оне номер и, добившись требуемого, сказал в трубку почему-то плаксивым голосом следующее: - Алло! Говорит секретарь Жакта э 197 по Садовой Бордасов Петр. Движимый чувством долга члена профсоюза, товарищ, сообщаю, что у председателя нашего Жакта, Босого Никанора Ивановича, имеется валюта, в уборной. И повесил трубку. - Этот вульгарный человек больше не придет, мессир, - нежно сказал назвавший себя Коровьевым в дверь спальни. - Да уж за это можно ручаться, - раздался вдруг гнусавый голос, и в гостиной появился человек, при виде которого Босой ужаснулся бы, конечно, ибо это был не кто иной, как назвавший себя Кавуновым. Кривой глаз, рыжие волосы, широк в плечах, ну, словом, он. К несчастью, Никанор Иванович не видел его. - Идем завтракать, Азазелло, - обратился Коровьев к тому, который именовал себя Кавуновым. Что далее происходило в квартире, где поселился иностранный артист, точно неизвестно. Но зато хорошо известно, что произошло в квартире Никанора Ивановича. Никанор Иванович, сплавив с плеч обузу с долларами, вернулся к себе, первым долгом заперся, а в три часа отправился к себе обедать. В доме была общественная столовая, но Никанор Иванович, хоть сам и был инициатором основания столовки, но испытывал какое-то болезненное отвращение к общественному питанию, предпочитая ему индивидуальное, домашнее. И поэтому, ссылаясь на то, что доктор ему прописал особую диету, в столовке нипочем не обедал. В этот странный день для Никанора Ивановича в его диетический обед вошли приготовленная собственными руками супруги его селедочка с луком, коробка осетрины в томате, битки, малосольные огурчики и борщ с сосисками. Но прежде чем обедать, Никанор Иванович прошел в уборную и заперся там на несколько минут. Вернувшись, он окинул приятным взором приготовленные яства, не теряя времени, заглянул под кровать, спросил у супруги, закрыта ли входная дверь, велел никого не пускать, потому что у Никанора Ивановича обеденный перерыв, вытащил из-под кровати из чемодана запечатанную поллитровку, откупорил, налил стопку, закусил селедкой, налил вторую, хотел закусить огурчиком, но это уже не удалось. Позвонили. - Гони ты их! - раздраженно сказал Босой супруге. - Что я им в самом деле - собака? Скажи, чтоб насчет квартиры больше не трепались. Сдана иностранцу. И спрятал поллитровку в буфет. В передней послышался чужой голос. Супруга впустила кого-то. - Что она, дура, я же сказал! - рассердился Босой и устремил грозный взор на дверь в переднюю. Из этой двери появилась супруга с выражением ужаса на лице, а следом за нею - двое незнакомых Босому. Первый в форме с темно-малиновой нашивкой, а второй - в белой косоворотке. Босой почему-то побледнел и поднялся. - Где сортир? - спросил озабоченно первый. - Здесь, - шепнул Босой, бледнея, - а в чем дело, товарищи? Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали к уборной. - У вас мандаты, товарищи, есть? - тихо-претихо вымолвил Босой, идя следом за пришедшими. На это тот, что был в косоворотке, показал Босому маленькую книжечку и белый ордерок. Тут Босой утих, но стал еще бледнее. Первый вошел в уборную, оглядел ее, тотчас же взял из коридора табуретку, встал на нее и с наличника над дверью под пыльным окошком снял белый пакетик. Пока этот пакетик раскрывали, Босой придумал объяснение тремстам рублям - прислал брат из Казани. Однако объяснение не понадобилось. Быстрые белые пальцы первого вскрыли пакетик, и в нем обнаружились несколько денежных, по-видимому, бумажек непривычного для человеческого взгляда вида. Они были зеленоватого цвета, с портретами каких-то вдохновенных растрепанных стариков. Тут глаза Босого вылезли из орбит, шея налилась темной кровью. - Триста долларов, - деловым тоном сказал первый. - Ваш пакетик? - Никак нет, - ответил Босой. - А чей же? - Не могу знать, - ответил Босой и вдруг возопил: - Подбросили враги! - Бывает, - миролюбиво сказал второй в косоворотке и прибавил: - Ну, гражданин Босой, подавай остальные. Мы не знаем, что спасло Никанора Ивановича от удара. Но он был к нему близок. Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор Иванович Босой, член кружка "Безбожник", положил на себя крестное знамение и прохрипел: - Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь! И тут супруга Босого, что уж ей попритчилось, кто ее знает, вдруг воскликнула: - Покайся, Иваныч! Чаша страдания ни в чем неповинного Босого (он, действительно, никогда в руках не держал иностранной валюты) переполнилась, и он внезапно ударил свою супругу кулаком по лицу, отчего та разроняла битки по полу и взревела. - Ну, это ты брось, - холодно сказал тот, что был в косоворотке, и мигом отделил Босого от жены. Тогда Босой заломил руки, и слезы покатились по его багровому лицу. Минут через десять примерно видели некоторые обитатели громадного дома на Садовой, как председатель правления в сопровождении двух людей быстро проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у него было, как у покойника. Что проследовал, это верно, ну а насчет лица, может быть, и приврали добрые люди. В КАБИНЕТЕ РИМСКОГО В то время как происходили все эти события, в громадном доме на Садовой, невдалеке от него, в кабинете дирекции "Кабаре" сидели и занимались делами двое ближайших сотрудников Степы Лиходеева - финансовый директор "Кабаре" Римский и администратор Варенуха. В кабинете "Кабаре", похожем как две капли воды на всякий другой театральный кабинет, то есть с разнокалиберной мягкой мебелью, с запачканным дрянным ковром на полу, с пачкой старых афиш, с телефоном на письменном столе, - происходило все то, что происходит во всяком другом кабинете. Римский сидел за письменным столом и подписывал какие-то бумаги. В дверь часто входили: побывал бухгалтер с ведомостью, как всякий бухгалтер, старый, больной, подозрительный, хмурый, в очках. Приходил дирижер в грязном воротничке, и с дирижером Римский поругался из-за какой-то новой кожи на барабане. Какой-то лысый и бедный человек принес скетч. Автор скетча держал себя униженно, а Римский обошелся с ним грубо, но скетч оставил, сказав, что покажет его Степану Богдановичу Лиходееву. И автор ушел, кланяясь и говоря: "Очень хорошо... мерси..." - глядя слезящимися глазами на директора. Словом, все было, как обычно, кроме одного: час прошел, нет Степана Богдановича, другой час прошел - нет его. Приезжали из РКИ, звонили из Наркомпроса, звали на заседание директоров, на столе накопилась громаднейшая пачка бумаг. Римский стал нервничать, и Варенуха стал звонить по телефону на Садовую, в квартиру Степы. - Ну, это уж безобразие, - стал ворчать Римский, каждый раз, как Варенуха говорил: "Не отвечают". В три часа дня в кабинет вошла женщина в форменной куртке, в тапочках и в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала: - Где тут "Кабаре"? Распишитесь, "молния". Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та ушла, вскрыл пакетик. Вскрыв и прочитав, он перекосил лицо, пожал плечами и подал телеграмму Римскому. В телеграмме было напечатано следующее: "Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин без сапог документами директора Кабаре Лиходеева явившийся сегодня отделение Владикавказе признаками психоза есть директор Лиходеев Масловский". - Это здорово! - сказал Римский, прочитав телеграмму. Варенуха, моргая, долго изучал листок. - Самозванец, - решил Римский. И тут же взяв телефонную трубку, позвонил и продиктовал по телефону "молнию": "Владикавказ Помощнику Начальника Маcловскому Лиходеев Москве Римский". Независимо от странной "молнии" принялись разыскивать Лиходеева. Квартира упорно не отвечала. Мучились очень долго, звоня в служебное время решительно во все места, где могла разыскаться хотя бы тень Степы. Успели проверить сбор и убедились, что выпущенная афиша с именем иностранца резко повысила сегодняшний кассовый приток. Минут через тридцать после первой "молнии" пришла вторая. Содержание ее было еще страннее: "Молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом Владикавказ Задержите Воланда Лиходеев". В течение минуты и Римский, и Варенуха, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму. - Ты же с ним утром разговаривал по телефону, - недоуменно сказал лысый Варенуха. - Какие глупости - разговаривал, не разговаривал! - рассердился нервный Римский, - не может он быть во Владикавказе! Это смешно! - Он пьян! - сообразил Варенуха, а может, это трактир "Владикавказ"? Он из Москвы... - Граждане! - вскричала раздраженно телеграмщица, - расписывайтесь, а потом уж митинг устраивайте! - Телеграмма-то из Владикавказа? - спросил Римский. - Ничего я не знаю. Не мое дело, - ответила женщина и удалилась ворча. Римский уставился сквозь очки в "молнию". Как ни прерывал его каждую минуту Варенуха восклицаниями, что все это глупо, отмахнуться от телеграммы никак нельзя было, и именно благодаря слову "Воланд". Откуда же, спрашивается, владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны, человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких условиях к трем дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Степа, которого не раз Римский мысленно ругал "балбесом", сорвется в служебный день с места и ринется из Москвы вон? С ума можно сойти! "Задер-жи-те Воланда, - бормотал, мычал Варенуха. - Зачем? Мистификация". Решили ничего не молнировать в ответ. Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и Варенуха даже с мест не поднялись. Она вынула темный листок. - Интересненько... - шепнул Варенуха. На фотографической бумаге отчетливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам. "Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев". Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышленый человек. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его застилается пеленою, и он ничего не придумал, кроме житейской нелепой фразы: - Этого не может быть... Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь: "Никого!" - и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и извлек из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он тщательно сличал букву за буквой. Извлек три залихватских подписи на ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку Римскому. - Без сомнения, почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский очень хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То есть по кабинету прошелся, руки вздымал, как распятый, плечи вздергивал, восклицал: "Не понимаю!" Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский сделал все, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал, что от Москвы до Владикавказа... километров. Злобно от напряжения усмехнувшись, Римский представил себе Степу в ночной сорочке, торопливо влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не улетишь. Он представил другой самолет, военный, сверхбоевой, шестьсот километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно тотчас же после телефонного разговора в час дня, Степа за два часа не дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым. В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан желтой воды из графина, весь в испарине, рылся в справочнике "Вся Москва". Он искал трактир "Владикавказ". Мелькнула дикая мысль, что, может, не Степа говорил в час дня по телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен Римскому. Затем всякая надежда построить логическое здание рухнула. В голове у финансового директора остались только черепки. Штампы на телеграммах фальшивые? Нет, подлинные. В носках, среди бела дня, во Владикавказе? Смешно. Трактир. Пьяные шутки? В дверь снаружи стучали, ручку дергали. Слышно было, как курьерша кричала: "Нельзя!" Варенуха, воспаленными глазами глядя в справочник, тоже рявкнул: "Нельзя! Заседание!" Когда за дверью стихло, Варенуха захлопнул толстую книгу и молвил: - Не может он быть во Владикавказе. - Он поглядывал на Римского и увидел в своем патроне перемену. Колючие глаза Римского в знакомой всем роговой оправе утратили как будто бы эту колючесть, и в них появилась темная печаль и очень большая тревога. - Не может он быть во Владикавказе, - повторил Варенуха. Помолчали. - Да, он не может быть во Владикавказе, - отозвался Римский, и даже, как показалось Варенухе, изменившимся голосом, - но тем не менее это писано из Владикавказа. - Так что же это такое?! - вопросил Варенуха. - Это непонятное дело, - очень серьезно ответил Римский, - и дело это надо выяснить. - Помолчав, еще добавил: - Но лучше всего, это вторая часть. - О Воланде? - Да, о Воланде, - ответил Римский. За спиной его висела афиша. На зеленом фоне ясно виднелась эта фамилия. Афиша сулила....................... Двое взрослых и очень деловых людей должны были ответить на дикие телеграммы. Это было им неприятно, но тем не менее отвечать нужно было. Римский взял трубку телефона и сказал: - Междугородная? Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом. "Умно", - подумал Варенуха. - А, черт, - сказал Римский, вешая трубку. - Что? - Испорчен телефон во Владикавказе. Римский позвонил на телеграф и, щурясь, продиктовал: - Примите "молнию". "Владикавказ Помощнику Масловскому Ответ фотограмму 803 Двенадцать дня сегодня Лиходеев был Москве От двух до четырех он неизвестно где Почерк безусловно подтверждаю Меры наблюдения за указанным фотограмме артистом принимаю Римский". "Умно", - подумал Варенуха, - тут же додумал: "Глупо! Ведь его не может быть во Владикавказе!" Но Римский показал, что он еще умнее, чем о нем думали. Именно: обе телеграммы и фотограмму он тщательно запаковал в конверт, конверт заклеил, протянул его Варенухе и сказал значительно: - Свези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают. "Умно", - в третий раз подумал Варенуха и принял пакет. - Звони на квартиру. Варенуха взял трубку, и ему посчастливилось. - Алло! - сказал бас в трубке. - Мосье Воланд? - ласково спросил Варенуха. - Я. - Добрый день. Говорит администратор "Кабаре" Варенуха. - Очень приятно. Как ваше здоровье? - Мерси, - несколько удивляясь иностранной вежливости, ответил Варенуха. Римский, сморщившись, очень тревожно прислушивался. - Мне показалось, что вы плохо выглядели вчера. Вы берегите себя, - продолжал излишне вежливый иностранец в ухо изумленному администратору, - я не советую вам никуда сегодня ходить. Пусть Римский ходит. Варенуха вздрогнул от удивления. - Алло? - Простите, - оправившись, начал Варенуха, - я побеспокоил вас вот почему... Вы не знаете ли, где товарищ Лиходеев? - Его нет дома. - А, простите, он не говорил, куда он пошел? - Говорил. За ним приехала какая-то дама в автомобиле, и он сказал, что на один час уедет за город, - продолжала трубка. Варенуха чуть не прыгнул у телефона и замигал Римскому. - А куда за город? Куда, простите? - Кататься. - Благодарю вас, мерси, мерси, - заговорил и закланялся Варенуха, - сегодня вечером, значит, ваше выступление? - О да. Я помню. - Всего добренького, всего, - нежно сказал Варенуха и стукнул трубкой. - Он за городом, - победоносно воскликнул Варенуха. - Уехал в машине, и, понятно, машина сломалась. - Черт знает что такое! - вскричал, бледнея, Римский. - Да я теперь все понимаю, - радовался Варенуха, - он застрял на шоссе. - В служебный день, - злобно заговорил Римский, - впрочем, это на него похоже. - И зря ты молнировал! - сказал Варенуха. - Но, позволь, - отозвался Римский... - Мистификация! Мистификация. - Я бы этого сукиного сына... - Ну что ж, нести? - Непременно, непременно, - настойчиво заговорил Римский. Затем друзья условились так. Варенуха немедленно отвезет куда следует странные телеграммы, а Римский отправляется обедать. К началу спектакля оба будут на месте. Варенуха прошел по всему зданию "Кабаре", оглянул все опытным глазом и решил нырнуть на минутку в контору в нижнем этаже. Навести там порядок. Он вошел и увидел, что наводить порядок нельзя. В конторе не было никого. И тут же загремел телефон на клеенчатом столе. - Да! - рявкнул Варенуха, как обычно рявкают в телефон. - Товарищ Варенуха? - сказал тенор-голос в телефоне. - Вот что. Вы никуда сейчас телеграммы не носите. А спрячьте их. Вообще никуда не ходите. - Кто это говорит? - закричал Варенуха. - Товарищи, прекратите ваши штуки! Мы вас обнаружим! Я вас отдам моментально куда следует! - Товарищ Варенуха, - сказал все тот же препротивный голос, - русский язык вы понимаете? Не носите никуда телеграммы и Римскому ничего не говорите. - Вот я сейчас узнаю, по какому вы номеру говорите, и... Здесь Варенухе пришлось повесить трубку, так как он ясно понял, что собеседник его ушел от аппарата. - Римский вышел? - спросил Варенуха у курьерши, выходя из конторы. - Обедать вышли, - ответила курьерша. - Ах, жаль! - буркнул Варенуха. Дело в том, что у Варенухи в голове вдруг возникла мысль, что он очень выиграет на этом деле с мистификацией. Вот он сейчас пойдет куда следует, там, конечно, крайне заинтересуются, зазвучит фамилия Варенухи. "Садитесь, товарищ Варенуха... Так вы полагаете, товарищ Варенуха?.." Интересно (по-человечески говоря) возбудить дело и быть участником в его расследовании. "Варенуха свой парень", "Варенуху знаем". Администратор, из которого перла энергия, побывал и в кассе и узнал, что вечер будет боевой, - только что кассирша продала два последних места и вывесила аншлаг. Обойдя, как полководец перед боем поле сражения, все здание, Варенуха вышел из него, но не через главный подъезд, а через боковой, выводящий в летний сад. Варенухе понадобилось проверить, провели ли, согласно его распоряжению накануне, свет в мужскую и женскую уборные. Вот Варенуха и устремился мимо тира, мимо нарзанной будки, жадно вдыхая садовый воздух после душного и испорченного воздуха "Кабаре". Возле выкрашенной в серую краску обычного типа уборной с надписями "мужская" и "женская" было пустынно. Варенуха вошел в мужское отделение и прежде всего поразился тем, что недавно покрашенная заново стена сплошь сверху донизу покрыта непристойными четверостишиями и совершенно дикими рисунками. Словом, нужно было красить заново. "Ах, какая сволочь, народ", - подумал администратор и заглянул внутрь. Он поднял глаза к потолку и стал соображать, горит ли лампочка, правильно ли сделана проводка. Тут за спиной его послышался голос: - Товарищ Варенуха? Администратор почему-то вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой какого-то толстяка, как показалось Варенухе, с кошачьей мордой и усами и одетого в клетчатое. - Ну, я, - ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот неизвестно откуда взявшийся толстяк тут же попросит у него контрамарку. - Ах, вы? Очень приятно, - сказал толстяк и, вдруг развернувшись, трахнул Варенуху по уху так, что тот слетел с ног и с размаху сел на загаженное сиденье. И тут же в уборной появился второй, маленького роста, но необыкновенно плечистый, летом - в зимней шапке с ушами, как опять-таки показалось Варенухе. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, с левой руки развернулся и съездил сидящего администратора по другому уху. Крик "караул!" не вышел у Варенухи, потому что у него перехватило дух. - Что вы, товарищи?.. - прошептал совершенно ополоумевший администратор, но, тут же сообразив, что слово "товарищи" никак не подходит к двум бандитам, избивающим человека в сортире среди бела дня в центре Москвы, прохрипел: "Граждане!" - сообразил, что название "граждане" они не заслуживают, и тут же получил тяжкий удар уже не по уху, а по середине, так что кровь из носу потекла по толстовке. Тогда темный ужас охватил его. Ему показалось, что его убьют. Но его больше не ударили. - У тебя что в портфеле, паразит? - спросил тот, который был похож на кота, - телеграмма? Отвечай! - Те... телеграмма, - ответил администратор. - А тебя дважды предупреждали по телефону, чтобы ты не смел никуда с ними ходить? Отвечай! - Предупреждали, - ответил приведенный к одному знаменателю администратор, чувствуя новую волну ужаса. - А ты все-таки потопал? Дай сюда портфель, гад! - прохрипел гнусаво второй и вырвал у Варенухи портфель из рук. - Степу разыскиваете? Ябедник паршивый! - воскликнул возмущенный, похожий на кота, - ну, ты его сейчас повидаешь. И тут безумный администратор почувствовал, что стены уборной завертелись, и тут же исчезли и первый злодей, и второй. * * * БЕЛАЯ МАГИЯ И ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ Высоко приподнятая над партером сцена "Кабаре" пылала всеми лампами, и, кроме того, с боков на помост прожекторы изливали резкий свет. Зал, в котором партер окаймлялся ложами, похожими на лошадиные стойла, был освещен скупее, и в шести проходах отчетливо светились зеленые надписи "Выход". На сцене же, пылающей, как в солнечный летний полдень, происходило то, что можно увидеть только во сне. Человек маленького роста в дырявом котелке, с грушевидным пьяным носом, в клетчатых штанишках, в лакированных сапожках удивительно ездил на велосипеде. Выкатившись на обыкновенном двухколесном, он издал победоносный крик, и велосипед его сделал круг, а затем совсем отвинтил на ходу заднее колесо и покатился на одном переднем, причем зал ответил ему коротким аплодисментом. Затем человек, приветливо улыбнувшись партеру, перевернулся кверху ногами и поехал, вертя педали руками, причем казалось, что он разобьет себе вдребезги лицо. Тут же из-за кулис выехала торжественно блондинка-толстуха, сидящая на высочайшей блестящей мачте, над которой имелось маленькое колесо, и тоже заездила взад и вперед. Встречаясь с ней, человек издавал приветственный крик и снимал ногой котелок. Затем из-за кулис выехал еще один молодой человек - в блестках по красному шелку, тоже на высокой мачте, наконец, вертя со страшной быстротой педали, выскочил малютка на крошечном велосипедике и зашнырял между взрослыми, вызвав взрыв смеха на галерее и рукоплескания. В заключение вся компания, известная под названием "велосипедная семья Рибби", выстроилась в шеренгу, подкатилась к самому краю сцены и тут внезапно остановилась, как раз в то мгновение, когда публике показалось, что вся она свалится на головы музыкантам в оркестре. Семья испустила победный клич, спрыгнула с велосипедов, сделала реверансы, и гром оркестра смешался с беглым огнем ладош. Занавес закрыл семью, и под потолком "Кабаре" между паутиной трапеций враз загорелись белые шары. С шелестом и гулом публика потекла из зала. Наступил антракт перед последним отделением. Единственным человеком во всем "Кабаре", которого ни в какой степени - не интересовали велосипедные подвиги семьи Рибби, был Григорий Максимович Римский. Он сидел в конторе театра и был занят тревожными и важными мыслями. Начать с того, что случилась необыкновенная в жизни "Кабаре" вещь: администратор Варенуха не явился на спектакль. Только тот, кто знает, что такое контрамарочный хвост, что такое зрители, а таких всегда бывает несколько человек, которые потеряли билеты, что такое звонки от высокопоставленных лиц с просьбишкой устроить как-нибудь в партер племянника из провинции, - словом, тот, кто знает, каково значение администратора на спектакле, поймет, что значит его отсутствие. Явившись за полчаса до начала спектакля, Римский и застал волнующийся и назойливый хвост, и растерянные лица служащих и капельдинеров. Первым долгом, конечно, нужно было по телефону разыскивать Варенуху, но сделать это оказалось невозможным, потому что, как на грех, все телефоны в здании испортились. Тогда Римский вынужден был взять на себя обязанности Варенухи и, усевшись в конторе, принять все меры к тому, чтобы пустить нормально спектакль. Он сам ругался с контрамарочниками из хвоста, сам удовлетворил тех, кто заслуживал удовлетворения, и спектакль пошел. Справиться-то со всем этим можно было. Не это грызло сердце Римского. А то обстоятельство, что Варенуха пропал именно в тот день, когда днем случились странные обстоятельства со Степой. И как ни старался Григорий Максимович отогнать от себя какие-то странные подозрения, отогнать их не сумел: лезла в голову определенная чертовщина - невольно ставились в связь исчезновение Степы и положительно ничем не объяснимое неприбытие Варенухи. Но так как без объяснения ум человеческий обойтись никак не может, то и к вечеру они пришли на помощь Римскому. И были они таковы: никакая машина под Степой не ломалась, а просто Степа уехал за город, не утерпел и нарезался до положения риз и дать знать о себе не может. Для Варенухи: увы, Варенуха арестован. Ничего другого быть не могло. Последнее обстоятельство привело Григория Максимовича в самое сумрачное состояние. Почему, за что могли схватить Варенуху? Римский еще более постарел, и на небритом его лице появились складки. Он злобно и затравленно косился на каждого входящего, грубил и нервничал. А. входили часто, истязали вопросами о том, где Варенуха. Варенуху искали какие-то посетители, Варенуху требовали за кулисы. Положение финансового директора было пренеприятно. В десять часов вечера в разгаре второго отделения директору доложили, что Воланд прибыл с помощником, и директору пришлось идти встречать и устраивать гастролера. Римский прошел за кулисы и постучался в уборную, где обосновался приезжий. Любопытные лица под разными предлогами то и дело заглядывали в уборную. Приезжий поразил все "Кабаре" двумя вещами: своим замечательным фраком и тем, что был в черной маске. Впрочем, свита приезжего также примечательна. Она состояла из того самого длинного в пенсне и в клетчатом, с наглой рожей, и толстого черного кота. Римский приветствовал Воланда с некоторым принуждением. В голове у директора была форменная каша. Он осведомился о том, где же аппаратура артиста, и получил от Воланда краткий ответ, что он работает без аппаратуры. - Наша аппаратура, товарищ драгоценный, - ввязался в разговор никем не прошенный наглец в пенсне, - вот она. Эйн, цвей, дрей! - И тут длинный, повертев перед глазами недовольного Римского узловатыми пальцами, вытащил из-за уха у кота собственные Римского часы, которые, вне всяких сомнений, были при Римском во время входа в уборную. Шутовски раскланявшись, клетчатый буффон на ладони подал часы пораженному директору, и тот под восхищенные аханья портного и лиц, заглядывающих в дверь, водворил часы на место. У Римского мелькнула мысль о том, что встретиться с длинным в трамвае было бы крайне неприятно. Тут загремели звонки со сцены, и под их грохот был выкинут второй фокус почище, чем с часами. Именно: кот подошел к подзеркальному столику, лапой снял пробку с графина, покачнул его, налил мутной воды в стакан и, овладев им обоими пухлыми лапами, с удовольствием выпил. При виде такой штуки даже и ахать не стали, а просто притихли. Через три минуты с шелестом раздернулся занавес и вышел новый персонаж. Это был пухлый, как женщина, хронически веселый человек в подозрительном фраке и не совсем свежем белье. Весь зал нахмурился, увидев его. Это был конферансье Мелузи. - Итак, товарищи, - громко заговорил Мелузи, - сейчас перед вами выступит знаменитый немецкий маг Воланд. Вы сами понимаете, - хитро сощурив глаза, продолжал Мелузи, - что никакой магии на самом деле не существует. Мосье Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, а мы все за овладение техникой! Итак, попросим дорогого гостя! Произнеся всю эту ахинею, Мелузи отступил, сцепил обе ладони и замахал ими. Публика ответила аплодисментом. Выход Воланда, клетчатого и кота был эффектен. Черномасочный великан в блистательном фраке с алмазами на пальцах, клетчатый, который теперь в ярком свете оказался явным клоуном, и кот выстроились перед рампой. Отшумел аплодисмент. Сеанс пошел сразу же необычно и чрезвычайно заинтересовал публику. - Кресло мне, - сказал Воланд. И тут же неизвестно откуда появилось кресло, в которое и уселся Воланд. Публика притихла. Кулисы были забиты народом, кончившие свои номера артисты напирали друг на друга, и среди них виднелось бледное, хмурое лицо Римского. Дальнейшее поведение Воланда еще более поразило публику. Развалившись в кресле, артист ничего не показывал, а оглядывал публику, машинально покручивая ухо любимого кота, приютившегося на ручке кресла. Наконец артист прервал молчание. - Скажи мне, рыцарь, - негромко осведомился он у клетчатого гаера, - так это и есть, стало быть, московское народонаселение. - Точно так, - почтительно ответил клетчатый. - Так, так, так... - загадочно протянул Воланд. - Давненько, давненько я не видел москвичей. Надо полагать, они сильно изменились. Город значительно изменился. Это я могу засвидетельствовать. Появились эти трамваи, автомобили... Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к фокусам. На лице у Мелузи мелькнуло выражение некоторого недоразумения, и он чуть поднял брови. Он счел нужным вмешаться. - Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, которая -значительно выросла в техническом отношении, и москвичами, - заговорил сладко Мелузи, по профессиональной привычке потирая руки. Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферансье. - Разве я выразил восхищение? - спросил артист у клетчатого. - Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, - доложил клетчатый. - Так?.. - Просто он наврал, - пояснил клетчатый и обратился к Мелузи, прибавив: - Поздравляю вас соврамши. На галерке кто-то рассмеялся, за кулисами разлилось недоумение. Мелузи вздрогнул. - Но меня, конечно не столько интересуют эти автобусы, брюки, телефоны и прочая... - Мерзость! - подсказал клетчатый угодливо. - Спасибо, - сказал Воланд, - сколько более важный вопрос - изменились ли эти горожане психологически?.. Э? - Важнейший вопрос, сударь, - подтвердил и клетчатый. Римского, конферансье, артистов в кулисах охватило полнейшее недоумение, но, как бы угадав их чувства, артист молвил снисходительно: - Ну, мы заболтались, однако, а публика ждет чудес белой магии. Фагот, покажите им что-нибудь простенькое. Зал шевельнулся, и тысячи четыре глаз сосредоточились именно на клетчатом. Тот щелкнул пальцами, крикнул залихватски: - Три... четыре! И тотчас, поймав в воздухе атласную колоду карт, начал ее тасовать. Колода развернулась сыплющейся лентой, а потом, фыркнув, перелетела через сцену и сложилась в лапе у кота. Тот немедля соскочил с кресла, стал на задние лапы, а передними стасовал колоду и выпустил ее лентой в воздух. Колода с шелестом змеей взвилась над головами, а затем клетчатый, раскрыв рот, как птенец, всю ее, карту за картой, проглотил. - Класс! - шепнули за кулисами. Кот потряс публику. Из-за этого даже и аплодисмент не вырвался. Жонглеров публика уже видела, но никто никогда не видел, чтобы животное могло проделать такой фокус с колодой. Тем временем клетчатый воскликнул - гап! - и выстрелил из неизвестно откуда появившегося в руке у него пистолета, а Воланд указал пальцем в партер и сказал звучно: - Колода эта теперь в кармане у вас. Да, да. Седьмой ряд, место семнадцатое. В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, густо покраснев, извлек из кармана колоду. Стали привставать. Гражданин застенчиво тыкал колодой в воздух. - Пусть она останется у вас на память. Она вам пригодится для покера, гражданин Парчевский. Вы совершенно справедливо заметили вчера, что жизнь без покера представляет собой одну волынку. И видно было, как в седьмом ряду тот, фамилия которого точно была Парчевский, выпучил глаза и колоду положил на колени. - Стара штука, - раздался голос на галерке, - они уговорились! - Вы полагаете? - ответил голос со сцены, - так вот что: она у вас в кармане! Скептик сунул руку в карман штанов, но вытащил из кармана не колоду, а пачку червонцев, перевязанную банковским способом. И на пачке той была надпись - "1000 рублей". - Червонцы, червонцы, - послышались голоса на галерке. - Это червонцы... - недоуменно улыбаясь, сообщил скептик, не зная, что ему делать с пачкой. - Разве червонцы хуже игральных карт? - спросил Воланд. - Впрочем, если они вам не нравятся, отдайте их соседу. Слова Воланда вызвали большой интерес на галерке, но червонцев скептик никому не отдал, а стал ковырять в пачке, стараясь дознаться, настоящие это деньги или какие-то волшебные. - Сыграйте со мной в такую колоду! - весело попросил кто-то в ложе. - Авек плезир, - отозвался клетчатый и крикнул, - прошу всех глядеть в потолок! Три! Тут же сверкнул огонь и бухнул выстрел. В потолке что-то треснуло, а затем меж нитями трапеций, притянутых к куполу, мелькнули белые листки и затем, трепеща и крутясь, пошли книзу. Две тысячи голов были задраны кверху. Один листок, два, десять, затем дождь стал гуще, и менее чем через минуту падающие червонцы достигли партера. Листы валили и валили, и червонный дождь становился все гуще. Большинство бумажек падало в центр партера, но некоторые относило к ложам. Снежный денежный дождь произвел очень большое впечатление на публику. Вначале это было просто удивление, причем головы опускались по мере снижения крупного снега. Затем глаза стали вертеться - следили полет денег. Когда же червонцы стали падать на головы, колени, касаться рук, глаза насторожились. Одна рука вытянулась, взяла, другая... Начали рассматривать, мять... А они все сыпались и сыпались. Беспокойно зашевелилась галерка. Тогда кот отмочил такую штуку: войдя на авансцену, он надул щеки и дунул вверх. Вихрем тотчас понесло бумажки на галерею, которая встретила их гораздо более оживленно, нежели партер. Гамму чувств можно было точно определить. Началось со внимания, а затем во всех глазах ясно выразилось одно желание - понять, настоящие или нет? Многие глаза устремились сквозь бумажки на свет огней, и тотчас праведные и несомненные водяные знаки кинулись в глаза. Запах также не вызывал ни малейшего сомнения: это был очаровательный, ни с чем несравнимый, лучший на свете запах свежих червонцев. С номерами и сериями и многочисленными и солидными подписями. Настоящие? Тут зловещий блеск показался на многих очах. Вывод напрашивался сам собой: если подлинные, то не попробовать ли... и... и... Первые движения были стыдливы, вороваты и быстры. Раз в карман, раз в карман. Но потом публика осмелела. Никто не запрещал присваивать сыплющиеся деньги. Многие неопределенно посмеивались, дамы в партере порозовели. Видно было, как двое молодых людей снялись из партера и, несколько пригибаясь и имея такой вид, что им нужно отлучиться срочно по нужнейшему делу, отбыли из зала. Один из них, уходя, поймал еще штуки три червонцев. На галерке произошла суета. Завязался узел. Послышался голос: "Да ты не толкайся. Я тебя толкну, сволочь". И там же вдруг треснула звучная плюха. Публика заохала, глядела на галерку. Там произошла возня и вырос внезапно милиционер. Кого-то куда-то повлекли. Недоумение от такого фокуса в кулисах и на сцене достигло наивысшей степени. Милицейский шлем замелькал у занавеса. С другой стороны появилась пожарная ослепительная каска. Мелунчи решительно не знал, что делать, что говорить. Он глядел то на трех артистов, которые теперь уже оказались сидящими в ряд на трех креслах, то на валящийся с неба поток, то на дирижера. Последний же в это время, глядя не на оркестр, а в зал, машинально махал палкой, доигрывая вальс. В публике гудели. Мелунчи наконец собрался с духом и выступил. "Гипноз, гипноз..." - думал он. - Итак, товарищи, - заговорил конферансье, - мы с вами видели сейчас замечательный случай так называемого массового гипноза. Опыт научный, доказывающий как нельзя яснее, что никаких чудес не существует. Итак (тут конферансье зааплодировал в совершеннейшем одиночестве), попросим мосье Воланда раскрыть нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились! На лице при этом у конферансье было выражение уверенное, а в глазах полнейшая неуверенность и мольба. Публике его речь не понравилась. Настало молчание. В этот момент двое исчезнувших молодых людей подозрительной походкой вернулись в партер и, усевшись, тут же занялись ловлей бумажек. Молчание прервал клетчатый. - Это так называемое вранье, - заскрипел он, - бумажки, граждане, настоящие! - Браво! - крикнули на галерке. Публика в партере зашумела. - Между прочим, этот, - тут клетчатый указал на Мелунчи, - мне надоел. Суется все время, портит сеанс. Что бы с ним такое сделать? - Голову ему оторвать! - буркнул на галерке кто-то. - О! Идея! - воскликнул клетчатый. - Надоел! - подтвердили на галерке. Весь партер уставился на сцену, и тут произошло неслыханное - невозможное. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем прыгнул, как тигр, прямо на грудь к несчастному Мелунчи и пухлыми лапами вцепился в светлые волосы. Два поворота - вправо-влево - и кот при мертвом молчании громадного зала сорвал голову с исказившимися чертами лица с толстой шеи. Две тысячи ртов в зале издали звук "ах!". Из оборванных артерий несколькими струями ударили вверх струи крови, и кровь потоками побежала по засаленному фраку. Безглавое тело нелепо загребло ногами и село на пол. Кровь перестала бить, а кот передал голову клетчатому клоуну, и тот, взяв ее за волосы, показал публике! Дирижер поднялся со своего кресла и вылупил глаза. Головы, грифы скрипок и смычки вылезли из оркестровой ямы. Тут в театре послышались женские вскрикивания. Оторванная голова повела себя отчаянно.. Дико вращая вылезающими глазами, она разинула косо рот и хриплым голосом на весь театр закричала: - Доктора! На галерке грянул хохот. Из кулис, забыв всякие правила, прямо на сцену высунулись артисты, и среди них виден был бледный и встревоженный Римский. - Доктора! Я протестую! - дико провыла голова и зарыдала. В партере кто закрывал лицо руками, чтобы не видеть, кто, наоборот, вставал и тянулся, чтобы лучше рассмотреть, и над всем этим хаосом по-прежнему шел снежный червонный дождь. Совершенно же беспомощная голова тем временем достигла отчаяния, и видно было, что голова эта сходит с ума. Безжалостная галерка каждый вопль головы покрывала взрывом хохота. - Ты будешь нести околесицу в д