Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Павел Амнуэль
     Email: amnuel@netvision.net.il
     Изд: "Русский израильтянин"
     Date: 17 Mar 2002
---------------------------------------------------------------


     Бабушка  Двора  позвонила и сказала коротко: "Приезжай". Был третий час
ночи, вставать не хотелось. Лиза спросила сквозь сон:
     - Что случилось?
     - Спи, - сказал я. - Похоже, с дедом совсем плохо.
     Жена проснулась мгновенно.
     - Я с тобой, - заявила она. - И не вздумай спорить.
     Я и не собирался. Наама - небольшой мошав в часе езды от Тель-Авива. То
есть, в  часе, если ехать, как я это обычно делал, вечером  после работы, по
загруженным трассам, а ночью весь путь занял у нас минут двадцать пять. Лиза
села за руль, пробурчав, что я слишком нервничаю, чтобы вести машину.
     Господи, думал  я, все естественно,  человеку исполнилось  восемьдесят,
вряд ли  мы при нынешнем ритме  жизни проживем  так долго. Все естественно и
ожидаемо, но когда тебе говорят "Приезжай", кажется, что это невозможно, так
не должно быть,  вчера я говорил с дедом по телефону, и он шутил, что крепче
его сердца лишь камень из жерла вулкана, а вот теперь он умирает или, может,
уже умер, я всегда боялся, что не услышу его последнего слова, его прощания,
почему-то это для  меня было очень  важно - важнее только рождение сына,  но
Арику  уже  пять,  и  хорошо,  что он сейчас  у моих  родителей в Беэр-Шеве,
бабушка,  скорее  всего, им  и  звонить  не  стала, странные у них сложились
отношения, давние какие-то споры...
     - Что же ты? - сказала Лиза. - Выходи, приехали.
     Дед  лежал  в  спальной  комнате  на   узкой  кровати,   и  сейчас  ему
действительно  можно  было дать все восемь десятков. Бабушка молча сидела  у
изголовья  на любимом своем  раскладном  стульчике  и встретила  нас с Лизой
долгим взглядом, в который вложила все - и страх перед ожидаемым, и любовь к
мужу,  пронесенную  через долгую  жизнь, и что-то  еще было в  этом взгляде,
неопределимое, но важное.
     - Скорую вызвали? - спросила Лиза.
     - Нет, -  ответил  вместо бабушки дед, и голос его прозвучал неожиданно
громко,  будто сухой  выстрел из стартового пистолета. - Не  нужно скорую...
Шимон, это ты?
     - Да, - сказал я.
     -  Иди сюда,  - говорить деду было все-таки  трудно,  и  он  перешел на
шепот. - И скажи женщинам, чтобы посидели на кухне. Хочу с тобой говорить.
     - Хорошо, - кивнул я. - У тебя болит что-нибудь? Может, все-таки...
     - Помолчи,  -  перебил меня  дед. -  Прошло время, когда у меня  что-то
болело.  Голова,  сердце,  душа...  Запомни: тогда,  в  сорок  седьмом,  это
действительно был Мессия. Теперь я точно знаю.
     - Да, - повторил я, не желая спорить.
     Это была старая история,  которую дед сочинил еще в юности. Когда-то он
хотел стать  литератором  и  написал несколько вполне терпимых  по  стилю  и
композиции рассказов, среди  которых  был и  этот, названный автором "Мессия
оставляет путь". Опус в  те еще годы напечатали в "Маариве", остальные так и
пылились в тонкой папке, которую дед никогда не раскрывал. Вырезка из газеты
много  лет лежала в другой  папке, а  потом  дед переложил ее в целлофановый
пакет.  Он  не переоценивал своего  литературного дарования, точнее, считал,
что  таковое вовсе  отсутствует,  и  оба  его сына, в  том  числе мой  отец,
работавший   редактором  в   спортивном  журнале,  были  вполне  согласны  с
родительским мнением.
     -  Сколько  раз  ты читал этот рассказ? -  спросил  дед.  Каждое  слово
давалось ему  с трудом,  он  сглотнул,  и  в груди у  него булькнуло,  будто
утонула не сказанная еще фраза.
     - Не знаю... - протянул я. - Десять. Может, больше.


     Чтобы доставить старику удовольствие, я  всякий раз, приезжая  в Нааму,
делал  вид,  что с  удовольствием  перечитываю  старый рассказ, в  котором с
непосредственностью   человека,   не   умеющего  строить  сюжет  и  интригу,
рассказывалось, как однажды  летним  вечером в  дом к  молодому  бойцу Эцеля
постучался  путник и  попросил  помощи. Нужно  было путнику не так уж много:
чтобы  его  довезли  до  Иерусалима -  до  стен  Старого города,  дальше  он
как-нибудь сам...
     Время было  известно какое - куда опаснее, чем  сейчас,  в  дни  второй
интифады.  Герой  рассказа  -  его  звали Ароном,  как и автора -  вовсе  не
собирался в Иерусалим. Напротив, будучи  человеком  военным,  он должен  был
вернуться из мошава в Тель-Авив и поступить в  распоряжение командира боевой
группы. Эцель  и Лехи каждый  день устраивали какую-нибудь акцию, а  та, что
ожидалась, была особенной - предстояло отомстить англичанам за то,  что  они
сделали с  пароходом. Полторы тысячи евреев прибыли  из разоренной  Европы в
Эрец Исраэль,  и что же? Им даже не позволили  высадиться  на берег  - судно
развернули и отправили назад, лишив  людей будущего после того,  как нацисты
лишили их прошлого.
     Арон не собирался все это излагать незваному гостю, сказал коротко: "Не
могу".  Гость  не настаивал,  спросил только,  можно  ли  переночевать.  Ему
бросили старый матрац в большой комнате, и  он всю ночь ворочался,  бормотал
что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: "Поехали?"
     И Арон не смог отказать. Не смог, потому что  была в госте, назвавшемся
Марком, внутренняя сила,  которой невозможно  было сопротивляться.  На Марка
было трудно смотреть  -  взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед,
не обладая литературным  талантом, не сумел толком  описать ни это ощущение,
ни другое, которое он обозначил словами: "Марк убедительно молчал".
     "Ему не нужно было доказывать свою правоту", - сказал как-то дед, когда
я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.
     "Какую правоту?" - продолжал допытываться я.
     Дед взял  у  меня из  рук газетный  лист, перечитал отмеченное место  и
вернул со словами:
     "То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял".
     "Ну конечно", - сказал я и  больше  к этому вопросу не  возвращался. Не
знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного  произведения
есть свои законы восприятия -  я  (да и никто  другой из читателей)  не  мог
поверить герою, назвавшему  себя Мессией и упорно молчавшему  в ответ на все
вопросы.
     Они отправились в  Иерусалим поутру, у деда был грузовичок,  оставшийся
от отца. Согласно семейному  преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал
из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не
могло:  Пинхас  Брумель  совершил свое  восхождение в Эрец Исраэль месяца за
четыре  до того,  как  в Петербурге  большевики отобрали власть у временного
правительства.  Грузовичок был моложе - я сам, будучи ребенком, видел на его
двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: "Krupp, 1931".
     Они поехали, и начались чудеса  - точнее, дед пытался  описать какие-то
чудеса  в  своем рассказе,  но похоже,  он находился  в  таком эмоциональном
состоянии,  когда чудом кажется обычный восход  солнца. Марк  сидел рядом  с
Ароном и все время что-то говорил, дед  смотрел  на дорогу,  боялся, что  их
обстреляют  из  засады  и слушал вполуха,  но все  равно воспринимал  каждое
слово, будто результат собственных размышлений.
     "Бог никогда не отворачивался от своего народа,  -  говорил  Марк, - но
разве народ  еврейский  всякий  раз  правильно  понимал  желания  Творца?  А
понимая,  разве  исполнял их  так,  как  было  задумано? Если  бы  евреи  не
оказались столь жестоковыйными, я пришел бы раньше. На много веков раньше".
     "Куда бы  ты пришел? - с иронией спрашивал Арон, стараясь не пропустить
нужный  поворот дороги. - В Палестину, где евреев и не было почти? Дай срок,
соберется здесь весь народ, тогда, может быть, и Мессия явится".
