с темными кругами вокруг желтых настойчивых глаз, смотрела на меня с осуждением, ибо, наверное, привыкла вмешиваться в дела и решения добродушного мужа и это его решение не одобряла. - Ну, мальчики-девочки, - сказал весело Андрей Захарович, - отдохните полчасика и пойдем покидаем. Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я глубоко уверен, что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов. Именно с блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах. Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке - тренеру женской команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером, не то представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с головы до ног и остался недоволен. В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и переваривали пищу. Было жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни на какую тренировку, не хотелось кидать мяч. Я сбросил ботинки и повалился на койку, моля бога, чтобы строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин... И тут же проснулся, потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно: - Ох, Коленкин, Коленкин! Намучаюсь я с тобой. И чего ты решил жир нагонять в такое неурочное время? Коля и Толя собирали свои вещи в белые сумки с надписью "Адидас". - Извините, - сказал я. - Вздремнул. - Даю три минуты, - сообщил Андрей Захарович. - Начинаем. Я спустил вялые ноги с кровати. Встать, взять с собой полотенце, форму, собрать выданную мне скромную сумку стоило непомерных усилий. - На бильярде играешь, Коленкин? - спросил Толя. - Играю, - ответил я смело, хоть играть и не приходилось. Лишь видел, как это делается, когда отдыхал в санатории года три назад. - Совсем забыл, - сунул вновь голову в дверь Андрей Захарович. - Вы, ребята, Коленкина к врачу отведите. Осмотр надо сделать. У входа в кабинет мне стало страшно. Дверь была деревянная, обычная, как и в прочих комнатах домика, но я вдруг вспомнил, что у меня барахлит давление, случается тахикардия, есть шум в левом желудочке, постоянно болят зубы и вообще со мной неладно, как неладно с остальными моими сверстниками, которым под сорок и которые ведут сидячий образ жизни. - Мы тебя, Гера, подождем, - предложили Коля и Толя. Наверное, почувствовали мое волнение. - Врач у нас свой, добрый. Кирилл Петровичем зовут. Не стесняйся. Окно в кабинете было распахнуто, молодые сосенки качали перед ним темными пушистыми ветками, вентилятор на столе добавлял прохлады, и сам доктор, как-то не замеченный мною в столовой, хоть меня ему и представляли, показался мне прохладным и уютным. "В конце концов, - подумал я, - если даже меня и отправят домой по состоянию здоровья, это не хуже, чем изгнание из команды за неумение играть в баскетбол". - Здравствуйте, Кирилл Петрович, - сказал я, стараясь придать голосу мягкую задушевность. - Жарко сегодня, не так ли? - А, пришли, Коленкин? Присаживайтесь. Доктор был далеко не молод, и я решил, что он стал спортивным врачом, чтобы почаще бывать на свежем воздухе. Я встречал уже таких неглупых, усатых и несколько разочарованных в жизни и медицине врачей в домах отдыха, на туристских базах и других местах, где есть свежий воздух, а люди мало и неразнообразно болеют. Доктор отложил книгу, не глядя протянул руку к длинному ящичку. Собирался для начала смерить мне давление. Другая рука привычно достала из ящика стола карточку и синюю шариковую ручку. Я решил было, что дело ограничится формальностью. Сначала доктор записал мои данные - возраст, чем болел в детстве, какими видами спорта занимался, семейное положение и так далее. Пока писал, ничем не выражал своего удивления, но, кончив, отложил ручку и спросил прямо. - Скажите, Коленкин, что вас дернуло на старости лет в спорт удариться? Не поздно ли? А так как я только пожал плечами, не придумав настоящего ответа, он продолжал: - Что движет людьми? Страсть к славе? Авантюризм? Ну, я понимаю мальчишек и девчонок. Понимаю редко встречающихся талантливых людей, для которых нет жизни вне спорта. Но ведь у вас приличное место, положение, свой круг знакомых. И вдруг - такой финт. Вы же, признайтесь, никогда спортом не интересовались? Я слушал его вполуха. Меня вдруг испугала внезапно родившаяся мысль: а что, если сыворотка Курлова настолько меняет все в организме, что врач обнаружит ее? И скажет сейчас: "Голубчик, да вам же надо пройти допинговый контроль!" Или: "Это же подсудное дело!" Продолжая говорить, Кирилл Петрович намотал мне на руку жгут, нажал на грушу, и руку мне сдавило воздухом. - Что с пульсом у вас? - удивился Кирилл Петрович. Я понял, что судьба моя висит на волоске, и решился идти ва-банк. - Я волнуюсь, - сказал я. - Я очень волнуюсь. Поймите меня правильно. Вы же угадали: мне в самом деле сорок лет, я никогда не занимался спортом. Мне хочется хотя бы на время, хотя бы на две недели стать другим человеком. Вам разве никогда не хотелось сказать: "Катись все к черту! Еду на Северный полюс!"? - Хотелось, - коротко ответил доктор. - Снимайте рубашку. Я ваше сердце послушаю. Кстати, у вас тахикардия. Вы неврастеник? - Не замечал за собой. Хотя в наши дни все неврастеники. - Зачем обобщать? Вытяните вперед руки. Ага, дрожат. Тремор ощутимый. Пьете? - Только за компанию. - И как в таком состоянии умудряетесь попадать в кольцо? Я бы вам не рекомендовал играть в баскетбол. Сначала займитесь просто ходьбой, обтирайтесь по утрам холодной водой. Никогда не пробовали? Он меня гробил. Моя откровенность обошлась мне слишком дорого. - Будет он обтираться холодной водой. Прослежу. - В дверях стоял Андрей Захарович, блокнот в руке. - Все записываю. Все ваши советы, Кирилл Петрович, записываю. Ни одного не упускаю. И бегать он будет. - Совсем не уверен, что будет. В его состоянии... - В его состоянии полезно заниматься спортом, - настаивал Андрей Захарович. - Я уже все записал. Андрей Захарович вспотел. На лбу блестели, сползали к глазам капли пота. Он тоже волновался. Доктор оказался неожиданным, непредусмотренным препятствием. - Но ведь серьезного ничего нету? - спросил тренер заискивающе. - Серьезного, слава богу, ничего. Просто распущенный организм. Раннее старение. Жирок. Доктор взял брезгливо меня за жирную белую складку на животе и оттянул ее к себе. - Видите? - Вижу, - согласился тренер. - Сгоним. Давление в пределах? - В пределах. Хотя еще неизвестно, что считать пределом. И не сердце, а овечий хвост. - Все ясно. Так мы пошли на тренировку? - Да идите вы куда хотите! - обозлился вдруг доктор. - Не помрет ваш центровой. Ему еще на Северный полюс хочется махнуть! В коридоре ждали Толя и Коля. - Здорово он тебя, - сказал Толя. - Я уж думал, не допустит. Они и в самом деле были милыми ребятами. Их даже не удивило состояние мое" здоровья. Они болели за меня и были рады, что в конце концов доктора удалось побороть. - Только каждый день ко мне на проверку, - слышался докторский голос. - Обязательно. Совершенно обязательно, - заверял его тренер. Он догнал нас на веранде и сказал мне: - Ну и поставил ты меня в положение, Коленкин! Нехорошо. И мы пошли к площадке. Я переодевался, слыша стук мяча, крики с площадки. И мне все еще не хотелось выходить. Сердце билось неровно - запоздалая реакция на врача. Ныл зуб. В раздевалке было прохладно, полутемно. За стеной шуршал душ. - Ну! - крикнул Коля, заглядывая внутрь. - Ты скоро? И я пошел на площадку, прорезанную ставшими длиннее тенями высоких сосен. Тренировались мужчины. Девушки сидели в ряд на длинной низкой скамье. При виде меня зашептались. Кто-то хихикнул, но Валя, милая, добрая Валя, шикнула на подругу. Ребята перестали играть. Тоже смотрели на меня. В столовой, где я видел почти всех, было иначе. Там мы были одеты. Там мы смотрелись цивилизованными людьми. Как в доме отдыха. Я остановился на белой полосе. Все мы выдаем себя не за тех, кем являемся на деле. Мы стараемся быть значительнее, остроумнее перед женщиной, если она нам нравится. Мы стараемся быть умнее перед мужчинами, добрее перед стариками, благоразумнее перед начальниками. Мы все играем различные роли, иногда по десяти на дню. Но роли эти любительские, несложные, чаще за нас работает инстинкт, меняя голос по телефону в зависимости от того, с кем мы говорим, меняя походку, словарный запас... И я понял, что стою, вобрав живот и сильно отведя назад плечи, словно зрители, смотрящие на меня, сейчас поддадутся обману. - Держи! - крикнул Иванов. - Держи, Коленкин. Ведь народ в тебя еще не верит. Я приказал своим рукам поймать мяч. И они меня послушались. Я приказал им закинуть мяч в корзину отсюда, с боковой полосы, с неудобной, далеко расположенной от кольца точки. И мяч послушался меня. - Молоток! - сказал Толя. Труднее было бегать, стучать мячом по земле и получать пасы от других. Мяч был тяжел. Минут через десять у меня совсем отнялись руки. Я был покрыт потом и пылью. Я понимал, что больше не смогу сделать ни шагу. И я собрался уже было повернуться и уйти с площадки, как Андрей Захарович, стоявший в стороне со свистком и блокнотом, крикнул: - Коленкин! Отойди, отдохни. У тебя режим особый. Не переутомляйся, а то нас с тобой Кирилл Петрович в Москву отправит. Я был очень благодарен тренеру. Я сел на скамью, к девушкам, и они потеснились, чтобы мне было удобнее. И Тамара напомнила мне: - Гера, обещал ведь нас с Валей погонять! - Обязательно, - подтвердил я. - Только не сегодня. Главное - я не опозорился. Больше в тот день я не выходил на площадку, хоть Андрей Захарович и поглядывал в мою сторону, хотел позвать меня, но я чуть заметно, одними глазами, отказывался от его настойчивых приглашений. Ведь бегуном мне не стать. Я умею лишь одно - забрасывать мяч в корзину. И чем меньше я буду бегать, тем меньше будет противоречие между моим талантом и прочими моими качествами. Впрочем, я могу поднять свою репутацию в другом: бильярд. После ужина я в кино не пошел. Валя, по-моему, на меня немного обиделась. Женщины, даже очень молодые, - удивительные существа. В них слишком развито чувство собственности. Думаю, что это атавизм, воспоминание о младенчестве, когда все мое: и ложка моя, и погремушка моя, и мама моя, и дядя мой. Я подходил под категорию "дядя мой". И я уже даже слышал, как кто-то из девушек, обращаясь к Вале и инстинктивно признавая ее права на меня, сказал: "Твой-то, Гера". - Не хочется в зале сидеть, - объяснил я Вале. - Как знаете. - Но потом можно погулять. - Никаких прогулок, - встрял тут же оказавшийся Андрей Захарович. - Режим. И ты, Коленкин, хоть и не обманул ожиданий, наших девушек не смущай. Они ведь к славе тянутся. К оригинальности. Вот ты и есть наша оригинальность. Не переоценивай себя. Не пользуйся моментом. - Как вы могли... - начал было я. - Мог. И ты, Валентина, голову парню не кружи. А мне захотелось засмеяться. Как давно я не слышал ничего подобного! Как давно двадцатилетние девчонки не кружили мне голову! И как давно никто, не в шутку, в самом деле, не называл меня парнем. - Я, как кино кончится, к площадке подойду, - пообещал я, как только тренер отошел. - Как хотите, - пожала плечами Валя. - А вот в кино вы зря не пошли. Вам, наверное, с нами неинтересно. И только потом, уже в бильярдной, на веранде, я осознал, что она перешла на "вы". Ну и чепуха получается! У бильярда стоял Иванов. В одиночестве. - Ты чем в кино не пошел? - спросил он. - Смотрел уже, - соврал я. Не говорить же человеку, что я подозреваю у себя исключительные способности к бильярду и горю желанием их испытать. - Я тоже смотрел, - сказал Иванов. - Да и жарко там. Сыграем? - Я давно не играл, - соврал я. - Не корову проиграешь. Не бойся. Кием в шар попадешь? - Попробую. - Пробуй. С первого же удара, когда кий у меня пошел в одну сторону, шары в другую, я понял, что эта игра требует от изобретения Курлова большего напряжения, чем баскетбол. Несмотря на то что мои нервные клетки работали сейчас лучше, чем у кого бы то ни было на свете, передавая без искажений и помех сигналы мозга моим пальцам, задание, которое им надлежало выполнить, было не из легких. На площадке я учитывал лишь вес мяча и расстояние до кольца, здесь я должен был точно направить в цель кий, рассчитать, в какую точку ударить, чтобы шар правильно ударился о другой шар и пошел в узкую лузу. И главное, должен был унять легкую дрожь в пальцах, не игравшую роли на площадке, но крайне опасную здесь. Рассудив так, я заставил свой мозг считать точнее. И пока Иванов, похохатывая над моей неуклюжестью и испытывая законное удовлетворение человека, взявшего реванш у сильного противника, целился в шар, я мысленно стал на его место и, не без труда проследив глазами за направлением его будущего удара, понял, что он в лузу не попадет. А попадет шаром в точку, находящуюся в трех сантиметрах слева от угловой лузы. Что и случилось. И тогда я понял, что победил. - Держи, - сказал Иванов, протягивая мне кий. - Только сукно не порви. Тетя Нюра тебе голову оторвет. Ей что звезда, что просто человек - все равно. - Постараюсь, - пообещал я и оглянулся на звук приближающихся шагов. На веранду поднялся доктор. - Ну вот, - констатировал он не без ехидства, - вот спорт для вас, Коленкин. Но я не обиделся. - Главное - не побеждать, а участвовать, - разглагольствовал я. - Любой спорт почетен. - Угу, - буркнул доктор и отошел к перилам, закуривая. Мне тоже захотелось курить. А то ведь за весь день выкурил только две сигареты, и те украдкой, в туалете, а потом заглянувший туда после меня Андрей Захарович бегал по территории и кричал: "Кто курил? Немедленно домой отправлю!" Но конечно, не узнал. А я был не единственным подозреваемым. Уже совсем стемнело и густая синь подступила к веранде, дышала сыроватой прохладой и вечерними запахами хвои и резеды. Я не спеша взял кий, поглядел на шары. Понял, что надо искать другую точку, и медленно, точно тигр вокруг добычи, пошел вдоль стола. - И не старайся, - настаивал Иванов. - И в самом деле, не старайтесь, - поддакнул доктор. - Иванов здешний чемпион. - Тем лучше, - сказал я. Я наконец нашел то, что искал. Очаровательные, милейшие шары! И я знал, в какую точку надо попасть ближним по дальнему, чтобы оба полетели в лузы. Что я и сделал. Иванов ухмыльнулся: - Ага! А доктор разочарованно вздохнул и тяжело спустился с веранды, словно он, а не Иванов терпел поражение. Я протянул кий Иванову, но тот даже удивился. - Ведь попал! - объяснил он. - Еще бей. И так я, не возвращая кия Иванову, забил семь или восемь шаров. Столько, сколько было нужно. Я так и не знаю точно, сколько. С тех пор я ни разу не подходил к бильярду, хоть слава обо мне на следующий же день разнеслась по всей базе и меня многие просили показать мое искусство. Я не стал этого делать после того, как, поглядев на мой последний шар, Иванов сказал завистливо: - Ты, Коленкин, большие деньги можешь на спор зарабатывать. В парке культуры. Я не хотел зарабатывать деньги на спор. Я ушел, отыскал в темноте скамью у площадки. Вечер был безлунным, а фонари далеко. Я курил, прикрывая огонек ладонью. Жена тренера долго и скучно звала домой сына. Потом из столовой выходили люди. Кино кончилось. Валя не шла. Я так и думал, что она не придет. В кустах за моей спиной раздался шорох, и я услышал девичий голос: - Не жди, Гера, она не придет. - Это ты, Тамара? - спросил я. - Да. Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - ответил я и понял, что я очень старый и вообще совсем чужой здесь человек. Кто-то смеялся вдалеке. Потом из столовой донеслась музыка. Я вернулся в свою комнату. Толи и Коли не было. Лишь белые сумки с надписью "Адидас" стояли посреди комнаты. Я распахнул окно пошире и лег. В комнату залетели комары, жужжали надо мной, и я заснул, так и не дождавшись, когда придут соседи. На следующий день из Москвы приехали какие-то деятели из нашего ДСО. Андрей Захарович, глядя на меня умоляюще, попросил с утра пойти на площадку. Я старался изо всех сил, хотя у деятелей при моем появлении вытянулись лица. Я кидал мячи чуть ли не от кольца да кольца, взмок и устал, но Андрей Захарович все смотрел и смотрел на меня умоляющим взором, а деятели шептались, потом вежливо попрощались и ушли, а я так и не знал до самого обеда, решили они что-нибудь или сейчас меня попросят собирать вещи. Но за обедом ко мне подошел тренер и сказал: - Подождешь меня. Доедал я не спеша. Толя и Коля ели сосредоточенно. Они устали. Они сегодня бегали кросс, от которого я отказался. И это как-то отдалило их от меня. Я не разделил с ними неприятных минут усталости и приятных мгновений, когда ты минуешь финиш. Я понимал то, что они не могли бы сформулировать даже для себя. Валя тоже не глядела в мою сторону. Неужели она обиделась на то, что я не пошел с ней в кино? Странно. Но, наверное, объяснимо. Я почему-то чувствовал себя мудрым и старым человеком. Как белая ворона среди воробьиной молоди. В конце концов, что я здесь делаю? Я не доел компота, встал, вышел из-за стола. Тренер сидел на веранде с бухгалтером и рассматривал какие-то ведомости. - Ага, вот и ты. Он с видимым облегчением отодвинул в сторону бумаги и поднялся. Отошел со мной к клумбе, в тень. Его жена прошлепала мимо, ведя за руку сына. Посмотрела на меня укоризненно. Словно я был собутыльником ее супруга. - Я сейчас, кисочка, - сказал ей Андрей Захарович. - Я тебя и не звала. Тренер обернулся ко мне. - Были возражения, - вздохнул он. - Были сильные возражения. Понимаешь, Коленкин, спорт - это зрелище. Почти искусство. Балет. И они говорят: ну что, если на сцену Большого театра выйдет такой, как ты? Ты не обижайся, я не свои слова говорю. Зрители будут смеяться. Ну, тогда я по ним главным аргументом. А знаете ли, что нам угрожает переход во вторую группу? Последний круг остался. Знаете же, говорю, положение. Ну, они, конечно, начали о том, что тренера тоже можно сменить, незаменимых у нас нет, и так далее. Я тогда и поставил вопрос ребром. Если, говорю, отнимете у меня Коленкина по непонятным соображениям, уйду. И команда тоже уйдет. Во вторую группу. Как хотите. Они туда-сюда. Деваться некуда. Из столовой вышли девушки. Валя посмотрела на меня равнодушно. Тамара шепнула ей что-то на ухо. Засмеялись. Солнце обжигало мне ноги. Я отошел поглубже в тень. - Я бы с кем другим не стал так говорить, - продолжал тренер, запустив пальцы в курчавый венчик вокруг лысины, - но ты человек взрослый, почти мой ровесник. Ты же должен проявить сознательность. Если команда во вторую группу улетит, все изменится к худшему. Пойми, братишка. Слово прозвучало льстиво и не совсем искренне. - Ладно, - сказал я. Не знаю уж, с чем я соглашался. - Вот и отлично. Вот и ладушки. А сейчас к нам студенты приедут. На тренировочную игру. Ты уж не подведи. Выйди. Побегай. А? - Ладно. Коля с Толей прошли мимо. Увидев нас, остановились. - Пошли на речку, - позвали они. - Пошли, - согласился я, потому что не знал, как прервать беседу с тренером. - У меня только плавок нет, - сказал я ребятам, когда мы подходили к нашему домику. И тут же пожалел. Если бы не сказал, то вспомнил бы уже на берегу и не надо было бы лезть в воду. Ведь я все равно не смогу раздеться при них. Плавки они мне достали. И отступать было поздно. Я последовал за ребятами к реке и, уже выйдя на берег, понял, что сделал глупость. Вернее, я понял это раньше, когда спросил про плавки. Но пока не вышел на берег, на что-то надеялся. Баскетболисты играли в волейбол. Они были все как на подбор сухие, загорелые, сильные и очень красивые. Может, потому я сразу вспомнил о Большом театре. И представил, как я выйду сейчас на берег в одних плавках и каким белым, голубым, округлым, мягким и уродливым будет мое тело рядом с их телами. И Валя, тонкая, легкая, стояла на самом берегу, у воды, и глядела на меня. - Пошли в кусты, переоденемся, - предложил Толя. Но я ничем не ответил. И раз уж уходить было нелепо, я сел под куст, на песок, обхватил руками колени и сделал вид, что смотрю, не могу оторваться, смотрю, как они играют в волейбол на берегу. И я, конечно, был смешон - один одетый среди двадцати обнаженных. Особенно в такую жару, когда окунуться в воду блаженство. Но для меня это блаженство было заказано. - Раздевайся, Коленкин! - крикнула мне из реки Тамара. Я отрицательно покачал головой. Пора было уходить. Но не уйдешь. Все смотрели на меня. - Он боится утонуть, - сказала вдруг Валя. - Он гордый отшельник. Это было предательство. Они смеялись. Беззлобно и просто, как очень здоровые люди. Но они смеялись надо мной. И у меня не было сил присоединиться к ним, показать, что я умнее, смеяться вместе с ними. В чем и было мое единственное спасение. А я встал и ушел. И видел себя, каким я кажусь им со спины, - маленьким, сутулым и нелепым. А они смеялись мне вслед, и я отлично различал смех Валентины. А вечером к нам приехали студенты. Они приехали тогда, когда я уже собрал свой чемоданчик, спрятал его под койку, чтобы раньше времени не поднимать шума. Тренер обойдется без меня. И если команда даже вылетит во вторую группу - кто-то же должен вылететь. И у тех, кто вылетел бы вместо нас, то есть вместо них, тоже есть тренер и тоже есть Иванов, и Коля, и Толя, и даже доктор. - Эй! - крикнул с дорожки массажист. - Коленкин! Выходи. Тренер зовет! Сыграем сейчас. Он не стал ждать моего ответа. Я хотел было скрыться, но тут же появились Коля с Толей, стали собираться на игру, и мне, чтобы не казаться еще смешнее, пришлось собираться вместе с ними. Я старался выглядеть равнодушным. - Ты чего убежал? - спросил Коля. - Мы же так. - Его Валентина задела, - сказал Толя. - Обидно человеку. Ведь каждый хочет - купается, хочет - не купается. А ты же ржал со всеми. Может, Гера и в самом деле плавать не умеет. Тогда знаешь, как обидно! - Правильно, - согласился Коля. - Меня однажды с парашютом прыгнуть уговаривали, а я жутко испугался. Хорошие ребята. Утешили меня. Но мне было все равно. Я уже принял решение. Из меня не получилась созданная в колбе звезда мирового баскетбола. Доктор был прав. Мне лучше заниматься ходьбой. От дома до станции метро. Но на площадку я вышел. Не было предлога отказаться. Студенты уже разминались под кольцом, мое появление вызвало спонтанное веселье. Вроде бы ко мне никто не обращался. Вроде бы они разговаривали между собой. - Плохо у них с нападением. - Наверное, долго искали. - Алло! Мы ищем таланты! - Он два месяца в году работает. Остальное время на пенсии. Тренер студентов, высокий, жилистый, видно, бывший баскетболист, прикрикнул на них: - Разговорчики! - Не обращай внимания, - посоветовал мне, выбегая на площадку с мячом и выбивая им пулеметную дробь по земле, Иванов. - Они тебя еще в игре увидят. А я понимал, что и это обман. В игре они меня не увидят. Потому что играть нельзя научиться в два дня, даже если у тебя лучше, чем у них, устроены нервные связи. И учиться поздно. Это была моя первая игра. Тренер сказал: - Пойдешь, Коленкин, в стартовой пятерке. Главное - пускай они на тебя фолят. Штрафные ты положишь. И не очень бегай. Не уставай. Я тебя скоро подменю. Напротив меня стоял верзила с черными усиками. Ему было весело. Свисток. Мяч взлетел над площадкой. Ах ты, верзила! Смеешься? Я был зол. Я побежал к мячу. Именно этого делать мне не следовало. Потому что за какую-то долю секунды до этого Иванов кинул мяч в мою сторону. Вернее, туда, где меня уже не было. И верзила перехватил мяч. Я суетливо побежал за ним к нашему кольцу и попытался преградить дорогу верзиле. Тот незаметно, но больно задел меня коленом, и я охнул и остановился. - Ну чего же ты! - успел крикнуть мне Иванов. Верзила подпрыгнул и аккуратно положил мяч в кольцо. Обернулся ко мне, улыбаясь во весь рот. У меня болело ушибленное бедро. - К центру! - кинул мне на бегу Иванов. Коля вбросил мяч. Я побежал к центру, и расстояние до чужого кольца показалось неимоверно длинным. Было жарко. Мне казалось, что смеются все. И свои, и чужие. - Держи! - крикнул Коля и метнул в меня мяч. Совсем не так, как на тренировке. Метнул, как пушечное ядро. Как Иванов в тот первый день, приведший к сегодняшнему позору. И я не мог отклониться. Я принял мяч на грудь, удержал его и побежал к кольцу. На пятом или шестом шаге, радуясь, что все-таки смогу оправдаться в глазах команды, я кинул мяч, и он мягко вошел в кольцо. Раздался свисток. Я пошел обратно, и тут же меня остановил окрик тренера: - Ты что делаешь? Ты в ручной мяч играешь? - Пробежка, - сказал мне судья, смотревший на меня с веселым недоумением. - Пробежка, - повторил он мягко. Ну конечно же, пробежка. Как она видна, если смотришь баскетбол по телевизору! Мяч не засчитан. Надо было уходить с площадки. У меня словно опустились руки. Правда, я еще минут пять бегал по площадке, суетился, один раз умудрился даже забросить мяч, но все равно зрелище было жалкое. И я раскаивался только, что не уехал раньше, сразу после речки. Андрей Захарович взял тайм-аут. И когда мы подошли к нему, он глядеть на меня не стал, а сказал только: - Сергеев, выйдешь вместо Коленкина. Я отошел в сторону, чтобы не столкнуться с Сергеевым, который подбежал к остальным. - Подожди, - бросил в мою сторону Андрей Захарович. Я уселся на скамью, и запасные тоже на меня не глядели. И я не стал дожидаться, чем все это кончится. Я прошел за спиной тренера. - Куда вы? - спросила Валя. - Не надо... Но я не слышал, что она еще сказала. Не хотел слышать. Я прошел к себе в комнату, достал из-под кровати чемодан и потом надел брюки и рубашку поверх формы - переодеваться было некогда, потому что каждая лишняя минута грозила разговором с тренером. А такого разговора я вынести был не в силах. Я задержался в коридоре, выглянул на веранду. Никого. Можно идти. С площадки доносились резкие голоса. Кто-то захлопал в ладоши. - Где Коленкин? - услышал я голос тренера. Голос подстегнул меня, и я, пригибаясь, побежал к воротам. У ворот меня встретил доктор. Я сделал вид, что не вижу его, но он не счел нужным поддерживать игру. - Убегаете? - спросил он. - Я так и предполагал. Только не забудьте - вам очень полезно обливаться по утрам холодной водой. И пешие прогулки. А то через пять лет станете развалиной. Последние слова его и смешок донеслись уже издали. Я спешил к станции. В полупустом вагоне электрички я клял себя последними словами. Потная баскетбольная форма прилипла к телу, и кожа зудела. Зачем я влез в это дело? Теперь я выгляжу дураком не только перед баскетболистами, но и на работе. Все Курлов... А при чем здесь Курлов? Он проводил эксперимент. Нашел послушную морскую свинку и проводил. Я одно знал точно: на работу я не возвращаюсь. У меня еще десять дней отпуска, и, хоть отпуск этот получен мною жульническим путем, терять его я не намерен. Правда, я понимал, что моя решительность вызвана трусостью. С какими глазами я явлюсь в отдел через три дня после торжественного отбытия на сборы? А вдруг упрямый Андрей Захарович будет меня разыскивать? Нет, вряд ли после такого очевидного провала. Уеду-ка я недели на полторы в Ленинград. А там видно будет. Так я и сделал. А потом вернулся на работу. Если меня и разыскивал тренер, то жаловаться на то, что я сбежал со сборов, он не стал. И я его понимал - тогда вина ложилась и на него. На каком основании он нажимал на кнопки и выцыганивал меня? Зачем тревожил собственное спортивное начальство? Итак, меня списали за ненадобностью. А Курлова я встретил лишь по приезде из Ленинграда. В лифте. - Я думал, - сообщил он не без ехидства, - что вы уже стали баскетбольной звездой. Я не обиделся. Мое баскетбольное прошлое было подернуто туманом времени. С таким же успехом оно могло мне и присниться. - Карьера окончена, - сказал я. - А как ваши опыты? - Движутся помаленьку. Пройдет несколько лет - и всем детям будут делать нашу прививку. Еще в детском саду. - Прививку Курлова? - Нет, прививку нашего института. А что вас остановило? Ведь вы, по-моему, согласились на трудный хлеб баскетболиста. - Он слишком труден. Кидать мячи - недостаточно. - Поняли? - Не сразу. Лифт остановился на шестом этаже. Курлов распахнул дверь и, стоя одной ногой на лестничной площадке, сказал: - Я на днях зайду к вам. Расскажете об ощущениях? - Расскажу. Только заранее должен предупредить, что я сделал лишь одно открытие. - Какое? - Что могу большие деньги зарабатывать на спор. Играя на бильярде. - А-а-а... - Курлов был разочарован. Он ждал, видимо, другого ответа. - Ну, - подумал он несколько секунд, - детей мы не будем учить этой игре. Особенно за деньги. Зато хотите верьте, хотите нет, но наша прививка сделает нового человека. Человека совершенного. - Верю, - сказал я, закрывая дверь лифта. - К сожалению, нам с вами от этого будет не так уж много пользы. - Не уверен, - ответил он. - Мы-то сможем играть на бильярде. Уже дома я понял, что Курлов прав. Если через несколько лет детям будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего хочет от них мозг, это будет уже другой человек. Как легко будет учить художников и чертежников! Техника будет постигаться ими в несколько дней, и все силы будут уходить на творчество. Стрелки не будут промахиваться, футболисты будут всегда попадать в ворота, и уже с первого класса ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей - их руки будут рисовать буквы именно такими, как их изобразил учитель. Всего не сообразишь. Сразу не сообразишь. И, придя домой, я достал лист бумаги и попытался срисовать висевший на стене портрет Хемингуэя. Мне пришлось повозиться, но через час передо мной лежал почти такой же портрет, как и тот, что висел на стене. И у меня несколько улучшилось настроение. А на следующий день случилось сразу два события. Во-первых, принесли из прачечной белье, и там я, к собственному удивлению, обнаружил не сданную мной казенную форму. Во-вторых, в то же утро я прочел в газете, что по второй программе будет передаваться репортаж о матче моей команды, моей бывшей команды. В той же газете, в спортивном обзоре, было сказано, что этот матч - последняя надежда команды удержаться в первой группе и потому он представляет интерес. Я долго бродил по комнате, глядел на разложенную на диване форму с большим номером "22". Потом сложил ее и понял, что пойду сегодня вечером на матч. Я не признавался себе в том, что мне хочется посмотреть вблизи, как выйдут на поле Коля и Толя. Мне хотелось взглянуть на Валю - ведь она обязательно придет посмотреть, как играют последнюю игру ее ребята. А потом я тихо верну форму, извинюсь и уйду. Но я забыл при этом, что если команда проиграет, то появление мое лишь еще больше расстроит тренера. Просто не подумал. Я пришел слишком рано. Зал еще только начинал заполняться народом. У щита разминались запасные литовцев, с которыми должны были играть мои ребята. Все-таки мои. Мое место было недалеко от площадки, но не в первом ряду. Я не хотел, чтобы меня видели. Потом на площадку вышел Андрей Захарович с массажистом. Они о чем-то спорили. Я отвернулся. Но они не смотрели в мою сторону. И тут же по проходу совсем рядом со мной прошел доктор Кирилл Петрович. Я поднял голову - и встретился с ним взглядом. Доктор улыбнулся уголком рта. Наклонился ко мне: - Вы обтираетесь холодной водой? - Да, - ответил я резко. Но тут же добавил: - Пожалуйста, не говорите тренеру. - Как желаете, - сказал доктор и ушел. Он присоединился к тренеру и массажисту, и они продолжили разговор, но в мою сторону не смотрели. Значит, доктор ничего не сказал. Андрей Захарович раза два вынимал из кармана блокнот, но тут же совал его обратно. Он очень волновался, и мне было его жалко. Я посмотрел вокруг - нет ли здесь его жены. Ее не было. Зал заполнялся народом. Становилось шумно, и возникала, охватывала зал особенная тревожная атмосфера начала игры, которую никогда не почувствуешь, сидя дома у телевизора, которая ощущается лишь здесь, среди людей, объединенных странными, явственно ощутимыми ниточками и связанных такими же ниточками с любым движением людей на площадке. А дальше все было плохо. Иванов несколько раз промахивался тогда, когда не имел никакого права промахнуться. Коля к перерыву набрал пять персональных и ушел с площадки. Сергеев почему-то прихрамывал и опаздывал к мячу. Андрей Захарович суетился, бегал вдоль площадки и дважды брал тайм-аут, что-то втолковывая ребятам. Валя и ее подруги сидели в первом ряду. Мне их было видно. И я все надеялся, что Валя повернется в профиль ко мне, но она не отрываясь смотрела на площадку. К перерыву литовцы вели очков десять. Задавят. Зал уже перестал болеть за мою команду. А я не смел подать голос, потому что мне казалось, что его узнает Валя и обернется. И тогда будет стыдно. Рядом со мной сидел мальчишка лет шестнадцати и все время повторял: - На мыло их! Всех на мыло. Гробы, - и свистел. Пока я не огрызнулся: - Помолчал бы! - Молчу, дедушка, - ответил парень непочтительно, но свистеть перестал. Когда кончился перерыв, я спустился в раздевалку. Я понял, что до конца мне не досидеть. Мной овладело отвратительное чувство предопределенности. Все было ясно. И даже не потому, что наши плохо играли. Хуже, чем литовцы. Просто они уже знали, что проиграют. Вот и все. И я знал. И я пошел в раздевалку, чтобы, когда все уйдут, положить форму на скамью и оставить записку с извинениями за задержку. В раздевалку меня пропустили. Вернее, вход в нее никем не охранялся. Да и кому какое дело до пустой раздевалки, когда все решается на площадке. Я вошел в комнату. У скамьи стояли в ряд знакомые сумки "Адидас". Наверное, это какая-то авиакомпания. Я узнал пиджак Толи, брошенный в угол. И я представил себе раздевалку на базе, там, под соснами. Она была меньше, темнее, а так - такая же. Я вынул из сумки форму и кеды и положил их на скамью. Надо было написать записку. Из зала донесся свист и шум. Игра началась. Где же ручка? Ручки не было. Оставить форму без записки? Я развернул майку с номером "22". И мне захотелось ее примерить. Но это было глупое желание. И я положил майку на скамью. - Пришли? - спросил доктор. - Да. Вот хорошо, что вы здесь! А я форму принес. И я попытался улыбнуться. Довольно жалко. - Кладите, - кивнул доктор. - Без записки обойдемся. - Все кончено? - запинаясь, спросил я. - Почти, - ответил доктор. - Чудес не бывает. А когда я направился к двери, он вдруг негромко сказал: - А вы, Коленкин, не хотели бы сейчас выйти на площадку? - Что? - Выйти на площадку. Я бы разрешил. - Мне нельзя. Я не заявлен на игру. - Вы же еще пока член команды. За суматохой последних дней никто не удосужился вас уволить. - Но я не заявлен на эту игру. - Заявлены. - Как так? - Перед началом я успел внести вас в протокол. Я сказал тренеру, что вы обещали прийти. - Не может быть! - Я сказал не наверняка. Но у нас все равно короткая скамейка. Было свободное место. - И он внес? - Внес. Сказал, пускай вы условно будете. Вдруг поможет. Мы все становимся суеверными перед игрой. И я вдруг понял, что раздеваюсь. Что я быстро стаскиваю брюки, спешу, раздеваюсь, потому что время идет, ребята играют там, а я прохлаждаюсь за абстрактными беседами с доктором, который меня недолюбливает, зато он хороший психолог. И я вдруг подумал, что, может быть, я с того момента, как вышел из дому с формой в сумке, уже был внутренне готов к бессмысленному поступку. К сумасшедшему поступку. - Не волнуйтесь, - сказал доктор. - Вряд ли ваше появление поможет. И когда выйдете, не обращайте внимания на зрителей. Они могут весьма оживленно прореагировать на ваше появление. - Да черт с ними со всеми! - вдруг взъярился я. - Ничего со мной не случится. Я зашнуровывал кеды, шнурки путались в пальцах, но доктор замолчал и только кашлянул деликатно, когда я рванулся не к той двери. А дальше я потерял ощущение времени. Я помню только, что оказался в ревущем зале, который вначале не обратил на меня внимания, потому что все смотрели на площадку. Я услышал, как воскликнула Валя: - Гера! Герочка! Я увидел, как Андрей Захарович обернулся ко мне и с глупой улыбкой сказал: - Ты чего же! Он подошел и взял меня за плечо, чтобы увериться в моей реальности. И не отпускал, больно давя плечо пальцами. Он ждал перерыва в игре, чтобы вытолкнуть меня на площадку. Краем уха я услышал, как сидевшие на скамье потные, измученные ребята говорили вразнобой: "Привет", "Здравствуй, Гера". Раздался свисток. Нам били штрафной. И я пошел на площадку. Навстречу мне тяжело плелся Иванов, увидел меня, ничуть не удивился и шлепнул меня по спине, как бы передавая эстафету. И тут зал захохотал. Насмешливо и зло. И не только надо мной смеялись люди - смеялись над командой, потому что поняли, что команде совершенно некого больше выпустить. И я бы, может, дрогнул, но высокий, пронзительный голос - по-моему, Тамарин - прорвался сквозь смех: - Давай, Гера! Судья посмотрел на меня недоверчиво. Подбежал к судейскому столику. Но Андрей Захарович, видно, предвидел такую реакцию и уже стоял там, наклонившись к судьям, и водил пальцем по протоколу. - Как мяч будет у меня, - шепнул мне Толя, - беги к их кольцу. И останавливайся. Ясно? С мячом не бегай. Пробежка будет. Он помнил о моем позоре. Но я не обиделся. Сейчас важно было одно - играть. Я успел посмотреть на табло. Литовцы были впереди на четырнадцать очков. И оставалось шестнадцать минут с секундами. Литовцы перешучивались. Наконец судья вернулся на площадку. Литовец подобрал мяч и кинул. Мяч прошел мимо. Литовец кинул второй раз, третий. Мяч провалился в корзину. В зале раздались аплодисменты. Я глубоко вздохнул. Я не должен был уставать. А красиво ли я бегаю или нет - я не на сцене Большого театра. Я успел пробежать полплощадки и обернулся к Толе. Он кинул мне мяч из-под нашего щита. Я протянул руки, забыв дать им поправку на то, что мяч влажный от потных ладоней. Я не учел этого. Мяч выскользнул из рук и покатился по площадке. Какой поднялся свист! Какой был хохот! Хохотал стадион. Хохотала вся вторая программа телевидения. Хохотали миллионы людей. А я не умер со стыда. Я знал, что в следующий раз я учту, что мяч влажный. И он не выскользнет из рук. - Давай! - крикнул я Толе, перехватившему мяч. Какую-то долю секунды Толя колебался. Он мог бы кинуть и сам. Но он был хорошим парнем. И он мягко, нежно, высокой дугой послал мяч в мою сторону. Я некрасиво подпрыгнул и бросил мяч в далекое кольцо. И мозг мой работал точно, как часы. Мяч взлетел выше щита и, будто в замедленной съемке, осторожно опустился точно в середину кольца, даже не задев при этом металлической дуги. И стукнулся о землю. И в зале наступила тишина. Она была куда громче, чем рев, царивший здесь до этого. От нее могли лопнуть барабанные перепонки. Мой второй мяч, заброшенный от боковой линии, трибуны встретили сдержанными аплодисментами. Лишь наши девушки бушевали. После третьего мя