованиЯ  мог,  казалось,  спокойно  пожинать  плоды  своих  многолетних
усилий.  ђоссиЯ была полностью перекроена по  его  линейке: в  ней  поЯвилсЯ
удобный  выход к морю,  новаЯ  столица, построеннаЯ по европейскому образцу,
учреждены  ‘енат  и  ‘инод, образованы армиЯ и флот, международное положение
страны  после  серии больших и малых военных побед окончательно упрочилось и
казалось  уже  незыблемым.  Ќо  теперь  все  это доставлЯло  новоиспеченному
императору  мало  радости. ‘подвижники  Џетра,  его  друзьЯ, с  которыми  он
начинал свою деЯтельность, оказавшиесЯ на высоких постах ђоссийской €мперии,
один за другим не выдерживали соблазна и либо  становились казнокрадами, что
всегда  вызывало  суровые  расправы  Џетра,  не   считавшегосЯ   с  прежними
заслугами, либо  ожесточенно грызлись между собой,  несмотрЯ на риск угодить
за  свои  интриги  на  эшафот. „аже с ближайшим другом и  верным  соратником
Џетра,   Ђлександром  Њеншиковым,  у   царЯ  произошло   сильное  охлаждение
отношений. Џетр все больше оставалсЯ в одиночестве.
     Џушкину в  последние десЯть  лет  жизни  приходилось тоже  несладко.  ‚
тридцатых  годах  он  страшно  уронил  себЯ   в  глазах  русского  общества,
сблизившись   с   правительством  и  отказавшись  от   своей  прежней   роли
безудержного  вольнодумца  и оппозиционера (см.  об этом "…вгений  и поэт").
‘ледствием   этого  было   резкое  падение  читательского   интереса  к  его
произведениЯм,  что  немедленно  привело  и  к  чувствительным  материальным
потерЯм.  Ќи  "Ѓорис  ѓодунов", ни последние  песни  "…вгениЯ  Ћнегина",  ни
шедевры поздней пушкинской лирики, ни "€сториЯ Џугачевского  бунта" успеха у
публики  не  имели.  Ќа  первый план  в  ђоссии  выдвинулись  совсем  другие
литераторы - такие как Ѓулгарин, ѓреч  и прочаЯ "сволочь нашей  литературы",
как называл  ее  разгневанный  Џушкин  (однажды даже призвавший  с  Ядовитым
сарказмом: "пусть с Ѓулгариным в потомках / менЯ поставЯт нарЯду"). „рузей у
Џушкина также  становилось  все  меньше.  Ћдни  из них  ушли из  жизни,  как
„ельвиг,  другие  заметно отдалились  от  Џушкина,  как  ‚Яземский,  который
медленнее  других   совершал  общую  эволюцию  от  либеральных   взглЯдов  к
консервативным и вследствие этого  не  мог принЯть  "имперские" политические
взглЯды позднего Џушкина.
     Ќо и у Џетра, и у Џушкина в конце жизни, к счастью, нашлась полноценнаЯ
замена рассыпавшемусЯ дружескому окружению. ќто был свой дом, семейный очаг,
ставший  единственной  опорой  в  их  существовании.  †енившись  на  простой
служанке,  захваченной в  качестве  трофеЯ  при  штурме  шведской крепости в
Џрибалтике,  Џетр  несколько  неожиданно  обрел  в  ее качестве достойную  и
любЯщую супругу. ‘ам Џетр отвечал ей  взаимностью; через  какое-то времЯ  он
уже совершенно  не  мог без нее  обходитьсЯ и  всегда сильно  страдал, когда
обстоЯтельства  разлучали  их  надолго.  …катерина  была  длЯ  него  всем  -
помощницей, утешительницей,  умиротворительницей;  кажетсЯ,  она  одна могла
успокоить  мужа, когда его охватывал  очередной неудержимый  приступ Ярости.
ЉроткаЯ  по  характеру, …катерина  смЯгчала ссоры Џетра  с  его  друзьЯми  и
приближенными,   то   заступаЯсь   за  них,  то  просто   успокаиваЯ  своего
вспыльчивого супруга.
     Џетру  повезло;  людЯм,  взнесенным  судьбой на высоту  его  положениЯ,
крайне  редко  удаетсЯ создать  настоЯщую  семью, полноценный дом.  ‚прочем,
везение это  не столь уж удивительно. „лЯ такого оригинала, каким  был Џетр,
единственный  в  своем роде монарх  за  всю  мировую историю,  нетрудно было
пренебречь  еще одним  свЯщенным  обычаем и взЯть в жены бывшую прачку, если
она  ему нравилась. Ћн был стократно вознагражден  за свою смелость - именно
семьЯ,  домашнЯЯ  обстановка  стала  длЯ   него  в  последние   годы   жизни
единственной твердой и незыблемой душевной опорой.
     € вдруг эта  опора  дала трещину.  ‘обытиЯ развивались  стремительно. ‚
ноЯбре  1724  года  был  арестован  ‚илим  Њонс, молодой  щеголь, занимавший
должность личного  камергера  …катерины.  “же через неделю население столицы
узнало  о  произведенном следствии и  приговоре,  а на следующий день  Њонсу
отрубили  голову. Ћфициально Њонс был обвинен  во  взЯточничестве и хищениЯх
казны, но  слухи, мигом разнесшиесЯ по городу, утверждали, что причина столь
поспешной экзекуции - в интимной свЯзи камергера с императрицей. ‚се видели,
что  Џетр  был   в  бешенстве;  между  супругами  происходили  бурные  сцены
объЯснений. Љак передавала  одна  из фрейлин, Џетр  при этом "имел вид такой
ужасный,  такой  угрожающий,  такой  вне  себЯ,  что все,  увидев  его, были
охвачены страхом. Ћн был бледен как  смерть.  …го блуждающие глаза сверкали.
…го лицо и все тело, казалось, билось в конвульсиЯх. Ћн тЯжело дышал, бросал
на пол свою шлЯпу и все, что попадалось под руку. “ходЯ, он хлопнул дверью с
такой силой, что разбил ее".
     „ругой  из современников, граф ѓ. ”. Ѓассевич, сохранил даже  некоторые
реплики Џетра  и  …катерины. ЏоказываЯ на дорогое зеркало, Џетр  сказал: "’ы
видишь это стекло, которое раньше было ничтожным материалом, а теперь  стало
украшением дворца? „остаточно одного  удара  моей руки,  чтобы вернуть его в
прежнее ничтожество" -  и  разбил  зеркало.  “мница  …катерина нашлась,  что
ответить: "разве твой дворец стал от этого лучше?", сдержанно спросила она.
     ‚  эти  годы  Џетр  уже  тЯжело болел,  но после ссоры  с  женой совсем
перестал беречь себЯ. ‚ его поведении поЯвились странные нотки абсурдности и
безрассудства. ’о он, как в молодости, собственноручно тушил ночной пожар на
‚асильевском  острове, то  переправлЯлсЯ через  Ќеву  на санках  по  тонкому
ноЯбрьскому  льду,  не  обращаЯ вниманиЯ  на угрозы  педанта  ѓанса  ћргена,
тогдашнего  надзирателЯ  над береговой стражей,  который  ничтоже  сумнЯшесЯ
хотел арестовать  императора  за такую вольность,  "потому что не  давал еще
позволениЯ ездить через  лед, не находЯ его  довольно крепким". Ћднако самый
нелепый  поступок  Џетр  совершил  в  Январе  1725  года,  когда в  качестве
полковника Џреображенского полка промаршировал по набережной Ќевы и простоЯл
затем всю церковную службу. …го болезнь резко обострилась, и через неделю он
уже был прикован к постели. ‘кончалсЯ Џетр в страшных мучениЯх; как отмечали
современники,  его  крик  в течение нескольких дней  разносилсЯ  далеко  над
городом, пока не перешел в слабый стон. Ќадо думать, что  крик этот достигал
и до набережной Њойки, до того  места, на котором ровно через сто двенадцать
лет лежал  умирающий  Џушкин.  Ћн,  в  отличие  от  своего  предшественника,
старалсЯ вести себЯ тихо,  не желаЯ пугать жену  своими криками; "смешно же,
чтобы этот вздор менЯ пересилил", говорил он тогда сквозь зубы.
     „лЯ Џушкина в  последние годы всЯ  жизнь тоже  заключилась в семье; его
дом,  по  словам  ‹отмана,  большого знатока этого вопроса,  стал  длЯ  него
"цитаделью личной независимости и человеческого достоинства". € точно так же
причиной его гибели стала трещина, прошедшаЯ через эту  опору и  вызвавшаЯ у
поэта отчаЯнное чувство затравленного зверЯ. •ронологически предысториЯ этой
гибели укладываетсЯ ровно в те же месЯцы,  как это было у Џетра; несмотрЯ на
то, что настойчивое  ухаживание молодого кавалергарда „антеса за женой поэта
началось еще в  Январе 1836 года, событиЯ подошли к своей кульминации только
в начале ноЯбрЯ, когда  Џушкин  и  его светские  знакомые получили  по почте
анонимные  пасквили  с грЯзными  намеками на  это дело. ‚ечером  того же днЯ
Џушкин  отправил „антесу вызов на дуэль.  Ќо  тут событиЯ принЯли совершенно
неожиданный оборот: „антес сообщил поэту, что он влюблен совсем не в Ќаталью
Ќиколаевну,  а  в  сестру ее  …катерину,  и  готов  сделать  ей  официальное
предложение,  если  Џушкин возьмет назад свой вызов. Ќа Џушкина было оказано
сильное  давление со стороны семьи и друзей, и ему  пришлось  согласитьсЯ на
такую  развЯзку.  Џороднившись с  „антесом,  он, однако, не вступил с ним  в
общение  и  избегал его как только  мог;  как четко формулировал он:  "между
домом Џушкина и  домом  „антеса  ничего общего быть не  может". „антес  тоже
старалсЯ поначалу не  встречатьсЯ  с  Џушкиным.  Џозднее  он  начал времЯ от
времени  поЯвлЯтьсЯ в  тех домах,  в  которых  бывал  и  Џушкин, что  всегда
повергало  последнего  в  бешенство. "Њрачный,  как ночь,  нахмуренный,  как
ћпитер,  Џушкин  прерывал  свое  угрюмое молчание  лишь редкими,  короткими,
ироническими, отрывистыми словами и времЯ  от времени демоническим  смехом",
саркастически  замечает хозЯйка того дома, в котором произошла одна из таких
встреч. ЊесЯцем позже она же записала: "‚ воскресенье у  Љатрин было большое
собрание без танцев: Џушкины, ѓеккерны, которые продолжают разыгрывать  свою
сентиментальную комедию к удовольствию общества. Џушкин скрежещет  зубами  и
принимает свое всегдашнее выражение тигра, Ќатали опускает глаза и  краснеет
под  жарким и долгим взглЯдом своего зЯтЯ. ‚ общем все  это  очень странно".
ќта дневниковаЯ запись - хороший пример  того, как в дружеском кругу Џушкина
(к которому принадлежала и ‘. Ќ. Љарамзина, автор этих заметок) воспринимали
его семейную трагедию. Џушкин чувствовал себЯ в страшном одиночестве.
     Џоследним  инцидентом,   переполнившим  чашу   терпениЯ   поэта,  стало
вызывающее  поведение „антеса  на  балу у ‚оронцовых, где присутствовал весь
цвет  петербургского  общества. Љрайне  оскорбительное  письмо, отправленное
Џушкиным после этого  ѓеккернам, ознаменовало  собой начало последнего  акта
этой трагедии. Ќа сей  раз уклонитьсЯ от поединка было уже невозможно. —ерез
два  днЯ, 27 ЯнварЯ  1837 года на окраине  Џетербурга, в дачной местности на
—ерной  речке, прозвучал выстрел „антеса. Ќочью 29 ЯнварЯ, в два  часа сорок
пЯть минут Џушкина не стало.
     ’ак странно перекликнулась жизнь царЯ и поэта; но еще удивительнее было
сходство той  роли,  которую они оба  сыграли в последующем развитии русской
культуры. Љогда  знакомишьсЯ  с творческими замыслами Џетра  и  Џушкина, как
осуществленными,  так и  неосуществленными, складываетсЯ ощущение,  что  оба
этих  культурных деЯтелЯ  готовы были самостоЯтельно  определить на столетиЯ
вперед  всю политику ђоссийской €мперии  и все развитие  русской  литературы
соответственно.
     ѓлавным достижением Џетра было сокрушение веции, котораЯ до этого была
первейшей  военной державой  в  …вропе,  а после рЯда  поражений в  ‘еверной
войне,  длившейсЯ  более  двух десЯтилетий,  никогда  уже  больше  не смогла
вернутьсЯ  к  былому   могуществу,  перейдЯ  на   положение  второстепенного
государства. Џри ретроспективном  взглЯде на  деЯтельность Џетра ‚еликого мы
невольно оцениваем ее в  искаженном свете, исходЯ из  сегоднЯшнего положениЯ
веции,  и она кажетсЯ нам менее  масштабной, чем, скажем, деЯниЯ …лизаветы,
бравшей  Ѓерлин,  …катерины II,  делившей Џольшу по  своему  усмотрению, или
Ђлександра  I, вошедшего в  Џариж.  Ќа самом  же  деле почти все  позднейшие
великие достижениЯ ђоссии были не только намечены,  но и претворены в  жизнь
Џетром  и при  Џетре,  дальше происходило только  их повторение:  "ничтожные
наследники  северного  исполина", как писал Џушкин, "изумленные блеском  его
величиЯ,  с  суеверной  точностию  подражали  ему  во  всем, что  только  не
требовало  нового  вдохновениЯ".   €менно  так   это   и   происходило;   по
свидетельству современников,  когда  …катерина  II,  наименее  ничтожнаЯ  из
"наследников  северного  исполина",  занималась  делами, она  обычно ставила
перед собой  табакерку  с  портретом  Џетра  ‚еликого.  Џонюхав табачку, она
всегда,   по   ее   собственному   утверждению,   спрашивала  "это   великое
изображение", что бы он повелел, что бы запретил, или что бы стал  делать на
моем месте?
     ‹авры  покорителЯ Џольши,  доставшиесЯ  …катерине,  были  действительно
более заслужены Џетром.  “же в  самом начале ‘еверной  войны,  когда союзник
ђоссии  польский  король Ђвгуст  изменил  Џетру,  переметнувшись  к  шведам,
русские войска под командованием Њеншикова вошли в  Џольшу  и  расположились
там  на  зимних  квартирах.  Њеншиков  настойчиво приглашал к себе  и самого
Џетра. "‘омневатьсЯ, что  король  нас  оставил, не изволь",  писал  он царю,
непринужденно добавлЯЯ при этом, что это  не беда,  "можно выбрать и другого
королЯ".  Џетр отнессЯ к  этой идее  очень серьезно и  долго искал преемника
Ђвгусту, предлагаЯ вакантную польскую корону чуть  ли не десЯтку человек, но
так и не нашел - на польском престоле сел  ставленник шведского королЯ Љарла
XII.  Ќо  Љарл  был разбит  под Џолтавой, и Ђвгуст снова стал  королем  ђечи
Џосполитой.  Ќа этот  раз  короной  он  уже  целиком  был  обЯзан  Џетру  I,
проЯвившему  не   слишком  свойственное   ему  великодушие   и   простившему
предательство королЯ Џольши. Џетр лично  прибыл к Ђвгусту в ’орунь длЯ того,
чтобы вручить  ему вновь  обретенную корону. Ќа подъезде к ’оруни, в миле от
города, русского  царЯ встречал  в  полном  составе  сенат ђечи  Џосполитой,
приветствовавший его,  как  "спасителЯ польской свободы".  ‚стреча  Џетра  и
Ђвгуста проходила в самой приЯтнейшей и миролюбивой обстановке; русский царь
благодушно  говорил своему собеседнику, что он готов забыть о  прошлом,  ибо
понимает, что король действовал под  давлением обстоЯтельств. Ђвгуст покорно
кивал головой, а сам все таращилсЯ испуганно на шпагу, болтавшуюсЯ  на поЯсе
своего благодетелЯ. ќто  была  та  самаЯ шпага, которую Џетр некогда  в знак
дружбы подарил  польскому  королю; позже она  оказалась у временного патрона
Ђвгуста  Љарла •II,  а  затем  была оставлена  последним  на  поле  боЯ  под
Џолтавой. ’рудно сказать, какие чувства  испытывал Џетр, подбираЯ  эту шпагу
на месте  самого кровавого из всех выигранных им сражений.  Ќадо думать, что
он оценил  всю горькую иронию истории, заставившей  его  шпагу описать такой
символический круг,  иначе бы он не надел ее снова, отправлЯЯсь на встречу с
Ђвгустом.  Џозже это коловращение судьбы повторилось  еще более замысловато:
когда  в  войну 1828 года русскими войсками было  отбито  у  турок несколько
десЯтков пушек, их подарили Џольше длЯ памЯтника королю ‘таниславу; но после
того, как через три года, во времЯ польского восстаниЯ, эти пушки были вновь
обращены против русских войск, их  пришлось отбивать сызнова,  после чего их
никому уже не дарили. ‘ейчас эти пушки можно видеть в Џетербурге, неподалеку
от ‹итейного  проспекта: из  них составлена  изЯщнаЯ ограда  Џреображенского
собора.
     Џосле   окончаниЯ  ‘еверной   войны  Ђвгуст,  который   был  не  только
номинальным  польским королем, но  и наследственным  саксонским  правителем,
решил  покончить с  давно  надоевшей  ему  Џольшей, разделив ее между  своей
‘аксонией, Ђвстрией,  Џруссией и ђоссией. Ќо Џетр  решительно  воспротивилсЯ
этой идее,  сказав,  что  эти  планы "противны  Ѓогу, совести  и  верности и
надобно  опасатьсЯ   от   них  дурных  последствий".  ќто   неплохой  пример
характерного сочетаниЯ  мотивов поведениЯ Џетра, странной смеси  возвышенных
нравственных соображений,  которые  всегда были  важны  длЯ него, и  трезвой
прагматичности,  часто совпадавшей и с  моральными критериЯми. Џетр оказалсЯ
прав: когда полувеком позже разделение Џольши все же состоЯлось, его "дурные
последствиЯ"   беспокоили  ђоссию  очень  долго,  вплоть  до  самого   конца
петербургской  монархии  (а  в  различных  видоизменениЯх  -  и  до  распада
‘оветского ‘оюза, наследника ђоссийской €мперии).
     €ногда,   впрочем,   Џетр   изменЯл  этой   своей  пресловутой  жесткой
прагматичности. ’ак было,  когда после  великой полтавской победы славЯнские
народы, находившиесЯ под  игом ’урции, стали осаждать ђоссию бесконечными  и
назойливыми  просьбами  о  помощи.  Ћни уверЯли Џетра, что  одного поЯвлениЯ
русских  войск  будет достаточно, чтобы  турецкое владычество было мгновенно
сметено  поднЯвшимсЯ  ураганом   народных  восстаний.   Џетр  поверил   этим
обещаниЯм. ЃудущаЯ картина  развитиЯ  событий в то времЯ представлЯлась  ему
так: "как  скоро наши  войска вступЯт  в их  земли, то  они сейчас же с нами
совокупЯтсЯ и  весь  свой многочисленный народ  побудЯт к восприЯтию  оружиЯ
против турок;  на что  глЯдЯ и сербы  (от которых  мы такое  же  прошение  и
обещание  имеем),  также болгары  и  иные христианские народы встанут против
турка и оные к  нашим  войскам присоединЯтсЯ,  иные же  внутри  их  турецкой
области возмущение учинЯт, что, увидЯ, визирь за „унай  идти не отважитсЯ, и
большаЯ часть от войск его разбежитсЯ, и  может быть, что и бунт учинЯт". Ќо
на сторону ђоссии перешел только господарь  Њолдавии (после чего  эта страна
так  и осталась в орбите русского  влиЯниЯ). „альнейшее  продвижение русской
армии шло крайне неудачно, провианта и корма  длЯ лошадей не  хватало,  были
проблемы даже с  питьевой  водой. Ќа „нестре, после обсуждениЯ положениЯ дел
на военном  совете, Џетр решает,  что отступать уже поздно: обмануть надежды
православного населениЯ  Ѓалкан  было  длЯ него  очень трудно.  ќтот военный
поход,  как  известно,  окончилсЯ самой  страшной  катастрофой за  все времЯ
петровских войн; попав в ловушку на реке Џрут, русскаЯ армиЯ оказалась почти
уничтожена, а сам  царь  чудом  избежал  плена.  Ѓуквально по этому сценарию
развивались   событиЯ   и   во   всех   последующих   балканских   авантюрах
петербургского   правительства,    вплоть    до   Џервой   мировой    войны:
сентиментальное сочувствие к  единокровным и единоверным народам, изнывавшим
под османским игом, надежды на их скорое выступление против турок, эффектнаЯ
переброска на юг победоносного христолюбивого русского воинства, и, наконец,
военное   столкновение  с   ’урцией,   обычно  заканчивающеесЯ  крахом  всех
устремлений, а иногда - и немалыми потрЯсениЯми в самой ђоссии.
     Ѓолее  удачным  было  северо-западное направление русской экспансии.  ‚
начале XVIII века Џетром  были отвоеваны у шведов берега Ѓалтийского морЯ, в
1712  году  русские  войска  по   его  распорЯжению  овладевают  ”инлЯндией.
ЃлестЯщим завершением этой кампании была знаменитаЯ  победа  у  мыса ѓангут,
когда под  руководством Џетра молодой русский флот впервые в истории выиграл
крупное  морское  сражение.  •отЯ  сам   Џетр  заЯвлЯл,  что  ”инлЯндиЯ  ему
совершенно не нужна, а занЯл  он ее только длЯ того, чтобы было что уступить
шведам при заключении мира, эта страна позднее  все же вошла в состав ђоссии
и оставалась там до последних дней существованиЯ €мперии.
     ђусские военные  успехи  беспокоили  не  одну  только вецию, но и  все
великие западные державы, которые уже заметно опасались усилениЯ ђоссии. „лЯ
того, чтобы  противостоЯть ему,  в  1719 году в  ‘токгольме  был  разработан
грандиозный план "северного  умиротворениЯ",  главным пунктом  которого было
военное вторжение в ђоссию. ‘ этой целью объединЯлись вооруженные силы почти
всех крупнейших европейских стран: Ђнглии, Ђвстрии,  Џруссии, веции; ’урциЯ
готовила  нападение  на  ђоссию  с  юга,  ”ранциЯ  обеспечивала   финансовую
поддержку операции. Љак видим, ради этого благого дела примирились на  времЯ
даже такие извечные враги, как ЂнглиЯ и ”ранциЯ. Ќаправлением главных ударов
были  определены  Џетербург,  ђига,  Ќовгород,  ‘моленск и  Љиев.  Џлан  был
великолепен.  …го  уже подписали  все  высокие стороны  и утвердила шведскаЯ
королева,  как  вдруг  эта  коалициЯ  неожиданно  начала рассыпатьсЯ.  Љогда
шведские дипломаты, проЯвлЯвшие  наибольшую  активность в  этом деле,  стали
объезжать европейские  столицы, их  везде встретил  крайне  холодный  прием.
‚ерным  союзником  веции  оставалась  одна  только ЂнглиЯ;  именно эти  две
державы и перешли к наступлению против ђоссии.
     ‚  мае 1720 года у  берегов  ђоссии в  Џрибалтике поЯвилсЯ объединенный
англо-шведский флот. Ќа островок Ќарген был высажен десант, который, однако,
не  обнаружил здесь  ни  души.  Ќе  было на  острове и никаких построек,  за
исключением  пустой  избы  и  заброшенной  бани.  Ћба  эти  сооружениЯ  были
безжалостно преданы огню.  ќтим  героическим деЯнием  и  закончилась  боеваЯ
активность союзнического флота  летом  1720  года; на дальнейшее продвижение
английский адмирал не решилсЯ. Џетр был  очень доволен  тем, как завершилась
эта кампаниЯ, и просил  своего посла в ѓааге кн.  Љуракина  как  можно  шире
распространить  в  …вропе  известие о славных  победах англичан и шведов, "а
особливо об избе и бане". €ронизировал по  этому поводу и Њеншиков, писавший
царю:  "в  учиненных обидах сих обоих флотов - в сожжении  избы и бани  - не
извольте  печалитьсЯ,  но уступите добычу сию  им  на  раздел, а именно баню
шведскому, а избу английскому флотам".
     —ерез сто тридцать лет после этих событий  они повторились на удивление
точно,  только  в  неизмеримо  большем  масштабе.  ‚  1853  году разразилась
ЉрымскаЯ  война,  в  которой  действовал  ровно  тот  же  состав  игроков  и
участников   (с   добавлением   еще   итальЯнского   королевства   ‘ардинии,
присоединившегосЯ к коалиции  нарЯду с Ђнглией, ”ранцией и ’урцией). Ќа этом
театре  войны  сражениЯ  были  гораздо более  кровопролитными,  но  конечный
результат  нового  грандиозного  столкновениЯ  ђоссии   и   …вропы  оказалсЯ
ненамного более значительным. Ћтдельные эпизоды этой войны вообще как  будто
повторЯли  знаменитое сожжение  избы и бани:  точно так же,  высадившись  на
Ђландских  островах  в  ”инлЯндии, войска союзников занЯли давно заброшенную
пустую русскую крепость, а в Ѓелом море уничтожили несколько ветхих построек
на территории ‘оловецкого монастырЯ.
     ’аким же важным, как североевропейское, было и юго-восточное, азиатское
направление  деЯтельности  Џетра.  ЋбстоЯтельства  не  позволили  императору
занЯтьсЯ  им  вплотную до  тех  пор,  пока ђоссиЯ  не  утвердилась прочно на
берегах  Ѓалтики;  но  как   только  положение  Џетербурга   стало  казатьсЯ
незыблемым,  царь  сразу  же проЯвил  самое  пристальное  внимание  к  этому
вопросу.  ‚  марте 1720  года Џетр  назначил  губернатором  Ђстрахани Ђ.  Џ.
‚олынского,  поручив   ему  обследовать  западный  берег  Љаспийского  морЯ.
Џочувствовав  приближение  ђоссии,  рЯд  народов  ‡акавказьЯ  начали  искать
возможности  стать  под  твердую  руку петербургского  императора.  Ћсобенно
усиленно  хлопотали  об этом  христианские  царства,  ЂрмениЯ  и ѓрузиЯ.  €х
надежды такого  рода  имели  давнюю  историю:  еще  в  начале века армЯнские
политики  подавали  Џетру планы  освобождениЯ их  страны  от власти  Џерсии.
"Ѓольше 250 лет  стонем мы под этим игом", писали тогда царю, "наш народ жил
и  живет надеждой помощи от вашего царского величества". Џетр ответил на это
послание, что он займетсЯ этим вопросом, когда окончитсЯ шведскаЯ война.
     ‚ойна,  как известно, окончилась в  1721 году  триумфальным  длЯ ђоссии
Ќиштадским миром,  и уже летом следующего года русские  войска высадились на
каспийском  берегу  неподалеку  от устьЯ ’ерека. Ћни  наголову разбили армию
выступившего против них султана Њахмуда, после чего  без боЯ занЯли „ербент.
…ще   через   год,   в  ходе  следующего   раунда  военных  действий,  после
четырехдневного  обстрела  сдалсЯ  Ѓаку.  Џосле  русско-турецкого  договора,
подписанном  в  июне  1724 года в ‘тамбуле, эти  завоеваниЯ были  закреплены
юридически; ђоссиЯ передвинула свою южную границу до Љавказского хребта.
     ’акими  скорыми  и   решительными  действиЯми  возводилась  исполинскаЯ
постройка ђоссийской  €мперии;  продолжателЯм этого дела, наследникам  Џетра
‚еликого,  оставалось  только  завершить некоторую  внутреннюю отделку этого
зданиЯ,  в то времЯ как его фундамент и стены уже были целиком сооружены его
основателем. ‡а три недели до смерти Џетр занималсЯ еще отправкой Љамчатской
экспедиции,  составлЯЯ инструкцию длЯ ее руководителЯ, мореплавателЯ  ‚итуса
Ѓеринга.  Џетровский токарь  Ќартов,  наблюдавший  царЯ  за  этим  занЯтием,
сообщал,  что  Џетр  так  спешил сочинить "наставление"  длЯ  этого  важного
мероприЯтиЯ, как будто предвидел  свою скорую кончину, и был очень счастлив,
когда успел все сделать до последнего обострениЯ болезни. "џ вспомнил на сих
днЯх  то, о  чем мыслил  уже давно  и  что  другие дела предпринЯть мешали",
говорил он тогда  адмиралу Ђпраксину, "то есть о дороге через ‹едовитое море
в Љитай и €ндию". ќта экспедициЯ отправилась в путь уже после смерти Џетра.
     Џосле  Џушкина  тоже осталось  множество недоделанных  начинаний,  этих
"недостроенных дворцов", по выражению ‹отмана. ‚ первые сто лет после смерти
Џушкиным  занимались мало,  его бумаги  долго лежали под  спудом,  оставаЯсь
неизвестными  ни  писателЯм,  ни широкой  публике; поэтому  то,  что русскаЯ
литература в  XIX  веке двинулась  по  пути, обрисованном  в  этих беглых  и
черновых   набросках,   можно  считать,  в  зависимости  от  угла  зрениЯ  и
вдохновенности исследователЯ,  либо загадочным совпадением, либо мистическим
промыслом.  €ногда кажетсЯ, что проживи Џушкин еще  с  полсотни лет, как его
старший друг ‚Яземский, и ѓоголь, ‹ермонтов,  ’олстой и „остоевский остались
бы без дела - первый русский писатель создал бы все за них.
     ‚прочем,  не все неосуществленные замыслы Џушкина оказались погребены в
его бумагах; пока  поэт  был  жив, он широко делилсЯ ими с  окружавшими  его
литераторами. Љак вспоминал на  склоне  своей литературной  карьеры  ѓоголь,
Џушкин  неоднократно убеждал его  "принЯтьсЯ  за большое  сочинение",  пока,
наконец, не заставил взЯтьсЯ за  дело серьезно.  ‚ ход шли любые аргументы -
хилое телосложение  молодого  ѓоголЯ,  его  многочисленные недуги, грозившие
прервать  жизнь в  юном  возрасте,  пример ‘ервантеса, который, если  бы  не
написал  своего  "„он Љихота", так  и  осталсЯ  бы  в  безвестности; в конце
концов,  как  сообщает  сам  ѓоголь, Џушкин  не  выдержал и отдал  ему  свой
собственный сюжет, на  который он собиралсЯ написать  что-то вроде  поэмы  и
который,  по его словам,  он ни за что не  отдал бы кому-нибудь другому. ќто
был сюжет "Њертвых „уш"; ѓоголь не преминул им воспользоватьсЯ, начав писать
на него свою поэму, только не в стихах, а в прозе.
     €деЯ  "Њертвых „уш"  оказалась неожиданно плодотворной,  сочинение  все
растЯгивалось  и растЯгивалось;  ѓоголь уже собиралсЯ,  как он сам заметил в
письме  к  Џушкину (производЯщему впечатление  некого  творческого  отчета),
показать в нем "хотЯ с одного боку всю ђусь". Ќо денежные дела  ѓоголЯ в это
времЯ были плохи, старые его произведениЯ  почти  не продавались, и он в том
же  письме, рассказав о  своей работе,  вдруг без всЯкого  перехода просит у
Џушкина уступить ему  еще  какой-нибудь  хороший замысел. "‘делайте милость,
дайте  какой-нибудь  сюжет",  пишет  ѓоголь, "хоть какой-нибудь  смешной или
несмешной, но русский  чисто анекдот. ђука дрожит написать  тем временем (то
есть параллельно  с "Њертвыми „ушами"  -  ’.  Ѓ.)  комедию. …сли же  сего не
случитсЯ, то  у менЯ пропадет даром времЯ, и Я  не знаю,  что делать тогда с
моими обстоЯтельствами. џ,  кроме моего скверного жалованиЯ университетского
- 600 рублей, никаких не имею теперь мест. ‘делайте же милость, дайте сюжет;
духом будет комедиЯ из пЯти актов, и клЯнусь, куда смешнее черта! ђади Ѓога,
ум и желудок мой оба голодают".
     Џушкин  внЯл этой отчаЯнной мольбе и  передал  ѓоголю  давно лежавший у
него сюжет. ‚ записи Џушкина он выглЯдел  так:  "Љриспин (начато "‘виньин" -
’.  Ѓ.)  приезжает в  ѓубернию. …го  принимают за  <нрзб>.  ѓубернатор
честной  дурак. ѓубернаторша с ним кокетничает.  Љриспин сватаетсЯ за дочь".
ќтот Џавел Џетрович ‘виньин, о котором  начал писать  Џушкин, был прототипом
Љриспина (и •лестакова); находЯсь в  Ѓессарабии, он выдавал  себЯ за важного
петербургского чиновника и поднЯлсЯ уже очень высоко, пока не был остановлен
обстоЯтельствами,  от  него  не   зависевшими.   €нтересно,  что  еще  одним
прототипом гоголевского  •лестакова был сам Џушкин, которого, в бытность его
в Ћренбурге, принимали за тайного ревизора, присланного из столицы.
     Џолучив этот замысел из рук Џушкина, ѓоголь рьЯно принЯлсЯ за работу, и
в какой-то месЯц написал своего "ђевизора". Џушкин впоследствии называл себЯ
"крестным отцом"  этой пьесы; надо сказать, что, помимо славы  (см. об  этом
"Џ. ‚. Ђнненков как зеркало русской культуры"), она принесла автору и немало
денег,  а именно две с половиной тысЯчи рублей - очень солиднаЯ сумма по тем
временам,  полугодовое  жалованье  Џушкина  на  императорской   службе  (или
четырехлетнее - ѓоголЯ). ‚ целом  творческое влиЯние  Џушкина на ѓоголЯ было
настолько масштабным, что переоценить его  невозможно.  Џоэт  умер через год
после  постановки  "ђевизора",  когда   литературнаЯ  карьера  его  младшего
товарища и собрата по перу  еще только начиналась, но после  этого до самого
конца  ѓоголь  будет  обречен разрабатывать только те  сюжеты, которые  были
начаты  им в пору плодотворного сотрудничества с Џушкиным  (последним из них
станет замысел "инели" - см. "“жо тебе!").
     ‹ермонтову, в отличие  от  ѓоголЯ,  не  удалось  лично познакомитьсЯ  с
Џушкиным, хотЯ оба поэта и жили в одном городе в течение  нескольких лет.  ‚
эти годы  Џушкин, однако, уже  совсем не имел той  популЯрности  у  русского
читателЯ, которой было отмечено бурное начало его литературной деЯтельности;
может  быть,   поэтому   ‹ермонтов,   в   стихах   которого   несколько  раз
проскальзывало некоторое  разочарование в Џушкине, не  предпринЯл  особенных
усилий,  чтобы  с  ним  сблизитьсЯ.  Ќо  творческое  воздействие  Џушкина на
‹ермонтова, несмотрЯ на это, было огромным  и  всеохватывающим;  более того,
оно  как  бы  протекало  по двум  каналам  -  "физическому", в виде  прЯмого
переосмыслениЯ  ‹ермонтовым   поэтических  достижений   своего   учителЯ,  и
"метафизическому",  проЯвлЯющемусЯ  в  таинственном  параллелизме творческой
эволюции обоих писателей.
     Ќет  ничего  удивительного  в  том,  что   первые  шаги  ‹ермонтова  на
поэтическом  поприще  были  свЯзаны с  настойчивым овладением им  пушкинским
Языком и стихотворной  техникой.  ђаннЯЯ его  поэма  "—еркесы"  представлЯет
собой простое переложение "южных"  стихотворений  Џушкина, в виде мозаики из
произвольно  склеенных  цитат.  "Љавказский  пленник"  ‹ермонтова  -  прЯмое
подражание одноименной поэме  Џушкина, хоть и снабженное немецким эпиграфом.
Ћднажды, видимо, в  порЯдке упражнениЯ,  ‹ермонтов даже переделал пушкинскую
поэму  "–ыганы"  в  оперное  либретто,  включив туда  заодно  и  отрывок  из
оригинального текста.  Ћтдельные мотивы Џушкина, занимавшие в его творчестве
относительно скромное место, иногда непомерно разрастались у ‹ермонтова: так
было  с пушкинским  "демонизмом", едва  намеченным у него  в  стихотворениЯх
"Ђнгел" и  "„емон";  его  последователь прилежно  занималсЯ  этой темой  всю
жизнь.  €  зрелые  произведениЯ  ‹ермонтова часто  напрЯмую  перекликаютсЯ с
пушкинскими: так, его "†урналист,  читатель и  писатель" вызывает  в  памЯти
"ђазговор книгопродавца с поэтом", "‚етка Џалестины" живо напоминает "–веток
засохший,  безуханный",  а "’амбовскаЯ казначейша"  чрезвычайно  походит  на
"„омик в Љоломне"  и  "ѓрафа Ќулина",  даром  что  написана  она  знаменитой
"онегинской строфой".
     Ќо все эти образцы  длЯ  подражаниЯ  были  хорошо известны  ‹ермонтову;
гораздо  интереснее исследовать те его переклички  с пушкинскими творениЯми,
которые   возникли   без   знакомства   с   оригиналом  и  кажутсЯ   поэтому
необъЯснимыми. ‚  начале 1830-х годов  Џушкина  необыкновенно  увлекает тема
мЯтежа,  бунта, народного  восстаниЯ  (см.  "“жо  тебе!").  Ћн  пишет  роман
"„убровский", целиком  посвЯщенный  этой  теме.  Џроизведение  это  осталось
неоконченным  и  не было опубликовано при  жизни  ‹ермонтова,  оставшись ему
неизвестным.  ’ем не менее, совершенно независимо от Џушкина, ‹ермонтов в те
же годы  (1832-1833) пишет свой  роман  на ту  же  тему, получивший название
"‚адим".   ‘южеты   и  характеры   этих   двух   произведений   поразительно
перекликаютсЯ.  ‚идный советский лермонтовед €. Ђндроников возводит оба этих
замысла к общему источнику - подробностЯм судебного дела о многолетней тЯжбе
богатого и  влиЯтельного помещика с бедным, но гордым соседом. …сли это так,
то  это  проливает  свет  на  близость фабулы  обоих романов,  но  оставлЯет
неЯсным,  почему вдруг и восемнадцатилетний ‹ермонтов, и  тридцатитрехлетний
Џушкин в одно и то же времЯ так сильно заинтересовались этим делом. Ћбщность
развЯзки обеих произведений (и лермонтовский ‚адим, и пушкинский „убровский,
не  стерпев обид, становЯтсЯ романтическими лесными разбойниками) Ђндроников
также объЯснЯет вполне приземленно,  а именно участившимисЯ в начале  1830-х
крестьЯнскими  восстаниЯми,  которые  пробудили  у  русских  писателей  того
времени  интерес  к этой теме. ‚се эти домыслы имеет право на существование,
но  опираЯсь  на них, очень сложно  дать убедительное  объЯснение  странному
совпадению мельчайших деталей обоих романов.
     € в "‚адиме", и в "„убровском" реализуетсЯ одна и та же сюжетнаЯ схема:
спесивый помещик, перед которым из-за его крутого нрава трепещет всЯ округа;
его лучший  друг, мелкий  дворЯнин, живущий поблизости;  ссора между ними по
пустЯчному  поводу, в  обоих  случаЯх свЯзанному с псовой охотой, страстному
увлечению обоих  друзей. ќто столкновение  заканчиваетсЯ тем,  что у бедного
дворЯнина отбирают его имение в пользу могущественного соседа, после чего он
сходит с  ума и умирает. ’ут  на сцене поЯвлЯетсЯ мститель  за отца, молодой
„убровский и  молодой ‚адим соответственно; он проникает в имение обидчика и
между делом увлекаетсЯ  там его дочерью (у Џушкина -  родной, у ‹ермонтова -
приемной). ‹юбви ‚адима не мешает даже то,  что Ћльга оказываетсЯ его родной
сестрой; объЯснению этого казуса  автор посвЯщает  специальное рассуждение о
роковых  особенностЯх непреодолимой страсти. ‚ обоих  случаЯх  повествование
строитсЯ на широком фоне народных волнений,  которые здесь  играют такую  же
роль, как хор  в греческих трагедиЯх, напоминаЯ  о том,  что  небеса  хорошо
осведомлены  обо  всех вопиющих злоупотреблениЯх, совершающихсЯ на земле, их
чаша  терпениЯ грозно переполнЯетсЯ, и рано или поздно, но прольет свои кары
на головы зарвавшихсЯ подлецов и негодЯев.
     ‘лог "‚адима"  и "„убровского" настолько схож, что  многие  страницы из
обоих  романов  можно  было  бы  просто поменЯть местами,  переставив  имена
героев,  и  читатели  ничего бы  не заметили.  ‘равним,  например, некоторые
сходные  по  тематике  эпизоды;  вот господа  важные  помещики  развлекаютсЯ
охотой:

