этажи домов. Слева они увидели монашеский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружку доброго эля, а справа встал замок с квадратным донжоном, - не серые угрюмые развалины, как нынче, но грозный и бдительный. По ветру реяло расшитое полотнище знамени, а между зубцами парапета поблескивали железные каски часовых. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок, и третья от церкви снятой Троицы принадлежала Торольду, золотых дел мастеру, богатому купцу и мэру города. Он долго с вожделением разглядывал густо-красные рубины на браслете и изящный кубок. Потом погладил пышную бороду, раздумывая, предложить пятьдесят ноблей или шестьдесят: выручить за них можно было все двести. Предложить больше, значит, себя же обокрасть. Назначить мало, так юнец возьмет да и поедет в Лондон. Вещи-то редкостные. Правда, одет он бедно, а взгляд тревожный. Наверное, у него спешная нужда в деньгах, и, глядишь, цены своим вещам он толком не знает. Надо его прощупать. - Вещи старые, и найти на них покупателя будет непросто, благородный сэр, - сказал он вслух. - Решить, хороши ли камни, не так-то легко: ведь они тусклые, не ограненные. Однако, если ты за них лишнего не запросишь, я, пожалуй, возьму их, хоть в этой лавке больше продаю, чем покупаю. Найджел недоуменно нахмурился. В подобной игре ни его смелое сердце, ни крепкие мышцы помочь ему не могли. Тут новая сила брала верх над старой: купец побеждал воина - из века в век выматывая его ослабляя, пока совсем не подчинил себе, не обратил рабство. - Я не знаю, какую назначить цену, почтеннейший, - ответил Найджел. - Торговаться и выгадывав мне и тем, кто носит мое имя, не подобает. Тебе их цена известна, ведь таково твое занятие. У леди Эрминтруды денег нет, а к нам должен пожаловать король, посему дай мне столько, сколько будет честно и справедливо, и на этом покончим. Золотых дел мастер улыбнулся. Сделка оказалась легкой и очень выгодной. Он думал предложить пятьдесят ноблей, но, право же, грешно дать больше двадцати пяти. - Ну, возьму я их, а что потом мне с ним делать? - посетовал он. - Но коли тут речь идет о короле, двадцати ноблей я не пожалею. Сердце Найджела налилось свинцом. На эти деньги не купишь и половины самого необходимого. Видно леди Эрминтруда переоценила свои заветные сокровища. Но вернуться с пустыми руками нельзя, и раз красная цена им двадцать ноблей, как заверил его почтенный купец, ему остается лишь с благодарностью взять и такие деньги. - Ну что же, мне печально это слышать, - сказал он. - Но в подобных вещах ты разбираешься лучше меня, а потому я возьму... - Сто пятьдесят, - прошептал ему на ухо Эйлуорд. - Сто пятьдесят, - повторил Найджел, обрадовавшись, что обрел на этих неведомых путях хотя бы и столь смиренного проводника. Золотых дел мастер даже вздрогнул. Юнец оказался совсем не таким простодушным воякой, каким выглядел. Открытое лицо и ясные голубые глаза всего лишь ловушка для неосторожных. Никогда еще он так не попадался! - Пустые слова, благородный сэр, - сказал он, отворачиваясь и побрякивая ключами от своих сундуков. - Однако так уж и быть, себе в убыток дам пятьдесят. - И сто, - шепнул Эйлуорд. - И сто, - повторил Найджел, краснея при мысли о своей алчности. - Ну хорошо, бери сто! - вскричал купец. - Обдери меня, как липку, разори и забирай за свои вещи полную сотню! - Я бы навеки покрыл себя стыдом, если бы обошелся с тобой так скверно, - возразил Найджел. - Ты говорил со мной по-честному, и я никак не хочу чинить тебе убытки. А потому с радостью возьму сто... - И пятьдесят, - шепнул Эйлуорд. - И пятьдесят, - повторил Найджел. - Клянусь святым Иоанном Беверлийским! - возопил купец. - Я переехал сюда с севера, где люди слывут прижимистыми, но уж лучше бы мне торговаться с целой синагогой евреев, чем с тобой, хоть ты и благородного рода. Неужто ты и правда меньше ста пятидесяти поблей не возьмешь? Увы, ты забираешь весь мой месячный доход. Черное для меня выдалось утро! И зачем только ты зашел в мою лавку? - Со вздохами и причитаниями он отсчитал сто пятьдесят золотых монет, и Найджел, не веря своему счастью, спрятал их в кожаную седельную сумку. Минуту спустя он, весь красный, осыпал Эйлуорда благодарностями за дверью лавки. - Увы, мой благородный господин! Торгаш нас все-таки ограбил, - сказал лучник со вздохом. - Мы получили бы еще двадцать, если бы не уступили так легко! - Откуда ты знаешь, мой добрый Эйлуорд? - Да по глазам его видно было, сквайр Лоринг. Не спорю, в книгах там или в гербах я мало что угляжу, а вот в глазах у людей читать умею и с самого начала знал, что он даст, сколько дал. Они пообедали в странноприимном доме - Найджел за столом на возвышении, а Эйлуорд с простолюдинами. Потом вернулись на главную улицу и зашли в несколько лавок. Найджел купил тафту на занавесы, вино, маринады, фрукты, скатерть из Дамаска и много еще всякой всячины. Под конец он остановился перед лавкой оружейника во дворе замка и, точно ребенок сласти, начал разглядывать чудесные доспехи, нагрудники с красивой насечкой, бармицы с хитрыми застежками для лат, оплечий и шлема. - Так что же, сквайр Лоринг, ты у меня нынче купишь? - спросил оружейник Уот, поворачиваясь боком к горну, в котором закалял лезвие для меча. - Клянуcm Тувадкаином, ковачем всех орудий, что пройди ты хоть весь лондонский Чипсайд, а лучше доспехов, что висят не этом крюке, ты там не сыщешь. - А их цена, оружейник? - Для всякого другого двести пятьдесят ноблей, а для тебя двести. - Почему же мне ты их уступил бы дешевле? - Потому что снаряжал на войну твоего батюшку, а такого доспеха мне больше изготовить не удавалось. Тогда мы их делали кольчатые, и по мне, надежный доспех из мелких колец никаким кованым латам не уступит. Но молодые рыцари что твои придворные дамы! Им подавай самое модное, вот и требуют латы, пусть они втрое дороже стоят. - А по-твоему, кольчатые не хуже? - Тут и спорить нечего. - Ну, так слушай, оружейник! Латы я пока купить не могу, да только доспехи мне очень нужны для одной славной забавы, которую я задумал. Дома у меня в Тилфорде хранится тот самый кольчатый доспех, про который ты говорил, - первый доспех моего отца. Не мог бы ты так его переделать, чтобы он послужил и мне? Оружейник смерил взглядом стройную, но невысокую фигуру юноши и расхохотался. - - Ты шутишь, сквайр Лоринг! Тот-то доспех на очень высокого человека сделан. - Нет, я не шучу. Мне бы только один раз обменяться с кем-нибудь ударом копья, а большего я и не чаю. Оружейник прислонился к наковальне и задумался, Найджел с тревогой вглядывался в его покрытое копотью лицо. - На один-то раз я бы с радостью одолжил тебе вот те доспехи, сквайр Найджел, да только вдруг из седла вылетишь ты? А тогда они достанутся твоему победителю. Я же человек бедный, и дети у меня мал мала меньше, ну и задаром их лишиться никак не могу. Но тот-то кольчатый доспех и вправду совсем цел? - Он почти как новый. Только у ворота порван. - Ну, укоротить его по ногам дело нехитрое - лишнее срезать да закрепить колечки снизу. А вот по туловищу подогнать - нет уж. Никакому оружейнику такое не по зубам. - А я только на это и надеялся. Добрый оружейник, если ты правда снаряжал моего доблестного отца и любил его, то в намять его помоги мне теперь. Оружейник со стуком швырнул на пол свой молот. - Память памятью, сквайр Лоринг, да я же видел, как ты на ристалище в замке чуть не с одним щитом выезжал против лучших бойцов. В прошлый Мартынов день у меня просто сердце кровью обливалось, когда я увидел, какое у тебя убогое снаряжение, и все-таки ты одолел сэра Оливера, хоть толстяк и напялил на себя миланскую броню. А когда ты едешь в Тилфорд? - Прямо сейчас. - Эй, Дженкин, оседлай-ка жеребчика! - крикнул добросердечный Уот. - Пусть у меня правая рука отсохнет, коли я не отправлю тебя на бой в отцовском доспехе. Завтра мне надо быть тут, но уж нынче потружусь на тебя без всякой платы, а из почтения к твоему роду. Поеду с тобой в Тилфорд, и ты увидишь, как Уот знает свое ремесло. Хлопотливым же был этот вечер в старом господском доме! Леди Эрминтруда уставила полки в кладовой лакомой провизией, которую накупил Найджел в Гилфорде, раскроила тафту и украсила залу новыми занавесами. Сам же сквайр сидел с оружейником, склонясь над старым кольчатым доспехом - пластинчатый панцирь покоился у них на коленях. Вновь и вновь старый Уот пожимал плечами, словно человек, от которого требуют сделать больше, чем по силам простому смертному. Вдруг в ответ на какой-то вопрос сквайра он откинулся на спинку скамьи и принялся хохотать в пушистую бороду, не обращая внимания на свирепые взгляды леди Эрминтруды, возмущенной таким мужицким весельем. Затем извлек из мешка с инструментами заточенное долото с молотком и, все еще посмеиваясь, принялся пробивать дырку в центре железной туники. Глава VIII КАК КОРОЛЬ ТЕШИЛСЯ СОКОЛИНОЙ ОХОТОЙ НА КРУКСБЕРИЙСКИХ ВЕРЕСКАХ Король и его свита наконец-то избавились от толпы зевак, упрямо провожавших их из Гилфорда по Пути Паломников. Конные лучники отогнали самых упорных, и теперь пышная кавалькада, растянувшись на дороге, неторопливо двигалась по холмистой равнине среди темного вереска. В переднем ряду ехал сам король - он взял с собой соколов и надеялся, что для них встретится достойная полевая дичь. Эдуард в те дни был представительным энергичным мужчиной в расцвете лет - заядлым охотником, пылким любезником, храбрым воином. Он мог похвастать и образованностью: говорил по-латыни, по-французски, по-немецки, по-испански и даже немного по- английски. Эти его превосходные качества были известны давно, но в последние годы в его характере открылись и иные стороны: жгучее честолюбие, побудившее его возжелать трон соседнего монарха, а также мудрая предусмотрительность в делах коммерческих - он всячески приглашал в Англию фламандских ткачей, закладывая основу торговли, ставшей на несколько веков источником больших богатств для страны. Все эти душевные свойства нашли отражение в его облике. Лоб под шапкой алого бархата, служившей знаком его сана, был широким и благородным. Большие карие глаза говорили о пылкости и отваге. Бороды он не носил вовсе, а коротко подстриженные темные усы не прятали волевого рта, гордого и великодушного, хотя эти губы умели и сжиматься с беспощадной жестокостью. Лицо его покрывал почти медный загар, приобретенный за долгие годы охоты и походной жизни. На великолепном вороном коне он сидел с беззаботной небрежностью человека, выросшего в седле. Бархатный костюм, плотно облегавший его ловкую мускулистую фигуру, был черным, под масть коня, и черноту эту смягчали только золотой пояс и кайма из вышитых золотом раскрытых коробочек дрока*. Гордая и благородная осанка, простой, хотя и драгоценный наряд, красавец конь - Эдуард III поистине был в каждом дюйме король. Картину эту дополнял гордый кречет, круживший невысоко над его головой, "в ожидании", как это называлось, любой вспугнутой птицы. Вторая птица сидела на запястье затянутой в перчатку руки сокольничего Рауля, который держался в задних рядах свиты. По правую руку монарха ехал юноша лет двадцати, высокий, худощавый, темноволосый, с благородным орлиным лицом и проницательными глазами, которые вспыхивали живостью и неподдельной любовью, когда он отвечал на обращенные к нему слова короля. Богато расшитая золотом темно-малиновая одежда, великолепие седла, чепрака и сбруи его белого коня указывали на высокий сан. Лицо его, еще безбородое и безусое, часто принимало выражение величавой серьезности, которая показывала, что, вопреки своей молодости, он вершит важными делами и мысли и чаяния его достойны государственного мужа и полководца. Тот великий день, когда он, еще почти мальчик, командовал авангардом победоносной армии, сокрушившей мощь Франции в битве при Креси, наложил свою печать на его черты, при всей их суровости еще не приобретшие оттенка свирепости, которая годы спустя наводила ужас на равнины Франции и превратила там имя Черного принца* в присловие. И страшная болезнь, отравившая его характер, прежде чем отнять у него жизнь, еще не коснулась его в этот весенний день, когда он весело и беззаботно ехал через верески Круксбери. По левую руку короля и почти рядом с ним, что указывало на особую милость монарха, ехал мужчина одних с ним лет, с широким лицом, тяжелым подбородком и приплюснутым носом - черты, которые, по мнению многих, свидетельствуют о задиристом характере. Щеки, нос и лоб были у него багровыми, большие голубые глаза отличались выпуклостью, и весь его облик говорил о полнокровии и холеричности. Роста он был невысокого, но широкоплеч, коренаст и, видимо, наделен огромной силой. Однако голос у него звучал мягко, он слегка пришептывал, а держался спокойно и обходительно. В отличие от короля и принца он надел легкие доспехи, с пояса у него свисал меч, а с луки седла - булава, ибо он командовал королевскими телохранителями, а также десятком закованных в броню рыцарей, сопровождавших монарха. Если бы Эдуард вдруг оказался в опасности - что в те беззаконные времена случалось не так уж редко, защитника лучше ему не потребовалось бы, ибо это был знаменитый рыцарь из Эно, принявший английское подданство, сэр Уолтер Мэнни, который рыцарской доблестью и дерзкой отвагой мог потягаться с самим Чандосом. Позади рыцарей свиты, которые обязаны были следовать за особой короля, всегда держась вместе, ехали конные лучники, числом под тридцать, а также несколько оруженосцев, которые вели на поводу запасных лошадей, нагруженных тяжелыми предметами снаряжения их рыцарей, сами же они вооружены не были. В хвосте этой многоцветной кавалькады, которая, колыхаясь, двигалась по пригоркам и ложбинам вересковой пустоши, поспешали сокольники, алебардщики, всевозможные челядинцы, доверенные слуги и ловчие с собаками на сворках. Королю Эдуарду приходилось обдумывать много важнейших и совсем невеселых дел. С Францией, правда, было заключено перемирие, но оно с обеих сторон постоянно нарушалось вооруженными стычками, внезапными нападениями и засадами, и мало кто сомневался, что вот-вот снова вспыхнет настоящая война. Для этого требовались деньги, а раздобыть их, после того, как парламент только что утвердил новую подать - каждого десятого ягненка и каждый десятый сноп, - представлялось задачей не из легких. К тому же Черная Смерть привела хозяйство страны в полный упадок: пахотные земли все пошли под пастбища, работники, смеясь над всеми королевскими статутами и ордонансами, отказывались трудиться меньше чем за четыре пенса в день. В обществе царил полный хаос, к тому же на северной границе порыкивали шотландцы, в