Оцените этот текст:



                                Что такое... странник? Странный человек...
                             не похожий на других...
                                                       М.Горький. "На дне"


     Жил-был странник. Человек как человек: с открытым,  немного  грустным
взглядом, тихим голосом и умными  пальцами  музыканта.  Собеседнику  часто
приходилось переспрашивать его в разговору потому что голос его и  рассказ
будто уходили в себя.
     Он побывал во всех уголках Земли, во всех странах  и  городах,  дышал
мягким ароматом лугов и злой взрывчатой гарью вулканов, ходил  по  нежному
песку Сахары и колючему цепкому  снегу  Антарктиды.  Все  знали  его,  все
говорили, увидев его:
     - Вот идет странник.
     А потом он исчез. Ни на кораблях, ни в поселках не  слышно  было  его
тихого смеха, его неспешного рассказа. Кто-то видел его, кто-то говорил  с
ним, кто-то поведал миру:
     - Знаете, - сказал кто-то, - странник ушел к звездам. Так и ушел -  в
стоптанных ботинках. "Смысл жизни  человека  в  том,  чтобы  быть  всем  и
везде", - так сказал странник кому-то и добавил: "Земля это не  все,  и  я
ухожу".
     Кто-то не понял его, спросил удивленно:
     - Вы участник экспедиции? Летите  на  Марс  строить  оранжереи?  Нет?
Тогда на Плутон - взрывать горы? Тоже нет? Значит, в звездную?
     - Нет, нет и нет. Я  ухожу  пешком.  Дойду  до  Веги  по  белой  мгле
Млечного Пути, наберу горсть воды  из  марсианского  озера  Сциллы,  увижу
грозы на планете звезды Альфарх, услышу тихий  шелест  аммиачной  реки  на
Плутоне. Я смогу все, потому что умею мечтать, и нет звездолета мощнее.
     И странник ушел к звездам - по лунной дорожке, на которой до сих  пор
видны отпечатки его следов. Выйдите  ночью  на  берег,  вглядитесь,  и  вы
увидите.





     Столы здесь были чуть более серыми,  стены  чуть  более  зелеными,  а
обучающие машины чуть более разговорчивыми.  Это  "чуть"  было  совершенно
незаметно  для  взрослых,  а  Ким  заметил,  и  в  новом  классе  ему   не
понравилось. Ким понимал,  что  скоро  освоится,  расскажет  ребятам,  что
приехал в город с отцом и будет  здесь  учиться,  пока  отец  не  закончит
работу.
     В комнату вошли, слишком степенно, как  показалось  Киму,  его  новые
одноклассники - трое ребят и две девочки. Ребята были ниже Кима, а один  -
Сережа - выглядел просто малышом для своих одиннадцати лет.
     - Тебе нравится у нас? - спросил Сережа.
     - Не  нравится,  -  ответила  за  Кима  Ольга  -  невысокая  девочка,
тоненькая, светленькая. - Разве вы не видите -  он  очень  любит  учиться.
Тихо, спокойно.
     - А вы не любите? - удивился Ким.
     - Не-а, - весело подтвердила Ольга. - Нужно просто жить, смотреть  по
сторонам. Знание само придет. Тихо, спокойно.
     Ким не  успел  возразить.  Серебристой  змейкой  прошелестел  звонок,
ребята мгновенно оказались у своих столов, одна Ольга не  спешила:  прошла
вдоль рядов,  посмотрела  не  контрольные  экраны,  стрельнула  глазами  в
сторону Кима, и он смущенно  отвел  взгляд.  Он  не  понимал  причины,  но
чувствовал, что не сможет  спорить  с  этой  Ольгой.  Она  ему  совсем  не
нравилась,  задиристая  какая-то,  но  говорила  она  с  такой  убежденной
беспечностью, что возражать было бессмысленно.
     Учитель Игорь Константинович  Астахов  вошел  в  класс,  поздоровался
тихо, сказал:
     - Вы познакомились, ребята? Я отменяю урок. Мы покажем Киму  школу  и
поговорим.
     Они вышли на школьный двор. Планировка его отличалась от той, к какой
Ким привык  за  шесть  лет.  Справа  мостик  над  быстрым  ручьем,  дальше
учебно-расчетный центр.  Слева  вместо  гимнастических  снарядов  покрытый
невысокой травой луг, мальчики гоняли здесь мяч. Астахов  привел  класс  к
ручью, сел, поболтал пальцами в воде.
     - А знаете, -  неожиданно  громко  сказала  Ольга,  -  Ким  на  любит
работать, ему бы только учиться.
     Ким весь вскинулся от такой несправедливости.
     - Мы построили школьный мотодром, - сообщил он. -  Наш  класс  -  все
шестеро - и двое ребят из соседнего.
     - Мотодром? - загорелся маленький  Сережа.  -  Здорово,  дядя  Игорь,
верно?
     - Что ж, - согласился Астахов. - Только я предлагаю не  мотодром,  а,
скажем...
     - Гравиплан, - выпалила  Ольга,  и  все  заулыбались,  а  Киму  стало
неловко - эта Ольга не понимала, что говорит. Серийный гравиплан  собирают
два  месяца.  Сердце  мотора  -  вещество  с  анизотропным  тяготением   -
выращивают на заводах годами.  Астахов  жестом  успокоил  ребят,  начавших
спорить о деталях конструкции.
     - Ким, ты знаешь разницу между желанием и умением?
     - Желания могут быть как угодно велики, -  сказал  Ким,  -  а  умение
конкретно.
     - Примерно так. И по-моему, Ким, лучше не принижать желания до твоего
умения, а наоборот. Я за мечту, Ким. Нужно уметь то, чего никто не  умеет.
Знать то, чего никто не знает. Увидеть то, чего до тебя никто не видел...





     Ким опаздывал на урок. Подбегая к школе со стороны летнего  бассейна,
он увидел мелькнувшее в кустах золотистое платьице и перешел на шаг.
     - Подержи, - требовательно сказала Ольга и протянула Киму две большие
биты. Пошла рядом, посматривая на Кима, чему-то усмехаясь.
     - Слушай, - сказал Ким, - а ты лично сделала какое-нибудь открытие?
     - Вот еще, - вскинула взгляд Ольга. -  Я  лентяйка.  Тебе  понравился
папа?
     - Какой папа? - не понял Ким.
     - Учитель.
     - Он твой отец?
     Ким был окончательно сбит с толку. Отец, который  требует  необъятных
стремлений, и дочь, уверяющая, что она лентяйка...


     - Сейчас принято, - рассказывал учитель  Астахов,  -  делить  историю
космонавтики на два периода: планетный и звездный. Звездный ведет отсчет с
момента,  когда  стартовал  к  Проксиме  Центавра   "Победитель",   первый
звездолет на кварковых двигателях.
     Экспедиция ушла к звездам, когда Кедрин  на  Марсе  еще  не  закончил
расчетов. Только пять лет спустя он  доказал,  что  скорость  света  можно
увеличить во много раз. Опыт Кедрина повторили, и очень скоро со  стапелей
сошла "Аврора" - первый звездолет с  фотоускорителями.  "Аврора"  ринулась
вслед "Победителю". Где-то  среди  планет  Проксимы  корабли  встретились.
Командиру "Победителя" Голованову и  его  экипажу  предложили  перейти  на
"Аврору". Голованов отказался, и звездолеты разошлись.
     Вскоре   на   "Победителе"   вышел   из   строя   реактор,   и    его
катапультировали. До Земли корабль мог дойти и на втором  реакторе,  но  о
продолжении исследований не могло быть и речи. "Победитель" ушел к Солнцу,
сообщив на "Аврору" об аварии.
     Люди боролись до конца и привели "Победителя" к базе на Плутоне.  Они
стали героями. Но подумайте, ребята, в  чем  же  героизм  Голованова?  Его
полет - типичный пример  нежелания  подчиняться  диалектике  жизни.  Кроме
того, на примере Голованова воспитываются миллионы ребят. Учатся  идти  до
конца, когда разумнее остановиться...
     Вот все, что я хотел вам рассказать, прежде чем  вы  начнете  изучать
элементы кварковой техники.


     - Я знал,  что  ты  подойдешь  ко  мне,  -  сказал  Астахов.  Занятия
кончились, ребята разошлись, кто домой, кто в школьный интернат.
     - Разве Голованов не был прав?  -  ожидание  притупило  запальчивость
Кима, он говорил теперь более рассудительно, чем сам того хотел.  -  Земля
доверила ему корабль. Он не мог покинуть машину. Я  читал,  видел:  раньше
летчики спасали горящие самолеты, капитаны не уходили с тонущих кораблей.
     -   Это   другое,   -   покачал   головой    Астахов.    -    Героизм
летчиков-испытателей выше головановского,  потому  что  имел  смысл.  Люди
всегда ошибались, но ошибки бывают  разными.  Мне  потому  и  не  нравится
отношение к "Победителю", что из этой истории не извлекли нужного урока.
     Ким промолчал, его покоробила фраза "люди всегда ошибались".  Учитель
умен, но настолько ли, чтобы судить об ошибках всех людей  Земли?  Астахов
по-своему расценил молчание Кима, сказал:
     - Я живу рядом. Пойдем, я покажу тебе, какие бывают ошибки.
     Киму сразу понравилось у Астахова.  Поражала  невероятная  для  жилой
квартиры библиотека - десятки  тысяч  книгофильмов  стояли  на  стеллажах,
занимая всю площадь стен от пола до  потолка.  Ольга  сидела  в  кресле  и
смотрела приключенческий фильм  -  в  глубине  стереовизора,  покачиваясь,
бродили динозавры, не обращая никакого внимания на опустившийся неподалеку
дисковидный  звездолет  пришельцев.  Увидев  вошедших,   Ольга   выключила
аппарат.
     - Сколько книг! - сказал Ким.
     - Это не книги, - тихо отозвался Астахов. - Это свалка.
     - Так папа называет свою коллекцию, - объяснила Ольга. - Здесь  идеи,
сверху донизу, и этажом ниже, в подсобнике.
     Астахов остановился  перед  стеллажами,  любовно  провел  ладонью  по
выпуклым  бокам  капсул  микрофильмов.  Достал  одну,  включил   проектор.
Заструился морозный утренний воздух, где-то  далеко  внизу  плыла  река  с
городом на берегах, а Ким летел, стоя на палубе странного сооружения - это
был корабль девятнадцатого века с  узкой  кормой,  длинным  форштевнем,  с
обитой железом палубой. Мачты уходили высоко вверх и не несли парусов - на
их верхушках вращались пропеллеры, создавая подъемную силу.
     -  Робур-завоеватель,  -  сказал  Ким,  воображая  себя   на   палубе
"Альбатроса", крепко стоящим на широко расставленных ногах, а город внизу,
конечно, Париж, жители которого с ужасом следят за  полетом  таинственного
корабля. Изображение распалось, Астахов отключил проектор.
     - Мертвая конструкция, - сказал он. - Направление было прогрессивно -
аппараты  тяжелее  воздуха,  и  принцип  геликоптерных  винтов  верен,   а
конструкция подвела.  Здесь  у  меня  все  идеи,  конструкции,  проекты  -
мертвые. То, что не вышло. То, что не было  додумано.  То,  что  оказалось
неверным в принципе. Все отрицательное, что наука сотни лет сбрасывала  за
борт. Шлак. Издержки. Понимаешь?
     - Д-да, - протянул Ким.
     - Ничего он не понимает, - насмешливо  сказала  Ольга.  -  Он  просто
очень воспитанный мальчик.
     - Я  начал  собирать  ошибочные  идеи  из  любопытства,  -  продолжал
Астахов, будто не  слыша  слов  дочери.  -  Я  учился  тогда  в  Институте
футурологии. Да, Ким, по первичному образованию я футуролог...  И  как-то,
изучая историю техники, предмет  очень  логичный,  как  внутренне  логичен
прогресс, я заметил, что кое в чем логика авторам изменяет. Прогресс - это
гигантское дерево, и мы изучаем строение его ствола -  столбовые  идеи.  А
ветви, которые  никуда  не  ведут,  мертвые  сухие  веточки,  мы  на  ходу
подрубаем у основания. Мы изучаем  логику  становления  новых  технических
идей, и не изучаем логики идей отвергнутых. Тогда возникла мысль: посадить
рядом с деревом прогресса другое дерево, дерево неверных идей. У  него  то
же корни - практика, наблюдение, опыт. А ствол, ветви? Куда они ведут?..


     Астахов помнил себя в  семнадцать  лет.  Он  ощущал  в  мышцах  силу,
развитую годами тренировок, и твердо верил, что добиться поставленной цели
может каждый. Но Земле не  нужен  был  легион  звездолетчиков.  Не  прошел
отборочной комиссии и Астахов. Он получил голубой жетон,  на  котором  был
записан довольно лестный отзыв о его способностях и  настоятельный  совет:
заняться футурологией.
     Астахов не представлял, что человеку можно сказать "нет". По аналогии
с собственной неудачей его  заинтересовали  неудачи  других  -  ошибки  не
жизненные, а творческие, технические, научные.
     Сначала Астахов собирал, что попало. Старые забытые проекты выкапывал
из архивной пыли,  из  патентных  библиотек,  даже  из  романов.  Выписки,
чертежи, модели... Это был сизифов  труд:  ошибок  у  каждого  ученого  на
поверку оказалось больше, чем верных решений. Астахов  закончил  институт,
работал футурологом-методистом, ему очень помогала созданная им статистика
ошибок. Но это и была вся польза от его увлечения.  Стал  ли  он  ближе  к
звездам, к которым стремился по-прежнему,  -  без  надежды  увидеть  мечту
осуществленной? Он решил сдать "свалку идей" в архив, но в это  время  ему
пришла в голову мысль о перекрестном сравнении,





     - Папа редко рассказывает о своей коллекции,  -  сказала  Ольга.  Она
провожала Кима домой.
     - Ты знаешь все идеи, которые собрал отец? - спросил Ким.
     - Не-а, - отмахнулась Ольга. - Зачем мне?
     - Как зачем? - удивился Ким.
     - А так. Почему мы раньше не могли жить как все? Эти дурацкие идеи  -
кому они нужны?
     Кима возмутила несправедливость упрека.
     - Твой отец учитель. Разве можно давать людям больше, чем он?
     Ольга вздохнула:
     - Папа стал учителем по ошибке. Мог бы и геологом... Все,  понимаешь,
все у него так! Иногда я думаю,  -  она  понизила  голос,  говорила  почти
шепотом, - может быть, и я тоже ошибка...
     Ольга помолчала.
     - А все началось с того прогноза...


     Как-то   Астахов   готовил   материалы   для   прогноза    энергетики
Прибалтийской экономической зоны. Один  из  вторичных  прогнозов,  которым
пользовался Астахов, оказался неверен. Горел  генеральный  прогноз:  новые
данные - новые связи. Астахов, то ли со злости, то  ли  из  присущего  ему
чувства противоречия, заложил в  машину  все,  какие  только  смог  найти,
ошибочные прогнозы по Прибалтике. Ошибка на ошибке - он представлял, какая
вампука получится из его затеи, и все же внутренне почти не  был  удивлен,
когда машина выдала абсолютно точные данные за прошедший год.
     Случайность, совпадение?  Астахов  не  знал.  А  решение  зрело.  Оно
вынашивалось долго. Сначала мешала психологическая инерция, из-за  которой
Астахов не сразу понял: рождается  новая  наука.  Эрратология  -  наука  о
научных ошибках. Не сразу понял он и то, что новая  дорога  может  вывести
его к звездам. Астахов шел ощупью, он еще не знал, верна ли  его  основная
теорема.
     - Между мертвыми идеями науки, - утверждал он, -  существуют  мириады
неощутимых связей, которые должны сыграть роль живой воды - должны оживить
засохшее дерево. Вот принципиальное  положение  эрратологии,  ее  основная
теорема: пользуясь только  внутренней  логикой  развития  ошибочных  идей,
изучая лишь ошибочные проекты, можно получить верное решение задачи.
     Неверных решений а истории науки накопилось так много, что  появление
нового качества неизбежно. В кризисной ситуации, когда правильных  решений
еще нет, существуют два способа выбраться из тупика. Первый: ждать,  когда
природа преподнесет открытие. Второй: применить методы эрратологии,  найти
новое самим. Первый способ эффективнее. Второй - надежнее...
     - Ошибки - хлам, - сказали Астахову. - От них нужно избавляться,  вот
и все.





     Яворский-старший  ходил  по  комнате,  некрасиво  размахивая   худыми
руками, говорил увлеченно: в семье  повелось,  что  о  своей  работе  отец
всегда рассказывал сыну.
     - Папа, - сказал Ким, прерывая рассказ. - Я познакомился с интересным
человеком.
     - Знаю, - отозвался Яворский-старший. - Я говорил с Астаховым.
     Отцу не хотелось разбивать веру Кима в учителя. Он слышал об Астахове
давно, ценил его увлеченность. Но Астахов противоречив, Ким, пожалуй, и не
разберется.
     - Понимаешь, сын, - отец заговорил  медленно,  подбирая  слова,  -  я
намеренно отдал тебя в класс Астахова. Верность цели - вот чему ты  должен
у него поучиться. Целеустремленность Игоря Константиновича всегда вызывала
уважение, все знали о его судьбе,  о  его  странном  желании  найти  зерно
истины в ложных идеях. Знали, что Астахов ищет  не  просто  любую  здравую
идею, но вполне определенную: новый способ полетов к звездам. Он  не  стал
космонавтом.  И  решил,  что  без  громоздких  машин,  без  звездолетов  и
генераторов Кедрина достигнет звезд. Пешком.
     Очень  давно  у  Астахова  были  помощники,  лаборатория.  Были  даже
энтузиасты новой науки - из молодых футурологов.  Но  среди  всех  методов
работы Астахов выбирал только неверные.  Это  было  нечто  вроде  научного
знахарства. Знаешь, как это выглядело? С утра  Астахов  собирает  летучку,
сам садится в углу, держит в  руках  сброшюрованные  данные  за  прошедший
день.
     "Что это такое? - говорит он и сам отвечает. - Это анкеты  по  опросу
"Бытовая химия через десять лет". Кто же так работает?  Здесь  все  верно!
Что мне делать с этими бумагами?"
     "Как же быть? Фальсифицировать  результаты  опросов?"  -  недоумевают
сотрудники.
     "Конечно! - кричит Астахов. -  Вы  должны  неправильно  вести  опрос,
должны  тенденциозно  подбирать  группы.  Заведомо  неверно   обрабатывать
материал. Понимаете? Мне нужны СОВЕРШЕННО НЕПРАВИЛЬНЫЕ данные! "
     Отношения  между  Астаховым  и  его  сотрудниками  ухудшались.   Люди
привыкают к стереотипу поведения. Астахов ломал любые стереотипы, и ребята
не выдерживали. А однажды Астахов собрал ребят и сказал:
     "Пора прощаться. Я сделал глупость,  когда  организовал  лабораторию.
Лаборатория - это принятая в науке форма объединения ученых, и поэтому она
противоречит эрратологии. Прощайте".
     И ушел... Сложный это характер, Ким, - глубокий ум, обширные  знания,
верность мечте и странный способ ее достижения. Таков Астахов, твой  новый
учитель...





     Перед уроками Ким решил посмотреть лекцию по биологии.  Но  у  пульта
обучающей машины стояла Ольга, и Ким понял, что занятий не получится.
     - Ты не работаешь? - не очень вежливо спросил Ким.
     Ольга пожала плечами:
     - Не люблю заниматься одна. Неинтересно.
     - Вчера я говорил с отцом об Игоре  Константиновиче,  -  выпалил  Ким
неожиданно для самого себя.
     - И что же? - отозвалась Ольга с напускным равнодушием.
     - Отец говорит, что это ненаучный подход. Из  ничего  и  не  получишь
ничего.
     - Это не  отец  твой  сказал,  а  еще  Шекспир,  -  сказала  Ольга  с
неожиданным презрением. - Что ты знаешь, чтобы судить папу? Он лучше всех!
     Ольга присела на кончик стула, и губы  ее  мелко  задрожали.  Ким  не
знал, что делать, а Ольга едва проговорила сквозь слезы:
     - Ты думаешь... легко... быть ошибкой?


     Астахову вовсе не нравилась Лена. Он не мог сделать более  неудачного
выбора. Высокая, пышноволосая студентка-лингвист, она любила веселиться  -
до упаду, путешествовать - на край света, а работать - до крайней  степени
усталости. В то время Астахов  уже  понимал,  что  для  создания  истинной
эрратологии необходима полная систематика ошибок: глубокий  анализ  неудач
любого рода. И он признался Лене в  любви.  Отказ  он  занес  в  картотеку
"Личные ошибки" под  первым  номером.  После  восемнадцатого  номера  Лена
сдалась.
     Конечно, их брак был ошибкой. Но первые месяцы  все  шло  как  нельзя
лучше: на какое-то время Астахову удалось увлечь жену идеями  эрратологии.
Лена помогала ему систематизировать сведения о  научных  ошибках,  которые
поступали к Астахову  со  всех  концов  Земли.  Они  провели  нескончаемый
медовый  месяц,  разъезжая  по   материкам   и   странам,   встречаясь   с
неудачниками, терзая их каверзными вопросами. Но, насмотревшись на молодых
и  старых  неудачников,  Лена  однажды  поняла,  что  нет  никакой   смены
впечатлений: все они на одно лицо, все  одинаково  реагируют  на  вопросы,
дают почти одинаковые ответы. И ей стало скучно.
     Они начали ссориться - чаще и чаще. Родилась Оля,  и  это  тоже  было
ошибкой, потому что из-за дочери они продолжали жить  вместе,  мучая  Друг
друга одним своим присутствием.
     Однажды утром Лена ушла. Не сказала ни слова,  но  оставила  записки,
просто исчезла: жизнь по теории ошибок была вовсе не такой радужной, какой
казалась вначале. Только тогда Астахов  понял,  что  успел  полюбить  свою
веселую строптивую жену. На добрых полгода он забросил эрратологию:  ездил
с  Ольгой  по  Земле  без  всякой  видимой  цели,  дочь  стала  для   него
единственным смыслом жизни. Если бы Лена вернулась...
     Через полгода он пришел в себя. Записал в картотеку "Личные  ошибки":
ушла жена. И принялся за работу,





     - Папа любил комбинировать идеи в разных сочетаниях, -  Ольга  водила
пальцем по матовой поверхности контрольного экрана, Кима она  будто  и  не
замечала, разговаривала сама с собой. - Он программировал данные, и машина
синтезировала из ошибок новые идеи.  Папа  не  специалист  по  межзвездным
полетам. Он обращался к экспертам,  и  ему  говорили:  что  за  бред...  А
однажды... Однажды мы встретили маму.


     Астахов крепко держал дочь за руку, будто думал, что она  бросится  к
матери, исчезнет вместе с ней, Лена не изменилась: озорной блеск в глазах,
высокая прическа, из-за которой Лена казалась старше на несколько лет.
     ...В  кафе  было  уютно:  столики,  похожие   на   панцири   черепах,
кресла-улитки. На стенах изображения океана.  Ольга  забралась  в  кресло,
свернулась клубочком, чувствовала, что отцу предстоит нелегкий разговор, и
старалась не попадаться на глаза.
     - Я звонила тебе, - сказала  Лена,  -  это  было  год  назад.  Хотела
сказать... Потом раздумала - зачем мешать твоим планам?
     - Ты искала меня?
     - Да. Хотела сказать, чтобы ты не считал ошибкой все, что  было.  Мне
так нравилось, а я всегда поступала по-своему.
     - Оленька, пойди погляди на кальмаров, -  сказал  Астахов.  Ольга  не
пошевелилась в кресле, будто ее и не было.
     - Хочу, чтобы ты понял, - продолжала Лена. - Многое из того,  что  ты
считал ошибкой, - истина. Для меня истиной была любовь - ты записал ее  на
карточку под индексом "личные неудачи". Эти  крабы  на  стенах  -  парень,
который их рисовал, считал, наверно,  что  за  три  тысячи  километров  от
океана людям будет приятно посидеть в клешне краба и пить сок из  раковины
улитки. Понимаешь? Ошибок нет вообще - все зависит от точки зрения.
     Астахов молчал. Ерунду говорила Лена. Есть критерий для оценки ошибок
- мир, в котором мы живем. Но в чем-то Лена была права. В чем-то малом,  в
очень важном малом. Додумать это.
     - Мой рейс, - сказала Лена.
     - Киев, - повторил Астахов слова диктора.
     - Нет, - Лена усмехнулась. - Не хочу заставлять тебя ошибаться.  Киев
- только пересадка... Знаешь, Игорь?.. Вспомни софизм  о  критском  лжеце.
Разве ты не похож на него? Если эрратология не ошибочна, то она истинна, а
если она истинна, то она не отвечает своей цели, и значит, она ошибочна...
     Астахов смотрел в  одну  точку,  думал.  Критский  лжец.  Ерунда.  Он
потерял мысль. Ага, вот она: относительность ошибки. Он строил эрратологию
по классическим канонам науковедения. Нужны иные методы. Нужно учесть долю
истинности в любой ошибке, учесть и отбросить. Сделать ошибку  абсолютной.
Значит - все сначала?
     Ольга тихо плакала, опустив  голову  на  гриву  морского  конька,  по
ошибке попавшего в далекое от океана горное кафе...





     Впереди показался лес, и дорога пропала. Ким ушел совсем недалеко  от
дома, но здесь кончался город - дальше лежало засеянное поле,  лес,  пахло
свежестью, как в  цветнике  на  площади.  Подошвы  липли  к  земле,  будто
покрытые магнитным составом, грязь под ногами хлюпала и чавкала. Сегодня в
классах пусто - день спорта, и Ким сбежал.  Он  уже  выиграл  у  Сережи  в
теннис, и ему стало неинтересно.
     Ким краем подошвы начертил на земле стрелки.  Астахов,  Ольга,  Лена.
Круг - эрратология. Подумал и дорисовал стрелку -  Ким  Яворский.  Стрелка
получилась на отшибе, потому  что  Ким,  хотя  и  знал  методы  социальной
психометрии, но отношения своего к эрратологии пока не  определил,  а  без
этого схема теряла смысл.
     Отец считает эрратологию чепухой. Лена - тоже.  Ольга  любит  отца  и
готова признать даже то, во что не верит. А сам Астахов? Ну, тут ясно. Что
ясно? Если Астахов считает, что методы эрратологии верны, то почему бросил
поиски, почему стал учителем? А если его постигла  неудача,  то  для  чего
хранить десятки тысяч ненужных книгофильмов? Остается третье...
     Ким проверил свое рассуждение  и  не  нашел  в  нем  ошибки:  Астахов
завершил работу. Вывел идею идей. Так. Но тогда - почему он молчит?..


     - Учитель! - сказал Ким с порога, и Астахов, размышлявший о чем-то  у
окна, обернулся.
     - Я хотел спросить, - Ким заговорил сбивчиво, ему  пришло  в  голову,
что это бестактно - спрашивать человека о том, о чем он говорить не хочет.
Но отступать было поздно, и Ким, неловко подбирая слова, чтобы не  обидеть
учителя, рассказал о своих сомнениях.
     - Пойдем, - сказал Астахов.
     Он включил стереовизор в  кабинете,  прошелся  вдоль  стеллажей.  Ким
почувствовал волнение. Подумал: это оттого, что сейчас он соприкоснется  с
чужой жизнью, в которую влез  без  спроса.  Но  нет  -  он  просто  боялся
разочароваться.
     - Семьсот тридцать две тысячи двести сорок идей, - сказал Астахов.  -
За три века. Труднее  всего  было  отсеять  лишнее.  Далеко  не  все  идеи
пригодны для обработки. Одни не имели отношения к космосу. В  других  была
невелика доля заблуждения -  это  почти  верные  идеи,  для  меня  они  не
годились. Третьи  -  особая  категория.  Идеи,  выдвинутые  из  тщеславия.
Единственная их цель - самоутверждение автора. Их тоже пришлось отбросить.
Так появилась системология ошибок. Идей в результате стало  втрое  меньше,
работать с ними - втрое интереснее...
     Астахов перебирал книгофильмы, он был наедине с ними, с этими идеями,
которые составляли всю его жизнь. Он перебирал и вспоминал, а Киму уже  не
хотелось спрашивать. Ему показалось,  что  он,  наконец,  понял  Астахова.
Движение к цели, полное надежд, отрадней  самого  прибытия,  -  так  писал
Стивенсон. Астахов ищет свой Остров сокровищ. Может быть, у него уже  есть
карта, но никогда не хватит воли сесть на корабль и выйти в  океан,  чтобы
отыскать остров в безбрежных просторах.
     - Что с тобой, Ким? - сказал Астахов. - Ты не слушаешь. Я говорю, что
три года назад мы жили с Олей в Минске. Тогда-то  я  понял:  пришло  время
сделать последнюю пробу.
     "О чем он говорит, - подумал Ким, - какую пробу? Астахов - эрратолог,
он создал новую науку. Зачем ему звезды?"
     -  Опыт  я  провел  на  Минской  статистической  станции.  И  получил
результат. Верную идею. Работа моя закончилась. Я не сказал об этом никому
- даже Оле. Не мог заставить  ее  ездить  со  мной,  начать  все  сначала.
Говоришь себе: дело прежде всего. А потом  проходят  годы...  Жена.  Дочь.
Друзья. Ученики. Опять все бросить. Уйти...
     Астахов улыбнулся, и  Ким,  сам  того,  может  быть,  не  подозревая,
позавидовал Ольге. Трудно им вдвоем,  невидимая  стена  эрратологии  стоит
между ними, и все же им хорошо. Ким подумал, что ему  с  отцом  приходится
труднее, хотя внешне все прекрасно. Но ни отцу,  ни  матери  не  придет  в
голову взвалить на сына  часть  своих  забот.  Когда  родители  переживают
какую-нибудь неудачу, осложнение, он в стороне. Ольга - нет.  Может  быть,
ей нелегко, но он, Ким, хотел бы... А Астахов боится. Все  они,  родители,
одинаковы. Они думают, что так  -  тихо  и  спокойно  -  жить  легче?  Да,
наверно, - внешне. А стена между ними станет расти, потому  что  все,  что
любит Ольга в отце, - увлеченность, безумие стремлений - Астахов старается
теперь запрятать: для ее же блага. Стена вырастет до неба, и  когда-нибудь
Ольга скажет отцу, как Ким скажет своему:
     - У нас все разное, папа, даже сложности...
     И неожиданно Ким, будто со стороны, услышал свой голое -  напряженный
и тихий:
     - Вы трус, Игорь Константинович...





     Отец стоял  у  люка  доставки  и  вкладывал  в  его  разинутую  пасть
книгофильмы и личные вещи. Ким взглянул на приборный щиток: шифр Уфы. Отец
захлопнул крышку, обернулся.
     - Едем домой, - сказал он. -  Рудник  мы  сегодня  пустили,  контроль
теперь понадобится лет через пять.
     - Мы уезжаем, - сказал Ким. - А школа?
     - Вернешься в старый класс, к учителю Гарнаеву.
     Помолчали.
     - Ты встретишь другого Астахова, -  мягко  сказал  отец.  -  Наконец,
существуют стереовизоры.
     - Конечно, - вздохнул Ким. Как же так, сразу? Он еще не додумал.  Это
очень важно для него - понять все, что связано с Астаховым, с  Ольгой.  Он
не может так уехать. Что подумает Ольга? Укатил домой - тихо, спокойно.
     - Я хотел бы остаться на несколько  дней,  -  нерешительно  заговорил
Ким.
     - Оставайся, - неожиданно легко согласился отец. - Оставайся до конца
семестра. А я не могу - работа...


     Утром, когда Ким с ребятами ждал  Астахова,  в  класс  вошла  высокая
женщина, педагог старшей группы. Ким понял сразу, сказал:
     - Можно мне выйти?
     Он побежал через корт - так было короче - и сорвал  у  кого-то  игру.
Ольга сидела на ящике с моделями непостроенных космолетов.
     - Не могла сообщить? - сердито спросил Ким. - Куда вы едете? Зачем?
     - Кому сообщать? Папа сказал, что ты улетел вечерним рейсом.  Я  сама
не знаю точно, куда мы едем. Кажется, на Фиджи... И все из-за тебя.
     "Вы трус, Игорь Константинович".
     - Не понимаю, - сказал Ким.
     - Будто? Ты наговорил вчера столько глупостей. Целый вечер папа ходил
по комнате. Потом спросил: "Ты тоже считаешь, что я трус?" Представь,  что
твой отец спросит у тебя такое. Пока я соображала, папа пошел говорить  по
стереовизору. Тогда ему и сообщили, что  Яворские  уехали.  Наверно,  твой
отец сдал местный номер. Папа связался с Фиджи. Там работает Годдард...
     - Годдард. Направленные мутации человека, - вспомнил Ким.
     - Это тебе, - Ольга протянула Киму капсулу с микрофильмом. - Я должна
была отослать в Уфу, но раз ты здесь...
     "Не может быть, что это только из-за меня", - подумал Ким. - Конечно,
Астахов хотел  вернуться  к  работе,  хотел  и  не  решался.  Неустойчивое
равновесие - достаточно было малого толчка, одной не очень умной, но  злой
реплики, и решение принято.
     - Ты рада, что едешь? - спросил Ким.
     Ольга пожала плечами:
     - Будет трудно...
     Ким видел: она и смеется, и плачет. Губы дрожат, а  глаза  улыбаются.
Пусть Ольга не отвечает. Она считает, что отец прав, и это главное.
     Ким вставил капсулу в проектор.





     - Из трехсот тысяч идей машина выбрала  одну  и  сделала  ее  центром
новой гипотезы...
     Голос Астахова будто раздвинул невидимую преграду. На скале у  обрыва
стоял гигант, закованный в цепи. Он пытался сбросить путы, но тяжелая цепь
лежала недвижимо.
     - С прикованным  гигантом  сравнил  человека  автор  идеи,  -  сказал
Астахов. - Человек покорил природу, но не научился  управлять  собственным
телом. Можем ли мы усилием воли изменить цвет глаз? Замедлить рост ногтей?
Регулировать работу сердца? Нет, потому  что  не  хватает  сил  -  биотоки
слишком слабы, они  могут  передать  в  клетку  сигнал,  но  заставить  ее
работать в ином режиме биотоки  не  в  состоянии.  Нужно  усилить  сигналы
мозга!
     Скала дрогнула, гигант распрямил плечи и, неожиданно освободившись от
цепи, мощным движением бросил ее в пропасть.
     - Ошибочная, наивная идея, - сказал Астахов. -  Дело  не  в  слабости
биотоков.  Аппарат  наследственности  исключительно  сложен  и   устойчив.
Наследственность - вот наши цепи. Природа поступила как  инженер  прошлого
века:  создала  механизм  очень  надежный,  но  не  способный  к   быстрым
изменениям. А вот вторая ошибочная идея.
     Изображение подернулось туманом, и Ким,  будто  на  объемной  модели,
увидел длинную извивающуюся спираль.
     - Наше тело построено из кирпичиков-молекул.  Какое  расточительство!
Все равно, что закладывать в фундамент  дома  не  кирпичи,  а  электронные
осциллографы. Молекула сцеплена из атомов, атомы - из элементарных частиц.
Природа искала и ошибалась, конструируя живое, и выбрала  кирпичи  слишком
массивные и сложные.
     Двойная спираль - молекула  ДНК  -  на  глазах  у  Кима  рассыпалась,
брызнули осколки, невидимая пушка разбивала  их  на  атомы,  на  отдельные
частицы.
     - Нужно строить  живое  из  элементарных  частиц.  Поручить  хранение
наследственной  информации  спрессованным  в  плотный   комок   нейтронам,
протонам, электронам... Ошибочная идея. В мире элементарных частиц глава -
принцип неопределенности. Наш элементарный ген  окажется  подвержен  самым
неожиданным мутациям. Попробуйте хранить что-то в  сосуде,  который  вечно
меняет форму, размеры, а то и просто расплывается лужицей не столе...
     Голос Астахова на секунду исчез, из глубины проектора будто  полилось
пространство: черное, огромное - вся Вселенная со звездами и  галактиками.
Ким мчался куда-то, он не видел себя, но знал - он  не  в  звездолете,  он
просто бродит среди звезд с вещмешком за плечами, в стоптанных ботинках...
     - Две ошибки. Машина объединила их. И еще тысячи...  Появилась  идея.
Построим ген из  элементарных  частиц  и  будем  управлять  им  с  помощью
биотоков. Принцип неопределенности станет союзником, он будет  расшатывать
систему, помогать слабым сигналам мозга. Человек сможет стать камнем,  или
птицей, или лучом света... Местом его странствий будет Вселенная...


     - Помоги, - сказала  Ольга,  и  Ким  поднял  тяжелый  ящик,  отнес  к
махолету. У кабины, под ветром трепещущих крыльев, постояли.
     - Ты сообщишь свой адрес? - спросил Ким.
     - Не-а, - протянула Ольга, глядя вверх, крылья  выходили  на  рабочий
режим. - Зачем? Ты и сам знаешь, чего хочешь...





     Звездолет был птицей - огромным бело-черным лебедем с  распростертыми
крыльями звездных датчиков, с длинной гибкой шеей, отделявшей генераторные
отсеки от жилых помещений, и с маленькой изящной головой,  в  которой  все
давно было знакомо и привычно,  от  слабого  серого  налета  на  пультовых
клавишах до зеленого чучела скалистой горлянки, привезенной Кимом с  Марса
еще в бытность студентом. Это был его корабль, его душа и тело.  Ким  стал
капитаном "Кентавра" больше десяти лет назад и теперь  собирался  покинуть
его - не на Земле, а здесь, в космосе. Капитана Кима  Яворского  ждали.  В
рубке "Кентавра" - чтобы проститься,  а  там,  в  полупарсеке,  на  второй
планете Росс-775 - чтобы встретить.
     "Не  стану  прощаться",  -  решил  Ким.  Шагнул  в  тамбур,   задраил
внутренний люк, ощупал лямки  биогенератора  на  плечах,  потопал  ногами,
убеждаясь,  что  ботинки-ускорители  надежно  закреплены.  "Странник",   -
подумал он. Вот так и мечтал учитель отправиться к звездам - с котомкой за
плечами и в стоптанных ботинках.
     Ким произнес контрольный набор слов, и  внешний  люк  исчез,  оставив
неожиданную черноту и усыпанный жаркими точками звезд холод  пространства.
Ким шагнул за борт. На миг он ощутил себя парашютистом из  старого-старого
фильма. Сейчас он спрыгнет с крыла и понесется к земле, и ветер  засвистит
в ушах, и нервы напрягутся до предела, и  пальцы  стиснут  кольцо,  но  ты
летишь и знаешь, что не раскроешь парашюта,  а  над  самой  землей,  когда
остриями копий протянутся к тебе  верхушки  елей,  ты  взмоешь  в  голубую
высоту, легко  управляя  своим  телом  и  всей  планетой,  которая,  вдруг
испугавшись тебя, ринется прочь.
     "Учитель не успел, - подумал Ким. - Сколько прошло  лет  -  тридцать?
Чуть меньше, пожалуй". "Вы трус, Игорь Константинович". Эти слова изменили
тогда три жизни. Его, и Ольги, и Астахова. Учитель не увидел звезд вблизи,
но довел свою науку  -  эрратологию  -  до  изящества  и  совершенства,  с
которыми нельзя было не считаться. Из множества ошибок и заблуждений,  как
легендарная птица-феникс, возродилась Истина. И он, Ким,  ставший  к  тому
времени звездным капитаном, услышав о смерти Астахова, явился  в  Институт
эрратологии и рассказал странную притчу. Притчу о Страннике...
     Ким  оттолкнулся  ногой  от  обшивки  и  поплыл  от  "Кентавра".   Он
прислушался к своим ощущениям - тело было послушно, готово а  миг  приказа
стать невидимым и всепронзающим лучом или, наоборот,  плотнейшим  комочком
материи, для которого не страшны самые горячие звездные недра.
     "Странник идет к звездам",  -  подумал  Ким.  Корабль  превратился  в
блестку и спрятался в звездной стае. Ким  остался  один  -  он  и  звезды.
Щелкнул переключателем на плече и  ощутил  в  себе  великую  силу  -  силу
Человека...
     В рубке "Кентавра" стереоэкран на  миг  полыхнул  ярким  пламенем,  и
человек,  только  что  паривший  в  пространстве,  исчез.  Люди  вздохнули
облегченно, но работа только началась, и они перевели  взгляды  на  другую
группу приборов, контролирующих полет Странника.
     "Все в порядке, - утверждали сигналы.  -  Странник  идет  к  звездам.
Ждите его".

+========================================================================+
I          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         I
I         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        I
Г------------------------------------------------------------------------¶
I        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       I
I    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    I
+========================================================================+


Last-modified: Mon, 23 Mar 1998 05:41:19 GMT
Оцените этот текст: