ердитое лицо расплылось в улыбке. - Да, сэр Джон, в нашей мирной обители мы не искушены в рыцарских гербах, - сказал он. - Но как ни толсты наши стены, слава о твоих подвигах проникла и к нам сюда. Коль тебе угодно принять участие в сем юном и сбившемся с пути сквайре, то не нам мешать твоему желанию сотворить добро или отказать в милости, о которой ты ходатайствуешь. И я воистину рад, что он обрел покровителя, в коем найдет для себя во всем благой пример. - Благодарю тебя за твою любезность, отче аббат, - небрежно ответил Чандос. - Но у сего юного сквайра есть друг получше меня, более милостивый к тем, кого он любит, и более грозный для тех, кто вызвал его гнев. От него-то я и приехал. - Прошу тебя, благородный, всеми почитаемый сэр, - сказал Найджел, - сообщить мне, что тебе поручено. - Поручено мне, mon ami {Друг мой (франц.).}, передать, что твой друг скоро прибудет в ваши края и хочет переночевать в Тилфордском поместье в знак его любви и уважения к вашему роду. - Наш дом к его услугам, - ответил Найджел, - но от души надеюсь, что солдатская пища и бедный кров придутся ему по вкусу. Мы встретим его всем лучшим, что только у нас есть, но лучшее это очень скромно. - Он и вправду солдат, причем из лучших, - сказал Чандос со смехом. - И ему доводилось спать на постелях пожестче, чем та, что он найдет у тебя в доме. - У меня мало друзей, благородный сэр, - произнес Найджел с недоумением. - Прошу, назови мне его имя. - Эдуард. - Сэр Эдуард Мортимер, быть может? Из Кента? Или сэр Эдуард Брокас, о котором столько рассказывает леди Эрминтруда? - Нет. Известен он просто как Эдуард. Ну а если тебе так уж хочется знать, то его родовое имя - Плантагенет. Ибо гостеприимства под твоим кровом ищет твой и мой государь, его величество король Англии Эдуард. Глава VI, В КОТОРОЙ ЛЕДИ ЭРМИНТРУДА ОТПИРАЕТ ЖЕЛЕЗНЫЙ СУНДУК Эти невероятные, оглушающие слова Найджел выслушал словно во сне. И как во сне он смотрел на улыбающегося, ласкового аббата, на искательно изогнувшегося ключаря и на лучников, которые раздвигали перед ним и королевским посланцем толпу, сгрудившуюся перед дверью капитула. Минуту спустя он уже шагал рядом с Чандосом по тихой галерее, а впереди за распахнутыми воротами вилась по лугам широкая рыжая дорога. После безумного отчаяния при мысли о бесчестье и темнице, еще недавно леденившей его пылкое сердце, весенний воздух казался еще теплее и душистее. Он уже прошел портал, но тут почувствовал, что его дергают за рукав, и, оглянувшись, увидел открытое загорелое лицо и карие глаза лучника, вступившегося за него. - Ну, а мне что ты скажешь, сэр сквайр? - Что я могу сказать, любезный? Только одно: что благодарю тебя от всего сердца. Клянусь святым Павлом! Ты бросился мне на выручку, когда и кровный брат не мог бы сделать для меня больше. - Э, нет! Этого мало. Найджел покраснел от досады тем сильнее, что Чандос слушал их разговор с обычной своей насмешливой улыбкой. - Если ты слышал, что говорилось в суде, - сказал юноша, - то знаешь, как скудно мое имущество. Черная Смерть и монахи совсем разорили наше поместье. Я охотно наградил бы тебя за помощь горстью золотых, ты ведь их просишь? Но золота у меня нет, и потому придется тебе удовольствоваться моей благодарностью. - На что мне твое золото! - резко сказал Эйлуорд. - Да набей ты мой кисет золотыми монетами, мою верность тебе не купить, будь ты мне не по сердцу. Но я видел, как ты сладил с золотистым конем, и я видел, как ты не покорился аббату, и вот такому господину буду рад служить, коли у тебя найдется мне место. Я видел твоих челядинцев и не спорю, в дни твоего деда они, наверное, все были молодцы как на подбор, но кто из них теперь сумеет натянуть тетиву длинного лука? Из-за тебя я бросил службу в аббатстве, так где же мне искать другую? Если я останусь здесь, то мне конец, как истершейся тетиве. - Ну, пусть это тебя не заботит, - вмешался Чандос. - Pardieu! На французской границе всегда есть нужда в крепких, метких лучниках, которые не боятся и самого черта. У меня под знаменем двести таких молодцов, и буду рад увидеть тебя между ними. - Благодарю тебя, благородный сэр, - сказал Эйлуорд. - И я встал бы под твое знамя без размышлений, потому как слышал, что в битвах оно всегда впереди, а на войне, это и я знаю, тому, кто держится сзади, добычи не видать никакой. А все же если сквайр возьмет меня, то я пойду за пятью розами Лорингов: хоть родился я под Чичестером, но вырос в здешнем краю и здесь научился держать в руках длинный лук. И как свободному сыну свободного держателя, мне сподручней пойти на службу к соседу, чем к чужому. - Я же объяснил тебе, любезный, - сказал Найджел, - что мне нечем платить тебе за службу. - Только возьми меня на войну, уж плату я сам раздобуду, - ответил Эйлуорд. - А до той поры я у тебя ничего не прошу, кроме местечка за твоим столом да шести футов твоего пола - не то мне в аббатстве заплатят за нынешний день колодками на ноги, чтобы бичу было способней погулять по моей спине. С этого часа Сэмкин Эйлуорд твой лучник, сквайр Найджел, и вот этими десятью пальцами клянется, что ты об этом никогда не пожалеешь, а не то пусть его тут же дьявол унесет! - С этими словами он поднес руку к каске, закинул длинный лук за спину и, почтительно пропустив своего нового господина перед собой, последовал в нескольких шагах позади. - Pardieu! Я приехал a la bonne heure {Вовремя (франц.).