     "Я - Мессия", - утверждал Марк.
     "Из рода Давидова?" -  подначивал Арон. Он  не был религиозен, отец его
привез  из далекой России  вместе с  домашним  скарбом груз социалистических
идей, и  Арон проникся ими с детства, он читал, конечно,  что Мессия  должен
быть потомком самого царя Давида, но больше, пожалуй, не знал ничего.
     "Из  рода Давидова,  -  серьезно глядя  на Арона, отвечал  Марк. - Отца
моего звали Шломо, деда Хаим, прадеда"...
     "Держись!" - крикнул Арон и надавил на педаль газа с такой силой, что в
моторе, казалось,  что-то  хрустнуло. Грузовичок,  будто конь,  поднятый  на
дыбы,  рванулся вперед,  и  только  тогда Марк,  похоже,  услышал  выстрелы.
Лопнуло стекло, но никого не задело, а за поворотом уже не стреляли.
     "Пока обошлось", - сказал пассажиру Арон.
     "Ничего  с нами не  случится, - сказал Марк. - Во всяком случае, ничего
не случится с тобой".
     Арон в этом сильно сомневался.
     Когда по сторонам  потянулись  одноэтажные дома, стоявшие вдоль Яффской
дороги, он спросил:
     "Обратно сам будешь выбираться?"
     Марк повернул к Арону одухотворенное лицо.
     "Нет, - сказал он. - Я пришел. Теперь вы - все вы - пойдете за мной".
     "Ну  да, конечно,  - кивнул  Арон.  - А откуда нам знать, что за  тобой
нужно идти?"
     "Я - Мессия", - сказал Марк.
     "Чем  докажешь?" -  они уже почти  достигли цели  путешествия,  и  Арон
позволил себе быть бестактным и грубым.
     "Мессия, - сказал Марк, - это тот, кто всех победит".
     "Тогда  понятно", -  кивнул  Арон и  хотел  добавить  еще  какую-нибудь
колкость, но улица впереди была  перегорожена большими камнями, не проехать,
и он остановил машину.
     "Спасибо тебе", - сказал Марк и спрыгнул из кабины на брусчатку.
     Он пошел, не оглядываясь, в сторону Яффских ворот, и  только тогда Арон
вспомнил, что настоящий  Мессия должен въехать в Иерусалим  на белом ослике.
Значит, этот  -  не настоящий. Почему-то, когда  Марк  находился рядом,  эта
простая мысль в голову не приходила.
     Арон развернул грузовик, на  узкой  улице это было непросто  сделать, и
все его внимание сосредоточилось на управлении. Потом он все-таки  оглянулся
- Марк стоял посреди проезжей части, и было  в его позе что-то нелепое, Арон
не сразу понял, почему ему так показалось.  И только когда Марк упал, широко
раскинув  руки, Арон услышал выстрелы  -  даже не  выстрелы, пожалуй, а эхо,
будто сигнал о том, что непоправимое уже случилось.


     На этом рассказ заканчивался, и я несколько раз спрашивал у деда: а что
дальше?  Когда  я был  мальчишкой,  дед  отвечал, что дальше  я узнаю,  став
взрослым. А когда  я наконец повзрослел, дед отвечал на мой вопрос так: если
ты сам не понял, то тебе и объяснять ничего не надо.
     Он  и не объяснял - никогда. Рассказ жил своей  жизнью в полиэтиленовом
пакете, а у  нас была своя жизнь,  другая. Мне  было  интересно,  почему дед
придумал эту историю  с Мессией, неправдоподобную и в литературном отношении
беспомощную. Я  не задавал этого вопроса прямо, но  дед  сам  все  прекрасно
понимал, и  время от времени, когда мы оставались одни, говорил: "Не рассказ
плох,  а рассказчик. Не история  странная, а историк, не способный  изложить
события так, как они происходили на самом деле".


     - Десять... - повторил дед. - Шломо, я действительно привез в Иерусалим
Мессию.
     - Конечно, - кивнул я, отведя взгляд.
     - Тогда  я  этого не понимал, - продолжал он тихим голосом,  в груди  у
деда что-то хрипело, он поморщился и, подняв свои худые руки, сложил их там,
где сердце, будто защищался от чего-то невидимого.
     - Тогда  я  не понимал, - продолжал он,  -  но  силу его ощутил. Силу и
страсть... И уверенность. Я  не смог передать это своими словами... Я  плохо
владел словом... А как еще иначе я мог...  Мессия  пришел в Эрец Исраэль,  и
его убили.
     - Ну, - не удержался я, - значит, это был не  Мессия. Мессия - это тот,
кто всех победит. Мессию убить невозможно.
     - Невозможно,  - повторил  дед.  - А  ты  мне скажи, почему я ничего не
помню  из того, что произошло потом? Будто сознания лишился и  в себя пришел
только тогда, когда вернулся домой. Один. Вечером. Где я был целый день? Что
стало с Марком?
     - Рассказ твой заканчивается...
     - Да, Марк умирает, и это конец рассказа. Но я просто не знал, что было
потом.  Тогда я не смог  этого узнать. На другое утро уехал в Тель-Авив... И
долгие годы не до того было. Война,  киббуц, опять война и опять киббуц... В
промежутке,  когда я  раненый лежал дома,  написал  эти  рассказы.  И  опять
война... А однажды я понял, что  годы уходят,  и нужно понять, наконец,  что
случилось в тот день, в июле сорок седьмого.
     Дед перестал растирать себе грудь и ткнул в меня костлявым пальцем.
     - Ты  ведь у нас в роду единственный ученый, - сказал он.  -  Я  всегда
думал,  что только ты поймешь... Разве ты не видишь - он действительно  всех
победил...
     - Кто? - спросил я.
     - Он. Марк из рода Давида. Мессия.
     - Ты же написал, что его...
     -  Да какая разница?  Почему вы все  решили, что Мессия явится в образе
человека? А если  и явится, как человек, то сохранит ли свой образ? Мессия -
это божественное послание народу. Мессия  - это путь.  В конечном счете он и
есть сам народ Израиля. Все остальное - образы, фантазии, как мой рассказ.
     - Пожалуйста, - сказал я, - не нужно так нервничать.
     -  Ах, оставь!  -  прохрипел  дед. - Мне уже все  можно. Я  собирал эту
мозаику, и только сейчас... когда понял, что пора уходить... все сложилось.
     - Да-да, - сказал я.
     - Он пришел в июле сорок седьмого, -  голос у деда сел,  слова утратили
звучность,  они будто  выползали  из  полураскрытого  рта,  и  мне  пришлось
наклониться, чтобы ничего не упустить. -  В том же месяце... именно тогда...
в комиссии ООН был согласован наконец план окончательного раздела Палестины.
И было решено, что евреи получат свое государство. Опубликовали план в конце
августа, но решение  принято... я узнавал  это... говорил с людьми,  которые
знали,  что  происходило  на комиссии... да,  решено все  было в  июле. Даже
точнее -  семнадцатого числа, в тот день, когда я повез Марка в Иерусалим. И
оставил его там. Навсегда.
     - Не нужно  тебе говорить так много, - сказал я, но  дед не  слушал, он
уже уходил, оставляя мне свои  слова,  я  не мог  остановить  его, он  был в
другом мире и говорил, прикрывая за собой дверь в  страну,  где меня еще  не
ждали.
     -  Он ушел, -  бормотал дед, - ушел и стал нами... всеми.  Стал Страной
Израиля. Может быть, если бы... если бы  его не... убили...  он  остался  бы
человеком...  и  тогда не  было бы  ничего...  ни нашей страны...  ни  наших
войн... мы ведь всех победили... потому что Мессия - в нас, понимаешь?
     - Да-да, - сказал я. - Понимаю, конечно.
     - Война Гога и Магога, - голос деда становился тише, с каждым словом из
легких уходили  остатки  воздуха,  я  слышал  странное  шипение  и  какие-то
всхлипывания, грудная  клетка  деда  неожиданно поднялась  куполом  и  резко
осела, это было страшно, я хотел встать, позвать бабушку, Лизу,  позвонить в
скорую, наконец, - может, еще не упущен момент и  деда спасут, но его цепкие
пальцы  держали меня за отворот рубашки, я только  сейчас это почувствовал и
приник к лицу деда, как приникают  к роднику, из которого вытекают последние
капли воды.
     - Война Гога и Магога,  - хрипел  дед,  - она идет долго... А потом все
будет хорошо. Все будет хорошо,  ты слышишь? Третий  храм. Ты его построишь,
ты...
     Дед не  был религиозен,  и если  заговорил о Третьем  храме, то имел  в
виду, скорее всего, вовсе не каменное сооружение на  вершине горы, не место,
где евреи будут возносить Творцу молитвы. Что же тогда?
     -  Ты  построишь, -  слова  всплывали  и тонули, я  ловил их, как ловят
руками рыбу в холодном и чистом водоеме. - Ты и твои дети.
     Дед неожиданно замер,  я  только чувствовал,  как колотится его сердце,
будто пытается  пробиться сквозь  грудную клетку - наружу, к  свету,  вверх,
туда, куда уходит душа.
     - Дед, - сказал я холодными губами, испугавшись, что все уже кончено, и
дед  широко раскрыл глаза, посмотрел  на  меня,  я утонул в  этом взгляде  и
увидел то, что он так  и  не смог выразить  словами -  ни тогда, когда писал
свой рассказ,  ни тогда, когда долгие годы искал подтверждения своим мыслям,
ни сейчас,  убеждая  меня в  том, что  Мессия  действительно  сошел на землю
семнадцатого июля 1947 года.
     В раскрывшихся окнах  его взгляда  я отчетливо увидел  уходившую в даль
улицу  Яффо - она была чем-то похожа на ту, по которой  я  так часто ходил в
последние годы,  но все-таки  была другой,  незнакомой и  чужой, -  и темную
фигуру, силуэт человека в лучах солнца. Фигура была темной, как тень, и в то
же  время светлой,  как  трепещущий  огонь,  и  я  понимал,  что  в том  нет
противоречия. Человек, который назвал себя Марком из рода Давида, повернулся
ко мне лицом и поднял в приветствии руку - он знал, что сейчас произойдет, а
я еще нет, хотя не мог не знать.
     -  Я пришел, - теплый утренний ветер  донес до  меня  его  слова, будто
легкий парусный  кораблик  приплыл  ко мне на  гребне  воздушных  волн. -  Я
пришел, и я ухожу. Я - это вы. Помни это, Арон.
     Он  обращался  к  деду, почему  же дед не  описал  этот эпизод  в своем
рассказе?
     - Я помню...
     Кто это сказал? Дед или я?
     Марк повернулся ко  мне  спиной и  пошел в сторону Яффских ворот легкой
походкой, а потом упал вперед - как и шел, легко, непостижимо и естественно.
Звука  выстрела я не услышал. Как  я мог его услышать? Из прошлого всплывает
лишь то, что должно остаться в памяти.
     Взгляд деда застыл,  застыла и  картина - тело на мостовой и излученный
им свет, уплывающий куда-то в сторону  Старого города. А потом свет  померк.
"Почему в комнате так темно?" - подумал я.
     В комнате было  светло. Просто деда в ней больше не было. Я опустил  на
застывшую грудь его тяжелую руку,  закрыл деду глаза, отгородив  от мира его
остановивший время взгляд, и встал.
     - Дед, -  сказал  я, зная,  что душа  его еще  где-то  здесь, рядом,  и
прекрасно слышит не только каждое мое слово, но и каждую мысль, - дед, я  не
успел сказать тебе... Я не умер тогда. Я здесь, слышишь?
     - Да, - прошелестел в воздухе шепот, будто сухой  лист упал с  высокого
дерева.
     Я открыл дверь, и в комнату вошли моя жена и бабушка - им не нужно было
ничего говорить, и я ничего не сказал.
     Я  вышел из дома  в  ночь. Я вышел  на  войну Гога  с Магогом. Я должен
победить в этой войне.
     Я - Мессия

Last-modified: Thu, 21 Mar 2002 12:47:00 GMT
Оцените этот текст: