опасности, которая теперь угрожает миру, - проворчал Челленджер. Журналист взглянул на него с кротким изумлением. - Я говорю, профессор, о том, что мир может попасть в зону ядовитого эфира. - Теперь я этого не опасаюсь, - ответил Челленджер. Удивление журналиста возросло. - Вы ведь профессор Челленджер? - спросил он. - Да, так меня зовут. - В таком случае я не понимаю, как можете вы отрицать эту опасность. Я ссылаюсь на ваше собственное письмо, которое напечатано сегодня утром в лондонском "Таймсе" за вашей подписью. Тут уже Челленджеру пришлось удивиться. - Сегодня утром? Сегодня утром, насколько мне известно, "Таймс" не вышел. - Помилуйте, господин профессор! - сказал американец с мягким упреком. - Вы ведь согласитесь, что "Таймс" ежедневный орган? - Он достал из кармана газету. - Вот письмо, о котором я говорю. Челленджер улыбнулся и потер себе руки. - Я начинаю понимать, - сказал он. - Вы, стало быть, читали это письмо сегодня утром? - Да, сэр. - И сейчас же отправились сюда интервьюировать меня? - Совершенно верно. - Не наблюдали ли вы по пути сюда чего-либо необычайного? - Говоря по правде, население показалось мне более оживленным и общительным, чем когда-либо раньше. Носильщик принялся рассказывать мне одну забавную историю. В ваших краях этого со мною еще не случалось. - Больше ничего? - Нет, сэр, больше ничего. - Ну, ладно! Когда отбыли вы с вокзала Виктории? Американец улыбнулся. - Я приехал вас интервьюировать, господин профессор, а вы, кажется, собираетесь подвергнуть допросу меня? - Да, меня, знаете ли, кое-что интересует. Помните вы еще, в каком это было часу? - Конечно. Это было в половине первого. - Когда вы приехали сюда? - В четверть третьего. - Вы сели в дрожки? - Да. - Как вы полагаете, сколько миль отсюда до вокзала? - Я думаю - мили две. - А сколько времени отнял у вас этот путь? - Эта кляча везла меня, должно быть, полчаса. - Следовательно, теперь три часа дня? - Приблизительно. - Поглядите-ка на свои часы! Американец послушался и озадаченно вытаращил на нас глаза. - Что вы на это скажете? - воскликнул он. - Часы ушли вперед. Лошадь, невидимому, побила все рекорды. Солнце опустилось уже довольно низко, как я вижу. Что-то тут не ладно, но я не знаю что. - Не припоминается ли вам нечто необычайное, случившееся с вами по дороге сюда? - Помню только, что по дороге нашла на меня какая-то сонливость. Теперь вспоминаю также, что хотел сказать что-то кучеру, но не мог его заставить понять меня. Думаю, что в этом виноват был зной. На минуту я почувствовал сильное головокружение. Это все. - То же было и со всем человечеством, - сказал Челленджер, обращаясь ко мне. - Все чувствовали минутное головокружение, но никто еще не догадывается о том, что с ним произошло. Каждый будет продолжать прерванную работу, как Остин взялся снова за свой резиновый шланг и как игроки в гольф вернулись к своей игре. Ваш редактор, Мелоун, опять примется за выпуск своей газеты и очень будет удивлен, что недостает дневного выпуска. Да, юноша, - обратился он в неожиданном приливе хорошего настроения к американскому репортеру, - вам, пожалуй, небезынтересно будет узнать, что мир в целости и невредимости прошел через ядовитую зону, которая, подобно гольфстриму, пронизывает эфирный океан. Вам полезно будет также освоиться с тою мыслью, что у нас сегодня не пятница, двадцать седьмого августа, а суббота, двадцать восьмого, и что вы ровно двадцать восемь часов провели в бессознательном состоянии, сидя в дрожках на Ротерфилдском холме. "И как раз на этом, - как сказал бы мой американский коллега, - я хочу закончить свой рассказ. Как читатель несомненно заметит, он представляет собою всего лишь более подробное и обстоятельное повторение отчета, который единогласно признается величайшей газетной сенсацией всех времен и разошелся не меньше чем в трех с половиною миллионах экземпляров. В моей комнате красуется в рамке на стене следующий великолепный заголовок: МИР ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЧАСОВ В ЛЕТАРГИИ НЕБЫВАЛОЕ СОБЫТИЕ ЧЕЛЛЕНДЖЕР ОКАЗАЛСЯ ПРАВ НАШ КОРРЕСПОНДЕНТ ИЗБЕЖАЛ ОПАСНОСТИ ЗАХВАТЫВАЮЩИЙ ДОКЛАД КИСЛОРОДНАЯ КОМНАТА СТРАШНАЯ АВТОМОБИЛЬНАЯ ПОЕЗДКА МЕРТВЫЙ ЛОНДОН ДЕНЬ, ВЫПАВШИЙ ИЗ КАЛЕНДАРЯ ПОЖАРЫ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЖЕРТВЫ ВОЗМОЖНО ЛИ ПОВТОРЕНИЕ? За этим роскошным заголовком следует доклад на девяти с половиною столбцах, представляющий собою единственное и последнее описание катастрофы, постигшей планету, насколько мог ее охватить один наблюдатель в течение одного бесконечного дня. Саммерли и Челленджер описали этот процесс в чисто научном журнале, между тем как мне на долю выпало составление популярного очерка. Могу теперь сказать: "Ныне отпущаеши!" Чего же ждать еще журналисту после таких лавров? Но я не хотел бы закончить свое повествование сенсационными заголовками и бахвальством. Позвольте мне лучше привести звучные фразы, которыми наша самая большая газета заключила свою великолепную передовую статью на эту тему - статью, которую следует запомнить каждому мыслящему человеку: "Общеизвестною истиной, - говорит "Таймс", - является полная беспомощность человека перед лицом бесконечных скрытых сил природы, окружающих его. Пророки древности и философы нашего времени обращались к нам часто с этим напоминанием и предостережением. Но истина эта, подобно всем часто повторяемым аксиомам, с течением времени утратила свою свежесть и принудительную власть. Понадобился урок, действительный опыт, чтобы снова привести нам ее на память. Из этого несомненно спасительного, но страшного испытания мы вышли с душою, еще не оправившейся от внезапного удара, но просветленной сознанием ограниченности и недостаточности наших сил. Мир заплатил страшной ценою за этот урок. Мы еще не знаем всех размеров бедствия, но одно уже полное уничтожение огнем Нью-Йорка, Орлеана и Брайтона принадлежит к ужаснейшим трагедиям человеческого рода. Только по получении полных сведений о железнодорожных и морских катастрофах можно будет обозреть все последствия этого события. Впрочем, есть доказательства, что в большинстве случаев машинисты успевали останавливать поезда и судовые машины, прежде чем сами впадали в каталепсию. Не убыль в человеческих жизнях и материальных ценностях, как бы ни была она значительна сама по себе, должна прежде всего занимать теперь наши умы. В потоке времен это все позабудется. Но навеки должно запечатлеться в наших сердцах сознание неограниченных возможностей во вселенной, разрушившее наше невежественное самодовольство и открывшее нам глаза на наше материальное существование, как на бесконечную узкую тропу, с обеих сторон ограниченную глубокими провалами. Зрелость и торжество человеческой мысли - эта черта нового нашего душевного состояния - пусть послужит основным устоем, на котором более серьезное поколение воздвигнет достойный храм природе!"