}, - сказал Чандос. - Я прискакал из Виндзора, но нашел твой дом пустым, если не считать благородной и очень величественной старой дамы. Она поведала мне о твоих невзгодах, я прогулялся до аббатства и успел как нельзя более кстати: длинные стрелы для твоей плоти, колокольный звон, молитвенник и свечи для твоей души сулили мало хорошего... Но если зрение меня не обманывает, это сама благородная дама. И правда, из двери господского дома им навстречу вышла леди Эрминтруда, согбенная, исхудалая, опирающаяся на клюку, и все-таки внушающая почтение. Узнав о конфузе, каким завершился суд, она разразилась кудахтающим смехом, погрозила клюкой высоким стенам аббатства за рекой и проводила именитого гостя в залу, где его уже ждало лучшее угощение, какое она только могла собрать. В ее собственных жилах текла кровь Чандосов, прослеживаемая через де Греев, де Мултонов, де Валенсов, де Монтегю и прочее ее высокое и благородное родство; во всяком случае обед был уже съеден и со стола убрано, когда она, наконец, завершила свои розыски, обозначила все степени родства и свойства и перечислила рассечения, столбы, косоугольники, фигуры обремененные и не обремененные, а так же клейноды в родовых гербах, указывающие на общих предков. Ведь леди Эрминтруда знала каждую веточку, каждый бутон любого фамильного древа, восходящего ко времени Нормандского завоевания да и к более ранним временам. Однако всему наступает конец, и когда они остались в зале втроем, Чандос сообщил ей причину своего приезда. - Король Эдуард никогда не забывал благородного рыцаря сэра Юстеса, твоего сына, - сказал он. - На той неделе он отправляется в Саутгемптон, и я его гонец. Он повелел известить тебя, высокородная досточтимая дама, что будет ехать не спеша и, побывав в Гилфорде, переночует в твоем доме. Слушая его, леди Эрминтруда гордо порозовела, но тут же ее лицо вновь стало бледным от горечи. - Воистину это великая честь для дома Лорингов, - сказала она, - но ты сам видишь, каким убогим стал наш кров, как скудно наше угощение. Королю неизвестно, как мы обеднели, и я боюсь, не сочтет ли он нас скупыми невежами. Чандос поспешил рассеять ее опасения. Королевская свита сразу же отправится дальше в замок Фарнем. Королева и ее дамы в этой поездке короля не сопровождают. А сам король - закаленный воин и умеет быть неприхотливым. Да и как бы то ни было, раз он известил их о своем намерении, у них нет иного выхода, кроме как сделать все, что в их силах. В заключение Чандос со всевозможной деликатностью сказал, что его кошелек к их услугам. Но леди Эрминтруда уже обрела обычное спокойствие. - Нет, любезный родич, сие не подобает, - сказала она. - Я приготовлю для короля все, что будет мне по силам. Он же вспомнит, что Лоринги, пусть у них больше ничего нет, всегда отдавали в его распоряжение свою жизнь и кровь. Чандос намеревался в этот же день заехать в замок Фарнем, а оттуда отправиться дальше, однако изъявил желание принять в Тилфорде горячую ванну. Подобно большинству своих собратьев-рыцарей, он обожал нежиться в воде, нагретой настолько, что непривычный человек не пролежал бы в ней и полминуты. Тотчас в покой для гостей принесли ванну - стянутую обручами широкую кадушку, и Чандос пригласил Найджела составить ему компанию, пока он будет отмокать и прогревать свои кости. Найджел примостился на краю высокой постели и, болтая ногами, взирал с любопытством и изумлением на насмешливое лицо, всклокоченные лимонные волосы и жилистые плечи прославленного бойца за колышущейся завесой пара. Чандос был в разговорчивом настроении, и Найджел с жадностью засыпал его тысячами вопросов о войнах, впивая каждое слово, доносившееся до него из клубящихся облаков, точно вещания древних оракулов. Да и Чандос, ветеран, давно уже видевший в войне лишь привычное дело, словно вновь обрел пыл своей далекой юности, отвечая на торопливые вопросы Найджела и наблюдая, с каким восхищенным вниманием тот выслушивает отпеты. - Расскажи мне про жителей Уэльса, благородный сэр! - воскликнул сквайр. - Какие они воины? - Весьма отважные, - ответил Чандос, плещась' в кадушке. - Если поехать в их долины с небольшим отрядом, можно отвести душу в недурных стычках. Они вспыхипают, точно вереск, но если ты сумеешь устоять против жара этого пламени, глядишь, оно и поугаснет. - Ну а шотландцы? - не отступал Найджел. - Ты ведь и с ними воевал, как рассказывали. - Шотландским рыцарям равных в мире не сыскать, и тому, кто сумеет продержаться против лучших из них, будь то Дуглас, Мэррей или Ситон, больше уже учиться нечему. Какой бы ты ни был закаленный боец, а поедешь на север и непременно повстречаешь бойца не хуже. Если уэльсцы подобны вересковому пожару,. то - pardieu! - шотландцы - это торф, ибо они тлеют, и конца этому нет. Я провел много счастливых часов на шотландской границе: ведь даже в мирное время оливикские Перси или комендант Карлайла всегда найдут, из-за чего повздорить с пограничными кланами. - Помнится, отец говаривал, что копейщики у них редкостные. - Лучшие в мире. Копья длиной в двенадцать футов, и держат они их одно к одному. А вот лучники у них скверные, не считая уроженцев Этрика и Селкерка, которые растут в лесах. Прошу тебя, Найджел, открой ставень, а то пар стал уж слишком густым. А вот в Уэльсе слабы копейщики, зато на наших островах не отыщутся другие такие лучники, как уроженцы Гвента. Луки они делают из вяза и пускают стрелы с такой силой, что я сам видел, как под одним рыцарем стрела убила лошадь, пробив прежде его кольчужный налядвенник, бедро и седло. Но чего стоит самая грозная стрела в сравнении с нынешней новинкой - железными шарами, которые вспыхнувший огненный порошок швыряет так, что они сокрушают грудь под панцирем, точно камень - куриное яйцо? Наши отцы про такое и не слышали. - Тем лучше для нас! - вскричал Найджел. - Ибо нам дано свершать благородные подвиги, прежде неведомые! Чандос расхохотался и посмотрел на раскрасневшегося юношу с чуть насмешливым сочувствием. - Твоя манера выражаться, - заметил он, - напоминает мне стариков, которых я знавал мальчиком. В те дни, дух истинных странствующих рыцарей еще не совсем угас, и говорили они, как ты сейчас. Хоть ты и молод, но принадлежишь иному веку. Откуда у тебя такие мысли и слова? - У меня была только одна наставница. Леди Эрминтруда. - Pardieu! Она выпестовала прекрасного соколенка, готового бить королевскую добычу, - сказал Чандос. - Я рад буду снять с тебя клобучок на первой твоей охоте. Хочешь поехать со мной на войну? На глаза Найджела навернулись слезы, и он горячо сжал протянутую ему сквозь пар худую руку. - Клянусь святым Павлом! О каком счастье мог бы я еще просить? Но я страшусь покинуть бабушку, ведь о ней некому заботиться, кроме меня. Но если бы можно было... - Власть короля велика. Довольно об этом, пока он не прибудет сюда. Но если ты хочешь поехать со мной... - Кто этого не захотел бы? Найдется ли в Англии хоть один сквайр, кто не пожелал бы стать оруженосцем Чандоса и служить под его знаменем! А куда ты отправляешься, благородный сэр? И когда? В Шотландию? В Ирландию? Во Францию? Но, увы... Радостное лицо омрачилось. На мгновение Найджел забыл, что необходимое снаряжение было ему по карману не больше, чем золотая посуда. И во мгновение ока все его радужные надежды разлетелись вдребезги. Ах уж эти материальные заботы, встающие между нашими мечтами и их осуществлением! Разумеется, оруженосец такого рыцаря должен быть одет и вооружен так, чтобы ни перед кем не ударить лицом в грязь. А даже всего дохода, приносимого Тилфордом, едва ли хватило на сносные доспехи. Проницательный и многоопытный Чандос сразу догадался о причине такой перемены. - Если ты будешь сражаться под моим знаменем, то вооружить тебя обязан я, - сказал он. - И слушать ничего не хочу! Однако Найджел грустно покачал головой: - Это невозможно. Леди Эрминтруда скорее продаст и наш дом и всю землю, еще оставшуюся нам, чем позволит мне принять твой щедрый и милостивый дар. Но я не отчаиваюсь. Лишь на прошлой неделе я обзавелся благородным боевым конем, который достался мне даром, так, может быть, и доспехи будут мне ниспосланы таким же образом. - Откуда же у тебя конь? - Его мне отдали уэверлийские монахи. - Что за чудо! Pardieu! Судя по тому, что мне довелось увидеть, они для тебя расщедрились бы разве что на проклятия! - Конь не был им нужен, вот они и отдали его мне. - Следовательно, остается просто отыскать кого-то, кому не нужны доспехи, чтобы он отдал их тебе. Однако надеюсь, ты передумаешь и, раз уж твоя достойнейшая бабушка доказала, что мы в родстве, разрешишь мне снарядить тебя на войну. - Благодарю тебя, милорд, и если уж я должен буду просить помощи, то, конечно, обращусь к тебе. Но только сначала испробую другие способы. А пока, добрый сэр Джон, молю, расскажи мне что-нибудь о твоих славных поединках с французами. Ведь вся страна восхваляет твои подвиги, и я слышал, что твое копье за одно утро выбило из седла трех могучих рыцарей. Так оно и было? - Да. Что и доказывают вот эти шрамы на моем теле. Глупые безумства моей юности и ничего более. - Как можешь ты называть их глупыми безумствами? Разве не такими подвигами можно обрести заслуженную честь и прославить свою даму? - Тебе и положено так думать, Найджел. В твоем возрасте подобает иметь горячую голову и неустрашимое сердце. Вот и я был таким - сражался за перчатку моей дамы или во исполнение обета, а то и просто из любви к поединкам. Но с возрастом, когда ты ведешь на битву других, начинаешь думать иначе - не столько о своей чести, сколько о безопасности всего войска. Не твое копье, не твой меч, не твоя сильная рука решат ее исход, и победу в почти проигранном сражении всего чаще приносит холодный рассудок. Тот, кто знает, когда его конники должны атаковать и когда им следует сражаться спешившись, тот, кто умеет расположить своих лучников и своих жандармов так, чтобы они поддерживали друг друга, тот, кто способен хорошо укрыть засадные отряды и бросить их в бой в решающую минуту, тот, кто держит в уме все болота и овраги вокруг, - вот человек, который куда нужнее войску, чем Роланд, Оливер и все остальные паладины Карла Великого*. - Благородный сэр, если его рыцари не блеснут доблестью, из самых обдуманных его планов ничего не выйдет. - И то верно, Найджел. А потому пусть каждый оруженосец отправляется на войну с душой такой же огненной, как твоя. Однако дольше медлить я не могу, поручения короля должно исполнять в срок. Одевшись, я прощусь с благородной леди Эрминтрудой и отправлюсь в Фарнем. Но ты снова увидишь меня здесь в тот день, когда сюда прибудет король. К вечеру Чандос уже неторопливо ехал по мирным сельским дорогам и наигрывал на лютне, потому что любил музыку и славился умением петь веселые песни. Заслышав звучный голос, то повышавшийся, то понижавшийся в лад звенящим струнам, крестьяне выходили из своих хижин, смеялись и хлопали в ладоши. Мало кто из видевших его мог бы догадаться, что этот странный одноглазый всадник с лимонными волосами на самом деле - самый закаленный боец и самый хитрый военачальник во всей Европе. Только раз, когда он въехал в Фарнем, к нему подбежал одетый в лохмотья, весь израненный ветеран, радуясь, как верный пес, увидевший хозяина. Чандос бросил ему ласковое слово вместе с золотой монетой и направил коня к замку. Тем временем Найджел и леди Эрминтруда, оставшись наедине, растерянно смотрели друг на друга. - Погреб почти пуст, - сказал Найджел. - Бочка пива да бочонок Канарского вина. Не королю же и его свите пить такое! - Нам нужны вина из Бордо. А если он только переночует, то теленка пестрой коровы, кур и гусака достанет, чтобы приготовить пристойный ужин. Но сколько с ним будет людей? - Десятеро, не меньше. Старуха в отчаянии заломила руки. - Милая бабушка, не терзайте так своего сердца! - сказал Найджел. - Нам стоит только слово сказать, и король остановится в аббатстве, где его и придворных попотчуют, как надлежит. - Ни за что! - вскричала леди Эрминтруда. - Мы навеки покроем себя стыдом и позором, если позволим королю проехать мимо нашего дома, после того как он милостиво пожелал войти в него. Нет, решено! Не думала я, что буду когда-нибудь вынуждена это сделать, но я знаю, таково было бы его желание, и я сделаю это! Она подошла к железному сундуку, сняла с пояса связку ключей, выбрала самый маленький и отперла замок. Взвизгнули заржавевшие петли, свидетельствуя, как редко откидывала она крышку, чтобы заглянуть в неприкосновенные недра своей сокровищницы. Сверху лежали останки былых нарядов: шелковый плащ, расшитый золотыми звездами, серебряная сетка для волос, сверток венецианских кружев. Под ними покоились завернутые в шелковые лоскутки мужская охотничья перчатка, детский башмачок, выцветшая зеленая лента, завязанная "узлом любви", несколько писем, написанных большими корявыми буквами, и платок с ликом святого Томаса. Старуха с благоговейной нежностью отложила их в сторону и достала с самого дна три укутанные в шелк предмета, развернула их и положила на стол кованый золотой браслет, усаженный неограненными рубинами, золотой поднос и высокий кубок, тоже из золота. - Ты слышал о них от меня, Найджел, но видишь в первый раз, ибо я не открывала сундука из страха, что наша великая нужда соблазнит нас превратить их в звонкую монету. Я прятала их подальше от моих глаз и от моих мыслей. Но теперь во имя чести нашего дома мы должны расстаться с ними. Кубок этот мой муж, сэр Ниил Лоринг, получил после взятия Белграда, когда он и его товарищи от обедни до вечерни сражались на турнире с цветом французского рыцарства. Поднос подарил ему граф Пемброк на память о его доблести на Фолкерском поле. - А браслет, милая бабушка? - Ты не станешь смеяться, Найджел? - Нет. И с какой стати? - Браслет был наградой Царице Красоты, и его в присутствии всех высокородных английских дам преподнес мне сэр Ниил Лоринг за месяц до нашей свадьбы. Царица Красоты - я, Найджел, такая сгорбленная и морщинистая. Пятерых храбрых рыцарей выбило из седла его копье - вот так он добыл для меня эту безделку. И теперь, на исходе моих земных дней... - Нет, нет, милая бабушка! С ним мы не расстанемся! - Так надо, Иайджсл. Он бы этого пожелал. Я словно слышу его голос. Честь была для него всем, а прочее он не ставил ни во что. Возьми браслет, Найджел, и поскорее, не то моя решимость ослабеет. Завтра ты поедешь в Гилфорд к золотых дел мастеру Торольду и выручишь за все это столько денег, сколько нам требуется, дабы оказать королю достойный прием. Она отвернулась к сундуку, чтобы скрыть, как дрожат ее сморщенные губы, и лязг захлопнувшейся железной крышки заглушил вырвавшееся у нее горестное рыдание. Глава VII КАК НАЙДЖЕЛ ПОЕХАЛ ТОРГОВАТЬСЯ В ГИЛФОРД Когда рано поутру Найджел выехал из Тилфорда, яркое июньское солнце уже озаряло дорогу в Гилфорд. Сердце его полнилось беспричинной радостью, рожденной юностью и чудесным временем года. Могучий золотистый конь весело гарцевал под ним, разделяя беззаботное настроение своего господина. Во всей Англии вряд ли нашлась бы другая такая бодрая и счастливая пара. Песчаная дорога вилась то по ельникам, где веяло сладким смолистым духом, то среди вересковых холмов, уходивших к небу на север и на юг, - крутых и безлюдных, ибо на бесплодной почве верхних склонов мало что росло, да и воды там почти не было. Найджел проехал круксберийский выгон, а затем обширные путтенемские вереска, где свернул на полускрытую папоротником и дроком песчаную тропу, выводившую к Пути Паломников там, где эта древняя дорога поворачивала на восток от Фарема и Сила. То и дело рука его нащупывала седельную сумку, потому что в нее, проверив, насколько надежно она приторочена, он бережно уложил бесценные сокровища леди Эрминтруды. Глядя на могучую светло-рыжую шею перед собой, ощущая свободные движения могучего коня, слушая приглушенный песком перестук его копыт, юноша готов был петь и кричать от радости бытия. Позади него на бурой лошаденке, которая прежде носила на себе Найджела, ехал Сэмкин Эйлуорд, лучник, взявший на себя обязанности слуги и телохранителя молодого сквайра. Его широкоплечая крепкая фигура, казалось, вот-вот совсем придавит к земле низкорослую клячу, но он беззаботно трусил на ней, насвистывая задорную песенку, с таким же легким сердцем, как и Найджел. Все крестьяне кивали веселому лучнику, а крестьянки улыбались ему, и он не столько смотрел вперед, сколько оглядывался назад на каждое смазливое личико. Только один раз встречный обошелся с ним не столь приветливо. Это был высокий, седой, краснолицый мужчина, с которым они поравнялись на вересковой пустоши. - День добрый, батюшка! - воскликнул Эйлуорд. - Ну, как там в Круксбери? И черная новая коровушка и ярочки из Элтона? И Мери, молочница, и вся твоя снасть? - Не тебе бы спрашивать, бездельник! - ответил тот. - Ты прогневил уэверлийских монахов, а я усадьбу держу от них, и они меня сгонят с моей земли. Ну, да срок выйдет через три года, и уж я останусь до его конца, как бы они меня ни выживали. Только кто бы мне раньше сказал, что из-за тебя, Сэмкин, я свою усадьбу потеряю! Хоть ты и такой верзила вымахал, я бы повыбил пыль добрым ореховым прутом из этой вот зеленой куртки, попадись ты мне в Круксбери! - Завтра, батюшка, и повыбьешь. Я утром загляну тебя проведать. А в Уэверли ты бы на моем месте то же самое сделал или что-нибудь почище. Ну-ка ответь мне, старый ты сорвиголова, и ответь по-честному, стоял бы ты сложа руки и смотрел бы, как последнего Лоринга - вон он едет, веселый и радостный, - так смог бы ты смотреть сложа руки, как по приказу жирного монаха в него пускают стрелу прямо у тебя на глазах? Скажешь, смог бы? Тогда я от тебя отрекаюсь, и ты мне больше не отец! - Погоди, Сэмкин! Коли дело так было, ты, выходит, не очень уж и виноват. Только горько терять старую нашу усадьбу. Я же сердцем прикипел к доброй этой землице. - Да о чем ты? Еще три года впереди, а за такое время чего не случится! Я вот на войну отправлюсь, взломаю один-два французских сундука, ты выкупишь усадьбу вместе с землицей, и будет аббат Джон со своими управителями тебе не указ. Чем я хуже Тома Уитсеффа из Чурта? А он через полгода вернулся с кисетом, битком набитым французским золотом, и под ручку с двумя французскими девицами! - Господи, избави нас от девиц, Сэмкин! А вот денег ты можешь нагрести не меньше всякого, кто побывал на войне. Только поторопись, малый, поторопись! Вон твой господин уже за гребень спустился. Лучник помахал отцу рукой в перчатке, ударил каблуками лошадку и вскоре поравнялся со сквайром, который, оглянувшись, придержал коня. - Верно ли я слышал, лучник, - спросил Найджел, - будто в здешних местах появился разбойник? - Это так, благородный сэр. Был он вилланом сэра Питера Мандевилла, но сбежал от него в леса. Его прозвали Путтенемским Лесовиком. - А почему его до сих пор не изловили? Если он разбойник и грабитель, избавить здешний край от такого злодея дело благое. - Из Гилфорда дважды посылали стражников ловить его, но у лиса много нор, и выкурить его из них очень нелегко. - Клянусь святым Павлом! Если бы мне не нужно было торопиться, я бы попробовал его отыскать. А где он прячется? - За Путтенемом тянется большое болото, а по ту его сторону есть пещеры. В них он и укрывается со своими людьми. - Значит, у него есть шайка? - Да, он там не один. - Это был бы славный подвиг! - промолвил Найджел, - Когда король уедет от нас, мы потратим денек на путтенемских разбойников. А нынче, боюсь, нам с ними не переведаться. - Они подстерегают паломников на Винчестерской дороге, а люди в здешних краях их любят, потому что тут они никого не трогают и за помощь платят щедро. - Легко быть щедрым, когда деньги у тебя краденые, - заметил Найджел. - Но, думается мне, вряд ли они посмеют напасть на двух воинов с мечами у пояса вроде нас с тобой, и, значит, нам они навстречу не попадутся. Тем временем они миновали безлюдные вересковые пустоши и ехали теперь по большой дороге, по которой паломники с запада Англии добирались до национального святилища в Кентербери. Дорога эта от Винчестера вела по красивой долине Итчен до Фарнема, где разветвлялась на две: первая тянулась по гряде, носившей название Кабаньей Спины, а вторая уходила на юг к холму святой Екатерины, где и посейчас видны серые развалины, которые в давние времена были величественным и богатым святилищем, куда отовсюду стекались паломники. На эту вторую дорогу и свернули Найджел с Эйлуордом, торопясь в ГилФорд. Попутчиков у них не оказалось, зато они встретили большую толпу паломников, возвращавшихся домой, - к их шапкам были прикреплены изображения святого Томаса, раковины улиток и маленькие оловянные фляжки, а на спине они несли узелки с покупками. Чумазые, обносившиеся в дороге, вид они имели довольно плачевный. Мужчины шли пешком, женщины ехали на ослах. И люди и ослы уныло брели вперед, словно больше всего им хотелось поскорее добраться домой. Потом до деревни Путтенем они больше никого не видели, если не считать двухтрех бродячих менестрелей да нищих, сидевших у дороги в надежде выклянчить медную монетку у сострадательного прохожего. Солнце припекало уже очень сильно, ветер гнал клубы пыли, и сквайр и лучник с удовольствием промочили глотку кружкой эля в придорожной харчевне, где смазливая хозяйка простилась с Найджелом очень холодно, потому что он остался равнодушным к ее чарам, чего никак нельзя было сказать об Эйлуорде, которого она наградила полновесной пощечиной. По ту сторону Путтенема дорога вела через густой лес, где под могучими дубами и буками густо разрослись папоротник я ежевика. Там им встретился дозор - крепкие молодцы, одетые в кожаные шапки и панцири, усаженные металлическими бляхами. Вооружены они были мечами и копьями и вели на поводу отличных коней, держась тенистой стороны дороги. При виде двух всадников они остановились и спросили, не нападал ли на них кто-нибудь. - Поберегитесь, - добавил один. - Путтенемский Лесовик и его жена вышли на промысел. Вчера они убили купца, ехавшего с запада, и забрали сто золотых монет. - Его жена? - Да. Она с ним не расстается и много раз выручала его, когда ему грозила беда. Если он берет силой, так она - хитростью. Рад буду, когда увижу поутру, как их головы скатятся на зеленую траву. Дозор направился к Фарнему - как оказалось, в противоположную сторону от разбойников, которые, без сомнения, следили за ними из кустов, окаймлявших дорогу. За ее поворотом Найджел и Эйлуорд увидели высокую грациозную женщину: сидя на пригорке над дорогой, она горько плакала и ломала руки. При виде несчастной красавицы Найджел пришпорил Бурелета и подскакал к ней. - Что тебя удручает, прекрасная дама? - спросил он. - Не могу ли я оказать тебе хотя бы малую услугу? Или паче чаяния нашелся столь жестокосердный негодяй, что причинил тебе зло? Красавица встала и обратила на него взор, полный мольбы и надежды. - О, спасите моего злополучного отца! - вскричала она. - Быть может, вам повстречались стражники? Они обогнали нас и, боюсь, ускакали уже далеко! - Да, они отправились дальше, но мы их можем заменить. - Так поспешите же, поспешите, молю вас! Быть может, в эту минуту они его убивают! Они утащили его вон в ту чащу. Я слышала его голос, но он умолк в отдалении. Поторопитесь, молю! Найджел спрыгнул на землю и бросил поводья Эйлуорду. - И я с тобой! Сколько было грабителей, госпожа? - Двое силачей. - Значит, нам нельзя разделяться, сквайр. - Иного выхода нет, - возразил Найджел. - Через такую чащу лошадям не пробраться, а оставить их у дороги одних мы не можем. - Я их постерегу, - предложила красавица. - Бурелета удержать не просто. Оставайся здесь, Эйлуорд, пока я тебя не позову. Ни шагу за мной, я тебе приказываю! С этими словами Найджел, радостно предвкушая редкое приключение, выхватил меч и быстро скрылся в чаще. Он бежал долго и быстро от поляны к поляне, продирался сквозь кусты, перепрыгивал через колючие плети ежевики, легкий на ногу, как молодой олень, оглядывался по сторонам, напрягал слух, но различал только воркование горлиц. Но не останавливался, подгоняемый мыслью о плачущей красавице у него за спиной и о плененном старце впереди. Только совсем запыхавшись и сбив ноги, он наконец остановился, прижал руку к боку и вспомнил, что у него есть свое дело и нужно ехать дальше в Гилфорд. Тем временем Эйлуорд нашел свой грубоватый способ утешить красавицу, которая продолжала рыдать, прижавшись щекой к седлу Бурелета. - Да утри глазки, лапушка, - сказал он. - Гляжу я на тебя, и вот-вот у самого слезы потекут ручьем. - Увы, добрый лучник, он был лучшим из отцов! Такой добрый, такой заботливый! Будь ты с ним знаком, ты не мог бы не полюбить его. - Ну-ну, ничего плохого с ним не случится. Сквайр Найджел вернет его тебе целым и невредимым. - Нет, нет! Больше я его уже не увижу! Поддержи меня, лучник, или я упаду. Эйлуорд охотно обвил рукой гибкий стан. Бедняжка положила руку ему на плечо и прильнула к нему, но глаза на бледном лице смотрели куда-то мимо, и вспыхнувший в них жадный огонек, злорадное торжество и жестокая радость внезапно предупредили лучника о грозной опасности. Он оттолкнул ее и отскочил в сторону, только-только избежав сокрушительного удара дубиной, которую сжимал в обеих руках верзила, еще более высокий и широкий в плечах, чем он сам. Перед ним мелькнули свирепо стиснутые крупные белые зубы, растрепанная борода, сверкающие, как у дикого зверя, глаза, и в следующий миг он бросился на врага, поднырнув под снова занесенную страшную дубину. Обхватив плотное туловище разбойника, уткнувшись головой в его косматую бороду, Эйлуорд давил, пыхтел, нажимал. Сплетенные в тесном объятии, они боролись на пыльной дороге, и призом победителю была жизнь. Дважды могучий разбойник чуть было не опрокинул Эйлуорда, и дважды более молодой и ловкий лучник сумел удержаться на ногах и не ослабил хватки. А затем наступил его черед. Заведя ногу под колено противника, он мощным рывком опрокинул его. С хриплым криком разбойник упал на спину и не успел еще коснуться земли, как Эйлуорд уперся коленом ему в грудь, а свой короткий меч погрузил ему в бороду, приставив острие к горлу. - Клянусь десятью моими пальцами! - пропыхтел он. - Только шевельнись, тут тебе и конец! Впрочем, тот лежал неподвижно, потому что падение его оглушило. Эйлуорд посмотрел по сторонам, но женщины нигде не было видно. Дубина только опускалась в первый раз, когда она уже скрывалась за деревьями. Лучника одолел внезапный страх: а что, если его юного господина заманили в гибельную ловушку? Но его дурные предчувствия тут же и рассеялись: по дороге к нему бежав Найджел, вышедший на нее много дальше. - Клянусь святым Павлом! - крикнул он. - Кого это ты придавил к земле? И где дама, оказавшая нам честь попросив у нас помощи? Увы, мне не удалось найти ее отца! - Тем лучше для тебя, благородный сэр, - сказал! Эйлуорд, - ибо, сдается мне, что батюшка ее сам дьявол. По-моему, она жена Путтенемского Лесовика, а это сам Лесовик, который подобрался ко мне, чтобы раскроить мою голову дубиной. Разбойник уже открыл глаза и угрюмо переводил взгляд со своего победителя на новопришедшего. - Везучий ты человек, стрелок, - сказал он. - Со многими мне доводилось бороться, но никому еще не удавалось меня повалить. - Да уж, хватка у тебя медвежья, - согласился Эйлуорд. - Однако трусливая это штука подослать жену, чтобы она меня держала, пока ты размозжишь мне голову! И уж вовсе злодейство заманивать путников в лoвyшкy, умоляя их о жалости и помощи, так что мы чуть было не погибли из-за собственного мягкосердечия. И тот, кто вправду будет нуждаться в нашей помощи, теперь ее не получит из-за твоих грехов. - Когда против тебя весь свет, - пробурчал разбойник, - то воюешь с кем и как можешь. - Ты заслуживаешь петли хотя бы за то, что обрек на такую жизнь эту женщину, прекрасную и красноречивую, - сказал Найджел. - Давай-ка привяжем его за руку к моему стремени, Эйлуорд, и отведем в Гилфорд. Лучник вытащил из колчана запасную тетиву и связал разбойника, как ему было сказано, но тут Найджел внезапно испустил испуганный крик: - Пресвятая Дева Мария! Где седельная сумка? Сумка была срезана острым ножом. С седла свисали только остатки ремня. Эйлуорд и Найджел в отчаянии уставились друг на друга. Молодой сквайр сжал кулаки, а потом начал горестно дергать себя за золотые кудри. - Браслет леди Эрминтруды! Кубок моего деда! - восклицал он. - Что я ей скажу? Я не могу вернуться домой, пока не отыщу их. Ах, Эйлуорд, Эйлуорд! Как ты допустил, чтобы их похитили? Простодушный лучник сдвинул каску на затылок и запустил пятерню в спутанные волосы. - Откуда же мне было знать? Ты ведь не сказал, что везешь в сумке дорогие вещи, не то я бы глаз с нее не спускал. Вот что! Срезал ее не этот душегуб: как мы с ним схватились, я его из рук не выпускал. Значит, его женщина сбежала с сумкой, пока мы боролись. Найджел растерянно расхаживал взад и вперед. - Я бы за ней на край света отправился, знать бы только куда! Но в лесу этом ее отыскать не легче, чем мышь в пшеничном ноле. Святой Георгий, победитель дракона, заклинаю тебе этим славным рыцарским подвигом, помоги мне! И ты, святой Юлиан, добрый покровитель всех путников, укрывающий их от бед. Две свечи будут горсть в твоей годалмингской часовне, если ты вернешь мне мою седельную сумку. Я все отдам, лишь бы она снова была у меня. - А мою жизнь ты мне отдашь? - спросил разбойник. - Обещай отпустить меня, и она снова будет у тебя, если ее и взаправду унесла моя жена. - Нет, этого я не могу, - ответил Найджел. - Тут дело пойдет о моей чести. Ведь сумка только мне принадлежит, а тебя отпустить, значит, причинить вред многим людям. Клянусь святым Павлом! Недостойно я поступлю, если свое добро себе верну, а тебя отпущу грабить других. - Хорошо, не отпускай, - сказал Лесовик. - Только обещай, что мне сохранят жизнь, и получишь свою сумку целой и невредимой. - Как же я обещаю, раз решать будут гилфордский шериф и судьи? - Но ты замолвишь за меня слово? - Это я обещать могу, если получу свою сумку. Только не знаю, много ли толку будет от моего заступничества. Но все это пустые разговоры. Ты же не думаешь, будто мы настолько глупы, что отпустим тебя принести сумку назад? - Я и не прошу, - ответил Лесовик. - Вернуть ее тебе я могу и не сходя с места. Клянешься ли ты своей честью и всем, чем дорожишь, что попросишь меня пощадить? - Клянусь! - И обещаешь, что мою жену отпустишь сразу? - Да. Разбойник откинул голову и испустил протяжный волчий вой. На несколько мгновений воцарилась тишина, а затем в лесу совсем близко раздался такой же вой. Вновь Лесовик испустил свой призыв, и вновь донесся тот же ответ. На третий раз из его уст вырвался трубный звук, словно в зеленом лесу звал свою подругу олень. Зашуршали кусты, захрустел валежник, и перед ними появилась та же высокая грациозная красавица. Не глядя ни на Эйлуорда, ни на Найджела, она кинулась к мужу. - Возлюбленный господин моего сердца! - вскричала она. - Они тебя не ранили? Я ждала у старого ясеня, и душа у меня изболелась, потому что ты все не шел. - Меня наконец схватили, жена. - Пусть будет проклят этот день! Добрые, милостивые господа, не отнимайте его у меня! - Они заступятся за меня в Гилфорде, - сказал Лесовик. - Так они поклялись. Но сначала отдай сумку, которую унесла. Красавица тотчас извлекла ее из складок широкого плаща. - Вот она, благородный господин! Правду сказать, не по душе мне было брать ее: ты ведь сжалился надо мной в моей беде. Но теперь ты видишь, что меня на самом деле постигла горчайшая беда. Так неужели ты не сжалишься? Смилуйся над нами, благородный сэр! На коленях молю тебя, добрый сквайр. Найджел крепко сжал сумку и, к великой своей радости, убедился, что его сокровища целы. - Я дал обещание, - сказал он. - И буду ходатайствовать за него, но решать другим. Прошу тебя, встань, ведь ничего больше я обещать не могу. - Значит, мне придется довольствоваться этим, - сказала она, поднимаясь с колен, и лицо ее обрело спокойствие. - Я молила тебя о милосердии, и ничего более сделать я не в силах. Но прежде чем я вернусь в лес, позволь дать тебе совет, чтобы ты опять не лишился этой сумки. Знаешь ли, добрый лучник, как я ее срезала? Это ведь очень просто и может снова случиться, а потому я покажу тебе свой способ. У меня в рукаве был вот этот ножик: он маленький, но очень острый. Я сбросила его в руку - вот так. Потом я притворилась, будто плачу, прижалась щекой к седлу и разрезала ремень вот так... Во мгновение ока она рассекла ремень стремени, к которому был привязан ее муж, он нырнул между ногами коня и ужом проскользнул в кусты. Бурслет, которого он успел ударить кулаком в брюхо, оскорбленно вздыбился, Найджел и Эйлуорд повисли на поводьях, стараясь его удержать. Когда он успокоился, Лесовика и его жены давно уже след простыл. Тщетно Эйлуорд, наложив стрелу на тетиву, рыскал среди толстых стволов и оглядывал тенистые поляны. В конце концов он вернулся к своему господину ни с чем, и они обменялись пристыженными взглядами. - Авось воины из нас получатся лучше, чем тюремщики, - буркнул лучник, садясь на свою лошадку. Но хмурое лицо Найджела уже осветила улыбка. - Во всяком случае, мы вернули себе то, что потеряли, - сказал он. - Я привяжу ее к седлу перед собой и глаз с нее не спущу, пока мы благополучно не доберемся до Гилфорда. И они затрусили вперед, миновали часовню святой Екатерины, вновь перебрались вброд через петляющий Уэй и въехали на крутую улицу, над которой почти смыкались выступающие верхние