лько по картинкам в "Ниве". Александра Михайловича не было, но в библиотеке их ждал великий князь Николай Николаевич - сухой, как говорится, версту проглотил, старик в сапогах, начищенных столь зеркально, что в них отражались книжные шкафы, и голова кружилась при взгляде на такое совершенство. Мария Федоровна сказала ему о письме Колчака и о комиссии совета, что приедет искать царский заговор. - Садитесь, лейтенант, - сказал Николай Николаевич, - мы здесь без чинов. Дайте письмо, Мария Федоровна, я прогляжу его. Какое у них расписание? Ага, ко мне в Чаир шестого! Ничего они не найдут. - Там нечего находить, - сказала Мария Федоровна, как бы предупреждая Великого князя. x x x В тот день Колю оставили в Ай-Тодоре к обеду, и он был представлен супруге Александра Михайловича, добродушной и хлопотливой Ксении Александровне, сестре императора, а также внучатой племяннице императрицы Татьяне, склонной к романтическим увлечениям. Коля, разумеется, не знал, что она в некотором роде старая знакомая его бывших друзей - Ахмета и Андрея, потому что была среди гостей в давнишний предвоенный вечер на вилле Сергея Серафимовича Берестова, и Ахмет имел наглость схватить ее за коленку, тогда куда менее округлую. Впрочем, никто, кроме Ахмета, уже не помнил о том инциденте. - Для визитов нашего юного друга, - сказал за обедом Александр Михайлович, - нужно веское оправдание. - Вы правы, - сразу согласилась императрица. - Я уже подумала, что вокруг слишком много соглядатаев. Коля молчал, потому что, к своему стыду, об этом не подумал. Между тем как императрица была права. - Так что мы предлагаем, - императрица улыбнулась уголками губ, - чтобы господин Берестов увлекся нашей Таней. Щеки Тани зарделись, Александр Михайлович захохотал, Коля готов был присоединиться к его смеху, но его опередила Таня: - Меня никто не спросил! Как вы смеете! - Таня, - успокаивала ее императрица, - никто не требует, чтобы ты в самом деле увлеклась нашим курьером. Он ведь тоже не испытывает к тебе нежных чувств... - Предпочитая чары Наташи, - добавил Александр Михайлович, и Ксения Александровна тут же сделала ему выговор по-французски. В конце концов Мария Федоровна восстановила за столом мир, и обед завершился договоренностью о романе Коли и Тани, после чего императрица удалилась к себе читать толстую семейную Библию на датском языке. "Заговор императрицы" оказался весьма кстати. В ближайшие дни Коле пришлось несколько раз побывать в Ай-Тодоре, и уже без автомобиля, который был слишком очевиден. От Севастополя до Ялты Коля добирался катером, а оттуда брал извозчика. Таня была с ним холодна, но без враждебности, и Коля предположил, что ее мягкое сердце занято иным мужчиной. И даже высмотрел подозреваемого на эту должность. Что же касается плана Колчака опередить общественное возмущение и отправить по виллам императорской фамилии специальную комиссию, то эта затея провалилась: слухи о создании комиссии докатились до Петрограда и вызвали там слухи о монархическом заговоре в Крыму, о том, что там готовится мятеж и отделение Крыма от России, будто бы английское правительство уже высылает в Черное море дредноут на помощь заговорщикам, хотя в высшей степени было непонятно, как дредноут прорвется сквозь не покоренные еще турецкие Дарданеллы. Результатом возросших до небес слухов в Петрограде стала следующая телеграмма военного министра Временного правительства № 4689 от 17 апреля: Немедленно обеспечить Южный берег Крыма от контрреволюционных попыток и контрреволюционной пропаганды. Колчак выругался. Как последний матрос - так сказала бы покойная мама Коли Беккера. Излишнее внимание к виллам Романовых не входило в его планы. Если там не удовлетворятся его действиями, могут вывезти Романовых в столицу. Это опасно при переменах революционного климата. А адмиралу члены правящей фамилии были нужны в Крыму живыми. Следовало быстро и энергически отреагировать на петроградские подозрения. Желательно было перестараться. И потому родился следующий приказ по Черноморскому флоту: "Срочно. Секретно. Полковнику Верховскому. По приказанию Временного правительства предлагаю вам отправиться в город Ялту с членами Севастопольского центрального комитета депутатов армии, флота и рабочих и, по соглашению с местным комиссаром, принять мероприятия для обеспечения Южного берега Крыма от контрреволюционных попыток и контрреволюционной пропаганды". На следующий день с кораблей флота и из частей гарнизона были выделены специальные команды наиболее революционно настроенных солдат и матросов в количестве 1500 человек, которые были разбиты на специальные отряды под общей командой председателя ЦВИКа вольноопределяющегося Сафонова, а над этими отрядами приняли командование более пятидесяти членов ЦВИКа. Координировал усилия полковник Верховский, имевший приказ адмирала как можно дольше занять охотой за ведьмами всех сознательных матросов и руководителей ЦВИКа. 25 апреля экспедиция двинулась в наступление на Ялту с суши и моря. Сухопутные силы на автомобилях и грузовиках, десант был посажен на военные транспортные суда "Дания" и "Король Карл". В первом часу ночи в двери дворцов в Чаире, Ай-Тодоре, Дюльбере, обезлюдившей совсем Ливадии, в ворота дач графа Тышкевича, предводителя дворянства Попова и некоторых иных известных на побережье людей, не скрывавших своих монархических симпатий, начали стучать. Стучали одинаково - нарочито громко, часто, будто целью стучавших было не разбудить хозяев, а выломать саму дверь. Такой стук, призванный не только разбудить, но и смертельно перепугать хозяев, был придуман, как считают некоторые историки, в Варфоломеевскую ночь и широко использовался потом русской полицией. Обыски всюду начались в час ночи 26 апреля, а завершились от пяти до шести утра. Владельцы вилл и дворцов, а также их немногочисленные слуги провели ночь, сидя на виду у задымивших и забросавших ковры окурками сознательных матросов и солдат. Владельцы усадеб вели себя по-разному. Некоторые возмущались, некоторые были угодливы, но были и такие, кто не обращал на обыск внимания, словно те были каждодневной неприятной обязанностью. Горничная Таня и Жан церберами стояли у двери в спальню занемогшей вдовствующей императрицы и не позволяли туда проникнуть ни одному мужчине. Так что поручик Джорджилиани, который командовал обысками во дворце, вынужден был привезти на казенной машине из Ялты родственницу вольноопределяющегося Зороховича, которая была допущена в спальню и вышла оттуда через шесть минут, утверждая, что ничего предосудительного не нашла. Родственнице было под шестьдесят, она робела перед квартальным - так что живая императрица была для нее страшнее архангела Гавриила. Все шесть минут она простояла с внутренней стороны двери, не смея сесть, как ни склоняла ее к тому Мария Федоровна, и не смея взглянуть на государыню. Ни в Ай-Тодоре, ни в других дворцах не было найдено ничего предосудительного, но так как найти что-то требовалось, во дворцах был конфискован ряд предметов. Более всего пострадал великий князь Николай Николаевич, который лишился своей коллекции охотничьего оружия, состоявшей из трех десятков ружей и ножей, а также восемнадцати винтовок и трех револьверов, и окованного железом сундука с перепиской личного характера. На даче предводителя дворянства Попова вместо предполагаемого скрытого радиотелеграфа был обнаружен синематографический аппарат. Секретная комната, где якобы собирались заговорщики, оказалась всего-навсего фотографической лабораторией, а съезд подозрительных лиц, состоявшийся в том доме, - помолвкой графа Тышкевича-младшего с дочерью герцога Романовского. Таинственный черный автомобиль принадлежал императрице Марии Федоровне, на нем она совершала прогулки в сопровождении своей дочери Ксении Александровны. Все перечисленные выше подозрительные предметы, включая фотографическое оборудование, оружие и автомобиль с шоффером, были реквизированы от имени революции. На этом отягощенная добычей экспедиция с победой возвратилась домой. Колчак уже 27 апреля доложил обо всем Временному правительству. И наутро пришел ответ: решительные действия севастопольского ЦВИКа признаны правильными и своевременными, Черноморскому флоту и Совету выносится особая благодарность Временного правительства. Для того чтобы опасные Романовы не смогли захватить Крымское побережье, пользуясь удобным расположением своих вилл и дворцов, Севастопольский совет по предложению адмирала Колчака принял мудрое решение: свезти всех представителей семейства и их прислужников в одно место, которое легко охранять как внутри, так и снаружи. Был избран Дюльбер, дворец Петра Николаевича. Петр Николаевич, поклонник Востока, сам начертил когда-то план дворца и набросал его башенки и стрельчатые окна. Придворный архитектор Краснов, создавший почти все дворцы в Крыму, послушно сотворил мавританский дворец, подобный строениям в Гренаде и Альгамбре. Этот дворец стал воплощением Востока, как его понимали российские вельможи. Комендантом дворца, куда свезли всех Романовых, стал поручик Джорджилиани, ярый революционер, скрывавший свое княжеское происхождение, о чем дознался полковник Баренц. В своих мемуарах, опубликованных через много лет после тех революционных дней, Великий князь Александр Михайлович писал: Поручик достал план Дюльбера, на котором красными чернилами были отмечены крестиками места для расстановки пулеметов. "Ялтинские товарищи, - сообщил он, - настаивают на вашем немедленном расстреле, но Севастопольский совет велел мне защищать вас до получения приказа из Петрограда. Я не сомневаюсь, что Ялтинский совет, где верховодят большевики, попробует захватить вас силой. Дюльбер с его стенами защищать легче, чем Ай-Тодор". Я никогда не думал о том, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. Когда он начал ее строить, мы подсмеивались над чрезмерной толщиной его стен и высказывали предположение, что он, вероятно, собирается начать жизнь "Синей бороды". Но наши насмешки не изменили решения Петра Николаевича. Он говорил, что никогда нельзя знать, что готовит нам отдаленное будущее. Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал в 1917 году хорошо защищенной крепостью. Джорджилиани поселился во флигеле дворца. Работы по срочной разборке бумаг Николая Николаевича поручили рабочему Мигачеву, социал-демократу. Тот обратил внимание на находившуюся в сундуке докладную записку стратегического плана захвата Босфора и Дарданелл через Анатолийский берег, составленную герцогом Лейхтенбергским совместно с капитаном первого ранга Немитцем. Проект не получил хода, потому что военная обстановка тому не благоприятствовала. Колчак ознакомился с проектом, а на следующий день вызвал к себе Немитца, которого не любил за либерализм, полагая карьеристом. Колчак, ценивший ясные головы у подчиненных, сообщил, что послал в Петроград представление на присвоение Немитцу звания контр-адмирала и делает его начальником штаба операции под кодовым названием "Ольга". На этом либеральные речи Немитца были закончены, и его вотще ждали в Совете и ЦВИКе и на митингах, которые потеряли за последние недели размах и громкость речей. Немитц, будучи специалистом, с увлечением окунулся с головой в подготовку похода Черноморского флота. Из Ялты вернулся Мученик. - Называйте меня Еликом, - сказал он, встречая Колю в зале домика Раисы. Он сидел за столом, одновременно вальяжный и взъерошенный, и Раиса смотрела на него с доброй жалостью. - Я привез ящик массандровских вин - царская коллекция. Их больше не будет. - Раиска сказала, что вы с ней дружно живете и она вами довольна. Это хорошо. Я рад, так именно - я рад. В глазах Мученика была собачья просьба - не бери мою Раю! Я потерплю, пока ты здесь. Мы же с тобой джентльмены? - Я сейчас уезжаю, - сказал Коля. - Опять в Ялту? Скажи, Елик, зачем он туда ездит? - Как зачем? - Мученик подмигнул Коле и повернулся к Раисе. - Как зачем, когда вся Ялта знает, что у господина Берестова есть замечательная любовница. Княжна Татьяна! - и Мученик стал смеяться. - Прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла. Коля с удовлетворением отметил, что Елисей, как и севастопольские сплетницы, поверил версии, придуманной императрицей. - Елик, бросьте свои шутки! - рассердилась Раиса. - Мне еще не изменяют! Мученик совершил роковую мужскую ошибку - он полагал унизить соперника, а в результате невероятно возвысил его в глазах Раисы. Может быть, Елик врет - нет там княжны. А что, если есть? Ну если не княжна, то хотя бы графиня? Откуда у Коли автомобиль с шоффером, который всегда молчит и носит под бушлатом маузер в деревянной кобуре? Откуда у Коли лейтенантский чин, если всего несколько дней назад он был прапорщиком из вольноопределяющихся? - Раиса, - Коля вынул из кармана солидную пачку пятерок, - я буду завтра в Ялте, но очень прошу, поговори завтра с тем портным, который шил мне этот мундир. Мне нужен парадный, под эполеты и высокий ворот. Надеюсь, тебе хватит денег. - Еще чего не хватало! - сказала Раиса гневно. - Я вам, извиняюсь, не жена! - Все, что останется, возьмешь себе, - сказал Коля. - Витенька давно просил паровоз. - Уууу! - загудел Витенька. - А Мученик принес мячик! Кому он нужен? Если хочешь, Коля, я его тебе подарю. - Спасибо, оставь его себе. - Это странно, - сказал Мученик. - Зачем вам, господин Берестов, два имени? - Так меня мама в детстве звала, - сказал Коля. - Разумеется, - согласился Мученик, уловив угрозу в участившемся дыхании Раисы. - Давайте выпьем. Посидим, выпьем, давайте? Коля, не желая того, почувствовал, как изнемогал Мученик от ревности и унижения. Ради высокой любви он оставил на время свою идеальную подругу - Революцию и приволок из Массандры ящик с вином; но ящик не стал пропуском к счастью. Желающий счастья всему человечеству, Елисей Мученик не мог желать счастья Андрею Берестову, который, возможно, даже не Андрей Берестов, а черт знает какой конспиратор. Раиса стала собирать на стол, а Мученик понял, что должен уйти. Мученик поднялся, стал прощаться - и вышло совсем уж неловко, демонстративно. Раиса почти не уговаривала его: уходишь - уходи. Но была обижена - гости не должны уходить, когда их тарелка уже на столе, каждый знает. А Мученик ушел. Он шагал по вечерней улице, вниз, к гавани. Он думал о несправедливости судьбы. Ему, Елику Мученику, никогда ничего легко не доставалось. Но он добился многого, к чему стремился. Он хотел быть сытым - он давно уже стал сытым. Он хотел стать образованным - он окончил Коммерческое училище в Одессе. Он хотел стать состоятельным - и основал процветающую посредническую фирму на паях с французским капиталом. Но он понимал, что счастье и состояние нежатся под дамокловым мечом случайности, потому что Мученику выпало родиться в рабской империи. И он стал революционером. Упаси Боже! Нет, не тем, кто кидает бомбы, а тем, кто руководит массами. Революция получилась, но счастья не было. В прошлом году, зайдя в магазин, он увидел ту самую женщину, которая ему снилась в сексуальных снах, начиная с отроческого возраста, и возжелал ее. Революция еще не была завершена, и сам Мученик еще не обеспечил постоянного счастья для себя, своей семьи и всего человечества. Мученик стал приходить к Раисе, но она, даже отдаваясь ему, Елисея не полюбила. Берестов же был красив и мускулист... Мученик отлично понимал, где ему обещают, а где его обижают. Он даже понимал, что Раиса его не обижает и не хочет обижать - нет, она добрая, но плотоядная женщина, а он, Мученик, - хищник в политической борьбе, но не способен быть хищником в постели, потому что в постели он жаждет быть одновременно страстным и нежным, ибо воспитан на поэзии Блока и Бальмонта. Шатаясь, словно пьяный - а ведь ни одной бутылки не открыли, Мученик клял себя за наивность. Раньше он думал, что в жизни всего важнее революция, оказалось - женщина. Революция свершилась и требует от него всех сил - как ревнивая жена. А он не способен отдавать ей силы - он хочет убить этого Колю-Андрюшу! Он хочет отнести мягкую и страстную Раису Федотовну на пышную кружевную кровать и сказать ей: ты моя супруга! На углу Нахимовского проспекта Мученика встретил рабочий Мигачев, который намеревался доложить на ячейке партии социал-демократов о бумагах Николая Николаевича, которые он, как член комиссии тридцати трех, прочел, но не знал, что делать дальше. Мученику некуда было бежать. Поэтому он постарался забыть о Раисе и, обняв передового, но еще политически малоразвитого рабочего за плечи, повел по проспекту, раскланиваясь с прохожими, потому что многие знали в лицо столь известного политика. Автомобиль уже стоял у дома. Ждал его за углом, чтобы не привлекать внимания. Шоффер, старослужащий матрос Ефимыч - человек пожилой, солидный, громоздкий, отличавшийся презрением к опасности и крайней флегматичностью, уже привык к поездкам с Колей и сам облекал их в покровы тайны, придумывая всем конспиративные клички. Коля без труда принял эти правила игры. - Поздравляю, - сказал Ефимыч, - с новой звездочкой. - К старухе? - спросил он, усаживаясь на заднее сиденье. Старуха означала, как нетрудно догадаться, вдовствующую императрицу. - Нет, сначала вызывает король, - прошептал шоффер. Король означало Колчака. Ефимыч дал ему эту кличку, потому что хотел, чтобы вице-адмирал хотя бы в условном языке был выше всех. Коля поглядел на часы. Был уже шестой час. - Мы не успеем в Дюльбер, - сказал он. - Мое дело передать приказ. Поехали к Александру Васильевичу на квартиру, что он снимал для Темиревой. Считалось, что Ольга Федоровна о ней не подозревает. По случаю недавнего приезда возлюбленной Александр Васильевич был в элегическом настроении. Что не отвлекало его от дел. Вестовой принес поднос - на нем стояли коньяк и виски. Колчак бросил быстрый взгляд на Колю, вспомнил, потом улыбнулся тонкими губами и спросил: - Коньяк, виски? Положение Коли изменилось. И он, оценивая слова адмирала, сказал: - Виски, только немного. - Как далеко зашел ваш роман с княжной Татьяной? - спросил Колчак. - Я хотел бы, чтобы он зашел дальше. - Учтите, Берестов, в нашем революционном Отечестве звание "княжна" лишь недостаток, гиря на ногах. - Я должен предложить ей руку и сердце? - Ах, стервец! - засмеялся Колчак. - Впрочем, почему не попробовать? - К сожалению, - сказал Коля, - я не пользуюсь расположением княжны. - А она вашим? - Ни в коем случае! У нее кривые ноги. - И это вас остановило? - Вот именно, Александр Васильевич. - Ну ладно, ладно, не дуйтесь. В конце концов, меня не интересуют ваши любовные дела - хотя я хотел бы, чтобы вы познали любовь. Это великое чувство. - Спасибо. - Не иронизируйте, лейтенант. Я сам люблю и не стыжусь этого чувства... Перейдем к делу. Вы смогли убедить Джорджилиани и соглядатаев из Ялтинского совета, что увлечены только княжной? - Я старался. - Пустые слова, свидетельствующие о провале. - Нет, не о провале. Татьяна сама увлеклась черными усами тюремщика Джорджилиани. - Сказочное совпадение! Коля отхлебнул крепкого душистого виски. Он слышал о том, что виски положено пить с содовой, но так как Александр Васильевич пил его просто, как водку, он не посмел спросить о воде. - Ваш поздний визит не вызовет подозрений? - Надеюсь, что Джорджилиани поможет мне. Он добродушен и невнимателен, как поющий соловей. - Отлично. - Колчак налил себе вторую рюмку. - Я передаю вам письмо, Берестов. Надеюсь, это последнее письмо. Вы проследите, чтобы государыня сожгла его при вас. - Как всегда, - сказал Коля. - Голова у нее работает четко. - В письме уточняются детали совещания. Согласие императрицы получите устно. Чем меньше будет бумажек, тем безопаснее. Колчак поднялся и с бокалом в руке подошел к окну, откуда открывался вид на порт. Там перемигивались огоньки, слышно было, как урчали паровые сердца грузовых кранов и лебедок, доносились гудки и свистки пароходов и боевых кораблей. Порт был оживлен даже более, чем днем, потому что ночью любой звук и свет усиливаются. - Подойдите, Коля, - сказал Александр Васильевич. - Смотрите и слушайте. Это последний день перед великим походом. И от его исхода зависит судьба каждого матроса, судьба ваша, судьба капитанов, кораблей, наконец, судьба моя и судьба России. А начало зависит от тайны. А тайну во всем ее объеме знаю лишь я. Долю ее, достаточно важную для того, чтобы все погубить, знаете и вы, мой юный друг. Так что даже если вы попадете в лапы социалистов или матросов, если вас будут пытать и убьют - вы должны молчать. Вы поняли, лейтенант? - Так точно, ваше превосходительство, - ответил Коля, понимая, что он отвечает сейчас как морской офицер. И не важно сейчас, что он вчерашний артиллерийский прапорщик из вольноопределяющихся, что чины он получил в подарок от адмирала и от имени революции. Теперь же он, Беккер, обязан победить революцию. - С Богом, - сказал Колчак. - Надеюсь, если мы победим, вам будет уготовано достойное место в анналах нашей империи. От двери Коля не удержался, обернулся - маленький рядом с вертикальной вытянутостью шторы стоял вице-адмирал Колчак с бокалом виски в сухой руке. Он был серьезен, губы сжаты. Он не смотрел на Колю, которого уже изгнал из сознания, - он смотрел на бухту, на рейд, на сигнальные огоньки на клотиках кораблей. Он был в будущем. Один. Коля сбежал к машине. - Поехали, Ефимыч. А то совсем поздно. Карл Платтен видел, разумеется, как задержали и увели протестующего Владимира Ильича. Он бежал рядом с агентом, который крепко держал Ленина за руку, хотя тот и не старался вырваться, и уговаривал его, что произошла ошибка, что их поезд вот-вот отбудет, а там вещи, что лучше вернуться к поезду и там разрешить это недоразумение. Агент, не останавливаясь, рявкнул: - Вот и бегите. А то на самом деле поезд уйдет! - Да, да, голубчик, - сообразил Владимир Ильич. - Скорее к поезду. Карл, скорее! Там все наши вещи! Там мои рукописи! Бегите! Меня найти легче, чем вещи. - Истинно, - сказал агент. - Натюрлих. Платтен все еще стоял в неуверенности, но тут Ленин крикнул: - Какого черта вы теряете время? Ему показалось, что он слышит гудок паровоза, донесшийся сюда, за пределы вокзала. Платтен принял решение и, неумело подкидывая тонкие ноги, побежал к вокзалу. Владимир Ильич понял, что Платтен не успеет добежать до поезда, а если и успеет, то не снимет багажа, - как жаль, что для сопровождения ему дали мальчика, а не опытного конспиратора! Но право же - сейчас важнее спасти чемоданы, чем голову Ленина, которой в Германии никто не угрожает. Они поравнялись с Кельнским собором, и Владимир Ильич невольно запрокинул голову, придерживая шляпу, чтобы ощутить полет этой невесомой серой громадины. - Это величайшее произведение человеческих рук, - сказал Ленин. - О нет, - возразил агент, оказавшийся начитанным и думающим немцем. - Кельнский собор - произведение немецкого духа. Без возвышения мастеров посредством идеала собор бы не стал таким чудом света, как не стали соборы в вашей стране, господин русский. Агент уже догадался, что поймал русского разведчика. - Вы не были в моей стране, - вдруг обиделся Ленин, - и не видели наших соборов. И не знаете российского духа! - Я допускаю это, - сказал агент, вынужденный остановиться. - Но вы сами вполне искренне отдали Кельнскому собору пальму первенства. - Именно потому, что знаю, сколько кирпичей было положено в его стены, сколько лет потребовалось мастерам и каменщикам, чтобы возвести их! Я знаю объем труда, стоимость и то, как одни люди угнетали других в процессе этого труда. - Ах, господин шпион, - сказал агент. Владимир Ильич удивился, услышав такое обращение, и понял, что арест вовсе не был случайным. - Ах, господин шпион, - сказал агент. - Вы же сами забыли о кирпичах и угнетении - потому что вы видите результат. И человечеству нужен только высокий результат, а не низкие беды тех, кто строил храм. С таким же успехом вы могли бы рассказывать мне о гастрите тенора, поющего в "Лоэнгрине". А мне не важен его гастрит! Мне важен тембр его волшебного голоса. - И то и другое является житейской реальностью, - возразил Ленин. - Только гастрит находит себе выход в заднем проходе, а голос - в бронхах, то есть проходе верхнем. И тут они оба услышали гудок поезда, и оба поняли, что отходит именно тот поезд, в котором час назад ехал Владимир Ильич, стремясь в объятия великой русской революции. С некоторой надеждой Ленин, когда они возобновили движение, оглядывался, но Карл Платтен был неопытным революционером и, конечно же, не догадался рвануть стоп-кран, объяснив это необходимостью сойти с поезда именно в Кельне. И вот сейчас... нет, невероятно, надо быть реалистом, а так не хочется быть реалистом... вот сейчас Карлуша покажется из-за угла, волоча в руках по чемодану. Ленин так хотел это увидеть, что передал необъяснимым путем желание германскому агенту, тот остановился и минуты две глядел назад, тоже мечтая, чтобы показался Платтен. Но потом агент взял себя в руки, понял, что желает того, чего желать не положено, но не рассердился, а улыбнулся - у него было хорошее настроение рыбака, влекущего домой большую щуку. Ленин отчаялся увидеть Платтена и потому шел молча, покорно, размышляя о позиции, которую предстоит занять на близком допросе, и утверждаясь во мнении, что образ глухонемого норвежца - лучший выход из положения. А Платтен, ворвавшись в купе за две минуты до отхода поезда, не обратил внимания на то, что вицеконсул стоит в коридоре, а супруги Розенфельд сидят на диване, вежливо улыбаясь. Платтен начал собирать чемоданы, запихивая в них вещи, что были извлечены для пользования в дороге. Он боялся ошибиться и положить к себе вещь, принадлежащую его несчастному спутнику. Прозвенел колокол на перроне, поезд в ответ загудел и дернулся, начиная движение к северу. Платтен в отчаянии кинул взгляд на кран торможения, но не дотронулся до него, потому что рядом с краном была табличка на пяти языках, запрещавшая пользоваться им без особой к тому необходимости. Пока же Платтен размышлял, не наступила ли необходимость, поезд разогнался, и дергать за кран было поздно. Платтен был европейцем, более того, швейцарцем, и не мог нарушать порядок. Именно потому мировая пролетарская революция была обречена на провал - ведь в любой революции первым делом надо дергать за краны и нарушать правила перехода улиц. Иначе революция называется эволюцией. К тому времени, когда Карл Платтен сдался, а супруги Розенфельд предварительно изучили содержимое шпионских чемоданов и убедились, что шпионы не устроили в купе тайников, вошел полицейский в сопровождении носильщика. Платтена сняли с поезда на ближайшей же станции. Он долго не мог понять, зачем же германская полиция так коварно разлучила его с Лениным, а Ленина - с багажом. Никто никогда не объяснил этой тайны Карлу Платтену. Оскорбленный и раздосадованный, а более того удрученный провалом миссии, молодой человек впал в глубокую ипохондрию и на десятый день заключения, так и не промолвив ни слова, повесился на неосмотрительно оставленных ему подтяжках. Владимир Ильич не знал ничего о судьбе Платтена и надеялся, что вскоре инцидент разрешится именно с его помощью. А тем временем шел розыск родственников умершего Платтена, и первая версия о том, что Ленин с Платтеном - шпионы, в конце концов не выдержала испытания. Несмотря на долгие, изнурительные допросы, Ленин продолжал держаться за версию о том, что он - глухонемой швед. Правда, быть до конца последовательным ему не удавалось, ибо он все более выходил из себя и порой кричал на тюремщиков и следователя Шикельгросса на немецком языке. Но потом спохватывался и молчал днями напролет. Так прошел апрель. И лишь в начале мая Платтену-старшему, похоронившему брата в Гамбурге, удалось отыскать Владимира Ильича в кельнской тюрьме, и еще две недели потребовалось Ганецкому и некоторым другим политическим деятелям, чтобы выцарапать Ильича на волю. Но к тому времени положение в России изменилось. Когда автомобиль Беккера съехал между кипарисами на дорожку к дворцу Петра Николаевича, уже совсем стемнело. Утомленный нервным днем Коля дремал на заднем сиденье. Но как только мотор резко повернул к воротам, Коля проснулся и начал шарить рукой по сиденью в поисках форменной фуражки. Из будки вышел часовой, всмотрелся в темноту. Ефимыч сказал ему: - Не узнал, что ли? - А кто вас узнает, разъездились по ночам, - беззлобно ответил часовой. - Поручик здесь? - спросил Коля, когда машина въехала в открывшиеся ворота. - К господам пошел, - сказал солдат. - Вы ему скажите, комитет серчает - пьет ваш поручик. - Пьет или другим пить мешает? - спросил Коля. - К господам пошел, - сказал солдат. Фонарь освещал его сверху, от чего не прикрытыми тенью от папах оставались лишь кончик носа и подбородок. - Поехали, - сказал Коля Ефимычу. Лакей Жан отворил дверь и принял шинель. В последние поездки Коля перестал маскироваться - только заменял в дорогу фуражку на нейтральную солдатскую папаху. - Как дела? - спросил Коля голосом старого друга семьи. - Все ли здоровы? - Спасибо за внимание, ваше благородие, - откликнулся Жан с улыбкой. Может, так же спрашивал его посол английский или шах персидский? Бог знает, отчего улыбаются слуги. - Все здоровы-с. Жан принял шинель, и Коля привычно прошел в большую гостиную. Он надеялся, что Татьяны с императрицей не будет. Молодые люди играли навязанные им роли, не скрывая своей неохоты, но старшие заговорщики не придавали этому значения. Несколько раз Коля прогуливался с Таней по дорожкам Дюльбера так, чтобы их видели солдаты и слуги, раза три они сидели на веранде у всех на виду. Гуляя и сидя на веранде, молодые возлюбленные кое о чем разговаривали. В частности, они поставили под сомнение необходимость романа как конспиративного хода. Пока никто Романовыми не интересовался, приезды и отъезды лейтенанта также никого не интересовали. Когда же ими заинтересуются, то его визиты скорее вызовут подозрение, потому что в их роман никто не поверит... Коля быстро вошел в гостиную, но императрицы там не было. Коля оглянулся - где ее искать? В этом пустеющем день ото дня дворце не было слуг, которые могли бы провести тебя куда следует. Коля повернул в библиотеку. В библиотеке на диване возились, словно гимназист и гимназистка на вечеринке, поручик Джорджилиани и княжна Татьяна. Татьяна уютно попискивала и вроде бы сопротивлялась, а Джорджилиани подвывал умоляюще, словно нищий на набережной. Это было отвратительное зрелище. Нет, не нужна была Коле Татьяна. Не любил он ее - но это не означает, что можно заниматься паскудством на диване, когда в любой момент могут войти. - Встать! - неожиданно для себя закричал Коля начальственным голосом. Возлюбленные, отталкиваясь ладонями, расцепились, и Татьяна, путаясь в складках, стала оправлять лиф, стараясь спрятать грудь. - Как вы смеете! - кричал Коля, забывшись. - Как вы смеете, когда в любой момент могут войти! Вам что, не терпелось настолько, что вы не могли спрятаться куда-нибудь на чердак? Джорджилиани, плотный невысокий брюнет, списанный за некие грехи из гвардии в запасной пехотный полк и как оппозиционер, попавший на должность при пленных Романовых, вдруг оробел, вскочил и дрожащими пальцами оправлял мундир. Коля со злорадством наблюдал, как поручик неправильно застегивал пуговицы, от чего одна пола была на пуговицу выше другой. - Андрей Сергеевич! - от двери сказала Мария Федоровна. - Что за шум? - У меня были к тому основания! - Коля гневно обернулся к императрице. Мария Федоровна, не подозревая, видно, что на свете есть люди, которые могут не знать французского языка, обратилась тогда к Коле с длинной и гневной французской тирадой. Коля слушал, стыдясь сознаться в собственном невежестве. Татьяна громко зарыдала и выбежала из библиотеки. Джорджилиани, не смея побороть роялистских устремлений и грузинского почтения перед старухой, стоял красный, злой, по стойке "смирно" в нелепо, наперекосяк застегнутом мундире и оттого был смешон. - Нехорошо, молодые люди, - сказала Мария Федоровна. - Вы забыли, где вы находитесь. - Я надеюсь, что ко мне это не относится? - Силянс! - оборвала его императрица. Обернулась к Джорджилиани: - Поручик, попрошу вас покинуть дворец и вернуться к исполнению своих обязанностей. - Ваше величество... - То, что вы наш тюремщик, господин поручик, не дает вам право вести себя в моем доме подобно солдату. Идите. Джорджилиани, не пытаясь оправдаться, четко повернулся и затопал к выходу. Шея у него была такая красная, будто кровь выливалась сквозь поры. - А вы, господин Берестов, могли бы и не кричать в моем доме, - как бы завершая фразу, произнесла императрица. - Простите, ваше величество, - сказал Коля, чувствуя облегчение, как в детстве, когда закончился нагоняй от мамы. - Хорошо, что вы приехали, - сказала императрица иным, обыкновенным голосом. - Я так волновалась с утра. У нас плохие новости. Они прошли в малую гостиную императрицы. Там ждала Наташа. - Наташа, подожди снаружи, - сказала императрица. - Садитесь. На самом деле она совсем не сердилась на Беккера - либо не давала себе воли. - Сегодня днем, - сказала императрица, - Ялтинский совет принял постановление об аресте всех Романовых. Как и следовало ожидать, толпа выразила шумную радость по поводу этого требования. Более того, какой-то гражданин эмиссар зачитывал якобы телеграмму из Петербурга, где излагалось схожее мнение Временного правительства. - Когда они хотят вас арестовать? - Я поняла, что завтра. - Этого нельзя допустить. - Вы так полагаете? - спросила Мария Федоровна. - И что же вы намерены предпринять? - Я не могу принимать таких решений. Вы же знаете, государыня. - Ах, Берестов, я не ожидала от вас отважных решений. Мой опыт общения с людьми давно уже подсказал, что вы полководец в мечтах, а в жизни - исполнитель чужих решений. Не обижайтесь, в этом нет ничего плохого, это тоже достоинство, и редкое. Будь у Николая достаточно таких исполнителей, как вы, он бы не потерял престола. Все равно обидно - злобная старуха! Еще неизвестно, что будет завтра. Да, он подчиняется чернозубому адмиралу, он подчиняется, потому что это ему выгодно. Когда в адмирале пропадет надобность, роли переменятся, государыня! Видно, эти мысли как-то отразились на лице Беккера, потому что Мария Федоровна вдруг поморщилась, как от неожиданного укола зубной боли. - Простите, капитан, - сказала старуха. - Я запамятовала вас спросить: что вас привело сюда сегодня? - Письмо от Александра Васильевича, - сказал Коля, нарочно подчеркивая этим свою близость к адмиралу. - С указанием точного места и времени решительной встречи. - Боюсь, что письмо опоздало, - сказала императрица. Она протянула холеную, совсем не старческую руку. Коля достал письмо. Императрица прочла письмо. Оно было коротким. - Вы должны его сжечь, - сказал Коля. - Сожгите сами. У вас есть спички? Коля поджег письмо. - Вы знаете его содержание? - спросила императрица, глядя, как письмо обугливается, занимаясь огнем. Чтобы не обжечься, Коля перехватил его за другой угол и пошел к камину. - Послезавтра в три часа пополудни, - сказал Коля. - Более терпеть нельзя. Решения уже приняты. - Но завтра нас арестуют! - Пусть только посмеют! Послезавтра здесь будет весь Черноморский флот. - Можно подумать, господин Берестов, - сказала императрица с раздражением, - что вы не ездите сюда инкогнито и не скрываетесь по углам. Можно подумать, что мой сын не является пленником в собственном дворце. Я не знаю, в кого намерен стрелять ваш Черноморский флот, и предпочитаю быть живой, хоть и в тюрьме, чем погибнуть ради сомнительных интересов адмирала Колчака. - Но вы же согласились участвовать! - До тех пор, пока участие это не ставило под угрозу жизнь мою и моих близких. - Я доложу обо всем адмиралу. - И поспешите сделать это. В гостиную вошла Татьяна. Она была напудрена, но краснота длинноватого носа и глаз пробивалась сквозь пудру. - Простите, - обратилась она к императрице. - Но у меня к вам два слова, которые я хотела бы сказать наедине. - Татьяна, сейчас не время для приличий. Считай, что господина Берестова в нашем дворце нет. - Вы правы, бабушка, - сказала Татьяна с детским торжеством. - Этого человека нет. Это фантом. Коля не счел нужным возражать, унижаться в глазах спесивых аристократок. - Господин Джорджилиани, - сказала Татьяна, - просит моей руки. - Какая глупость! - Совсем не глупость, бабушка, в наши дни. Вахтанг происходит из грузинской княжеской семьи... - Ах, милая, - сказала императрица, подходя к трюмо и открывая стоявший там пузырек с нюхательной солью. - Каждый второй грузин - князь. У них слишком много князей для такой маленькой нации. - Мы завтра же уедем в Грузию, - сказала Татьяна, - с утра. - Ты глупа, - после короткой паузы сказала императрица. - Но я тебя не неволю. Я, конечно, желала бы увидеть твою свадьбу иной... - Подождите! - не выдержал Коля. Не потому, что Татьяна была нужна ему, но в решении княжны был нонсенс, подтверждающий гнилость и смерть романовской династии: с какой легкостью великая княжна бросается в объятия проходимца, забыв о своем долге перед династией. - Не надо слов, - сказала императрица, строго поглядев на Колю. - Ты свободна, Татьяна. Можешь поступать, как тебе вздумается. Татьяна поцеловала бабушке руку и вышла из комнаты, бросив через плечо торжествующий взгляд на Колю - как бы получая развод от опостылевшего мужа. - Ну и что вы скажете? - спросила императрица, когда за Татьяной закрылась дверь. - Она пожалеет об этом. - Глупости. Я не об этом. Откуда мы знаем, пожалеет она или нет? Я о сроке, который установил ей Джорджилиани. - Я не понял вас. - И очень жаль. Завтра, сказал Джорджилиани, они уезжают в Грузию. Завтра утром. Вы спрашивали о том, насколько обоснованна моя тревога о завтрашнем нашем аресте и препровождении в Симферополь. Как видите - мы получили доказательство. - Это могло быть совпадением. - Даже если вспомнить, что поручик Джорджилиани - начальник караула? - Это еще ничего не доказывает. - Коля уже понимал, что императрица права. - Упрямый юноша! - сказала императрица. - Не вздумайте говорить с поручиком - вы сделаете еще хуже. - А я и не намеревался, - сказал Коля, который только что хотел сделать именно так. - Тогда подождите меня здесь, я напишу записку адмиралу. Пока императрицы не было, Коля имел возможность подумать. Он подошел к трюмо. На полочке стояло множество пузырьков с духами, эссенциями, мазями - Коля не разбирался в них, но взял один небольшой флакон, чтобы сделать приятное Раисе. Он еле успел положить флакон в карман, ка