ну, а потом буду тебе помогать. - Они пытаются перевести корабль на ручное управление, - сказал ей Дола через некоторое время, и голос его донесся издалека-издалека. И тут же Дола вскрикнул. Она никогда не слышала, чтобы трепанги кричали. Что-то случилось такое, что заставило его сильно испугаться. Огоньки на лице Машины гасли один за другим, перемигиваясь все слабее, будто прощались друг с дружкой. Шипение из репродуктора превратилось в слабый визг, и Дола выкрикивал какие-то отдельные звуки, которые не могли иметь смысла, но все же имели. - Быстро, - сказал Дола. - К катеру. Чего-то они не учли. В Машине, на вид покорившейся восставшим пленникам, сохранились клеточки, которые приказали ей остановиться, умереть, лишь бы не служить другим, чужим. Надежда поднялась на ноги, чувствуя, как Дола толкает ее, торопит, но никак не могла должным образом испугаться - все ее тело продолжало цепляться за спасительную мысль: "Все кончилось, все хорошо, теперь мы поедем домой". И даже когда она бежала за Долой по коридору, мимо обожженных глупышек, даже когда они выскочили наружу и Дола велел ей скорее сносить к катеру еду и какие-то круглые, тяжелые предметы, вроде морских мин, помогая ей при этом, она продолжала убаюкивать себя мыслью, что все будет в порядке. Ведь они одолели машину. У люка, который вел к катеру, Надежда сваливала продукты и бежала снова, потому что надо было захватить и воду, и еще этих шаров, в которых, оказывается, был воздух. И Дола все старался объяснить ей, но забывал слова и путался, что теперь Машина перестала вырабатывать воздух и тепло, и скоро корабль умрет, и, если они не успеют погрузить и подготовить к отлету катер, их уже ничто не спасет. Два других трепанга прибежали с капитанского мостика, притащив какие-то приборы, и стали возиться в катере. Они даже не замечали Надежду - движения их были суматошны, но быстры, словно каждая из их рук - а их у трепангов по два десятка - занималась своим делом. Сколько продолжалась эта беготня и суматоха, Надежда не могла сказать, но где-то на десятом или двадцатом походе в оранжерею она вдруг поняла, что в корабле стало заметно холодней и труднее дышать. Ее даже удивило, что предсказания Долы сбываются так быстро. Ведь корабль же закрытый. Она не знала, что устройства, поглощавшие воздух, чтобы очистить и согреть его, еще продолжали работать, а те, что должны были этот воздух возвращать на корабль, уже отключились. Корабль погибал медленно, и некоторые его системы, о чем тоже Надежда знать не могла, будут работать еще долго: месяцы, годы. Надежда хотела было забежать к себе в каюту и забрать вещи, но Дола сказал ей, что придется отбывать через несколько минут, и тогда она решила вместо этого притащить еще один шар с воздухом, потому что он нужен был всем, а без юбки или косынки, без чашек она обойдется. Когда она тащила шар к катеру, то увидела на полу мешок, сплетенный из цветных проводов. "Господи, - подумала она, - я же совсем забыла". Она добежала до катера, опустила шар у люка. - Скорее заходи, - сказал Дола изнутри, вкатывая тяжелый шар. - Сейчас, - сказала Надежда, - одну минутку. - Ни в коем случае! - крикнул Дола. Но Надежда уже бежала по коридору к мешку и с ним к стеклянному кубу, где ждали ее шарики. А может, и не ждали. Может, она все придумала. Шарики при виде Надежды рассыпались лучами из центра, словно изображали ромашку. - Скорее, - сказала им Надежда. - А то мы останемся. Поезд уйдет. Она сунула мешок внутрь, и, к ее удивлению, шарики послушно покатились внутрь. Она была даже благодарна им, что они так быстро управились. Мешок оказался тяжелым, тяжелее, чем шары с воздухом. Надежда тащила его по коридору, и, несмотря на стужу в корабле, ей было жарко. И она задыхалась. И если бы она не была так занята мыслью о том, как добраться до катера, она бы заметила еще одного большого глупышку, который, видно, охранял какое-то другое место на корабле, но, почуяв неладное, когда умерла Машина, покатился по коридорам отыскивать причину беды. Надежда уже подбегала к катеру, ей оставалось пройти несколько шагов, как глупышка, который тоже увидел катер и направил свой огненный луч прямо в люк, чтобы сжечь все, что было внутри, увидел ее. Неизвестно, что подумал он и думал ли он вообще, но он повернул луч, и Надежда успела лишь отбросить мешок с шариками. Но этой секунды было Доле достаточно, чтобы захлопнуть люк. И следующий выстрел глупышки лишь заставил почернеть бок катера. Исчерпав свои заряды, глупышка застыл над кучкой пепла. Отключился. Шарики высыпались из мешка и раскатились по полу. Дола открыл люк и сразу все понял. Но он не мог задерживаться. Может быть, если бы он был человеком, то собрал бы пепел, оставшийся от Надежды, и похоронил его у себя дома. Но трепанги таких обычаев не знают. Дола завинтил крышку люка, и катер оторвался от умирающего корабля и понесся к звездам, среди которых была одна, нужная трепангам. Они еще не знали, удастся ли им до нее добраться... Павлыш поднял с пола обгоревший клочок материи - все, что осталось от Надежды. Потом собрал в кучку шарики. История кончилась печально. Хотя оставалась маленькая надежда на то, что ошибся, что Надежда успела все-таки улететь на катере. Павлыш поднялся и подошел к холодному, пустому, сделавшему все, что от него требовалось, роботу, который так и простоял все эти годы, целясь в пустоту. Робот выполнял свой долг - охранял корабль от возможных неприятностей. - Ты уже часа два молчишь, - сказал Даг. - Ничего не случилось? - Потом расскажу, - сказал Павлыш. - Потом. 6 Они сидели с Софьей Петровной у самого окна. Она пила лимонад, Павлыш - пиво. Пиво было хорошее, темное, и сознание того, что его можно пить, что ты находишься в простое и до ближайшей медкомиссии месяца три, не меньше, обостряло сладкое ощущение небольшого, простительного проступка. - А разве вам можно пить пиво? - спросила Софья Петровна. - Можно, - сказал коротко Павлыш. Софья Петровна недоверчиво покачала головой. Она была убеждена, что космонавты не пьют пива. И была права. Она отвернулась от Павлыша и смотрела на бесконечное поле, на причудливые на фоне оранжевого заката силуэты планетарных машин. - Долго что-то, - сказала она. Софья Петровна казалась Павлышу скучным и правильным человеком. Она, наверно, отлично знает свое дело, учит детей русскому языку, но вряд ли дети ее любят, думал Павлыш, разглядывая ее острый, завершенный профиль, гладко причесанные и собранные сзади седые волосы. - Почему вы меня разглядываете? - спросила Софья Петровна, не оборачиваясь. - Профессиональная привычка? - ответил вопросом Павлыш. - Не поняла вас. - Учитель должен видеть все, что происходит в классе, даже если это происходит у него за спиной. Софья Петровна улыбнулась одними губами. - А я решила, что вы ищете сходства. Павлыш не ответил. Он искал сходства, но не хотел в этом признаваться. Шумная компания курсантов в синих комбинезонах заняла соседний стол. Комбинезоны можно было снять еще в ангаре, но курсантам нравилось в них ходить. Они еще не успели привыкнуть ни к комбинезонам, ни к пилоткам с золотым гербом планетарной службы. - Что-то они запаздывают, - повторила Софья Петровна. - Нет, - Павлыш взглянул на часы. - Я же советовал вам подождать дома. - Дома было не по себе. Создавалось впечатление, что кто-то сейчас войдет и спросит: "А почему вы не едете?" Софья Петровна говорила правильно и чуть книжно, словно все время мысленно писала фразы и проверяла их с красным карандашом. - Все эти годы, - продолжала она, приподняв бокал с лимонадом и разглядывая пузырьки на его стенках, - я жила ожиданием этого дня. Это может показаться странным, так как внешне я старалась ничем не проявлять постоянного нетерпения, владевшего мною. Я ждала, пока расшифруют содержание блоков памяти того корабля. Я ожидала того дня, когда будет отправлена экспедиция к планете существ, которых моя бабушка называла трепангами. Я ждала ее возвращения. И вот дождалась. - Странно, - сказал Павлыш. - Я знаю, насколько вы были разочарованы при нашей первой встрече, когда я не проявила ожидавшихся от меня эмоций. Но что я должна была делать? Я же представляла себе бабушку лишь по нескольким любительским фотографиям, по рассказам мамы и по четырем медалям, принадлежавшим бабушке с тех лет, когда она была медицинской сестрой на фронте. Бабушка была для меня абстракцией. Моя мать уже умерла. А ведь она была последним человеком, для которого сочетание слов "Надежда Сидорова" означало не только любительскую фотографию, но и воспоминание о руках, глазах, словах бабушки. Со дня исчезновения бабушки уже прошло почти сто лет... Я ощутила связь с ней лишь потом, когда вы уехали. Нет, виноваты в том не газеты и журналы со статьями о первом человеке, встретившем космос. Причина в дневнике бабушки. Я стала мерить собственные поступки ее терпением, ее одиночеством. Павлыш наклонил голову, соглашаясь. - И я не такой сухарь, как вы полагаете, молодой человек, - сказала вдруг Софья Петровна совсем другим голосом. - Я основная исполнительница ролей злых старух в нашем театре. И меня любят ученики. - Я и не думал иначе, - соврал Павлыш. И, подняв глаза, встретился с улыбкой Софьи Петровны. Ее втянутые щеки порозовели. Она сказала, поднимая бокал с лимонадом: - Выпьем за хорошие вести. Даг быстро шел между столиков, издали заметив Павлыша и Софью Петровну. - Летят, - сказал он. - Диспетчерская получила подтверждение. Они стояли у окна и смотрели, как на горизонте опустился планетарный катер, как к нему понеслись разноцветные под закатом капли флаеров. Они спустились вниз, потому что Даг отлично знаком с начальником экспедиции Клапачом и надеялся, что сможет поговорить с ним раньше журналистов. Клапач вылез из флаера первым. Остановился, оглядывая встречающих. Курносая девочка с очень белыми, как у Клапача, волосами подбежала к нему, и он поднял ее на руки. Но глаза его не переставали искать кого-то в толпе. И когда он подходил к двери, то увидел Дага, Павлыша и Софью Петровну. Он опустил дочку на землю. - Здравствуйте, - сказал он Софье Петровне. - Я уж боялся, что вы не придете. Софья Петровна нахмурилась. Ей было не по себе от ощущения, что на нее смотрят телевизионные камеры и фотоаппараты. Перед лицом Клапача покачивался похожий на шмеля микрофон, и Клапач отмахнулся от него. - Она долетела? - спросила Софья Петровна. - Нет, - сказал Клапач. - Она погибла, Павлыш был прав. - И ничего?.. - Нам не пришлось долго расспрашивать о ней. Посмотрите. Клапач расстегнул карман парадного мундира. Летный состав всегда переодевается в парадные мундиры на внешних базах. Остальные члены экипажа стояли за спиной Клапача. На площадке перед космопортом было тихо. Клапач достал фотографию. Объектив телекамеры спустился к его рукам, и фотография заняла экраны телевизоров. На фотографии был город. Приземистые купола и длинные строения, схожие с валиками и цепочками шаров. На переднем плане статуя на невысоком круглом постаменте. Худая, гладко причесанная женщина в мешковатой одежде, очень похожая на Софью Петровну, сидит, держа на коленях странное существо, похожее на большого трепанга. - Пап, - сказала курносая девочка, которой надоело ждать. - Покажи мне картину. - Возьми, - Клапач отдал ей фотографию. - Червяк, - сказала девочка разочарованно. Софья Петровна опустила голову и короткими, четкими шагами пошла к зданию космопорта. Ее никто не останавливал, не окликал. Лишь один из журналистов хотел было кинуться вслед, но Павлыш поймал его за рукав. Фотографию у девочки взял Даг. Он смотрел на нее и видел мертвый корабль, проваливающийся в бесконечность космоса. Через минуту площадь перед космопортом уже гудела от голосов, смеха и той обычной радостной суматохи, которая сопровождает приход в порт корабля или возвращение на Землю космонавтов.