екашиваетсЯ,  терЯЯ свое равновесие. „лЯ того, чтобы оценить ее  в полной
мере,  ее   нужно   видеть  -  тогда  "литературнаЯ"  ее  составлЯющаЯ,  всЯ
пронизаннаЯ  бунтарским  духом, столкнетсЯ  с "живописной" ее частью,  и это
противостоЯние покажетсЯ  таким же  страшным, как  столкновение  пушкинского
…вгениЯ и медного Џетра -  или ђадищева и  …катерины, декабристов и ЌиколаЯ.
Љонечно, и в  этой  части  можно  встретить самые  апокалиптические картины,
старательно  подобранные  Њикитич  -  сокрушительное наводнение  1824  года,
легшее  в  основу  "Њедного  ‚садника",  "Џоследний  день  Џомпеи" Ѓрюллова,
портреты  бунтовщиков  и  революционеров.  Ќо  рЯдом с  ними  - спокойные  и
величественные зданиЯ, в каждом из которых так  и слышитсЯ тЯжелое и грозное
дыхание  €мперии.  Ќи в  чем так  не проЯвилась железнаЯ, непреодолимаЯ волЯ
Џетра,  как  в  легендарной петербургской  архитектуре.  ‚ ней  нет  никакой
московской расхлЯбанности -  только  строгие,  Ясные  линии,  так отвечающие
мощному  раскату  согласных  в  имени  этого города.  ‚еличественные дворцы,
отражающиесЯ  в  спокойной   воде,   золоченые  шпили  в   прозрачном  небе,
великолепные парусные  корабли,  усеЯвшие  Ќеву  и  стоЯщие  на верфи, арки,
своды,  колоннады - когда все  это видишь,  поражаешьсЯ до глубины души тому
народу,  который отвергал  это с такой  же легкостью, с какой  и извергал из
своих духовных недр.
     џ могу  еще долго приводить "иллюстративный материал" длЯ  демонстрации
своего тезиса, но, мне кажетсЯ, здесь можно остановитьсЯ. Ќа любом смысловом
"этаже" русской культуры  видна эта сквознаЯ двойственность нашей истории: в
небольшой  цитате,  произведении в целом, ее авторе, как культурном Явлении,
эпохе, к  которой принадлежит этот автор, географии, с  которой он согласует
свое   место  жительства,  его  воззрениЯх,  пронизывающих  его  творчество,
поступках,  определЯющих его  судьбу.  „емон  русской  истории  и  культуры,
кажетсЯ, только  тем и занималсЯ, что сталкивал  эти две силы,  иногда делаЯ
это  в самых причудливых  сочетаниЯх. Ћсобенно часто и охотно  забавлЯлсЯ он
таким образом в  литературе,  котораЯ  традиционно играет стержневую  роль в
отечественном культурном процессе. ’ем любопытнее взглЯнуть на то,  как  обе
эти магистральные  линии  сошлись  в этой области в первый  раз;  как Я  уже
говорил, они сделали это необыкновенно символически.
     ‚  Январе 1791 года, развернув "Њосковский  журнал", русский читатель с
некоторым удивлением обнаружил там что-то очень похожее на то, что он совсем
недавно  где-то уже  встречал.  ќто были "Џисьма русского  путешественника",
публиковавшиесЯ  молодым Љарамзиным (по возвращении из-за  границы  ему было
всего  24  года). Ћткрывалось  это  произведение  главкой  "’верь",  котораЯ
начиналась с трогательного  и чувствительного  прощаниЯ  автора с  друзьЯми.
"ђассталсЯ Я с вами, милые,  рассталсЯ! ‘ердце  мое  привЯзано  к вам  всеми
нежнейшими  своими  чувствами, а Я  беспрестанно  от  вас  удалЯюсь  и  буду
удалЯтьсЯ!" Ќе прошло и года с  тех пор,  как в домашней типографии ђадищева
было напечатано  совсем  другое  произведение  с точно такой же  структурой;
только там  автор  выезжал не из Њосквы, а из Џетербурга, и первые главы его
книги  назывались  по другим, противоположным  почтовым станциЯм  на тракте,
свЯзывавшем  две  столицы ђоссии. ‚прочем,  с первых  строк было  видно, что
Љарамзин задумал совсем другое по тону и стилю произведение, нежели ђадищев;
пафос суровой обличительности был  ему отнюдь не свойственен, и это различие
просто  бросалось в  глаза. ‚от  как начиналась  книга ђадищева: "Ћтужинав с
моими  друзьЯми, Я лег в кибитку. џмщик, по обыкновению своему,  поскакал во
всю лошадиную мочь,  и в несколько минут Я  был уже за городом. ђасставатьсЯ
трудно,  хотЯ  на  малое  времЯ, с тем, кто нам нужен  стал на всЯкую минуту
бытиЯ нашего. ђасставатьсЯ трудно; но  блажен тот, кто  расстатьсЯ может  не
улыбаЯсЯ;  любовь или дружба стрегут  его утешение.  ’ы  плачешь,  произносЯ
"прости"; но  воспомни о возвращении твоем, и да исчезнут слезы твои при сем
воображении,  Яко  роса  пред  лицем солнца".  ЏонЯтны возвышенные намерениЯ
автора, взЯвшегосЯ за книгу с целью исправлениЯ пороков, но  не очень  Ясно,
почему он с такой готовностью беретсЯ читать рацею даже по такому пустЯчному
поводу.
     Џри  сопоставлении  первых страниц  этих  двух  "Џутешествий" нам может
показатьсЯ, что  Љарамзин отчасти  подражал ђадищеву,  отчасти опровергал  и
пародировал его;  но на самом  деле неизвестно, когда  он писал  эти строки,
помеченные  днем его выезда, 18 маЯ  1789  года. ‚полне возможно,  что автор
"Џисем  русского  путешественника"  набрасывал  уже  в дороге  что-то  вроде
путевых заметок и, таким образом,  делал это, ничего еще не знаЯ о  том, как
будет выглЯдеть текст "ЏутешествиЯ из Џетербурга в Њоскву". …сли это так, то
интересно сопоставить и два других пассажа из обеих книг,  находЯщиесЯ в них
на одном и том же месте, непосредственно  вслед за вступлением. ђадищевского
Џутешественника одолевает тЯжелый  сон: он видит себЯ в  пространной долине,
сжигаемой солнцем, без воды и зелени. "Ќесчастной, -  возопил  Я, -  где ты?
где  девалосЯ  все,  что  тебЯ прельщало?  где  то, что  жизнь  делало  тебе
приЯтною?   Ќеужели   веселости,  тобою   вкушенные,  были  сон  и  мечта?".
Џутешественник Љарамзина восклицает: "‚се прошедшее есть сон и тень: ах! где
часы, в которые так хорошо бывало сердцу моему посреди вас, милые? - …сли бы
человеку,  самому  благополучному, вдруг  открылось будущее,  то замерло  бы
сердце его от  ужаса, и  Язык его  онемел бы в самую ту минуту, в которую он
думал назвать себЯ счастливейшим из смертных!"
     €так, оба Џутешественника едут по  одной и  той  же дороге, но в  прЯмо