полузавоеванной* Ирландии продолжались нескончаемые смуты, а его союзники во Фландрии и Брабанте настойчиво требовали давно обещанных денег, выплата которых постоянно оттягивалась. Все это могло внушить тревогу самому победоносному монарху, но Эдуард решительно сбросил с себя бремя забот и безмятежно радовался жизни, точно школьник на каникулах. Он забыл про банкиров-флорентийцев, настаивавших на уплате по векселям, и про докуки от назойливого парламента, которому всюду надо было совать свой нос. Нет, он выехал с соколами и будет думать и говорить только о тонкостях соколиной охоты. Челядинцы били бичами по вереску и кустам у дороги, оповещая о взлетевших птицах громкими воплями. - Сорока! Сорока! - крикнул сокольничий. - Нет, нет, моя золотоглазая королева, она не достойна твоих когтей, - сказал король, взглянув вверх на благородную птицу, которая вилась у него над головой в ожидании свиста, служившего сигналом к началу погони. - Пускай сапсанов, сокольничий! Чего ты мешкаешь? Ха! Негодяйка думает улизнуть в лес! Молодец, сапсан! Успел догнать! Поверни ее к своему товарищу! Вы там вспугните ее! Бейте по кустам! Вон она! Вон она! А-а! Возвращайтесь по местам. Госпожи сороки вам больше не видать! С хитростью, свойственной всему ее племени, сорока, кружа среди кустов и подлеска, добралась до густой чащи, куда ни снизившийся под деревья сапсан, ни его товарищ над ними, ни челядинцы с палками добраться за ней не могли. Король посмеялся этой неудаче и поехал дальше. Взлетали все новые птицы, и на каждую выпускали своего охотника - сапсана на бекаса, тетеревятника на куропатку, и даже для жаворонка нашелся маленький дербник. Но королю вскоре надоела мелкая дичь, и он пустил коня шагом, а его безмолвная спутница все так же вилась у него над головой. - Любезный сын, трудно сыскать птицу благороднее, ты не находишь? - сказал Эдуард, поглядев вверх, когда на него вдруг упала крылатая тень. - О, да, государь! Подобной ей еще ни разу не привозили с северных островов. - Пожалуй. Но мой берберийский сокол бил так же метко, а летал быстрее. С восточной птицей в расцвете сил ничто сравниться не может. - Выл у меня когда-то сокол из Святой Земли*, - сказал Мэнни. - Такой же яростный, неутомимый и быстрый, как сами сарацины. Про султана Саладина рассказывают, будто он вывел таких охотничьих птиц, собак и лошадей, что ничего подобного им мир не видел. - Уповаю, любезный батюшка, что настанет день, когда все они станут нашими, - сказал принц, глядя на короля сияющими глазами. - Неужели же Святая Земля так и останется в лапах неверных и они и дальше будут осквернять Храм Господень своим присутствием? Мой возлюбленный, мой милостивый государь, дай мне тысячу копий и десять тысяч лучников, таких, каких я вел при Креси*, и клянусь тебе своей душой, что и года не пройдет, когда я сделаю тебя сюзереном Иерусалимского королевства!* Король со смехом повернулся к Уолтеру Мэнни. - Мальчики остаются мальчиками! - сказал он. - Французы меня мальчиком не считали! - вскричал юный принц, краснея от обиды. - Нет, любезный сын, никто не ставит тебя выше, чем твой отец. Но твой ум и воображение еще не утратили пыл, который влечет к новым свершениям, когда прежние еще не доведены до конца. Что произойдет с нами в Бретани и Нормандии, пока мой юный паладин со своими рыцарями и лучниками будет осаждать Аскалон или биться под стенами Иерусалима? - Трудам во имя Небес поможет Небо. - Судя по тому, что мне известно о прошлом, - сухо заметил король, - в тех войнах на Востоке Небеса себя надежным союзником не показали. Я далек от кощунства, но сдается мне, самое малое княжество оказало бы Ричарду Львиное Сердце* или Людовику Французскому куда больше помощи, чем все небесное воинство. А ты как полагаешь, милорд епископ? Дородный прелат, трусивший за королем на сытом гнедом мерине, который легко выдерживал его вес, позволяя ему сохранять подобающую величавость, поспешил подъехать поближе к королю. - Что ты изволил сказать, государь? Я засмотрелся на тетеревятника, взявшего куропатку прямым боем, и не расслышал. - Скажи я, что дарую Чичестерской епархии две доходные усадьбы, ты бы, конечно, расслышал каждое мое слово, милорд епископ! - Проверь же, государь, так ли это, и произнеси оные слова еще раз! - воскликнул весельчак епископ. Король расхохотался. - Ответный удар неплох, преподобный отец! Клянусь святым крестом, твое копье даже переломилось. Говорил же я вот о чем: крестовые походы имели главной целью сокрушение Божьих недругов, так почему же мы, христиане, получали так мало небесного утешения и поддержки, участвуя в них? После стольких усилий и неисчислимых потерь нас окончательно оттуда изгнали, и даже рыцарские ордена, только для того и созданные, с трудом удерживаются на горстке островов Греческого моря. В Палестине не осталось ни единой гавани, ни единой крепости, над которой еще реяло бы знамя креста. Так где же был наш союзник? - Ах, государь, ты затронул великий вопрос, далеко не исчерпывающийся судьбой Святой Земли, хотя она может послужить прекрасным примером. Вопрос этот касается всех грехов, всех страданий, всех несправедливостей. Почему в отмщение не падет огненный дождь, не блеснет молния с Синая? Мудрость Божья для нас непостижима. Король пожал плечами: - Слишком легкий ответ, милорд епископ. Ты князь Церкви. Но плохо пришлось бы земному князю, коль он не сумел бы найти ответ получше на вопрос, от которого зависела бы судьба его владений. - Всемилостивый государь, можно указать и на иные причины. Да, крестовые походы были поистине святым делом и, казалось бы, заслуживают Божьего благословения. Но вот крестоносцы? Были ли они его достойны? Ведь мне доводилось слышать, что непотребнее их лагерей земля не видывала. - Военный лагерь - это военный лагерь, в каком бы краю он ни находился, и в один миг переделать лучника в святого не может никто. Но уж святой-то Людовик* был крестоносцем совсем по твоему вкусу. И все-таки он потерял свое войско под Мансурой, а сам потом умер от чумы в Тунисе. - Вспомни также, что мир сей лишь преддверье мира иного, - возразил прелат. - Страдания и испытания очищают душу, а посему истинным победителем может стать тот, кто, терпеливо перенося бедствия земные, заслужит блаженство в грядущем. - Если таков истинный смысл благословения, даруемого Церковью, уповаю, оно еще не скоро почиет на наших знаменах во Франции, - ответил король. - Однако в поле, когда под тобой добрый конь, а соколам не терпится пасть на добычу, для беседы можно найти иную тему, кроме богословия. Займемся снова птицами, епископ, не то Рауль, наш сокольничий, явится в твой собор и прервет тебя во время проповеди. Разумеется, разговор тотчас перешел на тайны лесов и на тайны рек, на темноглазых соколов и на золотоглавых, на благородных соколов и на простых. Епископ разбирался в соколиной потехе не хуже короля, и все вокруг заулыбались, слушая, как они с пеной у рта обсуждают чисто практические, но спорные вопросы, например: способен ли выпестованный в неволе молодик состязаться с птицей, пойманной уже взрослой, или же какой срок следует держать молодика в клетке, а какой - под открытым небом, в путах, но без клобучка, прежде чем его можно будет напустить на добычу. Король и епископ еще увлеченно вели свой ученый спор, причем епископ говорил с уверенностью и свободой, каких никогда бы не допустил, зайди речь о государственных или церковных делах, но во все века любовь к охоте, а потом и к спорту была великой уравнительницей. Внезапно принц, чей зоркий взгляд время от времени шарил по голубому небосводу, испустил сигнальный крик и придержал коня, указывая вдаль. - Цапля! - воскликнул он. - Цапля на крыле! Наивысшее наслаждение соколиная охота доставляет не тогда, когда цаплю вспугивают с места кормежки и она, отяжелев от проглоченных рыбешек, не успевает даже взлететь толком, как уже становится добычей более быстрого сокола, но когда цапля летит куда-то в вышине, возможно возвращаясь на гнездовье с рыбного ручья. Иными словами, углядеть птицу на крыле значило положить начало самой увлекательной потехе. Принц указывал на черное пятнышко высоко на юге, но напряженные глаза его не обманули: и король и епископ признали, что это несомненно цапля и летит она прямо на них - с каждой секундой пятнышко увеличивалось. - Свистните, государь! - вскричал епископ. - Свистните кречету! - Нет, цапля еще далеко. Я пущу Марго наперехват. - Пускайте, государь, пускайте! - вскричал принц, потому что крупная птица, подгоняемая попутным ветром, была уже почти над ними. Король пронзительно свистнул, и великолепно обученный кречет сделал разведывательный круг, проверяя, где добыча. Затем, увидев цаплю, крылатая охотница взмыла ей навстречу по крутой дуге. - Молодец, Марго! Умница! - кричал король и хлопал в ладоши, подбодряя кречета, а сокольники, как полагалось в подобные минуты, испускали своеобразные пронзительные вопли. Кречет должен был вот-вот пересечь траекторию полета цапли, но та, заметив впереди опасность, положилась на силу своих крыльев, на легкость своего тела и взмыла вверх по такой крутой спирали, что зрителям внизу почудилось, будто она летит в небо по прямой. - Пробует остаться выше, - сказал король. - Но как она ни быстра, Марго быстрее. Епископ, ставлю десять золотых монет против одной, что цапля моя! - Принимаю, государь! - ответил епископ. - Брать золото, выигранное в таком споре, мне не подобает, да только, уж конечно, какой-нибудь алтарный покров давно нуждается в обновлении. - У тебя, отче епископ, алтарных покровов запас немалый, - заметил король, - если все золото, какое ты выигрывал на моих глазах, шло на их обновление... А! Клянусь святым крестом! Негодяйка польстилась на низкую дичь! Зоркий епископ еще раньше успел заметить стаю грачей, которые возвращались к своим гнездам наперерез поднимающемуся кречету. А грач - великий соблазн для всего соколиного племени. Капризная охотница вмиг забыла о величавой цапле у себя над головой и закружила над грачами, удаляясь с ними на запад, пока выбирала самого жирного. - Еще не поздно, государь! Пускать вторую? - крикнул сокольничий. - Или, государь, мне будет дозволено показать, как сапсан бьет без промаха, где кречет терпит неудачу? Десять ноблей за один на мою птицу! - Будь по-твоему, епископ! - ответил король, раздраженно хмурясь. - Клянусь святым крестом, понимай ты писания отцов церкви, как понимаешь соколов, быть бы тебе наместником святого Петра!* Напускай своего сапсана, докажи, что ты не хвастаешь по-пустому. Сапсанка, хотя и уступала королевскому кречету в величине, была в быстрой, и очень красивой. Сидя у епископа на запястье, она зорким яростным взглядом следила за пролетающими в небе птицами и время от времени развертывала крылья от нетерпения. Теперь, когда застежка была расстегнута и путы сняты, сапсанка взвилась в воздух, со свистом рассекая его заостренными концами крыльев. По широкой спирали она быстро поднималась, становясь все меньше и меньше по мере приближения к той неизмеримой высоте, на которой цапля, вновь превратившаяся в темное пятнышко, искала спасенья. Обе птицы взмывали все выше и выше, а всадники, запрокинув головы, напрягали зрение, чтобы не упустить их из вида. - Она кружит! Кружит! - закричал епископ. - Она уже над цаплей и сейчас ударит! - Нет, она много ниже, - возразил король. - Клянусь душой, милорд епископ прав! - воскликнул принц. - Она выше, выше! Да глядите же, глядите! Она напала прямым боем! - Ударила! - раздался хор возбужденных голосов, когда два пятнышка внезапно слились в одно. В том, что птицы быстро падали, сомнения быть не могло: их уже можно было различить на фоне неба. Но тут цапля высвободилась и полетела дальше, хотя и тяжело взмахивала крыльями, - видимо, смертоносное объятие не прошло ей даром. Сапсанка же, распушив перья, начала новую спираль, чтобы подняться над добычей повыше и ударить во второй раз более удачно. Епископ улыбнулся: казалось, ничто уже не могло лишить его победы. - Твои золотые, государь, будут потрачены не напрасно, - сказал он. - Ведь все, что дается церкви, получает дающий. Однако непредвиденное обстоятельство помешало дорогостоящему обновлению алтарного покрова. Королевский кречет ударил по грачу, нашел эту забаву довольно пресной, вспомнил про заманчивую цаплю и обнаружил, что та еще не скрылась из вида. Почему, ну почему она, Марго, позволила себе соблазниться глупыми галдящими грачами и упустила столь благородную дичь? Но еще не поздно исправить ошибку. По крутой спирали она взмыла вверх и оказалась над цаплей. Но что это? Все ее фибры от хохолка до хвостовых перьев содрогнулись от бешенства и ревности: какое-то ничтожество, какая-то сапсанка смеет покушаться на добычу королевского кречета! Взмахнув могучими крыльями, она взлетела над соперницей и в следующее мгновение... - Сцепились! Сцепились! - закричал король, с хохотом следя, как обе охотничьи птицы вместе стремительно падают вниз. - ^ Сам обновляй свои алтарные покровы, отче епископ! От меня ты на этот раз и медяка не получишь. Сокольничий, растащи их, чтобы они друг друга не поранили. А теперь, благородные господа, поторопимся, ведь солнце уже склоняется к закату. Кречета и сапсанку, которые, сцепившись когтями, упали наземь клубком взъерошенных перьев, благополучно разъединили и водворили на жердочки. Обе были в крови и тяжело дышали, а цапля, которую их драка спасла, с трудом работая крыльями, добралась до своего гнезда в Уэверли. Кавалькада, в охотничьем азарте рассеявшаяся по равнине, вновь построилась прежним порядком и продолжила путь. Всадник, направлявшийся навстречу к ним через пустошь, теперь пришпорил коня, а король и принц с радостными восклицаниями приветственно замахали ему. - Наш добрый Джон Чандос! - воскликнул король. - Клянусь святым крестом, Джон, вот уже неделю я скучаю без твоих песен и весьма доволен, что вижу у тебя за плечами твою лютню. Откуда ты? - Из Тилфорда, государь, в надежде повстречать твое величество. - Вот и хорошо. Ну-ка поезжай между мной и принцем, пусть нам покажется, что мы снова во Франции в полном боевом вооружении. Какие новости, добрый Джон? Насмешливые губы Чандоса вздрогнули от сдерживаемого веселья, и его единственный глаз заблестел, как звезда. - Потешились охотой, государь? - Плохая вышла потеха, Джон. Мы пустили двух соколов на одну цаплю, они сцепились, и цапля улетела. Но почему ты улыбаешься? - Потому что надеюсь, что в Тилфорде вас ждет потеха получше. - С соколами или с гончими? - Нет, куда более благородная. - Что еще за загадки, Джон? Отвечай же! - Нет, государь. Ответить - значит все испортить. Просто скажу еще раз, что перед Тилфордом вас ждет редкая потеха, а потому, государь, прошу тебя пришпорить коня, ведь скоро начнет смеркаться. Король исполнил его просьбу, и кавалькада рысью направилась через вереск туда, куда указывал Чандос. Поднявшись на гребень пологого холма, они увидели перед собой извилистую реку и перекинутый через нее старый горбатый мост. За рекой тянулся выгон с хижинами по дальнему его краю и старинным господским домом на склоне холма над ним. - Это Тилфорд, - объяснил Чандос, - а вон там - родовой дом Лорингов. Любопытство короля было сильно возбуждено, и теперь его лицо выразило разочарование. - Ну, а потеха, что ты обещал нам, сэр Джон? Это были пустые слова? - Нет, государь. - Так где же она? На крутой дуге моста на могучем золотом коне сидел всадник в боевых доспехах и с копьем в руке. Чандос тронул короля за плечо и указал на мост. - Вот, государь. Глава IX КАК НАЙДЖЕЛ ОБОРОНЯЛ ТИЛФОРДСКИЙ МОСТ Король посмотрел на застывшую фигуру всадника, на кучку деревенских зевак на том берегу, а потом перевел взгляд на смеющегося Чандоса: - Что это, Джон? - Ты помнишь сэра Юстеса Лоринга, государь? - Как мог бы я забыть о нем или о постигшей его смерти? - Он ведь был в свое время странствующим рыцарем? - Да, и доблестней его мне знать не доводилось. - Его сын Найджел весь в него - юный боевой сокол, которому не терпится испытать силу своих когтей и клюва, только до сих пор с него не снимали пут. Это его пробный полет. Он готов защищать мост от всех, кто примет его вызов, как водилось в дни наших отцов. Король по праву считал себя первым рыцарем королевства и был большим знатоком правил и обычаев, которым полагалось следовать странствующим рыцарям, а потому такая встреча пришлась ему очень по вкусу. - Но он же еще не посвящен в рыцари? - Нет, государь. Он только сквайр. - Ну, так он должен показать себя мужественным бойцом, если не хочет опозориться. Подобает ли молодому неиспытанному сквайру дерзко обмениваться ударами копья с лучшими бойцами Англии? - Он вручил мне свой вызов, - сказал Чандос, доставая из рукава свиток. - Дозволишь ли, государь, прочесть его? - Кто лучше тебя, Джон, осведомлен в рыцарских законах? Ты знаешь этого юношу и тебе решать, насколько он достоин высокой чести, которой просит. Ну, послушаем его вызов. Рыцари и оруженосцы в свите короля, почти все ветераны войн во Франции, смотрели с интересом и некоторым недоумением на закованную в железо фигуру перед ними. Теперь по зову сэра Уолтера Мэнни они окружили короля и Чандоса. Последний откашлялся и развернул свиток. - "A tous seigneurs, chevaliers et escuyers!" {Всем сеньорам, рыцарям и оруженосцам! (франц.)} Так он начинается, благородные господа. Это вызов сквайра Лоринга, сына светлой памяти сэра Юстеса Лоринга. Сквайр Лоринг, благородные господа, ожидает вас на этом старом мосту. И вот что он говорит: "Я, смиреннейший и недостойнейший сквайр, из великого желания стать известным благородным рыцарем в свите его величества короля, моего господина, жду на мосту через Уэй в надежде, что тот или иной из них снизойдет скрестить со мной копье, или же что мне ниспослано будет освободить их от какого-либо обета, ими на себя принятого. Прошу я об этом не из похвальбы, но уповая, что дано мне будет лицезреть оных прославленных рыцарей с оружием в руках и восхититься искусством, с каким они им владеют. Посему с помощью святого Георгия я, пока не зайдет солнце, буду острым копьем защищать сей мост от всех, кто пожелает удостоить меня поединком". - Ну, что вы скажете на это, благородные господа? - промолвил король, глядя вокруг смеющимися глазами. - Составлен вызов поистине безупречно, - сказал принц. - Ни Кларисье, ни Красный Дракон, ни любой другой герольд, когда-либо носивший табар, не мог бы сочинить его лучше. Картель* написан его рукой? - У него имеется суровая бабка, дама старинной закалки, - ответил Чандос. - Уж конечно, леди Эрминтруде и раньше доводилось составлять картели. Однако, государь, мне надо кое-что сообщить тебе и светлейшему принцу. Чандос понизил голос, и мгновение спустя все трое разразились громким хохотом. - Клянусь святым крестом! Только подумать, что человек благородной крови может оказаться в столь стесненных обстоятельствах, - сказал король. - Мне подобает поправить дело. Но что же вы, благородные господа? Этот достойный юноша все еще ждет ответа. Рыцари его свиты тем временем оживленно обсуждали вызов, и теперь сэр Уолтер Мэнни сообщил королю их решение. - С позволения твоего величества, - начал он, - мы полагаем, что этот сквайр недопустимо дерзок в своем желании скрестить копье с рыцарем, ибо еще ничем не доказал своей доблести. Мы окажем ему достаточную честь, если выставим против него такого же сквайра, и, с твоего разрешения, я поручу моему собственному