Оцените этот текст:


        Ни   тем  вечером,  ни  наутро  не  умер  прославленный
Джамбаттиста Марино, которого многоустая Слава  (вспомним  этот
его  излюбленный  образ)  провозгласила  новым  Гомером и новым
Данте, однако тихий и неприметный  случай  означил  в  ту  пору
конец  его жизни. Увенчанный прожитым веком и общим признанием,
он гаснул под балдахином на испанской  широкой  кровати.  Можно
представить  себе  рядом  с  нею затененный балкон, что взирает
всегда на закаты, а ниже -- мрамор, и лавры, и сад, что  множит
ступени в зеркальном квадрате бассейна.
       Женщина  ставила  в  воду  желтую розу. Мужчина медленно
двигал губами, слагая обычные рифмы, которые, правду сказать, и
ему самому надоели изрядно:

       Царственность сада, чудо природы,
       Гемма весенняя, око апреля...

       И  вдруг  наступило прозрение. Марино УВИДЕЛ розу такою,
какой ее видел, наверно, Адам в райских  кущах,  и  понял:  она
существует  в  собственной вечности, а не в строках поэта. Мы в
силах дать абрис, дать описание, но не ее  отражение.  Стройные
чванные  книги,  льющие золото в сумеречном зале, -- не зеркало
мира (как тешил себя он тщеславно), а нечто такое, что  придано
миру, и только.
       Мысль эта озарила Марино в канун его смерти, быть может,
она озарила и Данте и Гомера тоже.

Last-modified: Sat, 21 Jun 1997 16:41:39 GMT
Оцените этот текст: