следил за его лицом. - Значит, Тихон Денисенко был в Феодосии? - Вот именно. И приехал в Ялту за день до нападения на дом Берестова. - Но я-то тут при чем? - А вот при чем. Вчера утром пастухами в заколоченном летнем домике у дороги на Ай-Петри в лесу был найден труп неизвестного человека. У осмотревшего труп полицейского возникло подозрение, не дезертир ли он. Дальнейшее просто - фотографии убитого, а затем и сам труп были предъявлены для опознания господину Беккеру, который узнал Тихона Денисенко. А вот пустую шкатулку красного дерева, найденную в том же домике, Беккер опознать не смог. И понятно почему - опознать ее смогли бы только вы. - Значит, его убил второй бандит и скрылся. - Я задал несколько вопросов господину Беккеру. Вревский подвинул Андрею еще один лист из папки. Мертвое лицо Тихона, глядевшего мертвыми полуоткрытыми глазами на Андрея, мешало сосредоточиться. Он отодвинул фотографию, Вревский усмехнулся и спрятал фотографии в конверт. В о п р о с. Скажите, пожалуйста, были ли вы знакомы раньше с убитым? О т в е т. До армии? В о п р о с. Да, в Симферополе или Ялте? О т в е т. Я знаю, что оба убежавших солдата, Денисенко и Борзый, родом из Симферополя. Именно потому я и подумал сначала, что они находятся в самовольной отлучке - решили побывать дома. В о п р о с. Приходилось ли вам раньше встречаться с кем-либо из этих солдат? О т в е т. Борзого я до армии не знал, но Тихон Денисенко как-то напомнил мне, что работал в нашей гимназии истопником. Но я его не вспомнил, потому что не ходил в котельную. В о п р о с. Был ли знаком с Тихоном Денисенко Андрей Берестов? О т в е т. Странный вопрос. Зачем ему быть знакомым с истопником? В о п р о с. Хорошенько подумайте, господин Беккер. И постарайтесь вспомнить. Это может значительно помочь следствию и, в частности, вашему приятелю Андрею Берестову. О т в е т. Андрею угрожает опасность? В о п р о с. Можно считать и так. В любом случае ваш правдивый ответ может ему помочь. О т в е т. Я не могу быть точно уверен, но мне кажется, что на прошлое Рождество я видел Андрея в обществе Денисенко. В о п р о с. Они были вдвоем? О т в е т. Нет, с ними было третье лицо. Допускаю, что это был друг Денисенко Борзый. Но я не уверен, так как была зима, рано темнеет. У меня была тяжко больна мать, я возвращался домой из аптеки и увидел в городе Денисенко, Берестова и, кажется, Борзого, которые выходили из трактира. В о п р о с. Вас не удивила столь неестественная компания? О т в е т. Конечно, удивила. Кстати, подтвердить это может моя знакомая Маргарита Потапова, которая шла вместе со мной. В о п р о с. Все трое были пьяны? О т в е т. Не могу ответить. Был вечер. И разве это так важно? - Хватит, - сказал Вревский, отбирая лист у Андрея, который начал было перечитывать показания Беккера. - Что вы на это скажете? Неужели вы будете утверждать, что ваш друг и совершенно посторонняя девушка сговорились вас погубить? - Нет, я так не думаю, - сказал Андрей, который понял, как смертельно он устал, как хочет спать... <Ах ты хитрец, Вревский, как ты поймал Колю! Но ведь Коля ничего и не подозревал...> - Вы встречались на Рождество с Денисенко и Борзым? - Я случайно встретился с Тихоном, - сказал Андрей, чтобы Вревский отвязался от него. - И с Борзым? - Я не знаю, кто такой Борзый. Второго звали Борисом. У него такие вот широкие скулы и лоб неандертальца. - Что ж, описание сходится. Борис Борзый. И, кстати, уже судившийся и отбывший три года по подозрению в разбойном нападении. Ну что, господин Берестов, финита ля комедия? - Я хочу спать, - сказал Андрей. - Я тоже, - сказал Вревский. - Мы с вами славно потрудились. Как понимаете, достижение истины - процесс трудный. Пахомов! Полицейский появился не сразу. Андрей подумал, что он задремал. - Я здесь, - буркнул он, появляясь в дверях. - Отведи арестованного во вторую камеру. Там чисто? - А чего быть нечисто, там уж два дня как никого нету. - Ну что ж, спокойной ночи, Андрей Сергеевич, - мирно сказал следователь. - Приятных сновидений пожелать не могу. Андрей вышел. Вревский остался в кабинете. Полицейский провел Андрея в полуподвал, где был коридор с железными дверями по сторонам. Открыл одну из дверей. Камера была пустая и узкая, окно под самым потолком. Железная койка, застеленная суконным одеялом, умывальник, ведро в углу, от которого тянуло хлоркой. И все. Андрей ни о чем не мог думать. Он хотел вытянуться на койке, но полицейский велел снять ботинки и отдать ему шнурки. Андрей покорно снял ботинки. - Погоди, - сказал полицейский, провел руками по его карманам, потом расстегнул ремень и тоже взял с собой. Под потолком горела лампочка. Андрей хотел было попросить, чтобы выключили свет, но заснул раньше, чем захлопнулась дверь за полицейским. x x x Андрей проснулся оттого, что заскрежетала дверь. Наверное, так скрежещет дверь в ад, подумал он. Может быть, они специально сыплют песок в петли? Полицейский - не тот, что вчера, другой, молодой, пузатый парень - принес миску с кашей и эмалированную кружку с жидким чаем. Проверил, есть ли вода в умывальнике, приподнял крышку ведра, от которого пахло хлоркой, обнаружил, что оно пустое. Потом сказал, что днем лежать на койке не положено. Сквозь решетку окна из-под самого потолка лилась серая сырость. Андрей использовал по назначению поганое ведро, потом умылся. Выпил чай, кашу есть не стал. И подумал, насколько человек быстро привыкает к нелепым и унизительным условиям жизни. Волк бы метался по клетке, отказывался от еды, птица бы разбилась о прутья, а вот он, студент, человек если и не утонченный, то интеллигентный и неглупый, воспитанный в понятиях порядочности и чести, не представляющий, как можно сесть за завтрак, не почистив зубы, покорно оправляется в ведро и пьет чай из кружки, и сердце его не разрывается от мысли, что ближайшие десять, а то и двадцать лет он проведет в заточении... а может быть, через несколько месяцев в подобной же камере он будет ждать своего последнего часа, а за дверью прозвучат шаги начальника тюрьмы, врача и священника, чтобы вести его к виселице. Но на этом рассуждения Андрея оборвались, потому что мысль о такой смерти была настолько ужасна и реальна, что он вскочил, подбежал к двери, чтобы проситься наружу, но спохватился и понял, что такой радости Вревскому он доставить не может. Он постарался рассуждать о своем деле, искать в нем причины, которые давали бы надежду на избавление, но голова была тупой, она отказывалась думать, и Андрей вместо этого смотрел, как два воробья устроились между решетками на подоконнике и, не обращая на него внимания, мирно чирикают о своих делах... Дверь неожиданно вновь заскрежетала, и возник давешний пузатый полицейский. Он принес Андрею его ремень и шнурки от ботинок. Конечно же, понял Андрей, это так положено, чтобы я не повесился. Поэтому и отбирают. - Одевайтесь, - сказал полицейский. - Пошли. - На допрос? - спросил Андрей. Полицейский показался ему симпатичным. Простой парень, добрый, наверное. В Андрее поднималась неконтролируемая льстивость, что так свойственна тяжелым больным и подследственным, - хочется быть хорошими с теми, от кого зависит твоя судьба, чтобы они поняли - ты достоин снисхождения. - Мне сказали, я веду, - ответил полицейский. Ему было все равно, хорош ли Андрей. Он велел Андрею заложить руки за спину. Они прошли по коридору полуподвала. За прочими дверьми камер, такими же, как та, что скрывала камеру Андрея, было тихо. Поднявшись на первый этаж, они, вместо того чтобы идти выше, где должен был ждать Вревский, повернули к двери во двор. Двор был знаком Андрею, он видел его вчера вечером из окна. Посреди двора стоял тополь, вокруг были набросаны окурки. Моросил прежний дождь, и, пока они пересекали двор, сорочка промокла и Андрей продрог. Они завернули за угол безликого желтого казенного здания и, обогнув его, оказались перед входом. Там стоял солдат с винтовкой. - Куда? - спросил он. - К господину полковнику Николаеву, арестант, - сказал полицейский. - Погоди, - сказал солдат. Он приоткрыл дверь внутрь и крикнул: - Тут арестанта к полковнику привели! Сразу выскочил молоденький поручик с точным пробором посреди головы и серебряным аксельбантом. Он смотрел на Андрея широко раскрытыми глазами, будто восхищался. - Господин Берестов? - воскликнул он. - Вас ждут! Они вошли внутрь. Полицейский топал сзади. Поручик шел рядом с Андреем и был подчеркнуто вежлив: - Полковник ждет вас. Поручик повернулся к Андрею, протянул руку, чуть откинув голову назад, и представился: - Поручик Тизенгаузен. Имел честь бывать у вашего отчима. Поручик наклонил голову - пробор был проведен по линейке. Андрей пожал протянутую руку. Что это - чудесное освобождение, как в романе Дюма? - Ни на минуту не допускал и мысли о вашем участии в этом жутком деле. Ни на минуту. - Поручик взял Андрея под локоть и повел по широкой лестнице наверх. Полицейский мрачно топал сзади. - Ты подождал бы здесь, - сказал поручик полицейскому. - Не положено, - просто ответил тот, и стало ясно, что полицейский не отвяжется. - Им хочется быстро соорудить уголовное дело. Шумное дело - многие у нас вам сочувствуют. Примите мои соболезнования. Поручик постучал в дверь на втором этаже, оттуда послышалось: <Входите, входите!> Поручик пропустил Андрея вперед, преградил путь полицейскому, который намеревался было последовать за Андреем, и прикрыл дверь. Андрей оказался в большом, светлом, в два окна, кабинете. Чуть ли не половину его занимал большой полированный стол, заваленный бумагами. За столом сидел массивный курчавый человек в форме полковника. Человек поднялся из-за стола и пошел навстречу Андрею. - Господин Берестов? - сказал он. - Рад вас видеть. Надеюсь, что ваши несчастья временные. Очень надеюсь. Полковник оказался низкого роста и столь широкий, будто ноги у него были отрублены по колено. Шел он мягко, шаркал ногами, и ясно было, что ему куда привычнее быть в мягких домашних туфлях, чем в высоких сапогах. - Ай-ай-ай, - уныло сказал он. - Неужели в таком виде вам пришлось провести ночь в участке? Без теплой одежды? - Полиция получила слишком много власти, - резко сказал от дверей поручик Тизенгаузен. - Они творят произвол. - Вот именно, - согласился полковник. - Ведь можно простудиться! У вас нет насморка? - Нет, - сказал Андрей. - Я дам вам с собой капли. Мне присылают из Киева, - сказал полковник. - Вы завтракали? Поручик хмыкнул. - Ах да, - сказал полковник. - Какой у них завтрак! Поручик, не в службу, а в дружбу, распорядитесь, чтобы принесли чаю. - Чай придется подождать, - сказал поручик. - Еще не ставили самовар. Но если господин Берестов не откажется, мы можем предложить ему глоток коньячку. - Великолепная идея! - обрадовался полковник. - Вы простите, что нам пришлось встретиться в такой момент. Но это последствия тяжелого положения, в котором оказалось наше государство. Поручик Тизенгаузен прошел к массивному сейфу, что стоял возле стола, громко повернул ручку, открыл его и вынул оттуда початую бутылку коньяку и два стакана. Раздвинул бумаги на столе полковника и налил в каждый стакан на два пальца. - Нам надо завести бокалы, - сказал полковник, удрученно глядя на действия адъютанта. - Просто стыдно перед гостями. - Я распоряжусь, - сказал Тизенгаузен. Он протянул один стакан Андрею, второй взял сам. - А мне нельзя, - сказал полковник. - Язва. Совершенно исключено. Коньяк обжег глотку. Полковник проглотил слюну, глядя, как Андрей пьет. - Нечем закусить. Не серчайте, Андрей Сергеевич, но мы редко принимаем гостей. Мы стали бумажными крысами. Война - это груды бумаг, вот так-то. Тизенгаузен пил коньяк маленькими глотками, стоя навытяжку, словно соответствовал тосту на торжественном приеме. Большие настенные часы пробили десять раз. Все трое стояли и смотрели на них, потом полковник и Тизенгаузен сверили свои часы, словно настенные часы были истиной в последней инстанции. У полковника была старинная луковица, поручик Тизенгаузен, разумеется, имел часы наручные, на черном ремешке. - Господин поручик, - сказал полковник, - вам пора. - Слушаюсь, Лев Иванович, - согласился Тизенгаузен, убрал стаканы и бутылку в сейф и небрежно прикрыл его. Когда Тизенгаузен вышел, полковник обернулся к Андрею: - Садитесь, садитесь, в ногах правды нет. Боюсь, как бы вы с собой паразитов не вынесли. Там же блохи, клопы, полное отсутствие гигиены... да вы садитесь, я не потому сказал, что опасаюсь заразить свою мебель, нет, не потому. Мысль эта показалась полковнику столь забавной, что он залился счастливым смехом. В дверь постучали. Поручик пропустил в кабинет Лидочку. Из-за их спин выглядывал полицейский. Он даже встал на цыпочки, чтобы убедиться, что его подопечный не убежал. В руке у поручика была большая сумка. Лидочка кинулась к Андрею. - Что они с тобой сделали! - воскликнула она куда громче, чем можно было от нее ожидать. - Я не переживу! Мой бедный... Она обняла Андрея и прижалась щекой к его сорочке. - Да-с, - сказал полковник. - Если вы позволите, я вас на несколько минут покину. Срочные дела... так-с, срочные дела. Полковник обнял за плечи поручика Тизенгаузена, для чего ему пришлось высоко закинуть полную руку, и они вдвоем, словно Дон Кихот с подвыпившим Санчо Пансой, покинули кабинет. - Лидочка, милая, я так счастлив... Как тебе это удалось? - Андрюша, времени у нас совсем мало, - сказала Лидочка. Она потянула его к окну подальше от двери. Андрей пребывал в эйфорическом состоянии, в котором мир сконцентрировался вокруг Лидочки, как космос вокруг Солнца, ослепительного и прекрасного. Он готов был плакать от умиления и нежности. Лицо Лидочки, освещенное светом белесого дождливого утра, было бледным, и оттого глаза казались еще большими, а губы были еще более нежного, светло-пунцового цвета. Андрей принялся целовать руки Лидочке, а та не отнимала рук, но повторяла: - Андрюша, милый, пойми, что каждая минута... каждая минута. Вместо продолжения разговора она оказалась в его объятиях. Поцелуй был бесконечен, и оторваться друг от друга было невозможно, может, еще и потому, что оба понимали, что этот поцелуй может оказаться последним. Он - дар судьбы, могущий оказаться ее жестокой шуткой. - Ну вот, еще пять минут потеряли, - сказала Лидочка, отстраняясь наконец от Андрея. - Не важно. - Сейчас все важно, - сказала Лидочка. - Как ты это устроила? - Лев Иванович - старый приятель папы, - сказала она. - Он военный комендант Ялты. Ты догадался? - Нет, я понял, что он какой-то начальник, но какой - нет, не догадался. - Я заставила папу вчера вечером пойти к нему. Они в преферанс всегда играют. Сначала я думала, что он может вмешаться, но, конечно же, Лев Иванович не может вмешаться. Знаешь, что мне помогло, - оказалось, в армии и среди местной знати Вревского не выносят. И его штучки... А поручик Тизенгаузен - он имеет на Льва Ивановича большое влияние - при слове <полиция> просто подпрыгивает до потолка. Папа мне сказал, что Вревский начал расследовать какие-то дела, связанные с военной кассой, и нашел нарушения - с тех пор они страшные враги. Но это все не важно... Главное, что Лев Иванович согласился устроить мне с тобой свидание. Но, конечно же, не в угодьях Вревского, а у себя. Он своей властью приказал доставить тебя к нему как свидетеля по делу дезертирства двух солдат - ну ты знаешь уже, наверное... тех, кто убежал от Коли Беккера. - Знаю. - Тебе сказал Вревский? - Да, он допрашивал меня ночью. Одного нашли... - Лев Иванович мне рассказал. Его люди ездили в горы и проводили опознание. И привезли шкатулку. А потом вчера ночью прибежал Коля Беккер. Он в панике - он сообразил, что мог повредить тебе, потому что проговорился, что видел тебя в обществе этого Тихона в Симферополе. Он говорит правду? - Конечно, правду, - сказал Андрей. - Зачем ему неправду говорить? - Я теперь уже никому не верю, - сказала Лидочка. Дверь осторожно приоткрылась, и в нее заглянул полицейский. - Брысь! - крикнула на него Лидочка, и полицейский, крайне удивившись, захлопнул дверь. - Я должна тебя огорчить, - сказала Лидочка. - Меня уже трудно огорчить. - Прокурор подписал санкцию на твой арест. Обвинения в твой адрес ему кажутся убедительными. Ввиду твоей особой опасности для окружающих мерой пресечения избрано тюремное заключение. То есть тебя сегодня переведут в тюрьму и больше не выпустят. - Я тоже так понял, что не выпустят, - сказал Андрей, стараясь удержаться на обломках эйфории. Но обломки уже скрылись под водой. - Лев Иванович ничего сделать не может. Ночью я говорила с Розенфельдом. - Это еще что за птица? - спросил Андрей. - Это лучший адвокат в Крыму. Он сказал, что твоя участь усугубляется военным временем. - Почему? - Да потому, что твои сообщники - дезертиры. Розенфельду известно, что из твоего дела решено сделать урок военного времени. - При чем тут военное время? - Сейчас они вернутся. Лев Иванович мог дать мне только пятнадцать минут. Десять прошло. А если придет Вревский - не будет и этих минут. Андрюша, у нас нет выхода! Лидочка расстегнула сумку и достала оттуда тужурку Андрея. - И все же я надеюсь, что поймают второго дезертира и все уладится, - сказал Андрей. Он надел тужурку. - Может быть. А может быть, и нет. И еще более вероятно, они все равно сделают тебя руководителем банды. Погоди... не перебивай. В кармане твоей тужурки лежит табакерка. - Что это даст! - возразил Андрей. - Я уже сбежал на четыре дня, и стало еще хуже. Если бы я вместо того уплыл на лодке в Болгарию, было бы лучше. - Ты должен уйти вперед больше, понимаешь - не на три дня, а на год, на два. - И что? Очнуться снова в тюрьме? Или в этом кабинете? - Ни в коем случае! - испугалась Лидочка. - Ты же подведешь Льва Ивановича. Он столько для нас сделал! - Ты права. И его, твоего отца... всех подведу. Но если я сделаю это в тюрьме, то очнусь через три года в той же камере! - Тебя поведут обратно через двор. С тобой будет только полицейский. Ты должен исчезнуть в заднем дворе, между комендатурой и управлением. Смотри. Отсюда видно. Лидочка показала за окно - оттуда был виден проход, которым Андрей огибал комендатуру. С одной стороны прохода была стена здания, с другой - ряд кустов, за ними - зеленый забор. - Если будут разбираться, решат, что ты прыгнул через забор, - сказала Лидочка. - Это твой любимый способ убегать от правосудия. - На несколько дней? - Нет, на два года, - сказала Лидочка. - Почему? - Ты можешь меня раз в жизни послушаться? - спросила Лидочка. - Если бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было. - Я с тобой не так давно знаком. - Два года! Два года - это срок с долгим запасом. К осени 1916 года мировая война кончится. - Она кончится раньше. Неужели ты допускаешь, что она протянется еще два года? - По крайней мере не больше. Это раз. За это время вся история с убийствами станет древним воспоминанием. И мы вернемся в мирное, нормальное, спокойное время. Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди не ненавидят друг друга. - Мы вернемся? - только сейчас сообразил Андрей. - Ты хочешь сказать, что ты согласна плыть со мной? - А как же иначе? - Лидочка даже приподняла брови от удивления. - А ты что, хочешь, чтобы я два года старела и встретила тебя старой девой двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром. - И не мечтай, - сказал Андрей. - Я не позволю тебе остаться. - Вот видишь, как ты заговорил. Слушай. Сейчас придут. С минуты на минуту придут. Времени нет. Табакерка у тебя в правом кармане тужурки. Запомнил? В правом кармане. Она настроена так же, как моя. Тебе надо только нажать на шарик. - А ты? - Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой, а ночью пойду следом за тобой. - Ты не сразу вместе со мной? - Я должна быть уверена, что все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что... К тому же у меня дома все вещи. И письма. - Какие письма? - Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке... Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею: - Пиши, я чуть не забыла. Пиши: <Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник...> и подпись. Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое. - Место встречи - платан на набережной. В шесть вечера, - сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато. - Простите, дети, - сказал он, - но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский. - Но это же афронт! - воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. - Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе? - Ах, оставьте, - отмахнулся комендант. - Лучше не связываться с этими крючкотворами. - Как так не связываться! - вскипел Тизенгаузен. - У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе. - Ну ладно, ладно, - сказал комендант. - Андрею Сергеевичу пора идти. Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей. - Это прошение на высочайшее имя, - сказала она. - Правильно! - согласился Лев Иванович. - Надо принимать меры. Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях. - Андрюшенька, - ахнула Лидочка, - я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой. - Не положено, - сказал полицейский от двери. - Еще чего не хватало! - возмутился Тизенгаузен. - Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом! - А кто их морит? - удивился полицейский. Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею. - Съешь по дороге. - Я пошел, - сказал Андрей. - Нет, так не годится, - расстроился Лев Иванович. - Попрощайтесь, дети! Андрей поцеловал Лидочку в щеку. - Черт возьми! - выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу. Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его. - Будь осторожен, - сказала она. Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор. Андрей пожал руки обоим военным. - Господин Берестов, - сказал комендант, - если следователь Вревский будет спрашивать, где вы были, отвечайте, что я снимал с вас допрос по поводу дезертиров. - Разумеется. Я помню. - Дай я тебя поцелую на прощание, сынок. Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы. Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку. Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки. Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают. Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман. Полицейский неожиданно толкнул его в спину и грубо, беря реванш за долгое ожидание в коридоре, сказал: - Руку вынь! - Что же это такое! - возмутился Андрей, останавливаясь. - Я не могу вынуть носовой платок? - Не знаю, что у тебя там. Иди. Полицейский возвращал себе авторитет, потерянный в комендатуре. Не вынимая руки из кармана, Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры к полицейскому управлению. Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было. Андрей нащупал на портсигаре шарик. <Боже мой - какая она предусмотрительная, - подумал Андрей. - Я бы никогда не догадался настроить машинку>. - Сказал тебе - руку вынь! - рявкнул полицейский. - Какую руку? - Андрей обернулся к нему и, глядя в его маленькие, настороженные глаза, нажал на шарик. Шарик поддался пальцу, и тут же окружающая действительность исчезла. И Андрей начал проваливаться в знакомую уже, бесконечную пропасть. На этот раз падение было куда более долгим и страшным - нечто могучее вертело Андрея, как щепку в потоке, причем вращение было не мерным и последовательным, а меняло направление так, что внутри все холодело и сворачивалось, как на высоких качелях... к горлу подкатывала дурь. А потом все пропало... Андрей очнулся от удара - ибо, не удержавшись на ногах, он упал на каменную дорожку, что тянулась за комендатурой. Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем. Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся - нет ли там полицейского... x x x Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит... Лидочка стояла вполоборота к нему, чтобы видеть, что происходит за окном. Когда в проходе показались Андрей и его конвоир, Лидочка подалась вперед, но, к счастью, Лев Иванович, который преодолевал сложное придаточное предложение, не заметил этого движения. <Ну, - шептала беззвучно Лидочка, - вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно>. Андрей взглянул наверх, но окно было закрыто и вряд ли он увидел Лиду. Рука его была в кармане. Рот полицейского открылся - он кричал что-то. Андрей обернулся к нему... что случилось? Неужели не действует машинка? И в то же мгновение Андрей исчез. Как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лидочке даже почудился хлопок воздуха, который устремился в оказавшееся пустым пространство. Хоть Лидочка ждала этого мгновения, даже торопила его, страшилась, что оно не наступит, исчезновение Андрея было столь окончательным и сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна. - Что случилось? - перебил сам себя Лев Иванович. - Ты слушаешь меня? Может, тебе лучше уйти? Пойди, отдохни, скажи маме, чтобы дала тебе валерьянки, скажешь? Лев Иванович повел Лидочку к двери и потому не слышал приглушенных стеклом криков полицейского. Что касается Тизенгаузена, то он тем более ничего не слышал, потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно прийти к Лидочке с искренними утешениями. Тизенгаузен проводил Лидочку до выхода, посоветовал ей держаться молодцом, так как все образуется, и склонил, целуя ручку, слишком прямой пробор. - Простите, - сказал он. - Да? - Во взгляде Лидочки и напряженности ее фигуры читалось столь откровенное нетерпение, что Тизенгаузен только сказал: - Желаю вам всего наилучшего. Хотя собирался спросить, не играет ли Лидочка в лаун-теннис, которым он так увлекался. Лидочка поспешила прочь по улице, хоть оснований теперь для спешки не было, Андрей, дай Бог, уже ждет ее в шестнадцатом году. Ноги сами бежали, и лиловый, обшитый по краю кружевом зонтик все время норовило вырвать встречным ветром. Мать встретила Лидочку сразу десятью вопросами, и та ответила лишь: - Все хорошо, мамочка, я тебе потом расскажу. Она прошла к себе, закрыла дверь и осмотрелась... Вроде все готово. Можно прощаться. Сначала надо попрощаться с вещами, со стенами комнаты, с видом из окна, с беседкой в саду, с этим, особого цвета, небом 1914 года... Бог знает, какого цвета оно будет через два года. - Как хорошо, - сказала себе Лидочка, - что Андрюша уплыл. Она села за свой письменный стол и вытащила из сумки письма. Мама постучала в дверь: - Ты есть будешь? Ты ведь голодная убежала. - А папа обедать придет? - спросила Лидочка, не открывая двери. - Придет, обязательно придет. - Мать сразу осмелела и приоткрыла дверь. - А как Андрюша? Как он выглядит? Он очень осунулся? - Ма-ма! - строго сказала Лидочка. - Я же просила. Евдокия Матвеевна расстроилась и закрыла дверь с легким стуком, чтобы показать, насколько она недовольна бездушием дочери. Первое письмо - для глаз следователя Вревского, хотя адресовано оно маме: Дорогая мама! Я сегодня была у Андрея. Положение его безвыходное. Следователю Вревскому удалось состряпать дело, в котором Андрей выглядит убийцей. Вревский намерен сгноить Андрюшу в тюрьме или отправить его на эшафот. Спасения нет. Как ты уже знаешь, дорогая мама, Андрею удалось бежать. Но и это не спасение. Его доброе имя погублено. Мы никогда не сможем жить с ним в мире и покое. Поэтому мы вместе добровольно решили уйти из этой жизни. Коли нет справедливости на этом свете, мы будем искать ее у Небесного престола. Не плачь, мама, не сердись на меня - другого выхода у нашей любви нет. Прощай, твоя несчастная дочь, Лидия. P. S. В нашей смерти просим винить следователя Вревского. 15 октября 1914 г. Ялта. Об этом письме Андрей не знал - она расскажет о нем позже, при встрече. Если бы Лидочка постаралась ему объяснить свой план за те минуты, что были в ее распоряжении, Андрей стал бы возражать. Но Лидочка была убеждена, что это первое, лживое, хитрое письмо требуется написать обязательно. В ином случае их будут искать, ждать возвращения Андрея и уголовное дело не закроют. Так объяснил старый адвокат Розенфельд. В случае же, если следствие убедится, что его жертва мертва, об Андрее забудут. Второе письмо также было адресовано Евдокии Матвеевне. Дорогая мамочка! Как прочтешь это письмо, ты должна его сразу сжечь. И сделать вид, что получила лишь то, что лежит в маленьком конверте. Андрюше удалось бежать. Ты об этом уже знаешь. Если мы с ним останемся в Ялте, его скоро поймают. И участь его будет ужасна. С помощью верных друзей мы бежим из Ялты. Бежим далеко. Мамочка, дорогая моя, ты должна быть готова к тому, что долго меня не увидишь, может быть, год или даже больше. Но я жива и здорова. Не беспокойся. Как только будет возможность, я тебе сообщу. Но не по почте, потому что письмо может случайно попасть в руки нашим врагам. Не сердись, что я не осталась дома, а убежала с Андрюшей. Я уже выросла и у меня есть возлюбленный. Поставь себя на мое место, неужели ты бы оставила папу, если бы ему грозила беда? Мама, напоминаю: сразу сожги это письмо. Правда, можешь показать его папе, чтобы он не переживал. Тебе еще придется поехать в Симферополь и рассказать тайком правду Марии Павловне Лещинской, которая живет в Глухом переулке, дом семь. Но ни в коем случае не пиши! Ты можешь нас погубить! Потому что, если они будут думать, что мы утонули, они забудут об Андрее. Но если они догадаются, что мы бежали, они будут искать нас, как охотничьи псы. Ты меня поняла? Прости еще раз, мамочка. До встречи. Лида. Затем Лида положила второе письмо в большой конверт, а первое, предназначенное для глаз следователя, в маленький розовый. К большому письму приколола записку Андрея для тети. Лидочка спрятала письмо под подушку, потому что услышала, что пришел папа. Она вышла из своей комнаты. Папа снимал галоши, шмыгал крупным носом и бурчал, что, если такая погода будет продолжаться, все изведутся от воспаления легких. Потом он увидел Лидочку и спросил: - Ну как, Лев Иванович устроил тебе свидание? Кирилл Федорович в глубине души никак не мог принять всерьез угрозу, нависшую над Андреем. Андрея он считал порядочным молодым человеком из хорошей семьи и был глубоко убежден, что порядочные молодые люди из хороших семей преступлений не совершают. А потому, будучи человеком служивым, полагал, что правда восторжествует сама собой, потому что в империи еще сохранился порядок. - Да, папочка, я видела Андрея. - И как он, скучает? Я думаю, надо подать прошение, чтобы до суда его отпустили. Это всегда делается. - Следователь Вревский его не отпустит. Отец разделся, прошел, растирая закоченевшие руки, в столовую, и мать крикнула ему из спальни, где она только что рыдала и потому не смогла его встретить, чтобы он немедленно шел мыть руки. Свое предприятие Лида полагала осуществить вечером. Она боялась, что ее увидят, а для ее планов надо было исчезнуть загадочно. До вечера было безумно много времени, и после обеда она решила погулять по Ялте. Но не успела Горпина разлить суп из бабушкиной мейсенской супницы, как раздался звонок. Пришел встрепанный, разгневанный Лев Иванович. Появление Льва Ивановича было совершенной неожиданностью для всех, кроме Лидочки. - Лев Иванович, обедать, обедать, грибной суп на столе, вы его любите, - пела Евдокия Матвеевна, которая, как собака, почуявшая опасность, завиляла хвостом. - Супов - не желаю! - отрезал полковник, сбрасывая шинель на руки хозяйке дома и скрипя галошами, которые никак не слезали с сапог. - Что-нибудь произошло? - спросил Кирилл Федорович, появившись в дверях залы с газетой в руке. - А вы не знаете? - Лев Иванович изображал гнев. Но не очень убедительно. Его почти никто не боялся. Если не считать проштрафившихся прапорщиков и фельдфебелей, задержанных патрулем в непотребном виде: что-что, а сверкнуть орлиным взором он умел. - Вы не знаете? Что он сбежал?! - повторил Лев Иванович, и галоши полетели вдоль коридора. - Ах! Какое счастье! - воскликнула Лидочка. - Что? Кто сбежал? - спросила Евдокия Матвеевна. - Вот именно. - Лев Иванович, проходя в залу, уткнул перст в грудь Лидочки. - Он сбежал! Скажи, это было подстроено? Скажи, ты специально это сделала, чтобы отправить меня по этапу? Что скажете генерал Думбадзе? - Лева, садись и расскажи по-человечески, - попросил Кирилл Федорович, который умел управляться со своим приятелем. - Кто сбежал, куда, зачем сбежал. И при чем здесь Лидия и Думбадзе? - Я выполнил вашу просьбу? Я, рискуя карьерой, устроил свидание в моем кабинете? Они беседовали с глазу на глаз. А потом что? - Что? - спросил Кирилл Федорович и налил из лафитничка с лимонными корочками добрую рюмку. Протянул коменданту. - Что потом? - Потом он убежал. Особо опасный преступник! И я способствовал, да? - Он из твоего кабинета убежал? - спросил Кирилл Федорович. - Как он мог из моего кабинета? Там второй этаж и окно закрыто. Нет, когда все кончилось, его увели. Потом Лидочка ушла. Ну, я думаю, все обошлось. Тут врывается этот парвеню Вревский и начинает на меня кричать! - Так что случилось в конце концов? Ты пей, Лева, пей. - Спасибо. Когда этого юношу вели в полицейское управление, по дороге, на улице, он прыгнул через забор - и был таков. - Лев Иванович, я ровным счетом ничего не понимаю, - вмешалась в разговор сообразительная Евдокия Матвеевна. - При чем здесь вы? При чем комендатура? Вы принимали у себя... - Лева не принимал, а допрашивал, - поправил жену Кирилл Федорович. - И после допроса отправил обратно. И где-то потом, в неизвестном месте, при невыясненных обстоятельствах, арестант исчез. Может быть, убежал, а может быть, отправлен на каторгу. Кирилл Федорович налил и себе, они выпили с комендантом, и комендант, повторяя порой: <А чего же Вревский, а? Нет, ты скажи, какой мерзавец этот Вревский - говорит, что меня самого упечет... ну, Вревский!..>, постепенно пришел в себя и даже развеселился, представив, как полиция носится по Ялте в поисках преступника. - А он - приятный молодой человек, - сказал Лев Иванович, успокоившись, и Кирилл Федорович добавил, что он из хорошей семьи. - Ну, от семьи уж ничего не осталось, - вздохнул комендант. - У Андрюши есть тетя в Симферополе. Она его воспитывала. Она служит по ведомству императрицы Марии Федоровны, - сказала Лидочка. - Очень похвально, - сказал комендант, будто это его окончательно утешило. Он остался обедать и ушел в шесть часов. Время до вечера тянулось невыносимо медленно. Мужчины всерьез обсуждали политические пустяки, мама нервничала, сердце ее подсказывало, что все неладно, и более всего ее смущало, что Лидочка не бежит искать своего мальчика. Евдокия Матвеевна подозревала, что побег был устроен не без участия ее дочери, но лучше, если она ошибается. Ведь если Андрюша пойдет на каторгу, то молодость возьмет свое - Лидочка найдет себе другого жениха, и все образуется. Только нельзя об этом говорить. Порядочные люди так себя не ведут... Теперь же, когда он убежал, можно всего ожидать. За ним сейчас гоняются полицейские, и его могут застрелить. И неизвестно, чего ждать от Лидочки. Русская история полна дурных примеров. Достаточно вспомнить о женах декабристов... <Она такая непосредственная и благородная. Ну почему мы не воспитали ее циничной? Ах, что я несу! - кому нужен цинизм? Девочка влюблена, и нужно оценить ее благородное чувство...> Лидочка бродила по своей комнате, брала вещи и отбрасывала их. Еще вчера ей казалось, что она будет не в силах оторваться от пуповины своей семьи, своей комнаты, кроватки и бывших игрушек, - она была домашним котенком, который привык спать на своей подушечке в своем уголке. Еще вчера, собирая втайне от мамы свою сумку, она чуть было не положила в нее любимую вышитую подушечку. Но на рассвете выбросила из сумки все, что связывало ее с домом. И сейчас, раз уж мама не сможет проверить, она начала аккуратно класть в сумочку - в маленькую, учтите, сумочку, потому что она не знала, какие сумки может протащить с собой машина времени, - только вещи абсолютно необходимые и ничего из того, что можно купить в любом магазине. У них с Андреем достаточно денег на первое время. Лидочка оборвала пуповину еще утром, когда увидела через окно, как исчез Андрей. Теперь же ею владело лишь одно жгучее нетерпение: скорее присоединиться к нему, потому что он не ждет, потому что без нее он может пропасть... скорее! Но скорее было нельзя, потому что надо дождаться сумерек. В сумке, той самой, с которой она выходила в город, нашлось место для всех документов Сергея Серафимовича и для ее маленьких драгоценностей - колечка, подаренного покойной бабушкой к шестнадцатилетию, и золотых часиков, которые дал папа к окончанию гимназии. Туда же она положила кожаный кошель с предметами туалета: мылом, зубной щеткой, ватой, кремом - всем, что может понадобиться немедленно. Потом, подумав, положила туда и жестяную коробочку с таблетками от кашля, бинтом и пластырем, в сумку еще вместилась фуфайка и теплые чулки. Вот вроде и все. Если не считать фотографии папы с мамой. Теперь самое трудное: -