оруженосцу Джону Уиддикомбу открыть нам путь через мост. - Ваше решение, Уолтер, и верно и справедливо, - молвил король. - Добрый Чандос, сообщи воину на мосту, что постановили рыцари. А также передай нашу королевскую волю: встретятся они не на мосту, откуда один из них, а то и оба, несомненно, свалятся в воду, но на лугу перед мостом. Скажи ему, кроме того, что для такого поединка достаточно копья с тупым наконечником, но если оба усидят в седле, то могут обменяться одним-двумя ударами меча или булавы. Сигнал начинать подаст Рауль, протрубив в свой рог. В дни былого расцвета странствующего рыцарства очень часто желающий снискать славу день за днем поджидал на перекрестке, на мосту или у брода, пока судьба не приводила туда достойного противника. И память о таких поединках живо сохранялась в рыцарских повестях и песнях труверов, постоянно о них повествовавших. Однако в жизни они успели стать большой редкостью. А потому придворные следили за тем, как Чандос направил коня вниз по откосу к мосту, с веселым, если не сказать насмешливым, любопытством и обменивались замечаниями по поводу необычной внешности его защитника. Сложен он, и правда, был весьма странно: фигура высокого человека, но руки и ноги непропорционально короткие. Голова его клонилась долу, точно он был погружен в глубокую задумчивость или столь же глубокое уныние. - Видимо, это рыцарь Отягощенного Сердца, - заметил Мэнни. - Какие горести заставляют его столь печально повесить голову? - Быть может, у него просто шея слаба, - предположил король. - Но зато голос отнюдь не слаб, - возразил принц, когда до их ушей донесся ответ Найджела на слова Чандоса. - Клянусь Пречистой, он гремит, как болотная выпь! Пока Чандос возвращался к королю, Найджел сменил старое ясеневое копье, принадлежавшее его отцу, на турнирное с затупленным наконечником, которое ему подал дюжий лучник, исполнявший роль оруженосца. Затем он съехал с моста на луговину длиной шагов в сто. В ту же секунду оруженосец сэра Уолтера Мэнни, наспех снаряженный своими товарищами для поединка, пришпорил коня и занял позицию у дальнего ее конца. Король поднял руку, пропел рог сокольничего, и два всадника, ударив коней каблуками и встряхнув поводьями, помчались навстречу друг другу. По одну сторону болотистой луговины, где вода брызгала из-под тяжелых копыт, а доспехи двух пригнувшихся к седлу противников вспыхивали в лучах вечернего солнца, неподвижным полукругом замерли всадники, кто в доспехах, кто в бархате, но все поглощенно и молча следящие за началом поединка. Даже собаки, соколы и лошади словно окаменели. По другую ее сторону - горбатый мост, голубоватые воды медлительной реки, толпа разинувших рты крестьян и старый темный господский дом, где в верхнем окне виднелось суровое лицо. Хорошим бойцом был Джон Уиддикомб, но в этот день противник его оказался еще лучше. Не ему было удержаться в седле против золотого вихря и словно приросшего к нему наездника. Найджел и Бурелет были единым стремительным снарядом, весь их вес, сила и энергия сосредоточились в тупом конце неподвижно уравновешенного копья. Порази Уиддикомба небесный гром, он не слетел бы на землю более стремительно и далеко. Оруженосец сэра. Уолтера Мэняи перевернулся в воздухе, латы его загремели, как кимвалы*, и он навзничь растянулся на траве. Лицо короля было помрачнело, но когда Уиддикомб, пошатываясь, встал на ноги, он одобрительно захлопал. - Отменный поединок, отменный удар! - воскликнул он. - Как вижу, пять алых роз и в дни мира таковы, какими я видел их в битвах. Что скажешь, мой добрый Уолтер? Пошлешь еще оруженосца или сам откроешь нам путь? И без того красное лицо Мэнни стало багровым, едва выставленный им боец рухнул на землю. Теперь он знакотн подозвал к себе высокого рыцаря, чье худое свирепое лицо выглядывало из-под поднятого забрала легкого шлема, точно орел из клетки. - Сэр Хьюберт, - сказал Мэнни, - мне вспомнился день, когда под Каном ты сразил французского бойца. Так не согласишься ли ты быть нашим бойцом сегодня? - Когда я вышел на поединок с французом, Уолтер, - сурово ответил сэр Хьюберт, - оружие наше было боевым. Я воин, и мое дело война, а не шутовские стычки на ристалищах, придуманные для забавы глупых женщин. - Какая неучтивая речь! - воскликнул король. - Услышь тебя моя любезная супруга, был бы ты вызван на Суд Любви отвечать за свои грехи перед девицами-присяжными. Но прошу тебя, добрый сэр Хьюберт, возьми тупое копье. - Светлейший государь, уж лучше взять павлинье перо, но я повинуюсь. Эй, паж, подай мне эту жердину. Посмотрю, как я сумею с ней управиться. Но сэру Хьюберту было не суждено испытать ни свою сноровку, ни свою удачу. Его могучий гнедой жеребец был столь же не привычен к турнирным поединкам, как и его господин, но уступал ему в спокойствии и мужестве. Когда он увидел нацеленное копье, сверкающие доспехи и я