противоположных направлениЯх; уже одно это не может не навести на мысль, что
и  их общественно-политические концепции окажутсЯ антагонистическими. ‚скоре
мы  увидим, что так оно и есть, а  пока задумаемсЯ, почему вообще оба первых
русских романа  пишутсЯ  в  дороге, и  именно на тракте Њосква  - Џетербург.
Џолное рассмотрение этого вопроса завело  бы нас очень  далеко: пришлось  бы
вспомнить о долгих скитаниЯх многих и многих деЯтелей русской  культуры. Љак
писал ‹отман о том же Љарамзине: "он  был охвачен  горЯчкой путешествиЯ, его
влекла дорога - это стало потом наследственной  болезнью  русских писателей:
Џушкина,  ‹ермонтова,  ѓрибоедова, ѓоголЯ, ’олстого...". ‹отман не упоминает
здесь еще Ѓатюшкова, ‚Яземского, „остоевского, ‚ладимира ‘оловьева,  Ѓунина,
—ехова,   ЂндреЯ    Ѓелого    -   впрочем,   легче   было   бы   перечислить
писателей-домоседов, чем упоминать всех наших литературных путешественников.
‘трасть к дальним странствиЯм - это константа русской изЯщной словесности, а
также публицистики, изобразительного искусства и даже архитектуры, котораЯ с
удовольствием подражала в Џетербурге всему свету, от Ђмстердама и ‚ерсалЯ до
Џекина.  Ќесколько  сложнее  и  содержательнее  вопрос  о  том,  почему  эти
литературные путешествиЯ по большей части ограничивались поездками из Њосквы
в Џетербург и обратно.
     ѓлавным  символом  дела  Џетра,  средоточием  его  реформ,  была  новаЯ
российскаЯ столица, возведеннаЯ преобразователем. Ћна намеренно  и осознанно
создавалась  как очевиднаЯ  альтернатива Њоскве. ЏереведЯ  правительственную
резиденцию  на север, Џетр,  однако,  получил  не  совсем  то,  что  ожидал:
произошло не перенесение, а удвоение столицы. Ѓелинский позднее так и писал:
"ничто  в  мире не существует напрасно:  если  у нас две  столицы -  значит,
каждаЯ из  них необходима". ќто, похоже,  было просто  вариацией  известного
тезиса  ѓегелЯ   о  том,   что  "все  действительное  разумно",   оказавшего
неизгладимое впечатление  на  русскую публицистику  1840-х  годов; во всЯком
случае, остальные наши литераторы, принадлежащие к  другим эпохам, подходили
к этому вопросу уже  далеко не столь благостно.  €менно вокруг этой ни с чем
не сообразной затеи  Џетра  и ломались в основном  копьЯ на всех  позднейших
сражениЯх русской  общественной  мысли;  эти  города, Џетербург и  Њосква, и
стали  теми двумЯ  полюсами, к  которым стЯгивались  обе  ведущие силы нашей
истории.   ‘  этой  точки  зрениЯ  неудивительно,  что  чуть  ли  не  первым
геополитическим действием противников петровских начинаний, когда они пришли
к власти в 1917 году, стало возвращение столицы в Њоскву; декабристы, прЯмые
их  предшественники,  собирались  перенести  свою  резиденцию  туда   же  (а
некоторые горЯчие головы и на этом не останавливались, предлагаЯ передвинуть
ее еще дальше - в Ќижний Ќовгород). ‘овершенно закономерно в свЯзи с  этим и
то,   что   первый  русский   революционер   (как   величала  его  советскаЯ
историографиЯ), ђадищев в своем "Џутешествии" двигалсЯ именно  из Џетербурга
в Њоскву, а не наоборот.
     Љарамзин, как  мы  помним, отправлЯЯсь  в  …вропу, сначала  проехал  из
древней столицы в новую, петровскую. ‘ символической и метафизической  точки
зрениЯ  это  логично  и  естественно, но  с житейской и  бытовой выглЯдит по
меньшей  мере  странным.  ‘амому  автору,  чтобы  объЯснить  читателЯм  этот
несуразный  дорожный крюк его героЯ в  добрую тысЯчу  верст  (из  Џетербурга
Џутешественник отправилсЯ в своей  карете в ђигу, что  можно  было прекрасно
сделать и из Њосквы),  пришлось придумывать какие-то специальные оправданиЯ.
Ќадо  сказать,  что  делает он это крайне невнЯтно, ссылаЯсь то на  незнание
паспортных порЯдков, то на  нежелание возитьсЯ  с оформлением бумаг; так или
иначе,  но первоначальный план  плыть  в …вропу  морем развалилсЯ,  и  герой
Љарамзина, переместившись навстречу  герою ђадищева (право,  жаль,  что  оба
автора при  последующей правке своих  романов не  вставили  в них, хотЯ бы в
виде  мимолетно  мелькнувших  теней,  фигуры своих  литературных двойников),
отправилсЯ на ‡апад посуху.
     ’рудно представить что-нибудь  более различное,  чем  герои  обоих этих
авторов, во многих чертах повторЯющие их создателей. Љарамзин молод, ђадищев
- по меркам XVIII  века - почти  стар; Љарамзин так целомудрен, что  когда к
нему  в  колЯску подсаживают  юную спутницу,  он демонстративно не  обращает
вниманиЯ  на ее весьма откровенные намеки и  предложениЯ, и всю дорогу едет,
уткнувшись в английскую  книжку и  даже не глЯдЯ на девушку; ђадищев же  так
женолюбив, что  и в своем  почтенном возрасте, не в силах сдерживатьсЯ, чуть
ли  не  на каждой станции отправлЯетсЯ  посмотреть  то  на  стоЯщих у дороги
крестьЯнок,  то на "моющих платье деревенских  нимф", то на "хоровод молодых
баб и  девок". "‚оспомнив  дни  распутныЯ  моеЯ юности",  автор  простодушно
рассказывает о  том, как "невоздержание  в  любострастии"  навлекло на  него
"смрадную болезнь",  и как он  раскаиваетсЯ в  том, что распространение этой
болезни  на нем не остановилось - не забыв при  этом, разумеетсЯ,  добавить,
что  виновато  во  всем этом  правительство,  которое,  "дозволЯЯ распутство
мздоимное, отверзает  не  токмо путь ко многим порокам,  но отравлЯет  жизнь
граждан" (воображаю, с  каким  чувством  читала  эти  строки  …катерина  II,
воплощавшаЯ  тогда это самое правительство). Љарамзин мЯгок, вежлив, ровен и
корректен  в обращении как с высшими, так  и низшими  по положению; ђадищев,
даром что выступает в роли защитника угнетенных масс, готов в гневе колотить
палкой   станционного  смотрителЯ,  этого  "сущего  мученика  четырнадцатого
класса",  по  отзыву  Џушкина (имеетсЯ  в  виду  низшаЯ  ступень в тогдашней
чиновничьей "табели о рангах"). ‚от как герой ђадищева беседует с чиновником
береговой службы:

     " -  ѓосударь  мой! €звестили ли вас, что за несколько  часов пред  сим
двадцать  человек  находились  в  опасности потерЯть  живот  свой на  воде и
требовали вашей  помощи? - Ћн мне отвечал с наивеличайшею  холодностию, курЯ
табак: - Њне  о том сказали  недавно, а тогда Я спал. -  ’ут  Я  задрожал  в
Ярости  человечества.  - ’ы бы  велел себЯ будить  молотком  по голове, буде
крепко спишь, когда люди тонут и требуют от тебЯ помощи. Ћн мне сказал: - Ќе
моЯ то  должность. - џ вышел из терпениЯ: - „олжность ли твоЯ людей убивать,
скаредный  человек;  и ты  носишь  знаки  отличности,  ты начальствуешь  над
другими!.. - Ћкончать не мог моеЯ речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон.
џ волосы драл с досады. ‘то делал расположений, как отомстить сему зверскому
начальнику  не  за  себЯ,  но  за   человечество.  Ќо,  опомнЯсь,   убедилсЯ
воспоминовением  многих  примеров, что  мое мщение будет бесплодно, что Я же
могу прослыть или бешеным, или злым человеком; смирилсЯ".

     ‘тиль  у  этих  авторов,  как  мы  уже  имели  случай  заметить,  также
различаетсЯ кардинально. Љарамзин пишет  легко и приЯтно, Ясным и отточенным
слогом (позже молодой Џушкин назовет его прозу лучшей в русской литературе),
ђадищев,  по характеристике того же  Џушкина, изъЯснЯетсЯ "слогом  надутым и
тЯжелым".  Љстати,  странно,  что сейчас именно Џушкин считаетсЯ  создателем
русского  литературного Языка;  эти  лавры  по  справедливости нужно  отдать
Љарамзину, а  в поэзии -  Ѓатюшкову, этим  непосредственным предшественникам
Џушкина.  ‚от,  например,  образец  блестЯщей,  поистине классической  прозы
молодого Љарамзина:

     "‚ нынешний вечер наслаждалсЯ Я великолепным зрелищем. Ћколо двух часов
продолжалась ужаснаЯ  гроза. …сли бы  вы  видели, как  пурпуровые  и золотые
молнии  вились по хребтам  гор,  при  страшной канонаде неба! Љазалось,  что
небесный ѓромовержец хотел превратить в  пепел сии гордые  вершины:  но  они
стоЯли, и рука  …го  утомилась -  громы умолкли, и тихаЯ луна сквозь  облака
проглЯнула".

     „лЯ  сравнениЯ  со слогом  Љарамзина можно  привести  описание грозы на
море, сделанное ђадищевым (привожу с сокращениЯми):

     "‚незапу  острый  свист  возникающего  вдали ветра  разгнал мой  сон, и
отЯгченным взорам моим представлЯлисЯ сгущенные облака, коих чернаЯ тЯжесть,
казалось,  стремила  их нам  на главу и падением устрашала. џ рад был и сему
зрелищу: соглЯдал  величественные черты  природы и  не в чванство скажу: что
других  устрашать начинало, то менЯ веселило. ‚осклицал изредка, как ‚ернет:
-  Ђх,  как  хорошо!  -  Ќо ветр,  усиливаЯсЯ постепенно,  понуждал думать о
достижении  берега. Џрирода  завистливою нам сейчас казаласЯ,  и  мы  на нее
негодовали теперь за  то, что  не распростирала ужасного  своего величества,
сверкаЯ в молнии и слух тревожа громовым треском".

     Љарамзин писал Языком,  далеко опередившим  свое  времЯ (в сущности,  и
сейчас,  спустЯ  двести  лет,  мы говорим  на Языке карамзинском). …го  слог
обращен  в  будущее,  точно так  же, как и  его политические и  общественные
воззрениЯ.  Ќедаром  Џушкин впоследствии опиралсЯ на литературные достижениЯ
Љарамзина, а не ђадищева, который что в Языке, что в убеждениЯх никак не мог
выбратьсЯ  из  любезной  ему  старины.  „остаточно  сравнить   две   цитаты:
знаменитое  пушкинское "Ћт Ямщика до  первого поэта, / Њы все поем уныло"  и
неуклюжее  высказывание на ту же тему ђадищева: "€звозчик мой затЯнул песню,
по обыкновению  заунывную.  Љто знает  голоса  русских народных  песен,  тот
признаетсЯ,  что  есть в них  нечто, скорбь  душевную означающее". €нтересно
сопоставить и два отрывка из Љарамзина и  Џушкина, опЯть же почти идентичных
по тематике:

     "ѓоворЯт,  что  наша историЯ сама по себе менее других занимательна: не
думаю; нужен только ум, вкус, талант.  Њожно выбрать, одушевить, раскрасить;
и читатель  удивитсЯ, как  из  Ќестора,  Ќикона и прочих могло  выйти  нечто
привлекательное,  сильное,  достойное  вниманиЯ  не  только  русских,  но  и
чужестранцев. ђодословнаЯ кнЯзей, их  ссоры, междоусобие, набеги половцев не
очень любопытны:  соглашаюсь; но зачем заполнЯть ими целые томы?  “ нас  был
свой Љарл ‚еликий: ‚ладимир  - свой ‹юдовик XI: царь €оанн - свой  Љромвель:
ѓодунов  -  и  еще такой  государь,  которому  нигде не  было подобных: Џетр
‚еликий" (<i>Љарамзин</i>).

     "—то касаетсЯ нашей исторической ничтожности, то Я решительно не могу с
вами согласитьсЯ. ‚ойны Ћлега и  ‘вЯтослава  и даже удельные усобицы - разве
это не та жизнь, полнаЯ кипучего брожениЯ и пылкой бесцельной  деЯтельности,
которой отличаетсЯ юность всех народов?  ’атарское  нашествие  - печальное и
великое  зрелище. Џробуждение ђоссии, развитие ее  могущества, ее движение к
единству (к русскому единству, разумеетсЯ), оба €вана, величественнаЯ драма,
начавшаЯсЯ в  “гличе и закончившаЯсЯ  в €патьевском монастыре - как, неужели
все  это  не историЯ,  а лишь бледный и  полузабытый сон?  Ђ  Џетр  ‚еликий,
который один есть целаЯ всемирнаЯ историЯ!" (<i>Џушкин</i>).

     ‚прочем, сравнивать  эти  тексты  не  вполне корректно:  Љарамзин здесь
писал по-русски, а Џушкин - по-французски, и еще жаловалсЯ на то,  что "Язык
…вропы"  ему сподручней нашего. Ќо о смысловой перекличке этих  двух авторов
по ним уже  судить можно; как видим, Џушкин, который был очень многим обЯзан
Љарамзину, продолжал именно его линию, ведущую  начало от Џетра,  а не линию
ђадищева, к которому  он встал в  довольно жесткую оппозицию (ею мы займемсЯ
немного ниже). ќто не помешало ему, правда, в итоговом стихотворении сказать
"‚ослед  ђадищеву восславил Я свободу..." - но о двойственности Џушкина  как
культурного ЯвлениЯ Я уже достаточно распространилсЯ.
     Џродолжим  лучше   сопоставление  (точнее,  противопоставление)  "Џисем
русского  путешественника"  и  "ЏутешествиЯ   из   Џетербурга   в   Њоскву".
ђазительное   несходство   их   героев   подкреплЯетсЯ   и   идеологическими
расхождениЯми  авторов.  ѓлавными  из них,  разумеетсЯ,  ЯвлЯютсЯ  различнаЯ
оценка  Џетра ‚еликого,  ‡апада  и Џетербурга. Ћтношение  ђадищева  к  Џетру
сформировалось  очень  рано, задолго  до  поЯвлениЯ  на  свет  его  главного
произведениЯ.  ‚  августе  1782  года,  на  следующий  день  после  открытиЯ
памЯтника Џетру в Џетербурге, ђадищев пишет "Џисьмо к другу, жительствующему
в ’обольске", посвЯщенное этому событию.  …го  он позже напечатает в  той же
типографии, что  и  свое  "Џутешествие";  начав  следствие, правительство не
преминуло  и эту раннюю статью  приобщить "к  делу". €нтересно, что  Џушкин,
по-видимому,  был знаком с "Џисьмом"  ђадищева; некоторые исследователи даже
причислЯют эту работу к литературным источникам "Њедного ‚садника". ’ак  это
или  нет, но  в  неком метафизическом  смысле  ее  можно  рассматривать  как
прообраз знаменитой пушкинской поэмы: сухой текст ђадищева так же двоитсЯ  и
обманчиво переливаетсЯ, как и бессмертные стихи "Њедного ‚садника".
     ‚  начале "Џисьма" ђадищев  описывает  нетерпение толпы перед открытием
монумента,  и  тут  же  говорит,  что  предки этих зрителей  Џетра  "в живых
ненавидели, а по смерти оплакивали". Џосле поЯвлениЯ на торжестве государыни
императрицы завеса с памЯтника падает, и "се  ЯвилсЯ паки взорам нашим седЯщ
на  коне борзом  в древней отцов  своих  одежде Њуж,  основание  града  сего
положивший и первый, который на невских и финских водах  воздвиг  российский
флаг,  доселе не  существовавший". Џри  всей архаичности выражениЯ,  как это
напоминает чеканные строки "Њедного ‚садника"! ЉажетсЯ,  автор захвачен этим
зрелищем, его символической  значительностью:  он  рассказывает  о  пушечной
пальбе, раздающейсЯ с судов, из крепости  и Ђдмиралтейства, о том, как полки
русской  армии, с  преклоненными знаменами, проходЯт  мимо образа  того, кто
"привел  силы пространныЯ  ђоссии  в  действие".  Ћписание  самого монумента
строго  и  бесстрастно,  без  какого-либо  Явно  выраженного восхищениЯ  или
негодованиЯ:

     "‘татуЯ  представлЯет мощного всадника  на коне борзом, стремЯщемсЯ  на
гору крутую, коеЯ вершины  он уже  достиг,  раздавив змею,  в пути лежащую и
жалом своим быстрое  ристание конЯ и всадника  остановить покусившуюсЯ. “зда
простаЯ,  зверинаЯ  кожа  вместо  седла, подпругою придерживаемаЯ, суть  всЯ
конскаЯ  сбруЯ.  ‚садник  без стремЯн,  в  полукафтанье,  кушаком препоЯсан,
облеченный багрЯницею, имеющ главу, лаврами венчанную, и десницу простертую.
Љрутизна горы суть препЯтствиЯ,  кои Џетр имел,  производЯ  в  действо  свои
намерениЯ;  змеЯ, в пути лежащаЯ, коварство и злоба, искавшие кончины его за
введение новых  нравов;  древнЯЯ  одежда, зверинаЯ кожа и весь простой  убор
конЯ и всадника суть простые  и грубые нравы и непросвещение, кои Џетр нашел
в народе, который он преобразовать вознамерилсЯ".

     Ќо, отдав дань впечатлЯющей картине, открывшейсЯ перед ним, автор сразу
менЯет  тон   своего  повествованиЯ.  …го   сентенции  приобретают   ноющую,
брюзгливую  интонацию, котораЯ  будет столь характерна длЯ  ђадищева в  пору
написаниЯ  им  "ЏутешествиЯ". Љак  будто с  какой-то обидой он говорит,  что
"частный человек гораздо скорее может  получить название великого, отличаЯсЯ
какой-либо  добродетелию  или  качеством",  нежели   самый  могучий  монарх;
сообщает, как  бы  в качестве  комплимента,  что  Џетр  "истребил  последние
признаки дикой вольности  своего отечества", и тут же замечает, что  "мог бы
Џетр  славнеЯ  быть,  возносЯсЯ  сам  и  возносЯ отечество  свое,  утверждаЯ
вольность частную", хотЯ и не без  сокрушениЯ оговариваетсЯ, что не было еще
случаЯ,  чтобы  самодержец  добровольно  уступил хоть  что-нибудь  из  своей
власти.
     …ще  более  развернутой  и  обстоЯтельной стала  критика  Џетра  и  его
начинаний в "Џутешествии из Џетербурга  в Њоскву". Ќадо  сказать, что  прЯмо
нападать  на Џетра ђадищев не решаетсЯ, не столько из опасений  потерпеть от
правительства, сколько из нежеланиЯ идти  наперекор  русскому  общественному
мнению, которое  в XVIII  веке почитало еще первого  российского  императора
очень высоко (Љарамзин, как мы увидим ниже, прЯмо назовет Џетра своим личным
благодетелем). Ќо  уже  в  главе "’осна", на второй  почтовой  станции после
Џетербурга, встретившийсЯ радищевскому Џутешественнику стрЯпчий говорит ему,
что  "благоверный  государь  император  Џетр  ‚еликий (очень характерно  это
издевательское приведение полного титула - ’. Ѓ.) совсем привел  в  затмение
[московские дворЯнские роды] своею табелью о рангах". —ерез службу военную и
гражданскую  он  открыл  всем  дорогу  к  приобретению  дворЯнства,  говорит
стрЯпчий, а "древнее дворЯнство, так сказать, затоптал в  грЯзь". ‘колько мы
слышали  таких речей  еще  при Џетре,  от обиженных и оттесненных  от власти
"родов дрЯхлеющих обломков"!  € этот вопль древней  и  надутой аристократии,
давно уже неспособной к  управлению государством, в советское времЯ считалсЯ
проЯвлением  передового  мировоззрениЯ ђадищева! —то же тут передового,  это
все  та  же реакциЯ  на  действиЯ  Џетра,  противодействие  этим  действиЯм,
сопротивление  среды!  ‚прочем, Џутешественник, alter ego  самого  ђадищева,
кажетсЯ, слушает стрЯпчего  с  видом скорее ироническим, отнюдь не  разделЯЯ
его умозаключений.
     —ерез две  станции  героЯ  ђадищева  охватывает  глубокий сон,  в  ходе
которого "возмущенные соки мыслию стремЯтсЯ к его голове" и, "тревожа нежный
состав его мозга", пробуждают в нем воображение. Џутешественнику снитсЯ, что
он  - "царь,  шах,  хан, король, бей, набоб, султан" или что-то в этом роде,
сидЯщее на престоле.  Ћбстановка  покоев  этого  монарха  описываетсЯ  почти
сладострастно, что  наводит  на определенные  грустные размышлениЯ о  тайных
устремлениЯх всех революционеров и ниспровергателей.  ‚округ престола  стоЯт
высшие государственные  сановники,  а немного поодаль теснЯтсЯ  бесчисленные
толпы народа в одеждах  чуть  ли  не всех племен, какие только существуют на
свете. Ћсобо отмечены  женщины, стоЯщие "в великом множестве в прелестнейших
и  великолепнейших  одеждах".  ‚се  вокруг восклицают:  "да здравствует  наш
великий государь, да  здравствует навеки"; "он усмирил внешних  и внутренних
врагов,  расширил  пределы отечества, покорил  тысЯчи  разных  народов своей
державе";  "он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю,
он  любит науки и художества,  поощрЯет земледелие и рукоделие"; "он умножил
государственные  доходы, народ облегчил  от  податей,  доставил ему надежное
пропитание".  ѓерой ђадищева в  своем  сновидении,  услажденный этим потоком
славословий, совершает далее важные  распорЯжениЯ.  Ћн отправлЯет верховного
военачальника на завоевание  новых  земель, главному  флотоводцу повелевает:
"„а корабли мои  рассеютсЯ по всем морЯм, да узрЯт их неведомые народы; флаг
мой да известен будет  на  ‘евере, ‚остоке, ћге и ‡ападе".  Џервому  зодчему
монарх говорит: "„а воздвигнутсЯ великолепнейшие зданиЯ длЯ убежища  муз, да
украсЯтсЯ  подражаниЯми  природы  разновидными",  и  получает  в  ответ:  "Ћ
премудрый, егда повелениЯм твоего гласа стихии повиновалисЯ и, совокупЯ силы
свои,  учреждали  в  пустынЯх  и  на дебрЯх  обширные  грады,  превосходЯщие
великолепием славнейшие в древности".
     ќта дикаЯ фантазиЯ,  которую  советские комментаторы  называли вершиной
русской  сатиры XVIII века  -  очевидный пасквиль на  деЯниЯ Џетра ‚еликого,
который,  хоть и не с  таким напыщенным видом, но именно этим  и занималсЯ -
расширЯл пределы отечества,  усмирЯл  врагов, обогащал государство,  поощрЯл
науки и художества,  укреплЯл армию  и флот,  учреждал в  пустынЯх  и дебрЯх
новые города и столицы.  Ќо, конечно, одним только воспроизведением, пусть и
пародийным, этих действий, ђадищев не ограничилсЯ - ему надо было показать и
изнанку петровских  преобразований.  Џосле  того,  как монарх  в  сновидении
Џутешественника отдал  все  свои  распорЯжениЯ,  к  нему приближаетсЯ  некаЯ
странница,  и,  открыв  ему глаза, сообщает, что  она есть €стина, посланнаЯ
‚севышним.  "‚се  вещи  представЯтсЯ  днесь в  естественном их  виде  взорам
твоим", говорит она ему.  "’ы проникнешь во внутренность сердец.  Ќе утаитсЯ
более  от  тебЯ  змиЯ,  крыющаЯсЯ  в излучинах  душевных". Ќе будет  большой
натЯжкой,  если  в  этой самой змее,  "крыющейсЯ" в душевных  излучинах,  мы
узнаем  ту так и  не  растоптанную до конца рептилию, который  корчитсЯ  под
копытами конЯ Њедного ‚садника. “видев ее, злосчастный  монарх с  изумлением
обнаруживает, что его приближенные -  это  "гордаЯ чернь, прикрывшаЯ срамоту
души своей  позлащенными одеждами", а сам он - "первейший в обществе убийца,
первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общиЯ тишины,
враг лютейший, устремлЯющий злость свою на внутренность слабого". Ћдежды его
оказались замаранными  кровью и омоченными  слезами, а  на перстах виднелись
"остатки мозга человеческого". ‚округ него господствовали хищность, зависть,
коварство  и   ненависть;  военачальники   утопали   в   роскоши,   корабли,
предназначенные  длЯ  завоеваниЯ всего  света, оставались в гаванЯх, зодчие,
трудЯщиесЯ над чертежами  зданий,  помышлЯли  не о  красоте их,  а  об одном
стЯжании.
     Ќеудивительно,  что   Џутешественник,   очнувшись   наконец  от  своего
богатырского сна, почувствовал, что голова у него стала совершенно свинцовой
-  совсем как у пьЯницы  с похмельЯ. ‚прочем,  и наЯву  он грезил ничуть  не
хуже,  чем во сне:  когда,  еще через несколько  станций,  он увидел  речной
канал,  заполненный  барками,  нагруженными товаром,  идущим  в Џетербург  -
сердце   его  возвеселилось  лишь  на  одно   мгновение.  ’олько   он  хотел
порадоватьсЯ  этой картине  довольства  и  изобилиЯ,  как тут  же мысли  его
"раздробились", и "увЯло" всЯкое  "радование" - герой  ђадищева  вспомнил  о
том, что  побудителем  всех  этих  деЯний  служит не  что иное, как  обычное
корыстолюбие. €  так  было во всем. ђадищева недаром называют отцом  русской
интеллигенции  - он  первый  укоренил эту  традицию  мелочного и брюзгливого
недовольства всем  и  всЯ  вокруг себЯ,  громко возвестив  ее  начало  своим
"Џутешествием".
     Њетафизическим корнем этого недовольства было  то, что все колоссальное
здание ђоссийской €мперии,  или "ђоссийской …вропии", как называл ее ведущий
идеолог петровских реформ ”еофан Џрокопович,  держалось одной  только  волей
своего основателЯ, как при жизни его, так и после смерти. ‡ападнаЯ культура,
в отличие от восточной, византийской, так и не срослась с русской. Џрививка,
сделаннаЯ  Џетром, дала пышный  цвет и плод, но, несмотрЯ на это, продолжала
отторгатьсЯ  материнским деревом  русской  туземной культуры. €менно с  этим
свЯзано Яростное неприЯтие Џетербурга (который и воплощал собой эту прививку
ђоссии европейских наук  и искусств)  людьми склада ђадищева. ‚ "Џутешествии
из Џетербурга в Њоскву" мы встречаем множество пассажей, направленных против
новой столицы ђоссии, основанной Џетром,  вплоть до такого: "Џускай  стихии,
свирепствуЯ сложенно, разверзнут земную  хлЯбь и поглотЯт  великолепный  сей
град". Љак  это близко и как далеко от "Њедного ‚садника", в котором  Џушкин
почти умолЯюще призывает: "ЉрасуйсЯ, град  Џетров, и  стой  / Ќеколебимо как
ђоссиЯ". ђадищева как будто веселит всЯкаЯ мысль о  неизбежном крушении всех
великих  начинаний.  "ѓордитесЯ, тщеславные  созидатели  градов,  гордитесь,
основатели  государств", говорит он, "мечтайте, что слава имени вашего будет
вечна; столпите  камень  на камень  до  самых облаков; иссекайте изображениЯ
ваших подвигов и надписи, дела ваши возвещающие.  ‚ремЯ с острым рЯдом зубов
смеетсЯ вашему  кичению". ќти слова ђадищев написал о Ќовгороде, у которого,
насколько  известно,  не  было  никакого  тщеславного  основателЯ  (если  не
считать, конечно, таковым ђюрика) - но имелсЯ в виду прежде всего Џетербург.
‚прочем, не один ђадищев сопоставлЯл эти  два города, первый из которых Явно
ЯвлЯлсЯ историческим предвестником второго.
     Ћставив в стороне  ђадищева и обращаЯсь снова к Љарамзину, мы замечаем,
как  менЯетсЯ  всЯ  культурнаЯ  атмосфера  вокруг  нас,  как   будто  мы  из
нисходЯщего воздушного потока вдруг попадаем в восходЯщий. Њолодой Љарамзин,
в отличие от  ђадищева -  Ярый приверженец Џетра и его дела. ‚  его "Џисьмах
русского путешественника" сплошь и рЯдом встречаютсЯ  сентенции на эту тему,
как  более  умеренные, так и совершенно восторженные, как, скажем, следующее
замечание о Џетре: "один величественный, светлый взор его может рассеЯть все
тучи на горизонте ђоссии". ЏроезжаЯ через Ќарву,  Џутешественник восклицает:
"’ут была прежде наша граница -  о Џетр, Џетр!".  ЋписываЯ монумент ‹юдовика
XIV,  Љарамзин говорит, что по  высоте  его изваЯние примерно  такое же, как
статуЯ  Џетра, и  не  удерживаетсЯ, чтобы не заметить,  что  прообразы  этих
памЯтников   сильно  отличались   в  своем  величии.  "Џодданные  прославили
‹юдовика",  пишет  он,  "Џетр  прославил  своих подданных -  первый  <i>отчасти</i>
способствовал успехам просвещениЯ: второй, как лучезарный  бог света, ЯвилсЯ
на горизонте человечества, и осветил глубокую тьму вокруг себЯ - в правление
первого  тысЯчи трудолюбивых французов принуждены  были оставить  отечество:
второй  привлек в свое государство  искусных и полезных чужеземцев - первого
уважаю как сильного царЯ: второго почитаю как великого мужа, как ѓероЯ,  как
благодетелЯ человечества, как моего собственного благодетелЯ".
     Људа уж  больше,  спросим мы! ’рудно представить себе более безоглЯдный
панегирик реформатору, репутации которого  скоро  предстоЯло, кстати, сильно
подпортитьсЯ. Ќо пока  еще продолжаетсЯ блаженный XVIII век, и  светлый взор
Љарамзина,  взирающего на  монумент  ”альконе, видит одного только  могучего
‚садника,  стремглав  взобравшегосЯ  на  дикий  камень  (который,  по  мысли
писателЯ, "служит разительным образом того состоЯниЯ  ђоссии, в котором была
она  до времен  своего преобразователЯ"). Ќикакой змеи под ним  он вообще не
замечает,  хотЯ тема  бунта и интересовала его: недаром в  "Џисьмах русского
путешественника", помимо "петровского", есть  еще один сквозной мотив - тема
”ранцузской революции, которой  Љарамзин был  свидетелем  как  раз  во времЯ
описываемого им путешествиЯ.
     ‚опрос об  обоснованности петровских преобразований Љарамзиным  даже не
ставитсЯ. Ќикаких сомнений в этом  вопросе у него нет - как и  сам  Џетр, он
считает, что европейцы просто раньше русских стали на путь образованности, и
все  издержки реформ  произошли только по той причине,  что ђоссии  пришлось
догонЯть  ‡апад  ускоренными  темпами.  Љак  пишет  Љарамзин, Џетр  разорвал
"завесу, котораЯ скрывала от нас успехи разума человеческого, и  сказал нам:
"смотрите; сравнЯйтесь с ними, и потом, если можете, превзойдите их!" Ќемцы,
французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками: Џетр
двинул нас  своею мощною  рукою, и мы в несколько лет почти догнали их.  ‚се
жалкие   <i>€еремиады</i>  об  изменении  русского  характера,   о  потере  русской
нравственной  физиономии  или  не  что  иное  как шутка, или  происходЯт  от
недостатка в  основательном размышлении". €ногда автор вспоминает о том, что
есть и противники петровских нововведений, но все их  возражениЯ он сводит к
фразе "Њы не таковы,  как  брадатые предки  наши", и  тут же добавлЯет: "тем
лучше!" Ќа бороду Љарамзин особенно нападает: "сколько же неудобности летом,
в  сильный жар!  сколько  неудобности и  зимою, носить на лице  иней, снег и
сосульки!"
     ЌоваЯ,  европеизированнаЯ, послепетровскаЯ ђоссиЯ  вызывает у  молодого
Љарамзина такое же однозначно экстатическое отношение, как  и ее основатель.
…сли у ђадищева все  в отечестве вызывает  раздражение  или  негодование, то
Љарамзина все  приводит  в восторг.  ‚ †еневе  одна известнаЯ салоннаЯ  дама
расспрашивает Љарамзина о русских женщинах. „иалог строитсЯ примерно так:

     •ороши ли они?
     Џрекрасны.
     “мны ли они?
     Ѓеспримерно.
     ‘очинЯют ли они стихи?
     Ѓесподобные.
     Љакого роду?
     Њолитвы.
     Vous badinez, Monsieur! ‚ы шутите!
     €звините, сударынЯ; Я говорю точную правду.
     „а разве они очень много грешат?
     Ќет, сударынЯ; они молЯтсЯ о том, чтобы не грешить.
     Ђ! это другое дело.

     ќто можно  было бы счесть шуткой или преувеличением слегка  увлекшегосЯ
патриота  Љарамзина,  но, скажем, французский  посол ‘егюр сообщал о  той же
эпохе, что  он  встречал в ђоссии  множество нарЯдных  дам и  девиц, которые
свободно говорили на четырех-пЯти европейских Языках, играли на самых разных
музыкальных  инструментах и в  совершенстве были знакомы с книгами известных
романистов  ”ранции,  Ђнглии и  €талии.  ‚прочем,  преувеличениЯ в  "Џисьмах
русского  путешественника"  тоже  встречаютсЯ нередко. Љогда  один парижский
аристократ высокого пошиба,  озабоченный бурными событиЯми во ”ранции, решил
обеспокоитьсЯ   подысканием   себе  убежища   в  другой  стране,  желательно
поспокойнее,  без революций, то он  прислал Љарамзину  листок с  вопросами о
ђоссии.  Џервый  вопрос был  такой: "Њожно ли  человеку с  нежным  здоровьем
сносить жестокость вашего климата?". ‚от что ответил ему Џутешественник:

     "‚ ђоссии терпЯт от холода менее, нежели в Џровансе. ‚ теплых комнатах,
в  теплых шубах,  мы смеемсЯ над трескучим морозом.  ‚  декабре, в  генваре,
когда  во  ”ранции небо мрачное и  дождь льетсЯ  рекою, красавицы  наши, при
Ярком свете солнца, катаютсЯ в санЯх по снежным брильЯнтам, и розы цветут на
их  лилейных  щеках.  Ќи  в какое  времЯ  года  россиЯнки  не  бывают  столь
прелестны,  как зимою;  действие холода  свежит их  лица, и  всЯкаЯ, входЯ с
надворьЯ в комнату, кажетсЯ ”лорою".
     "‚  ваших климатах весна наступает медленно, едва приметным  образом: у
нас мгновенно слетает с неба,  и глаз не успевает следовать  за еЯ  быстрыми
действиЯми.  ‚аша  природа   кажетсЯ  изнуренною,  слабою:  наша  имеет  всю
пламенную живость юности; едва пробуждаЯсь от  зимнего сна, ЯвлЯетсЯ во всем
блеске  красоты своей; и  что  у вас  зреет  несколько  недель,  то у нас  в
несколько  дней  доходит до возможного растительного совершенства. ‹уга ваши
желтеют  в  средине лета: у нас зелены до самой зимы. ‚ Ясные осенние дни мы
наслаждаемсЯ  природой  как другом, с которым на должно расстатьсЯ на долгое
времЯ - и тем живее бывает наше удовольствие [весной]".

     Џо этим цитатам видно, что, проведЯ  за пределами отечества  уже немало
времени, Љарамзин-Џутешественник начал чувствовать довольно сильную тоску по
родине  и ее  "растительному совершенству", раз  он и  свой  климат, предмет
сурового  осуждениЯ чуть  ли не во  всех  странах мира,  вспоминает с  таким
ностальгическим  упоением.  ќто не  мешает  ему наслаждатьсЯ  и  …вропой,  в
которой он себЯ чувствует не просто "как дома", а, пожалуй,  еще комфортнее,
чем дома. ‚еликие культурные ценности ‡апада вызывают у него не ревностное и
слегка завистливое  вожделение,  как у  Џетра  Џервого  (кстати, параллель с
‚еликим  посольством  постоЯнно   присутствует  в   сознании  повествователЯ
"Џисем"), но и не гневное отторжение, как у ђадищева - нет, он встречаетсЯ с
их представителЯми легко и радостно,  как с добрыми знакомыми. ‚ Љенигсберге
Љарамзин  непринужденно  болтает с  Љантом  "о  путешествиЯх,  о  Љитае,  об
открытии новых  земель", в  ‚еймаре  видит живого  ѓете в окне  его дома,  в
ќрфурте  осматривает келью, в которой за три столетиЯ до этого обитал Њартин
‹ютер, во ”ранкфурте умиленно и чуть ли не коленопреклоненно читает трагедию
иллера, в  Ѓазеле заходит в дом Џарацельса, в  –юрихе  разглЯдывает стрелу,
которой  ‚ильгельм  ’елль  сшиб Яблоко с  головы  своего сына,  у  ђейнского
водопада посещает трактир, о котором некогда  с похвалой отозвалсЯ Њонтень в
своем  "€тальЯнском   путешествии",   в  ”ернее  видит  знаменитую  церковь,
построенную великим шалуном, с  надписью "Ѓогу от ‚ольтера",  в окрестностЯх
‹озанны  бродит  с книгой ђуссо в руках,  чтобы сличить  любимые сцены с той
природой, на  фоне которой они происходили, в Ѓулонском лесу читает "€сторию
”ранции",  в Џариже изучает  прославленную  библиотеку, измерЯЯ ее богатства
несколько необычным способом  - в  футах,  замечаЯ,  что  мистические авторы
занимают там  пространство 200   20 футов, схоластики  - 150, юриспруденты -
сорок сажен, а  историки - все восемьдесЯт. Њысль о  том, почему всего этого
нет в ђоссии, Љарамзина как  будто и вовсе не  волнует. …сли Џетр I  еще мог
нервничать  по этому  поводу, то  Љарамзин  настолько  простодушно уверен  в
скором и окончательном наступлении самого утонченного просвещениЯ  в ђоссии,
что  даже  не дает  себе  труда  задуматьсЯ  над  тем,  возможно  ли  у  нас
какое-нибудь  другое будущее,  чем  то, что уже  осуществилось в …вропе. Љак
сказал еще в 1911 году ‘. ”. Џлатонов: "‚ произведениЯх своих Љарамзин вовсе
упразднил  вековое   противоположение   ђуси   и  …вропы   как  различных  и
непримиримых миров; он мыслил ђоссию как одну из европейских стран и русский
народ  как одну из равнокачественных  с  прочими наций. Ћн не клЯл ‡апада во
имЯ  любви к  родине, а поклонение западному  просвещению  не вызывало в нем
глумлениЯ над отечественным невежеством".
     Њысль  Љарамзина  проста:  все  народы  идут одной и той  же  столбовой
дорогой  образованиЯ, и если  какие-то из  них  вырвались  вперед,  тем, кто
остались  позади,  нужно  нагнать  их,  только  и  всего.  Љогда  он  слышал
утверждениЯ, что Џетр  в  своих реформах не делал ничего самостоЯтельного, а
только  подражал  другим народам,  это  всЯкий  раз вызывало у  него сильную
досаду.  "Ѓлагоразумно ли  искать, что  сыскано?", вопрошал он. "‹учше  ли б
было  русским не строить  кораблей, не  образовывать регулЯрного  войска, не
заводить Ђкадемий, фабрик, длЯ того, что все это не русскими выдумано? Љакой
народ не перенимал у другого? и не должно ли <i>сравнЯтьсЯ</i>, чтобы <i>превзойти?</i>" ‚
том, что дело у ђоссии шло к тому, чтобы превзойти …вропу, Љарамзин, похоже,
не  сомневалсЯ. Љогда его Џутешественник  как-то беседует на  филологические
темы  с одним немецким профессором,  тот между делом  отпускает  любезность,
говорЯ, что  придет  когда-нибудь  времЯ,  "в которое  и  мы  будем  учитьсЯ
русскому Языку",  хотЯ  и  оговариваетсЯ, что  сперва "надобно  вам написать
что-нибудь  превосходное".  ’ут  невольный  вздох  "излетает  из  сердца"  у
чувствительного путешественника.
     Ќо если в области "написаниЯ чего-нибудь превосходного" ђоссиЯ пока что
и отставала, то в других сферах, например, в военной,  она вполне уже  могла
соперничать  с  ‡ападом.  Џутешественник  Љарамзина  пусть  и мимоходом,  но
отмечает  все  мелкие  и крупные российские  успехи  такого  рода. Џрусскому
поручику, спросившему о  новостЯх в ђоссии, он не без удовольствиЯ замечает,
что  там  все по-старому:  и  шведы,  и турки  бегают от  русских.  Ћсмотрев
крепость в  Њемеле, он как  бы невзначай ронЯет  замечание: "цитадель  очень
крепка; однако  ж наши русские умели взЯть ее в 57 году". ‚ Џруссии Љарамзин
разглЯдывает следы  от русских  Ядер на местной крепости и  разговаривает  с
трактирщиком, который помнит еще, как войска …лизаветы Џетровны брали Ѓерлин
(и так  хорошо помнит,  что  дергаетсЯ  от  испуга  при  одном виде русского
путешественника).   “видев  „анциг,  Љарамзин  описывает,  как   граф  Њиних
штурмовал его  в 1734 году. ‚спомнив о поэте Љлейсте, он кстати рассказывает
и  анекдот  о том, как тот был смертельно ранен в жаркой схватке с русскими,
причем  в последнем случае гордость  за подвиги соотечественников ничуть  не
мешает Љарамзину восхищатьсЯ  как творчеством своего любимого  поэта, так  и
его храбростью на поле брани.