ары. Там полыхало светом, как на пожаре. Горели люстры, на стенах пылали кенкеты со свечами, кроме того, столбами ходил красный свет из камина. От грохота труб тряслись стекла за шторами. Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась - ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый с горящими глазами прильнул к левому уху и зашептал обольстительные непристойности, другой - фрачник - привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию. Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени. - Ах, весело! Ах, весело! - кричала Маргарита. - И все забудешь. Молчите, болван! - говорила она тому, который шептал, и зажимала ему горячий рот, но в то же время сама подставляла ухо. Но тут вдруг на каминных часах прозвенел один удар - половина двенадцатого - и разом смолкла музыка в зале и остановились пары. И тотчас меж расступившихся прошел Фагот-Коровьев, все в том же кургузом пиджачке и своих поганых гетрах. 11/XI.33. Но несмотря на его неприглядный вид, толпа расступилась, и Коровьев подошел к Маргарите, по обыкновению слегка валяя дурака. Приветствовал, выкинув какую-то штучку пальцами, взял под руку и повел через зал. Но тон Коровьева, когда он, наклонившись к уху Маргариты, зашептал гнусаво, был чрезвычайно серьезен. - Поцелуйте руку, назовите его "мессир", отвечайте только на вопросы и сами вопросов не задавайте. После бальных огней Маргарите показалось, что темноватая пещера глянула на нее. Некто в фиолетовом наряде откинул алебарду и пропустил в кабинет. В камине тлели угольки, на столике горели семь восковых свечей в золотом семисвечнике, и в теплом их свете Маргарита рассмотрела гигантскую кровать на золотых ногах, тяжелые медвежьи шкуры на полу и шахматную доску. Пахло острыми лекарствами, густым розовым маслом. На постели на шелковых скомканных простынях сидел тот самый, что в час заката вышел на Патриаршие Пруды. На нем был зеленый засаленный и с заплатой на локте халат, из-под которого виднелась грязная ночная сорочка, на голых ногах истоптанные ночные туфли с изъеденной меховой оторочкой, на пальцах тяжелые перстни. Ночной горшок помещался у кровати. Одну ногу сидящий откинул, и голая ведьма, покраснев от натуги, натирала колено черной мазью, от которой по всей комнате распространялся удушливый запах серы. За спиной Маргарита чувствовала, как толпа гостей бесшумно вваливается в кабинет, размещается. Настало молчание. Сидящий в этот момент стукнул золотой фигуркой по доске и молвил: - Играешь, Бегемот, безобразно. - Я, мессир, - почтительно и сконфуженно отозвался партнер, здоровяк черный котище, - просчитался. На меня здешний климат неблагоприятно действует. - Климат здесь ни при чем, - сказал сидящий, - просто ты шахматный сапожник. Кот хихикнул льстиво и наклонил своего короля. Тут сидящий поднял взор на Маргариту и та замерла. Нестерпимо колючий левый глаз глядел на нее, и свечные огни горели в нем, а правый был мертв. Ведьма отскочила в сторону со своим черным варевом. - Мессир, - тонко заговорил Коровьев у плеча Маргариты, - разрешите представить вам Маргариту. - А, достали? Хорошо, - ответил сидящий, - подойдите. Маргарита почувствовала, как Коровьев предостерегающе толкнул ее в бок, и сделала шаг вперед. Сидящий протянул ей руку. Маргарита, вдруг догадавшись, кто такой перед нею, побледнела и, наклонившись, поцеловала холодные кольца на пальцах. Глаз опять впился в нее, и Маргарита опустила веки, не в силах будучи вынести его. - Вы меня извините, госпожа, за то, что я принимаю вас в таком виде, - и сидящий махнул рукой на голую свою натертую ногу, на горшок и шахматы, - нездоров. Отвратительный климат в вашем городе, то солнышко, то сырость, холод... А? - Честь, честь, - тревожно шепнул в ухо Коровьев. - Это... - начала Маргарита глухо. - Великая, - свистнул Коровьев. - Это великая честь для меня, - выговорила Маргарита и вдохновенно добавила, - государь мой. - О, - ................................................................ ............................................................................ ...головой, слепой и неуверенной походкой, он подошел к ложу. - Узнаешь меня, Иванушка? - спросил сидящий. Иванушка Бездомный повернул слепую голову на голос. - Узнаю, - слабо ответил он и поник головой. - И веришь ли, что я говорил с Понтием Пилатом? - Верую. - Что же ты хочешь, Иванушка? - спросил сидящий. - Хочу увидеть Иешуа Га-Ноцри, - ответил мертвый, - ты открой мне глаза. - В иных землях, в иных царствах будешь ходить по полям слепым и прислушиваться. Тысячу раз услышишь, как молчание сменяется шумом половодья, как весной кричат птицы, и воспоешь их, слепенький, в стихах, а на тысячу первый раз, в субботнюю ночь, я открою тебе глаза. Тогда увидишь его. Уйди в свои поля. И слепой стал прозрачен, потом и вовсе исчез. Маргарита, прижавшись щекой к холодному колену, не отрываясь, смотрела. 12/XI.33. Над столом сгустился туман, а когда он рассеялся, на блюде оказалась мертвая голова с косым шрамом от левого виска через нос на правую щеку и с кольцом лохматым в запекшейся крови на шее.................................. ответил бывший администратор. Вечер 12/XI.33. - Да-с, а курьершу все-таки грызть не следовало, - назидательно ответил хозяин. - Виноват, - сказал Внучата. - В уважение к вашему административному опыту я назначаю вас центурионом вампиров. Внучата стал на одно колено и руку Воланда сочно поцеловал, после чего, отступая задом, вмешался в толпу придворных. - Ну-с, кажется, и все московские покойники? Завтра об эту пору их будет гораздо больше, я подозреваю. - Виноват, мессир, - доложил Коровьев, изгибаясь, - в городе имеется один человек, который, надо полагать, стремится стать покойником вне очереди. - Кто такой? - Некий гражданин по фамилии Фон-Майзен. Называет он себя бывшим бароном. - Почему бывшим? - Титул обременял его, - докладывал Коровьев, - и в настоящее время барон чувствует себя без него свободнее. - Ага. - Он звонил сегодня по телефону к вам и выражая восторг по поводу вашего вчерашнего выступления в театре и, когда узнал, что у вас сегодня вечер, выразил весьма умильно желание присутствовать на нем. - Воистину это верх безрассудства, - философски заметил хозяин. - Я того же мнения, - отозвался Коровьев и загадочно хихикнул. Такое же хихиканье послышалось в толпе придворных. - Когда он будет? - Он будет сию минуту, мессир, я слышу, как он топает лакированными туфлями в подъезде. - Потрудитесь приготовить все, я приму его, - распорядился хозяин. Коровьев щелкнул пальцами, и тотчас кровать исчезла, и комната преобразилась в гостиную. Сам хозяин оказался сидящим в кресле, а Маргарита увидела, что она уже в открытом платье и сидит она на диванчике, и пианино заиграло что-то сладенькое в соседней комнате, а гости оказались и в смокингах и во фраках, и на парадном ходе раздался короткий, как будто предсмертный звонок. 13/XI.33. Через мгновение бывший барон, улыбаясь, раскланивался направо и налево, показывая большой опыт в этом деле. Чистенький смокинг сидел на бароне очень хорошо, и, как верно угадал музыкальный Коровьев, он поскрипывал лакированными туфлями. Барон приложился к руке той самой рыжей, которая в голом виде встречала буфетчика, а сейчас была в платье, шаркнул ногой одному, другому и долго жал руку хозяину квартиры. Тут он повернулся, ища, с кем бы еще поздороваться, и тут необыкновенные глазки барона, вечно полуприкрытые серыми веками, встретили Маргариту. Коровьев вывернулся из-за спины барона и пискнул: - Позвольте вас познакомить... - О, мы знакомы! - воскликнул барон, впиваясь глазами в Маргариту. И точно: барон Маргарите был известен; она видела его раза три в Большом театре на балете. Даже, помнится, разговаривала с ним в курилке. Маргарита почувствовала поцелуй в руку, а душа ее наполнилась тревожным любопытством. Ей показалось, что что-то сейчас произойдет, и очень страшное. Барон же уселся и завертел головой направо и налево, готовый разговаривать с полным непринуждением. И, однако, одного внимательного взгляда достаточно было, чтобы убедиться, что барон чувствует 14/XI.33. величайшее изумление. И поразили его две вещи: во-первых, резкий запах жженой серы в гостиной, а главным образом, вид Коровьева. В самом деле! Среди лиц во фраках и смокингах и приличных хотя бы по первому взгляду дам поместился тип, который мог кого угодно сбить с панталыку. Одни гетры при кургузом пиджаке и пятно на животе чего стоили! Как ни гасил мышиный блеск своих бегающих глаз барон, он не мог скрыть того, что мучительно старается понять, кто такой Коровьев и как он попал к иностранцу. А Коровьев именно и завел дружелюбную беседу с напросившимся гостем, и первым долгом осведомился о погоде. Барона погода удовлетворяла, но Коровьев поражал все больше, и диковато поглядывал из-под опущенных век барон на расколотое пенсне. Кроме того, барона привело в смущение молчание самого хозяина. Барон похвалил вчерашний спектакль, а хозяин хоть бы звук в ответ. 15/XI.33. Но вместо этого Коровьев затруднил гостя вопросом о том, как здоровье деток, в то время как деток никогда у барона не было. Смущение разлилось по лицу барона и даже начинало граничить с тревогой. Лица, находящиеся в комнате, все более казались барону странными. Так, рядом уселась декольтированная дама, но на шее у этой дамы была рваная громадная и только что, по-видимому, зажившая рана, которая заставила чувственного барона содрогнуться. Дальше хуже: повернувшись, барон увидел, что рядом с ним уселся законченный фрачник, на котором не хватало только одного, но самого, пожалуй, существенного - сапог. Фрачник был бос. Тут уж барон просто вылупил глаза. И закрыть их ему при жизни уже более не пришлось. 16/XI.33. - Вас, барон, как я вижу, - вдруг произнес хозяин, - удивляют мои гости? Да, не скрою и не стану отрицать, они оригиналы, но поверьте, вы изумляете их не меньше, чем они вас. Итак, милый барон, скажите............. Внутри Маргариты оборвалось что-то, но ужаса она не испытала, а скорее чувство жутковатого веселья. Впервые при ней с таким искусством и хладнокровием зарезали человека. 30/XI.33. Труп барона поехал вбок, но его подхватили ловкие руки, и кровь из горла хлынула в подставленную золотую чашу. И тут же в комнате начала бить полночь, и еще раз все преобра.............................................. 4/I.34. ............................................................................ - Верни мне моего любовника, государь, - попросила Маргарита. Воланд вопросительно повернул голову к Коровьеву. Тот что-то пошептал на ухо Воланду. Еще несколько секунд не сводил тяжелых глаз Воланд с Маргариты, а потом сказал: - Сейчас будет сделано. Вскрикнув от радости, Маргарита припала к тяжелым сапогам со звездными шпорами и стала целовать черную кожу и отвороты, задыхаясь, не будучи в состоянии произносить слова. - Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существовать истинная любовь, - сказал хозяин. - А за.... - Он написал книгу о Иешуа Га-Ноцри, - ответила Маргарита. Великий интерес выразился в глазах Воланда, и опять что-то зашептал ему на ухо Коровьев. - Нет, право, это черед сюрпризов, - заметил хозяин, но слов своих не объяснил. 6/I.34. - Да, да, верните его, - умильно попросила Коровьева Маргарита. - Нет, это не по его части, - отозвался хозяин дома, - это дело Фиелло. И Фиелло получил приказ, но разобрать его Маргарита не могла, так как он был отдан шепотом. Тут Фие................................................................ ...гостей хозяина. Ватная мужская стеганая кацавейка была на нем. Солдатские штаны, грубые высокие сапоги. Утро 7/I.34. Весь в грязи, руки изранены, лицо заросло рыжеватой щетиной. Человек, щурясь от яркого света люстр, вздрагивал, озирался, глаза его светились тревожно и страдальчески. Маргарита, узнав хорошо знакомый рыжеватый вихор и зеленоватые эти глаза, приподнялась и с воплем повисла на шее у приехавшего. Тот сморщился, но подавил в себе волнение, не заплакал, механически обнимая за плечи Маргариту. В комнате наступило молчание, которое было прервано словами хозяина дома, обращенными к Фиелло: - Надеюсь, вы никого не застрелили? - Обращайтесь к коту, мессир, - отозвался Фиелло. Хозяин перевел взгляд на кота. Тот раздулся от важности и похлопал по кобуре лапой. - Ах, Бегемот, - сказал хозяин, - и зачем тебя выучили стрелять! Ты слишком скор на руку. - Ну, не я один, сир, - ответил кот. Затем хозяин обратил свой взор на прибывшего. Тот снял руки с плеч Маргариты. - Вы знаете, кто я? - спросил его хозяин. - Я, - ответил привезенный, - догадываюсь, но это так странно, так непонятно, что я боюсь сойти с ума. Голос привезенного был грубоват и хрипл. - О, только не это. Ум берегите пуще всего, - ответил хозяин и, повернувшись к Маргарите, сказал: - Ну что ж... Благодарю вас за то, что посетили меня. Я не хочу вас задерживать. Уезжайте с ним. Я одобряю ваш выбор. Мне нравится этот непокорный вихор, а также зеленые глаза. Благодарю вас. - Но куда же, куда я денусь с ним? - робко и жалобно спросила Маргарита. С обеих сторон зашептали в уши хозяину: слева - Фиелло, справа - Коровьев. - Да выбросьте вы его к чертовой матери, - сказал хозяин, - так, чтобы и духом его не пахло, вместе с его вещами... а впрочем, дайте мне его сюда. И тотчас неизвестный человек свалился как бы с потолка в залу. Был он в одних подштанниках и рубашке, явно поднятый с теплой постели, почему-то с кепкой на голове и с чемоданом в руках. Человек в ужасе озирался, и было видно, что он близок к умопомешательству. - Понковский? - спросил хозяин. - Понковский, так точно, - ответил, трясясь, человек. - Это вы, молодой человек, - заговорил хозяин, /потому/ что человеку с чемоданом было лет сорок, - написали, что он, - хозяин кивнул на вихор и зеленые глаза, - сочиняет роман? - Я-с, - ответил человек с чемоданом, мертвея. - А теперь в квартире его проживаете? - прищурясь, спросил хозяин. - Да-с, - плаксиво ответил человек. - Это что же за хамство такое? - сурово спросил хозяин, а затем добавил рассеянно: - Пошел вон! И тотчас Понковский исчез бесследно. - Квартира ваша таперича свободна, - ласково заговорил Коровьев, - гражданин Понковский уехали во Владивосток. Тут качнулся светло-рыжий вихор, глаза тревожно обратились к хозяину. - Я, - заговорил поэт, покачнулся от слабости, ухватился за плечо Маргариты, - я предупреждаю, что у меня нет паспорта, что меня схватят сейчас же... Все это безумие... Что будет с нею? Сидящий внимательно поглядел на поэта и приказал: - Дайте гостю водки, он ослабел, тревожен, болен. Руки протянулись к поэту со всех сторон, и он отпил из стакана. Его заросшее лицо порозовело. - Паспорт, - повторил он упрямо и безумно. - Бедняга, - сочувственно произнес хозяин и покачал головой, - ну дайте ему паспорт, если уж он так хочет. Коровьев, все так же сладко улыбаясь, протянул поэту маленькую книжечку, и тот, тревожно косясь в пол, спрятал ее под кацавейкой. Маргарита тихонько плакала, утирая глаза большим рукавом. - Что с нами будет? - спросил поэт, - мы погибнем. - Как-нибудь обойдется, - сквозь зубы сказал хозяин и приказал Маргарите: - Подойдите ко мне. Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргарите. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту. День 7/I.34. - Вы станете не любовницей его, а женой, - строго и в полной тишине проговорил Воланд, - впрочем, не берусь загадывать. Во всяком случае, - он повернулся к поэту, - примите от меня этот подарок, - и тут он протянул поэту маленький черный револьвер с золотою насечкою. Поэт, все так же мутно и угрюмо глядя исподлобья, взял револьвер и спрятал его в глубоком кармане под кацавейкой. - Вечер наш окончен, - объявил Воланд, - светает, я хочу отдохнуть. Все свободны. При этих словах свет в люстрах стал убывать, толпа гостей растаяла в полумраке, и Маргарита почувствовала, что ее бережно ведут под руки по лестнице. ПОДКОВА Аннушка Васина, та самая, что пролила постное масло не вовремя, была известна как настоящий бич той квартиры, где она проживала. А проживала она как раз под квартирою покойного Берлиоза. В то самое время, как Маргарита почувствовала, что вежливые и дружеские руки выводят ее и поэта на лестницу, Аннушка, известная в квартире под именем стервы, не спала, как все добрые люди, а находилась в дверях своей квартиры. Дело в том, что у Аннушки была привычка вставать ни свет ни заря и отправляться куда-то с бидоном в руках. В данном случае, однако, она никуда не отправлялась, а стояла в полутемной прихожей так, что в щель приоткрытой двери торчал ее острый нос и один глаз. Другой, заплывший в чудовищном багровом синяке (Аннушку накануне били), скрывался во тьме. Причина Аннушкиного поведения была в том, что Аннушка, собравшись куда следовало с бидоном, не успела открыть дверь на лестницу, как увидела удивительного человека. По облупленной и годами не мытой лестнице, хватаясь в остервенении за перила, скатился с чрезвычайной быстротой мужчина в одном белье и с чемоданом в руке. Кепка его была заломлена на затылок, а чемодан был желтый. Аннушка налетела так плотно на несущегося человека, что он едва не вышиб своим чемоданом бидон из ее рук. - Куда ж тебя черт несет?! - вскричала Аннушка, отпрянув. - Во Владивосток! - воскликнул человек в подштанниках таким странным голосом, как будто во сне или в бреду. Но это было бы полгоря, а дальше произошло совсем невероятное: человек вместе с своим грузом кинулся к окну, одному из тех, что, как известно, бывают на каждой лестничной площадке и которое по случаю наступившей весны уже было открыто, и вылетел в него. Аннушка ахнула, ударилась головой об стену, перекрестилась, а когда опомнилась, подбежала к окну и, легши животом на пол, высунула изуродованную физиономию. Но не увидела никакого разбившегося человека, сколько ни вертела головой. Оставалось предположить, что личность, слоняющаяся на рассвете по передним лестницам, упорхнула вместе с чемоданом и подштанниками, не оставив по себе никаких следов. Тут же дверь на площадке повыше открылась, донеслись из квартиры, занятой иностранцем, голоса и даже как бы музыка. И стали спускаться вниз. Аннушка как крыса кинулась в свою дверь, забросила себя цепочкой, оставила щель и стала подглядывать, ожидая увидеть интересные вещи. Она не ошиблась в своем расчете. Через несколько секунд поравнялась с Аннушкиной дверью красавица дама, без шляпы, в буйных растрепанных рыжих волосах, одетая соблазнительно. Шелковое платье сползло с плеча, на ногах не было чулок, поверх всего - черный плащ. Красавица вела под руку пошатывающегося, как разглядела на рассвете Аннушка, будто бы бледного бородатого, одетого бедно, как будто больного. Но тоже в черном плаще. Сопровождали этих двух две таких личности, что единственный действующий глаз Аннушки едва не вылез из орбиты. Один был одет шутом гороховым с бубенчиками, как клялась Аннушка, и хромой, а другой - вылитый кот в сапогах и штанах и с болтающимся на пузе револьвером, как от страху показалось Аннушке, в аршин длиною. Тут вея компания скрылась из глаз Аннушки на повороте лестницы. Наверху захлопнули дверь, всякие звуки исчезли, но чуткое ухо дало знать Аннушке, что по асфальту шарахнула машина и стала у подъезда. Аннушка, откинув цепочку, выскочила на лестницу. - Ай да иностранцы! - прошептала Аннушка, - вот какую жизнь ведут, - пала животом на холодную мозаику площадки. Отчетливо видела, как в роскошную закрытую машину погрузились все четверо, а затем без гудка в ясном рассвете нечистая сила унесла машину в ворота. Аннушка не вытерпела и плюнула на асфальт. - Чтоб вы, сволочи, перелопались! - воскликнула Аннушка. - Мы-то в рванине ходим, а... - но мысли своей недоговорила, а на карачках поползла, сверкая единственным глазом, по площадке и подняла со ступеньки тяжелый, тускло сверкающий предмет. Сомнений не было и быть не могло. Иностранцы подковывали сапоги лошадиными подковами из чистого золота. Тут все в голове Аннушки перепуталось. И роскошные машины иностранцев, в то время как Аннушка мотается день-деньской, и полуголая баба, и бубенчики, и какой-то ювелир, и торгсин, и с племянником посоветоваться, и подкову ломать, и по кусочкам ее сдать, и... Через минуту подкова была запрятана под засаленным лифчиком, и Аннушка, вылупив глаз и думая об ювелирах, и торгсинах, и племянниках, спускалась по лестнице. Но выйти ей не пришлось. У самых выходных дверей встретился ей преждевременно вернувшийся тот самый в бубенчиках, в каких-то странных полосатых нездешних, а очевидно, иностранных штанах в обтяжку. Рыжий. Аннушка искусно сделала вид, что она сама по себе, состоит при своем бидоне и что разговаривать ей некогда, но рыжий ее остановил словами: - Отдавай подкову. - Какую такую подкову? Никакой я подковы не знаю, - искусно ответила Аннушка и хотела отстранить рыжего. Тот размахнулся и ударил Аннушку по уху с той стороны, что приходилось у здорового глаза. Аннушка широко открыла рот, чтобы испустить вопль, но рыжий рукой, холодной, как поручень автобуса зимой, и такой же твердой, сжал Аннушкино горло так, что прекратился доступ воздуха, и так подержал несколько секунд, а затем отпустил. Набрав воздуху, Аннушка сказала, улыбнувшись: - Подковочку? Сию минуту. Ваша подковочка? Я ее на лестнице нашла. Смотрю, лежит. Гвоздик, видно, выскочил. Я думала не ваша, а она ваша... Получив подкову, иностранец пожал руку Аннушке и поблагодарил, выговаривая слова с иностранным акцентом: - Я вам очень благодарен, мадам. Мне дорога эта подкова как память... Позвольте вам подарить на двести рублей бонов в торгсин. 8/I.34. Утро Отчаянно улыбаясь, Аннушка вскрикнула: - Покорнейше благодарю! Мерси! А иностранец в один мах взлетел на один марш, но, прежде чем окончательно смыться, крикнул Аннушке с площадки, но уже без акцента: - Ты, старая ведьма, если еще найдешь когда-нибудь чужую вещь, сдавай в милицию, а за пазуху не прячь. Тут и исчез. Чувствуя в голове звон и суматоху, Аннушка, по инерции продолжая улыбаться и шептать "мерси", пересчитала боны и выбежала во двор. В девять часов утра Аннушка была у дверей торгсина на Смоленском рынке. В девять с четвертью она купила на боны пахнущие керосином 500 граммов чайной колбасы, пять метров ситца и многое другое еще. В половину десятого ее арестовали. С ПРИМУСОМ ПО МОСКВЕ Никому не известно, где и почему разделилась компания злодеев, но свидетели утверждают, что примерно через минуту после того, как таинственная шайка покинула Садовую, Коровьева увидели в большом магазине торгсина на углу у Никитских ворот. Регент с большим достоинством вошел в зеркальные двери и приятно улыбнулся. Необыкновенно суровый мужчина, стоящий у дверей, преградил регенту путь и сказал: - С котами, гражданин, в торгсин строжайше воспрещается. Регент поглядел на него с достоинством и ответствовал: - С какими котами? Я вас не понимаю! Мужчина в удивлении вылупил глаза, не понимая, куда же девался черный кот с примусом в лапах, вошедший вместе с Коровьевым. Делать было, однако, нечего, мужчина, дико улыбнувшись, пропустил Коровьева, а сам стал заглядывать во все закоулки, ища мерзавца кота. Но нигде его не нашел и, пожимая плечами, опять утвердился на своем посту у выходных дверей. В магазине торгсина было до того хорошо, что у всякого входящего замирало сердце. Чего только не было в сияющих залах с зеркальными стеклами! У самого входа налево за решетчатыми загородками сидели неприветливые мужчины и взвешивали на весах и кислотой пробовали золотые вещи, которые со- вали им в окошечки разнообразно одетые дамы. Направо в кассах сидели девушки и выдавали ордера. А далее чуть не до потолка громоздились апельсины, груши, яблоки. Возведены были причудливые башни из плиток шоколаду, целые строения из разноцветных коробок папирос, и играло солнышко на словах "Золотой ярлык" и "Ананасы экспортные". А далее прямо чудеса в решете. Лежала за стеклами толстая, как бревно, в тусклой чешуе поперек взрезанная семга двинская. В кадушках плавала селедка астраханская, грудами лежали блестящие коробки, и надпись свидетельствовала, что в них килька ревельская отборная. О сыре и говорить нечего, как мельничные жернова навален он был на прилавок, и, лишь проворный приказчик вонзился в него страшным ножом, он плакал, и жирные слезы стекали из его бесчисленных ноздрей. Вскинешь взор, и кажется, что видишь сон. Массандровская мадера, портвейн, херес, шампанское, словом, все вина, какие только может потребовать самый прихотливый потребитель, все были тут в бутылках. - Хороший магазин, - звучно сказал Коровьев, хотя никто и не интересовался его мнением и никто не просил его магазин этот хвалить. И тут же он подошел к фруктам. - С котами нельзя, - в негодовании сказала белая женщина - Извиняюсь, где вы видите кота? - спросил Коровьев и приставил ладошку к уху, как тугоухий. Женщина моргнула глазами и отшатнулась. На том самом месте, где почудился ей черный кот на задних лапах, стоял толстяк в клетчатом с продранным локтем, правда, с кошачьей рожей, но в кепке и с примусом в руке. - Почем мандарины? - осведомился Коровьев. - 30 копеек кило, - ответила пораженная женщина. - Жарко. Кушай, Бегемот, - пригласил Коровьев. Спутник Коровьева передал примус Коровьеву, взял верхний мандарин, облупил его в один взмах и тут же, чавкнув, сожрал его, а затем принялся за второй. Смертельный ужас поразил женщину. - Вы с ума сошли! - закричала она, - чек подавайте! Чек! - и уронила конфетные щипцы. - Душенька, - задребезжал Коровьев, - не при валюте мы сегодня... Ну что поделаешь. Но клянусь вам, в следующий же раз и никак не позднее четырнадцатого отдадим. В кредит! - и он подмигнул. А Бегемот лапу сунул в шоколадную пирамиду, выдернул плитку, отчего вся пирамида рухнула. Женщина сделалась желтой, как батумский лимон, и пронзительно и тоскливо завыла: - Палосич! И не успел еще Бегемот прожевать шоколадку, как Павел Осипович возник у прилавка. Утро 25/I.34 Он вмиг оценил положение и, не вступая ни в какие пререкания с Коровьевым или Бегемотом, воскликнул: - Сверчков! Милицию! Пронзительная трель у дверей ответила Палосичу. Приказчики бросили ножи и выставили лица из-за прилавков. Бегемот отступил к громадной кадке с надписью "Сельдь керченская" и запустил в нее лапу. - Ты что делаешь, гад?! - вскричал приказчик в белом халате и котиковой шапке. Трель повторилась. Вечер 25/I.34. Проглотив кусок керченской селедки, Бегемот повел речь. - Граждане-товарищи! Что же это делается? Ему можно? - Тут он указал лапой на человека, одетого в сиреневое пальто. Этому человеку приказчик резал балык, источающий масло. - Ему можно? А коту, который починяет примуса, нельзя? 1/II.34. Трель загремела отчаянно. В гастрономическое отделение потянулась публика. - Горько мне! Горько! - как на свадьбе вскричал спутник Коровьева и ударил себя в грудь. Приказчик замер с ножом в руке. Тут спутник, очевидно самого себя расстроив, размахнулся и ударил кулаком в грудь сиреневого человека. Тот слетел с ног и рухнул прямо в кадку с керченским рассолом, так что брызнуло в разные стороны. В то же мгновение возникли двое милиционеров возле самых мандаринов. Их явление было, впрочем, кратковременным. Коровьев преградил им путь со словами: - Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело? Он дунул и крикнул: - Исчезните! После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает кусок рафинаду в горячем чаю. Дикий голос рявкнул в толпе покупателей: "Иностранца бьют!", Павел Осипович куда-то метнулся, кот овладел примусом и вдруг широко плеснул керосином прямо на фрукты. И ранее, чем успели мигнуть, спичку, что ли, кто-то успел швырнуть, только апельсины в ящиках за прилавком вспыхнули. И все смешалось. Девушки выбежали из-за прилавка, крича: "Пожар!" Шарахнулась публика, а огонь, весело лизнув шоколадную пирамиду, бросился вверх, и загорелись бумажные розовые ленты на корзинах. Еще мгновение, и огонь пошел жрать полотняную штору на окне. Что-то затрещало и посыпалось, и видны были скачущие через прилавок приказчики, и лез на карачках из магазина в испорченном сиреневом пальто исступленный человек, и побежала публика из магазина, и вылетело стекло, и свистели опять, и слышен был вопль Павла Осиповича: "Пропустите к телефону!"... Сам же господин Коровьев и спутник его тут же бесследно исчезли. Роман. Окончание (Ленинград, июль, 1934 г.) 12/VII.34 г.-15/VII.1934 г. Куда девались подозрительный Коровьев и толстяк в клетчатом непосредственно после того, как учинили пакость в торгсине на Смоленском, - неизвестно. Будто бы оба негодяя перебросились на Мясницкую улицу, попали в пустынное учреждение. Что там делали они - осталось тайной, но пожар начался немедленно после их отбытия. И лихая пожарная колонна, сверкая и звеня в колокола, покатила по намасленному асфальту. Затем неразлучная пара оказалась именно в доме Грибоедова, на веранде ресторана, где, важно усевшись за свободный столик, потребовала две кружки пива и полтора десятка раков. В раках им сразу отказали, сославшись на то, что ракам не сезон. А с пивом тоже произошла заминка. Официант осведомился - литераторы ли новоприбывшие? - Какое отношение это имеет к пиву? - надменно осведомился Коровьев, а толстяк объявил, что он поэт. И тут же, встав в позу и поражая всех продранными локтями, фальшивым голосом зачитал дурацкое стихотворение: Вы прекрасны точно роза. Но есть разница одна: Роза... За столиками заулыбались сконфуженно, зашептались, заерзали. Официант не пожелал слушать ничего про розу и попросил удостоверение. Тут произошла страннейшая история. Как из-под земли вырос командир черного брига и режущим взглядом окинул незваных посетителей. И удивительная перемена произошла во флибустьере. Он, всмотревшись в посетителей, вздрогнул, побледнел неожиданно раскланялся низко. Оттеснив одним взмахом официанта, оказался у плеча Коровьева и как фокусник вынул карточку. Официант в изумлении открыл рот. - Чем потчевать прикажете? - шепнул белозубый пират, и еще интимнее шепнул: - Белорыбица мировая, к съезду писателей приготовили... Деволяйчик могу сделать, салат? Коровьев внимательно смотрел на соблазнителя, внезапно протянул ему руку. И тот потряс ее обеими руками. Толстяк, не желая отставать от приятеля, также ткнул флибустьеру лапу. - Ничего не нужно. Мы спешим. Две кружки пива, - приказал Коровьев. - Две кружки пива, - грозно повторил флибустьер и тотчас, повернувшись, удалился вместе с пораженным официантом. По дороге он, еле шевеля губами, произнес тихо: - Пиво из запасного бочонка. Свежее. Льду. Скатерть переменить. Ванотиного рыбца тонкими ломтиками. В секунду. От столика не отходить. Официант устремился в буфет, а командир повел себя необычайно странно. Он исчез в темном коридоре, вошел в двери с надписью "Служебная", тотчас вышел из нее со шляпой в руках и в пальто, кому-то встречному сказал: "Через минуту вернусь", - вышел черным ходом на Бронную, повернул за угол и исчез. Он не вернулся ни через минуту, ни через час. Он больше вообще не вернулся, и никто его более не видел. Меж тем публика за столиками в совершенном отупении наблюдала странную пару, вооружившуюся двумя вспотевшими кружками пива. Толстяк наслаждался, погрузив морду в пену и подмигивая на официанта, который как прилип к своему месту на посту невдалеке. Тут на веранде появился взволнованный хроникер Боба Кондалупский и плюхнулся за соседний столик, где помещался известный писатель с гордой дамой в шляпе в виде бритвенного блюдечка. - В городе пожары, - взволнованно шепнул Кондалупский по своей привычке на ухо известному писателю. Судорога прошла по лицу писателя, но еще не успел осмыслить сообщенного, как с соседнего столика раздался голос: - Что ж мудреного. Сушь такая. Долго ли до беды. Опять же примуса, - козлиным голосом заговорил Коровьев, явно адресуясь к гордой даме. - Сейчас в Гнездниковском загорится! - вдруг радостно объявил толстяк, тыча лапой в сад, - очень любопытно. Я люблю пожары, мадам, - добавил он, тоже почему-то обращаясь к обладательнице блюдечка. Не успели за столиком как-то отозваться на это дикое заявление, как все взоры устремились за зеленый бульвар. Отчетливо видно было, как в высоком доме за бульваром, в десятом примерно этаже, из открытого окна полез дым. Потом в других местах распахнулись рамы. На веранде посетители начали вскакивать из-за столиков. Только Кондалупский как сидел, так и застыл на стуле, переводя глаза с дальнего дома на толстяка, который в Кондалупском явно вызывал ужас. - Началось, я ж говорил, - шумно отдуваясь после пива, воскликнул толстяк и велел официанту: - Еще парочку! Но пить вторую парочку не пришлось. Из внутренних дверей ресторана появились четверо людей и стремительно двинулись к столику Коровьева. - Не поднимайтесь, - сквозь зубы сказал первый из появившихся и дернул щекой. Толстяк нарушил приказание и встал из-за стола. Первый идущий тогда, не произнося более ни слова, поднял руку, и на веранде грянул выстрел. Публика бросилась бежать куда попало. Взвизгнула дама в блюдечке, чья-то кружка треснулась об пол, побежали официанты. Но стрельба прекратилась. Стрелявший побелел: за столиком никого не было. На столе стояли две опустевшие кружки, наполовину обглоданный рыбец. А рядом со столика, из треснувшей под кофейником спиртовки ручьем бежал спирт, и на нем порхали легкие синие огоньки, и дама визжала, прыгая в горящей луже и зонтиком колотя себя по ногам. ПОРА! ПОРА! ............................................................................ На плоской террасе здания, украшенного белыми колоннами и скульптурами, изображениями белых женщин в туниках, сидел на складном табурете Воланд и глядел на город, громоздившийся внизу. Сзади Воланда стоял мрачный рыжий и косой Азазелло. Ветерок задувал на террасу, и бубенчики тихо звенели на штанах и камзоле Азазелло. Воланд устремил взгляд вдаль, любуясь картиной, открывшейся перед ним. Солнце садилось за изгиб Москвыреки, и там варилось месиво из облаков, черного дыма и пыли. Воланд повернул голову, подпер кулаком подбородок, стал смотреть на город. - Еще один дым появился на бульварном кольце. Азазелло, прищурив кривой глаз, посмотрел туда, куда указывал Воланд. - Это дом Грибоедова горит, мессир. - Мощное зрелище, - заговорил Воланд, - то здесь, то там повалит клубами, а потом присоединяются и живые трепещущие языки. Зелень сворачивается в трубки, желтеет. И даже здесь ветерок припахивает гарью. До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима. - Осмелюсь доложить, - загнусил Азазелло, - Рим был город красивее, сколько я помню. - Мощное зрелище, - повторил Воланд. - Но нет ни одного зрелища, даже самого прекрасного, которое бы в конце концов не надоело. - К чему ты это говоришь? - Прошу прощения, сир, тень поворачивает и становится длиннее, нам пора покинуть этот город. Интересно знать, где застряли Фагот с Бегемотом? Я знаю, проклятый толстяк наслаждается сейчас в этой кутерьме, паясничает, дразнит всех, затевает ссоры. - Придут. Тут внимание говоривших привлекло происшествие внизу. С Воздвиженки в Ваганьковский переулок вкатили две красные пожарные машины. Зазвонил колокол. Машины повернули круто и въехали на Знаменку, явно направляясь к многоэтажному дому, из-под крыши которого валил дым. Но лишь только первая машина поровнялась, замедляя ход, с предыдущим домом, окно в нем разлетелось, стекла брызнули на тротуар, высунулся кто-то в бакенбардах с патефоном в руках и рявкнул басом: - Горим! Из подворотни выбежала женщина, ее слабый голос ветер донес на крышу, но разобрать ее слов нельзя было. Передняя машина недоуменно остановилась. Бравый человек в синем сюртуке соскочил с нее и замахал руками. - Действительно, положение, - заметил Воланд, - какой же из двух домов он начнет раньше тушить? - Какой бы из них ни начал, он ни одного не потушит. Толстый негодяй сегодня, когда гулял, я видел, залез в колодезь и что-то финтил с трубами. Клянусь вашей подковой, мессир, он не получит ни одной капли воды. Гляньте на этого идиота с патефоном. Он выпрыгнул из окна, и патефон разбил, и сломал руку. Тут на железной лестнице застучали шаги, и головы Коровьева и Бегемота показались на крыше. Рожа Бегемота оказалась вся в саже, а грудь в крови, кепка обгорела. - Сир, мне сейчас по морде дали! - почему-то радостно объявил, отдуваясь, Бегемот, - по ошибке за мародера приняли! - Никакой ошибки не было, ты и есть мародер, - отозвался Воланд. Под мышкой у Бегемота торчал свежий пейзаж в золотой раме, через плечо были перекинуты брюки, и все карманы были набиты жестяными коробками. - Как полыхнуло на Петровке, одна компания нырь в универмаг, я - с ними, - рассказывал возбужденно Бегемот, - тут милиция... Я - за пейзажем... Меня по морде... Ах так, говорю... А они стрелять, да шесть человек и застрелили! Он помолчал и неожиданно добавил: - Мы страшно хохотали! Кто и почему хохотал и что в рассказанном было смешного, узнать никому не удалось. Голова белой статуи отскочила и, упавши на плиты террасы, разбилась. Группа стоявших повернула головы и глянула вниз. На Знаменке шла кутерьма. Брезентовые люди с золотыми головами матерились у иссохшего мертво