     "ђаз в начале осени Љирила Џетрович собиралсЯ в отъезжее поле. Ќакануне
был  отдан  приказ  псарЯм  и  стремЯнным  быть  готовыми к пЯти часам утра.
Џалатка и кухнЯ отправлены были вперед на  место, где Љирила Џетрович должен
был обедать". (Џушкин, "„убровский")

     "Ѓорис Џетрович отправилсЯ  в отъезжее поле с новым своим  стремЯнным и
большою свитою, состоЯщей из собак и слуг  низшего разрЯда. „аже в  старости
Џалицын  любил охоту  страстно  и спешил,  когда только  мог,  углублЯтьсЯ в
непроходимые  леса,  жилища медведей, которые  были  его главными  врагами".
(‹ермонтов, "‚адим")

     "Љирила  Џетрович  оделсЯ  и  выехал  на  охоту  с  обыкновенной  своею
пышностию. Ќо охота не удалась. ‚о весь день видели  одного только  зайца, и
того протравили.  Ћбед в  поле  под палаткою также не удалсЯ, или по крайней
мере  был  не по вкусу  Љирила Џетровича,  который прибил повара,  разбранил
гостей и на  возвратном пути  со всею  своей  охотою нарочно  поехал  полЯми
„убровского". (Џушкин, "„убровский")

     "‡десь отдыхал в полдень Ѓорис Џетрович с толпою собак, лошадей и слуг;
травлЯ  была неудачнаЯ,  две  лисы ушли от  борзых  и один волк  отбилсЯ;  в
тороках у стремЯнного висело только два зайца... Ѓорис Џетрович с горЯ побил
двух охотников, выпил  полграфина водки  и лег  спать в  избе".  (‹ермонтов,
"‚адим")

     ђазумеетсЯ, различный  возраст  писателей  не мог  не  сказатьсЯ на  их
произведениЯх. "‚адим" - это первый большой  прозаический опыт ‹ермонтова, и
он  написан  еще  во  многом очень  наивно.  …го молодой  герой  непрестанно
скрежещет зубами, вздыхает, ломает руки; в  минуту волнениЯ череп  его,  как
замечает автор, готов треснуть, а  по  жилам  бежит  "неизвестный огонь".  ‚
глазах  его  блистает  "целаЯ  будущность";  они  ослепительно мерцают  "под
беспокойными бровЯми"; если на  его ресницах блеснет слеза, то  это -  слеза
отчаЯниЯ,  одна из тех  слез, что  "истощают  душу,  отнимают несколько  лет
жизни, могут потопить  в одну минуту  миллион сладких надежд!" …го  действиЯ
обыкновенно  описываютсЯ   следующим  образом:  "‚адим  взглЯнул  на  нее  в
последний раз, схватил себЯ  за голову и  вышел; и,  выходЯ,  остановилсЯ  у
двери...  и в  продолжение одной  минуты он думал раздробить свою  голову об
косЯк... но  эта безумнаЯ мысль  скоро пролетела...  он  вышел".  Џушкинский
„убровский, не  менее  романтический,  ведет  себЯ  все  же  более  ровно  и
сдержанно; но несравненно большаЯ литературнаЯ искушенность  зрелого Џушкина
не  помогла   ему   довести  свое   повествование  до  конца:  оба   замысла
застопорились на одном и том же месте, так и оставшись незавершенными.
     „ругой замысел Џушкина вообще  осталсЯ только в набросках. ќто  был так
называемый  "ђоман  на   Љавказских  водах",  очень  занимавший   творческое
воображение писателЯ в конце жизни. ‘ложный и многообразный авантюрный сюжет
этого  произведениЯ  давал  возможность  показать  различные  слои  русского
общества,   представлЯЯ   наиболее   характерных   его   представителей    в
непринужденной  "водЯной"  обстановке;  роман,   по  предположению  ‹отмана,
предвосхищал "ѓероЯ нашего времени". Ќо, видимо,  работать  над ним было еще
рановато; во всЯком случае, этот сюжет пышно разроссЯ под пером ‹ермонтова в
ближайшие годы после смерти Џушкина.
     „а, Џушкину не суждено было прожить долго и воплотить все свои замыслы.
‚  течение  своей жизни  он  много размышлЯл  над  тем,  какой  окажетсЯ его
старость, если ему удастсЯ до нее дожить:

     „рузьЯ мои, что ж толку в этом?
     Ѓыть может, волею небес,
     џ перестану быть поэтом,
     ‚ менЯ вселитсЯ новый бес,
     €, ”ебовы презрев угрозы,
     “нижусь до смиренной прозы;
     ’огда роман на старый лад
     ‡аймет веселый мой закат.

     Ќабросав эти строки, поэт тут же задумываетсЯ над тем, как именно будет
выглЯдеть этот его старомодный роман:

     Ќе муки тайные злодейства
     џ грозно в нем изображу,
     Ќо просто вам перескажу
     ЏреданьЯ русского семейства,
     ‹юбви пленительные сны
     „а нравы нашей старины.

     Ќадо  думать,  что  ознакомившись с  этим  пассажем,  ”едор  Њихайлович
„остоевский  должен был вздохнуть с облегчением:  "муки тайные злодейства" -
это в точности  сюжет "ЏреступлениЯ и  наказаниЯ",  если описать его  в трех
словах. ќто  полушутливое предположение не так далеко от истины, как кажетсЯ
с  первого взглЯда; по крайней  мере, сам „остоевский замечал  о центральном
произведении  своего  главного   конкурента  на  литературном  Ћлимпе,  ‹ьва
’олстого:  "Ђнна  Љаренина"  - "вещь,  конечно, не  новаЯ  по идее своей, не
неслыханнаЯ у нас  доселе. ‚место нее мы,  конечно, могли бы  указать …вропе
прЯмо на источник, т. е. на самого Џушкина".
     “ж не  знаю, насколько заинтересовалась  бы  этим вопросом  …вропа,  но
русские литературоведы  много занимались проблемой генетических литературных
корней ’олстого, восходЯщих, разумеетсЯ,  к Џушкину. Џрекрасное исследование
на эту тему  оставил Ѓ. Њ. ќйхенбаум, подметивший множество тонких сближений
между прозой Џушкина и ’олстого.
     ‘охранилось    свидетельство,   что   прочитав   как-то    в   гостиной
ЯснополЯнского дома первые строки  пушкинского отрывка  "ѓости съезжались на
дачу",  ’олстой  воскликнул: "‚от прелесть-то!  ‚от  как надо писать. Џушкин
приступает  прЯмо к  делу.  „ругой бы начал описывать  гостей, комнаты, а он
вводит в действие  сразу". Љак  утверждает массоваЯ  литературнаЯ мифологиЯ,
непосредственно  вслед  за  тем, как  были  произнесены эти  слова,  ’олстой
отправилсЯ  к себе в  кабинет  и стал стремительно набрасывать начало своего
великого романа, прЯмо со слов "‚се смешалось в доме Ћблонских".
     ЌекотораЯ долЯ истины в  этом есть: ’олстой действительно начал  писать
свою "Ђнну Љаренину" в тот же вечер; но делал он это далеко не с начала, а с
середины, со званого ужина у Ѓетси ’верской, на  котором присутствовали Ђнна
и  ‚ронский.  ‚от  что  написал  тогда ’олстой:  "ѓости съезжались  на  дачу
графини...  ‡ала наполнилась дамами и мужчинами, приехавшими в одно времЯ из
театра,  где  давали  новую  итальЯнскую  оперу". €з  изучениЯ этого текста,
однако, трудно сделать какие-либо выводы, кроме того, что у его автора  была
великолепнаЯ памЯть на  цитаты;  пушкинский  отрывок начиналсЯ  так:  "ѓости
съезжались на дачу ***.  ‡ала наполнЯлась дамами и мужчинами,  приехавшими в
одно времЯ из театра, где давали новую итальЯнскую оперу".
     Љак замечает  Ѓ. Њ. ќйхенбаум,  все первоначальные наброски ’олстого  к
"Ђнне Љарениной" представлЯют собой просто вариации на темы Џушкина. “ обоих
писателей гости, собравшиесЯ за столом, обсуждают странное поведение молодой
женщины, которую у Џушкина зовут ‡инаидой ‚ольской:

     ‚ажнаЯ  кнЯгинЯ  ѓ.  проводила  ‚ольскую  глазами и вполголоса  сказала
своему соседу:
     ќто ни на что не похоже.
     Ћна ужасно ветрена, - отвечал он.
     ‚етрена?  этого  мало.  Ћна  ведет  себЯ  непростительно.  Ћна может не
уважать себЯ сколько ей угодно, но  свет еще  не заслуживает  от  нее такого
пренебрежениЯ. Њинский (любовник - ’. Ѓ.) мог бы ей это заметить.
     Il n'en fera rien; trop heureux de pouvoir la compromettre.

     —уть  ниже  в  этом же диалоге звучит  реплика  "страсти  ее  погубЯт",
котораЯ   выглЯдит  как  программа  толстовского   романа.   …ще  интереснее
сопоставить с сюжетом "Ђнны Љарениной" другой прозаический набросок Џушкина,
относЯщийсЯ  к тому же  замыслу  и  начинающийсЯ  словами "Ќа углу маленькой
площади,  перед  деревЯнным  домиком,  стоЯла  карета".  ‚  нем  описываетсЯ
комната, "убраннаЯ со вкусом и роскошью", в которой на диване лежит "бледнаЯ
дама", в то времЯ как перед камином сидит скучающий молодой человек позднего
онегинского возраста.  Ћн перебирает "листы английского  романа" - и в самом
деле, что еще может читать  перед камином разочарованный петербургский денди
пушкинской   эпохи?   Ќачинает  смеркатьсЯ;   дама  заговаривает   со  своим
любовником,  и  очень  скоро  они  начинают   ссоритьсЯ.   ‡инаида  упрекает
‚олодского в холодности, а он раздраженно  отвечает: "’ак: опЯть подозрениЯ!
опЯть ревность!  ќто,  ей-богу, несносно".  Џосле ссоры следует  примирение;
молодой  человек  раскаиваетсЯ   в  грубости  своих  слов  и  говорит  своей
возлюбленной, взЯв ее за руку:

     ‡инаида, прости менЯ: Я сегоднЯ сам не свой; сержусь на всех и  за все.
‚ эти минуты надобно мне сидеть дома... Џрости менЯ; не сердись.
     џ не сержусь,  ‚алериан: но мне больно видеть, что с некоторого времени
ты  совсем переменилсЯ.  ’ы  приезжаешь ко  мне  как по  обЯзанности,  не по
сердечному  внушению.  ’ебе  скучно  со  мною.  ’ы молчишь,  не  знаешь  чем
занЯтьсЯ,  перевертываешь  книги,  придираешьсЯ  ко  мне,   чтоб   со   мною
побранитьсЯ и уехать... џ не упрекаю тебЯ: сердце наше  не в нашей  воле, но
Я...
     ‚алериан  уже ее  не  слушал. Ћн  натЯгивал  давно  надетую  перчатку и
нетерпеливо поглЯдывал на улицу. Ћна замолчала с видом стесненной досады. Ћн
пожал ее руку, сказал несколько незначащих  слов и  выбежал  из комнаты, как
резвый школьник выбегает из класса. ‡инаида  подошла  к  окну; смотрела, как
подали ему  карету, как он сел и уехал. „олго стоЯла она  на  том же  месте,
опершись горЯчим лбом о оледенелое  стекло.  -  Ќаконец она  сказала  вслух:
"нет,  он  менЯ  не  любит!",  позвонила,  велела  зажечь  лампу и  села  за
письменный столик.

     ќта сцена  почти буквально  повторена  ’олстым  в  ключевом  месте  его
романа:

     Ћна подошла к окну и видела,  как  он не глЯдЯ  взЯл перчатки и, тронув
рукой спину кучера, что-то сказал ему. Џотом, не глЯдЯ в окна, он сел в свою
обычную позу в колЯске, заложив  ногу на ногу, и, надеваЯ перчатку,  скрылсЯ
за углом.
     "“ехал!  Љончено!" - сказала себе Ђнна, стоЯ у окна; и в ответ на  этот
вопрос  впечатлениЯ  мрака при потухшей  свече и страшного сна,  сливаЯсь  в
одно, холодным ужасом наполнили ее сердце.
     "Ќет,  это не  может быть!" - вскрикнула она и, перейдЯ комнату, крепко
позвонила.

     „алее Ђнна садитсЯ к столу  и пишет записку  к  своему любовнику, точно
так  же,   как  ее  предшественница,  пушкинскаЯ  ‡инаида.  ‚прочем,  совсем
неудивительно, что ’олстой  и в зрелом  возрасте во многом подражал Џушкину,
несмотрЯ даже на крайне низкую в то  времЯ литературную репутацию последнего
(кстати, сразу же  после  выхода  "Ђнны  Љарениной" многие  русские критики,
особенно из  передовых,  с  негодованием  отметили  это сходство: "точно  вы
читаете  повесть  40-х  годов  с искусственными  приемами великосветскости",
писал один  из  них  тогда).  Љлассическое искусство Џушкина  сохранЯло  длЯ
чутких ценителей,  к  которым,  без  сомнениЯ,  относилсЯ  и  ‹ев Ќиколаевич
’олстой,  значение   Ясного  и  немеркнущего  образца,  поэтому  нет  ничего
странного, что  писатель опиралсЯ  на  это  наследие  в  своей  литературной
работе.  Ќо  не  будем делать  поспешных выводов  и  взглЯнем  на  еще  один
пушкинский набросок из той же серии:

     **  скоро  удостоверилсЯ в неверности  своей жены. ќто чрезвычайно  его
расстроило. Ћн не знал, на что  решитьсЯ: притворитьсЯ ничего не примечающим
казалось  ему   глупым;  смеЯтьсЯ   над  несчастием   столь  обыкновенным  -
презрительным; сердитьсЯ не на шутку  - слишком шумным;  жаловатьсЯ  с видом
глубоко оскорбленного чувства - слишком смешным. Љ счастью, жена его Явилась
ему на помощь.
     Џолюбив  ‚олодского,  она  почувствовала  отвращение  от  своего  мужа,
сродное  одним женщинам  и  понЯтное  только им. Ћднажды вошла она к  нему в
кабинет, заперла за собой дверь и объЯвила, что она любит ‚олодского, что не
хочет  обманывать  мужа  и  втайне  его  бесчестить  -  и  что она  решилась
развестись. ** был встревожен таким  чистосердечием и стремительностию.  Ћна
не  дала  ему  времени  опомнитьсЯ,  в тот  же день переехала  с  Ђнглийской
набережной в Љоломну и в  короткой записочке  уведомила обо всем ‚олодского,
[не] ожидавшего ничего тому подобного...
     Ћн был в отчаЯнии. Ќикогда не думал он свЯзать себЯ такими узами. Ћн не
любил скуки, боЯлсЯ всЯких обЯзанностей, и выше всего ценил свою себЯлюбивую
независимость. Ќо  все было  кончено.  ‡инаида  оставалась на  его руках. Ћн
притворилсЯ благодарным и приготовилсЯ  на хлопоты  любовной  свЯзи,  как на
занЯтие должностное  или как  на скучную  обЯзанность  поверЯть  ежемесЯчные
счеты своего дворецкого...

     „остаточно   подставить  здесь  вместо   "**"   ЂлексеЯ  Ђлександровича
Љаренина,  вместо ‡инаиды  - Ђнну, а вместо ‚олодского - ‚ронского  (кстати,
последнЯЯ фамилиЯ  встречаетсЯ и у Џушкина,  в тех же набросках),  как  весь
этот отрывок превратитсЯ  в точный  конспект будущего  толстовского  романа.
‡десь намечены не только  сюжетные линии, но и  характеры,  важнейшие сцены,
кульминациЯ и только  что не развЯзка "Ђнны Љарениной".  Ќо странность здесь
заключаетсЯ  в  том,  что  ’олстой  не  видел  этого  наброска;  он  не  был
опубликован в  том V томе "‘очинений Џушкина", изданных Ђнненковым (см.  "Џ.
‚. Ђнненков как зеркало  русской  культуры"), который  так удачно  попалсЯ в
руки ‹ьву  Ќиколаевичу в марте 1873 года. ЋстаетсЯ предположить, что если бы
Џушкин прожил еще какое-то  времЯ,  то он, развив этот замысел, превратил бы
его в  свою "Ђнну  Љаренину", очень  похожую  на толстовскую. Ќе очень Ясно,
правда, чем бы тогда занималсЯ сам "великий писатель земли  русской"; с этой
точки зрениЯ,  как ни кощунственно это звучит, именно пулЯ  „антеса породила
великую русскую литературу, котораЯ иначе была бы обречена вечно пребывать в
тени создавшего ее колосса,  как немецкаЯ, английскаЯ или итальЯнскаЯ. Њожет
быть,  в  этом  и  заключаетсЯ  смысл  таинственного евангельского эпиграфа,
предпосланного „остоевским своему последнему предсмертному роману: "€стинно,
истинно  говорю  вам:  если пшеничное зерно, падши  в землю,  не  умрет,  то
останетсЯ одно; а если умрет, то принесет много плода".

     Џисатели-орловцы. ‚ старинном русском городе Ћрле, в самом  его центре,
как говорЯт,  находитсЯ  гостиница "‘алют", на  третьем  этаже которой висит
массивный стенд, озаглавленный "Џисатели-орловцы".  Ќа этом стенде размещены
портреты литераторов,  родившихсЯ  на Ћрловщине. ’ам есть изображениЯ  ”ета,
Ѓунина, ’ургенева, ‹ескова, ‹еонида Ђндреева, Џришвина, известного западника
ѓрановского,  славЯнофила   Љиреевского.   ’акое  скопление   знаменитостей,
вышедших  из  небольшого  и в  остальном ничем  не примечательного  русского
городка, кажетсЯ  удивительным  и почти  необъЯснимым.  “ самих литераторов,
вспоенных молоком Ћрловщины, были на  этот счет разные соображениЯ.  Ћдин из
самых известных "писателей-орловцев", очень гордившийсЯ своим происхождением
из  этих мест,  {*Љак  заметил  ‹отман, его, должно быть,  ужасно раздражало
беглое замечание  гоголевского героЯ ("‡аписки  сумасшедшего"): "—итал очень
приЯтное изображение бала,  описанное  курским  помещиком. Љурские  помещики
хорошо пишут"; тем  более  что, добавим  от  себЯ, оно следовало сразу же за
"ќка  глупый  народ французы! Ќу, чего хотЯт они? ‚зЯл бы, ей-богу, их всех,
да и перепорол розгами!", отчего весь пассаж делалсЯ издевательской пародией
на очень модную в то времЯ проблему "ђоссиЯ и ‡апад".} сообщал, что  все его
предки  происходЯт из "того  плодородного ЏодстепьЯ,  где московские цари, в
целЯх  защиты  государства  от  набегов  южных  татар,  создавали заслоны из
поселенцев  различных русских областей, и где,  благодарЯ этому, образовалсЯ
богатейший русский  Язык и  откуда вышли чуть ли не  все  величайшие русские
писатели во главе с ’олстым". "†уковский и ’олстой - тульские", говорит он в
другом  месте,  "’ютчев,  ‹есков,  ’ургенев, ”ет, братьЯ  Љиреевские, братьЯ
†емчужниковы  -  орловские, Ђнна Ѓунина и  Џолонский  - рЯзанские,  Љольцов,
Ќикитин,  ѓаршин,  Џисарев  -  воронежские...  „аже  и Џушкин  с ‹ермонтовым
отчасти наши,  ибо их родичи,  ‚оейковы и  Ђрсеньевы, тоже из  наших  мест".
џзыковое богатство, обусловленное смешением различных региональных диалектов
- это, наверное,  самое  простое  и  очевидное  объЯснение  этой  культурной
аномалии.  Ѓунин, однако,  сделал и другое замечание об  Ћрле, гораздо более
интересное с метафизической точки зрениЯ. "ѓород гордилсЯ своей древностью",
писал он,  "и  имел на  то полное  право: он и впрЯмь  лежал  среди  великих
черноземных  полей  ЏодстепьЯ,  на  той  роковой  черте, за которой  некогда
простирались "земли дикие, незнаемые"".
     Ќеоднократно  замечалось, что русские, с избытком наделенные клокочущей
в  них  стихийностью,  обладают  при  этом  крайне  слабым  чувством  формы.
Ќаверное, это следствие грандиозной бесформенности нашего государства, вечно
менЯвшего свои  границы, так что никогда нельзЯ было понЯть, ђоссиЯ  это еще
или,  скажем,  уже  Љонстантинополь.  ‘ложное  ощущение,  порождаемое   этой
непрерывной  текучестью,  прекрасно выражено Џушкиным  в  его "Џутешествии в
Ђрзрум".  ’очность   выражениЯ  здесь  соединЯетсЯ  с  мистической  глубиной
переживаемого:

     "џ  поскакал  к реке с  чувством  неизъЯснимым. Ќикогда еще  не видал Я
чужой земли.  ѓраница имела  длЯ  менЯ  что-то таинственное; с  детских  лет
путешествиЯ  были моею любимою  мечтою. „олго вел  Я  потом жизнь  кочующую,
скитаЯсь то по ћгу, то по ‘еверу,  и никогда  еще не  вырывалсЯ из  пределов
необъЯтной ђоссии. џ весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес менЯ
на турецкий берег.  Ќо этот берег был  уже  завоеван:  Я все еще находилсЯ в
ђоссии".

     Ћднако  никакое произведение  искусства  немыслимо без  Ясной, округлой
оформленности,  и русскаЯ  мысль, как только  она  пыталась  выразить  себЯ,
лихорадочно силилась нащупать какие-то границы, грани, рубежи. €ногда ей это
удавалось, иногда -  нет;  но в  любом случае  это  было  неимоверно  трудно
сделать, затерЯвшись посреди  бескрайней ђоссии,  откуда,  по словам ѓоголЯ,
"хоть три  тысЯчи верст  скачи, ни до какой  границы  не доскачешь". Љстати,
ѓоголь   изобрел   и  недурной  способ  справлЯтьсЯ  с   этими  трудностЯми,
впоследствии  взЯтый  на  вооружение очень  многими  русскими  писателЯми от
„остоевского  до  ЂндреЯ  Ѓелого.  ‘пособ  этот  заключалсЯ  в   том,  чтобы
удалившись  подальше  от аморфной  ђоссии,  осесть на ‡ападе  и  там  уже, в
духовном комфорте, в некой ментальной безопасности, спокойно вызывать жутких
духов  русской культуры.  "„ва раза Я возвращалсЯ в  ђоссию, один раз даже с
тем,  чтобы  в  ней  остатьсЯ  навсегда",  пишет ѓоголь в  своей  "Ђвторской
исповеди".  "Ќо, странное дело!", продолжает  он, "среди ђоссии  Я почти  не
увидал ђоссии".  "‚о все  пребыванье мое  в ђоссии  ђоссиЯ у  менЯ в  голове
рассеивалась и  разлеталась. џ не мог никак ее собрать в одно целое; дух мой
упадал, и самое желанье знать ее ослабевало. Ќо как только Я выезжал из нее,
она совокуплЯлась вновь в моих мыслЯх целой, желанье  знать ее  пробуждалось
во мне вновь".
     Џозже  „остоевский писал о  том  же почти в тех же выражениЯх.  "ђоссиЯ
отсюда  (из  …вропы  -  ’.  Ѓ.)  выпуклее  кажетсЯ  нашему брату",  то  есть
литератору.  ’ем   не  менее,  как  ни  приЯтно  было  осмысливать   русскую
действительность за границей,  все  писатели,  пользовавшиесЯ этим рецептом,
ужасно опасались окончательно оторватьсЯ от русской почвы, как это произошло
с  ’ургеневым. Џоэтому, написав  в …вропе одно-два крупных произведениЯ, они
всегда  устремлЯлись  обратно на родину, чтобы снова  окунутьсЯ в  привычную
стихийность. Ѓыл,  однако, способ  и совместить эти два совершенно различных
умственных состоЯниЯ. „лЯ  этого нужно было находитьсЯ, с  одной  стороны, в
ђоссии, а с другой - на  краю ее, на  той самой "роковой черте",  за которой
простирались  "земли дикие, незнаемые".  ќто давало  прекрасную  возможность
окидывать внутренним  взором русскую землю, не покидаЯ ее. Ѓлизость  границы
как бы восполнЯла у русских авторов их фатальный недостаток формообразующего
начала;  этот  рубеж как  будто  и  становилсЯ  той самой "гранью",  котораЯ
придавала стройность и целостность их произведениЯм.
     Ћсобенно заметно это  стало  с  перенесением центра  русской  жизни  из
Њосквы на берега Ѓалтийского морЯ. Ќа этом примере хорошо видно, как не прав
был Ѓунин, когда  сводил  все  причины  необыкновенной  культурной  тучности
Ћрловщины к  ее  роли  некого  отстойника,  собирающего лучший  человеческий
материал  со всей ђоссии. …ще успешнее, в силу своего столичного  положениЯ,
это делала  Њосква;  но  она никогда не  могла  переплавить этот  культурный
материал на что-нибудь действительно Яркое  и жизнеспособное. ѓерцен обронил
однажды  фразу, котораЯ очень точно  характеризует  эту  особенность древней
русской  столицы: "Њосква ничего не значила длЯ человечества,  а  длЯ ђоссии
имела значение  омута, втЯнувшего в  себЯ  все лучшие  силы ее  и  ничего не
умевшего  сделать из них". ќто объЯснЯет, почему сам ѓерцен, а также Џушкин,
‹ермонтов,  Ѓелинский, „остоевский, ‚ладимир ‘оловьев, Ђндрей Ѓелый родились
в Њоскве;  но  никто  из них,  тем  не менее, так и  не  смог  там творчески
раскрытьсЯ, им  удалось  это сделать только  за  границей  или в Џетербурге.
€значально Џетербург был, собственно, Њосквой:  Џетр, переселивший на берега
Ќевы старинное  столичное  дворЯнство  и  купечество,  в  результате  просто
передвинул Њоскву  на северо-запад, в  дальний угол  €мперии.  Џри  этом  не
поменЯлось  ничего, кроме  точки  зрениЯ;  но  сама  эта смена  точки зрениЯ
оказалась  необыкновенно  плодотворной  длЯ культурного взлета  ђоссии. "Џри
всей древности Њосквы", говорил  как-то Ѓродский, "при всей ее свЯзанности с
русской историей чрезвычайно мало, в смысле литературы, из Њосквы произошло.
€  вдруг в Џетербурге  все это  началось. Џочему? Џотому что, на мой взглЯд,
люди, которые оказались в Џетербурге, ощутили себЯ как  бы  на краю империи,
оказались в положении, позволившем взглЯнуть на эту империю, если угодно, со
стороны. —то  прежде всего  необходимо писателю - это элемент отстранениЯ. €
этот элемент отстранениЯ  был обеспечен Џетербургом чисто физически, то есть
географически".
     ‚последствии  в игру  включились  и другие "краЯ" ђоссии: Љрым, Љавказ,
’аганрог и  особенно Ћдесса, занЯвшаЯ на российской литературной карте, чуть
ли   не   второе  место   после   Џетербурга.  ‚олнующее  чувство   близости
таинственного рубежа, за которым прекращаетсЯ необъЯтнаЯ ђоссиЯ, еще сильнее
обострЯлось, когда в  качестве этой границы  выступало море. Ќе один русский
поэт был  заворожен этим ощущением, стоЯ на берегу,  где "обрываетсЯ  ђоссиЯ
над морем черным и глухим". Ќо, как  ни  помогало это "отстранение" русскому
творческому  самосознанию, никакой  художественной новизны оно  не  имело со
времен  горестного воплЯ,  раздавшегосЯ еще в •II веке: "Ћ русскаЯ землЯ! ’ы
уже за холмом".

     Џ‹…€‚›‰ €„Ћ‹. ‚ мрачном болдинском уединении  Џушкин,  помимо  стихов,
набрасывал еще  и опыты "отражениЯ некоторых нелитературных обвинений". ‘вои
взаимоотношениЯ  с  критиками  он  поЯснил  тогда  следующим  аллегорическим
сравнением:

     ѓлухой глухого звал к суду судьи глухого.
     ѓлухой кричал: моЯ им сведена корова.
     Џомилуй, возопил глухой тому в ответ,
     ‘ей пустошью владел еще покойный дед.
     ‘удьЯ решил: "Џочто ж идти вам брат на брата:
     Ќе тот и не другой, а девка виновата".

     Љак будто  нарочно  длЯ того, чтобы проиллюстрировать это стихотворение
сценой  из  жизни,  примерно в это же  времЯ (1830-е годы)  с давним  другом
Џушкина  —аадаевым, московским философом, случилась страннаЯ историЯ.  Њежду
ним и одной из его корреспонденток  произошел  самый  немыслимый и абсурдный
диалог, который только порождала когда-либо  русскаЯ культура, необыкновенно
богатаЯ, вообще говорЯ, на нелепые сочетаниЯ.
     ѓлавное произведение —аадаева,  наделавшее  необыкновенно  много шуму и
принесшее ему  настоЯщий  succиs  de  scandale,  называетсЯ  "”илософические
письма,  адресованные даме" ("Lettres philosophiques adressйes а une dame").
ќто название только кажетсЯ громоздким и неуклюжим; на  самом деле оно точно
передает оригинальные особенности мышлениЯ —аадаева. ‘ одной стороны, именно
эпистолЯрный жанр был длЯ него излюбленной  формой выражениЯ своих мыслей: в
сущности,  все, что написал  —аадаев - это письма. Њногие его работы (помимо
главного труда) так и называютсЯ - "Џисьмо из Ђрдатова в Џариж", "‚ыписка из
письма   неизвестного  к   неизвестной".  —аадаев   оставил   и   собственно
эпистолЯрное  наследие,  чрезвычайно  обширное  и  значительное;  он  писал,
кажетсЯ, ко всем возможным адресатам в  тогдашней ђоссии, не исключаЯ даже и
самого себЯ.
     ‘ другой  стороны,  обращение  именно к  женщине  как к  адресату своих
философских  посланий  было  длЯ  —аадаева  еще  более  органичным.  Ћн  сам
характеризовал  себЯ как  "философа женщин" (или  "дамского  философа"). ќто
замечали и  окружающие;  один свирепый ненавистник  —аадаева, недурной поэт,
написал  как-то  гневные обличительные стихи,  в  которых  обратилсЯ к  нему
следующим образом:

     € ты стоишь, плешивый идол
     ‘троптивых душ и слабых жен!

     Њногочисленных  поклонниц  —аадаева,  вечно  увивавшихсЯ  вокруг  него,
возбуждали в  нем,  как ни  странно,  именно  его  философские  способности,
которые были такой редкостью в  тогдашней Њоскве.  ‚от на каком Языке писали
ему любовные записки влюбленные почитательницы:

     "Ћдин смутный ум охвачен  навЯзчивой идеей; подчинив его волю, эта идеЯ
принуждает его к действию: в четверг отправитьсЯ в ‘обрание на бал-маскарад,
чтобы узнать, удалось ли г-ну —аадаеву во  вторник  ночью разрешить проблему
трех способностей, и поскольку этот вышеназванный ум отнюдь не желает, чтобы
его спутали с одной из глупых масок, наводнЯющих карнавал, он считает нужным
предупредить, что  подлинным окажетсЯ  лишь то домино, у  которого  на левой
руке будет бант небесно-голубого цвета".

     —аадаев  не  имел  ничего   против  такого  отношениЯ  к   себе;  он  с
наслаждением проводил  свою  жизнь  в окружении  женщин.  Љак доносил в  III
Ћтделение высокопоставленный московский жандарм, "—аадаев особенно привлекал
к себе  внимание дам,  доставлЯЯ  им удовольствие в  беседах". “вы, только в
беседах!   Ќикто  никогда  не  слышал,   чтобы  отношениЯ  философа  с   его
приЯтельницами хоть  как-то вышли за  пределы  самых  скромных  и  невинных.
•одили слухи даже, что он  ни в молодости, ни в зрелом  возрасте  ни разу не
чувствовал "потребности к  совокуплению". ќто окутывало его  фигуру какой-то
почти зловещей загадочностью, которую сам  мыслитель если и не  поддерживал,
то и не развеивал специально.  Ћдна из светских знакомых —аадаева, итальЯнка
по  происхождению, однажды писала ‚Яземскому по этому поводу: "Ђвтор письма,
адресованного даме, всегда пребывает в потустороннем мире, но  все же  и ему
иногда  приходит  в голову фантазиЯ побыть  обыкновенным человеком, и знаете
ли, кого он выбирает своей целью, снисходЯ до простых смертных? ‚ нем иногда
проЯвлЯютсЯ  такие черты, которые плохо согласуютсЯ с его философией и вовсе
не  противоречат  философии  вашей, дорогой  кнЯзь,  но об  этом  Я не  могу
рассказать вам. Ќе измучаетсЯ  ли  ваша  душа, если Я предоставлю вам решить
эту загадку?". Џростоватый ‚Яземский ничего не понЯл в этом письме, и впрЯмь
довольно замысловатом. "‚ самом деле загадка", с недоумением писал он другу,
"и  не умею  разгадать  ее.  Ќе наткнешьсЯ  ли ты чутьем?  Ќе  ходит  ли  он
миссионерничать  по блЯдЯм?  ќто  вовсе  не  по  моей  части  и  не по  моей
философии".  Ђ.  €.  ’ургенев  в  ответном  письме  сообщал ‚Яземскому,  что
разгадал  загадку итальЯнской красавицы: "она думает, что он ей куры строит;
вот и  все тут". Ќо на самом деле эта загадка была все же несколько сложнее.
Љак свидетельствует Њ. €.  †ихарев, племЯнник  и  первый  биограф  —аадаева,
свЯзь  философа  с  этой  дамой  была  "дружескаЯ,   исполненнаЯ  умственных
наслаждений". Ћднажды утром  прекраснаЯ итальЯнка сказала одному посетившему
ее знакомому, известному ученому:
     ‚чера —аадаев пробыл у менЯ до трех часов утра! Ћн был странным образом
притЯзателен  и требователен,  до  того что  мне на  минуту  захотелось  ему
уступить.
     „лЯ чего же это, сударынЯ? - спросил озадаченный ученый.
     „а признатьсЯ, Я не прочь была бы посмотреть, что он станет делать.
     Љак  бы там  ни  было, а  дамское окружение  действительно  чрезвычайно
подстегивало  философскую мысль —аадаева.  Ќеудивительно,  что и центральное
его   произведение  выросло   из  письма,  обращенного   к  очередной  своей
восхищенной почитательнице.  ќто  была  …катерина „митриевна Џанова, молодаЯ
женщина  (в  момент  знакомства  с —аадаевым  ей  было  двадцать три  года),
томившаЯсЯ в  своей подмосковной деревне, в которой она жила вместе с мужем.
—аадаев жил тогда поблизости, у своей тетки ™ербатовой,  и тоже очень скучал
в  однообразной  деревенской   обстановке.  „ом  Џановой   был  единственным
привлекательным   местом  длЯ  него  в   этой  глуши,  и   очень  скоро  оба
байронических героЯ сблизились настолько, что  не могли  и днЯ провести друг
без друга.  Џозднее, уже в Њоскве, между ними  завЯзалась переписка. ‚ одном
из  своих трогательных писем Џанова, которой почудилось некоторое охлаждение
к ней со  стороны —аадаева, уверЯла философа в своем неподдельном интересе к
нему и его мыслЯм  и умолЯла  его проЯснить  длЯ нее  некоторые  религиозные
тонкости. "‘лыша ваши речи, Я веровала",  писала Џанова, "мне казалось в эти
минуты,  что убеждение  мое было совершенным  и  полным,  но  затем, когда Я
оставалась  одна,  Я  вновь начинала  сомневатьсЯ, и  совесть укорЯла менЯ в
склонности к  католичеству; все  эти  столь различные  волнениЯ  значительно
повлиЯли на  мое  здоровье".  ’акие  же  переживаниЯ,  только  еще  большего
калибра,  терзали  очень  многих  деЯтелей  русской  культуры  (см.  "Њодный
католицизм");  люди и значительно  большей умственной закалки, чем у  бедной
г-жи  Џановой,  терЯлись  в этом  темном и пугающем лабиринте.  Џановой,  по
крайней мере,  было  к кому  обратитьсЯ с  вопросами, которые  она  не умела
разрешить  сама.  "Џрощайте,  милостивый  государь",  заканчивала  она  свое
письмо,  "если вы мне  напишете несколько слов, Я буду  очень счастлива,  но
решительно не смею ласкать себЯ этой надеждой".
     Ћтвета она не  получила. —аадаев,  глубоко взволнованный  письмом своей
давней приЯтельницы, сразу же сел  за  ответное послание  и с жаром принЯлсЯ
писать  его. Ќо  его  письмо все  разрасталось  и  разрасталось;  увлеченный
—аадаев и  сам  не  заметил, как под его пером  развилсЯ  целый  философский
трактат. Ћн  начал с ответа на сообщение Џановой,  что ее волнениЯ привели к
расстройству  здоровьЯ;  это очень  обеспокоило философа.  Ћн  объЯснЯл  это
расстройство общей атмосферой, царЯщей в русском обществе, и говорил, что он
один  не  в  силах  ее  очистить. ќто  напомнило  ему  обо всем,  что так не
нравилось ему  в  этом  обществе; сев на  своего любимого  конька,  —аадаев,
глубоко  неудовлетворенный  тогдашним положением  дел,  предалсЯ  свободному
полету мысли. Ћн писал о  том, что  ђоссиЯ осталась в стороне от  всемирного
образованиЯ  ("йducation  universelle  du  genre  humain"), что  у  нее  нет
традиций  ни  ‚остока, ни  ‡апада; нет истории,  нет  прошлого и  будущего -
ничего,  кроме  "плоского  застоЯ" ("calme plat"). Џо странной  воле  судьбы
русские  оказались  выделены  из   всеобщего  движениЯ  человечества  и   не
воспринЯли никаких  важнейших  идей человеческого рода. "Њы Явились  на свет
как  незаконнорожденные дети", горестно писал —аадаев, "без  наследства, без
свЯзи  с людьми,  нашими  предшественниками  на земле". "Ћдинокие в мире, мы
ничего не дали миру, ничего  не взЯли у него, не внесли в массу человеческих
идей ни одной мысли, ни в чем не содействовали движению вперед человеческого
разума,  а все,  что досталось нам от этого движениЯ,  мы исказили". "—то бы
там ни говорили, мы составлЯем пробел в интеллектуальном порЯдке".
     —аадаев так увлексЯ созерцанием этих  "широких  горизонтов", как он сам
их  охарактеризовал,  что  он написал  Џановой  еще  семь  писем, в  которых
воспарил в еще более возвышенные сферы. ‚о втором из них он советовал  своей
корреспондентке  оставить Њоскву, которую —аадаев  именовал Ќекрополисом,  и
поселитьсЯ в  ее прелестной усадьбе, перенесЯ  туда домашний очаг  до  конца
своих   дней.  ‚  убранство  этого  жилища  мыслитель  рекомендовал  вложить
некоторую изысканность и даже утонченность ("coquetterie"), чтобы можно было
с  большим  удовольствием сосредоточитьсЯ  на своей внутренней жизни.  Ћбраз
жизни он советовал монотонный и методический, вдали от шумных и  чувственных
наслаждений, чтобы мирской поток разбивалсЯ  у порога безмЯтежного приюта. ‚
остальных письмах —аадаев рассуждал об увлекательных предметах, погружение в
которых могло скрасить это философское уединение: приЯтнейшие  размышлениЯ о
пространстве и времени, о добре и  зле, справедливости и несправедливости, и
так далее вплоть до движениЯ светил на небесном своде. Љак  мы скоро увидим,
г-жа Џанова с успехом последовала этим глубокомысленным рекомендациЯм.
     ‚прочем, она их так и не получила. —аадаев так долго писал свои письма,
что его отношениЯ с приЯтельницей за  это времЯ совсем сошли  на  нет.  Ќадо
думать,  ему не очень-то и хотелось расставатьсЯ со  своими  столь тщательно
продуманными и обработанными трудами. Ћпубликовать их, однако, тоже никак не
удавалось;  в течение шести лет —аадаев усиленно распространЯл свои "Џисьма"
в рукописи. Ћни были уже широко известны в обеих столицах, когда Џанова, так
ни  о чем и  не подозревавшаЯ, решила  навестить своего  старого  приЯтелЯ и
восстановить  с ним знакомство. ’ут-то она, наконец, и  получила  от него то
самое первое "Џисьмо", которому суждено было вскоре оказатьсЯ напечатанным и
до  основаниЯ  потрЯсти всю  мыслЯщую ђоссию. Ќа  Џанову оно тоже  произвело
действие  необыкновенное; благоговейно переписав  текст "Џисьма", она вскоре
ответила на него —аадаеву. Ћтвет ее не имел ни какого отношениЯ к вселенским
темам,   затронутым  мыслителем,  к   его  горьким  парадоксам  и  глубокому
национальному самоотречению. Ћн касалсЯ только  частной жизни самой Џановой,
но был от этого, однако, ничуть не менее кошмарным и трагическим.
     "…сли вы удивлЯетесь, сударь, почему Я сообщаю вам эти ужасные детали",
писала Џанова —аадаеву, "то Я вам чистосердечно признаюсь, что нет человека,
к которому  Я бы испытывала большее уважение". €звинившись еще несколько раз
за  то,  что она  занимает его  своей  персоной,  Џанова рассказала в письме
философу  свою  ужасную  историю.  ‚начале,  когда у нее еще  были  какие-то
средства,  ее   муж  выказывал  к  ней  некоторую  привЯзанность;  но  когда
"вследствие его безумного хозЯйничаньЯ"  дела совершенно расстроились, долги
поглотили почти все  состоЯние  Џановой.  ђодные  упрекали ее  за слабость и
уступчивость,  но  ей  трудно  было  отказывать  мужу,  когда  он то  грозил
самоубийством, то предупреждал, что его вот-вот  посадЯт в тюрьму.  Ќаконец,
продав все земли в Њосковской губернии, Џанова последовала за мужем в Ќижний
Ќовгород.  ’ам ей  стало  окончательно  Ясно, что  она свЯзала  свою жизнь с
негодЯем.  Ћн крайне жестоко обращалсЯ с ее крестьЯнами, выколачиваЯ из  них
деньги, и ни в грош не ставил свою жену, открыто содержа в доме любовницу. ‚
конце концов она пригрозила ему тем, что сообщит обо всем своим братьЯм. Њуж
принЯл эту угрозу к  сведению и принЯл свои  меры  предосторожности. "Љаждый
день  Я  с удивлением замечала странные признаки  болезни", писала Џанова  о
результатах  этой  его предусмотрительности. "џ  не  могла ступить шага,  не
обливаЯсь потом, руки мои дрожали так,  что скоро Я не смогла больше писать,
Я совершенно перестала спать; каждый раз, когда мне  случалось  задремать на
несколько  мгновений,  менЯ  внезапно  будил  какой-нибудь неожиданный  шум,
происходивший от  тарелок,  упавших  на пол, или  от хлопнувшей двери,  даже
среди ночи". Ќаконец муж Џановой объЯвил ей, что она стала так плоха, что он
опасаетсЯ  за ее жизнь, и предложил ей подписать завещание, по которому  все
ее имениЯ отходили после ее смерти в его  пользу. Џанова отказалась, и тогда
муж, видЯ,  что  она  не уступает всем  его  просьбам и угрозам,  предпринЯл
последнее. Ћн запер ее в  комнату  с заколоченными окнами и дверЯми, с одним
только небольшим отверстием, проделанным  в стене. "џ сидела целыми днЯми на
полу без  еды  и  питьЯ,  погруженнаЯ  в  полную  тьму,  при  холоде в 10-12
градусов", навзрыд писала Џанова —аадаеву. "Џоверите ли, сударь, он приходил
смотреть на менЯ  в это отверстие и глЯдел с насмешливой улыбкой; каждый раз
он говорил  мне  такие вещи, которые могли менЯ  все более  потрЯсти:  то он
сообщал  мне  о  смерти  маменьки, то об отъезде моего брата  за  границу. џ
верила этим ужасным известиЯм и испускала крики ужаса и отчаЯниЯ, которым он
и его любовница подражали, насмехаЯсь надо мной!"
     —ерез некоторое времЯ  ум Џановой  окончательно помрачилсЯ,  и  ее  муж
решил, что ее можно отвезти в Њоскву и отдать в сумасшедший дом; после этого
он собиралсЯ  вступить в управление ее  состоЯнием.  …го  любовница, которую
Џанова сама когда-то подобрала из  нищеты и воспитала,  принесла  потихоньку
несчастной женщине пузырек с царской водкой, запечатанный желтым воском. Љак
уверЯет сама Џанова, она сделала это из состраданиЯ, почувствовав  угрызениЯ
совести, "вспомнив, быть может, мою дружбу  к  ней и  заботы, которыми  Я ее
окружала".  Ќо  Џанова  так  и  не  решилась проглотить  этот  страшный  Яд.
"Џожалейте менЯ  и простите, что Я огорчила вас своим письмом. …сли  Я умру,
вы, по крайней мере, будете знать, как Я страдала", заканчивала  Џанова свое
письмо.
     Ќо  —аадаева  не  тронули  описаниЯ  всех  этих  ужасов.  Ћн  брезгливо
отстранилсЯ от своей  бывшей приЯтельницы, обеспокоившись больше всего  тем,
чтобы на  него самого не пала какаЯ-либо тень подозрениЯ в неблагонадежности
в свЯзи со всей этой историей. „ело в том, что  Џанова в сумасшедшем доме, в
котором  она в  конце  концов  оказалась,  заЯвлЯла  о своих республиканских
пристрастиЯх  и  утверждала,  что  во времЯ польского бунта  она молилась за
полЯков, сражавшихсЯ за свободу (что обеспокоило  власти, очень бдительные и
осмотрительные в ту эпоху). ‘ам же  —аадаев тогда  тоже находилсЯ в довольно
шатком положении. Џосле опубликованиЯ его первого "”илософического письма" и
шумного скандала, последовавшего за этой публикацией, философ с  легкой руки
императора ЌиколаЯ Џавловича был официально  признан сумасшедшим. ќто спасло
его  от  ссылки,  но  не  уберегло  от  надзора,  как  полицейского,  так  и
медицинского. Љогда  по городу поползли слухи о том, что Џанова сошла  с ума
от бесед с  безумным —аадаевым, мыслитель  не выдержал  и написал  трепетное
оправдательное письмо московскому полицеймейстеру  ‹. Њ. –ынскому, который в
свое  времЯ допрашивал —аадаева  в  свЯзи  с  публикацией  первого "Џисьма".
Ћписав  историю своего  знакомства с Џановой, —аадаев завершил свое послание
так: "џ убежден,  что мудрое правительство  не  обратит никакого вниманиЯ на
слова безумной женщины,  тем более, что имеет в руках мои бумаги, из которых
можно   Ясно  видеть,  сколь  мало  Я  разделЯю  мнениЯ   ныне  бредствующих
умствователей".
     ќтот  финальный  аккорд достойно  завершил тот  театр  абсурда, который
произошел в ђоссии вокруг  первого  "Џисьма"  —аадаева. ‘уд  полицеймейстера
–ынского в этом деле был как раз "судом судьи глухого", описанным Џушкиным в
своей  шутливой  эпиграмме. —то  мог  понЯть  в  религиозных  и  философских
вопросах,  затронутых  —аадаевым  в  переписке  с  Џановой,  безграмотный  и
невежественный ‹ев Њихайлович  –ынский! Њ. Ђ. „митриев, племЯнник известного
поэта,  писал по этому  поводу: "„лЯ  нас, современников, не может  казатьсЯ
невозмутительным, что  следствие производил  невежда,  взЯточник,  солдат  и
лошадиный охотник, не только не слыхавший о  науке,  но  не знающий  даже ни
одного  иностранного  Языка,   одним  словом:  обер-полицеймейстер  –ынский,
вышедший в  люди тем, что управлЯл конным заводом графа Ћрлова! ’олько у нас
наука и философиЯ попадают в такие лапы! Ћ ђусь!"

     ЏЋќ’ €  ‚‹Ђ‘’њ. Ћ  пребывании  Ћсипа Њандельштама  в воронежской ссылке
сохранилось  любопытное  свидетельство:  обезумевший  поэт  вел  там   себЯ,
оказываетсЯ,  поистине самоубийственным образом,  нисколько не образумившись
от  проведенных с ним в  московских подвалах  воспитательных  бесед.  ЏоэзиЯ
по-прежнему  бродила в нем,  но  выплескивать ее теперь было  некуда  -  все
возможности длЯ публикаций были наглухо закрыты. ‚  самом ‚оронеже любителей
поэзии,  да  еще такой,  как  у Њандельштама,  оказалось  немного;  впрочем,
прочтение   им   вслух   каких-либо   стихотворений   было  бы  политическим
преступлением  и  немедленно вызвало  бы ответные действиЯ  властей. ‚  этих
условиЯх  поэт  чувствовал  себЯ, как  плотно  закупоренный сосуд  с  водой,
поставленный на жаркий огонь: через какое-то времЯ он уже ни о чем не думал,
кроме как о настоЯтельной необходимости выпустить  стихотворный пар. Ћдин из
немногих  современников,  еще   интересовавшихсЯ   в  этом  городе   судьбой
Њандельштама,  видел  его как-то в  уличной  кабинке  телефонного  автомата,
горЯчо кричащим в трубку какие-то стихи; собеседник на другом конце провода,
видимо, останавливал  и перебивал поэта, отчего  тот ревел:  "Ќет! ‘лушайте!
‡десь это  только  вам нужно!"  Џохолодев,  невольный свидетель  этой  сцены
понЯл, что Њандельштам звонил в те самые "органы", которые, подобно карающей
Ќемезиде, разили тогда все вокруг себЯ, погрузив в смертельный ужас тех, кто
еще не был затронут этой тЯжелой дланью. Њандельштам  не меньше других своих
соотечественников   боЯлсЯ   инфернальных  представителей  этой  дьЯвольской
организации (см.  "€сториЯ  одной  метафоры");  но,  видимо,  потребность  в
творческом  общении была у него еще сильнее, раз он решилсЯ на этот звонок в
преисподнюю.  —то  же  было  делать, когда  его стихи, действительно, если и
нужны  были  кому-нибудь  в  тогдашней  ђоссии,  то  разве  что  сотрудникам
соответствующих органов, по роду  своей службы призванных отслеживать все, а
особенно неблагонадежные и подозрительные культурные ЯвлениЯ?
     ‚  те  же  сюрреалистические  1930-е   годы  Ђнна  Ђхматова,  жившаЯ  в
‹енинграде, как-то  в беседе с подругой сделала замечание, которое интересно
перекликнулось с отчаЯнным воронежским поступком Њандельштама.  Ћна сказала,
что если хочешь донести  до правительства какую-нибудь мысль, не надо писать
ему  письма: проще и  вернее в таких  случаЯх просто  сообщить ее ближайшему
шпиону, которые, добавим от  себЯ, как ночные мотыльки у огнЯ, вились  тогда
вокруг Ђхматовой. € в самом деле, были ли когда-либо еще в нашей истории так
близки  поэт и  власть? Љогда изучаешь эту эпоху, складываетсЯ ощущение, что
тогдашним  деЯтелЯм  культуры  достаточно было  даже  не написать, а  только
подумать что-нибудь крамольное, как это тут же становилось известно наверху.
’акое же наваждение, похоже, преследовало и самих этих творческих  деЯтелей;
они,  казалось, ждали стука в дверь  непосредственно  вслед за тем, как им в
голову по каким-либо причинам приходила та или инаЯ соблазнительнаЯ мысль.
     Џоэтому  нельзЯ сказать, что все  эти  поэты и писатели были совершенно
лишены  читательской  аудитории:  нет,  эта   аудиториЯ  была,  только   она
исчерпывалась  очень узким,  но зато  и чрезвычайно  заинтересованным кругом
лиц. Љ  сожалению, не от всех  этих лиц можно было ждать  какого-то отклика,
без  которого,  как  известно, не  может  существовать  никакое  творчество;
собственно  говорЯ,   в  стране   был  только  один  человек,  который  имел
возможность  свободно высказывать свое  суждение. ќта некотораЯ узость круга
читателей отчасти компенсировалась неимоверно жадным, каким-то  исступленным
интересом  тогдашних деЯтелей  культуры  к  мнению  этого  самого  человека,
которого они  обыкновенно называли •озЯином. ќто касалось всех, а отнюдь  не
только  прЯмых  слуг  режима, которые и  талантом-то,  как  правило, никаким
наделены не были,  за  исключением  разве  что  таланта сервильности.  Љогда
‘талин, исходЯ не  столько из своих литературных вкусов, сколько из  большой
политической  необходимости,  назвал   ЊаЯковского  "лучшим,  талантливейшим
поэтом  нашей  эпохи",  то даже  такой небесталанный  литератор,  как  Ѓорис
Џастернак, писал •озЯину обиженные письма, в которых намекал на  то,  что он
со смирением переносит все,  что творитсЯ в  стране,  но не до  такой же,  в
самом деле, степени.
     Ќо  к ‘талину в ту пору обращали не только письма и  воззваниЯ;  иногда
казалось, что все литературные произведениЯ, как,  впрочем,  и любые другие,
создававшиесЯ  в  ‘оветской ђоссии,  предназначались исключительно  длЯ  его
августейшего вниманиЯ. —ерной  осенью 1937 года, когда всЯ  страна, оцепенев
от   ужаса,  переживала  девЯтый  вал   коммунистического  террора,  Њихаилу
Ѓулгакову приходит  в голову  блестЯщаЯ идеЯ представить "наверх" роман, над
которым  он  уже  давно  работал.  ќто  были черновые  наброски  "Њастера  и
Њаргариты";  хорошо   осознаваЯ,  что  это  произведение  не  пройдет  через
советскую  цензуру  ни  при  каких  обстоЯтельствах,  Ѓулгаков занималсЯ  им
довольно вЯло,  то оставлЯЯ, то опЯть возобновлЯЯ работу. Ќо после того, как
писатель решилсЯ адресовать свой роман ‘талину,  расположением которого, как
ему  казалось,  он пользовалсЯ, эти творческие трудности были преодолены,  и
работа  сдвинулась  наконец  с  мертвой  точки.  Ѓулгаков начал с того,  что
откорректировал  свой  роман  с учетом  вкусов и  предпочтений  его будущего
читателЯ, смЯгчив и завуалировав слишком резкие эпизоды. Џотом он втЯнулсЯ в
работу  над  этой  книгой,  и за следующие  полгода фактически  дописал  ее,
объединив разрозненные отрывки в полную и свЯзную редакцию. €з идеи показать
ее ‘талину, правда, так ничего и не вышло,  но это уже было не столь важно -
книга  была  написана.  Ќа  жизнь самого  Ѓулгакова  это уже никак не  могло
повлиЯть, если  не принимать  во внимание судьбу посмертную, но все же жаль,
что  •озЯин  так и не увидел "Њастера  и Њаргариту";  интересно,  как бы  он
оценил   роман,   посвЯщенный  вопросу   о  возможности   сотрудничества   с
олицетворением вселенского ‡ла, да еще с самим собой в главной роли?

     ђоссиЯ  и ‡апад. Ђмериканец,  автор солидного  учебника по бухгалтерии,
пишет в  предисловии к своей книге: "ѓете назвал  двойную бухгалтерию  самым
замечательным изобретением человеческого  разума". Ќаш  переводчик  ставит в
этом месте сноску и помечает: "ѓете писал об этом иронически".
     "ђусь! ’ы всЯ - поцелуй  на морозе", воскликнул  однажды •лебников. „лЯ
менЯ в этом коротком и почти случайном примечании переводчика - все различие
между  западной  рассудочностью  и славЯнской цельностью,  между  …вропой  и
Ђзией, между  ‡ападом и ђоссией. Њы не прошли этой школы, мы не ссылались по
каждому  пустЯку  на  ЂристотелЯ, не  опирались  на  прогнившие  авторитеты.
ђусскаЯ мысль  -  самаЯ  свободнаЯ  мысль  в  мире.  ЃердЯев  писал об этом:
"‡ападные  люди  помешаны  на   культуре  (по  немецкой  терминологии),   на
цивилизации  (по  терминологии французской), они раздавлены ею.  €х мышление
очень  отЯжелено  и   в  сущности  ослаблено  традицией  мысли,  раздроблено
историей. ‚  ђоссии же духи природы еще не окончательно скованы человеческой
цивилизацией".  "‡ападные  культурные  люди  рассматривают  каждую  проблему
прежде всего в ее отражениЯх в культуре и истории, то есть уже во вторичном.
‚ поставленной  проблеме не трепещет жизнь, нет творческого огнЯ в отношении
к ней. ђусские же мыслЯт иначе. ђусские рассматривают проблемы по  существу,
а  не  в культурном отражении". "”ранцузы,  замкнутые  в  своей цивилизации,
сказали бы, что они находЯтсЯ в стадии высокой  культуры, русские же  еще не
вышли из стадии "природы", то есть варварства".
     Ђнгличанин ‘омерсет Њоэм говорил об этом почти теми  же  словами, что и
бердЯевские  "французы":  "ђусские   -  полуварварский   народ,  сохранивший
способность  видеть  вещи естественно,  как  они есть,  словно взвешенные  в
безвоздушном пространстве.  Њы  же на ‡ападе,  с  нашей  ношей  культуры  за
плечами, каждый предмет воспринимаем вместе со всеми ассоциациЯми,  которыми
он  оброс за  долгие века цивилизации. Ђ  они, можно  сказать,  видЯт вещь в
себе".
     Ћсобый  случай  в  этом  рЯду - это американскаЯ  культурнаЯ  традициЯ.
Ђмерика не  в силах  ни отказатьсЯ  от тЯжкого бремени  великой  европейской
культуры,  доставшегосЯ  ей  в  наследство,  ни   принЯть  его,  усвоить   и
продолжить.   ’ут  есть  и  объективные  трудности:  продолжать  европейскую
культуру  дальше   некуда,  она  исчерпалась  полностью  и  окончательно.  ‚
результате новорожденнаЯ американскаЯ  цивилизациЯ  демонстрирует жутковатое
смешение двух  крайних возрастных эпох -  раннего  младенчества и старческой
предсмертной   дрЯхлости.  €  ту,  и  другую   стилевую  стадию   искусства,
объединЯет, впрочем, многое:  страсть к простым  и грубым формам, отсутствие
какой-либо утонченности, изощренности, остроты. Ќью-‰орк с  его небоскребами
и первобытный ‘тоунхендж, составленный  из каменных глыб - это одно  и то же
искусство, его начало и конец, перешедший в  начало:  "in my beginning is my
end".

     ђусские  сумерки.  ‚  "Љельтских  сумерках"  ‰ейтса  есть прелюбопытный
рассказ о том, как исландские крестьЯне как-то раз нашли на кладбище череп с
необычайно толстыми стенками.  Ќа  этом  кладбище был некогда  похоронен  их
знаменитый поэт ќгил, и  сама толщина костей  этого черепа  сразу же убедила
их,  что он принадлежал человеку  незаурЯдному, а именно самому  ќгилу. "„лЯ
уверенности", сообщает повествователь, "они положили череп на каменную стену
и  принЯлись   лупить  по  нему  молотком".  "’ам,  куда  молоток  попадал",
продолжает он, "оставались белые отметины, но  сам череп даже и не  треснул,
что  убедило  их  окончательно:  это череп  поэта  и заслуживает как таковой
всЯческого почитаниЯ".

     Ћ €рландиЯ неизвестнаЯ!
     Ћ ђоссиЯ, моЯ страна!
     Ќе единаЯ ль мука крестнаЯ
     ‚сей ѓосподней земле дана? -

     воскликнула  однажды  ‡инаида   ѓиппиус.   "Љельтский  дух   во  многих
отношениЯх сходен со славЯнским", заметил „жеймс „жойс. ‚ ђоссии с поэтами и
писателЯми  обращались  точно так же,  как исландские крестьЯне -  с черепом
своего  кумира.  Љак   только  у   наших   соотечественников   закрадывалось
подозрение, что среди них  поЯвилсЯ  человек чем-нибудь выдающийсЯ,  они длЯ
полной уверенности в этом колотили его по черепу молотком - метафорически, а
иногда и буквально. …сли, несмотрЯ на все эти стараниЯ, расколоть этот череп
все-таки не удавалось, они приходили  к выводу, что он принадлежит  личности
необыкновенной и заслуживает поэтому "всЯческого почитаниЯ". Ћсобенно удобно
было  выказывать  это  почитание  тогда,  когда череп  был  уже  отделен  от
беспокойной личности его владельца и мирно покоилсЯ в земле. Љак справедливо
заметил один из наиболее  пострадавших от этого  старинного русского обычаЯ:
"живаЯ  власть длЯ черни  ненавистна, они  любить  умеют только мертвых".  ‚
ђоссии  поэты  и  мыслители во все  времена  наделЯлись  властью едва  ли не
большей, чем власть царей и императоров, но как  вторых, так и первых, чернь
предпочитала любить мертвыми, а не живыми.

     ‘амоубийство в рассрочку. Њ. ‹. ѓаспаров в  своем великолепном недавнем
труде "‡аписи и выписки" (Њосква, 2000), замечает: "‘амоубийство в рассрочку
встречаетсЯ чаще,  чем кажетсЯ.  ‹ермонтов поломал  свою  жизнь, поступив  в
юнкерскую  школу,  оттого что  видел: хорошие  романтические стихи у него не
получаютсЯ, значит,  нужно  подкрепить их романтической жизнью  и гибелью, а
длЯ  этого  в  ђоссии  нужно  быть военным.  Џотом,  после  1837, неожиданно
оказалось,  что стихи  у него пошли  хорошие,  и погибать  вроде бы даже  не
нужно, но машина самоубийства уже была пущена в ход".
     „ушевнаЯ жизнь  ‹ермонтова, несмотрЯ  на всю  ее  неизмеримую глубину и
сложность, почему-то часто производила на сторонних наблюдателей впечатление
какого-то   механизма   и  даже  автомата.   Ќабоков,   не  заметивший  этой
лермонтовской особенности, тем  не менее обратил внимание на  резанувшую ему
слух  характеристику Џечорина,  встретившуюсЯ у  Ѓелинского. "‘частливее  (у
передовых  русских  критиков - ’. Ѓ.)  оказалсЯ ‹ермонтов", пишет Ќабоков  в
"„аре". "…го  проза исторгла  у  Ѓелинского (имевшего слабость к завоеваниЯм
техники)  неожиданное и премилое сравнение Џечорина с паровозом, сокрушающим
неосторожно попадающихсЯ под его колеса".
     Ќо дело  здесь вовсе не в слабостЯх Ѓелинского. Џечорин  был  во многом
alter  ego  самого  ‹ермонтова,  и  проницательный критик подметил известную
механистичность  внутреннего   мира   поэта,   поЯснив  это  своим   наивным
сравнением.  Ќесколькими десЯтилетиЯми  позже  „остоевский, в ту  пору  Ярый
антагонист Ѓелинского, обратитсЯ к такому же образу: "’ут  казенный припадок
байроновской  тоски, гримаса из ѓейне, что-нибудь  из Џечорина -  и пошла, и
пошла,  засвистала машина" ("Ѓесы", глава "Џраздник"). …ще  тридцатью годами
позже  ‚ладимир   ‘оловьев  будет  говорить  о  ‹ермонтове,  как  о  сложном
механизме: "с детских лет заведенное  в его  душе демоническое хозЯйство  не
могло  быть  разрушено  несколькими  субъективными   усилиЯми,  а  требовало
сложного и долгого подвига".
     ‘  чем же  свЯзано это всеобщее,  часто неприЯзненное и неблагоприЯтное
впечатление от душевных движений ‹ермонтова?  Џочему  он  казалсЯ позднейшим
исследователЯм, да и проницательным современникам, а временами и самому себе
неким автоматом, призванным исполнить чью-то  роковую  волю: то ли разрушить
мир, то ли разрушитьсЯ самому, осуществив предварительно какую-то заложенную
в  нем  программу?  џ  думаю, это  свЯзано с феноменальным пророческим даром
‹ермонтова - даром, которым ни один другой русский  писатель  не был наделен
так щедро, как он. Ћ  своей будущей жизни ‹ермонтов знал, казалось,  все; ее
подробности  рисовались  ему в некотором  тумане, но основные, важнейшие  ее
событиЯ  он провидел  как  будто  с  абсолютной  непреложностью.  ќта полнаЯ
предопределенность его  биографии  и  порождала стойкое  ощущение  того, что
‹ермонтов  действовал не  как свободнаЯ личность,  а  как механизм,  однажды
пущенный в ход и не способный выйти из предназначенной ему колеи.
     ‚  своей статье  о ‹ермонтове  ‚ладимир  ‘оловьев  приводит  интересные
сведениЯ  о  том,  что  пророческий  дар поэта  был,  оказываетсЯ, у него  в
какой-то мере наследственным:

     "‚  пограничном с Ђнглией краю отландии,  вблизи монастырского  города
Њельроза, стоЯл в XIII веке замок ќрсильдон, где жил знаменитый в свое времЯ
и  еще  более прославившийсЯ впоследствии рыцарь  ’омас ‹ермонт. ‘лавилсЯ он
как   ведун  и  прозорливец,  смолоду  находившийсЯ  в  каких-то  загадочных
отношениЯх  к  царству  фей  и  потом  собиравший  любопытных  людей  вокруг
огромного старого  дерева  на холме ќрсильдон, где  он прорицательствовал  и
между прочим  предсказал  шотландскому королю Ђльфреду III его неожиданную и
случайную смерть. ‚месте с тем эрсильдонский владелец был знаменит как поэт,
и  за  ним  осталось  прозвище  стихотворца, или, по-тогдашнему, рифмача,  -
Thomas the Rhymer; конец его был загадочен: он пропал  без вести, уйдЯ вслед
за двумЯ белыми оленЯми, присланными за ним, как  говорили,  из царства фей.
—ерез несколько веков одного из прЯмых потомков этого фантастического героЯ,
певца и прорицателЯ, исчезнувшего в поэтическом царстве фей, судьба  занесла
в прозаическое царство московское. Ћколо  1620 года "пришел  с ‹итвы в город
Ѓелый  из котской земли выходец  именитый человек ћрий Ђндреевич  ‹ермонт и
просилсЯ на  службу великого  государЯ,  и в  Њоскве своею  охотою крещен из
кальвинской  веры  в благочестивую. € пожаловал  его  государь  царь  Њихаил
”едорович восемью деревнЯми и пустошами ѓалицкого уезда, ‡аблоцкой волости".
Ћт  этого  ротмистра  ‹ермонта  в  восьмом поколении  происходит  наш  поэт,
свЯзанный  и с рейтарским  строем, подобно этому своему  предку  XVII в., но
гораздо  более  близкий   по  духу  к  древнему  своему  предку,   вещему  и
демоническому    ”оме   ђифмачу,   с   его   любовными   песнЯми,   мрачными
предсказаниЯми, загадочным двойственным существованием и роковым концом".

     отландские  корни  с  демоническим началом  свЯзывал  не  один  только
‚ладимир  ‘оловьев.  ѓлавный образец длЯ подражаниЯ  юного ‹ермонтова,  лорд
Ѓайрон, был шотландцем;  как иронически  писал ’.  ‘.  ќлиот,  именно  этими
национальными истоками был обусловлен знаменитый "демонизм" поэта - "упоение
ролью  существа проклЯтого,  обрекшего себЯ  на вечные  муки  и  приводЯщего
весьма устрашающие доказательства этой обреченности". Ќадо заметить, что эта
блестЯще выраженнаЯ характеристика подходит к ‹ермонтову, как влитаЯ.
     ‘ам ‹ермонтов  с большим вниманием  относилсЯ  к  прошлому  своего рода
(этот  интерес подогревалсЯ еще  и  литературными свидетельствами, например,
балладой очень модного тогда ‚альтера ‘котта о том же полулегендарном ’омасе
ђаймере  по прозвищу ‹ермонт). ‚о  времЯ  обучениЯ в Њосковском университете
поэт  писал  портреты  снившегосЯ  ему   испанского  предка  ‹ермы;  но  эта
"генеалогическаЯ ветвь" оказалась совсем уж  фантастической. “ ‹ермонтова  в
самом  деле  было необыкновенно  развито  то,  что  ‚ладимир  ‘оловьев  (сам
вдохновенный провидец немалого калибра) называет "способностью переступать в
чувстве и  созерцании  через  границы  обычного порЯдка Явлений и схватывать
запредельную сторону жизни". Ћна, эта способность, была направлена не только
в прошлое, но и в будущее:

     "ЌеобычнаЯ  сосредоточенность  ‹ермонтова  в себе  давала  взглЯду  его
остроту и  силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать
в  другую,  более  глубокую  свЯзь  существующего  -  это  была  способность
пророческаЯ; и если ‹ермонтов не был ни пророком  в  настоЯщем  смысле этого
слова, ни таким прорицателем,  как его предок  ”ома ђифмач, то  лишь потому,
что  он не давал этой своей особенности никакого объективного применениЯ. Ћн
не был занЯт ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою
своих ближних,  а единственно только своею  собственной судьбой - и  тут он,
конечно, был более пророк, чем кто-либо из поэтов".

     ‘оловьев  был не совсем прав,  утверждаЯ,  что ‹ермонтов "не давал этой
своей  особенности  никакого  объективного   применениЯ"  и  "не  был  занЯт
"историческими   судьбами   своего   отечества".   Ћдно   из   лермонтовских
стихотворений на эту тему прЯмо названо "Џредсказание":

     Ќастанет год, ђоссии черный год,
     Љогда царей корона упадет;
     ‡абудет чернь к ним прежнюю любовь,
     € пища многих будет смерть и кровь;
     Љогда детей, когда невинных жен
     Ќизвергнутый не защитит закон;
     Љогда чума от смрадных, мертвых тел
     Ќачнет бродить среди печальных сел,
     —тобы платком из хижин вызывать,
     € станет глад сей бедный край терзать;
     € зарево окрасит волны рек:
     ‚ тот день ЯвитсЯ мощный человек,
     € ты его узнаешь - и поймешь,
     ‡ачем в руке его булатный нож:
     € горе длЯ тебЯ! - твой плач, твой стон
     …му тогда покажетсЯ смешон;
     € будет все ужасно, мрачно в нем,
     Љак плащ его с возвышенным челом.

     ‚ладимир  ‘оловьев просто не дожил  до того "черного года", когда упала
корона  русских  царей,  не  то  бы он изрЯдно подивилсЯ точности и верности
предсказаний шестнадцатилетнего ‹ермонтова. Ќа  самом деле жизнь  ‹ермонтова
была  настолько широко распахнута в какой-то другой  мир, неведомый нам, что
он мог бы  и  не  изливать в стихи терзавшие его предчувствиЯ, они все равно
проЯвились бы  если не в его творчестве,  то в каких-нибудь подробностЯх его
биографии.  Љак  заметила Ђнна Ђхматова,  даже даты рождениЯ и  гибели поэта
(1814-1841) совпали с началом двух самых страшных и смертоубийственных войн,
пережитых ђоссией столетием  позже. Ќо своЯ собственнаЯ судьба действительно
занимала ‹ермонтова несравненно больше, чем судьбы ђоссии и мира.
     ‹ермонтов всю жизнь напрЯженно вглЯдывалсЯ в будущее, и в ближайшее,  и
более отдаленное,  но  ничто так не притЯгивало  его взглЯд, как  конец этой
жизни,  представавший перед ним, похоже,  с наибольшей Ясностью и резкостью.
"‡а несколько месЯцев  до роковой  дуэли",  пишет  ‚л.  ‘оловьев, "‹ермонтов
видел  себЯ  неподвижно лежащим  на песке  среди  скал  в  горах  Љавказа, с
глубокою раной от пули в груди":

     ‚ полдневный жар в долине „агестана
     ‘ свинцом в груди лежал недвижим Я;
     ѓлубокаЯ еще дымилась рана,
     Џо капле кровь точиласЯ моЯ.

     ‹ежал один Я на песке долины;
     “ступы скал теснилисЯ кругом,
     € солнце жгло их желтые вершины
     € жгло менЯ - но спал Я мертвым сном.

     ќто сновидение  ‹ермонтова - "дело сравнительно обыкновенное", замечает
философ,  "хотЯ, во всЯком случае,  это  был сон в существенных чертах своих
вещий, потому что через несколько месЯцев после того,  как это стихотворение
было  записано в тетради  ‹ермонтова,  поэт  был действительно глубоко ранен
пулею в грудь, действительно лежал на песке с открытою раной и действительно
уступы  скал теснилисЯ кругом". ЋтправлЯЯсь  в последнюю  ссылку на  Љавказ,
‹ермонтов  многим своим  друзьЯм  говорил о своей  скорой  смерти;  но уже в
семнадцатилетнем возрасте он был  всецело  захвачен видением своего будущего
гонениЯ,  изгнаниЯ  и  гибели.  Љ этому времени  относитсЯ  целый  цикл  его
"провиденциальных   стихотворений",   пронизанных   предчувствием   будущего
трагического исхода. €ногда  они возникали по  совершенно ничтожным поводам,
но   настроениЯ,  вызванные  этими  поводами,  шуточными  и  пустЯковыми  не
казались.   Љак-то  в  марте  1831   года   ‹ермонтов  "вследствие  какой-то
университетской   шалости",  как  выразилсЯ   мемуарист,   ожидал   строгого
наказаниЯ, и написал в этом ожидании следующие строки:

     Џослушай! ‚спомни обо мне,
     Љогда, законом осужденный,
     ‚ чужой Я буду стороне -
     €згнанник мрачный и презренный.

     ‚ другой раз, уже безо всЯкого видимого повода, он тоже говорит о своем
изгнании (предсказываЯ заодно и место ссылки):

     Љогда Я унесу в чужбину
     Џод небо южной стороны
     Њою жестокую кручину,
     Њои обманчивые сны...

     Њотив гонениЯ  в этом поэтическом цикле  звучит неразрывно  и с мотивом
ранней и насильственной смерти:

     ‡а дело общее, быть может, Я паду,
     €ль жизнь в изгнании бесплодно проведу;
     Ѓыть может, клеветой лукавой пораженный,
     Џред миром и тобой врагами униженный,
     џ не снесу стыдом сплетаемый венец
     € сам себе сыщу довременный конец.

     “веренность ‹ермонтова в его безвременной гибели вызывала у него, как и
следовало ожидать, целую гамму чувств (кроме, может быть,  только  одного  -
сомнениЯ  в неотвратимости предуготованного  ему удела). ‡десь  и  жалость к
себе:

     Ћн был рожден длЯ мирных вдохновений,
     „лЯ славы, длЯ надежд; но меж людей
     Ћн не годилсЯ - и враждебный гений
     …го душе не наложил цепей;
     € не слыхал ’ворец его молений,
     € он погиб во цвете лучших дней.

     € стоическаЯ готовность достойно встретить свой жребий:

     Ќе смейсЯ над моей пророческой тоскою,
     џ знал: удар судьбы менЯ не обойдет;
     џ знал, что голова, любимаЯ тобою,
     ‘ твоей груди на плаху перейдет;
     џ говорил тебе: ни счастиЯ, ни славы
     Њне в мире не найти; настанет час кровавый,
     € Я паду, и хитраЯ вражда
     ‘ улыбкой очернит мой недоцветший гений;
     € Я погибну без следа
     Њоих надежд, моих мучений.
     Ќо Я без страха жду довременный конец.
     „авно пора мне мир увидеть новый.

     € героическаЯ твердость перед лицом смерти:

     Ќастанет день - и миром осужденный,
     —ужой в родном краю,
     Ќа месте казни - гордый, хоть презренный -
     џ кончу жизнь мою.

     ЏристальнаЯ  сосредоточенность   ‹ермонтова  на   предчувствии   своего
трагического конца заставлЯла его варьировать в своих стихах эту тему на все
лады.  Ћн говорил об этом своем предвидении в стихах и прозе, в  прошедшем и
будущем  времени  (как  в   двух  последних  приведенных  мною  стихотворных
отрывках), и даже в третьем лице:

     Ќа буйном пиршестве задумчив он сидел
     Ћдин, покинутый безумными друзьЯми,
     € в даль грЯдущую, закрытую пред нами,
     „уховный взор его смотрел.

     € помню Я, исполнены печали
     ‘редь звона чаш, и криков, и речей,
     € песен праздничных, и хохота гостей
     …го слова пророчески звучали.

     Ћн говорил: "‹икуйте, о друзьЯ!
     —то вам судьбы дрЯхлеющего мира?..
     Ќад вашей головой колеблетсЯ секира,
     Ќо что ж!.. из вас один ее увижу Я".

     €ногда "духовный взор" ‹ермонтова обращалсЯ и на его посмертную судьбу.
Џочти   одновременно  у   него  возникают  два   стихотворениЯ,   в  которых
семнадцатилетний поэт провидит две своих могилы: одна - среди гор Љавказа:

     ЉроваваЯ менЯ могила ждет,
     Њогила без молитв и без креста,
     Ќа диком берегу ревущих вод
     € под туманным небом; пустота
     Љругом.

     ѓибель на  дуэли приравнивалась православной церковью к самоубийству, и
духовенство  в самом деле  не  решилось  предать  тело ‹ермонтова  земле  по
христианскому  обрЯду. ѓроб  с  его  прахом  не был  допущен  в  церковь,  и
отпеваниЯ  не  было  (несмотрЯ  на  постановление  специальной  ‘ледственной
комиссии  о том, что ‹ермонтов может  быть  отпет "так точно, как в подобном
случае  камер-юнкер Ђлександр ‘ергеев  Џушкин  отпет  был в  церкви конюшень
€мператорского двора").
     „ругаЯ могила виделась ‹ермонтову уже  не  на  Љавказе, а в ђоссии,  "в
лесу пустынном", "близ тропы глухой", причем на ней уже все должно было быть
совершено по обрЯду:

     Њогиле той не откажи
     Ќи в чем, последуЯ закону;
     Џоставь над нею крест из клену
     € дикий камень положи.

     ‘былось  и  это:  через девЯть месЯцев  после захоронениЯ  в ЏЯтигорске
бабушка  ‹ермонтова ….  Ђ. Ђрсеньева  перевезла гроб с  прахом  поэта в свое
имение  в Џензенской губернии, где  он и был вторично погребен  в  фамильном
склепе.
     Ћдержимость ‹ермонтова такими предчувствиЯми, к тому  же  раз за  разом
сбывавшимисЯ, и превращала его,  казалось, в бездушный  автомат, действующий
не по  своей  воле, а  по  указке  кого-то таинственного,  чьи велениЯ  были
безжалостными, но непреодолимыми. Ќеудивительно, что сам ‹ермонтов с детских
лет относилсЯ  к этой фатальной силе с  большим, если так можно  выразитьсЯ,
предубеждением. Љак тонко замечает ‚л. ‘оловьев, "уже во многих ранних своих
произведениЯх  ‹ермонтов говорит  о ‚ысшей воле с какою-то личною обидою. Ћн
как будто считает ее виноватою против  него, глубоко  его  оскорбившею". ќта
"тЯжба  поэта с Ѓогом" продолжалась у ‹ермонтова  всю жизнь,  и закончилась,
как мы знаем, его последней дуэлью - жутким "фаталистическим экспериментом",
по выражению того  же  ‘оловьева.  ‚оспользовавшись  случаем,  ‹ермонтов как
будто намеренно ушел из опостылевшего ему  мира - и ушел не просто, а звучно
хлопнув  дверью.  ’ут-то,   наверное,  и  открылсЯ  ему   тайный   смысл   и
предназначение всей его, уже сбывшейсЯ жизни.  Љакова бы ни была эта роковаЯ
разгадка, Я надеюсь, что и мы все - рано или поздно - ее узнаем.

     ‘мерть  в  ѓреции. Љак-то в 1714 году,  осушив  стакан на новоспущенном
корабле,  Џетр ‚еликий произнес следующие знаменательные слова: "Љто бы  мог
подумать, братцы, тридцать лет  тому назад, что вы, русские, будете  со мною
здесь, на  Ѓалтийском море, строить корабли и  пировать в  немецких платьЯх?
€сторики  полагают  древнее седалище  наук в  ѓреции; оттуда перешли  они  в
€талию и распространились по всем землЯм …вропы. Ќо невежество наших предков
помешало им проникнуть далее Џольши, хотЯ и полЯки находились прежде в таком
же мраке,  в каком сперва были и все немцы и в каком мы живем до  сих пор, и
только  благодарЯ  бесконечным  усилиЯм своих  правителей могли они  наконец
открыть  глаза и усвоить себе  европейское знание, искусства и  образ жизни.
ќто  движение наук на земле сравниваю Я с обращением крови в человеке: и мне
сдаетсЯ, что  они опЯть когда-нибудь покинут свое местопребывание  в Ђнглии,
”ранции и ѓермании и перейдут к нам на несколько столетий, чтобы потом снова
возвратитьсЯ на свою родину, в ѓрецию".
     џ привожу эту  цитату по статье  одного из самых замечательных "русских
европейцев", правоверного  славЯнофила с сильными западническими симпатиЯми,
€вана  Љиреевского, и,  если бы она не подтверждалась  другими  источниками,
счел  бы ее,  пожалуй,  блестЯщей мистификацией  -  так  точно  и  метко она
выражает   центральную  парадигму  петербургского   периода  нашей  истории.
Љонечно, в чьих  еще  устах эти мысли звучали бы столь же естественно, как у
самого   автора  этой   концепции;   но  мы  привыкли  считать  Џетра  неким
бессознательным выразителем высшей воли, слепым орудием исторической судьбы.
‘  другой  стороны,  многое из  того,  что  входило  в  изначальный  замысел
реформатора, во всей своей Яркости и полноте проЯвилось лишь  много позднее,
когда  петровскаЯ  культура достигла  своего высшего расцвета (это случилось
как  раз  в  эпоху  Љиреевского  и его  старших и  младших  современников  -
—аадаева, Џушкина,  ѓоголЯ,  ‹ермонтова). Џоэтому  то,  что  не  вызвало  бы
удивлениЯ  в  статье  Љиреевского,  имевшего  возможность  обозревать  плоды
петровских начинаний на  большом  протЯжении времени, кажетсЯ неожиданным  в
устах  самого  творца  той  новой  реальности,  которую лучшим  русским умам
довелось осмысливать в течение многих столетий.
     ‚ речи  Џетра  значительно  и  символично  все,  вплоть  до  мельчайших
деталей.  ќто  высказывание  было   в   полном   смысле  слова  программным,
устремленным в  будущее; но одновременно оно и подводит  итоги долгого пути,
уже  пройденного к  тому времени петровской  ђоссией. ‚ него вплетены  самые
разнообразные  мотивы,  которые  будут   питать  русскую  культуру  на  всем
протЯжении ее петербургского периода. Ћдин из самых заметных таких мотивов -
это  изумление перед  мгновенностью и  неожиданностью преображениЯ затхлой и
утробной  Њосковии в блестЯщую  ђоссийскую  империю (до  поЯвлениЯ которой в
1714 году оставалось  еще семь лет). Џетр  перечислЯет зримые приметы  этого
зарождавшегосЯ нового мира: свежезавоеваннаЯ Ѓалтика, грозный флот, русские,
одетые по-европейски и только что не образованные. Љиреевский в своей статье
сильно  сократил  этот список;  в оригинале  преобразователь  упоминает  еще
город,  им воздвигнутый,  иноземных художников и  ремесленников, "храбрых  и
победоносных солдат и матросов  русской крови",  да еще "сынов, побывавших в
чужих странах и возвратившихсЯ домой столь смышлеными".
     Ћкинув  удовлетворенным взглЯдом  сделанное, как ‘оздатель,  отделивший
свет от тьмы и населивший твердь земную и небесную, Џетр дает далее глубокое
и  остроумное обоснование  своей  преобразовательской  деЯтельности,  как бы
заранее  отвечаЯ  на  тот  вопрос, который будут потом обращать  к  его тени
многие поколениЯ  русских  мыслителей: а  надо ли было вообще перелицовывать
ђоссию на иноземный лад,  да еще  делать  это так судорожно  и  свирепо? —ем
наши, русские, самобытные начала  хуже европейских, зачем было  так неистово
уничтожать  одни  и  вводить  другие?  Ќичем не хуже, отвечает Џетр,  ђоссиЯ
отстала от ‡ападной …вропы только потому, что ‡апад сумел раньше приобщитьсЯ
к наследию  „ревнего мира, к "седалищу наук", в свое времЯ образовавшемусЯ в
ѓреции. Ћттуда "по превратности времен" эти  науки  были изгнаны, перешли  в
€талию,  а  затем   распространились  и  по  всем  землЯм  …вропы,  до  того
пребывавшим в таком же "непроходимом  мраке", как и ђоссиЯ. Њогли они прийти
и к нам, говорит Џетр, поскольку  мы имеем  на них ровно те же  самые права,
что и ‡апад, но уж так случилось, что "невежество  наших предков помешало им
проникнуть далее Џольши".  ‚полне возможно, что под этими "предками" будущий
император имел в виду не русских вообще, а своих предков в буквальном смысле
слова,  то  есть представителей  царствующей династии  ђомановых. Џо крайней
мере, дальше  он делает важное замечание, что другие народы лишь  "благодарЯ
бесконечным  усилиЯм  своих  правителей"  смогли  наконец "открыть  глаза  и
усвоить себе прежние греческие искусства, науки и образ жизни".
     ‡десь €ван Љиреевский снова несколько переиначил оригинальный текст; он
перечислЯет  эти  заимствованиЯ  в  другом  порЯдке:  "европейское   знание,
искусства  и образ жизни". ќта  замена не случайна:  именно в  таком порЯдке
Џетр  заимствовал  из …вропы  ее удивительные достижениЯ.  Ѓольше всего  его
привлекало  там техническое знание;  при этом искусствам и образу жизни тоже
придавалось  немалое значение. •арактерно, однако, что Џетр,  похоже, совсем
не  верил  в  то,  что  народные  массы  сами когда-нибудь  изъЯвЯт  желание
избавитьсЯ от  своего  невежества и  обратитьсЯ  от мрака  к свету.  Ќедаром
Џушкин сказал  о  нем, что он "презирал человечество, может быть, более, чем
Ќаполеон";  приложив  немыслимые усилиЯ  длЯ  того, чтобы  просветить  своих
подданных и приобщить их к числу  исторических народов, он не ждал от них не
только  благодарности,  но даже и простого пониманиЯ своих действий. Џетр не
сомневалсЯ, что его  кипучаЯ  деЯтельность принесет ђоссии великое благо, но
он не стремилсЯ  соблазнЯть кого-то этим благом, полагаЯсь со  своей стороны
только на  насилие  и  принуждение.  "џ должен вне государства  гонЯтьсЯ  за
отважным  неприЯтелем,  а  в  государстве  моем  укрощать  диких  и  упорных
подданных",  говорил  сам император. „а, ђоссию тех времен  уместнее было бы
сравнивать  не со взнузданной лошадью, поднЯтой на  дыбы под  величественным
всадником, как это любили делать русские  поэты петербургского периода, а со
слепым котенком,  отчаЯнно  сопротивлЯющимсЯ тому, чтобы его  ткнули носом в
блюдечко с молоком.
     Џримечательно,  что   Љиреевский,   цитируЯ  Џетра,  сильно   ослаблЯет
полемический  запал  его  речи,  в подлиннике носЯщей  характер  увещеваниЯ,
адресованного недостаточно  радивым  сподвижникам. –арь, поддерживаЯ  старую
русскую традицию патриархальности  власти,  обращаетсЯ к ним, как  к  малым,
несмышленым детЯм. "’еперь очередь доходит до нас", говорит он, "если только
вы поддержите менЯ в  моих  важных предприЯтиЯх,  будете слушатьсЯ менЯ  без
всЯких отговорок и  привыкнете свободно распознавать добро и зло". Џоследнее
замечание  было уже в известной степени рискованным; напуганные современники
и  так  уже подозревали  в Џетре Ђнтихриста, усматриваЯ  в его императорском
звании "число  зверЯ"  666. Ќо Џетра такие частности обычно мало  волновали;
гораздо важнее длЯ него  было  добитьсЯ  от своих подданных беспрекословного
послушаниЯ,  не мытьем, так катаньем.  Ћбрисовав заманчивую картину будущего
русского  процветаниЯ, он замечает: "покамест советую вам помнить  латинскую
поговорку,  ora et labora ("молись и трудись"  - ’. Ѓ.) и твердо  надеЯтьсЯ,
что, может быть, еще на нашем веку вы пристыдите другие  образованные страны
и вознесете на высшую степень славу русского имени".
     ‚се эти мелочи €ван  Љиреевский, пересказываЯ  речь  Џетра,  выпускает,
видимо, не считаЯ их существенными. —ерез сто лет после внедрениЯ петровских
нововведений уже никого не нужно было  уговаривать принЯть их;  современники
Љиреевского, наоборот, усиленно  ломали голову  над  тем,  как  ослабить  их
всепроникающее воздействие. „еЯтельность Џетра к тому времени воспринималась
не  как  что-то случайное и субъективное, а как могучее  выражение фатальной
исторической  судьбы ђоссии,  обреченной на то, чтобы вечно отказыватьсЯ  от
своих  самобытных начал  и  обращатьсЯ к  чужим культурам, жадно впитываЯ их
достижениЯ.  Ќеудивительно, что  Љиреевского  гораздо больше, чем мелочное и
подробное  обоснование  реформ, заинтересовало  смелое обобщение,  сделанное
Џетром,  утверждавшим,  несколько неожиданно, что колоссальный взлет  силы и
могущества ђоссии, достигнутый через просвещение, произошел  бы и независимо
от его усилий: так же естественно, как обращаетсЯ  кровь в человеке, науки и
искусства рано или поздно покинули бы свое местопребывание в ‡ападной …вропе
и  перешли в  ђоссию "на  несколько  столетий". ‘читаетсЯ,  что на эту мысль
Џетра натолкнул модный в то времЯ философ ‹ейбниц, тесно свЯзанный с ђоссией
и  даже принЯтый  Џетром  на  русскую  службу  (со следующей  формулировкой:
"понеже мы  известны, что он ко умножению математических и иных  искусств  и
произысканию  гистории  и  к приращению наук  легко  вспомощи может,  его ко
имеющему  нашему  намерению, чтоб науки  и  искусства в  нашем государстве в
вЯщий  цвет  произошли, употребить").  ‹ичные  свЯзи  ‹ейбница  с Џетром, их
переписка  и  сотрудничество  сыграли  не  последнюю   роль  в  формировании
исторической  концепции  "культурного круговорота", которую  первый  русский
император  хотел  даже ввести в качестве  обЯзательного предмета  в  школах.
€скусно  смешиваЯ  лесть с философией,  ‹ейбниц писал  Џетру:  "по-видимому,
согласно божественной  судьбе, наука должна обойти  кругом земной шар и ныне
перейти  в ‘кифию, избрав ‚аше ‚еличество  орудием,  так как ‚ы можете взЯть
лучшее и усовершенствовать надлежащими мерами то, что сделано в обеих частЯх
света".
     Ћднако  самым  поразительным откровением  в речи Џетра, ставшей  первым
сводом петербургской мифологии  (см. "Њосква и Џетербург", "…вгений и поэт",
"“жо тебе!"), была ее  финальнаЯ, заключительнаЯ  фраза о том,  что погостив
несколько  веков в северной ђоссии, науки и искусства затем вернутсЯ обратно
на свою родину,  в  ѓрецию. ђоссийскаЯ €мпериЯ,  основаннаЯ  Џетром,  во все
времЯ  своего существованиЯ  испытывала  сильнейшее  мистическое  влечение к
греческой  цивилизации,  особенно к ее позднему плоду, Љонстантинополю.  Љак
мотылек,  она летела на  этот "греческий огонь" и раз за разом обжигала себе
об  него крылышки, пока не сгорела в нем  окончательно. —ерез сто лет  после
вдохновенного  рижского пророчества  Џетра  ‚еликого европейское  первенство
действительно  перешло  к  ђоссии;  но когда  еще веком  позже петербургский
период,  исчерпав свои  силы  и возможности,  рассыпалсЯ  в прах,  в  ђоссии
началась  новаЯ эпоха, но не константинопольскаЯ, как это ожидалось всеми, а
опЯть  московскаЯ.   ‚о  многих  своих   чертах  она  повторЯла  времЯ   еще
допетровское; европейские нравы, науки и искусства, как и предсказывал Џетр,
в ђоссии в самом деле надолго не загостились.
     € все же не совсем понЯтно, почему Џетр закончил свое построение именно
возвращением европейской образованности  в  ѓрецию; концепцией  ‹ейбница это
как будто  напрЯмую не  предусматривалось.  ‚озможно,  что он  хотел  просто
придать округлость всей этой  интеллектуальной композиции, замкнув  конец на
начало. ‚месте с  тем  такое обращение  к эллинским  истокам в  самом  конце
жизненного  пути  было  необъЯснимым,  но  настолько  частым  и  характерным
Явлением, что оно может показатьсЯ некой  таинственной закономерностью.  Ћно
было свойственно  не  только  мировым цивилизациЯм, как ‚осточно-ђимскаЯ или
ђоссийскаЯ   империи,  но  и  отдельным   представителЯм  древних   и  новых
европейских культур.
     ‹орд Ѓайрон  (1788-1824)  всю  жизнь  испытывал  страстное  влечение  к
‚остоку.  „аже в  …вропе он  предпочитал народы,  более  других  поддавшиесЯ
культурному воздействию  Ђзии, от €спании до ‚енеции. Ќравились ему и турки;
но когда  в  ѓреции началось восстание против османского владычества, Ѓайрон
поддержал греков, не  расставшись,  правда,  при  этом  со своими  турецкими
симпатиЯми.  ‚прочем,  эти  симпатии не помешали ему  принЯть  самое горЯчее
участие в  греческом восстании. Љак  раз в это  времЯ  в Ѓритании, на родине
поэта,  посчитали,  что  подрыв  турецкого  могущества  отвечает  английским
интересам;   там   образовалсЯ   ѓреческий  комитет,  предложивший   Ѓайрону
возглавить  британскую помощь  восставшей  ѓреции. Ѓайрон  ответил, что  ему
нужны офицеры и солдаты, артиллериЯ, порох, медикаменты. Љомитет, заседавший
в  ‹ондоне в таверне "Љорона и Якорь", подошел к делу с подлинно  британской
основательностью: все  вопросы в нем подолгу дебатировались и сопровождались
выпуском большого  количества документов.  ‚место  оружиЯ  Љомитет  присылал
Ѓайрону   учебные   пособиЯ,   затЯгивал  с   доставкой   медикаментов.   Ќо
воодушевившегосЯ поэта  уже  ничто  не могло  остановить: он  решил ехать  в
ѓрецию и лично принЯть участие в поднЯвшемсЯ восстании.
     Ѓайрон  отправлЯлсЯ  в ѓрецию,  испытываЯ  смешанные  чувства. ‘  одной
стороны,  он испытывал мощный душевный  подъем  от  того, что у него наконец
нашлось  настоЯщее  дело, захватившее  его  целиком.  Џри этом, однако,  его
томило и  предчувствие того, что это его новое увлечение окажетсЯ не слишком
долговечным.  "Њне  хочетсЯ  вернутьсЯ в ѓрецию  и, вероЯтно,  Я там  умру",
говорил он  приЯтелЯм перед отъездом.  Ћчень  характерно здесь это выражение
"вернутьсЯ" - вернутьсЯ  перед смертью. Ѓайрон уже  бывал в ѓреции, но он не
говорит  "посетить ее  снова, может быть,  в последний  раз" - он  стремитсЯ
именно вернутьсЯ туда, чтобы там погибнуть.
     ЌесмотрЯ на свое обычное суеверие, Ѓайрон равнодушно согласилсЯ отплыть
в  пЯтницу,  13-го  (13 июлЯ  1823  года).  Ќо  в  тот  день воздух  был так
неподвижен,  что судно  так и не смогло  снЯтьсЯ с  ЯкорЯ. Љ вечеру  Ѓайрону
пришлось  сойти  на берег.  Ќаконец около полуночи  ветер  поднЯлсЯ.  ‘тараЯ
посудина под громким названием "ѓеркулес", однако, настолько плохо держалась
в  море, что  не  смогла  далеко отойти  от берега; после поломки "ѓеркулес"
вернулсЯ  обратно  в порт.  ќти неудачи нисколько  не  обескуражили Ѓайрона.
’очно  так же  четырнадцатью годами позже суеверный Џушкин  не  поколебалсЯ,
отправлЯЯсь  на свою последнюю роковую дуэль, вернутьсЯ  домой за  шубой  (с
утра в Џетербурге было  солнечно  и  тихо, но к вечеру  сильно похолодало, и
поэт не решилсЯ ехать на —ерную речку без теплой одежды).
     Џрибыв в Љефалонию,  Ѓайрон развил  там  бурную деЯтельность.  Ћн лично
занималсЯ строевой подготовкой солдат, примирЯл местные  враждующие партии и
препиралсЯ с лондонским ѓреческим комитетом. Џолугодом позже он перебралсЯ в
Њиссолунги,  чтобы быть  ближе  к  театру военных  действий.  ’ам его уже  с
нетерпением ожидали  представители  греческого  правительства, устроившие  в
честь его прибытиЯ шумную манифестацию. ‚ Њиссолунгах Ѓайрон продолжил  свое
благородное  дело,  пожертвовав  на  него  заодно  и  большую  часть  своего
состоЯниЯ.   Ћн   ведет  переговоры  с  греческими  лидерами,  заботитсЯ  об
организации флота  -  но почти не пишет стихов. Џредвидение скорой смерти не
покидает его.  "џ предчувствую, что  умру в ѓреции", говорит он ("I  have  a
presentiment I shall die in Greece"). ‡а несколько месЯцев до смерти, в день
рождениЯ, Ѓайрон прерывает свое поэтическое молчание и  пишет стихотворение,
называЯ его "‚ день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет" ("On this day
I complete  my thirty-sixth year"). ‚ нем  сплетаютсЯ мотивы  переломившейсЯ
жизни  (тридцатипЯтилетний  возраст издавна  считалсЯ "mezzo  del  cammin di
nostra vita", вершиной дуги человеческой жизни), и близкой смерти:

     ‚тораЯ юность не придет,
     Ќичто не скрасит жизнь твою.
     Ћ чем жалеть? ќллада ждет:
     “мри в бою.

     Ќавстречу гибели иди,
     „остоин будь судьбы такой:
     Ѓудь впереди и смерть найди,
     Ђ с ней покой.

     ‹агернаЯ  жизнь в осажденном городе подорвала силы Ѓайрона.  Ћн заболел
злокачественной  лихорадкой, но  долго  не поддавалсЯ болезни,  стараЯсь  не
слечь до последнего. “мираЯ, Ѓайрон думал о  ѓреции. ‡а два днЯ до смерти он
пишет: "Я отдал ей свое времЯ, средства, здоровье - мог ли Я сделать больше?
’еперь отдаю ей жизнь".
     ‘удьба   Ѓайрона  странно   перекликнулась   с   судьбой   еще   одного
литературного  изгнанника,  „жеймса  „жойса  (1882-1941).  „жойс,  в  юности
почитавший Ѓайрона "величайшим поэтом", в отличие от него, однако, нисколько
не интересовалсЯ общественными движениЯми, считаЯ, что войны  и  революции -
это "скучный всемирно-исторический антураж", не имеющий никакого отношениЯ к
единственно  важной вещи в мире, к искусству. Џогрузившись  с головой в свое
искусство, он ухитрилсЯ вовсе  не  заметить  Џервую  мировую  войну, котораЯ
прошелестела,  как  гроза,  "так  и  не  сумев  привлечь ни грамма  вниманиЯ
художника" (‘. ‘. •оружий, ""“лисс"  в  русском зеркале"). ‘о ‚торой мировой
войной, разразившейсЯ  четвертью века позже, дело пошло уже не так гладко. Љ
тому  же  и  в главном  деле писателЯ, художестве,  возникли  непредвиденные
трудности. ‡авершив свое циклопическое предприЯтие ("Џоминки по ”иннегану"),
на которое  ушло пЯтнадцать лет  сокрушительного труда,  „жойс остановилсЯ в
некотором недоумении. Ћн привык, что каждый предыдущий его замысел порождает
последующий, вытекаЯ из него почти с математической непреложностью. Ћсобенно
хорошо это заметно по главному его труду,  роману "“лисс", в  котором каждаЯ
новаЯ  глава  пишетсЯ со  все  большей  технической  изощренностью.  Љритики
недаром вспоминают  в  свЯзи с  этим  романом  о принципе "выжженной земли";
такой  же принцип, однако, можно применить и ко всему творчеству  „жойса. Ќо
теперь, после "Џоминок", оказалось, что "невыжженной" земли в художественном
мире  „жойса  уже   не  осталось.  „альше  двигатьсЯ   было  некуда.  Љаждое
произведение „жойса, начинаЯ  с юношеских  набросков,  строилось все более и
более сложно;  но  сложнее  его последней  книги, написанной  на  семидесЯти
Языках  сразу,  исковерканных  до  неузнаваемости   (подробнее  см.  "„осуги
тибетских малышей"), уже не могло быть ничего.
     ”оном длЯ этих творческих неурЯдиц были военные бедствиЯ, захлестнувшие
Џариж, в котором жил тогда писатель. —ерез  несколько  месЯцев после  начала
войны „жойс  с семьей уезжает  на  юг ”ранции, в деревушку ‘ен-†еран-ле-Џюи.
’ам он провел последний, и,  наверное,  самый мрачный и тЯжелый год  в своей
жизни.  Ќе  знаЯ,  чем  себЯ  занЯть,  „жойс целыми  днЯми угрюмо бродит  по
окрестностЯм, устрашаЯ местных жителей своим видом: "высокаЯ тощаЯ  фигура в
длинном черном  плаще  и черных очках, с тонкой палкой  слепца, с карманами,
полными камней - отгонЯть  собак, которых боЯлсЯ панически"  (‘. ‘. •оружий,
idem). ‡доровье его постоЯнно ухудшалось.
     ‹ишь иногда у  писателЯ мелькали обрывки каких-то замыслов: "что-нибудь
короткое и простое", "новое пробуждение", "драма о греческой революции". ќто
и  было  возвратом  к  началу.  ‘овершив  гигантский  круг,  его  творчество
попыталось  вернутьсЯ  в  исходную  точку, освободившись от всех  формальных
приемов,  наработанных  изобретательным умом  автора. ‚  конце  жизни многим
великим  художникам мерещилсЯ "возврат к началу" и "новое  пробуждение" (см.
об этом "Њыслить и страдать"), но удивительно, что у „жойса это  устремление
к новой жизни, к  творческому возрождению свЯзываетсЯ  именно  с ѓрецией, да
еще и с "греческой революцией". ‚прочем, возможно, что, обратившись к началу
своей  жизни,  к  первым  "впечатленьЯм  бытиЯ",  „жойс  просто  вспомнил  о
колоссальной фигуре Ѓайрона, оказавшей на него такое влиЯние в юности.
     Џо-своему повторил судьбу  Ѓайрона и другой писатель, умерший вдали  от
родины - Ђдам Њицкевич (1798-1855).  …го роднаЯ ‹итва, как и Џольша, входила
тогда  в  состав ђоссии, с властЯми которой у польского  поэта отношениЯ  по
разным  причинам  не  складывались.  Џокинув  пределы   ђоссийской  империи,
Њицкевич некоторое времЯ скиталсЯ по городам  …вропы, пока не осел в Џариже,
ставшем длЯ  него, как и  длЯ многих  других  его соотечественников,  второй
родиной.  †изнь польских эмигрантов, обосновавшихсЯ в  Џариже после разгрома
восстаниЯ  в  ‚аршаве, была довольно скучной и однообразной,  но через два с
лишним  десЯтилетиЯ она сильно оживилась в свЯзи с началом  Љрымской  войны.
Ћсобенно  воодушевились  полЯки,   когда   в  эту   войну,  начавшуюсЯ   как
русско-турецкий  конфликт, втЯнулись еще и ”ранциЯ  и ЂнглиЯ, преследовавшие
здесь свои собственные интересы. ‚ Џариже был создан специальный руководЯщий
комитет, занЯвшийсЯ организацией польских легионов в ’урции. Њицкевич горЯчо
сочувствовал этой деЯтельности и  сам рвалсЯ в  Љонстантинополь, но, не имеЯ
средств длЯ того, чтобы совершить такое путешествие, был вынужден следить за
ней издали, из Џарижа.
     ‚  это  времЯ французское министерство просвещениЯ задумало предпринЯть
исследование  научных  и  литературных  учреждений  в  христианских странах,
находившихсЯ  под  владычеством  ’урции.   Џервым  этапом   предполагавшейсЯ
командировки  должен был стать Љонстантинополь, откуда следовало отправитьсЯ
в  Ѓолгарию и ‘ербию, а  также Ѓоснию, ѓерцеговину  и  —ерногорию. Њицкевич,
долгое  времЯ   читавший  в  Џариже  лекции  по  славЯнским  литературам   и
проповедовавший идею  единениЯ славЯнских  народов, не  мог  упустить  такую
соблазнительную  возможность. Ћн  начал  усиленно  хлопотать  о  том,  чтобы
проведение исследованиЯ было  поручено ему. ќти ходатайства долго оставались
без ответа, но через год положительное решение правительства  все-таки  было
получено. Љак только  министр просвещениЯ подписал командировку Њицкевича на
‚осток, поэт начал спешно готовитьсЯ к отъезду. ‚ последний томительный  год
у  него умерла  жена, давно  страдавшаЯ тЯжелой болезнью, и Њицкевич оставил
своих детей, младшему из которых было всего  пЯть лет, на попечение друзей и
родственников. ‚ сентЯбре 1855 года он отплыл из Џарижа.
     Џутешествие взбодрило и оживило польского поэта.  …го  поразил  широкий
„арданельский пролив,  и  он с  восхищением вспоминал  Ѓайрона, в свое времЯ
переплывшем через него  (в том самом месте, где,  по греческому  мифу, юноша
‹еандр плавал  к  своей  возлюбленной  и где  ѓеллеспонт  пересек  Ђлександр
Њакедонский). Љонстантинополь понравилсЯ Њицкевичу, но несколько неожиданным
образом:  он привлек  его не  восточной экзотикой, а  старыми, полузабытыми,
внезапно всплывшими из подсознаниЯ ощущениЯми. Ќа поэта вдруг пахнуло чем-то
родным  и  знакомым:  узкие  константинопольские  улочки  странным   образом
напомнили Њицкевичу его родной городок в ‹итве. ќто тоже было возвращением к
началу, и снова оно совершилось на греческой почве.
     ‚   Љонстантинополе   Њицкевич   быстро   втЯнулсЯ  в  острую   борьбу,
развернувшуюсЯ вокруг формированиЯ польских легионов. „ве недели он провел в
Ѓургасе,   где  посещал  солдат,  общалсЯ  с  офицерами,   готовившимисЯ   к
выступлению  против  ђоссии.  Ћбратно в  Љонстантинополь  он приехал  совсем
больным. Џогода стоЯла холоднаЯ, в квартире Њицкевича было сыро, и его недуг
быстро усиливалсЯ.  Џоэт чувствовал  себЯ  скверно, но  запрещал посылать за
врачами. Ќастроение его было по-прежнему бодрым;  он был захвачен блестЯщими
перспективами, открывавшимисЯ перед  ним и  его  соотечественниками. ‚скоре,
однако, выЯснилось,  что недомогание Њицкевича было  серьезным -  он заболел
холерой. Џроболел он недолго. ‚ последний день своей жизни поэт часто впадал
в обморочное состоЯние, но умер в  полном  сознании, хотЯ и не произносЯ при
этом ни слова.
     …сли  Њицкевича,  как  и  Ѓайрона,  в конце жизни  к греческой культуре
привело, в общем-то,  случайное стечение обстоЯтельств, то  длЯ их  младшего
современника, Џушкина (1799-1837), это обращение к праистокам было в большой
степени  закономерно. ђусский  поэт  никогда не  покидал  своей  родины,  но
"верною мечтою"  любил "летать, заснувши наЯву" то к волнам Ђдриатики, то на
скалу, где  "угасал Ќаполеон", то  в немецкий  град, воспетый џзыковым, то в
"благословенный  край,  пленительный   предел",  где   "лавры   зыблютсЯ"  и
"апельсины зреют", то в ту страну, где  "небо  вечно Ясно", а "жизнь лениваЯ
проходит  сладострастно",  как "пылкий отрока восторгов полный сон". ‚се его
привлекало, всюду он стремилсЯ:

     Џоедем, Я готов; куда бы вы, друзьЯ,
     Људа б ни вздумали, готов за вами Я
     Џовсюду следовать, надменной убегаЯ:
     Љ подножию ль стены далекого ЉитаЯ,
     ‚ кипЯщий ли Џариж, туда ли наконец,
     ѓде ’асса не поет уже ночной гребец,
     ѓде древних городов под пеплом дремлют мощи,
     ѓде кипарисные благоухают рощи,
     Џовсюду Я готов.

     ЌесмотрЯ  на  эту  готовность,  Џушкин  лишь  один раз  в  своей  жизни
попыталсЯ выехать  за пределы  ђоссийской  €мперии, и то не  слишком  удачно
(подробнее см.  "Џисатели-орловцы").  Џеред  тем, как  отправитьсЯ в русский
военный  лагерь  в  ’урции,  поэт посетил один  московский дом, где дети его
приЯтелЯ поразили  его своими  неожиданными  суждениЯми.  "Ђх! Ќе  ездите  в
’урцию", сказала ему одна из девочек,  ЉатЯ, "там убили ѓрибоедова". "Ѓудьте
покойны, сударынЯ",  отвечал ей быстро нашедшийсЯ Џушкин,  "неужели  в одном
году убьют двух Ђлександров ‘ергеичей?  Ѓудет  и  одного!" "Ѓайрон поехал  в
ѓрецию и там умер", сказала другаЯ девочка, ‹елЯ, "не ездите в Џерсию, будет
вам  и одного  сходства  с Ѓайроном". ќто соображение уже  сильнее озадачило
Џушкина, хотЯ и не остановило его. Ћн увидел турецкие земли, уже отошедшие к
ђоссии, и даже участвовал в боевых действиЯх - но осталсЯ цел и невредим. Ћт
Ђрзрума до ЉонстантинополЯ (из которого, кстати, был некогда привезен прадед
поэта  €брагим)  было, в  самом  деле,  еще  довольно  далеко.  Љ греческой,
византийской культуре  Џушкин  обратилсЯ позже и  в  свЯзи с  совсем другими
обстоЯтельствами.
     Џоследнее  лето своей жизни Џушкин провел на Љаменном острове, уединЯсь
там с семьей на даче, подальше от шумного Џетербурга. ‚ обществе он почти не
бывал, виделсЯ только с близкими друзьЯми, да и то не слишком часто. ‹ето  в
тот  год  было холодное  и  дождливое;  сумрачнаЯ, ветренаЯ и  сыраЯ  погода
держалась  почти  непрерывно, так что за весь июнь и июль  едва выдалось два
или три солнечных  днЯ. €менно в такую погоду Џушкину писалось лучше  всего.
Љаждый год он с нетерпением ждал осени, когда промозглое  ненастье  загонЯло
его  в  рабочий  кабинет,  и  он  мог,  не  отвлекаЯсь,  с  головой  уйти  в
напрЯженную, сосредоточенную  творческую  деЯтельность. Ќо на этот  раз поэт
как будто предчувствовал, что этой осенью ему будет уже не до стихов.
     ‹етом 1836  года Џушкин создал  то, что впоследствии получило  название
"стихотворений  каменноостровского  цикла",  ставших последним  взлетом  его
поэтического гениЯ.  „лЯ нас важно, однако, то,  что весь этот цикл оказалсЯ
окрашен   сильнейшим  напрЯжением   религиозного  чувства,   сочетающимсЯ  с
постоЯнно   повторЯющимсЯ  мотивом   близкой  смерти.  Ќа  этот  раз  Џушкин
проникаетсЯ  не просто религиозным  мироощущением, как  раньше,  когда  он с
увлечением  писал подражаниЯ ‚етхому ‡авету и  Љорану, перелагал  на русский
Язык стихи Љсенофана Љолофонского и  мистические тексты „жона ЃеньЯна - нет,
теперь  он  погружаетсЯ  в  почти  каноническое  православие,  со  всеми его
догматическими тонкостЯми,  превосходным  знатоком которых  он стал  к  тому
времени.  Ћдно  из  стихотворений  этого  цикла,  "Ћтцы  пустынники  и  жены
непорочны",  представлЯющее  собой  переложение  великопостной  молитвы  св.
…фрема ‘ирина, ‚.  ‚. ђозанов  недаром назвал "дивным православным каноном".
€сследователи находЯт в каменноостровском цикле поэтическое воссоздание хода
богослужениЯ на ‘трастной  неделе, той, что окончилась 28 марта  1836 года и
произвела глубокое впечатление  на  Џушкина,  жадно тЯнувшегосЯ в  последние
годы своей жизни к православной вере и евангельской образности.
     ќто последнее устремление поэта закономерно привело  его и к интересу к
‚изантии, источнику  русского  православиЯ.  ‡а три месЯца  до смерти Џушкин
перечитывает  давно  знакомое  ему  "”илософическое письмо" —аадаева,  с его
страстными нападками на византийскую религию, и пишет  в ответ ему письмо, в
котором  создает  целый  панегирик византийской  традиции,  замечательный  и
тонкостью наблюдений, и богатством образов:

     "Vous dites que  la source  oщ nous sommes allй puiser le Christianisme
йtait impure, que Byzance  йtait mйprisable et mйprisйe etc. -  hй, mon ami!
Jйsus Christ lui-mкme n'йtait-il pas  nй juif et Jйrusalem  n'йtait-elle pas
la fable  des nations? l'йvangile en est-il moins admirable? Nous avons pris
des  Grecs l'йvangile et les traditions, et non l'esprit de  puйrilitй et de
controverse.  Les moeurs  de Byzance n'ont jamais  йtй  celles  de  Kiov. Le
clergй Russe,  jusqu'а  Thйophane,  a йtй  respectable,  il ne  s'est jamais
souliй  des  infamies  du  papisme et  certes  n'aurait jamais  provoquй  la
rйformation, au moment ou l'humanitй avait le plus besoin d'unitй".

     "‚ы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист,
что ‚изантиЯ была достойна  презрениЯ и презираема  и  т. п. Ђх,  мой  друг,
разве  сам €исус •ристос не  родилсЯ евреем и разве €ерусалим не был притчею
во Языцех? …вангелие от  этого  разве менее изумительно? “  греков мы  взЯли
евангелие  и преданиЯ, но не  дух ребЯческой мелочности и словопрений. Ќравы
‚изантии никогда  не были нравами Љиева.  Ќаше духовенство, до ”еофана, было
достойно уважениЯ, оно никогда не пЯтнало себЯ низостЯми папизма и, конечно,
никогда  не  вызвало  бы  реформации в тот момент, когда человечество больше
всего нуждалось в единстве".

     Џисьмо  —аадаеву не  было  отправлено;  остались неопубликованными  при
жизни  Џушкина и  его "православные"  стихотворениЯ, написанные  на Љаменном
острове.  Ћбщество, окружавшее  поэта, в  последние годы понимало его плохо;
его позднЯЯ духовнаЯ  эволюциЯ и вовсе не была  замечена. ђепутациЯ  Џушкина
по-прежнему    определЯлась   его   ранним   вольнодумством   и   юношескими
антиклерикальными выходками, остававшимисЯ у  всех  в памЯти.  Ќедаром после
гибели  поэта  тогдашний  глава ђусской  церкви сказал  †уковскому:  "насилу
довели  мы  его до  смерти  христианской".  …му  и  в  самом  деле  пришлось
похлопотать в свЯзи  с  этим делом.  Љ  умирающему Џушкину, как прежде к его
Џиковой „аме, ЯвилсЯ "гость полунощный"  с  запиской,  в которой  содержалсЯ
совет  "умереть по-христиански"; специально  было прослежено, причастилсЯ ли
поэт,  в полном  ли  объеме  совершил он  последние христианские обрЯды.  Ќо
Ќиколай  Џавлович беспокоилсЯ напрасно:  Џушкин, переживший в  поздние  годы
мощный духовный кризис, пробудивший в нем религиозное чувство, и не помышлЯл
об  отказе от  исполнениЯ  последнего долга  христианина. Ћн  исповедалсЯ  и
причастилсЯ ночью, знаЯ, что царь, по  собственному  его заверению, не лЯжет
спать,  пока не  получит известие  о  том,  что  его  настойчивое требование
исправно выполнено. ђовно через сутки Џушкина не стало.
     Џушкин, в отличие от Ѓайрона, Њицкевича и  „жойса, умер на  родине, так
ни  разу и не увидев чужие  краЯ, о которых он столько мечтал. ќто не мешало
ему, однако, добрую половину своей жизни считать себЯ изгнанником, взывать к
тени ЋвидиЯ и  сочувственно цитировать  известную  сентенцию „анте о  горечи
чужого  хлеба.  ‘осланный  на юг, в Ѓессарабию,  Џушкин написал  там большое
послание "Љ Ћвидию", в котором  в рамках "поэтической вольности"  утверждал,
что римский поэт был отправлен в ссылку в те же самые краЯ, что и он:

     Ћвидий, Я живу близ тихих берегов,
     Љоторым изгнанных отеческих богов
     ’ы некогда принес и пепел свой оставил.

     Ќа самом  деле Џушкин прекрасно знал, что Ћвидий (43  до н. э. -  14 н.
э.) был сослан немного дальше  - в город ’омы, на —ерном  море, близ  „унаЯ.
Њотивы  этого  сурового  наказаниЯ  неЯсны  историкам  до  сих  пор;  вполне
возможно, что они  были неЯсны  и  самому Ћвидию. ’ак  или иначе,  но  поэт,
проживший мирно  и безмЯтежно около  полувека в  ђиме, вдруг  оказалсЯ перед
необходимостью   покинуть   родину  и   отправитьсЯ   на   далекую   окраину
цивилизованного мира.  „лЯ этого "баловнЯ славы",  привыкшего к счастливой и
спокойной  жизни,  к  лаврам  первого  римского  поэта,  это  было  страшной
катастрофой.  Ћвидий считал  себЯ  погибшим, и только друзьЯ удержали его от
самоубийства.  ‚  декабре  8 года  он отправлЯетсЯ  в плавание,  которое  по
зимнему времени было очень опасно. ‚ €онийском  море  корабль ЋвидиЯ попал в
свирепую  бурю  и  едва  не погиб. ‡иму  Ћвидий  переждал  в  ѓреции,  вдоль
побережьЯ  которой  он  плыл, и,  сменив  корабль,  достиг ”ракии.  ‚  своих
"‘корбных  элегиЯх" (Tristia,  I, 10)  он описывает свой  путь от Љоринфа до
острова  ‘амофракии,  пролегавший  через ќгейское море, мимо  ѓеллеспонта  и
’рои. ‚  той  же  элегии Ћвидий призывает  свой  новый  корабль благополучно
пройти  через Ѓосфор,  мимо  ‚изантиЯ  (на месте которого  триста лет спустЯ
будет основан Љонстантинополь),  и встретить в одной из черноморских гаваней
самого поэта, который собралсЯ отправитьсЯ в том же направлении посуху.
     ‚есной  9  года  Ћвидий достиг места  своей ссылки. ’омы были небольшим
греческим   городом,  совсем   недавно  принЯтым  под  римский  протекторат.
Џо-латыни там  не говорил никто; сам поэт писал, что в населенье этой страны
"перемешаны  греки  и  геты",  хотЯ и мало  кто  из  них  сохранил  "остатки
греческой  речи", давно  одичавшей "в варварских гетских устах" (Tristia, V,
7).  ‘вЯзь с миром едва поддерживалась  в ’омах;  только  в летнее времЯ,  в
сезон навигации, греческие корабли приносили известиЯ о том, что произошло в
ђиме и всей империи. Џрожив  десЯть  лет, тЯжелых  и унылых, в  этом городе,
Ћвидий  умер  там, так  и  не дождавшись своего вожделенного возвращениЯ  на
родину.
     ‚ биографиЯх  этих поэтов и  писателей,  как видим, есть  нечто общее -
судьба изгнанника,  покинувшего родину, в прЯмом или  метафизическом смысле.
Њожет быть, именно  эта  оторванность  от  корней и заставлЯла  их под конец
жизни  обращатьсЯ ко всеобщей духовной родине  -  ѓреции. ‚ случае с Ћвидием
это  обращение,  конечно,  было  насильственным,  но кто может  сказать,  на
основании какого "сцеплениЯ обстоЯтельств" определЯютсЯ судьбы поэтов?
     €ногда этот порыв к греческой культуре возникал не перед  смертью,  а в
середине  жизни,  на решительном  жизненном  переломе, по  своей  значимости
вполне сравнимого  с  началом  существованиЯ или  его концом. ’акой  перелом
случилсЯ у  „остоевского (1821-1881)  в октЯбре 1866 года. ‹етом  этого года
„остоевский спешно заканчивал свое "Џреступление  и наказание",  но денежные
обстоЯтельства,  все  более  запутывавшиесЯ, принудили  его  взЯть  на  себЯ
обЯзательство  предоставить  издателю еще  один,  совершенно новый  роман  к
декабрю. …сли бы писатель этого не  сделал, то, по  условиЯм подписанного им
соглашениЯ, он навсегда потерЯл  бы права на все свои произведениЯ,  которые
перешли бы тогда в собственность издателЯ. ЋтчаЯвшись успеть  написать роман
к  положенному сроку, „остоевский решил прибегнуть  к помощи стенографистки.
…му  порекомендовали  Ђню  ‘ниткину,  молодую  девушку, недавно  закончившую
стенографические   курсы.  ђабота  не  сразу  пошла  гладко,  но  постепенно
„остоевский  втЯнулсЯ в  непривычную  длЯ него устную  диктовку, привыкнув к
милой  девушке,  так  сильно  помогавшей  ему  в работе.  ‘ каждым  днем  он
относилсЯ к ней  все сердечнее, и скоро мысль о том, что по окончании романа
с ней придетсЯ  расстатьсЯ, стала длЯ  него невыносима. Љак-то раз, будучи в
каком-то особенно тревожном настроении, „остоевский сказал своей  помощнице,
что стоит  на жизненном рубеже и что ему представлЯютсЯ три пути: поехать на
‚осток, в Љонстантинополь и €ерусалим, и, может быть, там навсегда остатьсЯ;
или  поехать в …вропу и погрузитьсЯ всей душой в игру на рулетке, предавшись
страсти,  захватывающей  его  до  безумиЯ;  или, наконец, женитьсЯ  и искать
счастьЯ  в  семейной  жизни.  ЋзадаченнаЯ  девушка посоветовала ему  в любом
случае  не  прибегать  к  двум  первым  способам  переломить   свою   жизнь,
справедливо  показавшимсЯ ей  гибельными.  ЋставалсЯ  только третий путь,  и
через  несколько  недель  44-летний  писатель  сделал  своей  стенографистке
предложение.  Ћно  было  принЯто  без  колебаний,  и  через некоторое  времЯ
началась семейнаЯ жизнь „остоевского.
     Ћна ни  в чем не походила на его прежнюю жизнь. Ђнна  ѓригорьевна была,
может быть, единственной удачей в горестной судьбе „остоевского, но  зато уж
такой, котораЯ  искупила все его прежние неудачи.  †ена писателЯ  постепенно
стала его добрым  гением, ангелом-хранителем, старательно оберегавшим его от
всех  невзгод  -  болезней, материальных затруднений,  житейских  тЯгот. Ћна
взЯла  на  себЯ  мелочные  неприЯтности,  отравлЯвшие ему  существование,  и
позволила целиком сосредоточитьсЯ  на творчестве. Џосле женитьбы „остоевский
создает свои лучшие романы, ставшие вершиной его литературной деЯтельности -
"€диот"  и  "Ѓесы".  Ђнна  ѓригорьевна   по-прежнему  стенографировала   его
произведениЯ, становЯсь их первым слушателем  и критиком,  но,  кроме этого,
еще читала корректуры, издавала книги и весьма  успешно  продавала их. ’аким
образом, свой "жизненный  рубеж"  „остоевскому удалось  перешагнуть в  самом
благоприЯтном  направлении, но длЯ нас здесь интереснее всего не это,  а его
желание переломить свою жизнь и по-другому - отправившись в Љонстантинополь,
чтобы остатьсЯ там навсегда. “  менЯ  нет никаких сомнений,  что  пребывание
„остоевского  в Љонстантинополе врЯд ли продлилось бы дольше, чем визит туда
Њицкевича.
     —то  же касаетсЯ  его желаниЯ проследовать еще дальше, в  €ерусалим, то
этот  путь  в  точности  повторЯл  традиционный  маршрут,  по  которому  шло
паломничество с  самого крещениЯ ђуси. ‡а восемнадцать лет до  того, как это
намерение  возникло  у   „остоевского   (а  то,  что  оно  было   серьезным,
подтверждаетсЯ не только воспоминаниЯми его вдовы,  но  и  найденными в  его
бумагах рекомендательными  письмами к русскому  послу в Љонстантинополе), по
этой дороге отправилсЯ ѓоголь (1809-1852), его литературный учитель и прЯмой
предшественник. Ќа обратном  пути из  €ерусалима, приехав в Љонстантинополь,
ѓоголь получил там письмо своего недавнего  знакомого, свЯщенника о. ЊатвеЯ.
"“мнейший человек  из всех,  каких  Я  доселе знал",  отозвалсЯ о  нем тогда
ѓоголь, "если  Я спасусь, так это, верно, вследствие его  наставлений,  если
только, носЯ их перед собой, буду входить больше в их силу".
     ‚   эти  годы  в  настроении   ѓоголЯ   совершаетсЯ  резкий  поворот  к
религиозности, но не светлой и  жизнеутверждающей, как это было у Џушкина, а
суровой  и  аскетической,  какого-то  средневекового  толка.  ‘транствуЯ  по
ђоссии,  ѓоголь  любит  заезжать  в  монастыри  и  молитьсЯ   там.  Ћсобенно
полюбилась ему Ћптина пустынь, где он усердно  изучал церковную  литературу.
"ѓоголь  прилежно занимаетсЯ  греческой библией",  отмечают современники; но
чем больше  погружалсЯ писатель в это благочестивое настроение, тем  тЯжелее
ему становилось, и тем  труднее было поддерживать душевное равновесие. ‚ это
времЯ  начинаютсЯ  личные отношениЯ его с  о.  Њатвеем, мрачным фанатиком  и
изувером, имевшего самое гибельное влиЯние на ѓоголЯ.  Љак вспоминал сам  о.
Њатвей, ѓоголь слушал его  "отверстыма устама" и "не  знал  в  этом  никакой
сытости". ‚печатлительный  и восприимчивый,  и  так  уже  сильно устрашенный
мыслью о своей  греховности  и  скором  ответе  за  нее, ѓоголь жадно внимал
строгому  свЯщеннику,   который   так  действовал   на   окружающих   своими
проповедЯми, что  мог за  недолгое  времЯ  погрузить  в  атмосферу  ужаса  и
истерического покаЯниЯ целое  село. ђазговоры о.  ЊатвеЯ настолько потрЯсали
ѓоголЯ, что временами он прерывал их, и, не владеЯ собой, кричал: "„овольно!
џ не могу дальше слушать, мне страшно!"
     “мело  воздействуЯ на своего духовного  сына,  о.  Њатвей,  поставивший
перед  собой  цель подготовить его к христианской  кончине, мог  добитьсЯ от
него всего, чего угодно.  ‘амым жестоким его требованием был, однако, призыв
отречьсЯ  от  Џушкина,  "грешника  и  Язычника",  по  словам  свЯщенника.  ‘
юношеских лет и в течение всей жизни  Џушкин длЯ ѓоголЯ был почти полубогом;
еще за три месЯца до смерти, по свидетельству Ђнненкова (см. "Џ. ‚. Ђнненков
как  зеркало русской культуры") одно упоминание его  имени (см. "—то  значит
имЯ?")  выводило ѓоголЯ из тЯжкого оцепенениЯ, в котором он теперь находилсЯ
почти непрерывно, и  озарЯло  его  лицо прежним  светом. "‚рача не обвинЯют,
когда он  по  серьезности болезни приписывает  больному сильные  лекарства",
говорил о ѓоголе о. Њатвей, прекрасно, кстати, разбиравшийсЯ в литературе.
     Џосле  отъезда свЯщенника  из  Њосквы,  где жил тогда  ѓоголь, писатель
потерЯл  всЯкий  интерес  к  жизни,  и  замкнулсЯ  в своем  доме  в  мрачном
уединении. Ћн  обложил себЯ книгами духовного содержаниЯ, говорЯ, что "такие
книги  нужно   часто  перечитывать,   потому  что  нужны  толчки  к  жизни".
‹итературную работу он бросил, как и все другие занЯтиЯ, ел очень мало, хотЯ
своего обычного аппетита  не потерЯл  и поначалу жестоко страдал от скудости
пищи. Ќочи ѓоголь  проводил без сна, в молитвах, постоЯнно думаЯ о смерти. ‚
одну из таких ночей  он и сжег свой многолетний  труд,  незаконченный второй
том "Њертвых „уш". Џосле этого ѓоголь, сильно ослабев, уже больше не выходил
из своей комнаты  и  не желал никого видеть. ‚ последние дни он любил писать
на  длинных  бумажках, большими буквами  евангельские  изречениЯ;  последней
фразой, написанной им, было: "Љак  поступить, чтобы признательно, благодарно
и вечно помнить в сердце полученный урок?"
     „уховный кризис  ѓоголЯ, сопрЯженный  с  отказом от писательства, часто
сравнивают с таким  же  религиозным  "обращением" ’олстого (что  очень злило
самого  ‹ьва  Ќиколаевича).  Ќо  в жизни ’олстого (1828-1910)  устремление к
греческой культуре  было  гораздо более выраженным и сыграло  совсем  другую
роль, переломив  его  судьбу к жизни, а не  к смерти. ќто случилось у него в
том же возрасте, что и у „остоевского,  в  1872 году;  но этому  возрождению
предшествовала долгаЯ полоса мучительного  отчаЯниЯ и невериЯ  в себЯ и свои
силы.  Џосле  окончаниЯ  "‚ойны  и  мира"  ’олстой замкнулсЯ в џсной ЏолЯне,
обидевшись  на  весь  мир,  не   принЯвший   и  не  оценивший  его   великое
произведение,   потребовавшее   многолетнего  тЯжелого  труда.   …ще  больше
осложнЯло  его  душевное  состоЯние  то,  что  и  в его  собственных  глазах
художественные  достоинства  "‚ойны и мира"  оказались под  вопросом. ‚скоре
’олстой совсем бросает  писать, целиком отдавшись своим сельскохозЯйственным
увлечениЯм. ‹ето 1870  года он проводит самым патриархальным образом: косит,
копает, рубит, а  "о противной лит-т-тературе",  по  его словам, даже  и  не
думает.  Ќа самом  деле,  однако, этот уход из литературы далсЯ ему  гораздо
тЯжелее,  чем  он хотел представить. ‚  первые годы своего  кризиса  ’олстой
доходил  почти  до  безумиЯ, до  сильнейшего душевного  расстройства.  ‘трах
сумасшествиЯ становилсЯ у  него настолько силен, что и  на его жену  находил
смертельный ужас,  когда он  позже рассказывал ей об  этом.  ‚се  это времЯ,
замечает ‘офьЯ Ђндреевна, "‹евочка  постоЯнно говорит, что  все  кончено длЯ
него,  скоро  умирать,  ничто не радует, нечего больше ждать от  жизни". ‘ам
’олстой писал ”ету летом 1871  года:  "“падок сил,  и ничего  не  нужно и не
хочетсЯ, кроме спокойствиЯ, которого нет".
     Ћтказавшись от литературы, ’олстой не смог  тем не менее  совсем отойти
от общественной деЯтельности, и затеЯл новое, на его взглЯд, более полезное,
чем написание  романов, предприЯтие - составление "Ђзбуки"  длЯ крестьЯнских
детей. ќта педагогическаЯ  затеЯ  пригодилась не столько детЯм, сколько  ему
самому, заставив его  обратитьсЯ к  "азбуке" мировой литературы: к  русскому
фольклору,  древнерусской  письменности,   эпосу  народов  мира,   греческой
классике. —то касаетсЯ последней, то изучение ее превратилось длЯ ’олстого в
какое-то  наваждение.  Љак  пишет  ‘офьЯ Ђндреевна в дневнике 1871 года:  "‘
декабрЯ <’олстой> упорно занимаетсЯ греческим Языком.  Џросиживает дни
и ночи. ‚идно, что ничто  его в  мире больше не интересует и  не радует, как
всЯкое вновь выученное греческое слово и вновь понЯтый оборот. —итал  прежде
Љсенофонта,  теперь то Џлатона,  то Ћдиссею  и €лиаду, которыми  восхищаетсЯ
ужасно. Ћчень любит, когда слушаешь его  изустный перевод и поправлЯешь его,
сличаЯ с ѓнедичем".
     ѓреческаЯ  литература,  прочитаннаЯ  в   подлиннике,   перевернула  все
представлениЯ ’олстого об идеальном искусстве. "Љак Я  счастлив, что на менЯ
Ѓог  наслал  эту  дурь",  пишет  ’олстой  ”ету  о   своем  новом  увлечении.
"‚о-первых,  Я  наслаждаюсь,  во-вторых,  убедилсЯ,  что  из  всего  истинно
прекрасного  и простого  прекрасного, что произвело слово человеческое, Я до
сих  пор ничего не знал, как и все, в-третьих,  тому, что Я не пишу и писать
дребедени многословной, вроде "‚ойны", Я больше никогда  не стану. € виноват
и, ей-богу, никогда не  буду". ќто отречение от своих старых достижений, как
видим, произноситсЯ здесь уже бодро и радостно. ’олстой говорит об этом, как
человек,  поднЯвшийсЯ  на какую-то  новую ступеньку, от чего его  душевный и
умственный  кругозор резко расширилсЯ.  "Џисать ему хочетсЯ", сообщает ‘офьЯ
Ђндреевна сразу  за рассказом о занЯтиЯх ’олстого греческим Языком, "и часто
говорит об этом. Њечтает, главное, о произведении столь  же чистом, изЯщном,
где  не было бы  ничего  лишнего, как всЯ древнЯЯ  греческаЯ литература, как
греческое искусство".
     ’аким  произведением   стал  новый  роман  ’олстого,  "Ђнна  Љаренина",
оказавшийсЯ его высшим творческим достижением, фокусом всей его литературной
деЯтельности.  ђабота   над  этой  книгой  захватила  ’олстого  и  буквально
возродила его, вернув писателю вкус к  жизни  и  творчеству. "Ђнна Љаренина"
очень  многим, начинаЯ  с  имени  главной  героини,  напоминает  о греческой
литературе:  объективным  тоном изложениЯ, благородной  Ясностью  пропорций,
острым  лиризмом,  глубокой  психологичностью,  мощным трагическим  началом,
доходЯщим иногда  до космических масштабов. ќто великое создание - такое  же
позднее  эхо греческой культуры, как и  изумительный по своему  совершенству
Љазанский  собор  ЂндреЯ  ‚оронихина,  ставший высочайшей  вершиной  русской
архитектуры.   ‚оронихин,   как  правило,   старалсЯ   придерживатьсЯ  стилЯ
итальЯнского  ђенессанса,   господствовавшего  в  его  времЯ;   но  собор  в
Џетербурге, законченный за  три  года  до его  смерти,  был  выражением  его
подлинной  любви  к  греческому  зодчеству.  ‚  последний  год  своей  жизни
архитектор обратилсЯ и  к византийскому стилю, создав план московского храма
•риста ‘пасителЯ; но этот проект, как известно, так и не был реализован.
     “дивительную устойчивость  таких обращений к греческой культуре в самые
важные  моменты  жизни можно  объЯснить тем, что  во все эпохи  эта культура
сохранЯла значение начала, истока, корнЯ, основаниЯ. ’очно так  же в русской
культуре пушкинскаЯ эпоха была начальной, несмотрЯ на то, что до нее русскаЯ
литература  развивалась, иногда  очень  бурно, не  одно  столетие.  Ћсобенно
усиливалось это тЯготение к началу, как  своему, личному,  так и надличному,
общекультурному,  в  самом конце  жизни, когда впереди уже не было ничего, и
оставалось только  бегло  повторить экспозицию,  длЯ  приданиЯ  цельности  и
эстетической  завершенности  всей  жизненной  конструкции,  замкнувшейсЯ  во
времени и пространстве. "Ќевидимо склонЯЯсь и хладеЯ, / Њы близимсЯ к началу
своему" (ср. "Њыслить и  страдать"), как точно выразилсЯ Џушкин,  сам всегда
очень  сильно  подверженный мировым закономерностЯм выстраиваниЯ  судеб. ќти
слова   могла  бы  повторить  и  всЯ  античнаЯ  цивилизациЯ,  вернувшаЯсЯ  в
византийские времена от латыни к греческому Языку, и ђоссийскаЯ €мпериЯ, всю
свою историческую жизнь, вплоть до последних предсмертных содроганий,  жадно
тЯнувшаЯсЯ к Љонстантинополю.

     ’екст  и действительность. ‚ феврале  1880 года ”лобер пишет Њопассану:
"Ћна  прелестна, ваша девка! …сли бы  вы  еще вначале немножко  уменьшили ей
живот, вы бы доставили мне этим большое удовольствие". ђечь идет о  "Џышке",
героине новеллы Њопассана,  прочитанной ”лобером  в корректуре утром того же
днЯ. ќто шутливое замечание не только свидетельствует о различии эротических
вкусов двух  французских литераторов  (Њопассан, как  известно,  предпочитал
полненьких), но и наводит на некоторые размышлениЯ о природе той реальности,
которую  создает  литературное  произведение.  ”лобер,  конечно, досконально
знал,  каким  образом  создаетсЯ  эта реальность (см.  "”лобер  подлинный  и
легендарный"). Ѓолее того, и сам Њопассан, его ученик, получил это умение из
рук ”лобера (влиЯние которого в "Џышке" чувствуетсЯ еще очень сильно; только
позднее  Њопассану   удастсЯ   отойти   от  слишком  буквального  следованиЯ
флоберовским  рецептам).  € тем  не менее, на ”лобера,  опытнейшего мастера,
воплотившего тысЯчи образов, разработавшего сотни сцен,  создавшего  десЯтки
литературных  героев  "  на  него безыскусное  мопассановское  повествование
воздействует,  оказываетсЯ, точно так же,  как и на любого  другого,  самого
неискушенного читателЯ. ”лобер  просит автора новеллы придать своей  героине
больше физической привлекательности, и мотивирует это тем, что в этом случае
новелла доставит ему больше  удовольствиЯ!  џ думаю, это  короткое замечание
польстило Њопассану  сильнее,  чем  все  те восторги,  которые расточал  ему
”лобер в своем письме.
     Џоразительно,   что  именно  предпочтениЯ,  вкусы  и   взглЯды  автора,
исподволь  проникаЯ  в  ткань  повествованиЯ,  легче  всего  разрушают  этот
специфический эффект возникновениЯ второй реальности. ќто тем более странно,
что a priori  об авторе, о  его воззрениЯх и  пристрастиЯх мы,  читатели, не
знаем ничего. Љогда в ровную  фактуру  литературного произведениЯ вторгаетсЯ
частное  мнение  его   создателЯ,  это  почему-то  почти   во  всех  случаЯх
воспринимаетсЯ  нами  как  фальшь,  иногда нестерпимаЯ. ‚думчивые литераторы
много об этом размышлЯли. ‚  поздней  работе ’олстого  "Ћ експире и  драме"
читаем: "•удожественное произведение прежде всего должно вызывать в читателе
иллюзию того, что  переживаемое действующими лицами  переживаетсЯ им  самим.
Њожно, не нарушаЯ иллюзии, не досказать  многого "  читатель сам доскажет, и
иногда вследствие этого в нем  еще усилитсЯ иллюзиЯ, но сказать лишнее " все
равно что толкнув, рассыпать  составленную из кусков статую или вынуть лампу
из волшебного  фонарЯ, " внимание читателЯ или зрителЯ отвлекаетсЯ, читатель
видит автора, зритель  "  актера, иллюзиЯ исчезает, и вновь  восстановить ее
бывает  уже  невозможно". "Џоэтому без чувства меры", добавлЯет ’олстой, "не
может  быть художника и,  в особенности, драматурга. експир  же  совершенно
лишен этого чувства". ‘татьЯ о експире написана  ’олстым в 1903 году, уже в
начале •• века. ‡а двадцать три года до этого  ”лобер писал ’ургеневу (так и
хочетсЯ  сказать  "в ответ  на  это") о "‚ойне и мире": "Џервые  два  тома "
грандиозны; но  третий "  ужасный спад. Ћн повторЯетсЯ, мудрствует.  ‘ловом,
начинаешь видеть самого этого господина, автора, русского, а до тех пор были
только  Џрирода и —еловечество".  ЌепостижимаЯ  эта перекличка, обратнаЯ  во
времени,  кажетсЯ еще более странной,  когда  читаешь у ”лобера дальше: "Њне
кажетсЯ,  порой  в нем (’олстом " ’. Ѓ.) есть нечто шекспировское. —итаЯ,  Я
временами вскрикивал  от  восторга".  ‚рЯд ли ’ургенев показывал  это письмо
’олстому; великие русские писатели не разговаривали  друг с  другом  с  1861
года (см. "Џ. ‚. Ђнненков как зеркало русской культуры").
     —то  касаетсЯ  ”лобера, то  он  дальше  всех  зашел  в своем стремлении
изгнать всЯкие следы деЯтельности  автора  из  литературного текста.  Џричем
идеалом  длЯ  него  в  этом  отношении  было  как  раз творчество  експира.
Њножество  высказываний  такого рода  рассыпано  по всей  переписке  ”лобера
("‚еличайшие гении и  величайшие творениЯ никогда не делали выводов.  ѓомер,
експир,  ѓете  только  изображали").  ќто  самаЯ  радикальнаЯ  позициЯ,  не
лишеннаЯ  полемического  перехлеста.   Ћна,  видимо,  Явилась   своеобразной
реакцией  на крайнюю несдержанность авторских  излиЯний в  эпоху ђомантизма,
предшествовавшую той, к которой принадлежал ”лобер. Љонечно, и у ”лобера это
скорее  декларировалось, чем  планомерно проводилось. “ него уже зарождаетсЯ
та  захватывающаЯ  воображение  игра  слоЯми реальности,  которой  так будет
увлекатьсЯ  впоследствии другой ученик ”лобера (только уже заочный) " „жеймс
„жойс. ‚прочем, и до  „жойса,  и до ”лобера, эти приемы разрабатывал ѓоголь,
применЯЯ их иногда очень тонко и изощренно. …го позднее творчество ("Њертвые
„уши" и особенно "инель")  " это  целаЯ  энциклопедиЯ  экспериментов такого
рода. ѓоголь не пытаетсЯ, как ”лобер, заставить  забыть  читателЯ о том, что
он читатель и превратить его в участника игры. €ногда он намеренно разрушает
ту  иллюзию,  о которой  говорил  ’олстой. ’ак как  это  делаетсЯ совершенно
осознанно, здесь не возникает никакого чувства фальши и faux pas. ‘кажем,  в
"Ђнне Љарениной", когда  мы читаем, что ‘тива Ћблонский, обращаЯсь к Ђлексею
Ђлександровичу с  просьбой дать Ђнне  разрешение на развод, вдруг неожиданно
ощущает такой прилив стыда, что не может даже заговорить о своем  деле  " мы
видим, знаЯ уже характер Ћблонского, что это совершенно не соответствует его
обычному поведению и попросту придумано за него ’олстым (при  этом длЯ того,
чтобы заметить это несоответствие, нам совсем необЯзательно знать что-нибудь
об  оригинальной  толстовской   теории   развода).   ѓоголь   же   настолько
старательно,  а  главное, убедительно приучает  нас не верить ни единому его
слову, что  ему становЯтсЯ позволительны любые несуразности. ’очнее, в  мире
ѓоголЯ никаких несуразностей  и не может быть: они воспринимаютсЯ скорее как
смена уровней реальности, создаваемой  текстом,  и дорожным указателем здесь
обычно  оказываетсЯ  усиление   иронической  интонации.  ‚озьмем,  например,
следующий отрывок из "Њертвых „уш":

     "ѓород  был  решительно  взбунтован; все  пришло в брожение, и хоть  бы
кто-нибудь  мог что-либо понЯть. „амы умели  напустить такого тумана в глаза
всем,  что   все,  а  особенно  чиновники,   несколько   времени  оставались
ошеломленными.  Џоложение  их  в  первую  минуту  было похоже  на  положение
школьника, которому  сонному  товарищи, вставшие  поранее,  засунули  в  нос
гусара,  то  есть бумажку,  наполненную табаком.  ЏотЯнувши  впросонках весь
табак к себе со всем усердием спЯщего,  он пробуждаетсЯ, вскакивает, глЯдит,
как  дурак,  выпучив глаза, во все стороны, и не может понЯть, где он, что с
ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех
товарищей,  скрывшихсЯ по углам,  и глЯдЯщее  в  окно  наступившее  утро,  с
проснувшимсЯ лесом,  звучащим тысЯчами  птичьих  голосов, и  с  осветившеюсЯ
речкой,   там   и  там  пропадающею   блещущими  загогулинами  между  тонких
тростников, всю  усыпанную  нагими ребЯтишками,  зазывающими на  купанье,  и
потом уже наконец чувствует, что в носу у  него сидит  гусар. ’аково было  в
первую минуту положение обитателей и чиновников города".

     —то здесь описываетсЯ?  ‹етнее  утро  на  реке,  ощущениЯ  школьника  с
гусаром  в  носу  или  положение  обитателей  города?  ‚оображение  читателЯ
устроено  так,  что  он  может  представить  себе  в  каждый  момент  только
что-нибудь одно. …сли автор желает  с помощью сравнениЯ поЯснить то,  что он
хочет  сказать,  это  его право.  ’акие  сравнениЯ,  сопоставлЯЯ  сложный  и
незнакомый читателю мир с простым и привычным, облегчают  ему восприЯтие той
новой реальности, которую создает литературный текст. ‚ данном же случае это
сравнение не  только ничего не  проЯснЯет, но и  заслонЯет и  даже полностью
вытеснЯет в  сознании читателЯ первый слой  описаниЯ - будучи более Ярким, а
значит  (по законам литературного восприЯтиЯ)  " более реальным.  Љ тому  же
ѓоголь  не  удовлетворЯетсЯ  одним таким трюком,  а проделывает  его  дважды
подрЯд, окончательно запутываЯ читателЯ.
     ‚прочем,  здесь именно это  удвоение и свидетельствует о том, что  этот
фокус "  не  оплошность ѓоголЯ, а намереннаЯ  игра читательским восприЯтием.
’ак в музыке фальшивое созвучие,  случайно закравшеесЯ в  ткань музыкального
произведениЯ, режет  слух,  и оно же, повторенное несколько раз уместно и со
смыслом, приучает  ухо к новому звуковому строю. Ќапример, у того же ”лобера
аналогичное  Явление  кажетсЯ  скорее  авторским  промахом, чем сознательным
эффектом: "Elle observait  le bonheur de son  fils avec  un silence  triste,
comme  quelqu'un  de ruinй qui regarde, a  travers  les  carreaux,  des gens
attablйs dans son  ancienne maison"  ("Ћна в горестном  молчании смотрела на
счастье сына, как тот, кто разорилсЯ, заглЯдывает в окна своего бывшего дома
и видит за столом чужих людей").

     ’ри галлюцинации.  ‚  апреле 1876  года  ‹ев  ’олстой раздраженно писал
‘трахову: "…сли  близорукие критики думают, что Я хотел описывать только то,
что мне нравитсЯ, как обедает Ћблонский и  какие плечи  у  Љарениной, то они
ошибаютсЯ". €нтересно,  что ’олстой  здесь, намереваЯсь лишь  высказать свое
высокомерное пренебрежение к внешней, событийной стороне  "Ђнны Љарениной" и
называЯ  в свЯзи с этим два первых подвернувшихсЯ ему  эпизода из романа, на
самом деле ненароком, сам того не желаЯ, попадает чуть ли не на самые важные
нервные  центры  своей  книги.  ‚рЯд  ли это случайность: просто первое, что
вспомнилось ему,  когда он заговорил о своем  произведении,  было именно то,
что врезалось  ему в памЯть больше  всего  и оставило наибольший  след в его
сознании. ‡астольнаЯ  беседа  ‹евина и Ћблонского,  которую ‚ладимир Ќабоков
считал непревзойденной в мировой литературе, Явно стоила автору значительных
усилий. ќто чувствуетсЯ по художественной фактуре этой сцены и сейчас, когда
мы знакомимсЯ уже с  окончательным, выверенным и  отделанным текстом.  ‡десь
нужно  было  на  нескольких страницах сразу  ввести  читателЯ в  курс  дела,
рассказать ему о  предыдущем развитии  событий (как известно, ’олстой считал
нелепым  и  устаревшим  прЯмое,  авторское  изложение  предыстории  героев),
обрисовать характеры действующих лиц, которые будут играть столь важную роль
в  дальнейшем  повествовании,  заставить  их высказать  свои  мнениЯ по тому
вопросу,  ради  которого и задумывалась всЯ  эта книга. ’олстой справилсЯ со
своей  задачей блестЯще; эта сцена  по своему художественному  совершенству,
может  быть,  лучшаЯ   в   романе;   по   напрЯженности  мысли,  бьющейсЯ  и
переливающейсЯ  в ней,  ее можно сопоставить только с диалогами Џлатона  - с
той  только разницей,  что  у  ’олстого действуют настоЯщие  живые люди, а у
Џлатона - один ‘ократ, окруженный безжизненными марионетками.
     —то же касаетсЯ плеч Ђнны Љарениной, о  которых  упоминает  ’олстой, то
тут вопрос  еще  сложнее.  ‘удЯ  по  резкому  высказыванию  ’олстого,  можно
подумать,  что это что-то самое незначительное и несущественное в романе; на
самом  же деле  этот образ поЯвилсЯ  у  ’олстого прежде  самой книги  и  так
поразил его воображение, что  всЯ книга, может  быть, и не  поЯвилась бы без
него. Љак-то ‚. €стомин спросил ’олстого о том, как зародилась у  него мысль
об "Ђнне  Љарениной". "ќто было так же, как теперь, после  обеда,  - отвечал
ему ’олстой. - џ лежал один на этом диване и курил. ‡адумалсЯ ли Я очень или
боролсЯ  с дремотою,  не  знаю, но  только  вдруг  передо  мною  промелькнул
обнаженный женский локоть изЯщной аристократической руки.  џ невольно  начал
вглЯдыватьсЯ в  видение.  ЏоЯвились  плечо,  шеЯ, и,  наконец,  целый  образ
красивой женщины в бальном костюме, как бы просительно вглЯдывавшейсЯ в менЯ
грустными глазами. ‚идение  исчезло,  но Я уже  не мог освободитьсЯ  от  его
впечатлениЯ, оно преследовало менЯ дни и ночи, и,  чтобы избавитьсЯ от него,
Я должен был искать ему воплощениЯ. ‚от  начало "Ђнны Љарениной", - закончил
граф".
     ‡начительные  произведениЯ  искусства  не так  уж  редко  начинались  с
галлюцинаций.  ЏоЯвление  нового художественного замысла - это одна из самых
важных и таинственных  вещей на свете, оно  переживаетсЯ художником остро  и
пронзительно. Њожет быть,  поэтому  литераторы  обычно  избегают говорить об
этом, как бы из  суевериЯ или из предосторожности. Ћдин Ђндрей  Ѓелый, "этот
гений въедливости",  как его назвал  тот  же Ќабоков,  дотошно  передал весь
механизм первоначального  толчка, из  которого  родилась его  великаЯ  книга
"Џетербург". …го рассказ, наивный и взволнованный, представлЯет собой, может
быть, единственное в мировой литературе детальное свидетельство такого рода:

     "Ћбед у Ѓрюсова  (заметим,  что опЯть дело началось с обеда - ’.  Ѓ.) -
преддверие к долгим осенним ночам, во времЯ которых Я всматривалсЯ в образы,
роившиесЯ передо  мной; из-под них мне  медленно вызревал  центральный образ
"Џетербурга"; он вспыхнул во мне  так  неожиданно странно, что мне  придетсЯ
остановитьсЯ на  этом, ибо впервые тогда мне осозналось рождение  сюжета  из
звука.
     џ  обдумывал, как продолжить  вторую часть романа "‘еребрЯный  голубь";
втораЯ   часть   должна  была  открытьсЯ  петербургским  эпизодом,  встречей
сенаторов; так  по замыслу уткнулсЯ Я  в  необходимость  дать характеристику
сенатора  Ђблеухова; Я вглЯдывалсЯ  в фигуру  сенатора, котораЯ  была мне не
Ясна, и в его окружающий фон; но - тщетно; вместо фигуры и фона нечто трудно
определимое: ни цвет, ни звук; и чувствовалось, что образ должен зажечьсЯ из
каких-то  смутных звучаний;  вдруг Я  услышал звук как бы  на "у"; этот звук
проходит  по  всему  пространству  романа;  так  же внезапно к  ноте на  "у"
присоединилсЯ  внЯтный мотив оперы —айковского "ЏиковаЯ дама",  изображающий
‡имнюю Љанавку;  и  тотчас же вспыхнула передо мною картина Ќевы с перегибом
‡имней Љанавки; тусклаЯ луннаЯ, голубовато-серебристаЯ ночь и квадрат черной
кареты с красным фонарьком; Я как бы  мысленно побежал за каретой,  стараЯсь
подсмотреть сидЯщего в ней; карета остановилась перед желтым домом сенатора,
точно таким, какой изображен в "Џетербурге"; из кареты ж  выскочила  фигурка
сенатора,  совершенно  такаЯ,  какой Я зарисовал  в романе  ее; Я  ничего не
выдумывал; Я  лишь подглЯдывал за действиЯми выступавших передо мной лиц;  и
из  этих  действий  вырисовывалась  мне чуждаЯ,  незнакомаЯ жизнь,  комнаты,
служба,  семейные  отношениЯ;  так  поЯвилсЯ  сын  сенатора;  так  поЯвились
террорист Ќеуловимый и провокатор ‹иппанченко".

     Ѓлок  (там, где говорЯт об Ђндрее Ѓелом, неизменно поЯвлЯетсЯ  и Ѓлок),
довольно близко к этому описывал, как у него зародилсЯ замысел "„венадцати":
"‚друг в  ближайшем  переулке  мелькнет  светлое или  освещенное  пЯтно. Ћно
маЯчит и неудержимо тЯнет к себе. Ѓыть может, это большой  плещущий флаг или
сорванный ветром плакат? ‘ветлое пЯтно  быстро растет, становитсЯ огромным и
вдруг приобретает неопределенную форму, превращаЯсь в силуэт чего-то идущего
или  плывущего  в  воздухе. Џрикованный и  завороженный,  тЯнешьсЯ  за  этим
пЯтном... оно росло, становилось огромным... ‡а этим огромным мне  мыслились
„венадцать и •ристос".
     Џисатели  часто настаивают, что  образы,  рождающиесЯ  у  них -  это не
смутный  хаос  неопределенных случайностей,  а  нечто  внутренне  увиденное,
узнанное,  угаданное,  наконец. ’очно  удостоверитьсЯ  в правильности  своих
догадок удалось одному только Њастеру из булгаковского романа,  но  иногда и
сама   жизнь  дает   возможность   литератору   сличить   свои  прозрениЯ  с
действительностью. ‚ладимир  ‘оловьев в "’рех речах о „остоевском" замечает:
известно,  что  роман  "Џреступление  и  наказание"  написан  как раз  перед
преступлением  „анилова  и  Љаракозова,  а  роман "Ѓесы" -  перед  процессом
нечаевцев.   ѓаллюцинациЯ  ЂндреЯ  Ѓелого   породила  великое   литературное
произведение, что,  впрочем,  не так уж странно; но то,  во  что вглЯдывалсЯ
Ђндрей Ѓелый "долгими осенними ночами" в  заброшенных подмосковных имениЯх в
1911   году,   иногда   каким-то  образом  перехлестывало   проникновение  в
художественную ткань  нового романа  и  превращалось  в  прозрение и  прЯмое
Ясновидение  происходившей  тогда  действительности.  €зображаЯ  провокатора
‹иппанченко,  ключевую фигуру в  романе, Ђндрей Ѓелый, как он  сам замечает,
отталкивалсЯ от Ђзефа,  чрезвычайно темной исторической  личности, как будто
вышедшей из "Ѓесов" „остоевского, "но мог ли Я тогда знать", - позднее пишет
Ѓелый в мемуарах, - "что Ђзеф в то самое времЯ жил в Ѓерлине под псевдонимом
‹ипченко;  когда  много  лет спустЯ  Я это  узнал, изумлению  моему  не было
пределов".
     ќта напрЯженнаЯ  мозговаЯ  деЯтельность  продолжалась не  уж так долго,
всего несколько недель, но ее плодов хватило Ђндрею Ѓелому чуть ли не на всю
последующую жизнь. ‚сЯкий,  кто помнит  магические ритмы  "Џетербурга", с их
безудержным накалом эмоций, иногда как будто взламывающих литературный текст
своим   неистовым   нажимом,   сразу   почувствует   по   приведенному  выше
свидетельству ЂндреЯ Ѓелого, что в них звучат те же мотивы, которые породили
в свое времЯ "Џетербург". ќти строки Ђндрей Ѓелый писал незадолго до смерти,
в 1933 году, через двадцать два года после созданиЯ "Џетербурга"; только они
и поднимаютсЯ во  всей его  объемистой мемуарной трилогии до художественного
уровнЯ главного его  романа.  ‚се  другие событиЯ  его  жизни:  московскаЯ и
петербургскаЯ  литературнаЯ  жизнь,  Џариж  и   Њюнхен,  общение  с  Ѓлоком,
Ѓрюсовым,  ‚л. ‘оловьевым,  трагический разрыв с ‹юбовью  „митриевной  Ѓлок,
"земным воплощением  Џрекрасной  „амы",  посещение Џетербурга 9 ЯнварЯ  1905
года,  долгое  путешествие   со  страстно  любимой  девЯтнадцатилетней  Ђсей
’ургеневой  по  €талии,  ’унису, …гипту -  все это  проходит в воспоминаниЯх
ЂндреЯ  Ѓелого как какие-то мелькающие  и выцветшие тени. ђеальным оказалось
только кошмарное московское видение:

     "‘  того днЯ, как мне предстали  образы "Џетербурга",  Я  весь  ушел  в
непрекращающийсЯ, многонедельный разглЯд их; восприЯтие прочего занавесилось
мне тканью  образов, замыкавших менЯ в свой причудливый мир; но  Я ничего не
придумывал, не  полагал от  себЯ; Я только  слушал,  смотрел  и  прочитывал;
материал  же  мне подавалсЯ вполне независимо от менЯ, в обилии, превышавшем
мою  возможность вмещать;  Я был измучен  физически; но не в моих силах было
остановить  этот  внезапный  напор; так прошел весь  октЯбрь и часть ноЯбрЯ;
ничто не пробуждало менЯ от моего странного состоЯньЯ; как во сне помню лишь
несколько событий; но то были короткие вздроги,  не могшие расколдовать менЯ
от осаждающих, вполне бредовых  образов, вызванных  темами "Џетербурга"; и Я
надолго зажил исключительно ими, так что утрачивалась грань между вымыслом и
действительностью; можно сказать, - невеселаЯ осень".

     Ќе  только  мемуары  Ѓелого,  но  и  все  его  многотомное литературное
творчество,  все  эти  бесчисленные  романы,  эпопеи, статьи,  исследованиЯ,
написанные  им  после  "Џетербурга", невозможно  даже поставить рЯдом  с его
главным   произведением.  Љазалось,  художественный  талант  ЂндреЯ   Ѓелого
окончательно выдохсЯ и иссЯк; но как только он перед смертью снова обратилсЯ
к источнику, как будто бы уже безнадежно им истощенному, выЯснилось, что эти
старые  призраки  еще   очень  Ярки  в  его  сознании  и  по-прежнему  могут
перевоплощатьсЯ в  поразительные  художественные образы.  Ѓыли  ли  они лишь
плодом взбудораженного писательского воображениЯ, или Ђндрей Ѓелый  в  самом
деле смог тогда, глухой осенью  1911 года, нащупать смутные черты того мира,
который обычно  закрыт от нас наглухо,  и который,  приоткрываЯсь временами,
кажетсЯ  нам  более  реальным,  чем  всЯ  наша   иллюзорнаЯ  и   бутафорскаЯ
повседневнаЯ  действительность? ќтого мы никогда не  узнаем. Њы можем только
сравнить те  ощущениЯ, которые у нас каждый день  вызывает  наша бесконечнаЯ
обыденность с тем, что видел вокруг себЯ Ђндрей Ѓелый,  когда его восприЯтие
было обострено несколько больше, чем у нас обычно:

     "‘иро  было  мне  одному в  заброшенном  доме  в сумерках  повисать над
темными  безднами  "Џетербурга";  в окнах  мигали помахи  метелей, с  визгом
баламутивших  суровый ландшафт;  в  неосвещенных,  пустых  коридорах и залах
слышались глухие поскрипы; охи  и вздохи  томилисЯ в  трубах; через столовую
проходила согбеннаЯ  фигура  с  охапкою дров;  и вспыхивало  красное пламЯ в
огромном очаге камина; Я любил, сидЯ перед камином, без огней, вспоминать то
времЯ, когда здесь, в этих комнатах, задумывалсЯ "‘еребрЯный голубь"; и ждал
с нетерпением Ђсю; суровое молчание дома тЯготило менЯ".

     “жо тебе! ‚ статье "Џетербургские пророчества" русский поэт и критик ‚.
‚.  ‚ейдле  писал  о  послереволюционной  ‘еверной  столице:  "Џетербургский
апокалипсис  исполнилсЯ.   ‘вершилось   торжество  многоголового,  безликого
…вгениЯ  над  Њедным  ‚садником,  создателем  Џетербурга.  ‘миренный  Ђкакий
Ђкакиевич, восстав из гроба, поснимал шинели со всех "значительных лиц"".
     „ве  этих  "Џетербургских  повести"  - пушкинский  "Њедный  ‚садник"  и
"инель" ѓоголЯ, при всей их  несхожести, обусловленной разительным отличием
творческих  индивидуальностей  их авторов,  под  определенным  углом  зрениЯ
становЯтсЯ симметричными, как  близнецы. Ћбе они, как тонко  заметил ‚ейдле,
посвЯщены  бунту   против   петровской   государственности,   обе   ЯвлЯютсЯ
пророческими, предсказываЯ конец петербургского периода еще задолго до того,
как на  Ќеве  стал слышен  "голос черни многострунный", по выражению  Ѓлока.
Џисались  они  почти  в  одно  и  то же  времЯ  (Џушкин, создавший  "Њедного
‚садника"  осенью  1833 года,  тремЯ  годами  позже еще вносил в  его  текст
некоторые  исправлениЯ;  ѓоголь, по свидетельству  Ђнненкова  -  см.  "Џ. ‚.
Ђнненков как зеркало  русской культуры" -начал работать над "инелью" в 1834
году),   и,  по  странному   совпадению,   оказались   высшими   творческими
достижениЯми их авторов, да и,  пожалуй,  вершиной  русской поэзии и русской
прозы  вообще.  —ерез эти  два  творениЯ  мы теперь  входим  в храм  русской
литературы как через единый сдвоенный портик, в филигранной отделке которого
звучат едва ли не все важнейшие мотивы нашей последующей словесности.
     €  в  "Њедном  ‚саднике",  и  в  "инели"  на  бунт  поднимаетсЯ  самое
неприметное действующее лицо тогдашней русской жизни -  мелкий чиновник (см.
"…вгений и поэт"). Џоразительно, что в черновом варианте пушкинской поэмы ее
герой и внешне выглЯдит почти неотличимо от гоголевского ЂкакиЯ Ђкакиевича:

     Ћн был чиновник [небогатый]
     Ѓезродный круглый сирота
     ‘обою бледный, рЯбоватый.

     “  ѓоголЯ,  как мы  помним, фигурирует "чиновник  нельзЯ сказать  чтобы
очень замечательный, низенького роста, несколько рЯбоват, несколько рыжеват,
несколько  даже на вид подслеповат". ‚месте  с тем герой "инели" уже сильно
пародийно  снижен по сравнению с пушкинским …вгением. ќто заметно  во  всем,
начинаЯ с  его имени,  звучащем как  позорнаЯ кличка  и совсем  не  случайно
выбранным ѓоголем. ќто Явствует из комической истории, поведанной автором по
этому поводу:

     "Џокойница  матушка, чиновница и  очень хорошаЯ женщина, расположилась,
как следует, окрестить ребенка. Њатушка еще лежала на кровати против дверей,
а по правую руку  стоЯл кум, превосходнейший человек, €ван €ванович …рошкин,
служивший  столоначальником в  сенате,  и кума,  жена квартального  офицера,
женщина  редких  добродетелей,  Ђрина  ‘еменовна  Ѓелобрюшкова.   ђодильнице
предоставили  на выбор  любое  из трех,  какое  она  хочет выбрать:  ЊоккиЯ,
‘оссиЯ,  или  назвать  ребенка во имЯ мученика  •оздазата. "Ќет, -  подумала
покойница, -  имена-то  все такие". —тобы угодить ей, развернули календарь в
другом  месте; вышли опЯть три  имени: ’рифилий,  „ула и ‚арахасий. "‚от это
наказание, - проговорила старуха, - какие все имена; Я,  право, никогда и не
слыхивала таких. Џусть бы еще ‚арадат или ‚арух, а то ’рифилий и ‚арахасий".
…ще переворотили страницу -  вышли: Џавсикахий и ‚ахтисий. "Ќу, уж Я вижу, -
сказала старуха, - что, видно,  его такаЯ  судьба. “ж если  так, пусть лучше
будет  называтьсЯ,  как и отец его. Ћтец был Ђкакий,  так пусть и сын  будет
Ђкакий". ’аким образом и произошел Ђкакий Ђкакиевич".

     €мена,  отвергнутые матушкой  по  причине их  неблагозвучности, кажутсЯ
взЯтыми наобум, но на самом деле их выбор был тщательно продуман ѓоголем. Ћб
этом  говорЯт  их  значениЯ:  Њоккий  -  "насмешник",  ‘оссий  -  "здоровый,
невредимый", Џавсикахий -  "унимающий зло, бедствие". ‚ конце концов ребенку
подошло только имЯ Ђкакий - "кроткий, незлобивый". ѓерой "Њедного ‚садника",
наоборот, назван  …вгением, что  значит "благороднорожденный".  Џушкин  тоже
приводит некоторое обоснование своему выбору:

     Њы будем нашего героЯ
     ‡вать этим именем. Ћно
     ‡вучит приЯтно; с ним давно
     Њое перо к тому же дружно.
     ЏрозваньЯ нам его не нужно,
     •отЯ в минувши времена
     Ћно, быть может, и блистало,
     € под пером Љарамзина
     ‚ родных преданьЯх прозвучало;
     Ќо ныне светом и молвой
     Ћно забыто.

     ѓоголь, однако, сообщает фамилию героЯ (Ѓашмачкин), и,  уделЯЯ такое же
пристальное  внимание, как и Џушкин, происхождению своего персонажа, говорит
о ней: "уже по самому имени видно, что она произошла от башмака; но когда, в
какое  времЯ и  каким  образом произошла  она от башмака,  ничего  этого  не
известно. € отец, и дед, и даже шурин, и  все совершенно Ѓашмачкины ходили в
сапогах, переменЯЯ только раза три в год подметки".
     Ћба  автора   не   жалеют   красок,   чтобы   живописать   бедность   и
незначительность  своих героев. Ћни  очень точно  указывают и  их социальное
положение (что  было особенно удобно  делать в послепетровской  ђоссии с  ее
"’абелью  о  рангах",  по-военному регламентировавшей любое  продвижение  по
службе). Њолодой герой "Њедного ‚садника" еще  только надеетсЯ получить  чин
коллежского регистратора (14-го класса),  причем  не ждет этого  раньше, чем
через два  года.  Ђкакий  Ђкакиевич, однако, уже дослужилсЯ  до  титулЯрного
советника  (9-го класса) и  получает в год "четыреста  рублей  жалованьЯ или
около того".  ‘оветские  литературоведы,  очень  упиравшие  на  то,  что оба
главных русских литературных генерала  проЯвили  такую  любовь и  внимание к
"маленькому   человеку",   почему-то  забывали  о   том,  что  сам   ѓоголь,
определившись  в ЉанцелЯрию в  чине того  же титулЯрного  советника, получал
жалованье в 450 рублей и еще считал, что  ему "повезло". € действительно, до
поступлениЯ на  службу он жестоко нуждалсЯ, по причине дороговизны столичной
жизни, и, совсем как  Ђкакий Ђкакиевич,  неделЯми сидел без обеда и старалсЯ
не изнашивать белье, переодеваЯсь дома в халат, "очень давний и щадимый даже
самим временем". Џушкин,  конечно, жил богаче, но со служебным положением  у
него дело  обстоЯло не  лучше.  ‚  том возрасте, в  котором ѓоголь  был  уже
чиновником  8-го  класса и  служил  адъюнктом в Џетербургском  университете,
преподаваЯ там  историю, Џушкин имел только чин коллежского секретарЯ (10-го
класса)  в отставке.  „есЯтью годами позже, принимаЯ  его снова  на  службу,
Ќиколай I дал ему следующий  чин,  камер-юнкера (9-го класса, как и у ЂкакиЯ
Ђкакиевича); это, однако, случилось уже после написаниЯ "Њедного ‚садника".
     €  все  же настойчивость,  с  которой  оба автора подчеркивают скромное
положение  своих  героев,  бросаетсЯ  в  глаза  и  вызывает  даже  некоторое
удивление. ѓоголь,  а затем  и  „остоевский  здесь  шли  уже по  проторенной
дороге,  но Џушкину такой выбор главного  лица поэмы далсЯ нелегко; ему даже
пришлось  ввести  длинное  отступление  (в   окончательный  текст   "Њедного
‚садника" не  попавшее) в обоснование  того,  что  поэт  вправе  "воспевать"
самого "ничтожного героЯ".  ЌесмотрЯ на этот решительный настрой, …вгений не
сразу стал  бедным молодым чиновником;  в  черновиках  поэмы,  и особенно  в
незавершенной   стихотворной   повести   Џушкина   "…зерский",   послужившей
первоначальным  наброском  к  "Њедному  ‚саднику",   встречаетсЯ   множество
свидетельств колебаний Џушкина  по этому поводу. …го герой  то сидит в своем
"роскошном кабинете", то пишет при свете "свечки сальной" в конурке на пЯтом
этаже,  то поднимаетсЯ к себе  на  чердак, то взбегает  "по ступенЯм отлогим
гранитной  лестницы своей".  Ќо постепенно  в  сознании  Џушкина возобладало
стремление  как  можно  сильнее "принизить"  своего  героЯ,  поселить его "в
чулане" (в окончательной  версии  текста  - в  Љоломне, бедной и захолустной
окраине города) и сделать мелким чиновником.
     опенгауэр  как-то заметил, что поэты  описывают в своих  произведениЯх
царей  и  титанов  просто   длЯ  того,  чтобы  расширить  свою  читательскую
аудиторию.  Џо  его  мнению,  если  общественное  и  имущественное положение
читателЯ окажетсЯ выше,  чем положение действующих лиц  поэмы или романа, то
он может подумать, что бедствиЯ героев и страсти, которые их терзают, к нему
не   относЯтсЯ.   ‚   пушкинскую   эпоху,   однако,   дело   обстоЯло  прЯмо
противоположным  образом. ‚ начале  XIX века русский читатель,  вскормленный
модным  европейским,  а  также  и  доморощенным  романтизмом, был  настолько
приучен  к исключительным,  необыкновенным  героЯм,  к выдающимсЯ личностЯм,
высоко  вознесенным  над  суетной  толпой,  что  обращение  в  литературе  к
заурЯдным представителЯм этой  толпы  уже выглЯдело в его глазах  как что-то
привлекающее внимание  и из рЯда вон выходЯщее. Џозже, в середине  столетиЯ,
это  замещение  стало  совсем  привычным; русскую  беллетристику  заполонили
"принцы ѓамлеты  ™игровского уезда"  и "леди Њакбет Њценского уезда".  Ќо  в
1830-х годах Џушкину и ѓоголю еще приходилось оправдыватьсЯ, избираЯ в герои
скромных чиновников. Џушкин писал в "…зерском":

     „опросом музу беспокоЯ,
     ‘ усмешкой скажет критик мой:
     "Људа завидного героЯ
     €збрали вы! Љто ваш герой?"
     - Ђ что? Љоллежской регистратор.
     Љакой вы строгой литератор!
     …го пою - зачем же нет?
     Ћн мой приЯтель и сосед.

     ѓоголь  в   "инели"  утверждал,   что  злоключение  ЂкакиЯ  Ђкакиевича
совершенно  того же рода, что и несчастьЯ,  которые "обрушивались на царей и
повелителей мира", а  в "Њертвых  „ушах" настаивал  на том, что "равно чудны
стекла, озирающие солнца и передающие движеньЯ незамеченных насекомых" и что
"много нужно глубины душевной,  дабы  озарить картину,  взЯтую из презренной
жизни, и возвести  ее в перл созданьЯ". Ќа самом деле обращение к "ничтожным
героЯм"  не было какой-то прихотью Џушкина  и  ѓоголЯ,  это  было поворотным
пунктом в  магистральной линии русской  литературы,  как  это  стало Ясно из
всего ее дальнейшего развитиЯ.
     Ћбрисовав Яркими красками бедность и незначительность своих героев, оба
автора, как будто  по  линейке  следуЯ  некому трансцендентному  метасюжету,
затем описывают то, что Ќабоков, говорЯ о "инели", назвал "мечтой жизни". €
снова  оказываетсЯ,  что  грезы  ЂкакиЯ  Ђкакиевича  выглЯдЯт  пародийно  по
сравнению с устремлениЯми пушкинского …вгениЯ. …вгений мечтает о женитьбе, о
простой семейной  жизни  со своей нежно любимой мещаночкой,  о хозЯйстве,  о
"воспитании  ребЯт"... џ совершенно  не понимаю,  почему  наших литературных
критиков  так  смущала ничтожность этих  мечтаний; мне они ничуть не кажутсЯ
жалкими и пустЯковыми:

     †енитьсЯ? Ќу... зачем же нет?
     Ћно и тЯжело, конечно,
     Ќо что ж, он молод и здоров,
     ’рудитьсЯ день и ночь готов;
     Ћн кое-как себе устроит
     Џриют смиренный и простой
     € в нем Џарашу успокоит.
     "Џройдет, быть может, год другой -
     Њестечко получу - Џараше
     Џрепоручу хозЯйство наше
     € воспитание ребЯт...
     € станем жить - и так до гроба,
     ђука с рукой дойдем мы оба,
     € внуки нас похоронЯт..."

     "’ак  он мечтал",  говорит дальше Џушкин, и  длЯ менЯ эти грезы стоЯт в
том же рЯду, что и авторскаЯ сентенциЯ из "…вгениЯ Ћнегина":

     Њой идеал теперь - хозЯйка.
     Њои желаниЯ - покой,
     „а щей горшок, да сам большой.

     Џо   лирической  же  напрЯженности   мечты  героЯ  "Њедного  ‚садника",
по-моему,  ничуть   не   уступают  проникновенному   стихотворению  Џушкина,
обращенному к жене:

     Џора, мой друг, пора! покоЯ сердце просит -
     ‹етЯт за днЯми дни, и каждый час уносит
     —астичку бытиЯ, а мы с тобой вдвоем
     Џредполагаем жить... и глЯдь - как раз - умрем.
     Ќа свете счастьЯ нет, но есть покой и волЯ.
     „авно завиднаЯ мечтаетсЯ мне долЯ -
     „авно, усталый раб, замыслил Я побег
     ‚ обитель дальную трудов и чистых нег.

     ‡десь сплетаютсЯ воедино мотивы быстротечности жизни, семейного счастьЯ
(слово  "счастье"  на  Языке позднего Џушкина  почти всегда  относитсЯ к "at
home", домашнему  очагу), смерти и  воскресениЯ (см.  "Њыслить и страдать").
ќти темы очень волновали Џушкина в конце его жизни, и неудивительно, что его
герой грезит о  том же самом, что  и автор,  хотЯ и использует  длЯ передачи
своих грез несколько другие выражениЯ.
     Њечты   ЂкакиЯ   Ђкакиевича,  несмотрЯ  на   всю  их  преувеличенную  и
шаржированную смехотворность,  в  чем-то  перекликаютсЯ  с грезами  …вгениЯ.
ђешившись сшить себе новую шинель, герой ѓоголЯ почувствовал, что всЯ  жизнь
его от этого переменилась:

     "‘ этих пор как будто самое  существование его сделалось как-то полнее,
как будто бы он  женилсЯ, как будто какой-то другой человек  присутствовал с
ним; как будто он был не один, а какаЯ-то приЯтнаЯ подруга жизни согласилась
с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другаЯ,
как та  же  шинель  на  толстой вате,  на крепкой подкладке  без  износу. Ћн
сделалсЯ  как-то живее, даже  тверже характером,  как  человек, который  уже
определил и поставил себе цель. ‘  лица и с поступков его исчезло само собою
сомнение, нерешительность - словом, все колеблющиесЯ и неопределенные черты.
Ћгонь порою показывалсЯ в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и
отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?"

     Ќо когда  мотив  мечты  доходит до  высшего  накала, обе "Џетербургские
повести" делают резкий поворот (в "Њедном ‚саднике" он более подготовлен,  в
"инели" -  более  неожидан),  и сталкивают эту  мечту  с действительностью.
„вижение  сюжета  становитсЯ  катастрофическим, тон  повествованиЯ  делаетсЯ
более  тревожным  и  напрЯженным,  подводЯ  оба  произведениЯ  к  их  мощной
кульминации.  € в обоих  случаЯх  эта  кульминациЯ свЯзана с крушением мечты
героев, той самой мечты,  котораЯ  только что была заЯвлена  с  такой силой.
ђушатсЯ не только их воздушные замки, но и всЯ жизнь, крепко сросшаЯсЯ с той
мечтой,  котораЯ  ее  питала.  ќто  неумолимое движение  судьбы,  беспощадно
разрушающей  скромные   надежды   и   расположениЯ   героев,   привносит   в
повествование острую трагичность и роднит ее  с античной драмой, также много
занимавшейсЯ вопросом о соотношении мечты и действительности.
     ‚  кульминационной   сцене  "Њедного  ‚садника"  …вгений,  спасаЯсь  от
наводнениЯ,  сидит   на  мраморном  льве  и  "отчаЯнным  взором"  глЯдит  на
вздувшуюсЯ Ќеву и ‚асильевский остров вдали:

     ‘ловно горы,
     €з возмущенной глубины
     ‚ставали волны там и злились,
     ’ам бурЯ выла, там носились
     Ћбломки... Ѓоже, Ѓоже! там -
     “вы! близехонько к волнам,
     Џочти у самого залива -
     ‡абор некрашеный да ива
     € ветхий домик: там оне,
     ‚дова и дочь, его Џараша,
     …го мечта... €ли во сне
     Ћн это видит? иль всЯ наша
     € жизнь ничто, как сон пустой,
     Ќасмешка неба над землей?

     Љак  только вода  спадает, …вгений бежит к "едва смирившейсЯ  реке"  и,
позвав перевозчика,  переправлЯетсЯ через нее на другой берег, чтобы увидеть
там снесенный  наводнением дом и испытать страшное потрЯсение от гибели всех
своих надежд и желаний. ‘ойдЯ с ума, …вгений бродит по городу:

     € так он свой несчастный век
     ‚лачил, ни зверь ни человек,
     Ќи то ни се, ни житель света,
     Ќи призрак мертвый...

     Џеревозчик, навсегда увозЯщий …вгениЯ от мира живых и разумных существ,
необыкновенно напоминает •арона; но  смерть свЯзывалась  с  переправой через
воду  отнюдь  не только  в  греческой  мифологии,  это  скорее  общее  место
архаических  мифологических систем. ЏредставлениЯ  о реке смерти и переправе
через нее культивировались  в Ѓирме; живущие в €ндонезии даЯки верЯт  в  то,
что души  умерших попадают  в  потусторонний  мир, плывЯ на  лодке по  "реке
последнего  омовениЯ"; у  африканской народности  балуба  даже  воспрещалось
вождЯм пересекать любые водные потоки, потому что это означало символическую
смерть вождЯ и грозило несчастьем всему племени.
     ‚  контексте "петербургского  мифа"  путешествие  пушкинского …вгениЯ к
Ћстровам  приобретало  дополнительные звучные обертоны. „. ‹.  ‘пивак, автор
замечательного труда о метафизике Џетербурга ("‘евернаЯ столица", ‘Џб 1998),
приводит интересные наблюдениЯ  о  том, какую роль играли такие  прогулки  в
судьбе других литературных героев.  "ђазвернув "Џреступление  и наказание"",
пишет  он,  "мы  сразу погружаемсЯ  в  мир  "чрева  Џетербурга"  и  странных
умственных  экспериментов,  ставимых на себе его обитателЯми.  ѓерою  романа
предстоит решитьсЯ на убийство; в тоске он бродит по  пышущему жаром летнему
городу.  Ќоги  сами  несут  его  на  ‚асильевский,  через  ’учков   мост  на
Џетербургскую сторону, и далее на Ћстрова". Ќа Џетровском острове ослабевший
ђаскольников ложитсЯ  под  кустом  и  засыпает.  Љак мы помним,  ему  снитсЯ
жестокаЯ сцена избиениЯ бедной лошадки, заставившаЯ его проснутьсЯ в поту от
ужаса и отказатьсЯ, по некотором размышлении, от своей "проклЯтой мечты". Ќо
на  обратном  пути ђаскольников зачем-то  делает  крюк,  и  случайно  слышит
разговор, из которого выЯснЯетсЯ, что на следующий день  старуха, на которую
он  готовил  покушение,  останетсЯ дома одна. "„о  его  квартиры  оставалось
только  несколько шагов. Ћн вошел к  себе, как  приговоренный к смерти. Ќи о
чем он не рассуждал и  совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим
вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы  рассудка, ни воли и что
все вдруг решено окончательно".
     „ругой персонаж  "ЏреступлениЯ  и  наказаниЯ", ‘видригайлов, решившийсЯ
уже  не  на убийство, а на самоубийство, тоже бродит по городу, и "ноги сами
несут  его на ’учков мост". Ћстановившись на мосту, он "с каким-то особенным
любопытством" посмотрел  на черную воду Њалой Ќевы,  после чего направилсЯ к
Ѓольшому проспекту Џетербургской стороны. ’ам он  берет  комнату  в скверной
гостинице, ложитсЯ на кровать  и "словно грезит". Њежду прочим вспоминает он
и  ’учкове  мосте,  о Њалой  Ќеве, и ему как будто  становитсЯ холодно,  как
тогда, когда он стоЯл над водой. "Ќикогда в жизнь мою не  любил Я воды, даже
в пейзажах", думает ‘видригайлов, "ведь вот, кажетсЯ, теперь  бы должно быть
все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал,
точно зверь, который непременно место себе выбирает... в подобном же случае.
€менно поворотить бы давеча на Џетровский!".
     ‘реди ночи в номере слышен пушечный  выстрел, и ‘видригайлов вспоминает
о том,  что  это  сигнал  о  начавшемсЯ  наводнении.  ќтот  мимолетный мотив
вызывает  у  нас в  памЯти  каноническое  наводнение "Њедного ‚садника",  но
здесь,  в  "Џреступлении   и  наказании",  буйство  стихии  описано   совсем
по-другому.  "‚ода  прибывает", меланхолически  думает ‘видригайлов, "к утру
хлынет, там, где пониже место, на улицы, зальет подвалы и  погреба, всплывут
подвальные  крысы,  и  среди  дождЯ  и ветра  люди начнут, ругаЯсь,  мокрые,
перетаскивать свой сор в верхние этажи...". Ќо если  разрушительнаЯ  стихиЯ,
также служащаЯ здесь фоном длЯ  личной драмы,  на  этот раз  выглЯдит  более
мирной  и щадЯщей,  то судьба ‘видригайлова  оказываетсЯ не менее трагичной,
чем  судьба  пушкинского  …вгениЯ. Џеред  самоубийством ему снова  мерещатсЯ
"высоко  поднЯвшаЯсЯ за  ночь  вода  Њалой Ќевы, Џетровский  остров,  мокрые
дорожки, мокраЯ трава, мокрые деревьЯ и кусты..."
     ѓерой другого романа „остоевского, кнЯзь Њышкин тоже бродит по городу в
одной  из  кульминационных  сцен  книги  ("€диот"),  и  переживает  духовное
перерождение в той же  части города, что и герои  "ЏреступлениЯ и наказаниЯ"
(как  говорит  ‘пивак, "и здесь простаЯ  прогулка за Ќеву  приводит героЯ  к
нисхождению в глубину собственного подсознаниЯ"). Љ этим  берегам его влечет
та же "неведомаЯ сила", что влекла и …вгениЯ: здесь  живет  его инфернальнаЯ
возлюбленнаЯ  ЌастасьЯ ”илипповна. ’ак  же как ђаскольников  и ‘видригайлов,
кнЯзь идет  туда  как  будто против своей воли, как  автомат. "—резвычайное,
неотразимое  желание, почти соблазн, вдруг оцепенили всю его волю. Ћн  встал
со  скамьи  и  пошел  из  сада  прЯмо  на Џетербургскую  сторону".  Ќастасьи
”илипповны, однако,  не оказалось дома.  ЉнЯзь  возвращаетсЯ обратно, причем
автор с изощренным мастерством передает все  возрастающее нервное и душевное
напрЯжение  героЯ.  ‡аканчиваетсЯ сцена  нападением на  кнЯзЯ  и его  бурным
эпилептическим припадком,  спасшим его от гибели, но надолго помрачившим его
рассудок.
     …ще  один  "петербургский  роман" „остоевского,  "Џодросток", также  не
обходитсЯ без мотива  Ћстровов, и снова  короткий  визит в эту  часть города
исторгает у героЯ "странную, но навЯзчивую грезу". Ћписание этой грезы стало
одной  из самых знаменитых характеристик  того, что называетсЯ  "метафизикой
Џетербурга".   "џ    опЯть    направлЯлсЯ    на   Џетербургскую",    говорит
герой-рассказчик, и дальше замечает:

     "‚сЯкое  раннее утро,  петербургское в  том  числе,  имеет  на  природу
человека  отрезвлЯющее действие. €наЯ  пламеннаЯ  мечта,  вместе с  утренним
светом и холодом, совершенно даже испарЯетсЯ, и мне  самому случалось иногда
припоминать по утрам иные свои ночные, только что минувшие грезы, а иногда и
поступки, с  укоризною и стыдом. Ќо мимоходом,  однако,  замечу, что  считаю
петербургское  утро, казалось бы,  самое  прозаическое  на всем земном шаре,
чуть ли не самым фантастическим в мире. ќто мое личное  воззрение или, лучше
сказать, впечатление, но Я за него стою. ‚ такое петербургское утро, гнилое,
сырое и туманное, дикаЯ мечта какого-нибудь пушкинского ѓерманна из "Џиковой
дамы" (колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип - тип из
петербургского периода!), мне кажетсЯ, должна еще более  укрепитьсЯ. Њне сто
раз, среди этого тумана, задавалась страннаЯ,  но навЯзчиваЯ греза: "Ђ  что,
как разлетитсЯ  этот туман и уйдет кверху, не  уйдет ли с  ним вместе и весь
этот  гнилой, склизкий  город,  подыметсЯ с туманом и исчезнет,  как  дым, и
останетсЯ  прежнее финское  болото,  а  посреди  его,  пожалуй,  длЯ  красы,
бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?"".

     ќто  -   едва   ли  не   полный   сводный   каталог   основных  мотивов
"петербургского  текста"  (см.  "Њосква  и  Џетербург").  ‡десь  Я  не  буду
вдаватьсЯ  в  анализ  этого насыщенного и  перенасыщенного многозначительной
символикой отрывка; замечу только, что отсылка к тексту "Њедного ‚садника" в
нем  совсем  не  случайна  - она  ЯвлЯетсЯ  непременной  составлЯющей  любой
"петербургской  повести". Џока  заметим  только  необыкновенно  важную  роль
Ћстровов в  судьбе литературных  героев-петербуржцев;  их  посещение  всегда
свЯзано  с  решительным   переломом  этой  судьбы   и  происходит  в  момент
высочайшего  напрЯжениЯ их  воли,  когда на  карту поставлена  всЯ их жизнь.
‚прочем, и сами  авторы  иногда здесь следовали за своими героЯми. 27 ЯнварЯ
1837  года,  около  четырех часов пополудни, сани,  в которых сидел  Џушкин,
направлЯвшийсЯ  к  месту  своей  последней  дуэли,  спустились  с  „ворцовой
набережной на невский лед, и двинулись к ‡аЯчьему острову.  ‚переди виднелсЯ
шпиль  Џетропавловского собора,  и Џушкин спросил своего секунданта „анзаса:
"не в  крепость ли ты  везешь менЯ?". "Ќет", ответил „анзас, "через крепость
на  —ерную  речку  самаЯ  близкаЯ  дорога".  ‚рЯд   ли  Џушкин,   охваченный
воодушевлением  от предстоЯщей битвы, вспомнил в тот момент о своем …вгении,
которого  такой   же  "перевозчик   беззаботный"   переправлЯл   через  Ќеву
двенадцатью годами раньше.
     Ќо вернемсЯ к "инели" ѓоголЯ и к ее  смиренному герою. Џолучив наконец
новую шинель, Ђкакий Ђкакиевич приглашаетсЯ по этому поводу на торжественный
вечер  к своему  начальнику. ѓде именно это  было и  как он туда  добиралсЯ,
остаетсЯ невыЯсненным, так как автор утверждает по этому поводу, что "памЯть
начинает ему сильно изменЯть и все, что  ни есть  в  Џетербурге, все улицы и
дома слились и  смешались так в голове,  что весьма  трудно  достать  оттуда
что-нибудь в  порЯдочном виде". ’ак или иначе, но ни о  каком  путешествии к
Ћстровам  на  этот  раз  говорить  не приходитсЯ;  тем  не  менее  и  Ђкакию
Ђкакиевичу,  как  и  пушкинскому   …вгению,  приходитсЯ   преодолеть  водную
преграду,  пусть метафорическую, но грозЯщую ничуть не меньшими опасностЯми.
‡аканчиваетсЯ длЯ него эта переправа тем же крушением всех надежд, что и длЯ
героЯ "Њедного ‚садника":

     "‘коро потЯнулись перед ним те пустынные  улицы, которые даже и днем не
так  веселы,  а  тем  более  вечером.  ’еперь  они  сделались  еще  глуше  и
уединеннее:  фонари стали  мелькать реже  -  масла, как  видно,  уже  меньше
отпускалось; пошли  деревЯнные домы, заборы;  нигде не души;  сверкал только
один снег  по  улицам, да  печально  чернели  с закрытыми ставнЯми заснувшие
низенькие  лачужки. Ћн приблизилсЯ  к тому  месту, где  перерезывалась улица
бесконечною площадью  с  едва видными  на другой стороне ее домами,  котораЯ
глЯдела страшною пустынею.
     ‚дали, Ѓог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, котораЯ казалась
стоЯвшею на краю света. ‚еселость ЂкакиЯ Ђкакиевича как-то здесь значительно
уменьшилась.  Ћн вступил на площадь не без  какой-то невольной боЯзни, точно
как будто  сердце его предчувствовало что-то  недоброе. Ћн оглЯнулсЯ назад и
по сторонам: точное море вокруг него".

     „альнейшее мы помним: с мечтой своей жизни Ђкакию Ђкакиевичу приходитсЯ
в одночасье распроститьсЯ. •лопоты о пропавшей шинели только усугубили дело;
придЯ на прием к значительному лицу, он получил такое "распеканье", что слег
после него и вскоре умер. Ќо на этом повесть ѓоголЯ не заканчиваетсЯ; дальше
следуют  еще три страницы, посвЯщенные  описанию того,  как по городу бродит
привидение  скончавшегосЯ чиновника.  Ђвтор сообщает  в числе прочего о том,
что "в  полиции сделано было распорЯжение поймать мертвеца во что  бы  то ни
стало, живого  или мертвого, и наказать  его,  в  пример другим, жесточайшим
образом".  ќто замечание опЯть  звучит как пародиЯ на "Њедного  ‚садника", в
котором, как мы помним, сказано, что помешавшийсЯ  …вгений был "ни то ни се,
ни житель света, ни призрак мертвый".
     ‡аканчиваютсЯ  обе  повести тоже одинаково -  окончательной, как бы уже
посмертной гибелью своих героев, которые, однако, и на грани полного ухода в
небытие  оказываютсЯ  не  в  силах расстатьсЯ со  своей  несбывшейсЯ мечтой.
Џушкинский …вгений находит на  голом  и  пустынном острове "домишко  ветхий"
своей возлюбленной, который прибило  к  берегу наводнением, и умирает на его
пороге. ‚оскресший Ђкакий Ђкакиевич снимает шинель со значительного  лица, и
после этого, как  пишет ѓоголь, "прекратилось  поЯвление чиновника-мертвеца:
видно, генеральскаЯ шинель пришлась ему совершенно по плечам".
     €так,   оба   героЯ  "петербургских  повестей"   гибнут,   не  выдержав
столкновениЯ  с действительностью,  разбившей их  надежды. Ќо эти повести не
были бы "петербургскими",  если  бы  в  них не  поЯвлЯлась колоссальнаЯ тень
того, кто  создал  всю ту  действительность, котораЯ безжалостно  перемолола
своими жерновами жизнь  этих  "маленьких людей".  ‚ петербургской мифологии,
обширной  и  разветвленной,  есть одна  точка,  в  которой,  как  в  фокусе,
собираютсЯ все ее нити.  ќто мифологема  о творении  колоссальной ђоссийской
€мперии  из ничего, из  пустоты  и  хаоса. Ћна имеет  очень долгую историю и
восходит к самому „емиургу этого нового Љосмоса, Џетру ‚еликому. ‘ам Џетр не
имел большой  склонности рассуждать в чересчур общих категориЯх, но иногда и
он  любил  окинуть взглЯдом  тот путь,  который  был  пройден  им  всего  за
несколько  десЯтилетий.  Ћднажды, на  борту только что спущенного кораблЯ  в
Џетербурге, он сказал присутствующим, указав на новую столицу, верфь и флот:
"снилось ли вам, братцы, все это тридцать лет назад?" (подробнее см. "‘мерть
в ѓреции"). Џреображение ђоссии действительно случилось если не  с волшебной
легкостью, то  со сказочной быстротой, и современникам стало  казатьсЯ,  что
они неожиданно длЯ самих себЯ оказались в совершенно другой стране, ничем не
напоминавшей прежнюю. Ћсобенно остро это чувствовалось в Џетербурге, столице
полумира,  возникшей  в  одночасье на  глухом  и  пустынном невском  болоте.
Ќедаром  "Њедный   ‚садник",  эта   энциклопедиЯ   петербургской  мифологии,
начинаетсЯ с изображениЯ Џетра, стоЯщего на мрачном и безлюдном берегу Ќевы:

     Ќа берегу пустынных волн
     ‘тоЯл Ћн, дум великих полн,
     € вдаль глЯдел. Џред ним широко
     ђека несласЯ; бедный челн
     Џо ней стремилсЯ одиноко.
     Џо мшистым, топким берегам
     —ернели избы здесь и там,
     Џриют убогого чухонца;
     € лес, неведомый лучам
     ‚ тумане спрЯтанного солнца,
     Љругом шумел.

     ‚ первоначальном  варианте текст вступлениЯ звучал  немного по-другому:
"Ќа  берегу ‚арЯжских  волн  / ‘тоЯл  глубокой думы полн / ‚еликий Џетр...".
Џушкин,  однако,  скоро  отказалсЯ от  такой  трактовки,  и назвал волны  не
"‚арЯжскими" (то есть шведскими), а "пустынными".  Ћт  этого еще усилились и
без того вполне очевидные аллюзии на библейское  творение  мира из  пустоты,
переданное,  как мы помним, в следующих выражениЯх:  "‚ начале  сотворил Ѓог
небо и землю.  ‡емлЯ же  была  безвидна и пуста, и тьма  над  бездною, и „ух
Ѓожий  носилсЯ  над водою. €  сказал  Ѓог:  да  будет свет.  €  стал  свет".
‘оответствие библейскому первотексту продолжаетсЯ и дальше:

     € думал он:
     Ћтсель грозить мы будем шведу,
     ‡десь будет город заложен
     Ќа зло надменному соседу.
     Џриродой здесь нам суждено
     ‚ …вропу прорубить окно,
     Ќогою твердой стать при море.
     ‘юда по новым им волнам
     ‚се флаги в гости будут к нам
     € запируем на просторе.

     Џо  этому слову Џетра и возникает город "из тьмы лесов,  из топи блат".
Џредставление о Џетре-демиурге имеет давнюю традицию в русской  литературе и
восходит непосредственно к петровской эпохе. ‚ 1721 году канцлер  ѓоловкин в
торжественной речи, обращенной к Џетру  по случаю празднованиЯ  Ќиштадтского
мира,  говорил:  "‚ашими  неусыпными  трудами и  руковождением  мы  из  тьмы
неведениЯ на  феатр  славы всего света и,  тако  рещи, из  небытиЯ  в  бытие
произведены". ‹омоносов смело уподоблЯл Џетра ‘оздателю всего сущего {*"Љому
ж Я нашего ѓероЯ уподоблю? —асто размышлЯл Я,  каков ’от, который всесильным
мановением  управлЯет небо, землю и  море: дхнет дух  …го - и потекут  воды,
прикоснетсЯ  горам - и воздымЯтсЯ. Ќо  мыслЯм человеческим предел предписан!
Ѓожества  постигнуть  не могут! Ћбыкновенно представлЯют …го в  человеческом
виде.  €так,  ежели  человека,  Ѓогу  подобного,  по  нашему понЯтию,  найти
надобно, кроме Џетра ‚еликого не обретаю"}, а  „ержавин вопрошал: "Ќе Ѓог ли
в  нем  сходил с небес?". ‡вучит это сравнение  и  в  "Ћпытах"  Ѓатюшкова  -
последнем  или предпоследнем  звене  в  цепи  литературной  преемственности,
приведшей к "Њедному ‚саднику". "‚зглЯнув на Ќеву, покрытую судами, взглЯнув
на великолепную набережную", пишет Ѓатюшков,  "любуЯсь бесчисленным народом,
который волновалсЯ под  моими  окнами,  сим чудным смешением всех  наций,  в
котором  Я  отличал англичан  и  азиатцев, французов  и калмыков, русских  и
финнов, Я сделал себе следующий вопрос: что было на этом месте до построениЯ
Џетербурга? Њожет  быть,  сосноваЯ  роща,  сырой, дремучий  бор  или  топкое
болото, поросшее мхом  и брусникою; ближе  к берегу -  лачуга рыбака, кругом
которой  развешены  были  мрежи,  невода  и   весь  грубый  снарЯд  скудного
промысла".  "‡десь  все  было безмолвно. ђедко человеческий  голос пробуждал
молчание  пустыни дикой, мрачной, а ныне?.. џ взглЯнул  невольно на ’роицкий
мост,  потом на хижину великого монарха, к которой  по справедливости  можно
применить известный стих: "Souvent un faible gland recйle un chкne immense!"
("—асто слабый желудь таит в себе громадный дуб" - ’. Ѓ.). € воображение мое
представило  мне Џетра, который в первый  раз  обозревал  берега дикой Ќевы,
ныне столь прекрасные! €з крепости Ќюсканц еще гремели шведские пушки; устье
Ќевы еще было покрыто неприЯтелем, и частые ружейные выстрелы раздавались по
болотным  берегам,  когда великаЯ мысль  родилась  в уме великого  человека.
‡десь  будет город, сказал он, чудо света. ‘юда  призову все художества, все
искусства.  ‡десь художества, искусства,  гражданские  установлениЯ и законы
победЯт  самую природу. ‘казал  - и Џетербург возник из дикого  болота". ќти
строки Ѓатюшкова почти буквально отобразились потом в "Њедном ‚саднике":

     Џрошло сто лет, и юный град,
     Џолнощных стран краса и диво,
     €з тьмы лесов, из топи блат
     ‚ознессЯ пышно, горделиво;
     ѓде прежде финский рыболов,
     Џечальный пасынок природы,
     Ћдин у низких берегов
     Ѓросал в неведомые воды
     ‘вой ветхой невод, ныне там,
     Џо оживленным берегам,
     ѓромады стройные теснЯтсЯ
     „ворцов и башен; корабли
     ’олпой со всех концов земли
     Љ богатым пристанЯм стремЯтсЯ;
     ‚ гранит оделасЯ Ќева;
     Њосты повисли над водами;
     ’емнозелеными садами
     …е покрылись острова.

     Њифологема о  творении  целого  мира,  возникшего  по мановению  одного
человека, по  его воле  или прихоти,  глубоко укоренилась  в послепетровской
ђоссии. Ћна жила в сознании обитателей этого нового мира на протЯжении всего
петербургского периода  нашей  истории.  …ще  в начале  ••  века  €ннокентий
Ђнненский, один из самых  тонких и проницательных таких  обитателей, писал в
стихотворении под характерным названием "Џетербург": "‘очинил ли нас царский
указ? Џотопить ли нас  шведы  забыли?".  ќтой примечательной психологической
особенностью  и  объЯснЯетсЯ  то,  что  бунт  пушкинского  …вгениЯ  оказалсЯ
направлен именно против Џетра, послужившего невольной первопричиной всех его
бедствий.  “видев  монумент  "того,  чьей  волей  роковой  под  морем  город
основалсЯ", …вгений "мрачен стал пред горделивым истуканом":

     €, зубы стиснув, пальцы сжав,
     Љак обуЯнный силой черной,
     "„обро, строитель чудотворный! -
     епнул он, злобно задрожав, -
     “жо тебе!.."

     ќто - ключеваЯ сцена "Њедного ‚садника". Љак ни прекрасен и величествен
был   новый  Љосмос,   созданный   Џетром,   в  самой   искусственности  его
происхождениЯ  было  что-то,   что  изнутри  подтачивало  его  прочность   и
незыблемость. ѓрандиозность  этого мира, захватывавшаЯ воображение, странным
образом сочеталась  с  его фатальной хрупкостью.  ЏотрЯсти до  основаниЯ его
могло  все,  что  угодно  -  разгулЯвшийсЯ  осенний  ветер, приподнЯвший  на
несколько  часов  уровень  воды  в  Ќеве,  злобный  шепот  жалкого  безумца,
бессмысленно угрожающего бронзовому идолу  на постаменте. ‚ пушкинскую эпоху
до  крушениЯ  петербургской ђоссии было еще очень далеко, но  все творчество
величайших  писателей  того времени было пронизано темой мЯтежа и потрЯсениЯ
имперской  государственности. Ќе осталсЯ в стороне от этой  темы  и  ѓоголь,
написавший  повесть  о  капитане  Љопейкине. ‚  "инели" он  изображает бунт
ЂкакиЯ  Ђкакиевича, такой  же  нелепый,  как и бунт  пушкинского …вгениЯ.  ‚
предсмертном  бреду  Ђкакий  Ђкакиевич  "сквернохульничал,  произносЯ  самые
страшные слова,  так что  старушка хозЯйка даже крестилась, отроду не слыхав
от него ничего подобного, тем более, что слова эти следовали непосредственно
за словом "ваше  превосходительство"".  ‚  первоначальной  редакции  эпилога
угроза  гоголевского героЯ звучит еще  откровеннее: "Я  не  посмотрю, что ты
генерал", восклицает он, "Я у тебЯ отниму шинель". ‡десь следует учесть, что
в   ђоссийской  империи,   ранжированной  сверху  донизу,  любой   начальник
воспринималсЯ  как  уменьшеннаЯ копиЯ  самого царЯ.  ѓоголь  сам  иронически
подчеркивает  это сопоставление, приводЯ иерархическую  лестницу, уходЯщую в
бесконечность вниз и вверх от той ступени, на которой стоЯл его персонаж:

     "ЉакаЯ  именно  и  в чем  состоЯла  должность  значительного  лица, это
осталось до сих пор  неизвестным.  Ќужно знать,  что одно  значительное лицо
недавно сделалсЯ значительным лицом, а до того времени он был незначительным
лицом.  ‚прочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с
другими, еще  значительнейшими. Ќо  всегда  найдетсЯ  такой  круг людей, длЯ
которых незначительное в глазах  прочих есть  уже значительное.  ‚прочем, он
старалсЯ усилить  значительность многими другими  средствами, именно: завел,
чтобы низшие чиновники встречали  его еще  на лестнице,  когда он приходил в
должность;  чтобы  к  нему  ЯвлЯтьсЯ прЯмо  никто  не смел,  а  чтоб шло все
порЯдком  строжайшим:  коллежский   регистратор  докладывал  бы  губернскому
секретарю,   губернский  секретарь  -  титулЯрному  или  какому  приходилось
другому, и чтобы уже, таким образом, доходило дело до него. ’ак уж на свЯтой
ђуси все заражено подражанием, всЯкий дразнит и корчит своего начальника".

     Џри этом  все русские императоры  воспринимались как  гипсовые слепки с
Џетра ‚еликого, иногда более, иногда  менее  удачные. Ћсобенно это  касалось
ЌиколаЯ I,  которого тот же Џушкин призывал гордитьсЯ "семейным сходством" и
во всем походить на своего "пращура" (см. "…вгений и  поэт"). ’аким образом,
угроза ЂкакиЯ Ђкакиевича  ничем не  отличалась по своей  природе  от  угрозы
…вгениЯ; только  времЯ, в которое писалась последнЯЯ редакциЯ "инели", было
несколько менее "вегетарианским" (как выражалась  Ђнна Ђхматова по  сходному
поводу),  чем   времЯ   написаниЯ  "Њедного  ‚садника",  и  ѓоголю  пришлось
зашифровать  тот  же  смысловой мотив  чуточку сильнее.  ‚прочем,  тогдашний
русский читатель был настолько  восприимчив к тончайшим оттенкам либеральной
символики, что  с  легкостью усматривал  тираноборчество  в  самых  невинных
шалостЯх русской и европейской  поэзии и прозы.  Ќе удалось здесь обмануть и
гоголевского генерала, который, увидев ЂкакиЯ Ђкакиевича, пришедшего к  нему
просить  о  разыскании  шинели  и  сказавшего на  свою беду, что  "секретари
того...  ненадежный  народ",  загремел на  него: "—то, что,  что? Ћткуда  вы
набрались  такого духу?  откуда вы мыслей таких набрались?  что  за  буйство
такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!".
     Љак  видим, "Њедный  ‚садник"  и  "инель"  настолько  близки  по своей
внутренней структуре,  что  могут показатьсЯ одним  и тем  же произведением,
написанном на разных Языках. ѓоголь, жадно  следивший за всем,  что исходило
из-под  пушкинского пера,  безусловно,  ознакомилсЯ с  "Њедным  ‚садником" в
посмертной публикации  в  "‘овременнике"; возможно, однако, что Џушкин читал
ему  свою запрещенную к  печати поэму еще зимой 1833-1834 года, как читал он
ее ‚Яземскому и Ђ. €. ’ургеневу. ‚ообще влиЯние Џушкина на творчество ѓоголЯ
трудно  переоценить;  недаром  сам  Џушкин  говорил  в  полушутку:  "с  этим
малороссом надо быть осторожнее: он обирает менЯ так,  что и кричать нельзЯ"
(подробнее  см. "Џетр и Џушкин"). ѓоголь любил вспоминать о  том, что  сюжет
"ђевизора"  и "Њертвых „уш" был предоставлен  ему  Џушкиным; но и  "инель",
третье  вершинное  творение  ѓоголЯ,   выглЯдит  как  пародийное  подражание
"Њедному ‚саднику". ѓоголь, вечный насмешник, не упускал случаЯ посмеЯтьсЯ и
над боготворимым  им  Џушкиным.  ‚  "инели"  он  в  одной  огромной  фразе,
растЯнувшейсЯ на полстраницы, описывает развлечениЯ петербургского чиновного
круга, и, перечислив посещение  театра,  рассматривание на  улице "кое-каких
шлЯпенок", "штурмовой  вист" с чаем и сплетнЯми, упоминает в  том же  рЯду и
"вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у
лошади  ”альконетова  монумента"  -  анекдот, который,  как замечает  автор,
пересказывают, когда совсем уже не о чем  говорить. ‹егенда об исчезающем со
своего  постамента Њедном  ‚саднике был давним петербургским сюжетом; еще  в
1812 году многим простым и непростым петербуржцам снилсЯ  по ночам бронзовый
Џетр  на коне, грозно  разъезжающий по городским улицам. Ќо после публикации
"Њедного ‚садника", произведшего немалое впечатление на современников, такое
напоминание не могло не выглЯдеть  ироническим  намеком на пушкинскую поэму,
сюжет которой, как шутливо замечает ѓоголь, был донельзЯ избитым и надоевшим
"вечным анекдотом". ’ем не менее и сам ѓоголь в  своей "инели" повторил тот
же вечный  сюжет о безумном, обреченном на неудачу бунте слабого и одинокого
человека, бросающего  бессильный вызов  всему  существующему  миропорЯдку  -
бунте,  раздавленном  жестокой  действительностью,  но  на  одно   мгновение
поставившим героЯ  вровень  с  исполинской фигурой  того, кто  своей  "волей
роковой" и создал это новое мироздание, стройное, прекрасное и безжалостное.

     ”лобер подлинный и легендарный. ‚ небольшом эссе, озаглавленном "”лобер
как образец писательского удела", Ѓорхес мимоходом замечает: "на мой взглЯд,
”лобер, убивавший себЯ,  чтобы дать жизнь своим скупым и драгоценным трудам,
как раз и есть легендарный и вместе с тем (если четыре тома его переписки не
лгут) подлинный ”лобер".  ќто противопоставление давно уже стало притчей  во
Языцех.  ‚   зависимости  от  того,  обращаемсЯ  ли   мы   к  художественным
произведениЯм ”лобера или к  его  переписке,  перед нами предстают как будто
два  совершенно  разных   автора.  ќто  разграничение,  однако,  проводилось
”лобером вполне сознательно. Ћн неоднократно формулировал свою точку  зрениЯ
на этот вопрос, так что  в конце концов отлакировал  свой тезис до слепЯщего
блеска. ’аким, продуманным и отточенным, он поЯвлЯетсЯ в  его позднем письме
к †орж ‘анд: "—то касаетсЯ  "отсутствиЯ  убеждений", то  - увы!  менЯ просто
распирает  от  них.  џ  лопнуть  готов  от постоЯнно  сдерживаемых  гнева  и
негодованиЯ.  Ќо,  согласно  моему идеалу €скусства,  художнику  не  следует
высказывать  собственные чувства, он должен выказывать себЯ в своем творении
не больше, чем Ѓог обнаруживает себЯ в  природе. —еловек - ничто, творение -
все! ќтому принципу, который, может  быть, исходит и из  ложной предпосылки,
не  так-то легко  следовать.  „лЯ  менЯ,  во всЯком  случае, это своего рода
добровольнаЯ жертва, которую Я непрерывно приношу во имЯ хорошего вкуса. Њне
было  бы  весьма  приЯтно  высказать  то,  что  Я  думаю,  и облегчить  душу
достопочтенного ѓюстава ”лобера посредством  слов, но  кому  какое  дело  до
вышеупомЯнутого господина?".
     „ействительно,  какое? —то  стремЯтсЯ  найти  читатели, обращающиесЯ  к
произведениЯм  ”лобера  (или  любого  другого   автора)  -   его   личность,
выразившуюсЯ в  них, или безличную  красоту,  воплотившуюсЯ в его творениЯх?
Ћставим в стороне вопрос о том, насколько Ѓог обнаруживает себЯ в природе, и
постараемсЯ выЯснить, была ли оправданной "добровольнаЯ жертва" ”лобера.
     ”лобер  скорее скромничал, чем преувеличивал, когда  говорил,  что  его
принципу "не так-то легко следовать". “силиЯ, которые он прилагал длЯ  того,
чтобы  быть верным  этому  принципу,  повергают  в  изумление  всЯкого,  кто
когда-либо обращалсЯ к его переписке. ‘видетельства этого, предельно Яркие и
эмоциональные, россыпЯми рассыпаны по его письмам разных лет. "џ  нахожусь в
состоЯнии беспрестанной досады и все, что пишу, мне противно. €деЯ стеснЯет,
форма сопротивлЯетсЯ. ЏостигаЯ стиль, убеждаюсь, насколько мало Я им владею,
и у  менЯ бывают  минуты  такого  беспросветного отчаЯниЯ, что  хочетсЯ  все
бросить и занЯтьсЯ чем-нибудь  полегче". "џ изнемогаю. ‘  самого утра ноет в
затылке и голова тЯжелаЯ,  будто Я ношу в ней  центнер свинца. "Ѓовари" менЯ
убивает. ‡а  целую неделю написал три страницы,  да и от тех не в восторге".
"џ  измучен, мозг  в черепе у менЯ так и пульсирует.  ЋтуплЯющий труд". "‚сЯ
минувшаЯ неделЯ была скверной. џ  корчилсЯ от тоски и  жгучего отвращениЯ  к
себе; это бывает со мной всЯкий раз,  когда какую-то часть Я закончу  и надо
продолжать". "ќта книга, то ее место, которое Я сейчас пишу, так менЯ мучает
(и Я бы употребил  слово посильнее, найдись оно у менЯ), что временами  Я от
нее болен физически. ‚от уже три недели у  менЯ часто  бывает такаЯ дурнота,
что Я едва не терЯю сознание. Ђ в другое времЯ - приступы удушьЯ или тошнота
за  столом.  ‚се противно. „умаю, сегоднЯ Я бы с удовольствием повесилсЯ, да
гордость мешает".
     ’аким образом, с одной стороны, ”лобера терзали накопившиесЯ в его душе
образы, мысли  и  чувства,  которым  он, следуЯ своему идеалу  искусства, не
давал излитьсЯ на бумагу, а с другой - когда он  пыталсЯ писать, опираЯсь не
на них, не на  свои страсти  и устремлениЯ, а на  чистый  вымысел, он  также
испытывал  невыразимые мучениЯ от невозможности  такого творчества. ‘транный
идеал  искусства! Ќо  упорство ”лобера также превосходило всЯкое вероЯтие, и
он настойчиво  продолжал свои  опыты. Џервой книгой,  в  которой он применил
этот  метод,  была  "ѓоспожа  Ѓовари"  -  и  большаЯ  часть  вышеприведенных
сетований  на немыслимую тЯжесть работы относитсЯ именно к периоду написаниЯ
этой  книги. "‡десь  все  от головы", говорил ”лобер о своем романе.  "Џусть
менЯ  ждет неудача,  все  равно это упражнение будет полезно. ‚едь длЯ  менЯ
естественно  то,  что  другим  кажетсЯ  неестественным  -  все  необычайное,
фантастическое, этакий рык метафизический и мифологический. "‘вЯтой Ђнтоний"
не потребовал и четверти того напрЯжениЯ ума, которого мне  стоила "Ѓовари".
’ам Я изливал себЯ: писать его было длЯ менЯ только удовольствием, и полтора
года, которые Я потратил на  те пЯтьсот страниц, были полны самого глубокого
наслаждениЯ, какого Я не  испытывал за всю свою жизнь". ’ворческое  сознание
”лобера  действительно было устроено так  оригинально, что  естественное длЯ
него часто казалось  странным и необычным  длЯ других;  но врЯд ли из  этого
следовало,  что  ему  нужно  было  выворачивать  это  сознание  наизнанку  и
вымучивать   из   него  вместо   живой   и  непосредственной  естественности
поддельную. Ђ между тем ”лобер поступал именно так; мало того, он возвел эту
иезуитскую операцию в принцип, в тот самый идеал €скусства, о котором он так
много говорил в своих письмах. ’акой подход к работе требовал от него просто
циклопических  усилий,  причем  результат,  как правило,  оказывалсЯ  скорее
плачевным.  ”лобер  сам  осознавал,  что  он  делает что-то не  так.  €ногда
сомнениЯ  одолевали его,  и он  задумчиво замечал, что  великие  шедевры  не
стоили  таких  усилий.  ‚ бодрые  же свои минуты он  вспоминал "старый совет
папаши Ѓуало" ("с трудом писать легкие стихи"), и продолжал свои героические
попытки.
     ‘  "советом  папаши Ѓуало",  тем не  менее,  тоже  не  все так  просто.
ЌаблюдениЯ за  творческим процессом писателей говорЯт, скорее, об  обратном:
то,  что  требовало от автора в процессе созданиЯ  больших усилий, и  читать
потом приходитсЯ с напрЯжением. "Љогда б легко писал Я, как бы стало / легко
менЯ  читать",  обмолвилсЯ  как-то Ѓайрон ("Oh  that I had  the art of  easy
writing  / What should be  easy reading!"). ќто относитсЯ отнюдь не только к
литературе,   как   это   видно   из   феноменального  успеха   моцартовских
импровизаций,  далеко превосходившего  популЯрность законченных произведений
того   же   автора.   ’акова,   по-видимому,   непреложнаЯ    закономерность
читательского и слушательского восприЯтиЯ - чем ближе произведение искусства
к своей первооснове, к импровизации,  тем легче оно усваиваетсЯ. ‚ сущности,
любаЯ непринужденнаЯ беседа - это  тоже литературное произведение, состоЯщее
из потока  коротких импровизаций, и  такой  текст обычно воспринимаетсЯ нами
без   особого  труда.  Ћднако  самаЯ   вдохновеннаЯ  импровизациЯ  неизбежно
проигрывает в своей содержательности полноценному художественному тексту. €з
этого противоречиЯ есть, наверное, только  один выход. Ќужно писать черновые
варианты быстро, не  заботЯсь при этом ни о стиле, ни о точности  выражений,
ни о краткости,  ни  об отделке - ни о чем, кроме прЯмой  передачи  образов,
стоЯщих перед внутренним взором автора; а затем уже исправлЯть  и  подчищать
полученный  полуфабрикат до тех пор, пока результат не  станет удовлетворЯть
самому взыскательному вкусу. ’ак работали,  пожалуй,  все великие романисты.
ѓоголь оставил довольно наивное, но очень точное свидетельство на этот счет:
"‘начала  нужно  набросать все, как придетсЯ,  хотЯ  бы плохо, водЯнисто, но
решительно  все, и забыть об этой  тетради.  Џотом через  месЯц,  через два,
иногда и более достать  написанное  и  перечитать: вы увидите, что многое не
так, много  лишнего, а  кое-чего недостает.  ‘делайте поправки  и заметки на
полЯх -  и снова забросьте  тетрадь. Љогда все будет таким образом исписано,
возьмите и  перепишите тетрадь  собственноручно. ’ут сами собой ЯвЯтсЯ новые
озарениЯ,  урезы,  добавки,  очищениЯ слога.  Њежду  прежних  вскочат слова,
которые необходимо там  должны  быть, но которые почему-то никак не ЯвлЯютсЯ
сразу. € опЯть положите тетрадку.  Џутешествуйте, развлекайтесь, не  делайте
ничего или  хоть пишите другое. Џридет час - вспомнитсЯ заброшеннаЯ тетрадь;
возьмите,  перечитайте,  поправьте  тем  же способом и,  когда  снова  будет
измарана,  перепишите ее собственноручно. ’ак нужно делать, по-моему, восемь
раз. „лЯ иного, может  быть, нужно меньше, а длЯ иного и еще больше. џ делаю
восемь раз. ’олько  после восьмой переписки,  непременно  собственной рукою,
труд ЯвлЯетсЯ вполне художнически законченным, достигает перла созданиЯ".
     ”лобер тоже искал  "слова, которые необходимо  должны быть" (знаменитое
"mot juste", "точное слово"), но делал это совсем по-другому. Ћн был слишком
большим  знатоком  и   ценителем  подлинного  искусства,  чтобы  выдерживать
смертельно  томившее его несовершенство черновых набросков. ”лобер стремилсЯ
сразу  создавать  текст  свЯзный  и  законченный,  безупречно  отделанный  и
высокохудожественный.  „лЯ  этого ему пришлось заменить  импровизационность,
питающую  творчество  любого  другого  автора,  совершенно  иным  творческим
механизмом -  трезвым  и холодным  умственным  расчетом.  "Ќадо писать более
хладнокровно",  говорил  он. "Ќе  будем доверЯть тому  особому  возбуждению,
которое  зоветсЯ вдохновением,  в нем часто более волнениЯ нервов, чем  силы
мышц. ‚ эту  минуту, например, Я  чувствую  себЯ в ударе, лоб пылает,  фразы
рождаютсЯ сами. ‚место одной мысли поЯвлЯетсЯ шесть, и там, где надо бы дать
самое простое изложение, приходит на ум сравнение. “верен, что так Я мог  бы
работать до  завтрашнего полуднЯ и не устал бы. Ќо знаю Я эти балы-маскарады
воображениЯ,   откуда  возвращаешьсЯ   со  смертью   в   душе,   изнуренный,
насмотревшись лишь всЯческой фальши и наговорив глупостей. ‚се надо делать с
холодком, не спеша".
     €з  этой сентенции видно, как далеко  отошел ”лобер от методов  работы,
обычных  длЯ  писателей  с  тех пор, как первого  поэта "призвал к свЯщенной
жертве Ђполлон". "Ѓыстрый  холод вдохновеньЯ",  поднимавший "власы  на челе"
другим,  не столь  искушенным  в критическом  осмыслении  своего  творчества
литераторам, был  предельно  далек  от того "холодка",  с  которым  призывал
работать  ”лобер.  ‘ама  смена  темпа  работы  имела ключевое  значение  длЯ
характера   процессов,   протекавших   в   сознании  в   момент  творчества.
€скусственное их  замедление  сразу  уничтожало  всЯкую  импровизационность,
котораЯ  в  силу  своей  природы  абсолютно  не   способна  передвигатьсЯ  с
перерывами, остановками  и поворотами вспЯть.  ”лобер,  однако, не только не
дорожил  ею,  но как  будто старалсЯ  совершенно удалить этот инструмент  из
своей  литературной   кухни.  "Ќадо   остерегатьсЯ   всего,  что  похоже  на
вдохновение",  замечал он. "—асто это лишь усилие воли или искусственнаЯ,  а
не  пришедшаЯ   сама  по  себе  экзальтациЯ.  ‚добавок,   жить  в  состоЯнии
вдохновениЯ  нельзЯ.  Џегас  чаще идет  шагом, чем  скачет  галопом.  ’алант
состоит в  том,  чтобы пускать  его нужным  тебе  аллюром".  ќто  заЯвление,
немыслимое в  устах  другого автора, наверное, лучше всего  характеризует те
приемы, к которым в конце концов  пришел  ”лобер. ‚рЯд ли кто-то еще понимал
литературный талант как умение пускать Џегаса "нужным аллюром"!
     ’аковы  были  условиЯ эксперимента,  поставленного ”лобером. Љакими  же
оказались его результаты? “спешными, на мой взглЯд, их назвать никак нельзЯ.
"ѓоспожа Ѓовари", самаЯ знаменитаЯ книга ”лобера, Явственно свидетельствует,
что  никакое  напрЯжение мысли  и  никакое  литературное мастерство не могут
заменить  собой  творческие способности  и  произвести на свет то, что  само
собой всплывает  из подсознаниЯ в  ходе свободной импровизации.  ‚ыЯснилось,
что нельзЯ  создать  шедевр, опираЯсь на некие  закономерности,  по  которым
строЯтсЯ  шедевры,  как бы  тонко  эти  закономерности  ни  были  подмечены.
•удожнику нужно заранее смиритьсЯ с тем, что ему придетсЯ  творить наугад, в
потемках, не  имеЯ ни малейшего  представлениЯ о том,  каким  получитсЯ  его
творение. Џри  этом  все  его  силы  должны быть направлены не  на то, чтобы
"создать шедевр"  или "войти в  историю  литературы",  а  на  том,  чтобы от
чего-то  освободитьсЯ,  избавитьсЯ,  стрЯхнуть  с  себЯ какое-то  неотступно
одолевающее  наваждение.  ‹ермонтов  писал о  произведении,  над которым  он
работал с четырнадцати лет и почти до самой смерти:

     Њой юный ум, бывало, возмущал
     Њогучий образ; меж иных видений,
     Љак царь, немой и гордый, он сиЯл
     ’акой волшебно сладкой красотою,
     —то было страшно... и душа тоскою
     ‘жималасЯ - и этот дикий бред
     Џреследовал мой разум много лет.
     Ќо Я, расставшись с прочими мечтами,
     € от него отделалсЯ - стихами!

     ”лобер был одарен  ничуть не меньше,  чем ѓоголь или ‹ермонтов, но,  на
свою  беду,  в  литературе он  разбиралсЯ гораздо  лучше. …го тонкий  вкус и
обостренное  критическое чутье  заставлЯли  его  браковать  почти  все,  что
выходило  из-под  его  пера,  так   что  видениЯ,  представавшие  перед  его
внутренним взором (см. "’ри галлюцинации"), терЯлись из виду (прошу прощениЯ
за  невольный  каламбур) еще быстрее, чем  возникали.  ќтот  недостаток  ему
приходилось возмещать усиленным теоретизированием, подгонкой под то, как это
получалось  раньше у него самого,  а также  у старых мастеров. ‚  результате
текст книг ”лобера воссоздавал эти видениЯ так,  как отображает мир зеркало,
состоЯщее  из   мелких,  беспорЯдочно  нарезанных  кусочков.  Џарадоксальным
образом  этот  текст  получалсЯ плохим  именно  потому,  что  ”лобер слишком
стремилсЯ сделать его идеальным; его  пресловутаЯ  требовательность  к  себе
сыграла  с ним  на редкость злую шутку.  ”лобер чувствовал,  что  плоды  его
усилий  получаютсЯ  какими-то странными; он судорожно  пыталсЯ придать черты
жизнеподобиЯ своему мертворожденному тексту, но все было  тщетно.  Џарадокс,
однако, был  и в  том, что когда ”лобер  не ставил перед  собой  грандиозных
задач по созданию великих шедевров, а просто передавал свои мысли и чувства,
как  это  было  в переписке  -  тогда из-под его  пера  слетали  удивительно
совершенные   художественные   пассажи,   Ясные,    стройные,   глубокие   и
содержательные.  ‚от один из  образцов флоберовского  "естественного стилЯ",
написанный непринужденно, с чувством и на одном дыхании:

     "Ђх, как легко терЯем мы в молодости свои сокровища! € подумать только,
что один  ветер подхватывает и уносит прекраснейшие вздохи души! Ќо есть  ли
что лучше и  нежнее ветра?  џ  тоже был строением такой архитектуры.  џ  был
подобен соборам XV века, стрельчатым, пламенеющим. џ пил сидр из  золоченого
бокала. Њежду миром и мною как бы стоЯл  некий витраж с огненными узорами, и
все  отражалось в моей  душе, словно на каменных  плитах  храма,  представаЯ
преображенно прекрасным и, однако, печальным, и доступ туда был открыт  лишь
красоте. ’о  были  сновидениЯ более величавые и  нарЯдные,  чем  кардиналы в
пурпурных  мантиЯх. Ђх, какой  рокот  органа,  какие гимны!  и какой  нежный
аромат  фимиама,  льющийсЯ  из  тысЯч постоЯнно  открытых  курильниц!  Љогда
состарюсь, буду писать обо всем этом и согреватьсЯ".

     Ќо сразу же после этого безудержного  выплеска красноречиЯ, несколькими
строками ниже поЯвлЯетсЯ удивительное  признание:  ""Ѓовари"  плететсЯ  себе
понемножку, но  все  же  движетсЯ. Њногое  Я  перечитал.  ‘тиль  неровен,  и
чересчур   видна   система.  ‘лишком   заметны   гайки,  скреплЯющие   доски
корабельного корпуса. Ќадо их ослабить. Ќо как? Ћ, собачье ремесло!".
     "Ћслабить  гайки" здесь - это  придать черты импровизационности тексту,
который изначально был создан с  помощью "системы", а  не "излилсЯ из души",
как вышеприведенный  отрывок.  ”лобер  не то  чтобы полностью изгонЯл  такие
взлеты   вдохновениЯ  из  своей   творческой  практики;   он   не   отвергал
импровизационность,  он просто пыталсЯ заставить ее  плЯсать  под свою дудку
(чего она делать  упорно не желала).  ”лобер  очень основательно  продумывал
сюжет  романа,  составлЯл  подробный  план  его,  представлЯл  себе  колорит
описываемого (в "ѓоспоже Ѓовари" это - "цвет плесени"), и после  этого,  как
по  лекалу, выстраивал  абзац  за абзацем свой  шедевр. Џри этом он старалсЯ
учесть весь свой  огромный  теоретический  опыт,  почерпнутый  из  обширного
чтениЯ. ЌельзЯ сказать, что эта машина действовала исправно; ”лобер так и не
смог  от нее  добитьсЯ, чтобы  она  производила хоть что-нибудь  близкое  по
качеству к вдохновенным и порывистым этюдам  его писем. ‡ато работы и хлопот
она ему  задавала  более чем достаточно. "‘колько потерЯнного времени! € как
медленно Я двигаюсь! ‡аметит ли кто-нибудь все те хитрые комбинации, которых
потребовала  у менЯ  такаЯ простаЯ  книга?  ЉакаЯ сложнаЯ механика нужна длЯ
естественности, сколько уловок, чтобы быть  правдивым!".  "ЌевероЯтно трудно
достичь свЯзности мыслей  и чтобы они естественно вытекали  одна из другой".
’акими высказываниЯми просто пестрит  переписка ”лобера; странно все же, что
при его уме  и наблюдательности,  он  ни разу не задумалсЯ над тем,  что длЯ
настоЯщей простоты и естественности не  нужно никакой  "сложной  механики" и
"хитрых комбинаций".
     …ще  интереснее,  однако,  сравнивать  летучие  эпистолЯрные  зарисовки
”лобера  с  отрывками из его  художественных  произведений тогда, когда  они
написаны на одну и ту же тему. ‚от один из таких набросков, взЯтый из письма
”лобера, обращенного к его "Њузе", ‹уизе Љоле:

     "ѓоворил ли Я тебе  о словах одного трувильского  свЯщенника, с которым
однажды сидел за обедом? ’ак как Я отказалсЯ  от шампанского (а Я уже наелсЯ
и напилсЯ до отвалу, но мой свЯщенник еще накачивалсЯ), он обернулсЯ ко мне,
и, вперив в менЯ взглЯд - о, какой взглЯд! - взглЯд, в котором были зависть,
восхищение и презрение, все вместе, он, пожимаЯ  плечами,  сказал: "Џолноте!
‚ы, молодые люди,  в  Џариже,  на  ваших  шикарных пирушках, вы  же  хлещете
шампанское, а как приедете в  провинцию, корчите из себЯ постников". € между
словами "шикарных пирушках" и "хлещете" так и  слышалось "с актрисами"! Ќу и
кругозор!".

     ‡арисовка очень выразительна; введи ее в роман, ничего не менЯЯ,  и она
сильно оживила  бы повествование.  Ќо так делать ”лобер не хотел. Џрименив в
очередной раз всю свою  технику, он пересоздал этот  эскиз в совершенно ином
ключе, безнадежно испортив  его и снабдив сильнейшим запахом трудового пота.
ЏолучившийсЯ продукт ”лобер  приводит  в том же письме немного ниже, так что
резкий контраст между двумЯ методами его работы здесь бросаетсЯ в глаза:

     "Џолноте!  -  сказал  фармацевт  и   прищелкнул  Языком.  -  Џирушки  у
рестораторов! Њаскарады! ампанское!  ‚се  пойдет  как по маслу,  можете мне
поверить.
     џ не думаю, что он собьетсЯ с пути, - возразил арль.
     џ  тоже, - живо отозвалсЯ г-н Ћмэ. - Ќо  ему нельзЯ будет  отставать от
других, иначе он прослывет ханжой. Ђ вы не представлЯете себе, что вытворЯют
эти повесы в ‹атинском квартале со своими актрисами!".

     ќта переделка как бы  переводит скрытый контрапункт наброска в реальное
многоголосие,  но  при  этом безжалостно  засушивает всю  его  сочность,  не
оставлЯЯ и следов от  Яркого впечатлениЯ, послужившего автору первоначальным
толчком. ’акова  разница между естественностью подлинной и изобретенной. „лЯ
того, чтобы добитьсЯ этого эффекта, ”лоберу понадобилсЯ очередной "блестЯщий
цирковой  номер", как  он сам называл свои экзерсисы; как  обычно, он  далсЯ
автору с  неимоверным трудом,  но  привел только  к  тому, что  всЯ  картина
смазалась окончательно.
     „ело здесь было, конечно, не в том, что "эпистолЯрный жанр" как таковой
давалсЯ  ”лоберу  легче,  чем  жанр  "романный".  ‚  его  переписке  есть  и
поразительный обратный  пример, не менее парадоксальный, чем его кропотливые
переходы  от  живых   набросков  к  скучным  романам.  Ћднажды,   по   особо
торжественному  случаю,  ”лобер  вознамерилсЯ  написать не  просто очередное
письмо, но письмо  необыкновенное и выдающеесЯ.  Ћбращено оно было к ‚иктору
ѓюго, его величайшему кумиру, который, оказавшись в изгнании, воспользовалсЯ
посредничеством  ”лобера длЯ переписки с соотечественниками. ‚печатление это
послание  производит  самое  странное: с  одной  стороны,  это,  несомненно,
"письмо  ”лобера" (в  жанровом понимании), а  с другой -  оно  выглЯдит  как
напыщеннаЯ пародиЯ на обычные его  письма, стремительные  и  непринужденные.
‚от этот любопытный документ (привожу с сокращениЯми):

     "€так, сударь, не стану скрывать, что вы

     ‘могли польстить гордыне сердца моего, -

     как написал бы наш милый ђасин! ‚от  честный поэт!  € сколько всЯческих
чудовищ  смог  бы он изобразить теперь, совсем других и во  сто крат худших,
нежели его дракон-бык!
     €згнание, по крайней мере,  избавлЯет вас от их лицемериЯ. Ђх, знали бы
вы,  в  какую грЯзь  мы  погружаемсЯ!  Џодлости частных лиц  проистекают  из
гнусного политического устройства,  шагу  не  ступишь,  чтобы  не угодить  в
какую-нибудь пакость. Ђтмосфера насыщена тошнотворными испарениЯми. ‚оздуха!
‚оздуха! ‚от  Я и  открываю  окно и поворачиваюсь к вам. ‘лышу мощные взмахи
крыл вашей Њузы и вдыхаю,  точно аромат лесов,  исходЯщую из  глубин  вашего
стилЯ свежесть.
     ђаз уж  вы протЯнули мне руку через океан, Я хватаю  ее,  чтобы пожать.
Џожимаю ее с гордостью, эту руку, что написала "‘обор" и "Ќаполеона Њалого",
руку, что изваЯла колоссов и вычеканила  длЯ  предателей горькие чаши, руку,
что находила на высотах разума роскошнейшие  утехи и что ныне, подобно длани
библейского   ѓеркулеса,  одна  остаетсЯ  поднЯтой  среди  двойных  развалин
€скусства и ‘вободы!".

     ‡десь  есть  все,  без  чего  не обходилось, наверное, ни  одно  письмо
”лобера: цитаты из классиков, ламентации по поводу  старого доброго времени,
призывы от  политической грЯзи  обратитьсЯ  к чистому  воздуху  €скусства  и
прочее в том  же  духе. €митируетсЯ  и весьма  характерный эпистолЯрный слог
”лобера - тот самый, о  которым сам автор замечает: "мой стиль, естественный
мой стиль - это  стиль дифирамбический, приподнЯтый". Љогда ”лобер говорил о
"ѓоспоже Ѓовари",  что "книга эта окажетсЯ  длЯ  менЯ  настоЯщим подвигом  -
настолько  стиль,  композициЯ, персонажи и "картина чувств"  далеки  от моей
естественной  манеры",  то  это  было  вполне  справедливо.  Ќо  когда  этот
оригинальный писатель  попыталсЯ написать страничку в предельно естественном
длЯ себЯ  стиле,  он  потерпел  то же поражение,  что  и в  случае  "ѓоспожи
Ѓовари".  Џисьмо к ѓюго получилось сухим, натЯнутым  и неуклюжим; на обычные
письма ”лобера оно походит не больше, чем гипсоваЯ маска на живого человека,
с которого она снЯта.  Њежду тем именно над этим  письмом ”лобер работал так
напрЯженно,  как  ни  над  каким  другим.  ќто  видно  из  его  собственного
признаниЯ,  сделанного  в тот  же день ‹уизе  Љоле:  "Ќаписал монументальное
письмо ‚еликому  Љрокодилу.  Ќе скрою, Я над  ним  потрудилсЯ  (но, кажетсЯ,
получилось  изрЯдно, возможно,  даже  слишком)".  €менно  слишком!  ‘равним,
например, некоторые  пассажи  из  письма  к  ѓюго  с  другими  эпистолЯрными
высказываниЯми ”лобера:

     "Ћн  - кавалер  ордена Џочетного  легиона,  член всех советов, желанный
гость в ризницах, член  всех на свете нелепых обществ, это важнаЯ особа, это
монумент,  это  один  из  тех, кто украшает  родину  и о  ком  говорЯт:  "Њы
счастливы, что  среди  нас  живет  господин  такой-то".  €  нате вам,  вдруг
обнаруживаетсЯ,  что  этот молодчик имел сношениЯ (весьма точно  сказано!) с
девкой самого  последнего пошиба, да, да, сударынЯ! Ђх,  Ѓоже мой! џ  гогочу
как хам,  когда вижу, как у всех этих милых  людей находЯтсЯ грешки.  †елать
всегда  блистать -  означает  унижать себЯ;  взбиратьсЯ на  уличные клумбы -
означает опускатьсЯ. Ќазад, в грЯзь, канальЯ! ’ам ты будешь на своем месте".

     ’ак прозвучал  здесь мотив "политической  грЯзи"; насколько это Яснее и
энергичнее, чем вЯлое сетование,  что "подлости частных  лиц проистекают  из
гнусного  политического   устройства"!  ‹юбил   ”лобер  и  противопоставлЯть
политике искусство, иногда делаЯ это почти  в тех же самых выражениЯх, что и
в  письме  к  ѓюго. Ћн требовал  "воздуха!  воздуха!  - просторных пассажей,
широких и  полнозвучных  периодов, текущих плавно, как реки, обилиЯ метафор,
Ярких вспышек стилЯ" и восклицал  "музыки! ‹учше  уж музыка! Ѓудем  ритмично
кружить,  раскачиватьсЯ в периодах, спускатьсЯ все глубже в подвалы сердца".
"”ранциЯ - страна равенства и  несвободы",  утверждал  ”лобер, "ведь в нашем
любезном отечестве свободу ненавидЯт. —то  есть равенство,  как не отрицание
всЯкой свободы, всЯкого превосходства, даже  самой  природы? ђавенство - это
рабство.  ‚от почему Я люблю  €скусство. ‡десь, в этом  мире воображениЯ, по
крайней мере,  царит  полнейшаЯ свобода. ‡десь все желаниЯ утолЯютсЯ,  здесь
все  сбываетсЯ, ты здесь сам себе король  и народ, ты активен и пассивен, ты
жертва  и жрец.  Ќикаких границ, все человечество  длЯ  тебЯ  - дергунчик  с
бубенцами,  которыми  ты звенишь конце своей  фразы,  как  паЯц  бубенцом на
кончике носка, и согбеннаЯ душа распрЯмлЯетсЯ  в этой  лазури,  ограниченной
лишь   пределами  €стинного".  ќто   восхитительное   рассуждение,   "будучи
разбавленным  водой на двадцать лекций  в Љоллеж  де  ”ранс", как иронически
замечает  сам  его автор,  "снискало  бы  ему на две  недели  славу великого
человека у множества юнцов, солидных мужчин и светских дам". “ж не знаю, как
к нему отнеслись бы в  почтенном парижском  университете, но оно выглЯдит во
всЯком  случае более осмысленным, чем  изображение  руки ѓюго, котораЯ ранее
чеканила длЯ предателей  некие "горькие чаши" и "находила  на высотах разума
роскошнейшие  утехи", а ныне, протЯнувшись  через океан, торчит, как  "длань
библейского ѓеркулеса" среди "двойных развалин €скусства и ‘вободы".
     €нтересно  наблюдать, как  менЯетсЯ  сам ритм  фраз  ”лобера, когда  он
высказываетсЯ свободно и когда он скован  страхом написать плохо и неудачно.
’олько в переписке у него поЯвлЯютсЯ  его излюбленные "просторные пассажи" и
"широкие и полнозвучные периоды, текущие плавно, как реки".  ‚ письме к ѓюго
ритм становитсЯ уже  намного  более  "рубленым",  как  будто автор  опасливо
обрывает себЯ через  каждые два слова. …ще заметнее это в таких романах, как
"ѓоспожа Ѓовари" и "Ѓювар и Џекюше".  ќти вечные опасениЯ настолько стеснили
творческие  возможности  ”лобера,  что  так  и  не   дали  им  по-настоЯщему
раскрытьсЯ; ему так и не удалось написать  тот  шедевр, созданию которого он
посвЯтил  всю свою жизнь. ‚  сущности,  художественные произведениЯ ”лобера,
его "скупые и драгоценные  труды" теперь  выглЯдЯт только как необЯзательное
дополнение к его письмам.
     Ќо все же однажды, в пору своего высшего  творческого  расцвета, ”лобер
написал книгу несколько  иного рода. Ћт  других его произведений "‚оспитание
чувств" отличалось прежде всего объемом, гораздо большим, чем обычно. ‚ этом
романе  тоже,  как  и  в "ѓоспоже  Ѓовари",  все  держалось  "на  расчете  и
ухищрениЯх стилЯ"; однако сама длительность работы над  ним, видимо, привела
к тому, что один  его отрывок ”лобер осмелилсЯ написать  совсем не так,  как
это он делал  раньше. Њожет  быть, ему  казалось, что  в такой большой книге
этот  вставной кусок все равно затерЯетсЯ, и он меньше опасалсЯ на этот раз,
насколько  он будет соответствовать всем канонам  литературного  мастерства.
ЋщущениЯ  у  ”лобера от работы над этой главой тоже были не совсем обычными,
как  это  видно  из  его сообщениЯ:  "ђаботаю Я бешено. ’олько  что закончил
описание леса ”онтенбло, вызвавшее у менЯ желание повеситьсЯ на одном из его
деревьев".  утливый тон  этого замечаниЯ  заметно  отличаетсЯ  от отчаЯнных
жалоб  на трудность написаниЯ "Ѓовари" и свидетельствует, на мой  взглЯд,  о
том,  что на  этот  раз  автор  был  доволен своей работой. € действительно,
путешествие  в  ”онтенбло ”редерика с  его любовницей  оказалось  не  только
лучшей  сценой  "‚оспитаниЯ  чувств", но  и  высшим  творческим  достижением
”лобера вообще. ‚полне возможно, что этот короткий отрывок - вершина и всего
французского искусства прозы, которое ни до, ни после него не поднималась до
такого  градуса поэтичности. ќто  описание так же лирично и непосредственно,
как  лучшие  письма  ”лобера,  но  при  этом  в  нем  сказалась  и  всЯ  его
феноменальнаЯ литературнаЯ выучка. €ногда кажетсЯ,  что ради поЯвлениЯ этого
великолепного   синтеза,  ради   созданиЯ  этих  нескольких  страниц  стоило
потратить все  те тЯжкие усилиЯ, которые так  долго прилагал ”лобер, поливаЯ
потом и кровью свою литературную ниву (привожу с сокращениЯми):

     "‚ гостинице, где они  остановились,  посреди  двора журчал фонтан, что
составлЯло ее  главное отличие. „вери  номеров выходили в  галерею, точно  в
монастыре.  €м   отвели  большую  комнату,  хорошо  обставленную,  обтЯнутую
кретоном и  очень  спокойную  -  путешественников  было  мало.  ‚доль  домов
расхаживали праздные обыватели; попозже, когда настали сумерки, на улице под
их окнами дети затеЯли игру в городки,  и тишина,  которой  сменилсЯ длЯ них
шум Џарижа, удивлЯла, умиротворЯла их.
     ђанним  утром  они  пошли осматривать  дворец.  Ћни  миновали  железные
ворота, и им открылсЯ  весь  фасад, все  пЯть  павильонов, с  остроконечными
крышами, и лестница в форме подковы в глубине двора, по обе стороны которого
тЯнутсЯ два  флигелЯ,  более  низких.  ‹ишайники на мощеном дворе  сливались
издали  с бурыми тонами кирпичей, и дворец, напоминаЯ окраской старые ржавые
латы,  был  царственно   невозмутим,  исполнен  воинственного  и  печального
величиЯ.
     Њиновав башенный двор  и осмотрев  капеллу  св. ‘атурнина, они  вошли в
парадный   зал.   €х   ослепило   великолепие   плафона,   разделенного   на
восьмиугольники, украшенного  золотой  и  серебрЯной отделкой, превосходЯщей
тонкостью любую драгоценную безделушку, и поразила живопись, которую в таком
изобилии  покрыты  стены,  начинаЯ  с  гигантского  камина,  где  полумесЯцы
окружают  герб ”ранции,  и кончаЯ  эстрадой  длЯ музыкантов  на другом конце
зала. „есЯть  сводчатых окон  были широко распахнуты;  живопись  блистала  в
лучах солнца, голубое небо, уходЯ в беспредельность, вторило ультрамариновым
тонам сводов, а  из глубины лесов,  туманные верхушки которых  подымались на
горизонте,  как  будто доносилось  эхо охотничьих  рогов  слоновой  кости  и
отголоски  мифологических  балетов,  в которых  под  сенью  листвы танцевали
принцессы  и вельможи, переодетые  нимфами и  сильванами - отголоски  времен
наивных знаний, сильных  страстей и пышного искусства, когда  мир стремились
превратить в грезу о  ѓесперидах,  а любовниц  королей  уподоблЯли  небесным
светилам.
     ”редерик думал о всех тех людЯх, которых видели эти стены, о Љарле V, о
королЯх из  дома ‚алуа,  о ѓенрихе  IV, о Џетре  ‚еликом, о †ан-†аке ђуссо и
"прекрасных плакальщицах  нижних  лож",  о  ‚ольтере,  Ќаполеоне,  Џие  VII,
‹уи-”илиппе; он чувствовал, как обступают,  теснЯт  его шумливые  покойники;
нестройнаЯ прелесть этих образов ошеломила его.
     Љоролевские жилища полны какой-то своеобразной меланхолии,  вызываемой,
должно быть, несоответствием между огромными размерами и немногочисленностью
обитателей,  той  тишиной,  которую  мы  с  удивлением  находим здесь  после
стольких трубных звуков, той незабываемой роскошью, котораЯ своей древностью
изобличает  быстротечность династий, неизбывную  тщету  всего сущего,  и это
дыхание веков, дурманЯщее  и  скорбное, точно  аромат мумии,  чувствуют даже
самые  бесхитростные  умы.  ђозанетта  отчаЯнно  зевала.   Ћни  вернулись  в
гостиницу".

     џ прерву на времЯ свою длинную цитату,  чтобы на  этом простом  примере
показать  изощренную литературную технику  ”лобера, с  помощью которой здесь
выстраиваетсЯ второй  план  повествованиЯ. ‚  последнем  приведенном  абзаце
голос  автора,  описывающий,  что  происходит  с   его  героЯми,  неприметно
сливаетсЯ  с  голосом  самого  героЯ,  передаваЯ  его  мысли  и  настроениЯ.
Ќаблюдение о меланхолии королевских жилищ относитсЯ еще скорее к автору, чем
к  герою;  но замечание  о  том,  что "это  дыхание  веков  чувствуют  самые
бесхитростные умы", бесспорно, принадлежит уже ”редерику, который вспомнил в
этот  момент о  своей  ђозанетте. Џовернувшись к своей подруге,  он, однако,
обнаруживает, что она не только ничего этого не чувствует, но, наоборот, еще
и  "отчаЯнно зевает". ’ак  же двуголосо выглЯдит и  ремарка  о том, что "они
вернулись в гостиницу"; ее можно воспринЯть как простое авторское указание о
случившемсЯ небольшом событии, а  можно -  как голос ”редерика, вынужденного
прервать свои сладостные меланхолические размышлениЯ  о "тщете всего сущего"
и,    видимо,    слегка    этим    раздосадованного.    ’ехнический    трюк,
продемонстрированный здесь  ”лобером -  это высший пилотаж в литературе;  но
особенно примечательно, что  этот тончайший перебой голосов здесь  настолько
аккуратно вплавлен в повествование,  что он почти не  замечаетсЯ,  производЯ
столь же  естественное впечатление, как  простейшаЯ модулЯциЯ из лЯ-минора в
до-мажор.

     "Џосле завтрака им подали  открытый экипаж. Џолчаса спустЯ они вышли из
колЯски и стали взбиратьсЯ на высоты Ђпремона.
     „орога вьетсЯ среди приземистых сосен и  скал с угловатыми очертаниЯми;
в  этой  части леса все  как-то глухо, царит  суроваЯ  сосредоточенность. Ќа
памЯть приходЯт те  отшельники, которые  жили  в  обществе огромных оленей с
огненными  крестами  между  рогов,  и,  отечески  улыбаЯсь, встречали добрых
французских королей у  входа в их пещеры. †аркий  воздух был насыщен запахом
смолы, корни деревьев сплетались на земле, точно жилы. ђозанетта, спотыкаЯсь
о них, приходила в отчаЯние, ей хотелось плакать.
     ЉолЯска ожидала их в Ѓа-Ѓрео. Ќа косогоре айи они  попали под внезапно
хлынувший  ливень,  так  что  пришлось поднЯть  верх экипажа.  „ождь  быстро
прекратилсЯ, и когда они въезжали в город, мостоваЯ блестела на солнце.
     Ћт  путешественников,  только что прибывших, они узнали,  что  в Џариже
идут жестокие, кровавые бои. ђозанетту и ее любовника это не удивило. ‚скоре
путешественники отправились  в дорогу; в  гостинице  снова  все стихло,  газ
погасили, и они заснули под плеск фонтана, что бил во дворе.
     Ќа другой день они поехали осматривать ‚олчье ущелье, озеро ”ей, „олгий
утес,  Њарлотту,  а на  третий -  предоставили  кучеру  везти  их, куда  ему
вздумаетсЯ, не  спрашиваЯ, где они, и даже зачастую  не  обращаЯ вниманиЯ на
знаменитые пейзажи.
     €ногда,  стоЯ  друг подле  друга  на  какой-нибудь  возвышенности,  они
вдыхали ветер и чувствовали, что в душу их как бы внедрЯетсЯ гордое сознание
более свободной жизни, избыток сил, беспричиннаЯ радость.
     ЃлагодарЯ разнообразию деревьев пейзаж менЯлсЯ все времЯ. Ѓуки с белыми
и  гладкими  стволами  сплетали  свои корни;  Ясени  томно  опускали ветви в
сине-зеленую   листву;  среди  молодых  грабов,  точно  вылитые  из  бронзы,
щетинились  остролистники;  потом  шел  рЯд  тонких  берез,  склонившихсЯ  в
элегической  позе,  а сосны, симметричные, как трубы органа, казалось, пели,
беспрерывно  покачиваЯсь  из  стороны  в  сторону.  Ѓыли  здесь  и  огромные
узловатые дубы; устремлЯЯсь  ввысь,  они судорожно  изгибались, сжимали друг
друга в  объЯтиЯх и,  крепко  держась на  корнЯх, простирали  друг  к  другу
обнаженные  ветви,  бросали  отчаЯнные  призывы,  Яростные  угрозы,  подобно
титанам,   оцепеневшим  в  гневе.  —то-то  еще   более   гнетущее,  какое-то
лихорадочное томление тЯготело над гладью болотистых вод, окруженных колючим
кустарником; лишайники, растущие по берегам, куда волки приходЯт на водопой,
и цветом  своим  похожие на серу,  были  сожжены,  как будто по  ним ступали
ведьмы, и непрестанное кваканье лЯгушек отвечало карканью кружащихсЯ ворон.
     Џеред  тем  как  сесть  в экипаж,  они прогулЯлись  по  берегу реки.  “
постоЯлого двора служанка в соломенной шлЯпе тЯнула ведра из колодца; каждый
раз,   когда   ведро   поднималось,  ”редерик   с  невыразимым  наслаждением
прислушивалсЯ к скрипу цепи.
     Ћн  не  сомневалсЯ,  что  будет  счастлив до  конца  своих  дней: таким
естественным казалось ему  его счастье, так неразрывно свЯзывалось оно с его
жизнью  и с  личностью  этой  женщины. …му хотелось  говорить ей  что-нибудь
нежное.  Ћна  мило  отвечала  ему,  хлопала  по  плечу,  и  его  очаровывала
неожиданность ее ласк. Ћн открывал в ней совершенно  новую красоту, котораЯ,
быть  может, ЯвлЯлась лишь  отблеском  окружающего мира  или была вызвана  к
жизни его сокровенной сущностью.
     Љогда они отдыхали среди полЯ, он клал голову ей на колени, под тень ее
зонтика; или оба они ложились  на траву, друг против друга, возбуждаЯ друг в
друге желание, а когда оно было утолено, они, полузакрыв глаза, молчали.
     €ногда слышались где-то  вдали  раскаты  барабана.  ќто в деревнЯх били
тревогу, созываЯ народ на защиту Џарижа.
     - Ђх  да! ќто восстание, - говорил ”редерик  с  презрительной жалостью,
ибо  все эти волнениЯ казались  ему ничтожными по сравнению с  их любовью  и
вечной природой".

     —то значит имЯ? ќтот вопрос, в полном смысле  слова  шекспировский,  на
русском поэтическом Языке был задан Џушкиным немного по-другому, но не менее
проникновенно:  "что в  имени  тебе  моем?". Џушкин,  в отличие  от експира
канонизированный еще при жизни, испытал всю  тЯжесть бремени, налагаемого на
него его  именем, живущем своей  жизнью  и имеющем  свою судьбу. €мЯ Џушкина
очень  рано  оторвалось  от  своего  владельца,  став вести себЯ  совершенно
самостоЯтельно, и самому Џушкину оставалось только смиритьсЯ с этим странным
раздвоением. Џушкин  вступал на поэтическое  поприще  с тщеславной  надеждой
прославить свое имЯ, и умер,  защищаЯ свое имЯ  от враждебных посЯгательств.
Ќезадолго до смерти  он как-то мрачно пошутил на эту тему: "Я имею несчастье
быть публичным  человеком",  сказал  он,  "а  это хуже, чем  быть  публичной
женщиной" ("j'ai  la malheur d'кtre  un  homme  publique et  c'est  pire que
d'кtre une femme  publique"). "Њне недостаточно",  говорил он  в другой раз,
"что мои друзьЯ, здешнее общество, так же как и Я, убеждены в невиновности и
в  чистоте  моей  жены; мне  нужно еще, чтобы  доброе  имЯ мое  и честь были
неприкосновенны во всех углах ђоссии,  где  мое имЯ  известно" ("Cela  ne me
suffit  pas, que mes amis, que  la sociйtй d'ici soient aussi convaincus que
moi de  l'innocence  et  de la puretй de ma femme: il  me faut encore que ma
rйputation et  mon honneur soient intacts dans  tous les coins de la Russie,
oщ mon nom  est connu"). Ќо от усилий Џушкина  здесь мало что зависело. ‘амо
слово "Џушкин" мифологизировалось быстро  и безудержно,  и сосуществовать  с
ним  злосчастному  литератору  становилось  все  труднее и  труднее.  Љак ни
пыталсЯ он направить этот процесс в удобную длЯ него колею, аура, окружавшаЯ
его имЯ, подчинЯлась  своим  законам и крайне неохотно  поддавалась  внешним
воздействиЯм.
     „остоевский  очень   гордилсЯ,  что   он   ввел  в  употребление  слово
"стушеватьсЯ",  изобретенное  его  однокашниками  по  €нженерному училищу. ‚
своей  "€стории глагола "стушеватьсЯ""  он писал, что это слово "при Џушкине
совсем  не было известно и не употреблЯлось никем. ’еперь же его можно найти
не только у литераторов, у беллетристов, во всех смыслах, с самого шутливого
и до серьезнейшего, но можно найти  и в научных трактатах, в диссертациЯх, в
философских  книгах;  мало  того,  можно  найти  в  деловых  департаментских
бумагах, в рапортах,  в отчетах, в приказах даже: всем оно известно, все его
понимают, все употреблЯют".  Џушкин,  однако,  сам того  не желаЯ,  обогатил
русский  Язык словом несравненно более значительным и эффектным. ќто слово -
"пушкинский".  Ѓлеск  его  слепит,  как  солнце;  современному  поэту  можно
сказать,  что   его   стихи  великолепны,   звучны,  выразительны,  наконец,
гениальны; но нельзЯ назвать их "пушкинскими" по поэтической глубине и силе;
такаЯ неумеренность в похвале может прозвучать уже как издевка. ‘ этой точки
зрениЯ  даже  заЯвление  €горЯ ‘еверЯнина  "Џушкин пушкински  велик!"  может
показатьсЯ слегка утрированным. Џушкин,  конечно, был  поэт одаренный, спору
нет, но не "пушкински" же - это, пожалуй, преувеличение.
     Ѓдительные современники очень быстро заметили  здесь несообразность,  и
по  мере  сил старались подтЯнуть  Џушкина до уровнЯ,  соответствующего  его
имени. "Ѓудь, ради  Ѓога,  Џушкиным", умолЯл поэта ђылеев. "Ќам всем надобно
соединитьсЯ,  чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту,  который всех нас
перерастет",  писал  †уковский ‚Яземскому,  когда  Џушкину едва  исполнилось
шестнадцать  лет,  а  его  имени не  было и года (несколько позже  ‚Яземский
†уковскому говорил:  "этот бешеный  сорванец  нас  всех  заест,  нас и отцов
наших").  ‚прочем, слово "Џушкин" производило  громоподобное впечатление  на
современников  еще задолго до  того,  как юный  поэт создал себе имЯ  своими
первыми  произведениЯми.  ”.  ”.  ‚игель в своих "‡аписках"  сообщает:  "Џри
торжественном открытии ‹ицеЯ находилсЯ ’ургенев; от него узнал Я некоторые о
том  подробности.  ‚ычитываЯ воспитанников,  сыновей известных  отцов, между
прочим, назвал он  одного  двенадцатилетнего  мальчика,  маленького Џушкина,
который, по словам его, всех удивлЯл остроумием  и живостью.  ‘транное дело!
„отоле слушал Я его довольно рассеЯнно, а когда произнес он это имЯ, то вмиг
пробудилось  все мое внимание. Њне как  будто послышалсЯ  первый далекий гул
той славы, котораЯ вскоре потом должна была греметь по всей ђоссии".
     „ругие   приЯтели    поэта   спокойнее   относились   к    непомерному,
всеподавлЯющему  значению  его  имени,  как  бы  разделЯЯ   Џушкина  на  два
независимых друг от друга, отдельных существа. Љак говорил декабрист ѓлинка,
"познакомившись и сойдЯсь с Џушкиным с  самого выпуска его из ‹ицеЯ, Я очень
его  любил  как  Џушкина и уважал  как в высшей степени талантливого поэта".
‘ложнее  всех  было обращатьсЯ с  этим именем самому Џушкину. Џоэт, кажетсЯ,
прошел  все стадии  отношениЯ  к  мифотворчеству вокруг  своей  персоны - от
негодованиЯ ("все  возмутительные рукописи ходили под  моим именем, как  все
похабные ходЯт  под именем Ѓаркова")  до спокойной ироничности,  сквозЯщем в
его  позднем  письме к  жене:  "‡наешь ли, что обо  мне говорЯт  в  соседних
губерниЯх? ‚от как описывают мои занЯтиЯ: как Џушкин стихи пишет - перед ним
стоит штоф славнейшей  настойки  - он  хлоп  стакан,  другой,  третий - и уж
начнет писать! - ќто слава".
     ‚  дальнейшем, после смерти Џушкина, его миф,  с одной  стороны, принЯл
округлые, законченные  очертаниЯ,  а с  другой  -  раздул  фигуру  поэта  до
непомерных размеров,  так что этот кумир  во  многом  подмЯл под себЯ живого
человека,  существовавшего в  действительности  литературного деЯтелЯ. Љогда
Ђполлон ѓригорьев заЯвил, что "Џушкин - это наше все", он имел в виду именно
эту  мифологему, напичканную до  отказа разнообразнейшими смыслами.  Џозднее
здесь возобладала и другаЯ линиЯ, ниспровергательнаЯ,  увенчавшаЯсЯ призывом
футуристов "сбросить Џушкина с кораблЯ  современности". Љ настоЯщему времени
обе  они давно  уже  пришли в равновесие, но какое-то  несоответствие, зазор
между  именем  Џушкина  и  самим  Џушкиным  все-таки   осталсЯ.  ‘овременное
состоЯние  этого казуса  лучше всего было передано другим русским поэтом  со
сложной  судьбой, €осифом  Ѓродским.  ђассуждаЯ  о частой  и  несправедливой
недооценке  поэтов  пушкинской  эпохи,  уступающих   по  своей   известности
"литературным генералам", Ѓродский  заметил: "Њы  говорим "Џушкин" -  но это
колоссальное  упрощение". € в самом деле, не  слишком  удачно;  может  быть,
первого русского поэта стоило назвать каким-нибудь другим именем?

Last-modified: Fri, 06 Sep 2002 14:47:37 GMT
Ћцените этот текст: