помощника Володя купил в Ленинграде восемь бутылок шампанского. Пограничники обычно не осматривали ручную кладь, но береженого бог бережет, Володя прошел на пирс Минной гавани, минуя КПП, через судоремонтный завод. К выходу в море готовился буксир ледокольного типа, капитан и боцман - частые гости обоих пирсов Западной Драгэ, Володя услышал от них малоприятную весть: из-за поломки машины выход в море задерживается до 23.30. А на часах - 20.15, четверть девятого, вечер пятницы 13 марта 1953 года. Алныкин спустился в кают-компанию буксира, поставил чемодан. Освещение тусклое. Две женщины с сумками, больше никого. Можно вздремнуть сидя. Не на буксире, а где-то рядом в половине девятого - как положено - отбили склянки, и Володе подумалось: да нелепо же это - три часа сидеть взаперти, когда в нескольких минутах ходьбы девушки, кофики, вино и огни большого города. С этих склянок и началась его новая жизнь, та, предугадать которую не смог бы никто даже в самом завиральном офицерском трепе. Достав из чемодана шапку, он тихо, чтоб не разбудить заснувших женщин, поднялся по трапу и, никем не замеченный, спустился по сходне на берег. Шел привычный для Балтики дождь, не загоняя людей в дома, пахло Таллином, горьковатым кофе, сладостями, духами, строгими, как эстонки. По пятницам комендатура особой лютости не проявляла, копила силы на два последующих увольнительных дн и, кажется, именно 13 марта допустила грубый промах: у "Глории" - столпотворение, офицеры - в немалом числе - штурмуют двери, окна по обыкновению глухо зашторены, табличку "Мест нет" вывесил, исполненный неприступной гордыни швейцар. К счастью, дождь кончился. На Суворовском бульваре Володя хотел познакомиться с пробегавшей девушкой, но передумал. Некстати вспомнилось предостережение Аспы: ты познал страсть тридцатилетней женщины, теперь все девчонки покажутся тебе пресными. На Пярнуманту его обтекла стайка студенток, в звонком пении их приятно улавливались сдвоенные "т". Было 22.00, десять вечера, когда Алныкин с улицы Виру свернул направо, смотря под ноги, чтоб не вляпаться в глубокую лужу. Улица Пикк - догадался он, где-то над головой раскачивался ветром фонарь, судорожно светящий, лампа то гасла, то вспыхивала неестественно ярко. Володя нашаривал в промокшей пачке папирос сухую и неломаную, когда мимо него прошла странная парочка: одного роста с ним офицер в черной флотской шинели и фуражке и - слева от него, чуть впереди - женщина, вроде бы спотыкающаяся, пьяная, потому что офицер придерживал ее левой рукой, полуобняв, пытался приспособить свой шаг к дергающейся походке спутницы. Когда парочка эта отошла от Алныкина на несколько метров, он глянул на них сзади: офицер подталкивал спутницу, как это делает портовый буксир, медленно разворачивая баржу против течения. Ни одной пригодной папиросы! Алныкин выбросил смятую пачку. Неподалеку столовая, но там полно пьяных эстонцев и к буфету не прорваться. Одна дорога - в гарнизонный Дом офицеров. В темноте узких улиц он заблудился бы, не помоги ему школьница, девчонка с портфелем, которая и на папиросы навела его, подведя к еще не закрытой лавке. Она же многословно рассказала, как доехать до порта. Коробка конфет, едва уместившаяся в ее портфеле, была куплена в той же лавке, и букетик цветов, ошеломивший девчонку. На кораблях в Западной Драгэ уже сыграли "Команде вставать!", когда буксир пришвартовался рядом с "Софьей Павловной". Алныкин удовлетворенно вздохнул, оглядывая бухту. Все на месте, семья в сборе, все дивизионы обеих бригад, десантные баржи и монитор "Выборг", бывший финский броненосец береговой обороны, БК-133 приветственно светит огнями. Помощник прослезился, прижимая к груди шампанское, командир пожаловался на него: в день похорон Сталина нецензурно выражался. "С глазу на глаз или в присутствии личного состава?" Командир не знал, хотел навести справки у личного состава, но был вовремя остановлен. Еще до подъема флага Алныкин доложил командиру дивизиона о прибытии, после чего закрутилась обычная бригадная карусель, на катерах - отработка задачи No 1 по "Курсу подготовки надводных кораблей", сплошная тягомотина. На воскресенье помощник намечал пикничок с шампанским и медсестрами. Выход в море - по плану - в среду или четверг. Вдруг утром прибежал рассыльный: "Лейтенанта Алныкина - к командиру бригады!" Самая просторная и удобная каюта на плавбазе заполнена массивной фигурою комбрига, с трудом скрывавшего злость: командир БЧ-2 БК-133 совершил нечто, чернящее офицерский коллектив, и ему предлагается немедленно убыть в город, в военно-морскую базу Таллин для дачи объяснений. - Разрешите узнать, куда именно? И кому давать объяснения? - опешил Алныкин. - И какие объяснения? Комбриг вчитался в текст на бланке. Поднял на Алныкина ставшие незрячими глаза. - Начнете с погранкомендатуры... Командировка на трое суток уже выписана, буксир уходит через час. Ни минуты на разговор с командиром, но помощник уже учуял беду, прибежал, губы его тряслись, Алныкин успокоил друга и собутыльника: ни в Ленинграде, ни в Мурманске, ни здесь, в Таллине, в комендатуру он не попадал и ни в один из похоронных дней о Вожде ни хорошо, ни плохо не отзывался. На всякий случай помощник принес Алныкину свои и командирские деньги. Сходню подняли, буксир отвалил от пирса. На душе было тревожно, вспоминалось то злосчастное утро, когда с классным журналом под мышкой он, курсант Алныкин, пришел на кафедру военно-морской географии, неделю спустя после похорон капитана 2-го ранга Ростова. В Порккала-Удде - дождь и туман, в Таллине светило холодное мартовское солнце. Алныкин отметился на КПП, в погранкомендатуре бывать ему не приходилось, но он туда и не спешил, год назад ему спешка обошлась дорого, и обдуманная неторопливость принесла сейчас плоды. У КПП Алныкина окликнул командир застрявшего в Гидрогавани порккалауддского тральщика. Пугливо оглядываясь, нервно похохатывая, не решаясь своими именами называть вещи всем понятные, командир поведал о дичайшем происшествии в главной базе флота. Вечером 13 марта около 22.00 некая пожилая эстонка выскочила из дома на улицу за внуком, стала искать его, и вдруг перед нею вырос одетый во все черное мужчина, который наставил на нее пистолет и приказал исполнять все, что он скажет. Онемевшая от страха женщина возражать не стала. Тогда мужчина расстегнул пальто, оказавшееся морской шинелью, а вслед за ним и брюки. Старухе было приказано взять рукою выпростанный из брюк предмет и идти в сторону Ратушной площади, что она и сделала под дулом пистолета. Человек в морской черной шинели командовал ею, как рулевым при плавании в узостях: "Правее... левее... так держать..." У ресторана "Глория" его поджидали двое мужчин в таких же шинелях. "Вот и я! - раздался голос за спиной старухи. - Прошу убедиться". Светящиеся шары у входа в "Глорию" позволили эстонке рассмотреть мужчин. "Все в порядке, мамаша, - сказал один из поджидавших. - Отдай швартовый конец!" Затем последовало: "Ты выиграл, Мишка. Держи!" Офицер, застегнув шинель, пересчитал врученные ему деньги, разделил их на две части и одну из них сунул старухе в карман пальто. "Тво доля!" - услышала она, и ноги понесли ее прочь, к дому, на улицу Пикк. О внуке она уже забыла, как и о том, что у нее в кармане, и лишь через полчаса, достав оттуда две тысячи рублей, пришла в милицию, уронила на стол дежурного деньги и расплакалась. Милиция немедленно связалась с комендатурой города, о происшедшем поставили в известность командующего флотом, всех находящихся в "Глории" офицеров предъявили озлобленной женщине, но ни один из них не был ею опознан. Весь вчерашний день, продолжал рассказывать командир тральщика, велась облава на офицеров плавсостава базы, которые сошли в пятницу на берег или могли сойти, всех уже, кажется, перетаскали, теперь вызывают тех, чьи корабли заходили в Таллин, но корабли-то на переходе в Кронштадт и Вентспилс, попробуй найти шутника. Скандал! Самого командира тральщика не трогают, у него алиби, сегодня утром какой-то тип из военной прокуратуры побывал на корабле и установил точно: с вечера пятницы до полудня субботы командир безотлучно находился в каюте. Командир тральщика, старший лейтенант, давний выпускник Училища имени Фрунзе, никогда в Порккала-Удде не снизошел бы до дружески-предостерегающей беседы с только что выпущенным лейтенантом на должности командира БЧ-2 БК, но здесь, в Таллине, они были своими людьми. Офицеры Порккала-Удда к тому же недолюбливали всех причисленных к главной базе, и завидуя им, и презирая легонечко. Командир тральщика авторитетно заявил, что злостного шутника искать надо где угодно, но только не в Порккала-Удде. Именно в отдаленной от нормальной жизни базе, в местах, лишенных женщин, мужчина не осмелится вести себя так кощунственно. На прощание командир тральщика предложил Алныкину не стесняться, помощник его в отпуске, каюта свободна, переночевать можно. Два офицера, капитан 3-го ранга и капитан в зеленой форме, набросились в погранкомендатуре на Алныкина, обвиняя его в нарушении двух приказов и одной инструкции, и Алныкин вынужден был признать ошибку. Возвращаться в Порккала-Удд из отпуска надо было тем же путем, каким он покидал базу, то есть через Выборг, поездом Ленинград-Хельсинки, к нему прицепляли два вагона до Кирканумми. Погранкомендатура в Выборге считает Алныкина пропавшим, раз он в назначенный срок не вернулся в базу поездом. Кроме того, негодовали оба офицера, на буксир Алныкин проник, так и не отметившись на КПП и не поставив штамп на отпускном... Володя слушал и ждал, когда приступят к главному, а те почему-то медлили, чего-то недоговаривали, с надеждой хватали трубку при каждом телефонном звонке, и наконец долго-жданная команда поступила. - Так точно, товарищ майор, здесь он, все сходится, - отрапортовал капитан. - Понял... понял... Пойдем! - это уже было сказано Алныкину. - К коменданту города. По пути капитан грубо, кратко и честно рассказал о чепе в пятницу, нещадно матеря офицера, который вздумал сразу после смерти Сталина выкидывать флотские штучки с бабами. Сейчас не время для шуточек, всех трясут основательно, пограничников тоже, внезапно обнаружилось, что сухопутная граница в Порккала-Удде на замке, а морские ворота - распахнуты настежь. Из-за этой пятницы стали проверять всех отбывающих из Таллина, оказалось - одна из женщин, что вместе с ним, Алныкиным, шла на буксире в Порккала-Удд, пропуска в базу не имеет. Капитан передал Алныкина дежурному по комендатуре, а тот повел его на второй этаж, показал на дверь: "Жди!" Алныкин сел. У него было время подумать. Ищут того самого офицера, которого он видел неподалеку от комендатуры, на той же улице Пикк, в ста метрах отсюда. Командир тральщика прав, конечно, отметая подозрения от офицеров Порккала-Удда. Они, спору нет, обросли шерстью, одичали, но именно поэтому не способны хулиганить так, как этот тип, который возмутил пограничников, эту несчастную женщину и, естественно, коменданта города и гарнизона. Для дикарей - а к ним можно отнести всех мужчин Порккала-Уд-да - их детородный орган - символ могущества и превосходства над женщинами, которым возбраняется не по делу прикасаться к нему. То пари могли заключить только какие-нибудь офицеры главной базы флота, причем не плавсостав, а бездельники, которым неведомы муки маневрирования в шхерном районе. Офицерам Порккала-Удда до чертиков надоели эти команды на руль "левее, правее", некоторые командиры катеров садятся на рубку, ногами опираются на плечи рулевого и так, ногами, командуют. "Нет, это не офицер из Порккала-Удда", - думал он, прислушиваясь к разговорам за дверью, к смеху в комнате. Умолкли наконец. С растерянной и чуть виноватой улыбкой вышел старший лейтенант в форме плавсостава, кивнул ему: иди, твоя очередь. Алныкин вошел, доложил. Два стола в комнате, два человека, справа - флотский майор, погоны с красным просветом, глаза нехорошие, лицо такое, словно он только что выпил и закусил не наскоро, а плотно. Слева же в дальнем углу - мужчина лет тридцати в штатском, одет по ленинградской моде, светлый галстук при темной рубашке, высокий и белобрысый. - Лейтенант Алныкин Владимир Иванович! - возгласил майор, обращаясь к штатскому, но так громко, будто объявлял лейтенанта Алныкина всей комендатуре и всей улице Пикк. - Прибыл из отпуска утром тринадцатого марта сего года в Таллин, хотя по правилам обязан был к месту расположения воинской части следовать по железной дороге через Хельсинки. Нарушен, следовательно, порядок пересечения государственной границы, что влечет за собой дознание, если не следствие. - Майор вальяжно расхаживал по комнате, без запинки выстреливая слова, иногда останавливаясь и прислушиваясь, пытаясь уловить впечатление, производимое им на незримых слушателей. - Садитесь! - презрительным шепотом выдавил он, брезгливо глянув на Алныкина. - Можете снять шапку. Кстати, я имею все основания арестовать вас и отправить на гарнизонную гауптвахту, немедленно, сейчас же - пять суток за нарушение формы одежды! С сего дня пятнадцатого марта приказом коменданта объявлена форма одежды номер пять, то есть головной убор - фуражка. Но гауптвахта, - разглагольствовал майор, - комната матери и ребенка по сравнению с тем, куда вы можете попасть в скором времени... Вы слышите меня, лейтенант Алныкин? В этот момент безмятежно куривший штатский досадливо дернул плечом, дава какой-то знак. Севший на стул посреди комнаты Алныкин сунул руки в карманы шинели, чтоб скрыть дрожь пальцев. - Я - помощник коменданта города майор Синцов, а товарищ - из компетентных органов. По имеемым у нас сведениям в пятницу тринадцатого марта сего года вы, Алныкин, совершили тяжкое преступление. Около двадцати двух ноль-ноль вы, угрожая пистолетом, принудили женщину к развратным действиям, после чего в доказательство действий подвели женщину к ресторану "Глория", выиграв тем самым пари, заключенное между вами и вашими сообщниками. Вещественные доказательства - налицо: две тысячи рублей пятидесятирублевыми купюрами. Итак, когда вы прибыли в Таллин? - Утром. В девять с чем-то, не помню... - Так! - с глубоким удовлетворением произнес майор. - Так! Молодец, Алныкин! Вы встали на верный путь признания. Что делали, с кем встречались? - Ни с кем. Просто ходил по городу. В девятнадцать ноль-ноль был на буксире. Майор задумчиво вопрошал о чем-то потолок, приложив указательный палец к выемке в подбородке. Голос его подобрел до медоточивости, свирепенькие глаза вдруг стали теплыми, дружескими, всепрощающими. - И с буксира - ни шагу, да? - Майор на цыпочках приблизился к Алныкину и наклонился к нему: - И сидели смирнехонько, не сходя на берег, до самого отхода, то есть до половины двенадцатого, а?.. Ну, подтвердите это, мой юный друг, и мы вас отпустим... Ну? - Нет, не сидел, - после долгой паузы сказал Алныкин, преодолев сильный соблазн и вспомнив к тому же, что о женщинах в кают-компании буксира знают пограничники. - Примерно в половине девятого вечера я ушел в город... В шапке, - добавил он, сразу же поняв, что опять дал маху. Но, кажется, майор не заметил оплошности. Он отскочил от Алныкина, испытывая и ужас, и радость, и облегчение. - Фу!.. Наконец-то все ясно! Значит, это все-таки вы. Вы! Это вас, не отпирайтесь, видели на улице Пикк в десять вечера! Это вы, угрожая советской женщине пистолетом... - Откуда у меня мог быть пистолет? - Вот именно - откуда? - самого себя спросил майор. - Личное оружие выдается на руки только офицерам Порккала-Удда! Только им! - Выходит, что я в отпуск отправился с пистолетом? Ничуть не сбитый с толку, майор хитренько посматривал на Алныкина. Прищелкнул, очень довольный, пальцами. - Хорошо подготовились, Алныкин, но и мы не лыком шиты... Ваши слова убеждают меня в том, что преступление задумано вами еще в Ленинграде, там вы разменяли выданные вам на отпуск деньги и в Таллин привезли пятидесятирублевые купюры, о номерах купюр мы уже запросили госбанк, распространялись купюры только в Ленинграде, вы, таким образом, стали отводить от себя подозрения. Ничего не скажешь, операция задумана масштабная, ставящая своей целью как дискредитацию офицерского звания, так и подрыв интернациональной дружбы между народами СССР. И подготовка этой операции, как и сама операция, проведены блестяще. У "Глории" вечером тринадцатого марта вы нашли сообщников из числа офицеров Порккала-Удда, взяли у них пистолет, договорились о подмене имен и головных уборов... Не выйдет, Алныкин! Вы разоблачены! - выкрикивал майор, ходя по кругу, в центре которого сидел изловленный им преступник. - Сознайтесь - и участь ваша будет облегчена, вы отделаетесь дисциплинарным взысканием. Не сознаетесь - вас уличат в преступлении сегодня, когда стемнеет. Мы привезем из больницы потерпевшую и проведем следственный эксперимент в присутствии понятых, для чего возбудим уголовное дело... Ну? Алныкин молчал и гадал: майор - пьяный или сумасшедший? Не вынимая рук из карманов и глядя на штатского, сказал, что действительно был на улице Пикк, но всего несколько минут, а затем пошел к гарнизонному Дому офицеров за папиросами, и папиросы помогла ему купить какая-то школьница, она может подтвердить, где он был около 22.00. Это единственное, в чем он может сознаться. Штатский, внимательно слушавший его, вновь сделал знак - и майором было сказано Алныкину: сидеть в коридоре и ждать, до начала следственного эксперимента с опознанием еще часа полтора, никуда не отлучаться, камера в крепости ему в любом случае обеспечена. В дверях Алныкин столкнулся со спешащим на допрос старшим лейтенантом и, вырвав из кармана руки, сплел за спиной пальцы, расхаживал по коридору, порываясь бежать из комендатуры без оглядки - туда, в Порккала-Удд, в мир и покой бухты Западная Драгэ, в каюту, где помощник строчит двадцать четвертую главу воспоминаний, зажатый тисками полового голода. Интересно, как описал бы он процедуру опознания? Именно о процедуре говорилось за дверью, и Алныкин не мог не позавидовать старшему лейтенанту, нахрапистому и языкастому. Голос его гремел, заглушая повизгивания майора, уличенного в нарушении юридических норм и несоблюдении правил социалистического общежития. "Я, - с напором настаивал старший лейтенант, - не против следственного эксперимента, надо лишь продумать его санитарно-гигиенические, морально-этические и политические аспекты. Так, предполагаемое вещественное доказательство принадлежит не только ему, но в некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, - продолжал старший лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, - во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому - исключительно в целях дезинформации - заменить старуху особой значительно помоложе?" Алныкину стало весело... Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам за дверью. Майор, кажется, был уже сломлен, молчал, зато раздался голос штатского, тот спросил, где старший лейтенант был поздним вечером 13 марта. Ответ последовал немедленно: - Тринадцатого марта пятьдесят третьего года с двадцати одного ноль-ноль до полуночи я безотлучно находился в квартире начальника Политуправления флота! Свидетели: сам начальник Политуправления, его дочь, то есть моя невеста, супруга начальника Политуправления Екатерина Леонидовна и командующий Восьмым флотом. Сказанного было достаточно, чтоб не задавать больше вопросов, таковых и не последовало, старший лейтенант пригрозил еще и тем, что доложит руководству о нарушении социалистической законности, и в заключение хлопнул дверью, покида комнату. Он прошел мимо сидящего Алныкина, на ходу надевая фуражку, сосредоточенный и злой, и Алныкин озаренно, толчком памяти узнал его, и ему стало стыдно, нехорошо, тоскливо. Из комнаты вышел тот, кто позавчера 13 марта на улице Пикк вел женщину. Алныкина позвали. Майор сидел за столом, просматривая бумаги и делая вид, что занят, чрезвычайно занят, а штатский поманил Володю. - Меня зовут Игорь Александрович Янковский, я из госбезопасности. Слушайте, Алныкин, внимательно. Вы единственный подозреваемый, следственный эксперимент теряет смысл. То, что произошло тринадцатого марта, возмутительно вдвойне, потому что о надругательстве известно Москве, и от ее решения многое зависит. Но и от вас тоже. Насколько я догадываюсь, на улице Пикк вы были в то самое время, когда неизвестный нам офицер шел рядом с женщиной. И вы это видели. Чтоб спасти себя, вам предоставлены два варианта. Либо вы походите эти два дня или более, - Янковский глянул на командировочное предписание Алныкина, - по Таллину и кораблям, встретите этого офицера и доложите нам, кто он, либо найдете школьницу, которая засвидетельствует ваше пребывание у Дома офицеров. Поняли?.. Штамп на предписании вам поставят внизу, у дежурного. Он же позвонит в гостиницу, чтоб вас там устроили. Все. Ступайте. Придете сюда восемнадцатого утром - или со школьницей, или с офицером, или без кого-либо из них, но в последнем случае вам отсюда не уйти. Живот постанывал от голода, гнал к пище, горячей, проваренной и прожаренной, на тральщике его, конечно, накормят и дадут поспать, но едва Алныкин, выйдя из комендатуры, увидел идущих по мостовой офицеров, ноги сами понесли его подальше от Гидрогавани, не хотели они идти и в Дом офицеров, где можно поужинать в кафе. Нашлась за вокзалом столовая, отсюда он на такси добрался до гостиницы и получил ключ от номера. Впервые ночевал в одиночестве, за все последние годы - училищные и корабельные кубрики, четырехместные купе поездов, до отдельной же каюты еще служить и служить. Алныкин так и не включил свет, сидел у окна и тоскливо гадал - что же такое придумать, чтоб в полумиллионном городе отыскать человечка без имени, девчонку с портфелем. Долго не мог заснуть, ворочался на чересчур просторной кровати, угнетала тишина. Сам себя разбудил в 06.00 и маялся до открытия буфета, потом ждал очереди в парикмахерской, пытаясь обрывки снов соединить в связный план того, что надумал за ночь: девчонка-то во сне - вспомнилась! Мордашка такая забавная, росточек - до погон на шинели, говорит почти без акцента, но что эстонка - это точно. Странно, однако: какого черта шляется по улицам ночного города ребенок с портфелем? Ключ от дома потеряла? Под утренним солнцем улица Пикк уже не казалась зловещей. Здесь, кажется, была выброшена смятая пачка папирос, а за этим углом он едва не сшиб девчонку, извинился, прибавил шагу, но она догнала его, боялась, что ли, одна идти в темноте? О чем-то говорили, о папиросах, наверное. А вот и лавка, ставни на окнах, замок. Вспомнилось: папиросы ему продавать не хотели, закрываемся, мол, и тогда девчонка залопотала по-здешнему, пробила стену упрямства, две пачки "Беломора" оказались в кармане. Потом ребенок давал, говоря по-флотски, целеуказания, прокладывал словесно маршрут до порта, но, кажется, не знал, что кроме Купеческой гавани есть еще и другие. Ага, на этом углу стояла баба с ведром цветов, букетик был куплен и девчонке преподнесен, причем назвал он ее "малышкой", что смешно, цветы детям не дарят. Что дальше? Коробка конфет, за нею вернулись к той же лавке, и не вздумавшей закрываться, коробку несла школьница, не расставалась она и с букетиком, так что ему пришлось самому укладывать коробку в портфельчик, вытащив из него предварительно учебники и тетради. Там, кстати, на самом дне валялось что-то похожее на губную помаду, совсем не к месту. Лавочница уже открыла свое заведение и на все вопросы отвечала незнанием русского языка, но польза от разговора с нею была, и немалая, вспомнились цифры на ученической тетради школьницы - 7 и 11. 7-й класс, без сомнения, школы No 11. И учится девчонка во вторую смену, задержалась после занятий, вот и оказалась в десять вечера на улице, спешила домой, но - добрая детская душа! - помогла взрослому человеку. В справочном бюро бойко отвечали по-русски, дали дополнительные сведения, и к концу первой смены Алныкин уже стоял у подъезда школы No 11, пропуская мимо себя мальчиков и девочек, юношей и девушек, идущих на уроки и с них. Девчонки не было, и Алныкин забеспокоился: не заболела ли? Тогда придется этому, из госбезопасности, Янковскому Игорю Александровичу сообщать, где учится ненайденная свидетельница, а это опасно: девчонка попадет на допрос к майору Синцову или подобному ему психу и откажется вспоминать. Она не пришла. Но Алныкин сделал важное открытие. По тому, как смотрели на него школьницы ростом чуть ниже его, он понял, что сильно преуменьшает их взрослость. Похоже, они вполне были склонны незамедлительно приступить к тому, что аспирантка называла брачными играми. Это по ее вине он занижает возраст девушек, все они кажутся ему после нее детьми. И вывод такой: не 7-й класс, а 11-й, и школа No 7, причем последний, выпускной класс - всегда в первую смену, так уж везде положено. Утром он не успел побриться, в некоторой неловкости делал восьмерки перед школой No 7 (так было написано на двери), высматривая свою спасительницу. Гомон школяров наполнял узкую улочку, ответвление от шоссе на Тарту, и шоссе дымило сизыми выхлопами грузовых автомобилей, когда светофор останавливал движение и дети перебегали через дорогу. Время шло, девчонка не показывалась, беспокойство начало переходить в тревогу: уж не случилось ли с нею что-нибудь, скверная это привычка - бегать ночью по городу. Или, как у него, ни отца, ни матери у девчонки? Он увидел ее издали и узнал по куцему пальто и берету, а приблизилась - радостно застучало сердце: да, да, тот же портфель, те же ботики с застежкой. Опаздывала соня, не выспалась после вчерашних, наверное, вечерних прогулок, бежала, как на кроссе, Володя перехватил ее у ограды. Она воткнулась в него. Подняла голову. В глазах был ужас. - Вы меня помните?.. Ну, цветы вам еще покупал... ("Помню", - сказал дернувшийся беретик.) Мне с вами поговорить надо... ("О чем?" - вопросил выпавший из рук портфель.) Когда у вас кончается последний урок? Школьница обрела наконец дар бессвязной ученической речи и выпалила: - Я сбегу с географии! - и ботики ее замелькали. Алныкин тихо выругался. Можно зайти, конечно, в это мрачноватое заведение и поинтересоваться расписанием уроков, но вдруг одиннадцатых классов - два, "а" и "б"? А он не знает ни имени, ни фамилии наконец-то найденной свидетельницы. Второго, запасного, выхода школа не имела, существовала, однако, подозрительная дверь, она объединяла спортзал на первом этаже с размокшими теннисными кортами, и Алныкин выбрал правильную позицию, сел на скамейке так, что видел и подъезд, и столбики без сеток: школьница могла сбежать, чего-то напугавшись, упускать ее было нельзя. Цветочницу уже не найти, а наглая лавочница выдержит любой допрос, но не признается, кто в пятницу вечером покупал у нее коробку конфет. Прозвенел звонок на перемену, трехэтажное здание зажужжало и заверещало, под дождь вылетели девчонки с косами, повизжали и скрылись, когда второй звонок возвестил о начале следующего урока. Алныкин терпеливо ждал. Вдруг окно в торце здания открылось, высунулся беретик, качнулся вправо, потом влево, осматриваясь... Алныкин подскочил к окну и поймал выпрыгнувшую девчонку с памятным для него портфельчиком. Побежали по улице, скрываясь от бдительных окон школы. Вовремя подоспел автобус, на первой же остановке они его покинули. Где-то рядом крикнул обрадованно визгливый паровозик. Познакомились. Ее звали так: Леммикки, через два "м" и еще через два "к", запомнить нетрудно (Володя бесповоротно решил к исходу суток выкинуть из головы это дикое имечко). Семнадцать лет, есть папа, есть мама, живут на Вирмализе, есть подруга в русской школе, Настя Горошкина, или Аста, на улицу Пикк попала случайно, засиделась после школы у Горошкиной. Похвалилась именем: оно такое редкое! Погоревала о том, что не поет в хоре и плохо играет в баскетбол... Алныкин терпеливо слушал школьницу, и детские россказни ее угнетали ненужностью, так и хотелось окриком оборвать лепет. Аспа и Аста - от такого созвучия коробило. Девчонка с диким именем то лупит на него глаза, то смотрит на ботики. Трепушка перебрасывает портфель из руки в руку. - Я знала и верила, что вы мен найдете... - услышал вдруг Алныкин и обомлел, напугался. Неужели его опередила эта парочка, Синцов и Янковский? Им ведь надо спасать зятя начальника Политуправления, вчера еще они могли найти ее и обработать. Нет, не нашли и не обработали - это он установил, порасспросив школьницу о вчерашнем дне. Затянул ей шарфик потуже, чтоб не простудилась, в комендатуре не чихала и не сопливилась. Вести ее туда рано, Синцов будет после двух дня, но освежить память свидетельницы необходимо. - Пойдем, - сказал он и взял школьницу за руку. - Туда, где мы встретились. Помнишь, когда это было? - Помню... Для вас это место что-то означает? - Очень многое. Она замолчала минут на пять. Потом пальцы ее, сжатые рукою Алныкина, дрогнули. И голос дрогнул. - И для меня тоже... Надо было побриться, впереди комендатура и сумасшедший Синцов, но и в парикмахерской нельзя оставлять без присмотра школьницу. Два кресла свободные, Алныкин посидел в обоих, примерился, в каком из них хорошо отражается усаженная им в коридорчике Леммикки. "Никуда не уходи, - предупредил строго. - Сиди здесь. Я хочу все время видеть тебя". Уже в кресле скорректировал: "Чуть-чуть левее..." Она дернулась, да не в ту сторону. Поправилась. В широко раскрытых глазах - ожидание новых чудес. Мастер попался словоохотливый, как училищный парикмахер Соломон, которому многое прощалось. И этому болтуну простилась заключительная фраза: "Теперь можете делать барышне предложение!" Гардеробщица взмахнула щеточкой, посильное участие приняла и школьница, робко сняв с шинели какую-то пылинку. Почему-то ей очень понравилось сидеть и ждать его. Она смело улыбалась, походка ее изменилась, стала прыгучей, она наконец-то назвала Алныкина Володей, но храбрость испарилась в кафе. Расстегнула пальто и не позволяла его снимать, отбрыкнулась по-детски, прижала к себе портфель и плачуще глянула на бдительного Алныкина. Выяснилось: она - в школьной форме, а Министерством образования ЭССР запрещено школьникам посещать кафе, рестораны и прочие увеселительные заведения. - Что, и комендатура министерская у вас есть? - хмуро поинтересовался Алныкин, еще не завтракавший и знавший, что, быть может, ему не удастся сегодн поужинать. К счастью, кафе только что открылось, никого, кроме них, еще нет, Алныкин стянул все-таки пальто с упрямой школьницы, подвел к зеркалу и распорядился: передник, отороченный кружевами, можно снять и запихнуть в рукав пальто. Только здесь, за столиком, он рассмотрел ее. Ни девочка, ни девушка, недозрелое существо женского пола, и все, из чего состоит существо это, изменится через год-другой, иным станет нос, изогнутся по-другому губы, подбородок затвердеет, пухлые щеки осядут, удлинившиеся волосы сплющат лицо и совсем закроют ушки, лишь глаза останутся прежними - стойкими, серыми, под цвет надводных кораблей. Смелый ребенок: девушки такого возраста при виде мужчин обычно опускают глаза, притворяясь избыточно скромными, обеща в будущем быть дерзкими, но - в будущем ("Защитная мимическая реакция", - говаривала аспирантка). Эта же уставилась на него, губами прошептывает каждое услышанное слово. И, пожалуй, на допросе у Синцова и Янковского может повторить все сказанное им, описать и кафе это, и парикмахерскую, и выговор, что получила от него за робкий мазок помады. Но и встречу на улице Пикк опишет! И папиросы в лавке! И конфеты там же! Поэтому - терпение и еще раз терпение. Пить с нею ни в коем случае нельзя, это станет известно Синцову, но и не пить - тоже, оскорбится. Эти начавшие красить губы девчонки мнят себя, конечно, зрелыми обольстительницами, частыми гостьями "Глории" хотя бы. - Сухое вино, - развернул он бутылку так, чтоб девчонка запомнила буквы и цифры на этикетке. - Девять градусов. Дети пьют в Грузии... - Налил, приподнял бокал: - За твою географию. Чтоб хорошо сдала. У меня однажды это не получилось. В магазине военторга Алныкин примеривал фуражки, а она смотрела то на него, то в зеркало и норовила стать так, чтобы и себя там увидеть. Пока Алныкин раздумывал, что делать с шапкой - отнести ее в гостиницу или упаковать, - девчонка просто сунула ее в портфель. Время подходило к двум часам дня, Синцов вот-вот появится в комендатуре, и офицерская шапка в ученическом портфеле вполне устраивала Алныкина, с нею девчонка не убежит, сработают рефлексы воспитания. И все же он втемяшил под беретик грозное предостережение: - Стоять вот здесь и не двигаться! По делам службы я удалюсь на полчасика, буду в этом здании. Жди меня! Двумя руками она прижала к себе портфель и застыла. Майор Синцов внушал вечные истины, инструктируя у себя патрули, напоминая о форме одежды, дисциплине и благонравном поведении военнослужащих. "Есть порядок в главной базе - и на всем флоте тоже порядок! Пуговицы не драены - значит, не пробанены стволы орудий! Шапка вместо фуражки или бескозырки - значит, не тот боезапас подан в башни!" Майор, видимо, происходил из береговой артиллерии и умел стрелять формулировками. Патрули, громыхая сапогами и ботинками, выходили из комнаты, и подбежавший к окну Алныкин нашел школьницу стоящей на указанном ей месте. От Синцова всего можно было ожидать, но то, что услышал от него Алныкин, любого повергло бы в изумление. - Какая еще свидетельница? Какая эстонка? Какое чепе?.. Тринадцатого марта? Никакого чепе не было, и никто не понуждал никого к развратным действиям! Никто! Это все досужие вымыслы буржуазной пропаганды! Ты, я смотрю, лейтенант, наслушался "Голоса Америки"! Запомни раз и навсегда: ни-че-го не было! Ни-че-го! И если еще раз услышу, если раскроешь рот и станешь разносчиком заведомо клеветнических слухов - пятьдесят восьмую схлопочешь моментально! И чтоб я больше тебя здесь не видел! Тральщик, который в Гидрогавани, уходит в твою базу после восемнадцати ноль-ноль... Все согласовано с Янковским! - услышал уже в коридоре Алныкин, унося ноги от свирепого помощника коменданта. Было приятное чувство облегчения, освобождения, выздоровления, что ли. И в Порккала-Удд уже не тянуло, и жаль, что нельзя продлить гостиничное житье. Солнышко разогнало тучи, а те унесли с собою дождь, Таллин промылся и стал еще краше. А школьница истуканом стояла перед комендатурой, вцепившись в портфель, как в спасательный круг, неотрывно смотря на окно, где показался он пятью минутами раньше. Алныкин толкнул ее: "Проснись, в школу опоздаешь!" Она очнулась, оторвала от груди портфель, стала перебрасывать его из руки в руку. Хотелось по-настоящему выпить, и чтоб эта девчонка при сем не присутствовала. - А не пора ли тебе домой? Пойдем, провожу до трамвая. Она закусила губу, кивнула как-то обреченно, пошла. На том месте, где четыре дня назад они столкнулись, вдруг нелепо (мешал портфель) обняла его и поцеловала, тут же отпрянув, и побежала. Остался запах ландышей. Умная девочка, что и говорить, все понимает. Через шесть часов Алныкин на буксире пришел в Порккала-Удд, в штабе бригады никто его ни о чем не спросил, да никого из начальства на плавбазе не было, штаб носилс по кораблям, невзирая на поздний час, и проверял гюйсштоки. Стало известно, что вчера в шторм на БК-148 (из боевого ядра) впередсмотрящий привязал себя, чтоб не смыло за борт, к гюйсштоку, а тот сломался, и матрос, упавший в море, утонул. - Пустяки, пронесло, - доложил в своей кают-компании Алныкин. Втянул носом воздух, принюхался. - Каюту-то проветривать надо, - сказал он помощнику. Тот обиделся, пожаловался командиру, ставшему на его сторону: вентиляция помещений не входит в задачу No 3 "Курса надводных кораблей". Рачительность командира не знала пределов, он и новую фуражку заметил, и отсутствие шапки. - Потерял в Таллине, по пьянке, - беспечно объяснил Алныкин, испытывая легкую досаду. Новая фуражка - это пригодится. Положено по вещевому довольствию три кителя, двое брюк, не считая тех, что к тужурке, а фуражка - одна, так что покупка вполне оправданна. Шапка же, унесенная школьницей в портфеле, понадобится зимой, помощник выручит, есть у него старая, запасная. Утром зашумел в кают-компании гирокомпас, стали готовиться к выходу в море. Алныкин успел сбегать на "Софью Павловну" и отдать подписанные всеми комендатурами документы. Отдал - и забыл о школьнице. Вспомнил через месяц. В Бьерке-Зунде ободрал днище о камни, а потом еще и сел на мель БК-151. Отбуксированный в Выборг, корабль ждал запчастей и неминуемой расплаты, на борт 133-го поднялись отрядные специалисты (дивизион делился на два отряда), переход сулил приятные штурманские впечатления. Финны разрешали ходить в их территориальных водах, и то, что называлось навигационным обеспечением театра, они делали удобно, красиво, наглядно, хотя и не всегда наносили на карту. Шли малым ходом, продольным лоцманским фарватером, командир напевал блатные мелодии, помощник блаженствовал, артиллерист вспоминал довоенное детство. Пришли наконец в Выборг, пришвартовались кормой, был час прилива, палуба и берег на одном уровне, специалисты перепрыгнули на берег и пошли к плавдоку, командир нацелился на почтамт, хотел позвонить матери в Свердловск. Алныкин и помощник завалились спать, потом пообедали и поужинали сразу. Давно уже начался отлив, катер медленно опускался, вахтенный матрос травил швартовы и переставлял сходню, девушки на берегу, утром стоявшие чуть ли не нос к носу, удалялись, поднимаясь все выше, но по-прежнему подыскивали кавалеров, звали на танцы в парке. Задрав головы, матросы могли видеть только штанишки и трусики всех цветов, по ним и различали. Ужин сдвинули на час раньше, помощник подписал книгу увольнений, матросы полезли на сходню, как мартышки на дерево, разобрали девушек, стенка опустела. Потом появились охотницы за офицерами, Алныкина пыталась травмировать обладательница кокетливых полосатых штанишек, корабельный устав она знала не хуже специалистов и понимала, что в отсутствии командира корабл на берег может сойти только он, "бычок", командир БЧ-2. Получила отказ. Самолюбивый помощник вступил в переговоры с сиреневыми трусиками и - на всякий случай - назначил встречу у входа в парк. Из конспиративных соображений избранница не могла назвать своего имени, а темнело в Выборге быстро, лица не разглядишь. Помощник схватил мегафон: - Как же я тебя там опознаю? Судя по голосу, девушка расхрабрилась и поднесла ко рту сложенные ладошки: - Да платье задеру - по сиреневым трусикам и узнаешь! Жду! Наконец показалась задница командира, спускавшегося по почти отвесной сходне носом к ней. Он твердо обосновался на корме, а помощник вскарабкался на берег, минут через двадцать вернулся на корабль возбужденный, взор его блуждал, от смеха тряслись погоны. Он затащил Алныкина в каюту, поведал о своем конфузе: у входа в парк его ожидали две "сиреневых", и каждая настаивает на приоритете. Выручить его может только он, Алныкин. Девицы - прелесть, увязались за ним, стоят там, наверху, поднимайся, погляди, оцени! Алныкин застегнул китель, поднялся - и немедленно скатился вниз. Одного взгляда было достаточно - девочки лет шестнадцати, не больше. "Семнадцать, - уверял помощник, - младое комсомольское племя". "Дети, - упорствовал Алныкин. - Дети же!" - заорал он. Из командирской каюты донеслось: - Нельз обижать детей... Обоих увольняю, до утра. В синеве сумерек лица девушек казались ликами. Семнадцать лет, перешли в десятый класс, то есть перейдут через месяц, у той, что с косичками, мать в ночной смене, вино и конфеты можно купить по дороге. На танцах в парке обычно дерутся, зачем туда идти, дома же они покажут паспорт, чтоб уж никаких сомнений. И радиола у них есть. Все было, и радиола тоже. Вернулись к утренней приборке, пристыженные, мягкие, задумчивые. Помощник долбанул кулаком по переборке и сказал, что вся многотомная писанина его померкнет перед "Выборгской новеллой", она будет написана золотым пером "паркера", тщательно вымытыми руками и под звуки "Аве Марии". Специалисты остались в Выборге, катер пошел в Кронштадт с заходом в Койвисто. В позапрошлом году Алныкин был здесь на практике, на таком же корабле из дивизиона учебных катеров. Места знакомые, все та же кирка, где по вечерам танцы, в километре - санаторий с надменными курортницами, по берегу же, если пройти метров четыреста, россыпь крупных валунов, когда-то выброшенных ледником. Сняв ботинки и закатав штанины, Алныкин вошел в море и добрался до остатка некогда раздробленной скалы, выглаженной в месиве пород, спадавших с отрогов фенноскандийского щита. Плоский верх валуна мог поместить на себе ровно пять человек сидя, столько их и было в один из вечеров июля 1951 года, пять одноклассников с бутылкой сухого вина, зачарованно взиравших на закат солнца. Есть что-то мистическое в исчезновении светила, весь день обогревавшего или торчавшего в небе астрономическим объектом. Сладостной жутью окатывается тело, когда косматое красное чудище расталкивает толщу вод, прячась в них на ночь. Пятеро их было, и в момент, наступивший после ухода солнца, произнесена была клятва: хотя бы раз в десятилетие приезжать в этот примор