о ожил, и Коля повел высокую мушку вправо. Вдруг из кустов выскочил человек в черной гимназической шинели, закрутился на дороге в каком-то танце, а потом, дергаясь, упал - на помощь к нему побежал из-за кустов второй гимназист и потащил товарища, и Коля, уже поняв, что первого гимназиста убил он, отыскал мушкой и убил второго юношу. Но тут в ответ забил советский пулемет, и Коле пришлось залечь, потому что пули били по щитку, изгибая и даже пробивая его. А когда длинная, казалось, бесконечная очередь вражеского пулемета оборвалась, Коля приподнял голову и вдруг, к удивлению, правда, без страха, словно это касалось не его, а кого-то другого, увидел, что уже совсем близко подбегают нападающие. Коля только-только успел дать очередь, чтобы они упали, прижались к земле. Но крики уже раздавались сзади: часть нападающих оказалась там, обойдя сторожку. Среди них тяжело бежал Мученик. Он размахивал громадной деревянной кобурой, забыв вытащить из нее револьвер, и что-то кричал. На голове Елисея был немецкий "пикельхельм" - каска с надраенным прусским орлом на лбу. Коля не мог развернуть пулемет и потому стрелял вперед. Кончилась лента. Пулемет перестал дергаться в руках. А Коля забыл, как перезаряжается пулемет. Он ударил кулаком по каменной ступеньке и тут увидел, что к поясу мертвого матроса прикреплены две гранаты на длинных деревянных ручках. Он хотел было взять гранаты, но прямо на них упал человек в белой сорочке и черных брюках. Коля отпрянул - и услышал его голос в щелкающем, многоголосом шуме: - Молодец, лейтенант! Иду к тебе вторым нумером! Человек в белой сорочке уже заправлял ленту в пулемет, видно, решив, что Коля - ас пулеметного дела, гнушающийся сам заправлять ленту. А Коля сообразил, что к нему на выручку прибежал князь Феликс Юсупов, убийца Распутина, которого он только что видел во дворце. - Спасибо! - крикнул Коля и на секунду оглянулся, потому что движение врагов, снова поднявшихся, как замолк пулемет, замедлилось. Коля увидел, что от дома, не кланяясь пулям, стройный и легкий, к воротам бежит адмирал Колчак и кричит: - Вперед! Чего попрятались! Вперед, молодцы! И за ним поднимаются матросы, будто ждали этого крика. - Давай! - рассердился вдруг Коля на князя, который слишком медленно заправлял ленту, - время то сжималось, то растягивалось непомерно, и нельзя было сказать - долго ли возится с лентой Юсупов. - Готово! - крикнул князь, и Коля сразу же начал стрелять, сгоняя с дороги нападающих, - он увидел, как убегает, припадая на правую ногу, человек в немецкой каске с шипом сверху. Он стрелял только в него - только в Мученика! И тот исчез в кустах. - Все! - сказал князь Юсупов, поднимаясь от пулемета. - Убежали. В поле зрения появился адмирал Колчак - он вывел свой отряд за ворота. И, тут же сообразив, что на виду стоять неразумно, закричал: - Ложись! Занимай оборонительные позиции. Матросы и солдаты Баренца послушно укладывались на землю, выискивая укрытия. Кто-то, тяжело дыша, упал рядом с Колей, избрав в качестве прикрытия его пулемет. Убедившись, что его сухопутные части способны сами продолжать войну, Колчак тоже прилег у пулемета. Он сделал вид, что заглянул к Коле специально, и, перекрывая треск выстрелов, что все чаще гремели вокруг, крикнул: - Да оставь ты пулемет нижним чинам! Ты мне во дворце нужен! Выглянув из-за щитка, свободной рукой он подтянул к пулемету солдата. Потом улучил момент, вскочил, пригнувшись, и пропал за углом сторожки. Следом за ним поднялся Юсупов, сказал: - До встречи, Андрей. И тоже исчез. Коля понял, что и ему следует бежать во дворец. И тут его храбрость кончилась. В Коле наступило спокойствие, что бывает уже вечером, когда труба прогремела отбой и неубитые солдаты стягиваются к своим бивакам, моля небо, чтобы назавтра бой не начался новый. Но на самом деле бой еще гремел и не намеревался кончаться. И перебежать к дворцу оказалось более трудным, чем лежать у пулемета. Выстрелы смолкли, но не потому, что бой завершился, а потому, что все, очевидно, прицелились в Беккера. - Э-ге-гей! - раздался зычный крик спереди. Коля поглядел в щель щитка - на дорогу вышел Мученик, по обе стороны его шагали два угрожающего вида советчика с револьверами и шашками наголо. Мученик не был вооружен, он держал в руке небольшой белый флажок. - Мы предлагаем переговоры! - кричал он. - Прекратим братоубийственную вражду! Товарищи солдаты! Граждане свободной России! Бросайте оружие и переходите к нам, потопим в море угнетателей Романовых! Хватит им пить нашу алую кровь и насиловать наших жен. - Так стреляйте же! - прошипел Коля солдату. - Нельзя, лейтенант, - ответил солдат. - Они же с белым флагом. - Какого черта - с белым флагом! - закричал Коля, вырывая рукоятки пулемета у солдата. Корень всех его зол и неудач был в этом опереточном генерале - в солдатской шинели и прусском "пикельхельме", из-под которого торчали рыжеватые лохмы. - Эмиссар! - бормотал Коля. - Я те покажу, эмиссар! - Нельзя, - повторял солдат, мешая Коле, и тот отталкивал его. Крики Коли донеслись до Мученика, который, размахивая белым флажком, начал отступать, но не побежал, как побежали его спутники, боевые советчики с револьверами. Коля смог наконец нажать на гашетку, пулемет выпустил две или три пули, и ленту заклинило. - Я же говорил, - произнес над ухом солдат, - я же предупреждал, ваше благородие. - А идите вы все куда подальше! - рассердился вконец Коля и, решившись, поднялся и пошел ко дворцу. Он не оглядывался, будучи уверенным, что никто не будет в него стрелять. А если даже и стреляли, он этого не услышал. Дверь во дворец открыл князь Юсупов. Жан стоял за его спиной. - Вы истинный герой, господин Берестов, - сказал Жан. - Вы также, князь. Я доложу о вашем подвиге ее величеству. Коля внутренне улыбнулся - и сам не понял сначала, что же смешного в словах Жана. Потом сообразил: смешное было не в словах, а в том, что доклад об отличившихся на поле боя офицерах намеревался делать ливрейный лакей. - Дурак, - сказал устало князь Юсупов, - ты боишься, что я доложу раньше и все поймут, что ты праздновал труса. - Я не герой и не офицер, - ответил Жан смиренно, но нагло. - Пошли смоем эту грязь, лейтенант, - сказал Юсупов. Коля с благодарностью согласился. В малой гостиной почти ничего не изменилось. - Мы наблюдали из окна, - сказала Мария Федоровна, - подойдите ко мне, мон анфан. Юсупов и Коля подошли к императрице. Старуха встала, каждого, притянула сухой ладонью к себе, поцеловала в лоб. - Спасибо, - сказала она по-русски. На диване сидел полковник Баренц. Голова его была аккуратно перевязана. У виска сквозь бинт просачивалась кровь. Рядом стояла горничная Наташа со стаканом воды. Полковник был в беспамятстве. - Положение наше неприятно, - сказал Колчак. - Охрана оказалась совершенно не готова к быстрому наступлению противника. - Ими командовал Мученик, - сказал Коля. - Я его узнал. - Это не важно, - сказал адмирал. - Моя охрана плюс отряд Баренца - все вместе не более пятидесяти штыков. По дороге наступают около двухсот, но еще столько же занимаются сейчас обходным маневром, пытаясь выйти ко дворцу вдоль моря. И это куда более опасно. С той стороны у меня только один пулемет и шесть матросов. - Но вы телеграфировали в Севастополь? - спросила императрица. - Связь нарушена, - сказал Колчак. - Разумеется, я рассчитываю на адмирала Немитца. На то, что в решающий для России момент он поймет, что судьба страны важнее, чем лавры революционера. - Он из хорошей семьи, - сказала Мария Федоровна. - Многие из ваших врагов, императрица, происходят из хороших семейств, - сказал Колчак. - Чего же мы ждем? - спросил Юсупов. - Мы ждем миноносца, который должны прислать за нами из Севастополя. Иного пути отсюда нет - мы не можем прорываться сушей, рискуя жизнью ее императорского величества. - Я не боюсь смерти, - сказала императрица. - Вы нужны России живая, - мягко улыбнулся Колчак, не показывая зубов - он всегда помнил о своем недостатке. - А как мы узнаем, идет ли кто-нибудь к нам на выручку? - спросил князь Юсупов. - Наверху, на башне, мы оставили наблюдателя. - Колчак поднялся. - Нам нельзя терять время, - продолжал он. - Берем только самое необходимое. Я не смогу выделить носильщиков. За исключением государыни, все сами несут свои вещи. Вы возражаете, князь? - Наташа, - сказала императрица, - мы возьмем только мою шкатулку и самое необходимое из одежды. Нам не понадобятся солдаты. - Императрица не скрывала гордости своим решением. - Жаль, что Таня оставила нас... Слова императрицы оказались как бы пророческими - тотчас же дверь широко отворилась, и в ней показался Жан, который поддерживал под мышки бесчувственную княжну Татьяну. Лакей потащил княжну к дивану и посадил ее рядом с Баренцем. - Ах, что с ней сделали! - воскликнула императрица. Ирина Александровна присела на корточки рядом с диваном. - Таня, - сказала она. Та простонала, но не ответила. Ирина Александровна, не глядя, завела за спину руку, и князь Юсупов, как в отрепетированном номере, вложил в пальцы стакан с водой. Из рукава он его вытащил, что ли? - подумал Коля. Таня отпила глоток. Колчак отошел к окну и поманил к себе Колю. - Лейтенант, вы умеете метать гранаты? - спросил он. - Очень давно, на учениях, - сказал Коля. - Когда появится катер и мы будем уходить к морю, вам придется задержаться - вы прикрываете нас на случай, если бунтовщики прорвут ограждение. Гранаты в моей машине, под сиденьем. - Ой! - закричала Татьяна. - Я не хочу жить! Я не буду жить! Она пришла в себя, и это было хуже, чем беспамятство. - Что с тобой случилось? Что случилось? - спрашивала Ирина Александровна. - Они перегородили дорогу - они смеялись, они сказали, чтобы мы все отдали, все... потом они... Вахтанг стал сражаться, я просила его - не надо, не надо... они убили его, а меня... - Мерзавцы! - воскликнул Юсупов. И он был искренен в своем гневе. - Я пойду! Я буду стрелять, пока не перебью все их кривые рожи! - Феликс! - закричала на него императрица. Со звоном разлетелось и тут же с грохотом посыпалось осколками по паркету оконное стекло, разбитое случайной пулей. Это сразу отрезвило всех. - Прошу всех перейти на первый этаж. Оттуда мы выходим к морю, - приказал Колчак. - А как же полковник Баренц? - тихо спросил у адмирала Коля. Диван представлял собой драматическую картину, словно просился на кисть исторического живописца. На нем, откинувшись, сидел и часто дышал полковник Баренц, с головой, завязанной промокшим от крови бинтом. А в ногах у него сидела в полузабытьи княжна, подняв руку, обнаженную выше локтя, потому что рукав был разорван. Дорожная, доходящая лишь до щиколоток, юбка княжны также была порвана и измарана. - Полковник? - повторил Колчак. - Полагаю, ему будет лучше остаться здесь. Они могут вызвать ему врача. А так мы его погубим, не довезя до миноносца. Коля смотрел на княжну и думал: не успели, не успели, не успели... и почему-то это имело отношение и к нему, и к адмиралу, и к императрице. - Берестов! - услышал он голос адмирала. - Вы почему здесь стоите? Я же приказал вам взять гранаты. - Простите, - сказал Коля. - Я думал, что это не сейчас. - Именно сейчас! Вы что, полагаете, что я должен быть вам по гроб жизни обязан за те подвиги, которые вы совершали час назад? Они - наше прошлое. Остаться живыми и вырваться из этой мышеловки - вот наша задача сегодня. Идите! - Слушаюсь. - Постойте. Сначала поднимитесь в башенку. Там сидит наблюдатель. Узнайте у него, какова обстановка. Если есть срочные новости - бегите сюда. Ясно? Как только Коля вышел из гостиной и стал искать путь на чердак, он попал в ту часть дворца, что выходила к воротам, и потому сразу стали слышнее выстрелы и доносились даже крики. Стекла в окнах с этой стороны были разбиты, и солнце, попавшее в проемы, по-утреннему весело отражалось в осколках. Не у кого было спросить, где эта нужная лестница. Коля поднялся по одной и попал в коридор, куда выходили спальни. Он заглянул в спальню императрицы, дальше не пошел - время было на исходе. Пришлось снова спуститься на первый этаж. Коля понимал, что нельзя признаться адмиралу в неспособности отыскать пути на башню. Перебежав через холл, где на полу сидел, прижавшись спиной к деревянной панели, раненый солдат в одном сапоге - вторая нога была кое-как замотана, Коля увидел лесенку поуже и по ней выбрался на чердак и чуть было не получил пулю в живот, потому что никто не предупредил Колю, что на чердак попадают, условно постучавшись. Коля открыл дверь, и тут же наблюдатель - матрос, глядевший на море, обернулся и выстрелил в него из маузера. Коля отпрянул за косяк и оттуда закричал: - Ты чего? Убить захотел? Не видишь, что ли, погоны? - А ты кто? - спросил матрос. - Я от адмирала, лейтенант Берестов. - А чего же он не сказал, что стучать надо по-особому. - В следующий раз постучу - некогда сейчас этим заниматься, - сказал Коля. - Я зайду? - Ладно, заходи. Видел тебя в штабе. Только ты, лейтенант, будь поосторожнее. Дырку получишь. Простое дело. Коля не стал вдаваться в разговоры с матросом; здесь было просторно - крыша уходила в башенку, балки были исполосованы птичьим пометом. Одно окно выходило на море, из второго было видно шоссе. - Адмирал спрашивал, не видны ли наши? - спросил Коля. - Если бы появились, я бы прибежал, - сказал матрос. - Нету наших. Да и что ждать - пока соберутся... Это здесь время медленно идет, а в Севастополе быстро. Матрос дал Беккеру бинокль, и он посмотрел на море. Море было пустынным, даже рыбаков не видно - чувствуют, что идет война. Потом он посмотрел в другую сторону - на шоссе. Шоссе вилось вдоль моря, и далеко-далеко видна была нестройная колонна людей. - Это кто? - спросил Коля. - Подкрепление Советам идет, - сказал он. - Сюда бы да хорошую роту - разогнали бы вмиг. А то твои контрразведчики только людей лупить и водяру пить умеют. - Я не из контрразведки, - сказал Коля. Пуля ударила в раму окна, отколола кусок дерева, и он вонзился Коле в рукав, чуть уколов руку. - Осторожнее, - сказал матрос. - Нам ведь все равно - от Баренца ты или из экипажа. Живи и дай пожить другим. Он осторожно выглянул из-за рамы и сказал: - Пошли! Опять пошли! И, как бы услышав его, от сторожки ударил пулемет. Сверху было отлично видно, как перебегают, приближаясь к воротам, нападающие, такие маленькие сверху. Коля пытался разглядеть среди них Мученика. - Вот где надо пулемет ставить! - сказал Коля. - Отсюда! - Отсюда трудно попасть - далеко, - ответил матрос. - Только если к дому подберутся. Впрочем, поздно было тащить сюда пулемет, даже если бы был лишний. Пока дотащишь - они уже добегут до дворца. - Что же они делают? - спросил Коля. - Почему их не остановят? - А ты что, не видишь, что их сверху с горы огнем поддерживают? - ответил матрос. - Нашим не высунуться. Солдаты, что лежали у пулемета - а Коля уже воспринимал этот пулемет как собственность, как источник своего подвига, - вдруг вскочили и побежали, бросив его. - Ну куда же, мать вашу! - Коля высунулся из окошка, начал грозить кулаком. Но солдаты не слышали его, они бежали ко дворцу, потом один из них упал и остался лежать на дорожке, а второй спрятался в кустах. Другие солдаты, что таились в зелени, тоже поднимались и отбегали к строениям. Некоторые падали. Коля понял, что ему надо бежать вниз, - потому что, кроме него, некому остановить бегство. И как только он сделал шаг от окошка, ему стало очень больно в правой руке, ниже локтя, словно ее пронзили раскаленным железным штырем - так больно, что Коля даже закричал, садясь, скрюченный, на пол. - Задел, да? - спросил матрос. Но почему-то, не дожидаясь ответа, он пошел к двери и исчез, но Коле было так больно, даже тошнило, что он не обратил внимания на бегство матроса. Пальцам левой руки, которая держала за локоть правую, стало очень мокро и горячо, будто он помочился на эти пальцы. И Коля понял, а потом увидел, что это кровь, и ее было очень много. Коля никогда еще не видел столько человеческой крови сразу - даже на войне, которая раньше обходила его стороной. Но это была его кровь, и надо было что-то делать, иначе вся кровь вытечет. Надо перевязать руку - но как это сделаешь, если так больно и одна рука не действует... Слабость была ужасная. Коля постарался встать, но ноги его не держали, он пытался говорить с ними, как с живыми - он стал уговаривать их: если ноги не поднимут его тело, то оно останется здесь лежать, пока не придет эмиссар Мученик в "пикельхельме", чтобы убить Колю. И вдруг понимание возможности смерти обрушилось на Колю первозданным ужасом - ничего подобного ему не приходилось в жизни испытывать. Даже когда умирала мать и он увидел тот момент, что отделял ее жизнь от смерти, и был тот момент обыденным и неинтересным, он не испытал понимания, что смерть существует и она всегда рядом. И он понял, что нет ничего особенно удивительного и даже трагического для всех остальных людей в том, что здесь, на чердаке, будет валяться труп красивого молодого человека, лейтенанта Черноморского флота, который лишь начинал жить и делать свою карьеру, который не успел по-настоящему полюбить и испытать счастье... Думая так и то смиряясь с неизбежностью смерти, то ужасаясь ее и борясь с ней, Коля медленно продвигался к приоткрытой двери, за которой начиналась крутая лестница вниз. Он потерял чувство времени и не знал, то ли прошли минуты, то ли час, с тех пор как он был ранен. Порой он старался утешить себя, повторяя чьи-то слова: "Ранение в руку? Какой пустяк! От этого не погибают", то старался подсчитать, сколько крови находится в человеке и сколько из него вытекает. Как задачка о двух бассейнах... - На помощь! - закричал Коля. - Спасите! Снизу раздался невнятный крик, и Коля со всей очевидностью, без сомнения понял - внизу, на первом этаже, уже люди Мученика. А Колчак и Романовы давно ушли, и никто из них не вспомнил о Коле Беккере - или об Андрее Берестове. И Коля даже уловил иронию в том, что забыли они не его, а ту маску, которую он надел, чтобы выжить. И если бы не надел, вернее всего, сейчас коротал бы спокойно время у своей феодосийской пушки... Звать ли их - или истечь кровью здесь? Коля понимал, что сейчас должны возникнуть картины его детства, но картины детства не возникали, и в голове только крутились слова, сказанные перед смертью... кажется, сыном Наполеона: "В моей жизни было два достойных упоминания события - я родился и умер". - На помощь! - со злостью ко всем людям кричал Коля. Пускай он умрет - пускай это будет, но не один, не забытый на чердаке покинутой виллы! Не так, чтобы через год здесь отыскали скелет в разорванном, насквозь прогнившем мундире... И Коля сам удивился способности своего мозга создавать такие яркие картины. И злость на человечество помогла Коле подняться на ноги - раненая рука повисла вдоль тела, а левой он придерживался за стенку. Таким образом, почти в забытьи, он миновал два пролета - на третьем ноги предали его, и он полетел вниз, но боли не почувствовал. И вообще ничего не почувствовал до тех пор, пока, проходя по комнатам дворца, его не увидел Елисей Мученик, потерявший в последней атаке свой черный "пикельхельм". - Господи, - сказал он, - силы небесные! Андрей Сергеевич! Как вас угораздило! Сказал он это искренне, потому что ему не хотелось сражаться с возлюбленным Раисы Федотовны. Елисей Борисович Мученик был готов служить революции и мировой свободе, готов был сражаться на всех баррикадах планеты, но это не означало, что он был кровожадным человеком. В этом он был схож с иными вождями революционных течений и возмущений, которые остались в памяти человечества как варвары и садисты, хотя никогда такими не были. Я сильно сомневаюсь в том, чтобы Наполеон смог отрубить голову даже самому отъявленному, с его точки зрения, преступнику, - но подписать приказ о казни заложников или мародеров он мог без зазрения совести, даже перед обедом. Он казнил как бы не конкретных людей, а враждебные его высоким целям идеи. Он убирал препятствия с дороги к прогрессу. И не дай Бог вам оказаться таким препятствием. Но стоит такому вождю увидеть страдания одного человека, которого он знает лично, то в нем просыпается высокий гуманизм и человеческое сострадание. Мученика, который Колю не любил и любить, конечно, не мог, при виде потерявшего сознание, лежащего у лестницы окровавленного соперника охватила не только жалость, но и искреннее негодование к судьбе, которая заставляет людей становиться врагами и убивать друг друга. Если бы рядом оказался врач и предложил Елисею Борисовичу отдать половину своей крови для спасения жизни Андрея Берестова, Мученик ни секунды бы не колебался. Он бы всю кровь отдал - лишь бы его соперник жил! Вначале Мученик решил было, что Коля уже умер, и постарался обнажить голову. Но "пикельхельм" был уже потерян, потому пальцы Мученика запутались в шевелюре, там и остались. Вождь революционеров стоял над Колей, а мимо пробегали его соратники, продолжая наступление. И тут Коля потянул вперед руку и застонал - высоко-высоко, будто заплакал младенческим голосом. - Люди! - закричал тогда Мученик. - Идите сюда, кто может! Человеку плохо и ему надо помочь! Он так убедительно кричал, что появился солдатик, который как раз и искал Мученика, потому что нес в руке потерянный прусский "пикельхельм". Солдатик считал его необходимым для вождя, как бы источником дополнительной силы. - Молодец. - Мученик надвинул шлем на брови. - Надо перетащить его, на диван или куда-нибудь. - На лавку положим, а? - сказал покорно солдатик. И они вдвоем, измаравшись кровью и уморившись, потому что бессильного раненого человека тащить очень непросто, перетащили Колю на жесткую резную дубовую скамью, что стояла у стены прихожей. Мученик обернулся в поисках чего-то мягкого, чтобы положить под голову Беккеру, но ничего не нашел. А тут в вестибюль дворца из внутренних помещений выбежал телеграфист и спросил: - Чего дальше делать? Они не сдаются. - А мы их сейчас в море утопим, - ответил Мученик и засмеялся, без злобы, а просто как человек, нашедший красивое решение геометрической задачи. Затем наклонился к Коле, поцеловал его по-братски в холодный лоб и сказал: - Выздоравливай, дурачок! На этих странных словах Коля очнулся и увидел склоненное к нему лицо Мученика. Лицо тут же отодвинулось и исчезло. Елисей убегал от него, за ним телеграфист, а оттуда, куда они бежали, гремели выстрелы. Поэтому слабый крик Коли, мольбу не покидать его революционеры не услышали. Коля попытался сесть на лавке, но не смог - был слишком слаб и слишком болела рука. У них, конечно, санитаров нет, подумал он о врагах. И его охватила ненависть к Мученику, который так подло оставил его умирать. Адмирал Колчак вывел к молу небольшую группу людей, отдавшихся под его покровительство. Он велел Марии Федоровне, жене Александра Михайловича Ксении Александровне, все еще пребывавшей в безумии княжне Татьяне, а также Юсуповой и горничной Наташе спрятаться сбоку от пирса. На их счастье, пирс, выдававшийся саблей в море, в том месте, где встречался с волнами, образовал стену, достаточную, чтобы защитить женщин от случайных пуль. С женщинами остались старшие великие князья. Сам же Колчак и Феликс Юсупов, который не желал отсиживаться со стариками и женщинами, переползли выше, к началу пирса, где было куда опаснее. Последние солдаты и матросы охраны с трудом сдерживали напор Советов, которые, захватив дом и сад, уже вышли к пляжу. Офицеров у Колчака не осталось. Полковник Баренц лежал на диване, а Андрей Берестов и поручик из контрразведки пропали - возможно, были отрезаны и убиты в доме. Положение было, можно сказать, безнадежным. Оставалось уповать лишь на то, что помощь, как положено в авантюрном романе, прискачет в последний момент на быстрых конях. Но Колчаку вполне обоснованно казалось, что последний момент уже наступил, а на горизонте все не было следов катера. Отряды Ялтинского совета, к счастью, недостаточно подвижные, но в двадцать раз превосходившие севастопольцев числом, взяли передых - то ли спешили пограбить дворец, то ли нашли винный погреб. В этот момент затишья со стороны моря послышался треск, и в воздухе возник гидроплан. На крыльях у него были русские опознавательные круги. Он сделал круг над дворцом и над пляжем - Колчак, сидевший на холодной гальке спиной к пирсу, лишь поглядел ему вслед, не зная, чей он. Никаких враждебных действий гидроплан не произвел, помахал крыльями и удалился - вслед ему стреляли из кустов. Встревоженные появлением гидроплана, который сочли вражеским разведчиком, Советы начали наступление. Они во множестве выскакивали из кустов и страшно кричали, подбадривая себя. С криками они бежали по гальке, увязая и скользя в ней. Колчак приказал единственному пулемету открыть огонь, и тот стрелял из-за пирса. Люди на гальке кричали, и некоторые стали падать. Упавшие отползали обратно к кустам, а два пулемета сверху открыли огонь по пулемету Колчака, но не смогли его подавить. Только ранили пулеметчика, и Колчак заменил его одним из матросов. Прошло не более пяти минут, как Советы снова кинулись в атаку. Впереди отважно вышагивал человек в длинной шинели и прусском шлеме. Он вытянул вперед руку с маузером и время от времени стрелял из него. За ним, густо и отчаянно, перли солдаты, гимназисты, рабочие и прочие люди, которые знали, что врагов за пирсом очень мало, так что осталось совсем чуть-чуть... Императрица и великие князья, прижимаясь спинами к пирсу, чтоб их не заметили с берега, отошли к самой воде - дальше было некуда. Колчака задело пулей, сбило фуражку и оцарапало голову. Кровь струилась по лбу. Пулемет замолчал - то ли кончились патроны, то ли убило матроса. Колчаку надо было приподняться, чтобы увидеть, но приподняться он не мог. И вот тогда случилось чудо. Оно не повлияло бы на исход боя - если бы не растерялся сам эмиссар Мученик. ...Подводная лодка всплыла в полукабельтове от берега. Это был отчаянный по отважности маневр. Вода, стекая с нее, пенилась и шумела так, что слышно было на берегу, эмиссар остановился и за ним остановились все нападающие. Уж очень внушителен и строг был черный конь, что прискакал на выручку адмиралу. Субмарина еще не закончила подъем, как люк в рубке откинулся и оттуда на палубу выскочил офицер. За ним - матросы. Два или три матроса побежали вперед, к носу, где стояла подобранная, маленькая, словно оса, пушка... Другие матросы вытаскивали из рубки надувную лодку. Все это заняло минуту. И всю эту долгую минуту, впервые в жизни признав поражение ранее, чем оно наступило, Елисей Борисович Мученик стоял посреди пляжа, вытянув вперед руку с маузером. Потом, со значительным и роковым уже опозданием, он выстрелил из маузера. Пуля пролетела возле мола и бессильно упала в воду, не долетев до субмарины. Феликс Юсупов, не растерявшийся, что потом дало основание к награждению его орденом Святого Георгия, в два прыжка добежал до пулемета, возле которого никого не было, лег рядом и начал стрелять по противнику. И противник побежал назад. А когда к пулемету присоединилась скорострельная пушка субмарины и первый ее разрывной снаряд поднял тучу земли между нападающими и дворцом, бегство их стало неудержимым. Не убежал только Елисей Мученик. Он медленно отступал, продолжая стрелять и не замечая, что в маузере давно уже нет патронов. И он стал центром всей картины. Именно к нему тянулись пули из пулемета, за которым лежал князь Юсупов, именно ему предназначался следующий снаряд с субмарины, именно в него, страстно желая самому убить этого эмиссара, стрелял из револьвера вице-адмирал Колчак... Но Мученик продолжал отступать и, наверное, скрылся бы в доме, если бы в тот момент из дома не вышел окровавленный, придерживающий здоровой рукой раненую Коля Беккер. Он не был вооружен, но ненависть его к Мученику была столь велика, что тот, не в силах преодолеть давление воспаленных глаз Коли, остановился и даже готов был уже отступить, - но отступать было некуда, потому что, догнав Мученика, в него впились десятки пулеметных и револьверных пуль, а новый снаряд с субмарины взорвался как раз между Мучеником и лейтенантом Берестовым, убив обоих мгновенно. Можно описать, что думал Коля в последнее мгновение, но мысль его не интересна - она заключалась лишь в бешеном желании убить Мученика, сделать так, чтобы тот перестал жить. И, увидев ослепительный звон последнего взрыва, поглотившего Елисея, и зная уже, что этот взрыв принес конец, смерть ему самому, Коля возрадовался космической радостью свершения мести за то, что Мученик своим существованием отобрал у него, Беккера, все, что было: и Лидочку, и Раису Федотовну, и Стамбул - отобрал, но сам погиб. Это было хорошо. Торжество Беккера, секундное, а может, и менее чем секундное, захватило его настолько, что он не заметил, как умер. Впрочем, никто не замечает, как умер или заснул. После этого выстрелы сразу прекратились, и наступила оглушительная, звонкая тишина. ...Адмирал Колчак принял рапорт капитана субмарины, который сообщил, что, ввиду повреждения в главном двигателе, миноносец, выделенный для вывоза Романовых, остался в порту. Тогда начальник штаба флота контр-адмирал Немитц, выяснив, что в районе Ялты находится для учебных стрельб субмарина "Камбала", и связавшись с ней по радиотелеграфу, приказал следовать к Дюльберу. Что и было сделано. Колчак был суров - вина командира отряда миноносцев была непростительна. За день до отбытия флота в дальнее плавание отказывает машина у миноносца! Но он признал, что при тех обстоятельствах адмирал Немитц действовал правильно. И как только он признал это Юсупову, как единственному собеседнику, над горизонтом показался дым - на выручку флагману шел мателот "Императрица Екатерина", новейший русский линкор. Колчак сам сообщил императрице, что через полчаса здесь будет линкор. - Действительно? - спросила Мария Федоровна. - А я полагала, что помещусь и на субмарине. Колчак приказал перенести к берегу всех раненых и убитых - никого не осталось во дворце. Конечно, оставался некоторый риск - сейчас Ялтинский совет связывается по телеграфу с Петроградом, шлет возмущенные депеши - машина Временного правительства начинает скрипеть и крутиться... Не успеют! Матросы принесли Колю и положили на гальку. Лицо его было спокойным, и не видно было, куда попал убивший его осколок. - Вы воспитываете, настоящих героев, - сказала по-французски императрица. - Он был хороший мальчик. Я к нему привязалась. - Он был один из моих лучших офицеров, - сказал Колчак. - Россия его не забудет. Матросы принесли найденный на дороге труп поручика Джорджилиани, который был изуродован десятками пуль и сабельных ударов. Так никогда и не выяснилось, кто был виновен в его смерти - отряд ли Ялтинского совета, который категорически отказался принять за это ответственность, либо татарские националисты из банды Ахмета Керимова, которые мстили Колчаку за смерть своих товарищей. Третьим в том ряду положили полковника Баренца, который скончался от ран, так и не придя в сознание. Монумент, поставленный в Ялте в десятую годовщину этих событий, представляет собой бронзовую фигуру императрицы Марии, у ног которой расположились те герои России, что определили ее судьбу: к императрице протягивает руку адмирал Колчак, как бы предлагая спуститься с пьедестала. Еще ниже, демонстрируя единение сословий, склонились к пулемету князь Феликс Юсупов и подобный Адонису молодой офицер Берестов, происхождение которого в последующие годы оказалось так и не разрешенной тайной истории, подобно тайне Железной маски. За его спиной, вглядываясь вперед и почти сливаясь с камнем, стоит полковник Баренц, и наконец, внизу лежит, опираясь на локоть и прижав руку к груди, в которой вот-вот перестанет биться сердце, поручик Джорджилиани - тоже фигура таинственная, потому что историки не понимают, что же он делал во время штурма Дюльбера. Остальные фигуры на постаменте - обобщенные. Не надо искать в них сходства с действительными солдатами и матросами, что сражались, спасая императрицу и империю, но все они без исключения увенчаны достойными лаврами, наградами и пенсиями. Великая княжна Татьяна пережила всех действующих лиц этой драмы и скончалась в Ментоне, в Швейцарии, в 1986 году в возрасте девяносто лет, окруженная скорбящими родственниками. Захоронение ее праха состоялось в Петербурге, в Александро-Невской лавре при большом стечении публики. Колчак и императрица перешли на борт "Императрицы Екатерины". Когда катер подходил к адмиральскому трапу, Александр Васильевич был еще в сомнении, объявлять ли экипажу о том, что за гости прибыли на борт, но оказалось, что команда уже выстроена на шканцах и встретила появление Марии Федоровны громовым "урра!". Независимо от того, с какими чувствами кричали матросы - то ли искренне радовались, то ли поддаваясь общему настроению и не смея ему противиться, то ли уже начало сказываться разочарование в революции, которая третий месяц шумела на площадях, а жить становилось все хуже и порядка не стало вовсе, - в любом случае кричали матросы громко, как бы получая наслаждение от силы собственного дружного крика и правильности строя. Дабы не терять времени и воспользоваться настроением команды, адмирал Колчак обратился к морякам с короткой и неожиданной речью. Он заявил, что сейчас, когда страна охвачена волнением и беспорядком, необходимо взять на себя ответственность за ее судьбу. Не возьмем мы - возьмут враги, которые только и ждут, чтобы мы занялись внутренней грызней и междоусобицами. А кончится это тем, что германцы войдут в наши дома, будут измываться над нашими женами и невестами, а по всей России прокатятся грабежи и убийства. Останавливать эту трагедию будет поздно. А сегодня мы еще можем повернуть колесо истории, потому что мы, Черноморский флот, объединены, сильны, вооружены, - мы железный кулак России, которым она разгромит всех врагов. - Потому сообщаю вам, матросы и офицеры! Государыня императрица Мария Федоровна согласилась взять на себя регентство над наследником цесаревичем Алексеем до его совершеннолетия! Колчак сделал паузу, такую долгую, чтобы смысл его последних слов дошел до ума самого тупого матроса. И второе "ура", прогремевшее над крейсером, долго набирало силу, зато и долго не стихало. Мало кто знал об этой старой женщине, что стояла на свежем ветру с адмиралом Колчаком. Да и лица двух высоких господ, что стояли за ее спиной, были малознакомы - лишь самые сообразительные и памятливые из офицеров и матросов вспомнили: худой - это бывший командующий, дядя царя, попавший в немилость к Гришке Распутину, а тот, кто пониже ростом, - бывший командующий авиацией. Главное заключалось в том, что государыня императрица во плоти пришла на их корабль, пришла просить их помощи и поддержки, выделив "Императрицу Екатерину" из числа прочих дредноутов. Что судьба империи зависит сейчас от них. И когда один баталер из социалистов свистнул на слова Колчака, локтями и тумаками его затолкали в задний ряд, а потом и вовсе выкинули из строя. И это не укрылось от глаз адмирала. Севастопольский матрос всегда чувствовал превосходство над солдатами и сухопутными людьми - он желал, чтобы его уважали и выделяли, чтобы его просили сделать революцию, свергнуть царя или изгнать германца. И его всегда просили. Прошли времена пятого года, когда глупые вороватые командиры могли кормить матросов гнилым мясом - за качеством мяса сам адмирал Колчак следил неустанно, да и для других командиров урок не прошел даром. Так что матросы были сыты, а их вольнолюбие определялось в значительной степени тем, что революционеры умели просить громче, настойчивей и со слезой. Теперь Колчак тоже отыскал козырь - императрицу. Вряд ли его ход увенчался бы успехом, если бы он решил провозгласить царем любого из великих князей. Покровительствовать можно женщине; покровительствовать напыщенному Великому князю - позор для революционного матроса. - Господа матросы! Господа офицеры! - Колчак поднял ладонь, обратил ее к строю, чтобы остановить шум. - По велению государыни императрицы сегодня наш флот выходит в открытое море. Во исполнение царской воли приказываю: всем кораблям первой линии взять курс зюйд-вест! Наша цель - священный город русского православия - Константинополь. Скоро наши двенадцатидюймовки заговорят возле его стен. Ура! Матросы кричали, заходясь в восторге, им вторили прослезившиеся офицеры. Казалось, что этот единодушный крик летит над морем к берегу, доносясь до голубых, крутых склонов Ялты. В тот миг были забыты все идейные споры и посулы социалистов. Взятие Константинополя, священного города, стало куда более важным, чем повседневное благополучие. И подобно крестоносцам, бедным крестьянам, устремившимся к Иерусалиму следом за Петром-пустынником, матросы линкора готовы были перенести любые муки и, может, даже пожертвовать жизнью ради великой цели. Когда Колчак, опустошенный и измотанный, спустился в каюту императрицы, чтобы пожелать ей спокойного отдыха, та плакала. Возле нее, на коленях, стоял Александр Михайлович. - Александр Васильевич, голубчик, - произнесла старая императрица, - на вас теперь только и надежда. Ошибиться нам нельзя. - Согласен, ваше величество, - согласился Колчак. - В случае неудачи нам с вами лучше остаться за рубежом. - Господь с вами, что вы говорите, Александр Васильевич! - почти рассердилась императрица. Но тут же улыбнулась: она полностью зависела от этого нервного подвижного адмирала с блестящими глазами. Потом Колчак позволил себе краткий отдых, чуть более получаса. Выпив полстакана виски, он улегся на диван в своей каюте. Глаза были прикрыты, но бешеные скачущие образы прошедшего боя настойчиво мельтешили перед глазами. Грустно, что ты не молод, думал адмирал. И некому увидеть твое тщание, оценить твой порыв и заслуженно вознаградить. Но что сокровища мира для Беккера, которому не суждено насладиться наградами и почестями, которые он заслужил... Колчак потянулся, открыл глаза и, преодолев вспышку головной боли и головокружения, заставил себя подняться в рубку радиотелеграфа, чтобы узнать, что происходит в Севастополе. Новости из Севастополя его обрадовали. Дредноуты первой линии Черноморского флота уже снялись с якорей и взяли курс зюйд-вест. Первый и второй отряды миноносцев шли в охранении. Немитц, который остался в Морском штабе в Севастополе, как и было уговорено, для обеспечения связи между участниками грандиозной операции, сообщил также, что как на кавказском фронте, так и в Галиции наши войска ограниченными силами двинулись вперед, преодолевая сопротивление не только противника, но и своих солдатских Советов и даже Временного правительства, которое ревниво отнеслось к инициативе генералов и адмиралов, пошедших на наступление, не согласованное с военным министром Керенским. Больших успехов эти войска не добились, да и не могли добиться, потому что главная цель решалась только флотом