Љ.‘.”арай. Џочему ѓек -- новый "человек-зверь"

Љ.‘.”арай. Џочему ѓек -- новый "человек-зверь"

Љ.‘. ”арай

E-mail: leonidoff@hotmail.com

Url: www.limb-da.ru

ЏЋ—…Њ“ ѓ…Љ -- ЌЋ‚›‰ "—…‹Ћ‚…Љ-‡‚…ђњ"?

Ћ романе Ћ'‘анчеса "Џобег от ствола судьбы на горе жизни и смерти"

Ќо во чреве у него
‡реет гибель и родство...

ЏђЋ‹Ћѓ

—итатель Я начинающий. Џо крайней мере, могу так сказать в отношении романа Ћ'‘анчеса. “весистый том лежит на моем рабочем столе, благополучно долетев до моей ‘ан-”ранциски, и Я еще толком не прочел даже первых 5-7ми глав. —то ж, не последний день живем, - читаю.

Љаким-то странным образом мне удалось натренировать себЯ так, что основные особенности литературного произведениЯ ускользают от менЯ, сливаЯсь в понЯтие "мироваЯ литература", "общаЯ культура слова" и проч. Ѓыть, может, Я все же злоупотребил наставлениЯми Њалларме о том, что литература, это, в конце концов, не более и не менее чем слова. „лЯ некоторых сюжет, эмоциональнаЯ нагрузка стиха (если речь идет о поэзии), философскаЯ концепциЯ гениального произведениЯ мыслителЯ отступают на второй план, уступаЯ место Языку, его преобразованию в реальность или миф - все равно. Ћб этом и хотелось бы поговорить. € не будь ситуациЯ именно такой, Я не стал бы брать на себЯ смелость оценивать роман, который не прочел до конца.

‘ первых же строк, Я не мог отогнать от себЯ образа великого австрийца ђоберта ЊузилЯ. ‘кажу честно, что его "—еловека без свойств" можно читать на протЯжении нескольких лет, и живо представлЯть себе, о чем говоритсЯ в каждой главе, пусть даже прочтенной очень давно. ђоману Ћ'‘анчеса присуща похожаЯ ЯзыковаЯ тЯжесть, прозрачнаЯ, но отметающаЯ все лишнее манера изложениЯ, проникающаЯ в самую глубину человеческого "Я" многоплановость мысли. „аже сравнив, на удачу, несколько предложений, уже, неминуемо обратишь внимание на сходство:

"‚ двухстах пЯтидесЯти километрах от €невии на протЯжении многих столетий незаметно дремлет тихий и грЯзный городишко с пышным именем ‘юзерен. Џо ошибке или по пьЯной прихоти одного из завоевателей португальской еще волны наречен был этот городок, а тогда всего лишь воинскаЯ стоЯнка, столицей всего континента. € ничем, кроме этого, не был прославлен город ‘юзерен в истории Ѓабилонского государства, в его официальной истории"...

(Ћ'‘анчес "Џобег...")

"—еловека без свойств, о котором здесь повествуетсЯ, звали “льрих, и “льрих - неприЯтно звать все времЯ по имени кого-то, с кем так мало знаком, но фамилию приходитсЯ ради его отца утаить, - “льрих представил первый образчик своего способа думать уже на рубеже отрочества и юности в одном школьном сочинении на патриотическую тему. Џатриотизм был в Ђвстрии совершенно особым предметом..."

(ђоберт Њузиль, "—еловек без свойств")

Ќет здесь ни отрывистости Љафки, ни бессознательного нащупываниЯ смысла „жойса или Ѓелого, нет простоты ѓессе, нет байронизма †ене. Ќо есть ежеминутное, осознанное, постепенное внедрение в сознание читателЯ некоего Языкового, культурного, сюжетного пласта, обдуманность и взвешенность каждой фразы, точность и размеренность, уводЯщаЯ за автором в глубь его произведениЯ. Ђвтор, несмотрЯ на то, что намеренно вводит даже в самом названии книги уйму смыслов и звучаний, сам решает, о чем должен, а о чем не должен думать читатель, держащий в руках его книгу. € имЯ этому - мастерство, жгучее, почти детское желание донести нечто большее, чем сюжет, житейскаЯ философиЯ "слишком человеческого" или поэтизациЯ, основаннаЯ на эмоциональных взлетах и падениЯх, о которых мы уже ой, как наслышаны.

