аю, - согласилась Лидочка. - Высокая, худая, нос такой с горбинкой. Совсем не похожа на подавальщицу. - Совсем не похожа. Неужели это он гнался за мной по коридору ночью и разбил ценную вазу эпохи Тан? - Эта подавальщица, - сказал Матя, - обвинила меня в очень опасном... проступке. Проступке? Ничего себе - формулировка! Он насилует девочек и через много лет называет это проступком. Если у Лидочки были какие-то сомнения в виновности Мати, они отпали. Человек, не совершавший насилия, всегда относится к нему отрицательно и полагает его - преступлением. А тот, кто виноват, - скорее назовет его проступком. Матя вытащил длинную пачку сигарет. - Здесь курят? - спросил он. - Марта курит, - сказала Лидочка. Она встала и подвинула к Мате пепельницу. Для этого ей пришлось наклониться к нему, и, наклоняясь, она замерла от неожиданно навалившегося ужаса.. Выпрямилась, снова села на кровать. Матя ничего не заметил. Он закурил, по комнате распространился приятный заграничный запах. - Вы знаете, я буду с вами совершенно откровенен, - сказал Матя. - В самом деле, я был мальчишкой, я совершил... я виноват, но прошло столько лет. - Вы были за красных или за белых? - спросила Лида. - Конечно же, я был в Красной Армии! - воскликнул Матя. - Тогда вам нечего бояться. Красная Армия своим все уже простила. - Это было в пьяном угаре, - сказал Матя. - Несколько девиц и мы, молодые красноармейцы. Можно придумать много ярлыков - дебош, пьянка, распутство. - Это был единственный дебош, в котором вы участвовали? - Не шутите, - сказал Матя, глубоко затягиваясь. - Мне не было двадцати лет. Я был совсем другим человеком. Я был мальчишкой. Ему нравилось называть себя мальчишкой. - А она-то при чем? - Лидочка думала, куда бы спрятать мешочек. Если Полина жива, надо будет отдать ей мешотек - врядли кастрюля представляла для нее ценность... - Она утверждает, что мы... мы на нее напали. - А вы на нее напали? - Не говорите глупостей, Лидия! - гошос доктора наук звучал строго, как на уроке. - Если вы на нее не нападали, чего вы переживаете? - Она потребовала, чтобы я на ней женился! - Чего? - Лидочке вдруг стало смешно. Неужели Матю можно заставить что-нибудь делать против его воли? До того момента Лидочке казалось, что Матя великий мастер устраивать жизнь к собственному удовольствию. - Ей нужна другая фамилия, московская прописка. Лидочка поднялась и отнесла мешочек к чемодану, что стоял на стуле возле зеркала. Она открыла чемодан и, не таясь, спрятала мешочек под белье - она была уверена, что Матя ничего не заметит. - Неужели она просто так подошла к вам и сказала: я знаю, что вы себя плохо вели много лет назад. Теперь женитесь на мне! Так не бывает! - Оказывается, бывает. - Забудьте. Алмазов и без жалобы не даст вас в обиду. - Алмазов не рискнет пойти со мной на соглашение, если она ему расскажет. - Почему? - Потому что я должен быть чистым. Он же должен продавать меня своему начальству. А товар должен быть не порченым. Не думайте, что я циничен, я просто напуган. Все может рухнуть - в лучшем случае я буду преподавать физику в начальной школе Тобольска. - Они построят для вас специальный институт за колючей проволокой, - сказала Лида, полагая, что шутит. Но Матя не воспринял ее слова как шутку. Он вскочил и сжал кулаки. Он готов был ударить Лиду. Лида быстро сказала: - А что было потом? - Потом? - кулаки Мати, очень маленькие по сравнению с длинным торсом, разжались. - Она ушла... я не спал всю ночь... Сегодня утром я пошел к ней - она оставила мне адрес. Я пошел туда и увидел, что из флигеля выходят Алмазов е президентом. Что они там делали? - Не знаю, - сказала Лидочка. - Я ушла от Полины раньше. - Что? Вы там тоже были? - Я провожала туда Павла Андреевича. - А что надо было Александрийскому? - Я нашла записку от Полины, что она уехала. Она взяла вещи и уехала. - Вы в этом уверены? - радость Мати показалась Лидочке искренней. Лидочке хотелось сказать о том, как она нашла еще Полину ночью - но этого она сказать не могла. Если ночью за ней гонялся Матя Шавло, он и без ее подсказок все знает. - Куда она уехала? - спросил Матя. Он подобрал ноги, и Лидочка с женским раздражением увидела, что на ковровой дорожке остались желтые следы грязи. Где он отыскал такую грязь? Мог бы и вытереть ноги. - Она не пишет, куда. - Может, она поняла, что со мной у нее ничего не выйдет? - спросил Матя. - Правда? Лидочка подумала, что Мате страшно хочется, чтобы все обошлось, - он даже согласен немножко потерпеть, пускай зубик или пальчик поболит - только чтобы знать, что завтра он проснется, а все уже прошло! - И отправилась к Алмазову? Ну кто ее тянул за язык! Зачем испортила настроение Мате? Но Матя уже справился с собой. - Если она отправилась к Алмазову, - сказал он; - тогда мне пора подавать заявление о переводе в районную школу. А жаль... за державу обидно. - Вы смешной человек, - сказала Лидочка. - начали с себя, а кончаете державой. Обычно люди делают наоборот - сначала говорят о пользе державы, а потом оказывается, им нужно новое пальто. - У вас мужской ум, Лида. - Это плохо? - Для женщины - ужасно. - А чем плохо для державы, если она лишится вашей бомбы? Ведь еще вчера я поняла, что вы хотите подарить нашей державе бомбу в обмен на всякие блага для себя. - Иначе бы они меня не поняли, - сказал Матя. - Каждый мерит окружающих по себе. Если бы я начал объяснять свои желания соображениями высокой политики, они бы решили, что я жулик. - Следовательно, вам надо было сделать вид, что вы жулик, чтобы они поняли, что вы радеете за Советский Союз. - Грубо, но правильно. - А может быть, держава обойдется без ваших благодеяний? - Вы - злая девочка. Матя закинул ногу на ногу, и комочек желтой грязи упал на ковровую дорожку. - Ладно, я не сержусь, - сказала Лидочка. - Я понимаю, что вам нелегко. Такой груз на плечах. - Вы стараетесь издеваться и подкалывать меня по очень простой причине, - сказал Матя, - потому что вы не имеете представления о субъекте разговора. - О бомбе? - О новом принципе энергии. И в этом нет ничего обидного, хотя бы потому, что большая часть физиков тоже не имеет об этом представления, а те, кто имеет, посмеиваются, думая, что читают фантастический роман. А читают они не фантастический роман, а грустное будущее всего человечества. Вам интересно? - Да. - Я не буду занимать вашу прекрасную головку расчетами и выкладками. Я скажу только, что сегодня уже известен радиоактивный элемент под названием уран, куда более энергический испускатель радиационной энергии, чем сам радий. О радии-то вы, надеюсь, читали? - А об уране не слышала, я всегда думала, что это - планета. - И планета тоже. Писатели придумали сверхбомбу уже много лет назад и некоторые даже связывали ее мощь именно с распадением атомов, от чего высвобождается колоссальная энергия! - А физики в это не верили? - Физики, конечно же, верили. Потому что у них не было желания проверять всяческие бредни. - А вы говорили, что не бредни. - Физики тоже бывают разные. Резерфорд до сих пор от ядерной реакции отмахивается, как черт от ладана. Мы в Римской школе обогнали Лондон на целую эпоху. Ферми убежден, что реальное создание бомбы - вопрос десяти... ну пятнадцати лет. А я убежден, что бомба будет готова через пять лет. Конечно, если привлечь крупные умы. - Разве недостаточно существующих бомб? - Вы надеетесь, что люди увидят, сколько у них всякого гадкого оружия, и скажут: давайте в будущем сражаться только дубинками? Сейчас любое крупное государство готово тратить половину доходов на разработку нового оружия. И победит тот, у кого это оружие будет более мощным. - Матя, миленький, с кем вы собираетесь воевать? - Глупейший вопрос. Воевать всегда найдется с кем. Я не сомневаюсь, что завтра в Германии к власти придет Гитлер. Вот и реальный враг. - А вы могли бы сделать такую бомбу? - Лидочка, вы мыслите категориями вчерашнего дня. Никто сегодня в одиночку не сможет сделать радиоактивную бомбу. Этим должны заниматься тысячи людей, тысячи - одновременно в разных институтах и на многих заводах. Только тогда эта проблема будет решена. Сегодня мир стоит на пороге отчаянной гонки. Ставка в ней - жизнь всей нации. Я могу дать голову на отсечение, что первым в гонку кинется Адольф Гитлер. Как только он захватит власть в Германии, он обратит все ее силы на создание бомбы. - Почему? - Он убежден, германскому народу необходимо жизненное пространство за счет славян. Путь к победе будет лежать только через атомную бомбу, понимаете? И если я ее не сделаю, то ее сделает Гейзенберг. - Кто? - Немецкий физик. - Почему же он будет делать бомбу для фашистов? - Потому что Гитлер обещает Гейзенбергу жизнь. И Гейзенберг сделает ему атомную бомбу! - Вы вещаете как пифия. - Я вижу будущее. Потому что я ученый. Потому что я величайший провидец нашего века. И потому что я очень испуганный человек. Вы знаете, что случится, если бомбу сделает Гитлер, a у нас ее не будет? - Он на нас нападет? - Он с наслаждением разбомбит наши города, он убьет вас и меня, он превратит нашу страну в пустыню. - А Запад? - Запад будет потирать руки от удовольствия. Потом он спохватится, начнет делать собственную бомбу, но опоздает. Когда Гитлер победит нас, он обратит свои тевтонские легионы против прогнивших романских народов. И им придет конец! Произнося последнюю фразу, Матя поднял к потолку длинную руку, словно сектантский проповедник. Но он не был страшен, трогателен - да, но не страшен. Рука Мати устало упала на колено. Матя поднялся. - Мне надо идти, - сказал он. - Все повисло на шелковой ниточке. Алмазов - человек авантюрного склада. Он склонен со мной сотрудничать. Но для него мое предложение далеко не самое главное в жизни. Он согласится меня поддержать, только если ему это выгодно, если он сам не рискует головой. Еще вчера он дал слово свести меня с Ягодой - это ключевой человек. - А почему не с военными? - спросила Лидочка. - Потому что реально страной правит служба безопасности. Если я поставлю на кого-то из командармов, я могу потерять голову вместе с командармом. - Вы говорите страшные вещи. - Когда-нибудь вам надо было открыть глаза, Лидочка. И мне очень хотелось бы надеяться, что эта наша беседа - не последняя. - Какое им дело до вашей биографии? - Все просто. Алмазов чувствует, что игра пошла большая, но трусит. Это естественно. Он же физику учил в реальном училище, а это немного. Там слово "атом" не проходили. Ему надо мобилизовать заграничную агентуру, чтобы она подтвердила, что игра стоит свеч, а заграничная агентура - это другой департамент. Начинается большая игра, и в этой игре я должен быть чист. Алмазов не станет рисковать с человеком, о котором могут сказать, что он насильник, убийца. - Убийца? - А я не знаю, что случилось с Полиной! Я не знаю, нет ли среди нас соперника Алмазова, который хочет сорвать переговоры! Может, даже фашистского шпиона! - Это кто же? - Если бы я знал, я бы его отдал Алмазову. Потому что шутки шутками, но речь идет о судьбе страны. Вы можете любить большевиков или их ненавидеть. Но вы не можете быть равнодушной к народу - к детям, старикам, женщинам. Я пошел на сделку с дьяволом ради спасения невинных! Матя отставил ногу и закинул назад голову. Он видел себя героем. А Лидочка казалась ему достойной его внимания особой. Взор его упал на Лиду и затуманился. Они стояли совсем близко - Лидочка чувствовала икрами кровать, Матя прижался спиной к платяному шкафу - между ними оставалось от силы сантиметров двадцать. Матя положил руки на плечи Лидочке - она ожидала этого жеста. Теперь главное было собрать все силы, чтобы в решающий момент рвануться в сторону. - Я клянусь, - сказал Матя... он перевел дух, сглотнул слюну. - Я клянусь, что у меня чистые намерения и чистые руки... Судьба мира... - он горько усмехнулся - глаза Мати были совсем близко от Лидочкиных глаз. Он меня сейчас поцелует... это еще не так страшно, это даже приятно, но главное - ускользнуть потом. Теплые, узкие ладони Мати начали спускаться с плеч по спине и притом притягивать Лидочку к Мате. Положение становились угрожающим. Как хорошо, если ты не убийца, подумала Лидочка. - Судьба мира зависит оттого, удовлетворит ли комиссара Алмазова мой моральный облик. Вы представляете? - Лидочка успела отклонить лицо, и поцелуй пришелся в щеку. - Именно сейчас, - шептал Матя, - именно в этот трагический момент... - Ну уж - моральный облик, - сказала Лидочка. - Вы же боитесь, что Алмазов узнает, что вы были в поезде Троцкого. И она осеклась. Потому что не могла этого знать и не могла узнать этого ни от кого, кроме Полины! Объятия Мати, такие нежные, на мгновение ослабли - Лидочка рванулась в сторону двери. - Я никому не скажу! - пискнула она, потому что Матя, бормоча невнятно, будто гудя, рванулся к ней, и в этом движении была настоящая опасность - ему не понадобилось и секунды, чтобы перейти от ласк к угрозе. Лидочка дотянулась до двери и потянула ее на себя, но ручка застряла, не поддавалась; только в самые страшные моменты сна ручка в двери - обычная ручка - заедает, словно сообщник Мати держит ее с той стороны. А Матя дотянулся до Лиды, схватил сзади за шею и стал тянуть на себя, чтобы она не открыла дверь. Лида держалась за дверь, точно за соломинку, чтобы ее не поглотило море, - оказалось, что у нее цепкие руки, Матя был вдвое ее выше и вдесятеро сильнее, но еще несколько секунд Лидочка держалась за ручку двери: воздух кончился, в глазах пошли круги, она отпустила дверь... Марта, которая, оказывается, нажимала на ручку с той стороны двери и потому не могла войти сама и не давала выйти Лидочке, широко распахнула дверь, и фигуры Мати и Лидочки показались ей сомкнутыми в пароксизме любви. И она крикнула: - Простите, простите, я не хотела! Продолжайте, товарищи! И она захлопнула дверь. Но, к счастью, Матя не сошел с ума. Он отбросил Лидочку - она упала на кровать Марты, - кинулся к двери, раскрыл ее и побежал прочь по коридору. - Прости! - повторяла Марта, вбегая в комнату, - я тебе все испортила. Лидочка часто дышала, пыталась массировать себе горло, сил не было, она даже не могла подняться с чужой постели. Марта склонилась над ней. - Тебе воды дать? Он такой грубый, да? Мне с самого начала он показался очень грубым. Лидочка начала кашлять, и Марта, схватив стакан, помчалась за водой. Она торопилась так, что половину воды по дороге разлила. - А он тебе нравится как мужчина? - спросила она от двери, вернувшись с водой. - Мне он сначала понравился, но я от него отказалась, как только увидела, что ты заинтересована. Но Марта, к счастью, не умела долго думать о чужих проблемах - у нее хватало своих. - Если бы ты могла себе представить, кто мне сегодня нравится, ты бы лопнула от зависти, - сказала она. Лидочка подошла к зеркалу, причесалась. Надо было идти к Александрийскому, он уже, наверное, ждет. Интересно, что он думает о радиационной бомбе? - ...А я его спросила: а как же она? - говорила между тем Марта, и Лидочка поняла, что упустила начало фразы. - А он сказал, чтобы я не беспокоилась. Но я еще тысячу раз подумаю, прежде чем скажу ему "да". Я же тоже человек, я понимаю, что для нее это может быть трагедия - она согласилась на все ради артистической карьеры. И тут он встречает меня. Я понимаю, что это решение далось ему нелегко - при его положении, нет, я еще тысячу раз подумаю. Потому что если Крафт узнает - а ты же знаешь этих доброжелателей, - то он меня убьет. И будет прав. Но так трудно приказать сердцу... ты что скажешь? - Как будто мое мнение что-нибудь изменит. - Изменит, я клянусь тебе, что буду следовать ему! Марта оттеснила Лидочку от зеркала и, достав из шкатулки щипчики, принялась выщипывать брови. - Ты имела в виду Алмазова? - А разве я тебе не сказала? - Мне все равно, с кем ты спишь, - только делай это так, чтобы мне не мешать. Лидочка направилась к двери. - Ты мне ничего не сказала! - крикнула вслед Марта. - Я же качаюсь на душевных качелях! Лидочка сбежала по лестнице, миновала прихожую, в биллиардной сидела Альбиночка. Она сидела на диване, на котором умер философ Соловьев, поджав под себя ноги и прижимая к груди довольно большую дамскую сумку. Остановившимися глазами Альбина смотрела в окно на струи дождя. - Альбина, - сказала от двери Лидочка. - Я же просила вас ничего не говорить! - Что? Кому? - Глаза у Альбины были слишком велики, и от этого она казалась каким-то ночным животным. Лидочка видела картинку, изображавшую лемура "лори". Только у лемура была короткая шерсть, а голова Альбиночки была покрыта копной пышных кудрей. - Про Полину! - Какая Полина? Не кричите, пожалуйста. - Вчера вы слышали наш разговор с Полиной. В туалетной. - Я не хотела! Честное слово, я не хотела, а он стал меня допрашивать. Вы не представляете, как он любит допрашивать, он меня все время допрашивает. - Он спросил? - Он стал меня допрашивать, почему я так долго была в туалетной, с кем я встречалась, с кем говорила, Лидочка, дорогая, не сердитесь - у меня, кроме вас, никого нет, даже слово некому сказать, а вы меня презираете. Я ничего про кастрюлю не сказала, только про Шавло, только про Шавло! - Может быть, Полину из-за ваших слов убили, - сказала Лидочка, которая, как обнаружилось в тот день, еще не научилась быть снисходительной и терпимой. - Ой! - Альбина подняла руки с зажатой в них сумкой так неловко, что сумка перевернулась и из нее выпал черный блестящий револьвер. Ударом грома он стукнулся об пол и поехал по паркету под биллиард. Альбина в ужасе замерла. Первым движением Лидочки было поднять револьвер и вернуть Альбине. Но для этого ей надо было обогнуть биллиардный стол или проползти под ним. Лидочка понимала, что Альбина сейчас ничего сделать не в состоянии. Она за пределами страха. Но Лида не успела исполнить свое намерение. Она спиной почувствовала опасность. Ухватившись пальцами за край биллиардного стола, она обернулась. В двери остановился Алмазов. Он был холоден и деловит. - Я тебя ищу, - сказал он Альбине, не замечая Лидочку. - Я сейчас. - Альбина открыла глаза. - Тебе помочь? Ты плохо себя чувствуешь? - спросил Алмазов тоном человека, спешащего, но знающего, что некий набор слов по правилам игры следует произнести. - Нет, все хорошо. - Альбина, будто проснувшись, поднесла тонкие руки к вискам, вонзила длинные, с яркокрасными ногтями пальцы в волосы и сильно потянула их назад так, что глаза стали китайскими, а лицо усохло. Потом она выдернула пальцы, запутавшиеся в волосах, чуть не вырвав с корнем пряди, проснулась и лихорадочно, как в бреду, сказала Лиде: - Я так на вас надеюсь! - Что? - спросил сразу Алмазов. - Что это означает? - Я все сделаю, - сказала Лида, будто не слышала Алмазова. Стуча каблучками, Альбина пробежала через биллиардную и послушно замерла собачонкой у ног Алмазова. - Пошли? - сказала она. Алмазов крепко взял Альбину под руку и вывел из биллиардной. Лидочка выглянула за ними вслед. Они не оборачивались - широкий, кривоногий, крепкий Алмазов и тростиночка Альбина, еле достающая ему до плеча. Они быстро и деловито шли вверх по лестнице. Ванюша Окрошко с другом сбегали с лестницы им навстречу и остановились у медведя с подносом. - Одну партию, - сказал Ванюша. Лиду охватила паника. - Подождите! - крикнула она молодым людям, шагнула назад в биллиардную и захлопнула за собой дверь. Тут же полезла под биллиард. Револьвер, тяжелый, черный, блестящий, спокойно дожидался Лиду. Она схватила его, вылезла, держа за рукоять, - а куда теперь его спрятать? Дверь осторожно приоткрылась. Заглянул Ванюша: - Что-нибудь случилось? Надо помочь? Лидочка стояла, заложив руки с револьвером за спину. - Я же попросила подождать, - сказала она. - У меня разорвался чулок. Ванюшин взгляд метнулся вниз к чулкам. - Ваня! - прикрикнула на него Лидочка. - Закройте дверь! Дверь закрылась. Оставить револьвер здесь? Спрятать под диван? Чтобы через десять минут пришла какая-нибудь рыжая горничная? Нет, надо его вынести! Лидочка решительно расстегнула пуговки блузки и сунула пистолет себе под мышку. Прижала локтем - и решительно пошла к двери. Ванюша и его друг ждали. По их взглядам Лидочка поняла, что забыла застегнуть блузку. - Идите, играйте, - приказала Лидочка молодым людям. Те послушно направились к дверям биллиардной, не смея оглянуться, хотя по спинам было видно, как им хочется это сделать. А Лидочка побежала к Александрийскому, боясь больше всего, что револьвер такой тяжелый и скользкий; сейчас он выстрелит, сбежится народ, и ее арестуют за стрельбу из револьвера в уполномоченного ОГПУ, что, без сомнения, и совершенно справедливо будет приравнено к террору. Однако револьвер вел себя этично, он так и не выстрелил до самой комнаты Александрийского. Александрийский же, истерзанный нетерпением, встретил Лиду не в своей комнате, а в коридоре, где сидел в кресле, накрыв острые колени пледом. Клетчатая кепка нависла над его тонким горбатым носом, и оттого профессор был похож на постаревшего Шерпока Холмса. о чем он и сам подозревал, иначе зачем ему было сосать черный карандаш, словно курительную трубку. - Ватсон! - воскликнул он скрипучим голосом, увидев семенящую по коридору Лидочку. - Что с вами? Кто вас терзал? Лидочка потянулась застегнуть блузку, но револьвер угрожающе скользнул вниз, и Лидочке пришлось бесстыже сунуть левую руку за пазуху и вытащить револьвер. Рука ее дрожала не так от страха, как от неловкости ситуации, а профессор закрылся ладонью от направленного на него ствола и воскликнул: - Господи, еще этого не хватало! - Простите, - вымолвила наконец Лидочка. - Я не хотела. - Если не хотели, то не цельтесь в меня! Лида сделала шаг вперед, уронила револьвер на колени Александрийскому, с облегчением отошла назад и стала застегивать пуговки на блузке. Александрийский взялся было за револьвер, хотел поднять, но вместо этого совершил странное и сложное движение ногами, задрал край пледа, сунул револьвер туда и придал острому морщинистому лицу игриво-идиотский вид старого сатира. - Как вам гулялось, мадемуазель? - спросил он. Лидочка глядела на эту процедуру обалдевшим взором, но тут ее ласково тронули за талию, и мужской голос произнес: - Простите. Оказывается, сзади приблизился престарелый астроном Глазенап. Он покачал сиреневым венчиком кудрей, окружавшим смуглую лысину, и сказал: - Павел, я могу дать голову на отсечение, что знаю твою тайну. - Тайну? - Я знаю, что ты спрятал под плед, когда меня увидел. - Что? - вопрос дался Александрийскому с трудом. - Я не могу сказать этого при девушке, - рассмеялся Глазенап, обернулся и с удивлением уперся выцветшими, утонувшими в черепашьей коже глазками в ее почти обнаженную грудь. - Нет, не могу, - повторил он и засеменил дальше к лестнице. Остановился, не дойдя трех шагов до лестницы, и зашелся в хохоте. - Опасно! - закричал он, - опасно так стоять перед Павлом Александрийским, милая девушка! У него там под пледом... там, там - вы не поверите - револьвер! Лидочка даже ахнула. Пронзительный голос Глазенапа разносился по всему дому. - Что ты несешь! - крикнул Александрийский. - Я в переносном смысле, - захохотал Глазенап и, согнувшись от хохота, стал подниматься по лестнице. - Я в переносном смысле, чтобы не испугать девушку. Ах ты, старый греховодник! - Так меня пугать нельзя, - сказал Александрийский, - Я умру раньше, чем собирался... - Он прикрыл глаза и медленно дышал, Лидочка поглядела в окно. День, хоть и приблизился к половине, был таким же серым и полутемным. Лидочка представила себе, какой толщины тучи нависли над Москвой - может, уже никогда не будет солнца? - Я должен признаться, - сказал Александрийский тихо, - что я ждал вас с докладом о происходящих событиях. Но не в таком виде. Он хрипло засмеялся. - У меня важные новости, - сказала Лидочка. - Подозреваю. И очень заинтригован. Давайте заглянем ко мне в комнату, с меня хватит одного Глазенапа. Профессор медленно поднялся, Лидочка помогла ему. - Такая погода на меня плохо действует, - сказал он, словно прося прощения за немощь. - Раньше я не подозревал, что погода может на меня влиять. Погода была сама по себе, а я сам по себе. В комнате Александрийский попросил Лидочку закрыть дверь на щеколду, потом прошел с револьвером в руках к горящей настольной лампе и, надев очки, начал разглядывать оружие. - Это револьвер Алмазова, - сказала Лидочка. - Я так думаю. - Я и без вас знаю. Глядите. Лидочка подошла к профессору и заглянула через плечо. Сбоку к револьверу была приделана серебряная табличка с гравированной надписью: "Отважному борцу за чистоту Революции Я. Алмазову - Ф. Дзержинский. 12.12.1922 г.". - Зачем вы отняли у чекиста именной наган? - спросил Александрийский. - Это Альбина, - сказала Лидочка. - Тогда садитесь и рассказывайте. Глава седьмая Пока Лидочка рассказывала. Александрийский чертил на большом листе бумаги каракули. Он почти не перебивал, и Лидочке снова показалось, что старику приятно участвовать в столь драматических событиях, потому что участие в них наполняет его жизнь и даже продлевает ее. - Итак, - сказал он, все выслушав и продолжая рисовать. - У нас с вами есть пистолет, который, по моему разумению, не имеет никакого отношения к событиям. Не имеет? - А если Полину убил Алмазов? - Думаю все же, что он ее не убивал. Если ее вообще кто-нибудь убивал. Зачем, скажите, Алмазову было бросаться с обыском к ней домой? Тут же Лидочка вспомнила о медальоне, который, не желая того, узурпировала. Может, пришло время рассказать профессору о приключениях с кастрюлей? Но профессор перебил ход ее мыслей. - В любом случае револьвер надо будет вернуть владельцу,- сказал Александрийский. - Кому? - Алмазову. - Но мне его дала Альбина. - Лидочка, что вы говорите! Вы представляете, какими несчастьями не только для Альбины, но и для всех, кто окружает Алмазова, обернется пропажа револьвера? А если Альбина намерена пустить его в дело? Нет, нет, мы обязаны возвратить револьвер владельцу, иначе небо свалится на землю - перепуганный чекист подобен стаду диких буйволов. Интересно, что делают с чекистами, которые теряют револьверы Дзержинского? Наверное, их распинают на Лубянке. - Но как возвратить? Я же не могу подойти к нему и сказать-вы тут одну штучку потеряли. - Оригинально, Я представляю картинку! Нет, вы должны спрятать револьвер и сообщить Альбине, где он лежит. Но перед этим обязательно взять с Альбины слово, что она не пристрелит чекиста. История учит, вы ей передайте это, пожалуйста,- что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы Горгоны,- их можно убить только вместе с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков... Александрийский перестал рисовать и взял револьвер в руки. Склонив набок голову, он любовался табличкой с выгравированной надписью, - Ни в коем случае не передавайте револьвер Альбине из рук в руки... Добро бы обыкновенная пушка, а то - реликвия великой эпохи! Если в ближайшие годы твоего Алмазова не пустят в расход, этот ревнаган станет экспонатом музея Революции. Александрийский подошел к платяному шкафу и положил револьвер на него. - Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду - тогда их никто не видит,- сказал он. - А мы не возьмем его с собой? - Сначала надо отыскать безопасное место. - Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя... Матвей Ипполитович. - А этому что было нужно? - Александрийский сразу подобрался, словно кот, увидевший птичку. - Он искал Полину. - Как так искал? - Он сказал, что не видел ее с ночи. - А зачем она ему понадобилась? - Александрийский агрессивно наступал на Лиду, словно она была в чем-то виновата. - Она его шантажировала, она требовала, чтобы он на ней женился, дал свою фамилию, помог устроиться... - Бред и неправда. Она бы не посмела. Он ее убил, а теперь ищет оправданий. - А если он ее не убивал? Он сказал, что ходил к ней во флигель, но увидел там Алмазова. - А чем она его запугивала? - Что расскажет про тот случай... когда он участвовал в насилии. - Этим вашего Матю не испугать, - отмахнулся Александрийский. - Такой грех молодости только красит его в глазах Алмазова. - Я ему то же самое сказала. - Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее. - Вы правы. Он оказался очень нервным. - Что еще? - Я сказала, что знаю о поезде Троцкого! - Вот! Именно! - Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил убийцу.- В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать на насилия и убийства - но Троцкий! Троцкий, предатель партии и Марксизма, наш главный соперник и враг - тут уж не до супербомбы - от такого Мати мы побежим как от Зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И Полину ухлопал из-за этого. И вас задушит из-за этого... Что молчите? Он вас душил? Ну признавайтесь, он забыл о вашей несказанной красоте и начал откручивать вам головку или сразу в сердце ножик? А? Почему молчите? - Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить. - Вот именно! - профессор зашелся в вольтеровском смехе. - Павел Андреевич. - Лидочке было вовсе не смешно. - Вы забываете, что он мог меня в самом деле убить! - Вы живы! Остальное - лирика, сентиментальная литература. Главное - Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что Шавло так замаран, он побежит от него, как черт от ладана! - Но ведь речь идет о супербомбе, о спасении нашего Союза от фашизма! - Супербомба - дело завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло - сегодняшняя угроза. Ты увидишь, как Алмазов от него отвернется. Вот и замечательно. Это и требовалось доказать... Раздался отдаленный удар гонга. - Обед, - со значением сказал профессор. - Теперь можем со спокойным сердцем и за супчик! Следующий удар раздался куда ближе-президент Филиппов шел по коридору и бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг. - Но если Полина мертвая, кто же скажет Алмазову, что Матя служил в охране Троцкого? Вопрос застал профессора у самой двери. Вопрос вонзился в спину, как копье. Профессор ослаб в коленях, его лицо вмиг побелело. Он приоткрыл рот, словно рыба. - Лекарство? - спросила Лидочка. - Где лекарство? - Господи, - отмахнулся профессор, - Вы ничего не понимаете, Я ведь не умею доносить! - На кого доносить? - не поняла Лидочка. - На Матвея. Надо срочно донести на Матвея Алмазову. Что он служил в охране Троцкого. Иначе всем будет плохо. - Павел Андреевич, ну что вы говорите! Я же тоже не умею доносить. - Или вы доносите, или происходит всемирное бедствие! - закричал профессор. - Тише, тише, вам же нельзя так волноваться.. - А ему можно? Ему можно убивать людей? - Никто еще ничего не знает. - Он убил единственную свидетельницу! - Но можно найти документы, найти других людей, которые там служили... - Вы думаете, их еще не расстреляли? Не сослали куда Макар телят не гонял? Где вы их будете искать? Вы понимаете, что к тому времени ваш Матя будет недосягаем. Машина начнет крутиться, найдутся люди и деньги - и мы сделаем эту бомбу. Я знаю, что мы сделаем, У нас есть такие головы, такие головы... и они хотят работать и их нетрудно убедить в том, что они спасают родину. Александрийский мелко и часто откашлялся. Он продолжал; - Талантливым, бесстыжим и наглым Матей руководили тщеславие и страх. Он хочет быть великим изобретателем атомной бомбы и в то же время трясется в ужасе оттого, что станется с ним, если этот великий - а это воистину великий план - провалится. Тогда через год или два вспомнят, что он жил в Италии и даже носил гитлеровские усики. Для него бомба - спасение! Ради нее он пойдет на все... Гонг прозвучал где-то вдалеке. Значит, президент уже окончил обход и отправился в столовую. - Пойдем, пойдем, - сказал Александрийский. - Пока мы живы, есть надежда. Где моя трость? По дороге мы с вами должны отыскать укрытие для револьвера. - Мы его не будем брать с собой? - Ни в коем случае? Любая случайность может быть губительна. Мы не знаем - а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих. Лидочка поежилась - раньше, когда она таскала револьвер под мышкой или лазила за ним под биллиард, в том был элемент игры, а в игре всегда можно сказать: я с вами больше не играю, и пойти домой. А слова Александрийского звучали предупреждением - никто с тобой играть не намерен. Профессор почувствовал, какое впечатление произвели его слова на молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал: - Считайте, что я пошугил. Но не забывайте об осторожности. Разрешите, я зас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман - в иной вид романа никто не поверит. - А жаль, - искренне сказала Лидочка. - Это лучший комплимент, который я получал за последние месяцы, - сказал профессор. - Вперед! В столовой Альбины не было. Алмазов, мрачный, как туча, сидел в одиночестве и никто не смел к нему приблизиться. - Внимательно следите за всеми подозреваемыми. Два глаза хорошо, четыре лучше, - успел сказать Александрийский, прежде чем они разошлись к своим местам. - После обеда встречаемся у медведя!.. - Иваницкая! - сказал Филиппов убитым голосом. - Я буду вынужден!.. Прежде чем сесть на свое место, Лидочка подошла к президенту и, наклонившись к его уху, прошепталаз - Вы мне надоели! - Как? - сказал президент вслух. Но Лидочка уже шла к себе. Матя сидел за столом. Лидочка не сразу его увидела - он сидел не на своем месте, почему-то он оказался рядом с Максимом Исаевичем, он оживленно с ним беседовал. Лидочка сразу перестала слышать, о чем щебечет Марта, она уловила тот момент, когда Матя поймал взгляд Алмазова и в ответ на его кивок склонил голову. Лидочка посмотрела на Александрийского - тот подмигнул ей - он тоже видел немой разговор Алмазова и Мати. - Сегодня на второе рыбные котлеты. Обожаю рыбные котлеты, - сообщила Марта. - Мы до революции жили в Таганроге, тогда еще не было карточек, ты не представляешь, сколько там было разной рыбы. И куда это все подевалось? Алмазов поднялся и, не доев котлету, пошел к выходу. Президент сорвался со своего места и поспешил следом, но был от двери возвращен на место. На Лидочку он не глядел. Матя продолжал сидеть. Принесли котлеты, Котлеты были вялыми, они разваливались под нажимом вилки. - Ты совсем не ешь, - сказала Марта, мгновенно смолотившая свою порцию. - Возьми, - сказала Лидочка. - Я котлеты не трогала. Матя поднялся и пошел к двери. Лидочка поглядела на Александрийского. Тот отрицательно покачал головой. Он был прав - если Лидочка сейчас выбежит в пустую гостиную, она неизбежно привлечет к себе внимание Алмазова и Мати. Чем бы заняться? Лидочка подвинула к себе компот. Он был совсем несладкий и чуть теплый. Первые из обедающих стали подниматься и потянулись к выходу, - Они здесь воруют просто ужасно, - сказала Марта. - Еще два года назад здесь был такой компот, что ложка стояла, ты представляешь? Поднялся Александрийский, Глазенап увидел его, стал быстро говорить и сам смеялся. Александрийский вежливо и тонко улыбался. Потом пошел к двери. Ему снова пришлось задержаться - его окликнул незнакомый Лидочке господин, сидевший за столом академиков. Видно, недавно появился. Александрийский разговаривал с ним. Лидочка поднялась и вышла в гостиную. Ни Мати, ни Алмазова там не было. Возле вешалки она увидела растоптанный комочек желтой глины. В такой глине были измазаны башмаки Мати. Лидочка подняла кусочек. Он был почти сухой. - Что обнаружил доктор Ватсон? - спросил, подходя, Александрийский. - Я хотела бы узнать, - сказала Лида, - где наш подозреваемый наступил в эту глину? - Здесь нет никакой тайны. С таким же успехом эта глина могла попасть сюда с моих галош, - сказал Александрийский. - Куча этой глины лежит по дороге к тригонометрическому знаку. Когда мы ходили туда вчера вечером, я наступил в эту грязь. И, наверное, не я один. - Да, не один,- согласилась Лидочка.- Матя тоже. - К сожалению, мы не можем строить наши умозаключения на случайных уликах, - сказал профессор. - Вы нашли наших недругов? - Нет, - Я тоже не нашел. И что будем делать дальше? - Может, пойдем погуляем? Дождик вроде перестал. - Великолепная идея, - сказал Александрийский.- И полезно, и приятно. - А вы мне расскажете об атомной бомбе - мне кажется, что вы с Матей совсем по-разному ее понимаете. - Вы совершенно правы. Они медленно шли по полого поднимавшейся дорожке, которая вела мимо теплиц, заброшенных недавно на волне коллективизации огородов, к тригонометрическому знаку. Александрийский тяжело опирался на трость, ему было нелегко говорить на ходу, поэтому они часто останавливались передохнуть. Тонкий нос профессора покраснел, он шмыгал, порой доставал из кармана пальто носовой платок я промокал им нос. Лидочка подумала, что в детстве ему строго внушали, что хорошие мальчики не сморкаются на людях. И ей хотелось сказать: "Павел Андреевич, сморкайтесь, после революции это разрешили", по, конечно, она не посмела так сказать. - К сожалению, ситуация с созданием сверхбомбы, - назовем ее бомбой атомной, это название не хуже любого другого - на самом деле серьезна. Наверное, вы, Лидочка, решили, что Матя набивает себе цену и морочит голову нашей секретной полиции. - Нет, я думала, что Матя не дурак и вряд ли его продержали бы три года в Италии, если бы он был обманщиком. - Матя - редкий тип ученого, который двумя ногами стоит на земле. Я его знаю уже много лет - одно время он был моим студентом. Крайне способен, почти талантлив. Из таких получаются неплохие директора институтов и ученые секретари, но никогда - гении... Матя умеет думать. Он овладел логикой. К тому же у него замечательный нюх на новое, на перспективное, что может принести ему выгоду... Впрочем, я несправедлив. Я недоволен им и потому стараюсь его принизить... Вам не холодно? - Нет. - У Мати еще одна удивительная способность - он смотрит на все со стороны. Он никогда не становится участником, он всегда - наблюдатель. А в этом есть преимущества - ты сохраняешь способность к трезвой оценке происходящего. Знаете, я думаю, что ни Ферми, ни Гейзенберг, ни Бор - никто из них не догадывается о том, к чему пришел Матвей. Он увидел в их движении к цели закономерности, которые они сами, в азарте труда и открытий, не замечали. И поверьте, сейчас открытия в ядерной физике сыплются, как из рога изооилия. Матвей связал две несовместимые для остальных проблемы - мировой политический кризис, войну, до которой мы докатимся через несколько лет, и возможности ядерной физики. Более того, я подозреваю, что своими выводами он ни с кем не стал делиться. Он унес конфетку в уголок, стал ее жевать и рассуждать - а где дадут целый торт?.. Александрийский проводил глазами белку, которая бежала через прогалину, держа в зуба