свисток, и мы услышали крики и топанье ног. - Это королевский корабль, - проворчал штурман. - Как раз у них перемена дежурства; пробило семь склянок. - Они стоят от нас направо, - прошептал один. - Нет, они впереди, прямо против носа, - ответил другой. Штурман поднял руку, и мы стали снова прислушиваться, стараясь определить положение неприятного соседа. Ветер немного засвежел, и мы теперь двигались со скоростью пяти или четырех узлов в час. И вдруг совсем рядом с нами чей-то грубый, хриплый голос крикнул: - На палубу! Поднимай подветренные снасти! Готовь гарделя! Живее, лентяи! А то я вас угощу палкой. - Это королевский корабль, я вам говорил; и находится он вот там, - сказал Длинный Джон, указывая рукой в туман. - На купеческих кораблях с матросами обращаются вежливо, а тут разговоры идут о палках. Уж конечно, какой-нибудь косоглазый офицер в синем мундире с золотыми галунами... Что, разве я вам сказал неправду? И действительно, туман при этих словах Джона поднялся кверху, точно занавес в театре, и мы увидали красивое военное судно. Оно было так близко от нас, что мы могли без труда бросить сухарь на его палубу. Его черный, длинный корпус грациозно качался на волнах. Красивые мачты и белоснежные паруса были поставлены так высоко, что верхушки их закутывались туманом. Из бойниц выглядывали на нас девять пушек из блестящей меди. На палубе висел целый ряд гамаков, из которых виднелись головы матросов. На высокой корме стоял немолодой офицер в треугольной шляпе и пышном белом парике. Он поднял лорнет и взглянул на нас. - Эй, вы там! - крикнул он, наклоняясь вперед. - Что это за судно? - "Люси", - ответил наш штурман. - Идет он из Иорлокской бухты в Бристоль с кожею и салом! В это же время он шепнул команде: - Готовьтесь удирать! Туман сейчас снова спустится. - Вижу, что кожи! - ответил офицер. - В одной из кож у вас запрятана даже целая лошадь! Подходите-ка поближе, мы должны осмотреть, что вы за люди! - Слушаю, сэр, - ответил штурман. В этот момент налетел ветер, и "Мария", как испуганная чайка, скользнула в море тумана. Мы оглянулись. Большой корабль снова стал невидим. Топот человеческих ног по палубе и крики команды мы слышали, однако, явственно. - Смотрите-ка, как они орут, - сказал штурман. - Сейчас начнут палить... Едва он произнес эти слова, как в тумане появилось шесть огненных снопов, и ядра полетели над нашими головами через снасти. Одно из них оторвало макушку мачты, а другое повредило носовую часть. Осколки дерева полетели во все стороны. - Горячая работа, капитан, не правда ли?- сказал Сила, потирая руки. - Черт возьми! Наугад они стреляют лучше, чем когда метятся. Королевские суда часто стреляли в "Марию". Если бы ее нагрузить всеми этими ядрами, которыми в нее стреляли, она бы, конечно, потонула. Но такого ущерба, как сейчас, она еще ни разу не терпела. Однако, они опять палят. С военного корабля грянул второй залп. Но на этот раз ни одно ядро не попало в "Марию". Наш след был потерян, и команда стреляла наугад. - Это они в последний раз тявкали, - произнес Дикон. - Да тявкай сколько хочешь, на здоровье! - проворчал другой контрабандист, а ядра покупает король. Стало быть, это удовольствие им не стоит ни гроша. - Хорошо, что ветер засвежел, - произнес Длинный Джон, я слышал после первого залпа скрип блоков. Это они лодки спускали в погоню за нами. Ей-Богу, спускали. Пусть я голландцем буду, если вру. - Ах ты, долговязая треска! - крикнул мой враг бочар. - Да тебе было бы гораздо лучше, если бы ты был голландцем. Теперь у голландца был наклеен под глазом пластырь, но красивее от этого он не стал На Длинного Джона тот рассердился не на шутку. - Кабы ты был голландцем, ты не был бы таким никуда не годным дураком, как теперь, - кричал он. - Молчи ты, сальная шкура, а то я засуну тебя в одну из твоих бочек вниз головой, - ответил Джон. - Господи, да когда же ты успокоишься. Пит? Кажись, ведь вчера весь дух из тебя капитан выколотил, а ты все кипятишься. - Глядите-ка, - произнес Сила Болизо, - около берега туман стал сходить. Мне кажется, что я явственно вижу утес св. Августина. Вон он, видите? - Конечно, это Августин, сэр, - ответил один из матросов, и действительно, в тумане перед нами вырисовывались очертания темной скалы. - В таком случае, валяйте к берегу, - сказал Сила, - вот как мы обогнем это мыс, можно будет ссадить вас, капитан Кларк, и вашего коня. Вам останется только недалеко доехать до Бадминтона. Я отвел старого моряка в сторону и, поблагодарив его за доброту ко мне, стал просить помиловать акцизника; Сила мрачно ответил: - Это зависит от капитана Венабльса. Но скажите, что станется с нашей пещерой, если мы его отпустим? - Но неужели нельзя так устроить, чтобы акцизник молчал о пещере? - Пожалуй, это возможно, - ответил штурман, - мы можем отправить этого молодца в Америку и продать его на плантации. Пожалуй, мы так и сделаем. Свезем его в Голландию, а оттуда его капитан Дондерс или кто другой отправит в Америку. - Пожалуйста, поступите именно таким образом, - сказал я, - а я со своей стороны непременно доложу королю Монмаузу об услуге, которую вы оказали послу. - Мы сейчас придем к берегу, - ответил Сила, - пойдемте-ка вниз и закусим. В дорогу надо ехать поев, а голодный человек это все равно что судно без балласта. Я принял приглашение моряка, и, спустившись вниз, в каюту, мы плотно позавтракали. Наше суденышко тем временем вошло в маленькую бухту с песчаными берегами. Местность была дикая и сырая. Людей не было видно. Кове-нанта не без труда столкнули в воду, и он добрался до берега вплавь. Я перебрался на небольшой лодочке. Матросы стояли на палубе и кричали мне вслед пожелания всего хорошего. Лодка пошла обратно, а затем хорошенькое суденышко скользнуло в море и исчезло в тумане; Поистине, дети. Провидение ведет нас к, нашим целям странными путями. Не дожив до осени, то есть до старости, нельзя сказать, какова была твоя жизнь и в чем было твое счастье и несчастье. Вот, например, в течение моей жизни я терпел много несчастий, но затем то, что я считал несчастьем, оказалось благословением Божием. Запомните это, мои дети, и поучитесь с твердым духом претерпевать жизненные неудачи. Зачем человеку печалиться по поводу события, значения которого он еще не успел понять? Может быть, это событие знаменует для него радость, а не горе. Вникните хотя бы в только что рассказанную историю. Началась она с того, что я был сбит с лошади, расшибся, был избит и чуть не убит, ибо меня приняли за другого. И однако кончилось все это тем, что я был благополучно и в полной безопасности доставлен, куда мне нужно было попасть. А если бы я поехал сухим путем, то, конечно, погиб бы. В Вестоне, как я узнал впоследствии, стоял отряд кавалерии, который хватал всех прохожих и проезжих. Оставшись один, я первым делом вымыл руки и лицо в реке, которая в этом месте впадала в море, и привел себя по возможности в порядок. Рана у меня на голове была небольшая; кроме того, ее под волосами не было видно. Приведя себя в порядок, я тщательно вычистил лошадь и переседлал ее. Затем я ввел ее на вершину песчаной горы и стал оглядываться. Над каналом висел густой туман, но зато на берегу сияло солнце. Воздух был чист и прозрачен. Передо мной расстилалась плодородная, тщательно возделанная равнина. Горизонт был закрыт линией высоких гор. Это была, как я догадался, горная область Мендипса. Далее, к северу, в голубом сиянии виднелись тоже горы. По долине тек, сверкая и переливаясь своими волнами, извилистый Эвон. Река была похожа на серебряную змею, пролагающую себе путь между цветами. Почти у ее устья, в двух приблизительно милях от того места, где я находился, возвышались стены величественного замка. Бристоль и тогда был, да и теперь остался вторым городом Англии. Резиденция герцога Бадминтон, как мне было известно, находилась в нескольких милях от Бристоля, в пределах Глочестерского графства. Мне пришла мысль, что если я поеду в Бристоль, меня могут арестовать и обыскать. Поэтому я решил ехать в Бадминтон кружным путем. Спустившись с горы по тропинке, я выехал на деревенский проселок, который вывел меня на большую дорогу. Прохожих было много. Одни ехали верхом, другие шли пешие. Время было смутное, и никто не удивлялся, увидав вооруженного всадника. Многие, снаряжаясь в дорогу, вооружались для безопасности. Я ехал спокойно; никто не приставал ко мне с расспросами, и я не замечал подозрительных взглядов или чего-нибудь подобного. Люди, которых я увидал здесь, принадлежали по внешности к классу фермеров или сельских дворян. Последние ехали в Бристоль, чтобы узнать новости или поместить в безопасное место свое имущество. Ко мне подъехал краснолицый толстый человек в бархатной куртке и обратился ко мне со следующими словами: - С вашего разрешения, сэр... Не знаете ли, где находится в настоящую минуту его светлость герцог Бофорт? В Бристоле или Бадминтоне? Я ответил, что не знаю, и прибавил, что сам еду к герцогу. - Вчера он был в Бристоле, солдат обучал, - продолжал незнакомец, - его светлость - истинный верноподданный: все время работает для его величества, не давая себе ни минуты отдыха. Поймать его очень трудно. Он все время разъезжает по графству. Но если вам нужен герцог, то куда же вы поедете? - Я поеду в Бадминтон и буду его там ждать, - ответил я, - вы знаете дорогу в Бадминтон? - Что? Да как же это не знать дороги в Бадминтон?! - изумленно воскликнул толстяк. - Вот те на! А я-то думал, что весь мир знает дорогу в Бадминтон. Вы, сэр, не уроженец Уэльса или соседних графств. Это сразу видно, нечего и спрашивать. - Да, я родом из Гэмпшира, - ответил я, - я прибыл издалека, чтобы увидеть герцога. - Верно-верно, так оно по-моему и вышло! - заливаясь громким смехом, толстяк. -- Если вы не знаете дороги в Бадминтон, значит, вы не знаете очень многого. Ну, да ладно, я поеду с вами. Пусть меня повесят, если я с вами не поеду. Я вам буду показывать дорогу и одновременно же и к герцогу отправлюсь. Как вас зовут? - Меня зовут Михей Кларк. - А я фермер Браун. По-настоящему-то я записан Джоном Брауном, но все меня зовут фермером. Направо сворачивайте. Тут нам надо с большой дороги съезжать. Ну-у, тут пыли поменьше, и мы, не рискуя задохнуться, можем пустить своих лошадей рысью. А вам зачем понадобился Бофорт? - По частному делу, о котором не могу с вами беседовать, - ответил я. - Вот те на! Это, стало быть, насчет политики! - воскликнул Браун и присвистнул. - Ну да я не в претензии, впрочем. Это хорошо помалкивать о таких делах. Молчание, говорят, спасло не одну шею от веревки. Я и сам осторожный человек, а теперь времена наступили такие, что помалкивать прямо необходимо. Иногда в голову приходят такие мысли, говорить о которых даже шепотом нельзя. Ей-Богу, некоторых своих мыслей я вот даже вот старой вороной кобыле не доверяю. Черт ее знает, кобылу-то! Вдруг на суде против меня станет показывать. - А здесь, как видно, идут большие хлопоты, - заметил я. Мы находились в это время в довольно близком расстоянии от стен Бристоля. Я увидел целые толпы рабочих, вооруженных лопатами, кирками и ломами. Весь этот народ был занят возведением новых укреплений. - Конечно, - ответил фермер, - все эти приготовления делаются на тот случай, если неприятель появится в наших местах. Отец мой рассказывал, что Кромвель со своими стрижеными, расшиб башку о стены Бристоля. То же будет и с Монмаузом. - Должно быть, в Бристоле и гарнизон большой, - сказал я, памятуя совет Саксона, данный им мне в Солсбери, - вон там, я вижу, стоят два или три полка. - Войска здесь пять тысяч пехоты и тысяча конницы, - ответил фермер, - но пехота неважная, и после сражения при Аксминстере на нее не возлагают больших надежд. Я слышал, что у мятежников уже теперь двадцать тысяч армии и что они не дадут никому пощады. Началась у них, стало быть, гражданская война. Дай Бог, чтобы она кончилась поскорее. Лучше уж пускай разные зверства будут, да только поскорее все это кончилось бы! А то, помилуй Бог, если междуусобица затянется, как при Кромвеле, на двенадцать лет! Уж если надо, чтобы нам горло резали, пускай его режут острым ножом, а не деревянной пилой. Мы поравнялись с деревенским трактиром под вывеской "Герб Бофорта". - А не выпить ли нам по кружке сидра? - предложил я. - Великолепно придумал, малый! - ответил фермер. - Эй вы там! Давайте-ка нам две кружки самого старого и крепкого сидра. Надо промыть набившуюся в глотку пыль. Лучший-то сидр у них не здесь, а в Бадминтоне. Там тоже есть трактир "Герб Бофорта", и того же хозяина. - Однако вам, кажется, тут все порядки известны? - сказал я. Фермер обтер губы и, двинувшись снова вперед, ответил: - Как же мне не знать здешних порядков, если я сам здешний? Я с детства рос в Бадминтоне. Мне кажется, что я еще только вчера играл с братьями в жмурки в старой Ботлерской башне. А башня эта стояла там, где теперь выстроен новый бадминтонский замок, так называемый Актон-Торвиль. Герцог выстроил этот замок несколько лет тому назад, как раз в то время, когда его сделали герцогом. Многие его осуждают за то, что он держится за старину и пренебрегает именем, которое носили его предки. - А что это за человек - герцог ваш? - спросил я. - Такой же, как вся их порода, - порывистый и горячий. Но он ничего... Остынет, одумается и говорит совсем другое, чем за пять минут перед этим. Вы, кажется, приятель, купали сегодня вашу лошадь? - Да, купал, - ответил я. - А я-то вот как раз к герцогу по конному делу и еду, - продолжал фермер, - у меня был пегенький четырехлеток, а чиновники герцога объявились ко мне и безо всяких разговоров отобрали пегоша на королевскую службу: я и хочу сказать, что на свете есть кое-что поважнее, чем герцог и даже сам король. Это самое важное на свете есть английский закон, охраняющий имущество и права каждого подданного. Я готов вот служить для короля Иакова, но что касательно четырехлетки... то ах, извините-с! Ни за что не отдам пегаша. - Пожалуй, ваша жалоба не будет принята во внимание, герцог сошлется на общественные нужды. Он скажет, что теперь война, - ответил я. - Тогда я стану вигом, ей-Богу, стану вигом! - крикнул фермер Браун. - Помилуйте, даже круглоголовые платили за все, что брали у граждан. Правда, платя пенс, они требовали, чтобы им товару было дано не менее, чем на пенс, но все-таки они честно платили. Я слышал от отца, что в 1646 году торговля шла повсюду очень бойко. А конокрадов старый Нолль терпеть не мог. Он их вешал, не глядя на то, кто они такие - тори или виги. Ого, если я не ошибаюсь, нам навстречу едет карета самого герцога. И действительно, большая, желтая карета, запряженная шестеркой белоснежных фламандских лошадей, быстро неслась к нам навстречу. Впереди скакали два лакея верхами, два другие лакея в серебряно-светлых ливреях галопировали рядом с каретой. " - Карета едет пустая, - сказал фермер, - если бы его светлость в ней находился, сзади ехал бы эскорт. Мы остановились, чтобы пропустить экипаж. Когда они проезжали мимо, фермер крикнул: - Где герцог-то? В Бадминтоне? Величественный кучер в парике утвердительно кивнул головой. - Ну, значит, наше счастье, и мы герцога поймаем, - сказал фермер Браун, - а все эти дни его поймать было так же легко, как иголку в мешке с овсом. Менее через час мы будем на месте. Это вам спасибо, а то съездил бы я понапрасну в Бристоль. Ах да, я позабыл, в чем заключается ваше дело к герцогу? Я снова уверил фермера в том, что мое дело не такое, чтобы о нем можно было разговаривать со случайными знакомыми. Фермер обиделся и несколько миль ехал молча. По обеим сторонам дороги тянулись рощи. Воздух был напоен запахом весны. Издалека, в теплом летнем воздухе, неслись к нам музыкальные звуки колокола. Солнце светило ярко, и я с удовольствием укрывался в тени деревьев. - Это звонят колокола в Содбери, - заметил мой спутник, отирая платком пот со своего красного лица, -видите ли вот там, на горке, церковь, а вон там, направо, вход в Бадминтонский парк. Мы въехали в высокие железные ворота. На одном столбе виднелась фигура леопарда, на другом - грифон. Животные поддерживали громадный герб Бофортов. Мы поехали через красивые лужайки, на которых росли группы деревьев. Нам то и дело попадались на дороге широкие пруды, кишмя кишевшие дичью. Парк был очень красив. Фермер Браун объяснил мне местоположение. Говорил он о парке с немалой гордостью, точно сам был его собственником. Я полюбовался искусственной горкой, сложенной из разноцветных камней; камни заросли папоротником и живописными ползучими растениями. Необыкновенно красив был и журчащий ручей. Русло его было направлено со скалы вниз. По парку были разбросаны, статуи нимф и сильванов, а также красивые беседки, поросшие розами и жимолостью. Никогда мне прежде не приходилось видеть таких чудных парков. Парк был устроен очень искусно. Природа была не изуродована, а умело и осторожно приукрашена. Ах, какая прелесть эти старинные парки! К сожалению, несколько лет спустя у нас бросили свои народные обычаи и стали устраивать парки по глупой голландской моде. Эти голландцы - великие педанты. Пруды они копают непременно квадратные или прямоугольные, а деревья у них растут в ряд, точно солдаты в строю стоят. И деревья непременно подровнены и подстрижены. Перемена эта не к лучшему, и за нее, по правде говоря, надо отвечать Оранскому принцу и сэру Виллиаму Темплю. Только теперь, как слышно, стали бросать эту голландскую моду и возвращаться к родной старине. И умно, право, умно! Ведь мудрее природы, как ни старайся, не станешь. По пути к замку нам пришлось переехать через большой луг, на котором занимался военными упражнениями эскадрон конницы. Мой спутник объяснил мне, что солдаты этого эскадрона повербованы из прислуги герцога. Затем, проехав рощицу с чрезвычайно редкими насаждениями, мы очутились на покрытой песком и мелким гравием дороге; которая вела прямо к замку. Замок был очень велик. Выстроен он был в новейшем итальянским стиле. Красив он был весьма, но как укрепленное место никуда не годился. Часть старинного замка, однако, уцелела. Мой спутник указал мне на нее. Я увидел остатки феодального замка Бутлеров. Жалкими и смешными казались эти остатки среди окружающей их модной итальянщины. Представьте себе модное парижское платье, к которому приспособлены фижмы времен королевы Елизаветы. Получится то же самое впечатление. Главный подъезд был украшен двумя рядами колонн. Вверх поднималась широкая мраморная лестница. Внизу лестницы стояла толпа лакеев и конюхов. Двое приблизились к нам и приняли у нас лошадей. Затем к нам подошел седой дворецкий, или, как его называли, мажордом, и спросил, что нам нужно. Мы ответили, что нам нужно повидать герцога лично по своим