Џрактически с каждой фразой читатель вынужден боротьсЯ, отметать все лишнее и ненужное, то, скучаЯ, то словно просыпаЯсь от внезапного грома среди Ясного неба. ђоман Ћ'‘анчеса невозможно проглотить, и понЯть все то, что вложил в него автор. ќто не легкое чтиво, и не просто психологический триллер. ‡десь чувствуетсЯ система, и система именно Языка, кристаллизациЯ его, если хотите. ‚идимость одновременно пустоты и наполненности. —удесные трехстишиЯ, открывающие каждую главу... ‚думаемсЯ в одно из них:

"џ иду впотьмах.
€ дрожит в пустых руках
Ќеведомое".

’аков и есть стиль Ћ'‘анчеса, на границе между Языком и метафизикой, мудростью и безумием, жестокостью и предотвращением ее... €ными словами - жизнь. „аже в подобном маленьком вступлении всего из трех строк, с Явно присутствующей логической неувЯзкой, нас ни от чего не коробит. € происходит это оттого, что у автора "Љромешника" действительно есть четко выработаннаЯ ЯзыковаЯ и образнаЯ система, целостность, в которую он заставлЯет поверить и нас.

€ Я совершенно не коснулсЯ сюжета романа! Ќичего не сказал и о его общечеловеческой ценности. ‚озможно, это тема длЯ целой отдельной книги, и уж конечно, задача не длЯ такого начинающего, как Я. Ќачинающего читателЯ Ћ'‘анчеса.

Џрактически все лучшие романы современности, по сути, попытки созданиЯ все нового и нового "героЯ нашего времени". "€гра в Ѓисер", "—еловек без свойств", "Ќаоборот" ѓюисманса, "Џосторонний" и "Џадение" Љамю, "“ллис", "Џроцесс". Љ "Љромешнику" ближе всего "„невник ‚ора" †ана †ене. Ќо первый гораздо шире. ‚ообще, примеров много, и именно они служат нам теперь свидетельствами сменЯющих друг друга эпох.

"Љромешник" глубоко символичен и мифологичен. Ѓуйство плоти, действиЯ, как обозначениЯ внутренних человеческих процессов, да взЯть хотЯ бы убийство отца. Љромешник страдает от отца примерно так же как ѓрегор ‡амза из "ЏревращениЯ" Љафки. € если ‘тивен „едалус у „жойса, подобен ’елемаку, ищущему родителЯ, то ѓек идет обратной дорогой. Ђ обрЯд посвЯщениЯ жреца из ”разера, где нимийский жрец стоит под деревом с мечом, ожидаЯ того, кто, убив его, займет опустевшее место. „ень и ночь не спит он, ожидаЯ своего неведомого наследника. ‚едь именно ѓек, по сути, стал причиной смерти ‚анов. Ќе подними он руки со злосчастным гвоздем, все было бы, хоть и похоже, но совершенно иначе, иные сроки, иной исход. ‘тариков вообще могли бросить назад в одиночки, где они умирали бы медленной смертью. Ђ последнЯЯ сцена ‚ана, разве не напоминает о повешенном боге из древнего мифа?

џ не уверен, что автор вкладывал все это в свою книгу сознательно, но силой своего таланта (простите за банальность) он все-таки умудрились создать этот новый архетип, нового героЯ в новом времени. € имЯ ему "Љромешник", бредущий под знаком зверЯ.

Ћчевидно, что ѓек живет по животным законам, законам диких и лютых хищников. Ќо он не ЯвлЯетсЯ своеобразным "волком одиночкой". Ќе способный подчинитьсЯ ни официальному, ни преступному авторитету, ѓек всегда собирает вокруг себЯ стаи, в тюрьме и на воле. Ћн значительно улучшает жизнь стаи, всегда верен ей, но остальной мир его мало интересует. Ћн пользуетсЯ им, удовлетворЯЯ нужды своего ближайшего окружениЯ. "‘таЯ" ѓека не есть родоваЯ община, отсюда противопоставлениЯ сицилийской организованной преступности. ‘таЯ ѓека всегда случайна, как, казалось бы и он сам. Ќо, принимаЯ во внимание "посвЯщение" и бытность им последним ‚аном (последним человеком) не трудно сообразить, что всюду ѓек именно и ищет то самое родство, от которого в свое времЯ бежал. €щет, не находит, и делает отчаЯнную попытку Явить собой новый род, новое племЯ. "џ первый и последний": говорит Љромешник вместе с древним постулатом.

€нтересно, что в отличие от человека эпохи модерна, идущего от рода и племени к пониманию внешних сторон жизни себе подобных, интересующегосЯ мифологией и различными табу, человека, написавшего и со страхом принЯвшего "‡акат …вропы", сегоднЯшний обитатель планеты движетсЯ уже не к родовому, а скорее к мелко-территориальному, случайному господству. †ажда моментальной наживы и как можно более продолжительного спокойствиЯ, делает легитимное общество все более похожим на теневое. ‡аконы трактуютсЯ и менЯютсЯ в рамках их соответствиЯ или не соответствиЯ сегоднЯшнему пониманию слова "комфорт". Џолностью принимаЯ звериные законы, мы все же не терпим животного постоЯнства, следованиЯ основным животным инстинктам. —то и делает из нас ‚‘… †… людей. Ќо каких?..

ЏоЯвление человека (пусть в художественном, литературном, культурологическом смысле) не отЯгощенного маралью, и не принимающего понЯтий родства, ответственности, запрета, имеет огромное значение, и свидетельствует, прежде всего, о том, что мы стали иными.

III

Љакой монументальный роман обходилсЯ без исторических параллелей? Ћт профетизма "Ѓесов" и "Џроцесса" Љафки до пронзительного оглашениЯ тщетности истории в "Џетербурге", "“ллисе", "‚олшебной горе". Ћт обличительного "„октора ”аустуса" до, казалось бы, безразлично смеющегосЯ степного волка.

‚ отличие от модернистов, вводивших исторические факты прошлого в описаниЯ вполне реальных событий настоЯщего, показываЯ, что "вчера" мало, чем отличаетсЯ от "сегоднЯ", автор "Љромешника" воспользовалсЯ чем-то похожим на аллегории, скрытые и Явные намеки на нашу недавнюю историю. Ћсобо не торопЯсь с выводами, он, тем не менее, выстраивал цепочки событий, определивших настоЯщее, не пренебрегаЯ нарочитыми искажениЯми и фальсификациЯми, сохранЯЯ, таким образом, высокую художественность повествованиЯ и даваЯ читателю возможность во всем разобратьсЯ самому. ’акой вполне свифтовский и булгаковский метод ничем, на мой взглЯд, не уступает изобретениЯм „жойса или ќлиота.

€зучаЯ аспект историчности "Љромешника", опЯть, вольно или не вольно, а вспомнишь роман великого австрийца ђоберта ЊузилЯ. €нтриги Ђвстро-венгерской аристократии, затеЯнные вокруг невнЯтной и почти мифической "параллельной акции" -- смехотворного и жалкого собираниЯ душевных осколков когда-то могучей €мперии, и столь же гибкие и бессмысленные игры аппаратчиков Ѓабилонского государства, переживающего далеко не лучшие времена, -- с какой навЯзчивостью две эти самостоЯтельные линии повествованиЯ вклиниваютсЯ в два столь различных, но будто движущихсЯ в едином направлении романа.

"—еловек без свойств" -- “льрих совершенен как физически, так и интеллектуально, его трудно чем-либо удивить или растрогать, но в каждом его поступке мы видим скорее его (“льриха) отсутствие, полное или частичное отчуждение, как от конечной цели, так и от изначального "плана". Ќе стал ли именно “льрих предтечей могущественного и поражающего своей животной жестокостью, ѓека-Љромешника? ЏытаЯсь найти ответ на этот вопрос, мы понимаем, насколько трудно было его поставить изначально. "Љем мы были вчера? Љем мы стали сегоднЯ?"...

ЋкружаЯ себЯ этими загадками, неизбежно возвращаемсЯ мы к проблеме "сверхчеловека" поставленной еще Ќицше и „остоевским. Ћтвергающий мораль и добродетель ради великой индивидуальной цели, мало, чем отличаетсЯ от отвергающего мораль и добродетель во имЯ цели коллективной (хоть и не менее великой). †алость и сострадание (основы любой добродетели) не ЯвлЯлись, говорЯ Языком Ќицше, ни мудростью, ни чем-либо результативным. Ђ именно мудрость и результативность более всего заботили борца со "слишком человеческим". ‘торонники же коллективистской идеи совершенствованиЯ общества во главе с ѓегелем больше оперировали понЯтием "времени" как чем-то, в чем, так или иначе, происходЯт определенные исторические процессы, чем проблемами конкретного индивида. ЏодобнаЯ утопичность была Явно унаследована гегелианцами от •ристианского учениЯ о времени.

"џ отрицаю мудрость"! "џ отрицаю времЯ!": говорит Љромешник, ставЯ под сомнение, как идею "сверхчеловека" так и идею человека утопического, так хорошо описанного в "Ѓесах". ЋтрицаЯ "сверхчеловека", Љромешник держитсЯ вдали и от "человека массы", прокладываЯ пусть в темноте безлюдных катакомб и совсем не платоновских пещер Ѓабилонского государства, к лютым мутантам и одичавшим маниокам, скрывающимсЯ от зоркого общественного ока. ’ам, вдали от глупых и никчемных обитателей теплых квартир, Љромешник провозглашает ‡верЯ. ‹егко объЯснить его ненависть к себе подобным, коими ЯвлЯютсЯ свирепые псы подземелий и не менее опасные крысы и аллигаторы, а, казалось бы, непонЯтную жалось к истЯзаемым известным маниоком детишкам вполне можно сравнить с жалостью к нежеланной добыче -- лакомому кусочку длЯ более слабого и менее искусного хищника. …динственные значимые длЯ ѓека понЯтиЯ это "жизнь" и "смерть", но рожденный от смерти, он, казалось бы, отрицает и саму жизнь, оставлЯЯ право на нее лишь за горсткой избранных, неукоснительно следующих строгим законам преступного царства.

Ћбраз "Љрытой мамы" -- тюрьмы, где царит и главенствует смерть, длЯ ѓека и есть образ матери, заживлЯющей и лечащей душевные раны. Љак неизменнаЯ ”етида, опекает она своего Ђхиллеса, и даже суровые наказаниЯ, исходЯщие от нее, ѓек воспринимает, чуть ли не как проЯвлениЯ любви. ‚ тюрьме и в подземелье Љромешник чувствует себЯ дома. € там и там он полноправный властитель и безжалостный государь.

ѓерои "Љромешника" -- обозначениЯ, символы, намеки. Џочти все они лишены реальных характеристик и играют скорее вспомогательную роль, подтверждаЯ или опровергаЯ право ѓека называтьсЯ "новым человеком", "первым и последним". ‚заимодействуЯ со своими мучителЯми, жертвами или слепыми последователЯми, ѓек всегда отстранен, он будто движетсЯ к некой цели, известной лишь ему одному. ‘оздаетсЯ видимость этой цели, и ее реальное отсутствие ничуть не смущает, а даже наоборот придает действиЯм и мыслЯм ѓека некую почти метафизическую таинственность. „аже убийства и прелюбодеЯниЯ, совершаемые ѓеком аллегоричны, они не вызывают ни чувства отвращениЯ, ни порицаниЯ, ибо ЯвлЯютсЯ олицетворением целой эпохи в момент нравственного падениЯ. Њиллионы призрачных жертв и палачей растворЯютсЯ в личности ѓека. Ћн -- многолик. Ќе отсюда ли такое количество имен и сменЯющих друг друга поколений в романе?

Ќереальность и мнимость своих персонажей автор подтверждает, вслед за Ѓулгаковым, вводЯ в роман сказочных, напоминающих галлюцинации, существ. Џтица с собачьей головой и молчаливый, играющий на флейте ”авн поЯвлЯютсЯ там снова и снова, как бы подтверждаЯ рождение нового мифа.

‚есь второй том "Љромешника" с одной стороны как бы фантастичен, на самом же деле уже и ЯвлЯет собою миф -- трагедию с началом и развЯзкой. ђоман с Ћрой, напоминающий "Џоследнее искушение •риста", преследованиЯ, предательство, помещение под стражу, обвинение в несовершенном преступлении, казнь и воскрешение ѓека -- все это, несмотрЯ на вполне библейский сюжет, скорее соответствует легендам о принесенном в жертву и воскрешенном растительном божестве.

“бийство ‚ерховного властителЯ государства (подобного верховному жрецу) ЯвлЯетсЯ страшным табу, карающимсЯ смертью. Ќо если использовать трактовку, описанную ”разером в "‡олотой ‚етви", то станет очевидным, что содеЯвший это и есть первый и последний претендент на освободившеесЯ место. Џринесение царЯ в жертву практиковалось в древнем мире, и было непосредственно свЯзано с мифами об убиенном боге. ‚ыбор заговорщиков, павший на Љромешника, как на подставного убийцу главы государства не случаен. Ћн глубоко символичен. ‚ данном и, по сути, единственном случае делаЯ из Љромешника неотмщенную жертву, невинного, а тем самым и не способного на последнее великое деЯние, предвещающее окончательный триумф, автор как бы оставлЯет надежду на то, что ЯвленнаЯ им парадигма не конечна, и возрожденное божество принесет-таки долгожданные ливни в "засушливый, душный сезон". Ђ на последний, извечный вопрос: "что стало с человеком?", в эпилоге к роману автор отвечает:

"Ћн выжил"...

<июль 1999, Ќ-‰>


Last-modified: Mon, 02 Aug 1999 06:45:12 GMT
Ћцените этот текст: