но все они равно радовались тому, что им предстояло. Глава XVII ИСПАНЦЫ В МОРЕ Рассвет еще не занялся, а Найджел в покоях Чандоса уже собирал своего благородного господина в дорогу и слушал его последние советы и ободрения. В то же утро, когда солнце поднялось на четверть небосклона, большой неф короля поднял огромный парус, украшенный львами и лилиями, и повернул свой обитый медью нос к берегам Англии, увозя туда большинство присутствовавших на вчерашнем пиру. За "Филиппой" следовали пять когов поменьше, битком набитые оруженосцами, лучниками и жандармами. Найджел и его новые товарищи на стенах замка махали шапками вслед широким тупоносым кораблям, на которых били барабаны, гремели трубы, над палубами колыхалась сотня рыцарских знамен, а над ними - и самое большое знамя с красным английским крестом. Они следили, как "Филиппа" и ее спутники тяжело выходят из порта, и провожали их глазами, пока не остались видны только паруса, а тогда с тяжелым сердцем, все еще жалея, что не плывут с королем, принялись готовиться к своему более дальнему плаванию. Потребовалось четыре дня неустанного труда, прежде чем приготовления эти завершились, - небольшому отряду, отправляющемуся во враждебный край, нужно было взять с собой очень многое. Им были оставлены три корабля - ког "Томас" из Ромни, "Божья Благодать" из Хита и "Василиск" из Саутгемптона. На каждом, помимо тридцати матросов экипажа, разместилось сто человек. В трюме стояли сорок лошадей, в том числе и Бурелет, истомившийся от долгого безделья и стосковавшийся по холмам Суррея, где он мог бы поразмять свои могучие ноги. Затем начали грузить провиант и запасы воды, луки, связки стрел, подковы, гвозди, молоты, ножи, топоры, веревки, сено, чаны с зеленым кормом и еще много всякой всячины. И все время от кораблей не отходил суровый молодой рыцарь сэр Роберт. Он наблюдал, проверял, следил и распоряжался, почти не тратя слов, потому что был молчалив, но взглядом, жестами, а если возникала нужда, то и тяжелым хлыстом для собак. Моряки "Василиска" из Саутгемптона издавна враждовали с моряками Пяти Портов, которых, по мнению остальных английских мореходов, король слишком уж взыскивал своей милостью. И если корабль с западного побережья встречал в гавани корабль с южного, редко удавалось избежать кровопролития. На пристани то и дело вспыхивали потасовки: матросы с "Томаса" и "Божьей Благодати", вопя, накидывались на команду "Василиска" с именем святого Леонарда на устах и жаждой убийства в сердце. Тогда под стук дубинок и лязг ножей в гущу дерущихся, как тигр, врывался их молодой начальник, хлестал всех подряд, словно укротитель своих волков, пока они с воем вновь не брались за работу. Утром на четвертый день все было готово, концы отданы, собственные лодки отбуксировали три корабля из гавани, и они исчезли в тумане, заволокшем пролив. Хотя численность отряда была невелика, Эдвард отправил в Бретань на помощь осажденным английским гарнизонам внушительные силы. Почти все были опытные ветераны, а их начальники отличались и в совете и на войне. Ноллес поднял свое знамя с черным вороном на "Василиске". Кроме собственного его оруженосца Джона Хоторна, при нем был и Найджел. С ним плыли сорок лучников с йоркширских холмов и еще сорок из Линкольншира. Все известные своей меткостью, а во главе их стоял старик Уот из Карлайла, седой ветеран пограничных войн с Шотландией. Сноровкой и силой Эйлуорд уже завоевал место среди лучших из них: его вместе с Длинным Недом Уиддингтоном, дюжим северянином, признали обладателем всех качеств, необходимых лучникам, - он уступал в них только прославленному Уоту Карлайлу. Жандармы все были тоже умелыми воинами, а возглавлял их Черный Саймон из Норича, тот самый, который плыл с Найджелом и Эйлуордом на "Мари-Роз". Сердце его пылало ненавистью к французам, убившим всех его близких, и, точно бегущая по следу ищейка, он по морю и суше устремлялся к месту, где ему мог представиться случай удовлетворить жажду мести. Не хуже были лучники и жандармы, плывшие на двух других кораблях - чеширцы на коге "Томасе", набравшиеся опыта на границе с Уэльсом, и камеберленцы на "Божьей Благодати", закалившиеся в пограничных стычках с шотландцами. На "Томасе" повесил свой щит с пятилистником на горностаевом поле сэр Джеймс Астли. Лорд Томас Перси, младший отпрыск олнуикского дома, уже прославившийся доблестью, которая не один век была засовам на сухопутных вратах Англии, повесил щит со вздыбленным лазурным львом на с "Божьей Благодати"; Вот такой внушительный отряд повернул в сторону Сент-Мало, когда лодки вывели три корабля из порта Кале в густой туман, клубившийся над проливом. С востока задувал легкий бриз, и крутобокие суденышки с высокой коммой медленно, вперевалку плыли по проливу. Иногда туман рассеивался настолько, что с каждого было видно, как остальные два то взбираются вверх, то скатываются с маслянистых валов мертвой зыби, но затем опять смыкался, окутывал верх мачты, сползал на паруса и уже колыхался над самой палубой, а потом и вода у борта скрывалась из вида, и они словно скользили на крохотном плоту посреди океана белых испарений. Моросил мелкий дождь, и лучники на шкафуте укрылись под выступами носа, и кормы. Одни коротали время за игрой в кости, другие спали, остальные же (а их было большинство) предпочитали лишний раз проверить свои стрелы и полировали луки. В дальнем конце на бочонке, словно на троне, восседал лысый толстяк Бартоломью, окруженный подносами и ящиками с перьями. Он был мастером, изготовлявшим и чинившим луки и стрелы. Ему полагалось следить, чтобы оружие у всех содержалось в порядке, и ему принадлежало право продавать запасные стрелы, тетивы и прочее. К нему то и дело подходили лучники, жалуясь на что-то, чего-то прося. Позади него собрался десяток ветеранов, которые, ухмыляясь, слушали его наставления и выговоры. - Так у тебя тетива никак не натягивается? - осведомлялся Бартоломью у молодого лучника. - Значит, либо тетива коротка, либо древко слишком длинное. А может, беда в том, что ручки у тебя младенческие и годятся только на то, чтобы штаны подтягивать, а не стрелять из боевого лука? Ленивый ты чурбан! Смотри, как это делается! - Правой рукой он ухватил древко за середину, упер конец в подъем правой ступни, а затем, пригнув левой рукой верхний конец, без труда накинул петлю тетивы на зарубку. - Теперь, будь так любезен, сбрось тетиву. Юноша с трудом исполнил это, но столь неуклюже, что высвобожденная тетива сильно хлестнула его по пальцам. По палубе, точно всплеск волны, пронесся хохот, а злополучный лучник тряс рукой и приплясывал от боли. - Так тебе и надо, дубина ты стоеросовая! - проворчал старый мастер. - Лук-то хорош, да только не для таких дырявых рук. Э-эй, Сэмкин! Как погляжу, тебя мне обучать особо нечему. Лук справный, но ты верно говоришь, красную шелковую обмотку не грех будет пометить белой полоской там, где накладывается стрела. Оставь его, я потом сделаю. А тебе, Уот, что надобно? Новый наконечник для этой стрелы? Господи, чтоб один человек знал сразу четыре ремесла! Луки делать умей, стрелы изготовляй, тетиву сучи, наконечники выделывай! Работай старик Бартоломью за четверых, а плату получай за одного! - Хватит рассусоливать-то, - проворчал старый лучник с морщинистым, бурым, как пергамент, лицом и глазами-бусинами. - В нынешние дни чинить луки куда как выгоднее, чем сгибать их. Ты вот ни разу в лицо ни единому французу не смотрел, а платят тебе аж девять пенсов, я же в пяти битвах себя показал, а платят мне четыре пенса. - Сдается мне, Джон из Таксфорда, что ты на дно пивной кружки поглядывал куда чаще, чем на французов, - ответил старый мастер. - Я гну спину с зари до зари, а ты знай элем по харчевням надуваешься! А у тебя что, малый? Лук плохо сгибается? Ну-ка пригни его к мерной палке. Сгибается под шестьюдесятью фунтами - в самый раз для парня твоего роста. Коли лук тугим не будет, как же ты пошлешь стрелу на четыреста шагов? Перья тебе требуются? Выбирай, какие по вкусу, все самые лучшие. Вот павлиньи. Грот штука. Да разве такому пригожему лучнику, Том Беверли, с золотыми серьгами в ушах, сгодятся какие-нибудь, кроме павлиньих? - Летела бы стрела прямо, а перья пусть любые будут, - ответил высокий йоркширец, пересчитывая медные монеты на заскорузлой ладони. - Серые гусиные всего фартинг штука. А слева, так те по полпенса, потому как они дикого гуся, а даже малое перо дикого гуся куда дороже самого большого из крыла домашнего. На медном подносе перья, сброшенные при линьке. Сброшенное перо куда лучше выщипанного. Купика их дюжину, малый, и обрежь либо седлом, чтоб стрела насмерть поражала, либо кабаньим хребтом, чтобы она дальше летела, и никто в отряде не сможет похвастать набором стрел получше! Однако Длинный Нед из Уиддингтона, угрюмый йоркширец с бородой соломенного цвета, придерживался в этих вопросах иного мнения. Он выслушивал советы старого мастера с презрительной усмешкой и наконец не выдержал: - Продавал бы ты луки, Бартоломью, а как из них стрелять, не учил бы! В голове-то у тебя смыслу не больше, чем волос на ней. Коли б ты натягивал тетиву столько месяцев, сколько я - лет, так знал бы, что стрела с перьями, обрезанными прямо, летит дальше, чем с обрезанными кабаньим хребтом. Просто жалость берет, что зеленые лучники не нашли себе учителя получше! Такое пренебрежение к его познаниям задело Бартоломью за живое. Его мясистое лицо налилось кровью, глаза запылали злобой, и он принялся отчитывать своего хулителя. - Ах ты, семифутовая бочка вранья! - возопил он. - Клянусь всеми святыми, я покажу тебе, как раскрывать лживую пасть! Бери-ка меч, становись вон там на палубе, и мы увидим, кто из нас двоих умеет рубиться! Чтоб мне больше стрелы о ноготь не проверять, коли я не оставлю на твоей безмозглой башке памятку по себе! Окружающие не остались равнодушными к ссоре. Кто поддерживал старого мастера, кто стоял за северянина, но все кричали одинаково зычно. Какой-то рыжий йоркширец вытащил было меч, но тут же рухнул на палубу под тяжелым кулаком своего соседа, - и, загудев, как рассерженный пчелиный рой, лучники высыпали на палубу. Однако ни единого удара нанесено не было: между ними тотчас появился Ноллес, глаза на гранитном лице пылали огнем. - Разойдитесь! Слышите? Прежде чем вы вновь увит дите Англию, обещаю вам достаточно драк, чтобы остудить вашу кровь. Лоринг, Хоторн! Зарубите любого, кто поднимет руку! Ты, мерзавец, с лисьим мехом взамен волос, ты что-то хочешь сказать? - И он придвинул лицо почти вплотную к лицу рыжего лучника, который первым схватился за меч. Тот в ужасе попятился от его свирепого взгляда. - А теперь заткните глотки, все вы, и навострите свои длинные уши! Трубач, протруби еще раз! Каждые четверть часа подавался трубный сигнал двум другим кораблям, скрытым туманом. Вновь раздалась звонкая чистая нота, будто какое-то морское чудище призывало своих товарищей. Но из плотной завесы, сомкнувшейся вокруг них, отклика не донеслось. Вновь и вновь звучал сигнал, вновь и вновь они, затаив дыхание, ждали ответа, но тщетно. - Где шкипер? - сказал Ноллес. - Твое имя, негодяй? Как смеешь ты выдавать себя за бывалого моряка? - Имя мое Нат Деннис, благородный сэр, - ответил седобородый моряк. - Тридцать лет назад я повесил свою грамоту у морских ворот Саутгемптона и протрубил в трубу, подбирая себе матросов. Так кому уж называться бывалым моряком, как не мне? - Где два наши другие корабля? - Кто же, сэр, разберет в таком тумане? - Негодяй, твоя обязанность была не терять их! - У меня, благородный сэр, только те глаза, какие даровал мне Господь, а они сквозь мглу не видят. - В ясную погоду я и сам их не потерял бы, хотя я и не моряк. Ну, а в тумане следить за этим - твое дело, раз ты зовешься шкипером. А ты не уследил. И потерял два моих корабля, едва мы вышли в море! - Благородный сэр, прошу тебя, подумай... - Довольно слов! - сурово перебил Ноллес. - Слова не вернут мне две сотни моих воинов. Если я не отыщу их до прихода в Сент-Мало, клянусь святым Уилфридом Рипонским, день этот станет для тебя черным! Довольно, иди и занимайся своим делом! В течение пяти часов они пробирались сквозь густой туман, подгоняемые легким ветром, задувавшим с кормы. Дождь моросил по-прежнему, спутывал их бороды, слезами поблескивал на лицах. Иногда туман расступался, и они видели впереди или по бортам нескончаемую толчею волн, но тут же мутные пары вновь смыкались, закрывая все вокруг. Подавать сигналы своим исчезнувшим спутникам они давно перестали, но надеялись обнаружить их, едва развиднеется. По расчетам шкипера они находились теперь на равном расстоянии от обоих берегов. Найджел прислонялся к фальшборту, а мысли его уносились то в Косфорд, то на одетые вереском склоны Хайндхеда, как вдруг его слух поразил непонятный звук. Это был ясный звон металла, который не могли заглушить ни плеск волн, ни скрип гика, ни хлопки парусов. Он прислушался. И вновь услышал звон. - Милорд! - сказал он Ноллесу. - Ты ничего не слышал? Оба чуть наклонили головы, напрягая слух. Вновь раздался тот же звон, но донесся он с другой стороны - не с носа, как прежде, а сбоку. И опять, и опять. То он раздавался по носу, то с правого или левого борта, то совсем близко, то еле слышно. К этому времени у бортов сгрудились и лучники, и жандармы, и матросы. Повсюду вокруг в непроницаемой мгле раздавались непривычные звуки, а влажная стена тумана вставала у них перед самыми глазами. И снова и снова все те же таинственные звуки - музыкальный звон металла. Старый шкипер покачал головой и перекрестился. - Тридцать лет я провел на волнах, а такого ни разу не слышал, - сказал он. - Ну да, в тумане всегда бесчинствует дьявол. Недаром его называют Князем Тьмы. По кораблю прокатилась волна паники. Эти суровые, сильные люди, не страшившиеся никаких смертных врагов, содрогнулись от ужаса перед тенями, созданными их собственным воображением. Побледнев, они вглядывались в туман неподвижными глазами, словно вот-вот из него должен был явиться адский демон. В это мгновение налетел порыв ветра, мутная завеса приподнялась, и перед ними открылся довольно широкий вид на море. Все представшее их взору пространство было усеяно кораблями. И справа и слева тесным строем в одном направлении с "Василиском" плыли внушительные караки с высокой кормой, крутыми, выкрашенными красной краской бортами и резными позолоченными поручнями. На каждом был поставлен один большой парус, палубы их кишели людьми, а наводящий жуть звон доносился с кормы то одного, то другого. Но не успели они толком разглядеть этот великолепный флот, медленно двигавшийся вперед под серым пологом, как туман вновь сомкнулся и видение исчезло. Некоторое время на "Василиске", царила мертвая тишина, а затем раздались возбужденные голоса. - Испанцы! - хором произнесли дюжины две лучников и жандармов. - И как это я не сообразил? - сказал шкипер. - На бискайском побережье они бряцают кимвалами на манер язычников-мавров, с которыми воюют. Но что ты прикажешь, благородный сэр? Коли туман рассеется, нам всем не миновать смерти. - Кораблей у них не меньше тридцати, - ответил Йодлес, хмурясь. - Если мы их увидели, то и они нас, конечно, заметили. И пойдут на абордаж. - Нет, благородный сэр, сдается мне, наш корабль и легче и быстрее, чем эти. Коли туман продержится еще час, мы уйдем от них. - К оружию! - крикнул Ноллес. - К оружию! Вот они! Действительно, "Василиск" был замечен с корабля испанского адмирала прежде, чем его укрыл туман. Искать его в тумане под парусом при таком слабом ветре нечего было и думать, однако, к несчастью для англичан, на близком расстоянии от тяжелого карака шла узкая и быстрая галера. С нее тоже увидели "Василиска", и испанский адмирал отправил ее в погоню. Несколько минут она рыскала в тумане, а затем выпрыгнула на него, как прыгает на добычу тощий хищник, поджидавший в засаде. Именно появление скользящей за ними длинной темной тени и вырвало из уст английского рыцаря предостерегающий крик. Мгновение спустя весла по правому борту галеры были убраны, суда сошлись вплотную, и с торжествующими воплями на палубу "Василиска" вскарабкалась орда смуглых испанцев в красных колпаках. Уже казалось, что английский корабль удалось захватить без единого обмена ударами: лучники и жандармы метались по нему в поисках своего оружия. Несколько десятков лучников, укрывшись под навесами носа и кормы, уже сгибали луки и набрасывали на древко тетиву, извлеченную из футляра. Но остальные перелезали через седла и бочонки, ища колчаны. Тот, кто отыскивал свой колчан, тотчас вручал несколько стрел своим менее удачливым товарищам. В темных углах жандармы хватали каски, которые оказывались им то слишком малы, то слишком велики, швыряли их на палубу и вооружались мечами и копьями, которые первыми попадались им под руку. Испанцы завладели средней частью корабля, сразив всех, кого застигли там, и уже хлынули к носу и корме, когда им пришлось убедиться, что за уши они ухватили не жирную овцу, а свирепого матерого волка. Хотя урок им был преподан с запозданием, но исчерпывающе. Атакованные с двух сторон, безнадежно уступая врагам численностью, испанцы, до последней минуты считавшие небольшой "Василиск" торговым судном, были перебиты все до единого. Это была не битва, но бойня. Тщетно уцелевшие, взывая ко всем святым, прыгали в свою галеру - на нее с кормы "Василиска" сыпался град стрел, поражавших и матросов на палубе, и прикованных к скамьям гребцов-невольников. Точно еж иглами, галера повсюду щетинилась впившимися в дерево стрелами. И "Василиск", продолжив путь, оставил за собой в тумане плавучий гроб, полный мертвецов и умирающих. Взобравшись на палубу "Василиска", испанцы схватили шестерых матросов и четырех безоружных лучников, которых швырнули за борт с перерезанным горлом. Теперь за борт полетели сами испанцы, и мертвые и раненые. Одному удалось скрыться в трюме, но его отыскали там и убили в темноте, точно крысу. Через полчаса от этой ожесточенной схватки в тумане не осталось никаких следов, если не считать багровых разводов на бортах и палубном настиле. Лучники, раскрасневшиеся, веселые, снимали с луков тетивы, потому что во влажном воздухе они теряли упругость, хотя их и натирали от сырости специальным составом. Некоторые бродили по кораблю в поисках стрел, другие перевязывали легкие раны. Однако тревога не исчезала с лица сэра Роберта, и он продолжал внимательно всматриваться в туман. - Пойди-ка к лучникам, Хоторн, - сказал он своему оруженосцу, - и прикажи им под страхом смерти соблюдать тишину. А ты, Лоринг, иди к жандармам и прикажи им то же самое. Если испанцы нас обнаружат - мы погибли. В течение часа, еле осмеливаясь дышать, они пробирались сквозь испанский флот, а вокруг, не стихая, бряцали кимвалы, помогая испанским кораблям держаться вместе. Один раз звон грянул над самым носом "Василиска", и они спешно свернули в сторону. Затем из тумана у них на раковине замаячил огромный силуэт, но они повернули на два румба, и грозная тень растворилась в тумане. Вскоре звон кимвалов превратился в отдаленное позвякивание, а затем и вовсе стих. - И вовремя, - сказал старый шкипер, указывая на желтизну, разливающуюся по туману у них над головой. - Видите? Это солнце пробивается сквозь мглу. Вот-вот мы его увидим. Ну, что я говорил? Действительно, между дымных прядей проглянул бледный солнечный диск величиной с лунный и куда менее яркий, и у них на глазах начал увеличиваться, становиться ярче, оделся золотым ореолом, выбросил один луч - и тут же на них словно из воронки хлынул целый сноп лучей, расширяясь у основания. Минуту спустя они уже плыли по спокойному синему морю под лазурным небом в белых барашках облаков. Сцена, которая развертывалась под этим небом, навсегда врезалась в их память. Они находились на середине пролива. Справа и слева виднелись бело-зеленые берега Кента и Пикардии. Впереди простирался широкий пролив, и цвет его менялся от голубого у их бортов до темно-лилового у дальнего горизонта. Позади них лежал вал густого тумана, из которого они только что вырвались. Он серой стеной протянулся с востока на запад, и в нем высокими тенями маячили испанские караки. Четыре уже были залиты светом вечернего солнца, озарявшим красные борта, богатую позолоту поручней и раскрашенные паруса. Каждый миг в тумане появлялось новое золотое пятно, на мгновение вспыхивало, как звезда, а затем выдвигалось вперед и оказывалось обитым медью носом внушительного красного корабля. От серой стены теперь уже отделилась длинная линия величавых караков. "Василиск" опережал их на милю с лишним в двух милях сбоку от них. В пяти милях впереди ближе к французскому берегу по волнам бежали два небольших судна. При виде их Роберт Ноллес радостно вскрикнул, а старый шкипер пробормотал благодарственную молитву всем святым, узнав потерянных в тумане ког "Томас" и "Божью Благодать". Как ни приятен был вид их вновь обретенных товарищей, как ни поразительно появление испанских кораблей, но те, кто находился на "Василиске", смотрели уже не на них. Перед ними открывалось куда более захватывающее зрелище. Они столпились на носу, оживленно переговариваясь и указывая пальцами. Со стороны Уинчелси в пролив выходил английский флот. Еще до того, как туман начал рассеиваться, быстроходная галера принесла королю известие, что испанцы вышли в море, и он дал приказ отплывать. И вот теперь на фоне кентского берега от мыса Данджнесс до Рая вытянулся их строй под парусами, несущими пестрые гербы и цвета городов, снарядивших их. Двадцать девять из Саутгемптона, Шорема, Уинчелси, Гастингса, Рая, Хита, Ромни, Фолкстона, Дйла, Дувра и Сандуича. Поставив большие паруса так, чтобы ловить ветер, они выходили в пролив, а испанцы, учтивые враги, повернули к ним навстречу. Развевающиеся знамена, раскрашенные паруса, гремящие трубы, бряцающие кимвалы - два могучих флота, покачиваясь на длинной зыби, медленно сближались. С утра король Эдуард ждал на своем большом нефе "Филиппа" в миле от Камбер-Сэндс, когда же появятся испанцы. Над большим парусом с королевским гербом ветер колыхал красный крест Англии. По бортам выставили свои щиты сорок рыцарей - цвет английского воинства - и сорок рыцарских знамен украшали палубу. На возвышениях носа и кормы блестело оружие жандармов, а низкий шкафут занимали лучники. Время от времени на королевском корабле гремели трубы и литавры, и ему отвечали все могучие соседи: "Лев", на котором поднял свой флаг принц, "Кристофер", под командой графа Суффолка, "Саль дю Руа" Роберта Намюрского и "Святая Мария" сэра Томаса Холланда. Чуть дальше стояли "Белый лебедь" с гербом Мобрея, "Пальмер из Дила" с черной головой Одли и "Кентец" лорда Бошана. Остальные стояли в устье Уинчелси-Крика на якорях, но готовые поднять их в любую минуту. Король расположился на носу. Сиденьем ему служил бочонок, а на колене у него примостился Джон Ричмондский, тогда еще совсем малыш. Одет Эдуард был в свой любимый жакет черного бархата, а на голове у него была небольшая коричневая шапочка из бобрового меха с белым страусовым пером. На плечи он набросил пышный меховой плащ с опушкой из горностая. Позади него двадцать рыцарей в ярких нарядах из шелков и легкой тафты сидели кто на киле перевернутой лодки, а кто и на фальшборте, болтая ногами. Лицом к ним всем Джон Чандос в двухцветном порпуане, поставив одну ногу на шток якоря, перебирал струны лютни и пел песню, которой научился в Мариенбурге, когда последний раз отправился с рыцарями Тевтонского ордена в поход против язычников. Король, его рыцари и даже лучники внизу смеялись веселым строфам и дружно подхватывали припев, а на соседних кораблях люди перегибались через борт, чтобы лучше расслышать песню, разносившуюся над водой. Но внезапно она оборвалась. Дозорный на круглой площадке у верхушки мачты хрипло крикнул: - Вижу парус!.. Два паруса! Джон Бане, шкипер короля, приложил ладонь козырьком над глазами и всмотрелся в длинный вал тумана, заволокшего северную часть пролива. Пальцы Чандоса замерли на струнах - он, король, рыцари и все прочие тоже вглядывались в туман. На солнечный свет вырвались два маленьких темных силуэта, а следом за ними и третий. - Это ведь испанцы? - спросил король. - Нет, государь, - ответил моряк, - у испанцев корабли побольше, и они красят их в красный цвет. А чьи эти, не скажу. - Пожалуй, я знаю! - воскликнул Чандос. - Три корабля с моим отрядом на пути в Бретань. - Верно, Джон, - сказал король. - Но взгляните туда! Во имя Пречистой, что это? В стене тумана на некотором расстоянии друг от друга вспыхнули четыре слепящие звезды, а в следующее мгновение из нее появились четыре высоких корабля. Воинственный клич сотряс королевский корабль и был подхвачен на всех остальных, пока эхо его не прокатилось по всему берегу от Данджнесса до Уинчелси. Король вскочил на ноги, сияя радостью. - Дичь поднята, друзья! - вскричал он. - Одевайся, Джон! Одевайся, Уолтер! И вы все поторопитесь. Оруженосцы, несите доспехи. Пусть каждый сам о себе позаботится. Время не терпит! Удивительно было смотреть, как эти сорок знатных особ сбрасывали с себя одежду, заваливая палубу атласами и бархатами, а их оруженосцы, точно конюхи перед конскими состязаниями, изгибались, крепили, затягивали, завинчивали - надевали шлемы, застегивали латы, накладывали набедренники, и изысканно одетый придворный превращался в железного истукана. Там, где перешучивались и пели под лютню сэра Джона щеголи, теперь выстроились суровые воины. Внизу между кормой и носом лучники по команде своих начальников занимали назначенные места в деловитой тишине. Десятеро забрались в башенку на мачте - пост самый опасный. - Подай вино, Никлас! - воскликнул король. - Благородные господа, пока вы не опустили забрала, приглашаю вас выпить со мной последнюю чашу. Прежде чем вы снова их поднимете, горло у вас порядком пересохнет, обещаю вам. Но за что бы нам выпить, Джон? - За испанцев, - ответил Чандос, чье худое лицо выглядывало из просвета между забралом и подбородником, точно остроносая птица из дупла. - Пусть нынче сердца их будут тверды, а дух отважен! - Хорошо сказано, Джон! - воскликнул король, и рыцари выпили вино с веселым смехом. - А теперь, благородные господа, по своим местам! Я буду командовать тут. Джон, тебе поручаю корму. Уолтер, Джеймс, Уильям, Фиц-Алан, Голдсборо, Реджинальд, вы останетесь со мной. - Джон, выбери кого хочешь, остальные спуститесь к лучникам. Шкипер, правь в самую их середину. Еще не зайдет солнце, как мы вернемся с красным кораблем в подарок нашим дамам или больше их не увидим. Искусство плыть против ветра еще не было изобретено, не существовало ни фока, ни бизани - только лишь небольшие передние, служившие для поворотов, а потому английский флот, чтобы перехватить врага, вынужден был двигаться по проливу наискосок. Однако испанцы, шедшие по ветру, жаждали встречи не меньше, и это ее ускорило. С величавым достоинством два могучих флота все больше сближались. Один великолепный карак обогнал остальные и двигался теперь на полмили впереди - красный с золотом, сверкающий железной полосой по бортам. Эдуард смотрел на него горящим взором, так хорош он был, пеня золоченым носом синюю воду. - Прекрасный корабль, Бане, - сказал король стоявшему рядом с ним шкиперу. - Я не прочь помериться с ним силами. Прошу, держи прямо, чтобы мы его сокрушили. - Коли я буду держать прямо, так один пойдет на дно, да как бы и не оба, государь, - ответил моряк. - Чаю, с помощью Пречистой мы исполним возложенный на нас долг, - сказал король. - Держи прямо, шкипер, как я тебе повелел. Оба корабля уже сблизились на полет стрелы, и испанские арбалетчики принялись за англичан. Их дьявольские короткие и толстые стрелы жужжали в воздухе, как осы, с треском били в борта, грохотали по палубе, с громким лязгом отлетали от рыцарских шлемов и лат либо с мягким шлепком впивались в тело жертвы. Все это время лучники вдоль обоих бортов "Филиппы" стояли неподвижно в ожидании команды, и тут она раздалась. Все тетивы зазвенели разом. Этот звон смешался со свистом стрел, постанывающими выдохами лучников и рявканьем их начальников. - Не торопись! Не торопись! Стреляй разом! Двести пятьдесят шагов! Двести шагов! Пятьдесят! Стреляй разом! Рявканье это перекрывало все высокие звуки, как в бурю рев морских волов перекрывает вой ветра. Два могучих корабля совсем сошлись, и тут испанцы чуть отвернули, чтобы удар получился скользящим. Тем не менее он был ужасен. Десяток матросов на площадке карака держали наготове каменную глыбу, чтобы обрушить ее на палубу врага, и вдруг испустили вопль ужаса: мачта под ними затрещала, начала крениться, сначала медленно, потом все быстрее, и с оглушительным грохотом легла набок, а их, точно камни из пращи, метнуло далеко в море. Много беды рухнувшая мачта наделала и на палубе. Однако "Филиппе" тоже пришлось нелегко. Правда, ее мачта устояла, тем не менее от толчка не только все на палубе попадали, но десятка два слетели в море с бортов. С мачты свалился лучник, и его тело гулко стукнулось о палубу совсем рядом с распростертым на ней королем. На низком шкафуте между башнями носа и кормы лежали со сломанными руками и ногами те, кого сбросило с них вниз. Но хуже того: от удара разошлись швы, и вода в десятке мест хлынула в трюм. Однако это были опытные и дисциплинированные солдаты и моряки, уже много раз сражавшиеся вместе на море и на суше, и каждый знал свое место и свои обязанности. Все, кто мог, пошатываясь, поднялись на ноги и помогли встать чуть ли не половине рыцарей, которые, лязгая, перекатывались у бортов с боку на бок, придавленные тяжестью собственных доспехов. Лучники вновь построились. Матросы кинулись к щелям с паклей и смолой. Через десять минут порядок восстановился, и "Филиппа", хотя и понесла немалый ущерб, снова была готова к бою. Король с яростью смотрел по сторонам, как раненый вепрь. - Сцепить мой корабль с этим! - крикнул он, указывая на искалеченный карак. - Он мой пленник! Но тем временем ветер уже увлек их дальше, и на них надвигался десяток испанских кораблей. - Мы не можем повернуть к нему, не подставив борт вот этим, - сказал шкипер. - К чему он тебе, государь? Ты найдешь что-нибудь получше! - воскликнули рыцари. - Клянусь святым Георгием, вы правы! - ответил король. - Да и он от нас не уйдет, если останется время. А корабли эти тоже очень хороши! Прошу тебя, шкипер, сойдись с ближайшим. Им наперерез двигался большой карак на расстоянии полета стрелы. Бане взглянул на свою мачту и убедился, что она заметно накренилась. Еще толчок - и она полетит за борт, а его корабль превратится в плавающее бревно. Поэтому он налег на кормило и направил "Филиппу" вдоль борта карака, приказав цеплять его абордажными крючьями и цепями. Испанцы с не меньшим рвением забрасывали свои крючья на нос и корму "Филиппы", и, накрепко соединенные, два корабля уже вместе медленно поднимались и опускались на длинных синих валах. А над сомкнутыми бортами в отчаянной схватке сплетались люди, огромной волной то накатываясь на палубу карака, то откатываясь на палубу англичан. Над колышущимися рядами языками серебряного пламени вспыхивали мечи, и в тихие голубые небеса уносились вопли ярости и боли, сливаясь в подобие волчьего воя. К этому времени один за другим подошли прочие английские корабли, забрасывая абордажные крючья на высокий красный борт ближайшего испанца. Теперь двадцать кораблей качались на волнах, сошедшись в яростном поединке, а вскоре борющиеся пары уже трудно было пересчитать. "Кристофер" графа Суффолка захватил карак, потерявший мачту в столкновении с "Филиппой", и вода вокруг была усеяна головами испанского экипажа. Большой камень, который метнул мангонель, потопил английский корабль, и люди с него тоже барахтались в воде - в ожесточении битвы прийти к ним на помощь было некому. Второй английский корабль взяли на абордаж с обоих бортов, и в живых на нем не осталось ни единого человека. Зато Мобрей и Одли захватили по караку, и в центре победа теперь склонялась на сторону островитян. Черный принц на "Льве", "Дева Мария" и еще четыре корабля попытались зайти испанцам во фланг, но их маневр был замечен, и испанцы повернули им навстречу десять кораблей, в том числе самый большой свой карак "Сант-Яго ди Компостелла". Вот к его борту принц и прицепил свой маленький ког, но все попытки захватить испанца кончались неудачей - борт карака был слишком высок, а его защитники оборонялись бешено, раз за разом сбрасывали англичан вниз, и они с лязгом и грохотом падали на свою палубу. Выстроенные у борта "Сант-Яго" арбалетчики с высоты осыпали стрелами переполненный людьми шкафут "Льва", и трупы громоздились там кучами. Но опаснее всего был смуглый чернобородый великан на дозорной площадке, скорчившийся так, что со "Льва" его успевали увидеть только в те три-четыре секунды, когда он вставал во весь рост, сжимая в руках огромный кусок железа, и швырял его вниз с силой, которой ничто не могло противостоять. Вновь и вновь железные перуны пробивали палубный настил и рушились на днище кога, сокрушая все на своем пути и разбивая обшивку. Принц в черных доспехах (по ним он и получил свое прозвище) руководил боем на корме, и туда к нему прибежал шкипер с перекошенным от ужаса лицом. - Государь! - крикнул он. - Днище не выдержит этих ударов! Вода уже наполняет трюм! Принц взглянул на мачту испанца, ив этот миг на дозорной площадке вновь мелькнула черная борода и две могучие руки резко опустились сверху вниз. В воздухе просвистела железная болванка, пробила в палубе зияющую дыру и обрушилась в трюм. Шкипер вцепился в свои седеющие волосы. -- Еще одна течь! - простонал он. - Святой Леонард, охрани нас в день сей! Двадцать моих молодцов вычерпывают воду ведрами во всю мочь, но она поднимается. "Лев" вот-вот пойдет ко дну! Принц выхватил арбалет у одного из своих телохранителей и навел его на дозорную площадку, В тот миг, когда чернобородый великан, поднимая новую болванку, опять выпрямился, в лоб ему впилась свинцовая стрела, он упал, и его тело свесилось через ограждение площадки. Ликующий крик вырвался из груди англичан, а в ответ раздались злобные вопли испанцев. Из трюма "Льва" выскочил матрос и что-то зашептал шкиперу. Тот посерел и повернулся к Принцу. - Государь, я сказал верно: корабль тонет у нас под ногами! - вскричал Он. - Тем нужнее нам обрести другой, - ответил тот. - Сэр Генри Стокс, сэр - Томас Стортон, Уильям и Джон Клифтоны - вот наша дорога! Разверни мое знамя, Томас де Мохун! Вперед, и мы победим! Ценой нечеловеческих усилий принц и еще человек десять - двенадцать сумели завладеть уголком испанской палубы. Один продолжали бешено рубиться, расчищая палубу перед собой, другие, перевесившись через борт, помогали товарищам карабкаться на "Сант-Яго". С каждым выигранным мгновением маленький английский отряд увеличивался - двадцать уже стали тридцатью, тридцать превратились в сорок... Но тут те, кто тянул руки к еще остававшимся на коге, увидели, как палуба накренилась под ногами у их товарищей и исчезла в кипении пены. Корабль принца затонул. С торжествующим криком испанцы ринулись на англичан, которые успели захватить корму и теперь во главе с принцем отражали все попытки врагов подняться на нее следом за ними. Но на них градом сыпались арбалетные стрелы, и вскоре уже треть их распростерлась на палубе. Остальные, выстроившись поперек кормовой надстройки, со все большим трудом удерживали свою позицию от яростных натисков орды врагов, рвущихся к ним снизу. Еще один-два натиска - и они не устояли бы против смуглых сынов Испании, свирепых и упрямых воинов, закаленных в бесконечной борьбе против завоевателей-мавров. Но внезапно со стороны носа донесся громовой клич: - Святой Георгий! Святой Георгий! Ноллес на выручку! Шестьдесят воинов с "Василиска", который незамеченным подошел к борту "Сант-Яго", хлынули на палубу. Оказавшиеся между двух огней испанцы дрогнули, и сражение перешло в резню. Люди принца прыгнули с кормы вниз, навстречу к ним ринулись подоспевшие товарищи. Минут пять слышались удары, стоны, молитвы и всплески - оттесненных к бортам испанцев сбрасывали в море, как они ни отбивались. Затем все кончилось, и замученные, обессиленные люди еле переводили дыхание, опираясь на мечи или в изнеможении ^разлегшись на палубе захваченного карака. Принц поднял забрало, опустил подбородник и, с гордой улыбкой посмотрев вокруг, вытер струившийся по лицу пот. - Где шкипер? - осведомился он. - Пусть направит нас еще к какому-нибудь вражескому кораблю. - Увы, государь, шкипер и все матросы пошли на дно со "Львом", - ответил знаменосец, сэр Томас де Мохун, молодой рыцарь с запада страны. - Мы потеряли наш корабль и половину наших людей. Боюсь, сражаться мы больше не можем. - Что же, пусть так! Ведь победа уже наша, - ответил принц, оглядывая море. - Знамя моего благородного отца развевается вон над тем испанцем. Мобрей, Одли, Суффолк, Бошан, Намюр, Траси, Стаффорд, Арундель подняли свои знамена на алых караках, как я на этом. А уцелевшие их корабли нам все равно не настичь. Однако мы должны поблагодарить тех, кто пришел к нам на помощь в решительную минуту. Я уже видел твое лицо и твой герб, благородный сэр, но имя твое не припомню. Назови его. Он обращался к Найджелу, который, раскрасневшийся и счастливый, стоял в первом ряду отряда с "Василиска". - Я всего лишь оруженосец, государь, и не заслуживаю благодарности, ибо ничего славного не совершил. Вот наш начальник. Взгляд принца обратился на щит с черным вороном и на молодое, но суровое лицо того, кто этот щит держал. - Сэр Роберт Ноллес! - сказал принц. - А я полагал, что ты уже плывешь в Бретань. - Я был на пути туда, государь, оттого-то мне и выпало счастье увидеть это сражение. Принц засмеялся: - Правда твоя, Роберт. Требовать, чтобы ты проплыл мимо, когда совсем рядом представился случай показать свою доблесть, было бы слишком! А теперь, прошу тебя, вернись с нами в Уинчелси. Мой отец, я знаю, будет рад поблагодарить тебя за совершенное тобой. Однако Роберт Ноллес покачал головой: - Государь, твой отец послал меня в Бретань, и нарушить его повеление, не получив на то приказ от него, я не смею. В Бретани наши гарнизоны теснят со всех сторон, и всякое промедление опасно. Если уж ты должен упомянуть про меня его величеству, то испроси мне прощение за то, что я на этот час свернул с пути. - Ты прав, Роберт. Ну, плыви с Богом. Прискорбно только, что я не могу отправиться под твоим знаменем туда, где, сдается мне, твоих людей ждут славные деяния. Но, как знать, быть может, и я окажусь в Бретани еще до истечения года. Принц повернулся к своим людям, а василискцы поспешили к борту, попрыгали на свой ког, оттолкнулись шестами от захваченного испанца, поставили парус и повернули на юг. Издали навстречу к ним поспешали два других их судна на случай, если понадобится их помощь, а по проливу уходили десятка два алых караков, которых по пятам преследовали несколько английских кораблей. Солнце уже касалось краем моря, и его лучи, почти параллельные воде, озаряли багрец и золото четырнадцати могучих караков и крест святого Георгия над каждым.