ладал неким даром влияния на другие живые существа, потому что в тот же момент я был парализован - я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. И только услышал тяжеловатый металлический удар - пистолет выпал из руки Сийнико. Затем наваждение паралича миновало. - Кто вы? - спросил высокий инспектор. - Сначала остановите казнь! - закричал я. - Это невозможно, - сказал Сийнико. Он смотрел на меня в упор черными очками и хотел меня убить. Но не смел. - Это возможно! - Я обратился к инспекторам: - Этот город - фикция. Этот город - декорация, придуманная спонсорами. Все, что происходит в нем, придумано, нарисовано и отрепетировано. Но разыгрывают специально для вас умилительную картинку люди, которые служат спонсорам. И у них есть связь с городом. Они могут приказать. Их послушаются. - Это так? - Паллиот медленно обернулся к группе спонсоров. - Это ложь! Это ложь сумасшедшего! - сказал незнакомый спонсор. - Но сделайте что-нибудь! - кричал я. - Ведь они казнят Густава только за то, что он помог проникнуть нам сюда. - Остановите убийство, - произнес тонкий инспектор в длинном плаще. - Инспекция вами недовольна. - Вы верите авантюристам, жителям больной, отсталой планеты. Вы ставите их слово выше, чем слово членов Галактического содружества. Это немыслимо и оскорбительно. И пусть дело решается в суде Вселенной! - гневно произнес вельможа из спонсоров. Быстро, снова на незнакомом мне языке, заговорил ползун. Инспектора смотрели на него, затем паллиот сказал: - Мы вам не верим. Мой взгляд упал на экран. И ужас холодной рукой сжал мое сердце: Густав был мертв. Он покачивался на виселице, и ноги его, вытянутые носками вниз в последней попытке дотянуться до земли, медленно кружились над помостом. Палач отошел на шаг назад. - Вы убийцы! - произнес я. Ирка сделала шаг вперед. - Уважаемые инспектора, - произнесла она. Странно, никогда не думал, что она тоже знает язык спонсоров. - Я прошу пять минут вашего внимания. - Эти выступления - оскорбления нам и здравому смыслу, - выкрикнул Сийнико. - К сожалению, - сказала Ирка, она держалась с достоинством, говорила медленно и возвышенно, мне она показалась даже выше ростом, - наше появление перед вами выглядит излишне драматично, но мы не имели возможности приблизиться к вам раньше. Ведь вас держали на центральной базе спонсоров, куда и отвезут сегодня после этой экскурсии, потому что Земля якобы опасна для вас. Но ведь все это ложь. И мы хотим предъявить обвинения спонсорам, которые, взяв на себя право распоряжаться нашей Землей, не показали себя цивилизованными существами. - Пора прекратить это издевательство! - закричал Сийнико. Я смотрел на экран. Там палач в красной рубахе и трубочист в черном цилиндре снимали с виселицы тело Густава. - Мы не будем отнимать вашего времени и рассказывать о том, что случилось на Земле за последние десятилетия. - У вас есть обвинения? - спросил паллиот. - Я обвиняю, - сказал ползун. - Я обвиняю спонсоров в том, что они завозят на Землю яйца моих соотечественников, выводят из них младенцев и убивают их, чтобы съесть. - Ложь! - закричал Сийнико. - Ложь! - закричали остальные спонсоры. Они сблизились вокруг нас, они нависали над нами, полные угрозы. - Я видел это, - сказал я. - Я помогал убивать маленьких ползунов. Я обвиняю спонсоров в том, что они отравили газом и убили несколько тысяч человек только за то, что они наблюдали смерть спонсора. - Это ты его убил! - услышал я голос Сийнико. Но ответить я не успел, потому что вперед вышел маленький Сенечка. - Я обвиняю, - сказал мальчик, - в том, что ради развлечения спонсоров проводятся опыты над нами, над маленькими детьми, чтобы сделать из нас домашних любимцев. - Это правда? - паллиот обернулся к Сийнико. - Это ложь! - сказал Сийнико. - Это ложь! - хором произнесли остальные спонсоры. - Мы можем полететь на так называемую кондитерскую фабрику, где убивают маленьких ползунов, - сказал я. Словно почувствовав колебания инспекторов, Сенечка стащил с себя синюю курточку. Все увидели глубокие шрамы жабер на его спине. Так я и запомнил его. Под ярким солнцем он стоит, растопырив соединенные перепонками длинные пальцы рук, и медленно поворачивается, чтобы каждый мог увидеть жабры на его спине. Именно Сенечка оказался последней каплей для инспекторов. - Мы требуем, чтобы нас немедленно привезли в центр, где делают операции над детьми. - Такого центра не существует, - сказал Сийнико. Он взял себя в руки и говорил тихо. На экране, глядевшем в город, было видно, как жители города начали украшать помост и саму виселицу гирляндами и фонариками - они готовились к празднику. - Вы сможете показать к нему дорогу? - спросил у Ирки худой инспектор с муравьиным лицом. - Я могу, - сказал я. - Я там жил. И там же живет спонсор Сийнико. Все обернулись к спонсору. После короткой паузы он неожиданно для меня сказал: - Я готов опровергнуть клевету. Сейчас же я вызову вертолет. Он повернулся и быстро ушел с площадки. За ним поспешил еще один спонсор в форме охраны порядка. - Не дайте им уйти! - крикнул я. - Они убегут! - Не посмеют, - сказал паллиот. На площадке воцарилось ожидание. Я сосчитал до ста. Инспектора были совершенно спокойны. Паллиот и высокий человек подошли к парапету и стали двигать изображения на экранах, рассматривая жизнь города. - Это все ложь, - сказала Ирка. - Вы думаете, это продукты? Это копии продуктов! Инспектора никак не могли взять в толк, почему нужно людям выдавать копии продуктов. Несколько спонсоров, которые остались на площадке, тихо переговаривались, я ощущал, какой запас ненависти исходит от них. Ползун подошел к невысокому худому инспектору с муравьиным лицом и разговаривал с ним. И в тот момент, когда я понял, что Сийнико никогда уже не вернется, его зеленая жабья голова показалась из люка. - Сейчас прилетит вертолет, - сообщил он. - И мы полетим туда, куда покажет нам этот убийца! - Осуждающий перст был направлен мне в грудь. Я думал - а дальше что? Ну, поверят нам инспектора, а что они смогут сделать? Не наивна ли сама наша акция? Я несся в потоке действий и событий и ни разу не задумался, насколько могут быть реальными результаты. Паллиот подлился ко мне и стал спрашивать о жизни в любимцах, но я объяснял плохо, потому что у нас не совпадали с ним понятия, простые житейские понятия. Только через двадцать минут после возвращения Сийнико над нами завис большой вертолет, тот самый, который привез инспекторов. Мы поднялись в него. Мы старались стоять так, чтобы между спонсорами и нами встали инспектора. Мы ведь всегда боимся спонсоров. И я боюсь. Я прошел вперед, к пилоту. Рядом со мной, как бы ободряя, стоял инспектор с муравьиным лицом. Я сказал пилоту-спонсору, куда лететь. Тот не хотел слушаться меня и не подчинился инспектору. Только когда пришел Сийнико, вертолет взял курс на усадьбу и питомник любимцев. Найти его было нетрудно. Еще через полчаса неспешного полета впереди показался знакомый особняк с колоннами. - Здесь! - крикнул я. Вертолет медленно опустился на широкой поляне. Справа был особняк, слева - бетонные кубы лаборатории и домов. В питомнике было так тихо, что я сначала решил, что там мертвый час после обеда. Но до обеда еще было далеко. Я повел процессию в особняк. Спонсоры шли сзади, господин Сийнико делал вид, что попал сюда впервые в жизни. Все столовые, спальни, коридоры были пусты. Не было не только воспитанников, но и поварих, судомоек и воспитателей. - Где они? - спросил я у Сийнико. - Что вы с ними сделали? Сийнико был невозмутим. Он не сказал ни слова и во втором нашем походе по питомнику, когда я вел инспекторов в лабораторию, где работали Автандил и Людмила. Там было пусто. Правда, какие-то приборы стояли у стен и на столах. Но ни одного человека... Еще через полчаса мы собрались на поляне у вертолета. - Теперь вы убедились? - спросил Сийнико. - Да, - сказал инспектор-паллиот. - Мы убедились. Что здесь никого нет. - И вы поняли, что эти люди лгут? - Нет, - сказал инспектор с муравьиным лицом, - этого мы не поняли, так как у вас была возможность за час увезти отсюда всех обитателей. - Так ищите! - закричал Сийнико. - Нет, - сказал высокий человек. - Мы этого делать не будем. Потому что этим мы поставим под реальную угрозу жизнь этих несчастных. Я думаю, что вы их не успели еще убить и скрываете в лесу. Если же мы станем их искать, вы их убьете. - Так что же мы будем делать? - спросил Сийнико. - Мы летим обратно на вашу центральную базу. - А клеветники? - спросил Сийнико. - Клеветников вы оставите здесь, - сказал паллиот. - Нет, они должны быть наказаны. - Мы трактуем сомнения в пользу слабых, - сказал высокий инспектор. - И просим вас дать им шанс. - Но они опасны для окружающих! - Тем не менее... Сейчас мы улетим. Все улетим. Кроме этих людей. Я был столь удручен провалом нашей миссии, что не заметил, как поднялся в воздух вертолет. Я сел на траву, я ничего не хотел. - Бежим! - крикнул Сенечка. - Куда? - Конечно, бежим, - сказала Ирка. - Ведь Сийнико сообщит милиции, тем, кто увел из питомника всех людей. Нас догонят и убьют. И никакие инспектора за нас не заступятся... Мы побежали. Мы бежали, разумеется, в сторону деревни и болота, где жил отец Николай. Мы все время оглядывались, ожидая погони, и в результате чуть не наткнулись на пропавший питомник. Их согнали в мелкий густой осинник в ложбину. Они сидели, прижавшись друг к дружке; охраняли их не только милиционеры, но и люди в белых халатах - воспитатели, ученые и повара. Они так старались, они так боялись, что в лесу малыши могут разбежаться, что нас и не заметили, хотя мы подошли к ним на пятьдесят шагов. - Вот бы позвать инспекторов, - сказал я. - Не старайся - они улетели, - сказала Ирка. - Тим, - просил меня Сенечка, - я тебя очень люблю, пожалуйста, давай их освободим. Ты видишь Леонору? Ну посмотри, Тимочка! - Помолчи, - приказала Ирка. - Неужели ты думаешь, что мы не освободим их? - А когда? - спросил мальчик. - Это зависит от всех нас, в том числе от тебя, - сказал молчавший до того ползун. Мы отошли от лощины, в которой от холода и страха дрожали любимцы. Пора было идти дальше, к отцу Николаю, но мы медлили. Как будто не могли решить - идти дальше или совершить безумство и напасть на охрану. Но судьба распорядилась иначе. Вдруг милиционеры и лаборанты зашевелились - они получили сигнал. Они стали поднимать малышей и погнали их, кружась вокруг, как сторожевые собаки, обратно в питомник. Мы продолжили путь к болоту. Я еле брел от усталости и тоски. Тоска овладела мной настолько, что колени были слабыми, и меня шатало. Я вновь переживал в памяти события сегодняшнего дня, ища в них ошибку. Где мы поступили неправильно? Почему мы не смогли ни в чем убедить инспекторов? И что будет теперь? Ведь спонсоры отомстят нам и другим людям. Ползун двигался с той же скоростью, что и я, подтягивая хвост и высоко горбя спину. Он заговорил, и я вздрогнул, потому что голос донесся снизу, от самой земли. - Тебе кажется, мой друг, - говорил он, - что все плохо. Что мы зря лезли на эту башню и зря погиб Густав. - Ты подслушал мои мысли. - Это нетрудно было сделать, от тебя на сто метров печаль распространяется, - сказала Ирка, которая без устали шла впереди. - Ничего страшного, - продолжал ползун. - Инспектора все выслушали и сделали свои выводы. - Выводы - улететь к себе и оставить нас на произвол судьбы! - А что они могли еще сделать? - спросила, не оборачиваясь, Ирка. - Они... они должны были остаться и вместе с нами искать любимцев в питомнике, - настаивал Сенечка. - Пока они бы их искали, всех любимцев удушили бы газом, - сказал ползун. - Я попросил инспекторов не принимать мер. - Ты? - И я попросил их улететь, не сделав никаких выводов и оставив спонсоров в растерянности. Освобождение Земли - дело многих лет. Делать это должны сами люди. Кому нужны послушные рабы спонсоров? - Мы - рабы? - Да, - сказал ползун. - Люди - рабы и в большинстве случаев - добровольные рабы. Я хотел огрызнуться, выругаться, но раньше заговорила Ирка: - Я довольна тем, как все произошло. Я боялась, что инспектора слишком близко к сердцу примут обман. - И тогда что? - спросил я. - Тогда? Сначала бы произошла катастрофа с кораблем инспекторов. И они бы не вернулись. - Кто посмеет? - Очень высока ставка... Теперь же Федерация предупреждена. Спонсоры потеряли доверие. Они сейчас будут куда осторожнее. - Ты думаешь, Маркиза улетит к ним? - спросил я. - Разумеется, - сказала Ирка. - Спонсоры не будут рисковать. - Ты ей завидуешь? Ирка широко открыла рот, чтобы я видел дыру - выбитые зубы. - Не хороша? - спросила она зло. - Когда как, - ответил я. Когда она сердилась, шрам разрезающий бровь и щеку, краснел. Ирка отвернулась и поспешила вперед. Сенечка бежал рядом с ней и рассказывал что-то веселое. Потом Ирка засмеялась и взяла его за руку. Через два часа мы достигли землянки отца Николая. Он обрадовался нам и накормил грибным супом. Мы намеревались все вместе с утра идти дальше. Ирка знала, куда. До рассвета я проснулся. Меня трясло от холода. Я пытался закутаться в одеяло, но озноб не проходил. А к утру поднялся жар. У меня была сильная лихорадка. Я пропустил три или четыре дня моей жизни. Я помню лишь то, как возле меня ходили и сидели люди, которых я знал, но не мог вспомнить их имен. Мне хотелось пить. Мне казалось, что пришли милиционеры, чтобы нас увести в питомник и сделать нам жабры. Кто-то стрелял из пулемета, а потом выяснилось, что началась гроза. Когда я очнулся, то увидел Леонору. Она сидела рядом со мной, согнувшись в три погибели. Я решил было, что Леонора тоже мне приснилась, но когда на следующий день жар спал, отец Николай сказал мне, что девушка сбежала из питомника и ухаживала за мной. Ирка ушла и взяла с собой Сенечку. Она не могла больше ждать меня. Она оставила ползуна, который знал дорогу в подземелья, оставшиеся от давнишней забытой армии. Там Ирка и будет нас ждать. Я пролежал еще неделю. Я уже начал вставать, выходить по нужде, я разговаривал с ползуном, он знал многое о том, как устроена Вселенная, какие в ней живут расы и как они общаются между собой. Вскоре я окреп настолько, что сидел на солнышке перед землянкой с кружкой травяного чая в руке. Я сидел раздевшись, чтобы солнце касалось своими лучами моего тела. Ползун выкапывал земляных червей и жевал их - смотреть на это было неприятно. Я подумал, что мы с ним уже давно вместе, но не подружились так, как я подружился с Иркой. Может, потому, что ползун не был человеком, он происходил с другой планеты и ему среди нас, наверное, тоже было одиноко. - А я не верю, что ты с кондитерской фабрики, - сказал я ползуну. - Если бы тебя Ирка утащила оттуда младенцем, ты бы ничего не знал. - А я ничего не знаю, - сказал ползун. - Не ври, я за тобой давно наблюдаю, - сказал я. - Ты знаешь какой-то совсем чужой язык - ты с инспекторами разговаривал, а спонсоры тебя не понимали. - Это мой язык, - сказал ползун. Показывая, что разговор со мной ему надоел, он отполз в сторону и принялся рыхлить землю в поисках червей. - Некому было тебя научить. - Ирка помогла. - И давно ты скрываешься? - Недавно, - сказал ползун. - Все равно я тебе не верю. - Если я не с кондитерской фабрики, то откуда? - спросил ползун, оборачиваясь ко мне. Изо рта у него высовывался длинный жирный розовый червь, он заталкивал его в пасть острыми когтями. Я отвернулся. Потом, когда я допил чай, а он наелся, ползун выровнял участок земли у землянки и стал рисовать мне когтем карту, как мы пойдем в штаб Военно-Воздушных сил, где нас ждет Ирка. Он нарисовал лес, реку, поселки и городки, через которые нам следовало проходить или которые следовало избегать. Он рисовал так уверенно, что я еще более убедился, что он не тот, за кого себя выдает, но я не представлял, кто же он на самом деле. Когда я с упреком в голосе заявил, что гусеница с кондитерской фабрики не может знать земной географии, ползун не стал спорить, а лишь сказал: - Тим, не отвлекайся, я хочу, чтобы ты запомнил дорогу. - Зачем, если ты есть? - Если меня убьют или я заболею, ты попадешь в безвыходное положение, - сказал наставительно ползун. - Так что слушай, что тебе говорят умные люди. - Ты - умный человек? - Прости, я пошутил, - сказал ползун. Он рисовал, а я понял, что мы в нашем путешествии пройдем знакомыми местами, что мы окажемся на той свалке, где я впервые встретил в подземелье Маркизу и Ирку, а значит... значит, мы окажемся недалеко от моего родного городка. И как только я понял это, я страстно захотел заглянуть в дом Яйблочков, пройти по той улице, где я мечтал о новом ошейнике, а главное... в этом я не сразу признался самому себе, я захотел увидеть юную любимицу из соседнего дома. Прошло больше года с тех пор, как я убежал от Яйблочков. А кажется, что прошла долгая жизнь. В последние месяцы я и не вспоминал о доме, но когда вспомнил, у меня сжалось сердце. Я рассеянно слушал ползуна, делая вид, что внимательно запоминаю все тропинки, и ползун почувствовал, что я витаю в облаках. Со свойственным ему занудством он заставил меня пройти по карте от землянки отца Николая до штаба ВВС, и я вынужден был трижды начинать путешествие, пока все не запомнил. Тогда ползун улегся на спину на прогретом солнцем склоне. Коготки его коротких лап торчали по обе стороны панцирного туловища. Я посчитал: три пары рук и три пары ног. Некрасиво. Брюхо желтое, полосатое, глаза прикрылись белой пленкой, как у спящей курицы. И с этим существом мне идти несколько дней по враждебной стране? И надеяться на то, что он выручит, если мне будет плохо? - Ты о чем думаешь? - спросил я ползуна. - Я сплю, - сказал он, - не мешай. Я сказал ползуну, что прогуляюсь. Ползун ответил: "Осторожнее". Он всей свой шкурой чувствовал опасность. "Обойдется", - сказал я, хотя тоже чувствовал опасность. Но не хотел признаваться. Тем более себе. Наш тайник находился под громадной кучей валежника, там скрывалась покрытая дерном землянка. Я разделся догола. - Ты не возьмешь оружия? - спросил ползун. - Если в городке увидят одетого человека, они будут стрелять без предупреждения. Ты же знаешь, как они нас боятся. - Опасно без оружия, - сказал ползун. - Жди меня в двадцать три часа, - сказал я. - Если что, искать меня не ходи. - Не учи меня, - холодно ответил ползун и свернулся на земляном полу. Я не люблю ходить нагишом, подобно домашнему любимцу... Перебежками, порой падая в высокую сорную траву, - порой пробегая между заросших бурьяном куч мусора, я добрался до окраины городка, чуть приукрашенного сумерками и редкими фонарями. Дальше за кустарником поднимались серые бетонные и титановые шапки укрепленной базы. Выйдя на улицу городка, я пошел по тротуару, прижимаясь к заборам и стенам домов, пригибаясь и стараясь быть незаметным - как и положено обитателю помоек, еще не угодившему на живодерню, но готовому к такой судьбе. Я даже прихрамывал и тянул ногу. Я шел осторожно, но уверенно. В тот сумеречный час у меня было немного шансов встретить спонсора - они не любят сумерек и скрываются от них за стальными жалюзи в своих бетонных домах. Но всегда оставалась опасность попасть на глаза милиционеру или мобильному патрулю. Центр я миновал быстро и без приключений. Универмаг был уже закрыт, хотя окна его светились - там считали выручку. В комнате отдыха, где спонсорши оставляют своих домашних любимцев, пока занимаются покупками или сидят в кафе, было темно. Я думал, что во мне что-то шевельнется - грусть ли, просто память, но я остался совершенно равнодушен. Впрочем, никто не любит вспоминать о своем животном прошлом - я проверял это на многих моих товарищах. Мы забываем. Этого не было. Этого не могло быть... А вот и мой дом! Господи, до чего он уродлив! Бетонный куб с узкими окнами, вокруг запущенный газон и бассейн без воды со слоем ила на дне. В окнах свет. Я не стал приближаться к двери - там поле охраны. Стоит мне подойти - поднимется звон на весь город. Перепрыгнув через невысокую живую изгородь, я прошел газоном к окну гостиной и заглянул в него. Гостиная - насколько условно это название! - была, как и положено, пустой и серой комнатой. С одной стороны на стене - экран. На нем показывают официальные новости и официальную развлекательную программу. С другой стороны широкая металлическая скамья, на которой бок о бок сидят спонсоры - господин и госпожа Яйблочки. Одинаковые, чешуйчатые, зеленые, массивные, вдвое превышающие человека ростом и вдесятеро силой. Их морды лишены мышц и потому не способны к мимике. Так что они кажутся статуями, статуями близнецов в кататоническом состоянии. И это были когда-то мои господа, перед которыми я трепетал? Это были образцы мудрости? Я хотел бы улыбнуться, но не мог - ведь жалок был я, ибо мои глаза были закрыты. Вдруг госпожа Яйблочко зашевелилась - что-то на полу привлекло ее внимание. Зеленая туша совершила медленное движение, лапа опустилась к полу. Я поднялся на цыпочки и увидел, что у ее ног стоит колыбель, и в ней, задрав ножки, блаженствует малыш. Когтистая лапа Яйблочки нежно дотронулась до головы мальчика и погладила ее, губы малыша шевельнулись, госпожа протянула ему бутылочку. Это был я? Я - много лет назад? Сверху донеслось легкое стрекотание. После инцидента на башне милиция демонстрировала бдительность. Можно быть уверенным, что они не прекратят полетов до ночи. Правда, им трудно нас отыскать - особенно, когда мы выступаем в обличьи домашних любимцев - ни одного металлического предмета! Так что локаторы не вычленяют нас из природы. Но все же я не хотел рисковать - я прыгнул к кустам и залег там. Патруль улетел. Я сидел на траве, обхватив руками колени, смотрел на узкие бойницы моего дома... Парадокс, но эти жабы и есть моя бывшая семья - они растили меня, кормили, купали и лечили, если я болел... И госпожа Яйблочко могла испытывать ко мне материнские чувства? Как мало мы их знаем! Зачем они взяли нового малыша? Их дом им кажется пустым без человеческого присутствия? Надо возвращаться. А то ползун будет беспокоиться. Я обернулся ко второму дому - за живой изгородью. Я мог сколько угодно уговаривать себя, что пришел поглядеть на стены родного дома, тогда как на самом деле меня тянуло к дому соседнему. Первый раз в моей жизни эмоциональный взрыв, вырвавший меня из мира домашних любимцев, исходил из этого бетонного куба, стоявшего за густыми зарослями бурьяна. Там тоже светились бойницы, за ними тоже ползла упорядоченная жизнь. ...Приоткрылась дверь, желтый прямоугольник света кинул на землю черную тень стройной фигуры Инны. Это было столь неожиданно, что я не успел взять себя в руки и отпрянул. Она услышала шум и, замерев на пороге, тихо спросила: - Здесь кто-нибудь есть? Я был недвижим, я даже не дышал. Я боялся, что она в страхе закроет дверь и спрячется в доме. Она постояла с минуту, прислушиваясь, и, видно, решила, что шум произвела птица... Она покинула освещенный прямоугольник двери и ступила на траву. Теперь я мог ее разглядеть. В полутьме ее тело казалось голубоватым, а волосы приобрели сиреневый оттенок. Когда она поглядела в мою сторону, то ее глаза показались мне черными окнами в звездное небо. Ее фигура несколько потеряла девичью гибкость и угловатость, грудь стала тяжелее, шире бедра, но эти перемены были лишь движением к женскому совершенству. Она быстро, словно опасаясь, что ее хватятся дома, перебежала газон, перепрыгнула через изгородь и уже осторожнее, озираясь как воровка, подбежала к дому Яйблочков. Возле окна в гостиную она остановилась и, вцепившись длинными пальцами в край стены, приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть, что происходит в гостиной. И тут я все понял. Все было просто, хоть и необычно и недозволенно. Младенец, занявший мое место в семье Яйблочков - это сын ее и Вика. По правилам новорожденного отнимают у матери, как только она перестает его кормить. Если с точки зрения породы он удовлетворяет селекционеров, его отправляют в распределитель. А дальше - как распорядится судьба. Может быть, повезет, и его возьмут в домашние любимцы. А тут... вернее всего, когда он родился, опечаленная моим исчезновением, привыкшая к человеку в доме, госпожа Яйблочко решила взять ребеночка себе. Где-то кому-то сделали подарок, кого-то уговорили, и произошло страшное нарушение правил - мать и сын оказались в одном городке, и, главное, мать знала, где живет ее сын. Вряд ли ее подпускали к сыну, наверное, это было одним из условий... Впрочем, это можно проверить. - Инна, - тихо произнес я. Она отпрыгнула от окна, словно ужаленная змеей. Прижалась спиной к глухой бетонной стене и смотрела с ужасом, как я приближаюсь к ней. Я вытянул перед собой руку, раскрытой ладонью кверху. - Не бойся, - сказал я. - Это я, Тим, ты меня помнишь? Я тут жил. - Тииим, - напевно произнесла она. - Ты же мертвый. - Я много раз мертвый, но все равно живой, - сказал я, улыбаясь. - Это не ты! Не подходи! - Я тут жил, мы с тобой раз сидели в этих кустах и разговаривали, а ты сказала, что знала свою мать, а я тебе не поверил, а потом меня должны были вести к ветеринару, а к тебе привели Вика... - Тииим! - Отойдем к кустам. У меня мало времени. Меня могут выследить. Она послушно пошла за мной к темной массе кустов, но остановилась, не заходя под их сень. Боялась. Не совсем верила, что я - это я. - А где же ты? - спросила она. - Кто теперь твои спонсоры? Ты бродяга? В голосе звучало привычное для домашних любимцев презрение. - Я хочу, чтобы никаких спонсоров больше не было. - Как так не было? - Чтобы они улетели. Или погибли. - А мы? - Она даже отступила на шаг от меня. - А мы будем жить. - А кто нас будет кормить? Кто будет гулять с нами? Я уже привык к таким искренним филиппикам. А чего вы хотите от людей, которые не знают ничего, кроме пищи, прогулки и хозяйской палки или ласки? - От тебя плохо пахнет, - сказала она, - как будто ты не мылся. - Я уже неделю не мылся, - признался я. Мне было приятно дразнить ее - такую миленькую, сладенькую, душистую домашнюю любимицу. - А как твой жабеныш поживает? - Кто? - Твой хозяин, жабеныш, которого мадам Яйблочко изметелила. - Тим, не стоит так говорить о спонсорах. В ее голосе прозвучала бабушкина интонация. - Ладно, - сказал я, - я тобой еще займусь. Обязательно вернусь поговорить с тобой серьезно. Жалко оставлять тебя в животном состоянии. - Я живу в счастливом состоянии! - поспешила она с ответом. Она была напряжена и мечтала об одном - чтобы я поскорее ушел, растворился, чтобы меня можно было вычеркнуть из памяти. - Это твой ребенок? - Я показал на окно дома Яйблочков. - Молчи! - она закрыла мне рот ладонью. От резкого движения ее пышные бронзовые волосы рассыпались по плечам. Она была сказочно хороша! Ради таких женщин совершаются великие безумства и рушатся царства... Только она не подозревала о своем могуществе. - А кто отец? - спросил я. Сквозь ее пальцы вопрос прозвучал невнятно. Мои губы натолкнулись на нежную ткань пальцев и поцеловали их. Она сразу убрала руку. - Нельзя так говорить! Если кто-нибудь услышит, меня тут же увезут! Молчи, молчи, молчи! - Наверное, Вик, - сказал я. - Он целую неделю болел, когда ты так жестоко побил его. - Потом он выздоровел. И его снова привели к тебе. - Потом он выздоровел. И его привели... - А где он сейчас? - Я не знаю. Его спонсоры переехали на другую базу. Ты никому не скажешь, Тим? Я каждый вечер хожу смотреть мальчика. Ты его видел? Я любовался ею, но она не чувствовала моего взгляда. - А госпожа Яйблочко очень добрая, она его не бьет. Я сначала плакала, но мне сказали, что тогда меня увезут. - Когда мы их вышибем к чертовой матери, - сказал я, - первым делом мы вернем тебе твоего малыша. - Не надо! Не думай так, это опасно! - Неужели и я таким был? - Каким? Я погладил ее по плечу, отвел в сторону тяжелые пряди волос. - Не смей меня трогать! - Я сейчас уйду, не бойся. - Я буду кричать! Не смей меня хватать! Ты грязный. От тебя плохо пахнет! Голос ее опасно повысился - она не контролировала свой страх передо мной, страх завитой болонки перед дворовым псом. - Уйди, уйди, уйди! Я с горечью начал отходить от нее, понимая, что она уже подняла тревогу. У спонсоров удивительный слух - нам бы такой! Первым появился подросший жабеныш. В гневе или страхе спонсоры движутся со скоростью пантеры. Он пронесся над газоном как черное ядро, выпущенное из гигантской пушки. Я его хоть и не видел, но все же успел отшатнуться. Не успев затормозить, жабеныш врезался в стену, и хоть та была из монолитного бетона, мне показалось, что дом пошатнулся. Пока жабеныш разворачивался, я кинулся в кусты и замер там. Отворилась дверь. Мой приемный отец, господин Яйблочко, который, впрочем, никогда меня не любил, потому что не любил ничего, не покрытого зеленой чешуей, обозначился на пороге. По тусклому блеску в его лапе я догадался, что папаша вышел на прогулку хорошо вооруженный. Ну и идиот сентиментальный, сказал я себе. Встретился, называется, со своей легкомысленной юностью. Спонсоры замерли. Один, воткнувшись лбом в стену, второй на пороге. Они ждали, не вздохну ли я, не шевельнусь ли, чтобы кончить на этом мои дни. Я не шевелился, не чихал и не дышал. К такой жизни я привык. И все бы обошлось, если бы не догадливый жабеныш, который громадой повернулся к Инночке и, медленно наступая на нее, потребовал: - Где? Где он? Говори! Говори, не молчи, будешь наказана! В романах верная возлюбленная стискивает белоснежные зубки и молчит под пытками. - Он в кустах! Он там! - завопила Инна. - Он хотел на меня, он хотел меня... скорей, я его боюсь! Ой, как она перепугалась! И в ненависти ко мне она была искренна, потому что хотела угодить хозяевам и спасти свои свидания с сыном. Я увидел, что папаша Яйблочко переводит рычажок на стволе с прицельного на бой по площади - он намеревался выжечь кусты вместе со мной, и никто ему не противился. Еще секунда, и мне будет поздно спасаться... На четвереньках, как гончая, я кинулся в просвет вдоль живой изгороди. Вечер озарился ослепительным зеленым светом выстрела. Конус убийственного света устремился к звездам, сжигая на своем пути все, что могло двигаться и дышать, - бабочек, птиц, комаров... Затем последовал глухой тяжелый удар. Силуэт спонсора исчез... От начавшейся сзади суматохи я умчался и лишь за свалкой, в бурьяне, приостановившись... чтобы осмотреться, задумался - а почему папаша стрелял не в меня, а в небо? Спонсоры таких ошибок не допускают. Рядом звякнула пустая консервная банка. - Кто? - одними губами спросил я. - Я, - сказал ползун. - Чудом ушли. - Это ты был? - Мне скучно стало, я за тобой пошел. Я успел ему ноги заплести и дернул. Ничего? Ползун страшно силен, в чем-то он даже мог бы поспорить со спонсором. - Славно, - сказал я. Я лежал без сил. - Пора уходить, - сказал ползун. - Они будут прочесывать окрестности. - Одну минутку. Я сел. Голова еще кружилась - видно, я бежал оттуда куда быстрее, чем возможно для обыкновенного человека. - Славная девчонка, - сказал я. - И мальчика любит. - Когда-нибудь расскажешь, - сказал ползун. - Меня всегда удивляют ваши человеческие обычаи. Мы почувствовали себя в безопасности, отойдя от городка километров на пять. Мы передохнули, выйдя к бывшему шоссе. Его асфальт долго сопротивлялся растительности, но все же сдался, пошел трещинами, ямами, в которые проникали трава и кусты, в провалах поднялись деревья. Но на некоторых участках асфальт еще держался, и по шоссе идти было легче, чем по девственному лесу. Еще через час мы оказались у реки. Через нее был перекинут железный мост, но его средние пролеты провалились, и перебраться по нему оказалось невозможно. - Можно переплыть, держась за бревно, - сказал я. - Видишь, лежит на берегу? Ползун не ответил. Я обернулся. Он медленно полз по шоссе, отстав от меня метров на сто. - Ты что? - спросил я. - Устал? Ползун не ответил. Он мерно полз, подтягивая хвост к передним лапам и поднимая среднюю часть туловища. Большие глаза смотрели вперед. Бурая щетина на спине стояла дыбом. Отнеся его молчание к плохому воспитанию на кондитерской фабрике, я стал спускаться к бревну. Но с полпути обернулся к ползуну и спросил: - Слушай, я так и не знаю, ты за бревно держаться сможешь? Я почти не сомневался в утвердительном ответе - ведь мы вместе пробирались в башню, цепляясь за веревку, протянутую Сенечкой. Правда, шрамы от того путешествия остались до сих пор. - Постой, - сказал ползун. Голос его прозвучал странно. Я хотел уж было подняться к нему, но ползун сам скатился ко мне. - Что с тобой? - Мне... трудно, - сказал он. - Трудно идти! Эти слова меня огорчили - значит, придется искать плот или что-то достаточно надежное, чтобы перевозить его. Ползун бессильно вытянулся у моих ног, и вдруг я с ужасом увидел, что щетина на его спине частично выпала. Я провел ладонью по спине ползуна - жесткие стебли щетины легко отламывались и падали на берег. Я понял, что это более всего похоже на радиационное облучение - об этом я знал еще от Яйблочков. Они всегда боялись радиационного облучения. Госпожа Яйблочко говорила мне: - Вот попадешь под облучение, все волосы у тебя вылезут. - Ползун, - спросил я, - тебе плохо? - Ничего, - сказал тот с натугой. - Только помоги мне добраться до штаба. Не бросай меня. - Чепуху говоришь, - сказал я. - Зачем мне тебя бросать? - Я не могу идти... - Лежи, - сказал я, - лежи и не болей, а я поищу на чем перебраться. Но перебираться было не на чем. Ежу ясно, что не на чем. Бревно? Может быть, если я отойду подальше, за поворот, найду еще одно? Хотя корабля из этого все равно не построишь. А веревка? У меня нет веревки! - Делать нечего, - сказал я. - Придется тебе проехать верхом на бревне. - Что ты сказал? - он с трудом понимал меня. - Я поплыву за бревном, а ты влезешь на него, упрешься когтями и будешь держаться. А я буду толкать. Ясно? - Ясно, - сказал ползун. - Ты не бросай меня... - Ползи вниз. Он старался ползти, но ничего не получалось, словно внутрь его вставили штырь, который не позволял ползуну согнуться. Пришлось мне обнять его, оторвать от земли и тащить вниз. Проще было бы, конечно, скатить его, как колоду, но я боялся повредить ему какой-нибудь орган. Я положил его на песок у воды. Потом разулся, сунул башмаки в заплечный мешок, туда же - рубаху. Затянул торбу потуже. - Ты меня слышишь? - спросил я ползуна. - Да, - откликнулся тот. Я попробовал, насколько легко бревно оторвется от берега. К счастью, оно неглубоко вошло в песок. Я поднял ползуна и положил его вдоль бревна. - Теперь держись! - приказал я ему. Он меня услышал - его когти вытянулись до отказа и вцепились в кору. - Терпи, - сказал я. Дно было крутое. Я толкнул бревно вперед и шагнул за ним. Но не рассчитал, насколько круто оно уходит вниз - шаг, и я не достал до дна! Я выпустил конец бревна и ухнул с головой, в глубину. Когда вынырнул, то увидел, что бревно довольно быстро уплывает от меня и медленно поворачивается вокруг оси, так что ползун уже не сверху, а сбоку - вот-вот коснется воды. - Тим! - услышал я испуганный голос ползуна. Я никуда не годный пловец, но тут с такой силой забил руками по воде, что догнал бревно раньше, чем оно успело окунуть ползуна в воду. Я плыл, болтая ногами и толкая бревно перед собой, а оно все норовило перевернуться и утопить ползуна. А дальний берег все не приближался. Я устал так, что мне казалось - вот-вот я отпущу это проклятое бревно и этого ненавистного симулянта-ползуна, который просто ленится плыть. К счастью, эти ядовитые мысли не успели полностью завладеть моим сознанием - неожиданно бревно уткнулось в дно. В следующий момент я почувствовал его коленями. Оказывается, дальний берег был пологим, и отмель тянулась чуть ли не до середины реки. - Приехали, - сказал я ползуну, но он не отозвался. Глаза его были закрыты, щетина на спине почти вся выпала, открыв его хитиновый панцирь. С трудом я оторвал ползуна. Он мне совсем не помогал. Он как бы окостенел. Тело его было горячим, и рот пульсировал. - Тим... - услышал я, поднеся ухо к его рту, - не бросай! Я обулся, надел рубаху и постарался взвалить его на плечо. Я еще не окреп после болезни, и потому полутора пудовый ползун мне показался достаточно тяжелым. Я отыскал на дальнем берегу бывшую асфальтовую дорогу и побрел по ней, обходя ямы и трещины. Я подумал: так славно, что ползун заставил меня запомнить дорогу. Я знал, что должен идти этой дорогой до большого белого столба, у которого поверну на проселочную дорогу, а та через лес проведет меня до развалин поселка, где нас и должна ждать машина. До белого столба было километров десять. Но мне показалось, что вдвое больше. По крайней мере, я добирался до него более трех часов. С каждым шагом проклятый ползун становился все тяжелее, и я все чаще валился без сил на обочину шоссе, и привалы становились все более долгими. Я боялся, что ползун умрет раньше, чем я донесу его до штаба. И вовсе не был уверен, что там найдется доктор, который разбирается в загадочных болезнях ползунов. Но пока что ползун был жив - он был горячим, и порой по телу его проходила судорога. Но в то же время он окостенел, и как бы я не переворачивал его, все равно он резал мне плечо. Я уже разуверился в существовании белого столба, когда увидел его. Возле него я свалился и отдыхал, наверное, полчаса, теша себя наивной надеждой на то, что Ирка ошиблась и пришлет машину именно к столбу, а не в разрушенный поселок. Было жарко, хотелось пить. Я понимал, что, лежа здесь, делаю лишь хуже себе и подвергаю дополнительным мучениям больного ползуна. Так что я с проклятиями взвалил на плечо ползуна и, покачиваясь, пошел в лес по узкой вертлявой дорожке, колеи которой были глубоки, а между ними росла трава. Постепенно местность понизилась и запахло сыростью. Но жара не уменьшалась, надо мной, больно жаля, вились мухи и слепни. Я не мог даже их отогнать. Вдруг я увидел, что справа между деревьев мелькнула вода. Я сбросил невыносимую ношу и кинулся к махонькому озерцу, окруженному осокой. Я с трудом добрался до воды - берег был таким топким, что я проваливался чуть ли не по пояс, прежде чем смог напиться. Я пил с наслаждением, но взять с собой про запас не мог, правда, по моим расчетам идти уже оставалось немного. Я намочил рубаху, чтобы обтереть влажной тканью моего несчастного спутника, и повернулся, вытаскивая ноги из черной грязи... И я с ужасом увидел, что мой ползун - не один. Над ним, деловито переворачивая недвижное тело лапой и стараясь вскрыть его, как ракушку, стоял бурый медведь. Он ворчал и как бы бормотал, потому что никак не мог добраться до вкусного мяса. - Ах ты, мерзавец! - закричал я, размахивая рубашкой. - Ты его тащил? Ты его носил? Почему-то именно мои физические усилия казались мне в тот момент самым главным основанием к тому, чтобы медведь добычу свою оставил. Медведь обратил на меня внимание, когда я размахивал рубахой как знаменем. Моя рубаха его не испугала. Он поднялся на задние лапы и натужно заревел, показывая этим, что не намерен делиться со мной своей добычей. Медведь угрожающе пошел на меня, и только тогда я вспомнил о своем ноже. Я выхватил ег