делам. Дворецкий тогда сказал, что его светлость будет принимать посетителей сегодня после-полудня - в половине четвертого. Кроме того, он сообщил нам, что обед для гостей уже накрыт в столовой, и просил нас откушать. Таково распоряжение его светлости. Его светлость не желает, чтобы кто-нибудь уехал из Бадминтона голодным. Мы с попутчиком радостно приняли приглашение дворецкого. Сперва один из лакеев отвел нас в умывальню, где мы поправили свои костюмы, а затем он нас привел в большую столовую, где сидело целое общество. Всех гостей было человек пятьдесят-шестьдесят. Тут были старые и молодые, дворяне и простонародье; впечатление от заседавшей здесь компании получалось самое пестрое. Я заметил, что некоторые из гостей оглядывались кругом с видом вопрошающего высокомерия, словно удивляясь тому, как они попали в такое разношерстное общество. Объединял гостей только волчий аппетит. Они воздавали честь и блюдам, и напиткам, которые были нам здесь предложены. За столом почти не было слышно разговоров, так как здесь было мало людей, знавших друг друга. Здесь были и воины, приехавшие предложить королевскому наместнику свои услуги, и купцы из Бристоля, добивающиеся выгодных поставок... Увидал я тут также двух или трех чиновников и нескольких чад Израиля. Последние прибыли предлагать, по случаю войны, деньги, конечно, под солидные проценты. Кроме того, здесь были лошадиные барышники, седельщики, оружейники, лекаря и духовные. Всем без различия прислуживали напудренные слуги в ливреях. Слуги молчаливо и ловко приносили и уносили кушанья и напитки. Столовая была прямой противоположностью скромной и суровой обеденной Комнате, которую я видел в доме Стефена Таймвеля в Таунтоне. Стены были покрыты дорогими панелями и богато изукрашены. Пол был из мрамора, причем белые и черные квадратики красиво чередовались. Стены были покрыты полированным дубом и увешаны фамильными портретами начиная с Джона Гонта. Потолок был разрисован нимфами и цветами. Живопись была очень красива, и мы любовались ею до боли в шее. В дальнем конце комнаты виднелся громадный камин из белого мрамора. Над камином по темному дубу были вырезаны изображения львов и лилий - герб Сомерсета. На золотой дощечке был вырезан девиз фамилии: "mutare vel timere sperno" (презираю перемены и страх). Тяжелые столы, за которыми мы сидели, были заставлены серебряными подсвечниками и посудой. Бадминтон издревле славился богатством сервировки. Жаль, что здесь нет Саксона. Если бы он узнал о существовании этой посуды, то, конечно, уговорил бы Монмауза идти прямо на Бристоль. После обеда отвели нас в небольшую приемную. Вдоль стен шли бархатные диванчики. Здесь нам было нужно ожидать герцога. Вышел дежурный дворянин с листом бумаги и чернильницей и стал записывать наши имена. Я сказал, что хочу повидать герцога один на один. - Его светлось никого не принимает отдельно, - ответил дворянин, - при нем всегда находятся избранные советники и адъютанты. - Но у меня секретное дело! - ответил я. - Его светлость придерживается того мнения, что у него ни с кем не может быть секретных дел, - ответил дворянин, - вы должны говорить о своем деле, когда вас представят герцогу. Я обещаю вам, впрочем передать о вашей просьбе герцогу, но заранее предупреждаю вас, что она не будет исполнена. Я поблагодарил дворянина и стал вместе с Брауном рассматривать стоявшие посреди комнаты шкафы. Шкафы эти были очень странные, и я не мог понять их назначения. Верхи у них были стеклянные и затянутые шелком. Через стекло можно было видеть небольшие железные и стальные прутики, медные трубочки и другие предметы очень затейливых форм. - Что же это такое? Отроду не видал ничего подобного, - заметил я. - А это дело рук сумасшедшего маркиза Ворчестера, - ответил фермер, - он нашему герцогу дедушкой приходится. Вечно он был занят выделыванием вот таких пустяковых вещичек, бесполезных и для него самого, и для других. Глядите-ка на эту штучку с колесиками. Маркиз называл ее водяной, машиной. В его полоумную башку влезла мысль, будто можно устроить такую машину, которая будет ходить по железным брусьям скорее всякой лошади. Вот дуралей-то был! Да я готов поставить об заклад лучшую свою лошадь, что эта затея совсем невозможная. Однако пойдемте-ка на места. Идет герцог. Едва просители успели занять свои места, как двери приемной распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися посетителями. У герцога были большие выпуклые голубые глаза. Под глазами мешочки, лицо было желтое, усталое. За ним следовало человек двадцать офицеров и чиновников. Они шли, звякая саблями и вертя во все стороны напудренными париками. Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете, как оттуда вынырнул беседовавший со мной дворянин и вызвал одного из посетителей. Аудиенция началась. - По-видимому, его светлость не в очень хорошем расположении духа, - сказал фермер Браун. - Видели, как он шел-то, все время губы кусал. - А мне он показался спокойным господином, - ответил я, - а если он и взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то тут удивительного ничего нет. Извольте возиться с таким количеством народа. Тут сам Иов терпение потеряет. - Тише! Тише! - прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец. Из кабинета несся гневный и громовой голос герцога, а затем в приемную выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приемную к выходу. - Это оружейник из Бристоля, - прошептал один из моих соседей, - должно быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости. - Нет, тут другая история, - ответил кто-то, - этот оружейник вооружил саблями отряд сэра Мармедюка Хайсона. А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад ее и не всунешь. Гнется клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник! - А теперь пошел высокий, - сказал первый, - это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, - понимаете? Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущенный и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потер свои красные большие руки. - Да! - шепнул он мне. - Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошелся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счет драгуна. А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочел бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится. В приемной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова уедет в Бристоль. И я решил действовать напрямки. Почем знать, может быть, герцог, увидав надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание и даст мне тайную аудиенцию. Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул мое имя. Я встал и двинулся в кабинет. Это была небольшая комната с очень высоким потолком. Стены были затянуты голубым шелком; вдоль стены, наверху, шли голубые полосы. В середине комнаты стоял четырехугольный стол, заваленный кучами бумаги. В кресле сидел герцог в высоком парике, локоны которого закрывали плечи и спину. Вид у герцога был чрезвычайно внушительный. Лицо герцога имело то же "придворное" выражение, которое я впервые увидал у сэра Гервасия, а затем у Монмауза. Лицо это было смелое, глаза большие, пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился для того; чтобы командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и что-то писал под его диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом, некоторые отошли к окну, чтобы понюхать табаку. - Напишите приказ Смитсону, - говорил герцог секретарю, - доставить сотню котлов ко вторнику и сто двадцать ружейных замков. Напишите ему о двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть доставлено во вторник, иначе контракт уничтожается. - Слушаю, ваша светлость, - ответил секретарь и принялся писать. Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнес: - Капитан Михей Кларк... Что вам угодно, капитан? - Я желал бы изложить свое дело вашей светлости в приватной аудиенции, - ответил я. - Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это мои доверенные советники. На них я полагаюсь как на самого себя. Вы, находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и можете говорить, не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас я. Итак, молодой человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело. Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица, стоявшие у окна, приблизились к столу. Я чувствовал, что шансы на успех моего поручения исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело. Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что за себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети, что я не люблю хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно прошедших дней. Мне кажется, что я не о себе, а о каком-то другом человеке рассказываю. Да и правда, я был тогда совсем другой человек - молодой, сильный, энергичный. Что общего у этого юноши с дряхлым седым стариком, который сидит у камина и забавляет внучат рассказами о старине? В мелких речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не любил хвастунов. Надеюсь, что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я вам рассказываю правду - вот и все. Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться: лицо у него сделалось красное. Тогда я вынул пакет из кармана и с почтительным поклоном отдал его герцогу. Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо, удивившись. Затем он сделал странное движение; мне показалось, что он хотел схватить пакет и спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту или более он сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем вдруг мотнул головой. Это был жест человека, составившегося себе мнение. Герцог разорвал конверт, пробежал содержание письма, а затем с гневным смехом бросил его на стол: - Что вы скажете, господа? - воскликнул герцог, надменно озираясь. - Что, как вы думаете, оказалось в этом письмеце? Это послание изменника Монмауза. Он предлагает мне изменить законному государю и перейти на его сторону. В случае покорности он обещает мне величие милости, а за ослушание грозит лишением имущества и изгнанием. Он думает, кажется, что верность Бофортов покупается на вес, как старое тряпье. Или он воображает, что меня можно запугать? Каково нахальство! Воображать, что потомок Джона Гонта принесет присягу на верность отродью бродячей актрисы! При этих словах герцога все вскочили со своих мест и начали выражать свой гнев и возмущение. Герцог сидел, нахмурив брови и, притоптывая ногой по полу, продолжал рассматривать письмо. - Я не понимаю, как мог изменник питать такую безумную надежду! - воскликнул он. - Как он осмелился послать мне такое дерзкое предложение? Какие-то шельмы милиционеры показали ему один раз спины, - и он уже считает себя победителем. Да как он смеет говорить таким языком? У него и солдат-то настоящих нет, а так, какое-то мужичье! И с кем он позволяет говорить так дерзко? С президентом Уэльса... Надеюсь, господа, что вы засвидетельствуете при случае, что я отнесся к гнусному предложению Монмауза с величайшим негодованием! Придворные наперебой начали заявлять о своей преданности герцогу, а один немолодой офицер произнес: - Ваша светлость, можете быть вполне спокойны. Мы сумеем защитить вашу светлость от клеветы и бесчестья. Бофорт гневно взглянул на меня и воскликнул: - Ну а вы? Кто вы такой? Как вы осмелились привезти это письмо в Бадминтон? Вы, конечно, с ума сошли, иначе вы за такое дело не взялись бы? Во мне проснулся дух моего отца, и я спокойно ответил: - И здесь, и всюду я - в руках Бога. Я сделал то, что обещал сделать, а что будет дальше - это не мое дело. Герцог вскочил с кресла и забегал по комнате: - Нет, - закричал он, - ты увидишь, что это твое дело. То, что с тобою будет, будет до такой степени твоим делом, что после этого у тебя не будет на свете уже никаких дел. Эй, позвать сюда алебардистов! Ну-с, что вы можете сказать в свое оправдание? - Я ничего не скажу в свое оправдание! - ответил я. - Говорить нечего - зато есть, что делать, - бешено ответил Бофорт, - возьмите этого человека и наденьте на него кандалы. Четыре алебардиста приблизились ко мне и взяли меня за руки. Сопротивление было бы явным безумием, и зачем, кроме того, причинять вред людям, исполняющим свой долг? Я испытал судьбу, и если судьба определила мне умереть, так что же? Стало быть, так и надо. Мне пришли в голову латинские стихи, которые меня в дни моего детства заставлял учить наизусть мистер Чиллингфут: Non civium ardor prava judentiunr. Non viltus instantis tyranny Mente gautit solida. "Грозное лицо тирана" предстало передо мной в виде толстого желтолицего человека в парике и кружевах. Я исполнил совет древнего поэта. Мужество меня не оставило. Мысль о том, что я должен оставить эту жизнь, меня не очень поразила. Что особого в этой жизни?.. Да, дети мои, жизнь я научился ценить позднее, когда женился... Впрочем, это со всеми так бывает. А тогда я смерти не боялся. Я стоял выпрямившись и глядел прямо в глаза разгневанному вельможе. А солдаты тем временем надевали на руки мне кандалы. Глава XXV НЕОЖИДАННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ В СТАРОЙ БАШНЕ - Снимите с этого человека показание! - произнес герцог, обращаясь к секретарю. - Эй, как вас там, да будет вам известно, что его величество, наш всемилостивейший король, даровал мне по случаю смутного времени чрезвычайные полномочия. Судить изменников я имею право собственной властью, без всяких судей и присяжных. Из письма я узнал, что у бунтовщиков вы являетесь офицером. Ваша шайка называется Вельдширским пехотным полком Саксона. Так, что ли? Берегите свою шею и отвечайте правду.. - Я буду говорить правду, но по более высоким побуждениям, ваша светлость, - ответил я, - в этом полку я командую ротой. - А кто такой этот Саксон? - Я буду отвечать только на те вопросы, которые касаются меня. О других же я не скажу ни слова. Герцог покраснел от гнева и закричал: - Хорош! Скажите, какая щепетильность! Человек, поднявший оружие против короля, нежничает