ли. И убедиться в том было нетрудно - из лежавших лишь один молил о пище. Остальные, а их было не менее десяти в пределах круга света, валялись неподвижно, будто спали. Здесь еще не додумались до того, что сытый раб работает лучше голодного. Люди не брались за пищу. Они доставали откуда-то черепки (один подставил ладони) и покорно ждали, пока солдат зачерпнет из котла этой похлебки, сегодня еще более ничтожной, чем всегда, разбавленной, и можно будет отползти в угол, обмануть себя процессом поглощения пищи. Я был достаточно начитан в истории, чтобы знать, что в одиночку, даже вдесятером, не изменить морали и судеб этой горы и других таких же гор. Донкихотствовал мой лесник, сражался с ветряными мельницами. А я? Насколько допустима и простительна позиция благополучного, даже сочувствующего наблюдателя? Успокой себя, сочти дурным сном дохнущих с голоду рабов - где же тогда предел реальности? И когда же начнется противление злу? Теперь мне втрое нужней было найти лесника. Я брел по муравейнику, сам схожий с муравьем, в тесном шлеме, который больно жал уши. Пот стекал на глаза, и бешенство брало, оттого что нельзя было его вытереть. Я думал, что непременно найду Сергея - гора не так уж велика и расположение ходов в ней подчиняется определенной системе, и я уже мог начерно ее себе представить: по разным уровням к центру сходятся радиальные туннели, причем освещены только основные. Я заблудиться не могу. Мне угрожает лишь встреча с местным начальником или любознательным сукром, который решит со мной побеседовать либо усомнится, что мои джинсы сшиты в муравьином ателье. Необходимо лишь последовательно, не пропустив ни одного уровня, обойти все коридоры, даже если на это уйдет вся ночь. К камерам, в которых были заперты пленники, я вышел потому, что вскоре нагнал солдата с котелком похлебки. Котелок был невелик, на несколько человек. Я знал, что иду правильно. Камеры охранялись. Стражники сидели на корточках у грубо сколоченной двери, и, когда подошел солдат с похлебкой, один из них поднялся, отодвинул засов. Второй, вооруженный большим топором с двумя асимметричными лезвиями, встал за его спиной. Солдат с котелком не зашел внутрь, а наклонился и поставил котелок на пол камеры и хотел было выйти, но его остановили голоса изнутри. Солдат с топором рассмеялся; видно, то, что там происходило, было в его глазах очень забавно. И тогда я услышал голос лесника. Обыкновенный голос, словно ничего такого и не случилось. - Дурачье, - сказал он, - русским же языком говорят: как хлебать будем, если руки связаны? Лесник будто догадался, что я рядом, будто хотел показать мне, где его искать. Вот и все. Я пришел. Но не мог пока сказать об этом. Я не сомневался в том, что мы уйдем. Я не планировал никакой боевой акции, да и любое планирование вряд ли имело смысл. Надо было все сделать как можно скорее, пока обстоятельства мне благоприятствовали. Солдат, который принес котелок, расстегнул кирасу и достал из-за пазухи стопку неглубоких плошек. Его товарищи спорили, стараясь разрешить проблему: как накормить пленников, но держать их при этом связанными. Наконец они пришли к компромиссному решению. Из камеры выволокли двоих - лесника и Кривого. Руки у них были связаны за спиной. Двое стражников навели на них копья, один - тот, что с топором, - зашел сзади, еще один развязал им руки. При этом солдаты покрикивали на пленных, толкали их, всячески выказывали свою власть и силу, что исходило скорее от неуверенности в ней и от привычки самим подчиняться только толчкам и окрикам. Лесник с трудом вытащил из-за спины затекшие руки и поднял кисти кверху, медленно шевеля пальцами, чтобы разогнать кровь. Момент был удобным - как раз разливали по мискам. Я был совершенно спокоен, уверен в себе - может, очень устал и какая-то часть мозга продолжала упорствовать, полагая, что все происходящее - не более как сон. А раз так, то со мной ничего не может случиться. - Ироды железные, фашисты, - без особой злобы ворчал лесник. - Вас бы сюда засадить. Доберусь я еще до ваших господ, ой как доберусь... Солдат прикрикнул на него, толкнул острием копья в спину. - Сам поторопись, - ответил лесник. Разговаривал он с ним только по-русски. Будто ему было безразлично, поймут ли его. - Ну вот, - продолжал он, поднимая с пола плошку, - даже ложку не придумали. Что я, как свинья, хлебать должен? Вопрос остался без ответа. Солдаты смотрели на него с опаской, как на экзотического зверя. - Нет, такой мерзости я еще не пробовал, - сказал лесник. - Так бы и плеснул тебе в морду... И я понял эти слова как сигнал. - Плескай! - крикнул я. И мой голос показался мне оглушительным. Звук отразился от внутренних стенок моего шлема и ударил в уши. Лесник услышал. Реакция у него была отменной. Он не потерял ни доли секунды. И лишь когда плошка с похлебкой полетела в незащищенное лицо нагнувшегося к нему солдата, а вторая плошка вылетела из рук Кривого, я понял, что они это сделали бы и без меня. Не рассчитывали они на мою помощь. Больше того, Кривой понимал по-русски, и последние слова лесника относились к нему. Были сигналом. А дальше, в следующую минуту, было вот что: почему-то я не стрелял - как-то в голову не пришло. Я бросился на стражников сзади, размахивая ружьем, как дубинкой, и моя акция была совершенно неожиданной как для стражников, так и для лесника с Кривым - я-то забыл, что вместо лица у меня железное муравьиное рыло. Ложе ружья грохнуло о шлем солдата, шлем погнулся, солдат отлетел к стене, сбил с ног другого стражника, и мной почему-то овладело желание немедленно заполучить двойной топор, которым размахивал солдат, правда, угрожая более своим, чем чужим. Я вцепился в древко топора и рванул его к себе - ружье мне мешало, но солдат с перепугу отпустил топор, и я оказался обладателем двух видов оружия, а на самом деле выключился из битвы за перевооруженностью. Пока стражники старались понять, что за гроза обрушилась на них с тыла в образе одного из них, Кривой свалил ближайшего к нему противника, еще с одним справился лесник и отнял у него копье. Остальные стражники сочли за лучшее сбежать, вопя как резаные. Я с ружьем и топором бросился к леснику, и заглушенные шлемом мои возгласы испугали Кривого, который встретил меня выставленным навстречу копьем. Но Сергей Иванович соображал быстрее. Я полагаю, что он сначала узнал свое ружье, потом связал с ним страшилище в муравьином шлеме и разорванных джинсах. - Спрячь пику! - крикнул он Кривому. - Это моя интеллигенция. Не могу сказать, что это было самое приятное для меня обращение в темном туннеле горы, - наверное, я слишком закомплексован, но в принципе я был рад возможности сложить с себя ответственность - хватит с меня одиночных путешествий. - Давай ружье, - сказал Сергей Иванович. - Что, пули берег? - Не хотел поднимать шума, - ответил я. Кривой уже был в камере, резал веревки на руках остальных пленников. - Сейчас они вернутся, - сообщил я леснику. Я не ждал, что он согласно правилам игры бросится мне на шею с криком: "Ты мой спаситель!", - но уж очень он был деловит и сух. - Знаю, - сказал он. - Ружье в порядке? В реке не купал? - В порядке, - кивнул я. И все-таки встреча должна была быть иной. - Ну, где там люди? - крикнул лесник в темноту камеры. В конце коридора послышались крики и топот. - Ты никого не прихлопнул? - спросил лесник, срывая со стены факел и придавливая сапогом плошку. Сразу стало темнее. - Нет. - И не должен был. Не в характере, - ухмыльнулся лесник. - Шлем так подобрал? - Так. Как будто я был мальчишкой, обязанным отчитаться дяде в шалостях, но все-таки не преступившим пределов дозволенного. Хотя неясно было, одобряет ли он мое миролюбие или не согласен с ним. - Молодец, - сказал лесник. - Кривой тебя даже не признал. Кривой выгонял своих товарищей из камеры. Делал он это бесцеремонно, не у всех даже были развязаны руки - он на ходу пилил путы, покрикивал на черные шатающиеся тени. - Пойдешь за ними, у тебя топор - прикроешь. Да и защищен ты больше, чем другие. Я задержусь. - Я с вами. - Хватит, неслух, - возразил лесник. - Ведь случай, что ты нам помог. Скорее всего должен был и сам погибнуть, и нам не помочь. Ясно? Ты хоть теперь слушайся. Я лучше знаю. И я пошел за толпой узников, которые трусили к выходу из горы. Они успели разобрать оружие, брошенное солдатами. Кривой обогнал толпу и бежал впереди, вырывая из стены редкие факелы и топча их. Я оглянулся. Маленький силуэт лесника, затянутый дымом, виднелся у стены. Вдруг гулко, на всю гору, раскатился выстрел. Ему ответил далекий крик. Силуэт лесника сдвинулся с места - он бежал к нам. Я поспешил за толпой, туда, где впереди коридор пропадал в полной темноте. Я чуть не проскочил нужного поворота, черного в темноте, и приостановился в нерешительности - и тут меня догнал лесник. Он чуть было не налетел на меня, но каким-то шестым чувством понял, что я остановился, и крикнул на ходу: - Сюда, направо, только на цыпочках. Теперь мы должны исчезнуть. Я бежал шаг в шаг за Сергеем, и вскоре мы догнали остальных. Лесник шепотом окликнул их, Кривой, тоже шепотом, отозвался. Мы остановились. Мы отошли от входа в этот второстепенный штрек метров на сто, и я увидел, как в его отверстии промелькнул факел - преследователи бежали мимо по главному туннелю. - Вы что, здесь были раньше? - спросил я лесника тихо. - Чего я здесь не видал? - отозвался он. - А как знали? - Раньше обсудили, в камере. Кривой здесь бывал. А вообще-то отсюда не возвращаются. - Знаю, - сказал я. - Поглядел? - Поглядел. - Наверное, даже больше меня видел. Я-то все больше понаслышке. Мы пошли дальше. Я не сразу догадался, что мы вышли на склон, - ночь стала темной, луна зашла, и только по внезапной волне свежего воздуха я понял, что мы покидаем гору. Я остановился, пока мимо проходили остальные. Поглядел на небо. И подумал, что, может быть, больше никогда не увижу этого звездного неба! Ни одного знакомого созвездия я не нашел. Мы шли очень медленно, куда медленней, чем если бы оставались вдвоем с лесником. Мне хотелось припустить вперед - ведь впереди была еще река, потом открытая пустошь. А приходилось идти сзади плетущихся крестьян, и ничего другого не оставалось. Нам дали передышку - ровно настолько, что мы успели спуститься с горы к реке ниже моста, примерно там, где я через нее перебирался. Но, к сожалению, нас увидели раньше, чем мы смогли затаиться в прибрежных кустах. Стрела на излете воткнулась в землю рядом со мной. Мне казалось, что я давно, много дней, месяцев, иду по этому миру - и в сущности какая разница, параллельный он или фридмановский, заключенный в электрон. Он живой, в нем убивают, мучают и даже живут. И я в нем живу. И лесник. В кустах произошла задержка - пленники не решались ступить в воду. Сквозь листву угадывался мост, и по нему уже бежали черные фигурки - нас могли отрезать от леса. - Тут глубоко, - предупредил я. - За островом мельче. - Знаю, - сказал лесник. - Многие плавать не умеют. Говорил я Кривому - к мосту надо бежать. Сбили бы караул. Ты, может, эту банку с головы стянешь? А то перевернет тебя, как корабль в бурю. - Ее не снимешь. Кривой, ругаясь, размахивая руками, загонял в воду крестьян. Лесник присоединился к нему. От горы уже подбегали солдаты - стрелы начали ложиться среди нас. - Топор не бросай! - крикнул мне лесник. - Если тяжело, Кривому отдай. - Не тяжело. - Тогда плыви впереди. Если кто из солдат на тот берег прибежит, круши, не стесняйся. Я прыгнул в воду, ухнул по пояс, потом по грудь. Но на этот раз мне не надо было беречь ружье и я знал, что в пяти шагах будет мелко. Когда я выбрался на берег острова, в затылок ударила стрела - я так и клюнул головой вперед. Муравьиный шлем меня на этот раз спас. Я оглянулся. На середине протоки покачивались несколько голов. Я поспешил дальше. В шлеме, с топором, я чувствовал себя увереннее. Но никто меня не встретил. Голоса стражников звучали неподалеку, им ответил крик с того берега. Где же наши? Первым вышел Кривой, он нес в одной руке копье, другой поддерживал совершенно обессилевшего человека. Человек попытался сесть на траву, но Кривой зашипел на него, сунул в руку копье и снова побежал к воде, чтобы помочь еще одному беглецу. К тому времени, когда на берег вышел лесник, - а он замыкал наш отряд, - сюда перебрались человек шесть-семь. Впереди на полпути к лесу стояла стена тумана - белого, густого, спасительного. Но тут нас настигли стражники, бежавшие по берегу. Не знаю, убил ли я кого-нибудь, ранил ли в той короткой схватке на берегу и потом на пути к пустоши. Я махал топором, бежал, снова махал, был треск металла, крики, но люди в муравьиных шлемах, возникавшие и пропадавшие в ночи, казались фантомами, безликими, бестелесными и неуязвимыми. Мы скрылись в глубине леса, в густом ельнике. Уже светало. На ходу я несколько раз засыпал, но продолжал идти, в дремоте различая перед собой широкую спину Кривого, даже видя короткие сбивчивые сны, действие которых происходило в лаборатории. В них я доказывал кому-то, что свободная поверхностная энергия планеты, сконцентрированная в точке искривления пространства, способна создать переходный мост между мирами, а на меня показывали пальцами и укоряли в необразованности. Мы сидели в густом ельнике. Где-то неподалеку контрабасами гудели трубы - муравейник переполошился. Кривой вывел нас к зарослям, оттуда лесник знал тропку домой. В деревню возвращаться было нельзя, там наверняка ждут. Кривой и его люди уходили в дальний лес, к тем своим товарищам, что не пришли вчера, когда крестьяне из соседних деревень решили напасть на гору и освободить своих. Лесник и ездил к ним, чтобы отговорить от нападения малыми силами, обреченного на поражение еще до его начала. На прощание Кривой начал просить ружье. Лесник не дал. Отговорился тем, что нет патронов. Кривой насупился. - Я скоро вернусь, - пообещал лесник. - Куда? Некуда тебе возвращаться. В деревне никого нет. Агаш я с собой уведу. В дальний лес. Мы попрощались. Я шел за лесником по узкой тропке, он отводил ветки, чтобы не стегали по лицу. - Дай ему ружье, - ворчал лесник. - У меня одно. Сам как без него обойдусь? А они все равно стрелять не умеют. Да и патронов нет... Лесник оправдывался перед самим собой. Я молчал. - А возвращаться мне сюда и в самом деле не к кому. До дальнего леса три дня ходу. Я там и не бывал. А здесь все опустошенное... Неудачный для тебя выход получился. - Мы вернемся, Сергей Иванович, - сказал я. - Подумаем, как это лучше сделать. Обязательно. Солнце уже поднялось, в шлеме было жарко, но я его не снимал, а лесник не возражал, сказал, что, если нас увидят, лучше, если я буду в шлеме. Топор оттягивал плечо. - Долго идти? - спросил я. - Через час будем. Пить хочется. - А я уже, знаете, ничего не хочу. - Дурак, - сказал он незло. Вдруг он обернулся. Он улыбался. Как будто поднатужился, сбросил разочарование, усталость, горечь. И голос его звучал почти весело: - Молодой еще... Мне бы с Кривым уйти, в лес. Организация им нужна. Уж очень отсталые. Так ведь они никогда от горы не отделаются. Может, насовсем вернуться? - Не спешите, - сказал я. - Я не спешу. Видишь же, домой иду. Маша там с ума сходит. Вторые сутки... - Он опять обернулся и подмигнул мне. - А ведь меня боялись. Специально охотились. Слухи ходили, что я принц переодетый и с нечистой силой в друзьях... Вернусь. А то ведь как бараны, ну честное слово, как бараны. И он пошел быстрее, словно спешил обернуться поскорее и заняться здешними делами - всерьез. - А Маша? - спросил я. - Машу тебе оставлю, - сказал лесник. - Не бросишь? Я не ответил. Когда мы проходили открытой поляной, увидели слева столб дыма. - Деревню жгут, - прошептал лесник. - Как бы не нашу. Кривой-то тетку Агаш вывести должен. Я представил себе, как загораются сухие хижины. Каждая коническая соломенная крыша становится круглым костром. Далеко, метрах в полустах, дорогу перебежал некул. Я успел хорошо разглядеть его крепкое мохнатое горбатое тело на длинных, как у борзой, тонких ногах. - Видели? - Стрелять не хочу без нужды, - сказал лесник. - Могут услышать. Я так думаю, он не за нами охотится. У них теперь жратвы будет достаточно - спешит туда, к горе. - Вы думаете, что они могут нас здесь подстерегать? - Вряд ли. Но чем черт не шутит? Последнее дело других дураками считать. Они же знают, откуда я в деревню приходил. Эта мысль казалась мне почти нелепой, принадлежащей к другому слою сна - к ночной части кошмара. Здесь не должно быть стражников, они исчезают утром. Мы попали в засаду у самой двери в наш мир. Стражники не осмелились к нам приблизиться, только окликнули издали: не были уверены, кто я такой. Мы побежали. До раздвоенной сосны было метров триста, но лесник вел непрямо к ней, а кустами, немного в сторону. Даже успел крикнуть: - К нам не выведи, путай их! Стражники стреляли из луков. Стрела вонзилась в спину лесника у меня на глазах. Он продолжал бежать, плутая между стволами, а черное оперенье стрелы, как украшение, покачивалось за спиной. Когда Сергей Иванович упал, стражники уже потеряли нас из виду, в чащу они не пошли. Другая стрела прошила мне рукав, оцарапала локоть, повисла, запутавшись, в ткани рубахи. Я остановился, чтобы выдернуть ее. Вот в этот момент лесник и упал. - Что с вами? Не в силах поднять голову с выгоревшей желтой травы, он шепнул мне: - Тихо. Я дотронулся до стрелы, хотел выдернуть ее, но вспомнил, какие у стрел зазубренные, словно гарпуны, наконечники. - Глубоко сидит, - прохрипел лесник. - Глубоко, до самого сердца. - В углу рта показалась капелька крови. - Не тяни... обломай... Кто-то вышел на полянку. Я обернулся, шаря рукой по земле, где обронил топор, но не успел. Тяжелый удар пришелся по шлему и плечу. Я не потерял сознания, но упал, и боль была такой, что мне почудилось, я никогда уже не смогу вдохнуть воздух... Мне показалось, что я все-таки поднимаюсь, чтобы защитить лесника, потому что нельзя нам погибать здесь, в шаге от дома... И тут я увидел, что над лесником склонилась Маша. Она гладила его по щеке, шептала что-то не по-русски, и, еще не сообразив, что это она ударила меня, приняв за стражника, я понял, что Сергей умер, - столько горя было в ее узких дрожащих плечах. Почему-то, прежде чем подняться, подойти к ней, я принялся стаскивать муравьиный шлем, чуть не оторвал себе ухо, но все это было неважно, и неважно было, что не слушается рука и кружится голова, - я поднялся на колени и подполз к Маше. Она только мельком взглянула на меня. - Скорей, - сказал я. - Они могут найти нас... Скорей. Я не хотел думать, что лесник умер, - понимание этого отступало перед необходимостью как можно скорей перенести его обратно, домой. Если мы это сделаем, то все обойдется... Я обломал стрелу у самой гимнастерки, мокрой от крови. Мы тащили Сергея лицом книзу, ни у меня, ни у Маши не оставалось сил, чтобы поднять его. Нам пришлось раза два останавливаться, чтобы отыскать дверь, и у меня тряслись руки от страха, что мы ничего не сможем сделать. И когда мы, выбившись из сил, упали у самого шалаша, лесник сказал тихо, но четко: - Ружье не оставляй. - Господи! - ахнула Маша. - Какое ружье... какое еще ружье... А я заставил себя подняться, пробежать по смятой траве к тому месту, где упал лесник, нашел ружье, взял почему-то и топор с двумя лезвиями, а когда вернулся, Маша уже наполовину втащила Сергея в шалаш, и я неловко, стараясь не упасть, помог ей протолкнуть его и самой втиснуться в черную завесу, бесконечную и краткую, и возвратить Сергея к себе, к болоту, соснам. Я знал, что если все это не сон, то там, у себя, я уже не смогу сделать ни шага, что Маше одной придется бежать по лесу, потом к дороге, в больницу, к врачу, и она может не успеть. 1975