тно о существовании трансверсии. Любая мысль преобразовывается подсознанием по определенным законам. Сначала вы интуитивно выворачиваете мысль наизнанку. Вам говорят "белое", а вы начинаете думать о черном. Потом вступают в действие принципы увеличения и уменьшения - вторые по силе. Допустим теперь, что у меня есть отличная идея - открытие, подсказанное интуицией или методикой, неважно. Я хочу, чтобы аналогичное открытие сделал, например, Тюдор, и главное - чтобы он воспринял открытие как свое. В разговорах с Тюдором я должен все время высказывать одну и ту же бредовую - или тривиальную? - но хорошо продуманную мысль, высказывать упорно, чтобы она вызвала у Тюдора внутреннее сопротивление, раздражение, чтобы она засела в его сознании. Нужные ассоциации родятся непременно. Настанет момент, и Тюдора осенит. Может быть, это случится уже на Земле. Будет он знать, почему все время думал именно а этом направлении? Вряд ли. Что ж, как рабочая гипотеза это сойдет. Понятно, почему не было идей у Игина - он слишком мягкотел, трансверсия рассчитана на непременное внутреннее сопротивление слушателя. Верить Астахову! Вот, что я должен был делать с самого начала. Не поддаваться словам-ярлыкам. Верить всему - людям и фактам! Но я знал, что в чем-то и кому-то верить не должен. Мучительная мысль - я не знал, в чем и кому. Сидел, думал, вспоминал - это было очень важно: вспомнить, в чем противоречие. Да, вот оно! Притчи. Если действительно верить Астахову - притчи схватывают наиболее существенную сторону характера. Тюдор. Планета-память. Он должен все замечать и помнить. Любую мелочь. "Как я мог пропустить этот лишний сигнал?" Действительно - как? - Прошу Тюдора, - сказал я в селектор. Вопрос придумал на ходу: - Скажите, Рен, какая программа шла на Спицу... четырнадцатого декабря? - это было полгода назад, но Тюдор сделал вид, что не удивился вопросу. - Укладывали растяжные плиты на девятисотом километре, - медленно, припоминая, сказал он. - Начали в одиннадцать, была смена Игина. В конце дня заступил Борис. - В полдень не произошло ничего интересного? Тюдор смотрел на меня с экрана, будто хотел сквозь несколько стен прочесть мои мысли. - Нет... Работали циркулярные монтажники. Потом двадцатисекундная заминка - смена программ. Евгений у себя в лаборатории. Борис наблюдал из обсерватории. Астахов... Он плохо себя чувствовал, не выходил из своей комнаты. Я был в пультовой вместе с Игиным. Что еще? - Ничего, - сказал я. - Спасибо, Рен. Отличная память! Если только четырнадцатое декабря не было выделено каким-то памятным Тюдору событием. Вряд ли. Так что же? Две флуктуации сразу - включаются гравитаторы (сами по себе?), а Лидер, отличающийся редкой наблюдательностью и памятью, упускает экспресс-сигнал на ленте программы. И то, и другое в принципе возможно, но поверить в это я не мог. Не верилось уже в добровольную смерть Астахова... Позвонил Игин. Он долго осматривал комнату, будто с вечера здесь что-то могло измениться. Наконец сказал: - Скоро сутки, как мы не виделись, Ким... - я успел отвыкнуть от его тягучего голоса и мысленно опережал его фразы. Он начинал предложение, а я уже додумывал, чем оно кончится. - Сутки - много или мало? - Много вопросов, мало ответов, - сказал я, вздохнув. - Правда, мне начинает казаться, что Игорь Константинович успел все же создать методику поиска открытий. Я решил верить Астахову. Во всем. Даже в том, что открытия можно предсказывать с помощью перебора вариантов, хотя и не понимаю - как. - Да... - протянул Игин и без видимой связи с предыдущим спросил: - Вы говорили с Борисом? - Нет, - сказал я. - Не успел. - Да... - еще раз сказал Игин, и я только теперь заметил, что он взволнован. Сильно взволнован - правда, это выражалось лишь в том, что едва заметно дрожал его двойной подбородок, и пальцы перед камерой стереовизора бесцельно сцеплялись и расцеплялись. - Борис наблюдал интересное явление, - сказал Игин. - Сначала метеорный поток - странный поток узкой направленности. А потом вспышки в атмосфере Вольфа. В линиях кислорода... Там вроде бы нечему излучать в этих линиях... Я кивнул. Вспышки и метеоры меня сейчас не интересовали. - Собственно, я позвонил вам, чтобы... - начал Игин и не закончил фразу. Опять, как минуту назад, внимательно оглядел комнату, о чем-то подумал, сказал: - Вы говорите - верить Астахову. Но тогда не забывайте главного. Вспомните странника... Он отключил аппарат, прежде чем я успел ответить. Несколько мгновений я выбирался из его многоточии и недоговорок, и, когда выбрался, стало ясно, что я с самого начала думал не о том и не так. Потому что сразу решил - Астахов забыл о том, о чем мечтал когда-то. Тогда, в школе, он думал об одном - пешком к звездам. На Ресту он явился обычным способом - прилетел с экспедицией строителей. Понял, что мечта Нереальна, что нет в ней ничего, кроме красивого сочетания слов. На этом я поставил точку, будто отрезал, будто никогда и не было еще одной астаховской притчи - притчи о страннике. МЕТОДИКА Жил-был странник. Он обошел всю Землю - в стоптанных башмаках, с киноаппаратом на ремне. Он пил ледяную воду из горных ручьев, просеивал сквозь пальцы жгучий песок Сахары, охотился на кальмаров в подводных лесах Фиджи. Ему было мало. Что он видел - одну планету из мириад, заселяющих космос! И странник ушел к звездам. Так и ушел - в стоптанных ботинках, с неизменным киноаппаратом. Серебристая лунная дорожка повела его в путь без возврата. Он шел, и звезды улыбались ему, планеты давали ему приют, и впереди его ждали неисчислимые и невероятные приключения, потому что был он - Странник. Странный человек, не похожий на других... Астахов остался прежним. Он не был сломлен неудачами - их не было, потому что он создал методику открытий. Он не был язвителен по натуре - он намеренно выбрал такую линию поведения. Тюдор и остальные путают причину со следствием. Методика открытий вовсе не была для него самоцелью, - вот где я всегда останавливался и вот в чем ошибался. Нужно было открыть нечто новое в самом принципе межзвездных путешествий, - чтобы сдать в переплавку звездолеты, чтобы исчезли космодромы и генераторы Кедрина. Чтобы люди перестали зависеть от громоздкой и неуклюжей техники. Кто знает, когда такое открытие будет сделано? Астахов не хотел ждать. Звезды манили его, и он занялся тем единственным, чем по логике вещей и должен был заняться: он учился делать открытия, и среди них искал _с_в_о_е_. Пешком пройти по голубой стремнине Млечного Пути, зачерпнуть воды из бурного потока на планетах Антареса, любоваться игрой теней в мире трех солнц Альбирео... Астахов не придавал методике значения, потому что ждал _г_л_а_в_н_о_г_о_ открытия. Значит, основа методики - морфология? Колоссальный винегрет из всего, что известно науке. Нужно было по-новому взглянуть на старое. Как в идее Тюдора. Я с размаху остановился в своих рассуждениях, будто на стену налетел. Как у Тюдора? Нет, это у Тюдора - как у Астахова! У Тюдора: идея надкритической информации. Астахов: метод проб и ошибок, возведенный на высшую ступень. А если объединить? Любое открытие - выход в надкритический режим. Верить Астахову? Ну и поверю. Что он делал прежде, работая в школе? Собирал безумные идеи. Объединял их. И что же? Оказалось, что "псевдонаучная шелуха", собранная воедино, способна создавать новые - и правильные! - идеи. Почему же я, ученик Астахова, не допускал и мысли, что знание, накопленное наукой двадцать второго века, так велико, что само по себе способно рождать принципиально новую - и верную! - информацию? Морфологический анализ - это способ обработки всего, что известно науке. "Взяли сто Спиц и набили до отказа книгофильмами". А дальше? Нужно, чтобы все клеточки этого колоссального морфологического ящика могли изменяться, взаимодействовать. Но с чего бы им меняться? Правда, в памяти машины вместо слов - импульсы. Можно придать им разную силу, и тогда... Я взял со стеллажа капсулу: квази-Огренич на квази-Диноре. Есть ответ, будет с чем сверять решение. Начать не мог. Все-таки - чистейшая интуиция. Машина наплюет на мои догадки с позиций своего высоковразумительного эвристического анализа. - Прошу Игина, - сказал я. Он оказался в обсерватории. Огренич склонился над пультом рентген-телескопа, а Игин ходил под куполом, переваливаясь, как пингвин. Вероятно, мое лицо было достаточно красноречиво. Игин кивнул и сказал Огреничу: - Продолжай сам... Я отключил селектор и ждал, чувствуя себя, будто перед стартом в бесконечность. - Кажется, понял, - объявил я, когда Игин появился на пороге. Он молча прошел к креслу, заворочался, устраиваясь поудобнее. Сказал тихо: - Что поняли, Ким? - Метод, если он вообще существовал... Я не был уверен в том, что прав, но нужно было говорить, убеждать Игина. Прежде всего Игина, хотя он-то в убеждении вовсе не нуждался. - Вот книгофильм с открытием. Пятый класс. Оптимальность болезни в космических условиях. Сначала, как обычно, идет морфология. Больше миллиона комбинаций, какое сочетание приведет к открытию - я не знаю. Я подключил микропленку к коммутатору, указав, что читать нужно половину - до описания открытия. Пленка перемоталась и скатилась в приемный пакет. - Пожалуйста, Стан... В памяти машины наверняка есть программа. Примерно такая: сначала снабдить асе клеточки на осях морфологического ящика электрическим потенциалом. Потом замкнуть эту систему токов. Что произойдет? Клетки начнут взаимодействовать, потенциалы - взаимно гасить и усиливать друг друга. В результате какая-то одна клетка из миллиона выдаст наиболее сильный ток. Эта клетка, то, что в ней окажется, и будет описанием открытия... Игин кивнул, но не пошевелился. - Станислав! Игин вздрогнул. - Конечно... Я попробую. Но нет одной детали... Если пустить такую программу... Машина отберет наиболее перспективные направления с_о_в_р_е_м_е_н_н_о_й_ биологии. - Знаю, - сказал я. - Должна быть еще программа изменения осей. Примерно так, как работает человеческое подсознание: увеличить, уменьшить, сделать наоборот и так далее... Блок преобразований. Игин заговорил. Он диктовал медленно, однако очень внятно произнося слова и на удивление четко заканчивая предложения. "Умеет, когда нужно, - подумал я. - Интересно, часто ли Игорь Константинович поручал Игину эту операцию? Если нет, то во всяком случае сейчас Игин занят делом, которое не раз наблюдал". Щелкнул коммутатор, вспыхнул кубик голоскопического экрана, и... это была вовсе не квази-Динора. То есть планета была, но какая! Она ворвалась в комнату всеми своими ураганами, в рыжем хаосе туч носились тени, и я не понимал - существа это или вывернутые ветром камни. В расплавленной жиже, от которой поднимались клубы пара, плавали создания, которые я не смог бы описать - описания статичны, а каждое из этих созданий ежесекундно меняло облик. Я ждал объяснений, и машина заговорила: - Класс пятый, - сказал голос. - Содержание открытия: абсолютный ген, в котором записана информация о строении и развитии целого класса разумных существ. Структура гена такова, что он может стать "родителем" человека, или проционовой змейки, или рептилии Дориона. Все зависит от условий размножения. Открытие будет сделано после того, как изменится восемнадцатое правило запрета для ДНК. - Стан, это другое открытие, - сказал я. - У меня есть ответ к этой задаче, и он не сходится! - Другое? - Игин наклонил голову. - Я думаю... Неоднозначность свойственна. Приходится ведь выбирать из миллиона... А сила сигнала не абсолютна. Возможно новое... Каждую задачу можно решить по-разному... - Да, - согласился я. - А главную? - Главную? - Пешком к звездам, - сказал я. - Странник Астахов. Все знания, все силы для одного - чтобы сбылась мечта. Вы сами подсказали мне это. - Значит, вы поняли? - вопрос был скорее утверждением. Игин даже головой закивал, так ему хотелось, чтобы я сказал "да". Чтобы ему не пришлось самому что-то объяснять, произносить длинные фразы, конец которых пропадет в нежелании договаривать. Разве я понял все? Почти ничего - кроме главного. Но мне стало жаль Игина. ОТКРЫТИЕ - Вы сами подсказали мне, - повторил я. - Вероятно, не без умысла. Притча о страннике. Мечта Астахова - пешком к звездам. Думаю, все было так... Болезнь оставила его на Ресте. Среди звезд, которых он достиг, но к которым так и не пришел. Он уже тогда решил уйти отсюда, но - именно уйти. Это очень похоже на Игоря Константиновича: сказать - я уйду отсюда только тогда, когда смогу сделать это сам. Без звездолетов, без скафандров, без генераторов Кедрина. Встать и пойти. По лунной ли дорожке или по тропинке, протоптанной в межзвездной плазме... Потому он и оставался здесь, даже когда появилась возможность лететь: еще не было сделано _е_г_о_ открытие. Были другие открытия, они приближали Астахова к мечте, но не были тем, единственным. Игорь Константинович давал людям ниточки к открытиям, наталкивал - так, что они не догадывались, откуда все исходит. Будто Астахов лишь мешает, будто он - блуждающий ток в отлаженной системе... Зачем он поступал так? Почему не сказал - вот методика, давайте открывать вместе? Я замолчал на мгновение, на Игина не смотрел, все было очень тонко в моих рассуждениях, самый незначительный жест мог убить их. - Крутизна дорог ведет к вершинам гор... А на вершине вовсе не методика открытий, напротив, методика - только крутая дорога, а среди вечных снегов - недоступное: главное открытие. Игорь Константинович не считал работу законченной до тех пор, пока не найдет ту единственную идею, из-за которой все начинал. До тех пор и методику считал недоказанной. Молчал. И вот - представьте, что он достиг цели. Он знает, что с_м_о_ж_е_т_ бродить среди звезд. Но он знает еще, что люди считают его человеком с тяжелым, неуживчивым характером - редкий случай в наше время. Ему не место на Ресте, он мешает. Наверно, и Патанэ, и все предыдущие смены сообщали на базу об этом, и Астахов считал, что в конце концов последует не просьба, а приказ - вернуться на Землю. Как он хотел вернуться! Он решил сделать это прежде, чем его принудят. Он был уже готов. Но... Ему стал очень нужен один человек. Помощник. Вы, Станислав. Теперь я мог посмотреть на него. Игин сидел, расслабившись, возведя очи горе. Он пошевелился и вопросительно посмотрел на меня: почему замолчали, интересная история, продолжайте. - Вы, Станислав, - повторил я. - Вы идеальный помощник, потому что не имеете своего мнения. Астахов просто не позволил бы другому иметь свое суждение... Приближается конец смены. Если и не будет приказа вернуться, он во всяком случае потеряет вас. И он решается. Тогда, две недели назад Игорь Константинович сказал вам: опыт будет проведен в шестой зоне. Думаю, что включение гравитаторов не просто убийственно. Оно, по вашим. Стан, расчетам, должно обеспечить нужную перестройку организма. Игорь Константинович хотел, чтобы именно вы дали из пультовой сигнал на включение. И вы. Стан, впервые отказались. Для вас это было все равно, что намеренно лишить человека жизни. Вы не были уверены в успехе! И сказали "нет". Тогда Астахов записал команды на ленте диктофона и попросил вас уже потом... заменить пленку. Вы отлично знали, что экспертиза сумеет реставрировать стертую запись. И вы заменили... И стали ждать. Было невероятно трудно - ждать, когда на станции идут такие разговоры. Тюдор думает - самоубийство. Впервые в жизни он мнется в экспертной оценке. Он обвиняет себя... Правда, было трудно. Стан? Игин повел плечами. Едва заметно усмехнулся. - Вы упрощаете, Ким, - сказал он тихо. - Конечно, - немедленно согласился я. - Многое мне неясно. И даже главное: какое открытие сделал Игорь Константинович? - Могу сказать. Вы правы - труднее всего ждать. Если бы знал, сколько намучаюсь, ни за что не согласился бы... - Но почему? - не выдержал я. - Для чего скрывать эксперимент? Хорошо, он опасен. Тюдор не разрешил бы. Но... - Так хотел Игорь Константинович, - торжественно сказал Игин, и столько уверенного спокойствия было в его словах, что я невольно стушевался. Так хотел Астахов - и все. - Ну подумайте, Ким. К кому он мог обратиться? Он сам, своими руками, - Игин даже протянул вперед руки, растопырив толстые пальцы, - создавал недоброжелателей. Кому он мог сказать? Рену? Тот докажет, что методика бред. Евгению? Патанэ не делает ничего без согласия всех. Борис и слушать не станет... А я... Лидер просит: Стан, сделайте съемки Спицы. Хорошо. Борис говорит: Стан, просчитайте параметры. Пожалуйста... А знаете, как я здесь-то очутился? О, это история... Я ведь домосед. У меня группа в Тибетском теоретическом. Мы занимались там одной маленькой проблемкой... Приезжает Глазов, ну, знаете... Говорит: "Игин, у нас тройка на Ресту, вас рекомендовали четвертым". Но я не строитель! Я и Спица - несовместимо. А он: "Вы психологически идеально подходите к группе". Убеждал долго. Я слушал и думал: "Зачем зря толковать? Знает, что соглашусь..." А здесь Астахов. Он сразу раскусил. Он всех понимал. Когда дошло до опыта, он все хитро обставил. Сказал: "Стан, я могу погибнуть. Но все равно сделаю это. Я шел к этому тридцать лет. Вы знаете. Стан, на Спице проще всего поставить такой опыт. И никогда - на Земле. Я нетерпелив. Стан... Хочу все сам. Методика останется людям. А мне нужно малое: звезды". Он говорил, убеждал, а мог просто сказать: "Надо". Я бы все сделал, и он это знал. Но он хотел, чтобы я точно знал, на что иду. Ведь открытие-то было девятого класса. Девятого, Ким! - Какое? - только и смог сказать я. Игин промолчал и опять оглядел комнату. Теперь я понял, что он высматривает. _П_о_с_л_е_д_н_я_я_ капсула Астахова была где-то на стеллажах, и Игин смотрел: добрался ли я до нее. - Какое? - повторил Игин. - В двух словах: человек всемогущ. Не фраза. Не сказка. На самом деле... Всемогущество не в том, чтобы строить звездолеты, раскалывать планеты, перемещать галактики. Это - техника. А я говорю: человек. Сам. Знаете, что говорил Игорь Константинович? Познание мира - это одновременно и осознание собственного бессилия. О любой вещи наше знание неполно. Абсолютное знание - как скорость света. Приближаешься к нему, затрачивая все больше сил. Но остается самая малость, и перешагнуть ее нельзя. Релятивистская истина. Имя ей - законы природы. Кедрин выбил первый камень - доказал, что скорость света можно изменить. Мы начали снимать второй слой. Строим Спицу, хотим понять, по каким законам можно менять законы природы. Но мы в начале пути. Астахов смотрел глубже. Как-то он прочитал мне из Грина: "Он посягает на законы природы, и сам он - прямое отрицание их". Это "Блистающий мир". Мечта о левитации. Захотел - и в воздух. Детский сон. А сон правдив. Подсознание выталкивает на поверхность мысль о всемогуществе. Но в сознании фильтр. Он вдолблен веками - человек слаб, нужна техника... А знаете, в конце двадцатого века появилась работа: мозг человека вызвал сомнения с точки зрения термодинамики. Не соблюдалось второе начало. Вопрос даже ставился: либо человек не может мыслить, либо второе начало неверно. Тогда от сомнений быстро избавились. Хитрая математическая теория - и все ясно. И все наоборот. А ведь рядом с гениальным открытием! Работа мозга действительно нарушает законы природы. Но в то время кощунством было говорить об этом. Утверждали: в нашей области Вселенной одни законы, в другой могут быть иные. И не шли дальше: если могут быть иные, значит, и наши изменяемы... А чем мы лучше? Строим полигон размером с планету. Боимся новых открытий. Как бы чего не вышло. А у самих вот эта штука, - Игин хотел постучать ладонью по макушке, но устыдился этого жеста и пригладил волосы, будто ребенок, говорящий "ах, какой я хороший", - а сами ежесекундно меняем в своем воображении мир и только поэтому можем мыслить, созидать... Он встал, будто пузырь вылетел из кипящей жидкости, он и сам весь кипел, надувался и опадал, вот-вот лопнет. Игин встал передо мною, смотрел сверху вниз, будто, падая с высоты, слова приобретали инерцию и с большей силой входили в сознание, разрушая привычные стереотипы. Слова Астахова. - Вот открытие: законы природы, которые мы познали, - это законы неразумной материи. Глубокие же законы работы мозга - тайна до сих пор. Поэтому и не удается создать мыслящих и чувствующих роботов. Вот так, Ким, - сказал Игин неожиданно спокойно, почти равнодушно. - Что, между прочим, мы всегда делали? Мы меняли и меняем окружающий мир. Сначала мысленно, затем на деле. Медленно, на ощупь мы с самого начала двигались к всемогуществу - в нашем, конечно, понимании. Подсознательно мы всегда знали, что Вселенная в нашей власти. Отсюда сказки и мифы, те грезы о всемогуществе, которые шаг за шагом и все быстрее - нужны ли примеры? - стали сбываться в частностях. Вот мы уже замахиваемся на переделку законов природы... И все это, еще толком не познав законы своего мышления! А если... если изменить, переделать сами эти законы? Все необычайно сложно, смысл открытия едва постижим, но у Астахова вы все найдете. Нужно необычное воздействие на мозг. Это возможно только здесь, на Спице. Игорь Константинович убедил меня в этом. Убедил. Хитрит теоретик - Астахов мог придумать идею, принцип, а все остальное, несомненно, работа Игина. Расчеты. Программа. Но... Всемогущество. Захотел - и смешал в кучу звезды. Для чего оно нужно? Имеет ли человек право на всемогущество? - Стан, - сказал я. - Всемогущество не бомба, оно гораздо опаснее. Идеального человека нет, а всемогущество - идеальное качество. Вот вы. Стан, уверены ли, что, став всемогущим, никогда, пусть подсознательно, не сделаете людям ничего такого, что принесет вред? Я очень уважал Игоря Константиновича, но до идеального ему было далеко... - Ким, открытию не скажешь: повремени! Когда Игорь Константинович рассказал мне... Я испугался. Потому что мир должен измениться. Весь, сразу. Знаете, Ким, у меня на Земле жена и двое ребятишек. Старшему двенадцать... Я подумал: а как же любовь? Я сказал Игорю Константиновичу: не время. "Открытие девятого класса всегда не ко времени, - ответил он. - Люди любят потрясения, ну так это будет самым сильным". Ким, я был в панике... Мне представился хаос... Кто будет всемогущ? Любой? Есть ведь и эгоисты, и грубияны, и безумцы... "Любой, - сказал Игорь Константинович, - иначе мы окажемся хуже предков. Успокойтесь, Стан, - сказал он. - Безумцы не смогут стать всемогущими. Нельзя сделать всемогущей собаку. Или пещерного человека. Даже Галилея - нельзя. Не тот уровень развития мозга. Не бойтесь за людей. Стан. Вы же видите - я не боюсь..." - И вы сдались, - сказал я осуждающе. - Астахов выбрал для вас орбиту и вывел на нее. И вы включили гравитаторы, когда Астахову понадобилось... - Гравитаторы? - Игин недоуменно посмотрел на меня, слетая с высот на землю и обнаружив, что должен объяснять еще что-то, кроме самого открытия. - Нет, Ким, не включал я гравитаторов. Никто их не включал... - Флуктуация? Игин не ответил, я сказал глупость и сам понимал это. Никакие гравитаторы в тот день не включались - я понял это еще тогда, когда поверил в притчу о планете-памяти, когда говорил с Тюдором. Сигнала не было - естественно, что Тюдор ничего не видел. - В такой ситуации нелегко быть на высоте, - сказал Игин. - Открытие для будущих веков, а сделано сегодняшним Астаховым. Он ведь хотел немногого: новый способ звездных путешествий. А нашел Вселенную. И не одну. Сотни... Мы сидели здесь, когда были готовы расчеты... ИГИН Они сидели и рассуждали. У Астахова блестели глаза - он не отдыхал пять суток. Игин был подавлен - объяснение свалилось на него неожиданно. - Можно изменить энергетику организма, - сказал Астахов. - Это означает бессмертие. Хотите быть бессмертным. Стан? Игин молчал. - Хотите, но не признаетесь. Раньше-то разговоры о бессмертии велись в полной уверенности, что оно невозможно. Говорили "да", а думали "нет". Это "нет" и диктовало доводы. Говорили: зачем бессмертие? Развитие вида, изменчивость... Старцы с застывшими идеями... Астахов вскочил, забегал по комнате. - Знаете, Стан, природа мудрее, чем мы думаем. Бессмертие действительно невозможно без всемогущества. Природа не терпит нецелесообразности. Получив всемогущество, человек получит право на бессмертие, потому что даже за бесконечную жизнь он не сумеет до конца осознать свою бесконечную силу! Смысл! Стан, вы понимаете, что в этом и есть смысл жизни! Сколько его искали и не находили. Естественно. Попробуйте отыскать смысл, если он лежит вне ваших представлений о Вселенной. Вы ищете в запертой комнате, а он далеко - в другой галактике. Расшевелитесь, Стан, скажите хоть слово! - Вы так долго говорите сегодня, - слабо улыбнулся Игин. - Нервное, - махнул рукой Астахов. Он сел перед Игиным на пол, будто упал, смотрел ему в глаза, долго молчал. - Это слишком много для одного человека, - наконец сказал он. - Я не хочу быть всемогущим, не хочу бессмертия. За годы, проведенные в этой пустыне, я стал эгоистом. Это порок, но он вполне естествен для человека, которого считают лишним колесом в телеге. Стан, мне нужно немногое, микроскопическая доля этого всемогущества. Игин кивнул. Конечно, пешком к звездам - небольшое желание. - Все остальное будет принадлежать людям. Лет через сто. Или раньше. А я хочу звезды - и сейчас. Это неплохо и чисто методологически, - схитрил Астахов. - Мне скорее поверят, если будет прецедент. Плохой или хороший. Теоретикам не всегда верят, тем более если речь идет о вечном двигателе... "Я слабый человек", - подумал Игин. Он знал - Астахов хочет эксперимента. Сейчас, немедленно. Потому что завтра придется сказать: "Никогда". Его могут отозвать на Землю, и начнутся теоретические проверки. Месяцы раздумий. Годы строительства полигонов. Десятилетия опытов. А Астахов - индивидуалист и романтик. В нем еще живо первобытное желание - пощупать все своими руками. Даже звезды - погрузить руки в раскаленную плазму... Но ведь это не опыт врача, прививающего себе бациллы чумы. Даже не мечта безумного атомщика - забраться в сердце реактора... Нужно отказаться. Рассказать всем. Есть, наконец, правиле, инструкции. Он, Игин, никогда не нарушал их. - Подумайте, Стан, - сказал Астахов. Он отлично знал, что Игин, не привыкший отказывать, мечется в своих сомнениях, как в лабиринте. - Вы не сможете и не захотите мешать мне. Стан. Я все обдумал и проведу опыт. Но вы - вы сами рассчитывали параметры, неужели вам... Игин не выдерживал, когда на него наседали. - Мы не успеем. И риск... Астахов улыбнулся, он решил, что Игин боится за себя. - Нет, Стан. Опыт ставлю я. И не позволю вам рисковать. От вас нужно одно - пассивная поддержка. Если опыт удастся, я дам знать. Как - не знаю пока. Хотите, зажгу для вас новую звезду? А если не получится... Пусть думают: случайная гибель. Нарушение техники безопасности. Пусть все идет своим чередом. Венец мученика - кому он нужен? Записи мои пойдут в Институт футурологии, там рано или поздно докопаются до сути. Машина все равно заработает, разве что скрип будет больше. "Он убьет себя, - думал Игин. - Удержать. Не позволить. Да нет, это Игин убьет его. Уверен ли он в расчетах? Нет, не уверен, не так делаются эпохальные открытия и эксперименты. А как?" - Что мне делать? - тихо сказал Игин. - Ничего, - быстро ответил Астахов. - Ровно ничего. Стан. Команды включения аппаратуры Спицы я уже записал на ленту. Вы должны уничтожить ее: стертую запись экспертиза обнаружит. Только это. Стан. Когда я просигналю вам - говорите всем, кричите! Но если не удается... Пусть никто не знает о вашей помощи. Я так хочу. Пусть скажут: "Погиб из-за собственной неосторожности". - Но дежурный обнаружит неплановый сигнал на ленте в посту, - слабо запротестовал Игин. - Какой смысл уничтожать ленту с командами, если в посту будет ее копия? - Я выйду к Спице с таким расчетом, чтобы быть на месте в момент смены программ. Между старой и новой программами интервал в сорок секунд, когда на Спицу вообще не идут команды Мозга, и на ленте оператора в посту ничего не может зафиксироваться просто потому, что самой ленты еще нет в считывающем устройстве. Попасть в этот интервал. Мы успеем - нам нужно всего двадцать три секунды. Игин молчал. Планета-скиталец. Будет ли такой момент в жизни, когда он кому-нибудь скажет "нет"? Игин смотрел на Астахова, видел его лицо, ставшее восково-бледным, дергающееся пятно на щеке, глаза усталые, без надежды. Подумал, что этот человек ждал тридцать лет. Подумал, что всемогущество, которое Астахов дает людям, требует и от людей чего-то для этого человека, у которого лишь одно желание - идти по Вселенной невидимыми космическими дорогами. И еще подумал, что долго тянет с ответом. На мгновение мелькнула мысль о жене, об Андрее и Наташе, о том, что теперь он всегда будет с ними, потому что в космос его, конечно, больше не пустят. И что в его размеренной жизни останется хотя бы одно воспоминание о минуте, когда решение зависело от него. Игин молча встал и пошел к двери. ЭКСПЕРИМЕНТ - Вот и все, Ким, - сказал Игин бесцветным голосом. - Судите меня. Никто не включал гравитаторов в одиннадцать тридцать две, потому что все кончилось на час раньше, когда менялись программы. Гравитаторы просто убили бы... Нужно гораздо более сложное воздействие. Я покажу вам ленту, я ее не уничтожил. Включение последовательно нескольких систем. И не шестой зоне, а ближе к основанию Спицы. И даже на самой Спице. Менялись постоянная Планка и постоянная тяготения. Мы впервые дали на Спицу такую большую мощность. Доказали, кроме всего прочего, что, изменяя условия, можно менять и мировые постоянные... Законы мышления стали иными... Не подумайте, что я бы молчал. Я ждал. Ждал, когда Игорь Константинович позовет меня. Не знаю, как закончился опыт. Не знаю, Ким, вот что хуже всего! Жду чего-то. Даже на звезды смотрю иначе. Недавно прошел странный метеорный поток... Вольф дал необычное излучение. И я уже подумал... Я не оправдываю себя. Но вы, Ким... Что сделали бы вы? Кроме человечества, есть ведь еще и человек. Человечество может подождать сто лет, а человек? Игин опоздал к завтраку. Огренич и Астахов сидели у разных концов стола. Борис кивнул Игину. Астахов продолжал молча жевать. За два часа до опыта он был таким же, как обычно: в меру сосредоточен, в меру резок. Не доев, Игин убежал к себе в лабораторию. Только здесь, под жужжание вычислителя, напоминавшее бесконечное повторение первых тактов "Лунной сонаты", он немного успокоился. Ввел в машину новые данные для Огренича, попробовал разобраться во вчерашних расчетах Тюдора. Включил селектор комнаты Астахова. Игорь Константинович махнул рукой, сказал: - Порядок, Стан. Код проверен, реле времени на десять двадцать шесть. Прошу вас, проследите... Не паникуйте. Стан. Все в порядке. Игин впервые увидел, что Астахов может искренне и широко улыбаться. Эта улыбка будто разрядила в нем невидимые аккумуляторы. Игин тоже попробовал улыбнуться и представил, как это выглядит со стороны. - Я все понимаю, Игорь Константинович, - сказал он. - Желаю... - Не надо, - быстро сказал Астахов. - Я, если хотите, немного суеверен. До встречи. Стан. Ждите вестей. Он отключил селектор, оставив Игина наедине с мыслями. Игин сидел и представлял: Астахов ставит запись, прослушивает ее на дешифраторе. Сначала круговое упреждение, потом подключение трех Планк-вариаторов с нижнего пояса Спицы. Мозг готовится к перестройке, и сразу - всплеск Планка с резким уменьшением постоянной тяготения. Три микросекунды. И все... Лента в аппарате. Астахов включает реле - пора! Астахов выходит в коридор. Прозрачным туннелем - Вольф в зените, скалы желты, как золото, - переходит в лабораторный корпус, сейчас он пройдет мимо. Войдет или нет? Игин ждет и, не выдержав, распахивает дверь. Он успевает увидеть спину Астахова почти у самого поворота коридора. Захлопывает дверь, считает мысленно. Надет скафандр. Короткий диалог с Тюдором. "Прошу выход". - "Цель и маршрут?" - "Снятие характеристик, зона шесть". - "Готовность?" - "Полная". - "Время выхода?" - "Девять двадцать". - "Время возвращения?" - "Тринадцать ноль". - "Системы?" - "В порядке". - "Кислород?" - "Полная". - "Разрешаю". - "Принято". Дверь тамбура, короткая заминка, выход. Под каблуками шебуршится песок, шаги уверенные. Астахов лучше других ходит по Ресте, несмотря на легкую хромоту. Шаг, еще шаг. Игин почти физически ощущает эти шаги, каждый из них вдавливает его в кресло. А ведь он счастлив, этот Астахов. Он идет в свое звездное странствие, и совершенно неважно, возвратится он или нет. Рубиновый сигнал - конец нулевой зоны. В первой зоне все покорежено, оплавлено, здесь вгрызались в почву кроты, рыли трехкилометровые шахты для подземных Планк-вариаторов. Камни застыли фантастическими изваяниями. Стартовая площадка. Куда? В будущее? В бесконечность? В бессмертие? Или - в небытие? У Игина стучит в висках, будто неслышный голос ведет обратный отсчет. Сто. Девяносто девять. Есть время. Игин с ходу врубает клавишу селектора пультовой. Тюдор сосредоточен, на вызов не отвечает, идет смена программ, ответственная операция. - Рен! - кричит Игин беззвучно. Что-то надвигается, холодное, тяжелое, забирается в сердце, рвет, давит. Должно быть, так чувствуется чужая боль. Или радость. Астахов стоит, подняв руки и весь он - как звездолет на старте. Тридцать пять. Тридцать четыре... - Рен... - шепчет Игин и пугается. Он не должен. Сейчас прав Астахов. Кто сказал это: "Правы не миллионы, а один, если он впереди"... Не тебе, Станислав, мешать этому. Десять, девять... Программа сошла, идет контроль, в комнате Астахова шуршит лента и, притаившись, будто тигр перед броском, ждет своего мгновения реле времени. Восемь, семь... Странник уходит в свое странствие. Шесть, пять... Нужно ли человеку всемогущество? Четыре, три... Может, это - катастрофа? Два... Будут ли всемогущие любить? Один... Всемогущий Игин. Смешно. Ноль. Ничего не изменилось. Только волна боли прошла под сердцем. А где-то на полигоне ушел человек. Мир стал другим. Это он, Игин, изменил его. "На месте Астахова, - подумал он, - я полетел бы к Земле. Только к Земле..." Он ждет, прислушиваясь. Тюдор с Огреничем - что заметят они? Тишина. Может, аппаратура не сработала? Нелепая надежда - отсрочка операции. Игин встает и, тяжело ступая на ватных ногах, бредет в комнату Астахова менять ленту. Только здесь он понимает, что опыт прошел. Лента, свернутая, лежит в приемном пакете, реле отключилось. Все. Он стоит и повторяет: "Все". Мир изменился. Что бы ни случилось, Игин никогда не сможет относиться к людям по-старому. Будет смотреть на человека и думать: "Он всемогущ. Что сделает он со своей силой?" СТРАННИК Мы сидели и молчали. Нет - разговаривали, не вслух, но глазами. Игин рассказывал, как трудно ему было эти две недели, все время ждал он чего-то, и хорошо, что конец смены, работы по горло, иначе было бы совсем плохо. Я понимающе улыбался. Я не спрашивал его, что делал он в тот день, приняв от Тюдора смену и оставшись один в пультовой. Я и сам знал это. Тревога. Тюдор бежит. Кар, взревывая на виражах, мчится к Спице. Игин один - ждет, слушает радио с кара, но все молчат, и Игин не решается спрашивать. Он знает, что они ничего не найдут. И экспертиза ничего не покажет. Так и исчезнет Астахов - бесследно, будто и не было человека. Даже если он действительно ушел к звездам, что оставил он в памяти этих людей - Тюдора, Патанэ, Огренича? Нерешенную загадку? Нечто мистическое - таинственное исчезновение сотрудника Полигона? Кар возвращается, слышен голос Тюдора, и Игин, не размышляя, бьет по клавише возврата ленты. Шурша, перематывается назад широкая лента, вся в оспинах команд. Где? Не все ли равно? Пусть здесь. Игин включает перфоратор, и на отметке времени 11:32 рождается сигнал: включение гравитаторов зоны номер шесть. Лента течет в обратном направлении, и Игин, неожиданно успокоившись, ждет, когда вернется Тюдор... А впрочем, я плохой психолог. Все могло быть иначе. Может быть, Игин думал в тот момент о своем спокойствии, а не о спокойствии товарищей? Если появится уверенность, что гибель Астахова - случайность, флуктуация, никто не станет копаться в архиве, а на Земле откроется дорога к всемогуществу, и трагедия на Ресте - а подсознательно Игин убежден, что произошла трагедия, - отойдет на второй план. И вовсе не в том дело, что его, Игина, обвинят. Он обвиняет себя сам - в том, что согласился. И теперь, убеждая всех, что произошла случайность, он как бы снимает с себя часть вины, дает отсрочку. А может, и не об этом думал Игин. Я никогда не спрошу его... Я вызвал лабораторию связи. Игин следил за мной настороженно, предупреждал: не время рассказывать. Патанэ оглянулся на нас из-за своего Кедрин-генератора, взглядом спросил: что случилось? - Евгений, - сказал я. - Передайте на Землю, вне программы: "Методика есть". Только два слова. Хорошо? Патанэ внимательно смотрел на нас - не понял или не поверил. Будто что-то толкнуло меня: - Евгений, - сказал я. - Хотите стать всемогущим? Патанэ опешил. "Шутите?" - говорил его взгляд. Я молчал, Игин пыхтел за моей спиной. - Спросите о чем-нибудь полегче, - сказал Патанэ. - Например, о третьей вариации постоянной Больцмана с модулированным профилем. Что? - Ничего, - я вздохнул и отключил селектор. "Видите, - сказал мне Игин глазами, - люди не готовы к этому. И я не готов. Потому и сигнал ложный поставил. Пусть будет случайность. Пусть все идет постепенно. Пусть люди - сами. Пусть останется методика без этого... последнего". Вольф зашел, наконец. Пустыня только этого и ждала - тусклое солнышко отнимало у нее единственную меру самостоятельности. Камни засветились зеленоватым светом. Будто фотопластинка, проявилась дорога к космодрому, а за черной чашей ССЛ, обрамленной сигнальными розовыми шнурами, забегали, засуетились огоньки на невидимой Спице, словно светящиеся насекомые вели свою многотрудную ночную работу. Я поднялся в обсерваторию. Свет здесь был погашен, и все казалось знакомым, как на поисковом корабле: небо, звезды, и ты среди них выбираешь свой маршрут, ищешь свою звезду. Я внимательно оглядел небо, не знаю уж, каких перемен я искал. Просто я знал: мир изменился. И если бы сейчас взметнулось пламя, разверзлась земля и предстало передо мной диво дивное, я бы не удивился. Игин, должно быть, ворочается сейчас в своей постели, думает об Астахове, о всемогуществе, о себе. Правильно ли он поступил? Я проводил его, прежде чем подняться к звездам. У порога сказал: - Одна ошибка. Стан. Вы были уверены, что это последняя смена Астахова... Думаю, нет. Иначе вряд ли мне разрешили бы полет. Мог дождаться его на Земле, верно? Игин поднял брови, пожал плечами, ничего не ответил. "Какая разница, - казалось, говорил он, - все кончилось". - И еще, - поставил я точку. - Экипаж... Игорь Константинович говорил: лишнее колесо... Неверно. Группа формировалась с учетом, что на Ресте ее ждал домовой, как говорит Евгений - фамильное привидение. С тяжелым характером. Со странными идеями. Отборочная