и воображает, что может быть честным. Послушайте, сэр, ваша честь находится в таком несчастном положении, что вы можете ее совсем отбросить. Берегите лучше вашу жалкую шкуру. Видите ли, солнце уже склоняется к западу. Вы видите солнце в последний раз, предупреждаю вас. - О моей чести я не прошу вас хлопотать, ваша светлость, я сумею сберечь ее сам, - ответил я, - смертью меня тоже не пугайте, если бы я боялся смерти, я не стоял бы здесь перед вами. Но об одном я сказать вам должен. Мой полковник поклялся разделаться с несколькими из ваших дворян точно так же, как вы разделаетесь со мной. Говорю я это не в виде угрозы, а для предостережения. Мой полковник всегда выполняет свои обещания. - Ваш полковник - как вы его величаете - сам скоро не будет знать, как ему спасти свою шкуру, - ответил герцог, насмешливо улыбаясь. - Сколько у Монмауза людей? Я улыбнулся и отрицательно качнул головой. Герцог сердито обернулся к советникам и воскликнул: - Мы должны заставить этого изменника говорить! - Не мешало бы ему пальцы повинтить, - сказал какой-то старый солдат очень свирепой наружности. - Зачем винтить? - возразил другой. - Просто засунуть между пальцами зажженную спичку. Этот фокус прямо чудеса делает. На что упорный народ были шотландские бунтовщики, защитники Ковенанта, но и их сэр Томас Дальзелль приводил к истинной вере зажженной спичкой. Седой господин в бархатистом черном костюме вмешался в разговор: - Сэр Томас Дальзелль, - сказал он, - изучал военное искусство в Московии и сражался с турецкими варварами. Мы, христиане, не должны подражать обычаям этих дикарей. - Я удивляюсь на вас, сэр Виллиам, - возразил господин, желавший угостить меня зажженной спичкой, - вы, кажется, хотите по-великосветски войну вести. По-вашему выходит, что воевать и менуэт танцевать - это все едино. - Сэр, - горячо возразил сэр Виллиам, - я участвовал в битвах в то время, когда вы были младенцем. Вы еще с погремушкой справиться не могли, а я уже имел маршальский жезл. Когда вы на поле битвы, вы имеете право быть суровым и даже жестоким, но пытка - это мерзость. Законами Англии пытки воспрещаются, и не нам нарушать этот закон. Спор грозил превратиться в ссору. Герцог воскликнул: - Довольно, господа, довольно! Благодарю вас, сэр Виллиам, ваше мнение я считаю весьма ценным. Равным образом я дорожу и вашим мнением, полковник Хирн. Вопрос этот мы обсудим подробно. Алебардисты, отведите арестанта, и пусть к нему пошлют священника. Он должен свести свои счеты с Богом. - Вы приказываете, ваша светлость, свести его на гауптвахту? - спросил капитан стражи. - Нет, отведите его в старую башню Ботлера. Меня вывели в боковую дверь, а дежурный дворянин выкрикнул новое имя. Стража, окружавшая меня со всех сторон, вела меня по бесконечным коридорам, и наконец мы очутились в старинной части замка. Здесь, в угловой башне, была небольшая пустая комната. В ней было сыро и пахло плесенью. Потолок был высокий, сводчатый, а через узкое отверстие в стене проникал свет. В комнате не было ничего, кроме деревянной койки и стула. Капитан ввел меня в комнату, а сам остался у двери. Некоторое время спустя он, однако, вошел ко мне и ослабил оковы. Капитан был человек с грустным лицом. Его впалые глаза имели торжественно-скучное выражение. Эта погребальная внешность находилась в странном несоответствии с нарядным мундиром. - Будьте мужественны, друг мой, - произнес он замогильным голосом, - немножко сдавит горло, вот и все. Нам пришлось повесить тут одного человека. Это было дня два тому назад, и он хоть бы что. Даже не простонал ни разу. Старый Спендер, палач герцога, знает хорошо свое дело. Он каким-то особенным манером делает мертвую петлю так, что умирающие даже никакой боли не чувствуют. Поэтому, друг, будьте мужественны. Вас мучить не будут, и вы будете в руках хорошего мастера. Я сел на кровать и воскликнул: - Ах, как мне хотелось бы уведомить как-нибудь Монмауза, что его письмо доставлено по назначению! - Да ведь вы же доставили письмо - чего же вам огорчаться! Великолепно доставили, как говорится, из рук в руки. Напрасно вы с герцогом говорили нелюбезно. Он только не любит, когда его раздражают и приводят в гнев. Сказали бы что-нибудь о бунтовщиках, - гляди, - он вас и помиловал бы! - Я удивляюсь, как это вы, будучи воином, можете го ворить мне такие вещи, - сказал я холодно. - Ну-ну, не сердитесь. В конце концов, ваша шея, а н< моя, будет отвечать. Никто вас не станет удерживать, если вам хочется сделать прыжок в бесконечность. Однако его светлость приказали, чтобы к вам прислали священника. Я пойду за ним. - Прошу вас священника не беспокоить, - сказал я, - я из независимых, и ваших