не столько увидел это в густой полутьме, сколько почувствовал. И увидел все глазами матери. А мать от неожиданности испугалась. - Вы что?! - воскликнула она, - Вы что здесь делаете? Олег! Ей показалось, что она увидела Олега, потом она поняла, что это Лиз. - Я ничего, - сказала Лиз, сразу она стала очень далекой. - Я пришла, мы с Олегом сидели, разговаривали, я уйду, вы не бойтесь. - Вот этого я не ожидала, - сказала мать так, словно она ожидала чего-то другого, только вот этого не ожидала. - А чего этого? - Олег сразу стал агрессивным, потому что ему было очень стыдно. - Сам понимаешь, - сказала мать. - И от тебя, Лиз, я не ожидала. - Простите, - сказала Лиз, - я так переживала за Олежку, он собирался в лес убежать, искать Марьяшку с Диком, совсем один, и я уговаривала... - Лиз, ты что! - возмутился Олег. Это было низкое предательство. - Ты можешь на меня сердиться сколько хочешь, - сказала Лиз, - но я забочусь только о тебе, я знаю, что идти в лес - это чистая смерть. Вы знаете, я его так хотела отвлечь, я даже сама предложила в лес пойти, честное слово. - Странное отвлечение, - сказала мать и тут же обернулась к Олегу: - Ты в самом деле хотел в лес убежать? - Врет она, - сказал Олег тупо. Он не умел лгать, но сейчас не это было важно, плохо, что Лиз оказалась предательницей. Она испугалась матери и хотела отвлечь ее. - Нет, Олежка. - Лиз как будто угадала его мысли. - Нет, я не предательница, я тебя очень люблю, и мне не стыдно, что я тебя так люблю, и я лучше умру, чем пущу тебя в лес. Мать неожиданно нагнулась. Она знала Олега лучше всех на свете. Она вытащила из-под стола мешок. - А это зачем? - спросила она. Лиз своего добилась. О ней забыли. Она поднялась, запахивая куртку, поискала оброненный башмак. - Это что? Ты меня хочешь убить? Ты меня обязательно хочешь убить! - Мать накачивала себя, вызывала гнев. - Я пошла, - сказала Лиз. Но никто не обратил на нее внимания. Бурная сцена еще не кончилась, когда на шум заглянул Старый, узнал, в чем дело, и сказал: - Я подозревал, что ты выкинешь что-нибудь в таком духе. Только у тебя ничего не выйдет, мы с Сергеевым договорились сегодня дежурить у изгороди, а тебя от дежурства освободить. Так что мы бы все равно заметили. Эх, глупость человеческая... - Это не глупость. - Это не глупость, это эгоизм, - сказала мать. - А ты знаешь, Ирина права, это и есть эгоизм. - Я не для себя... - Ты для себя! Ты для себя хочешь быть героем, ты для себя хочешь принести на руках Марьяну или приволочь на спине Дика. - Вы ничего не понимаете! Олег выбежал из дома как был, в одной рубашке. Было холодно, он сидел на бревне, на пустоши, ему не хотелось возвращаться, и он всей шкурой ощущал, как за ним следят - следят из хижин. И Лиз, и мать, и Старый, и Сергеев. И никто ему не верит. А там, в лесу, они ждут помощи... Было холодно, очень хотелось укутаться и спрятаться, но не идти же домой. И предательское воображение начало строить картины того, как Марьяна с Диком сидят в гостях у экспедиции и смеются и едят всякие вкусные вещи... Это была не его мысль, ее придумала Лиз, но мысль оказалась очень удобной, и было трудно ей не поддаться. - Олег! - закричала мать от дверей дома. - Иди спать, простудишься! Пришлось идти, и так весь поселок слушает. Олег не разговаривал с матерью, она тоже молчала. Он залез в кровать, и кровать, как назло, пахла Лиз. Ее телом и той травой, которой она намазала ладони. Олег хотел думать о Марьяне и, засыпая, вызывал в памяти ее образ. Это было сладко, но когда он заснул, ему снилось, что он обнимается с Лиз, и он ничего не мог поделать с собой во сне, хотя понимал, как это неправильно. x x x На следующий день Казик начал вырубать ступеньки в коре дерева. Это была утомительная, занудная работа, к тому же Казик и сменявший его Дик были голодны. Казик за первый день вырезал ступеньки метров на двадцать вниз, до обломка сука, который торчал из ствола. Обломок был крепкий. Казик обрезал канавкой кору вокруг так, что можно было закрепить за обломок веревку. Следующий день ушел на то, чтобы вырубить ступеньки еще на тридцать метров вниз. Дик мог бы спуститься, как и Казик, по ступенькам, но Марьяну нужно было страховать веревкой, она была слабее их. Марьяна говорила, чтобы они оставили ее на дереве и спускались без нее, а она дождется, пока они сходят за помощью, но Дик отказался так сделать. Он сказал, что может получиться, что никакой экспедиции нет или что она улетит. Тогда придется возвращаться домой - а это значит, что Марьяне придется жить одной на дереве, может быть, десять дней, может, две недели. А за это время, как сказал он, Марьяна превратится в скелетик. Он был прав, Марьяна с ним больше и не спорила. Когда она уговаривала ребят оставить ее, она боялась, что они поддадутся на ее горячие уговоры и оставят одну - а она бы умерла от страха и одиночества. Казик отыскал небольшую дырку в стволе, выгнал из нее ядовитую змею. Получилась еще одна станция - место, где можно укрепить веревку. А требовалось еще три или четыре таких станции до земли: она была очень далеко. На четвертый день Дик поднялся к остаткам шара, в облако, и принес оттуда еще одну веревку. Заодно ему удалось убить древесного зайца, и они более или менее сытно поели, а так как намаялись от голода, то проспали часов десять. Прошла уже вечность с тех пор, как они покинули поселок, а цель их пути была почти так же далека, как и в первый день. Когда они проснулись, погода была очень хорошей и было далеко видно. Казик, прежде чем спуститься вниз, к своей работе, поточил нож, который уменьшился вдвое - так сточился, потом Марьяна помазала ему руки остатками мази - пальцы у Казика кровоточили и распухли, хорошо еще, что прошел укус. Казик пошел на свой наблюдательный пункт смотреть в сторону, где должен был быть лагерь экспедиции. Он сидел там полчаса, но его никто не торопил, все и так понимали, что мальчик трудится больше остальных. Он смотрел, пока не увидел, как поднимается блестящий шарик - это Павлыш летел на вездеходе на тот берег озера. Теперь они не сомневались, что знают, куда идти. Со второй веревкой у Казика дело пошло быстрее. В тот день он смог проложить дорогу метров на пятьдесят. Работы осталось еще дня на два. Те два дня прошли тоскливо и неинтересно. Марьяна часто ходила на наблюдательный пункт и ждала, когда что-нибудь поднимется над берегом озера. Она видела, как Павлыш с Клавдией полетели на тот берег озера - к золотой горе. Это было первое путешествие Клавдии по планете. Она была напряжена и оживилась только, когда увидела самородки, вымытые ручьем у горы, и толстые, как сверкающие канаты, золотые и кварцевые жилы. Павлыш тоже был поражен этим зрелищем. Ему захотелось выковать для Салли золотой браслет, только у него не было инструментов. Когда они вернулись, Клавдия заставила его дважды пройти дезинфекцию - Павлыш ворчал, его утешали только ветвистые самородки, которые он разложил вокруг и любовался ими. Полет в горы снова пришлось отложить, а может быть, Павлыш подсознательно находил дела, чтобы отложить его. Полет в горы был праздником, елкой, вокруг которой можно будет плясать. Но ведь после него снова наступят будни. К тому же он никак не мог остаться наедине с Салли. Клавдия не выпускала их из поля зрения. Салли к этой ситуации относилась с юмором, к тому же она любила Клавдию и не хотела расстраивать ее. Тут еще подошел день рождения Павлыша. Салли с Клавдией постарались на славу, соорудили такой праздничный стол с пирогом и свечами, что Павлыш был растроган. x x x А Казик через два дня наконец-то добрался до того места, где в пятидесяти метрах от земли стволы расходились пирамидой, отсюда уже можно было спуститься без веревки. Крикнув наверх, чтобы не беспокоились, он сполз на землю. Это было счастьем - иди куда хочешь. Земля мягкая, можно по ней кататься, бегать - и никуда не упадешь. Казик побежал вокруг ствола, чтобы поискать мешок с пищей, сброшенный неделю назад при крушении шара, но не нашел - то ли его кто-то утащил, то ли он потерялся в подлеске. Казик так отвык жить в лесу, что чуть было не попал в когти к шакалу, еле от него убежал. Убегать от шакалов Казик не любил, но что поделаешь, если от ножа остался лишь жалкий огрызок, таким даже шкуру шакалу не пропорешь. Казику удалось набрать грибов, и он принес их наверх, на развилку. На следующее утро они стали спускаться вниз. Дик привязал веревку наверху к стволу дерева, потом Марьяна, держась за веревку и упираясь ногами в неглубокие ступеньки, спустилась до обломка сука и там остановилась. Казик был уже ниже, на следующей станции. Затем Дик отвязал веревку и спустился по ступенькам к Марьяне. Отдохнув, Марьяна начала спускаться ниже, к Казику. Путешествие было очень медленным; Марьяна уставала, а отдых над пропастью мало помогал. С каждым метром ее руки слабели и ноги все больше дрожали, она не признавалась в этом, но и так было ясно. И тут еще хлынул ливень. Струи дождя хлестали по рукам и по голове, норовя смыть людей-муравьишек с громадного ствола, и некуда было от них укрыться. Веревка сразу набухла, стала тяжелой, скользкой, ноги хуже держались в ступеньках. Оставались еще две станции. Дик сверху кричал, чтобы Марьяна остановилась и не шла вниз, но ей невмочь было стоять, распластавшись под стегающими струями, которые грозили ее смыть, и она стала спускаться дальше. Она миновала предпоследнюю станцию, оставалось еще метров тридцать - сорок, а там уже ствол расширялся и спускаться стало спокойнее. Казик, пока спускался на землю и снова поднимался, не успел приготовить веревку, и Марьяна сползала без нее, нащупывая ногами ступеньки и прижимаясь исцарапанным животом к скользкой неровной коре. Казик старался спускаться недалеко от нее, он боялся, что она сорвется, хотя понимал, что, если так случится, ему ее не удержать. Но все равно он держался поближе и подсказывал ей, куда ставить ногу. И Марьяна добралась до того места, где ствол начал расширяться, и поняла это, потому что внизу уже была не пропасть, а крутой склон. И Казик тоже перевел дух: все кончилось благополучно. Заслоняя глаза от дождя ладонью, он стал смотреть вверх, как там спускается Дик. И в этот момент он услышал короткий, совсем негромкий крик - и мимо, задев его и чуть не утащив за собой, пролетела Марьяна. Вернее, она не пролетела, а скатилась по этому крутому склону, который был все же крут настолько, что удержаться на нем не было возможности. Казик в ужасе смотрел, как ее тело летит вниз. Он не помнил, как спустился сам - вроде бы он даже и не смотрел на ступеньки, а держался, как жучок, за неровности коры. Казик спустился очень быстро и побежал к тому месту, где лежала, раскинув руки, Марьяна. Он стал звать ее, а она не откликалась. Он приложил ухо к ее груди и долго не мог услышать биения сердца. И тут к нему подбежал Дик. Он отстранил Казика и велел ему держать куртку над головой Марьяны, чтобы дождь не падал на лицо. Казику было холодно, и дождь стегал больно. - Она живая, - сказал Дик. Он стал трогать ее руками, чтобы узнать, не сломано ли что-нибудь. И когда дотронулся до неправильно лежащей ноги, Марьяна, не открывая глаз, застонала, и они поняли, что у нее сломана нога, а это очень плохо. Дик пошел в лес и срезал тонкие палки. Марьяна была в полузабытьи, видно, она еще ударилась и потому потеряла сознание, но, когда Дик стал прилаживать палки к ноге куском веревки, который принес с собой, она закричала от боли, заплакала и пришла в себя. Дик не слушал ее плача, хотя Казик просил его остановиться и не мучить Марьяну. Но Дик все же сначала замотал ногу так, чтобы она была неподвижна. Они осторожно отнесли Марьяну в лес, где под густым покровом листвы ливень не так свирепствовал. Она уже совсем очнулась, ей было больно, но она терпела. - Как глупо, - говорила Марьяна, - как я вас подвела. - Молчи, - сказал Дик. Он старался разжечь костер, а Казика послал найти большой пустой орех, чтобы в нем вскипятить воду. - Ничего, - говорил он, - все-таки мы спустились. Марьяна так устала, что, несмотря на боль, вечером заснула. А Дик и Казик долго еще сидели у костра и думали, что делать дальше, потому что все было очень сложно. Можно было, конечно, послать Казика обратно в поселок. Но идти в поселок надо дней пять, если не больше, и идти тяжело: болота, густой лес - плохие места. Да и оставаться одному Дику с Марьяной тоже было опасно. Один человек обязательно должен ходить на охоту, за дровами, и тогда Марьяна останется одна, беззащитной. А лес не любит беззащитных. Даже если ей оставить бластер, все равно может подкрасться какой-нибудь гад, его даже не заметишь. - Ладно, - сказал наконец Дик, - значит, мы делаем с тобой полозья и везем Марьяну к реке. - Правильно, - сразу согласился Казик. - Главное - переправить ее через реку, ну или хотя бы одному из нас переправиться. Правда? Мы доберемся до людей и позовем их. - Так и сделаем, - сказал Дик. - До реки мы ее дотянем за полдня. Там бы перебраться. - Только бы они не улетели, только бы они нас подождали, - сказал Казик со страстью, словно молился. - Они не должны улететь. Они должны понять, что без их помощи нам здесь конец. Но они же с Земли, они умные, они все понимают. - Давай спать, - сказал Дик, - спи, а я посижу. Потом разбужу тебя. Завтра дойдем до реки. - Дойдем, - сказал Казик. - Нам уже немного осталось. Дождь стучал по листьям, он утихал, и тяжелые капли срывались и падали на мох. x x x В тот день они до реки не дошли, хотя она сверху и казалась близкой. По дороге к ней надо было перебираться через болото, к тому же они потратили немало времени, чтобы соорудить для Марьяны салазки. Дик срезал жерди для салазок, но тонких лиан, чтобы их связать, не нашлось. Марьяне стало хуже от боли, которая ее не отпускала, и от сотрясения мозга. Правда, они не знали, что у Марьяны сотрясение мозга, но ее тошнило, болела голова и она с трудом узнавала своих спутников. Синяки на щеке, на груди, на боку стали черными. Ночью опять поднялась буря, правда, почти без дождя. Молнии били по стволу дерева и скатывались на землю огненными змеями. Дик порадовался, что они успели слезть. Порывом бури сорвало с верхних ветвей остатки воздушного шара - они увидели его падающим и сначала в темноте не поняли, что это такое: молнии освещали черное блестящее покрывало, которое медленно опускалось в лес. Утром Казик подкрался к неизвестному существу, которое лежало недалеко от них, и понял, что это их старый шар. Он теперь совсем не был похож на шар, и даже трудно было представить, что он мог подниматься в воздух. От оболочки остались лишь громадные рваные клочья, от корзины - жалкие обломки. Но были веревки, была пленка пузырей. Так что Дик с Казиком сделали чудесные салазки для Марьяны и даже сверху соорудили что-то вроде полога, чтобы у реки не мучили мошки, которые там роятся черными тучами. Весь следующий день ушел на переправу через кишащее гадами болото, и заночевать пришлось на островке, сплетенном из тростника и водорослей. Островок притулился к берегу реки. Марьяна была в бреду, у нее поднялся жар, и некому было ей дать лекарства, так как в лекарствах разбиралась только она сама. Островок чуть покачивался - под ним катилась река, если сильно наступить, то нога проваливалась. Ночью Казик убил большую змею, которая тоже хотела переждать темноту на островке. Казику казалось, что они улетели из поселка страшно давно - может быть, год назад, и с тех пор куда-то идут, ползут, карабкаются, и никогда это не кончится. Чтобы отвлечься, он представлял себе сладостные картины встречи с настоящими землянами, а потом стал вспоминать названия всех гор на Земле высотой больше восьми километров. Эти слова мало что значили для Казика - они были заклинаниями, ниточкой, которая связывала его с Землей. Утром они сварили и съели змею, а потом искали подходящие стволы, чтобы сделать плот, и измучились, пробираясь по болотистому берегу, по песчаным косам и зарослям кустарника. Марьяну они ни на секунду не оставляли одну. Тем более что места были незнакомые и опасные. Здесь встречались другие болотные звери и гады. В глубине болота, выше по реке, куда они не заходили, было какое-то скопление животных - если забраться на дерево, можно увидеть, как бурлит вода, словно обитатели ее жили в постоянной вражде и драке. Лишь к вечеру Дик отыскал два поваленных дерева, но лежали они очень неудобно, в топи, и неясно было, как их вытащить и связать. Казик сообразил, что если обрезать корни, которые держали их прибрежный плавучий островок, его можно сплавить к этим деревьям. А потом они притянули деревья к островку, и получился корабль - сырой, ненадежный, почти неуправляемый, но зато он плавал. Под Марьяну положили много сухой травы и веток, покрыли их кусками пузыря от шара - ей было сухо. Марьяна все терпела, только стонала иногда. Нога была красная, распухла. И ей трудно было делать все человеческие надобности. Она стеснялась, несмотря на боль, и ничего не хотела есть. Казика она меньше стеснялась, а Дик отходил в сторону. Казик ухаживал за ней, как за большой Луизой, когда та болела, он все умел. А Дику было страшно. Куда страшнее, чем в лесу. На следующий день Дик сделал длинные шесты, правда, они были не очень твердыми и гнулись. Казик дал новому кораблю имя - "Золотая лань". Они с Диком сильно оттолкнулись шестами, корабль-островок нехотя оторвался от берега и поплыл. Его сносило вниз, но эта протока, первая из трех или четырех, которые надо было одолеть, была мелководной и тихой. Они доставали шестами до дна даже на середине. Путешествие получилось нетрудным, и все развеселились. Марьяна приподнялась на локтях и смотрела, как они плывут. Они никогда еще не плавали по большой воде, и это было интересно. Если смотреть вниз, то сквозь прозрачную воду видно песочное дно, водоросли, тянущиеся наверх, и даже иногда рыбы. Над ними кружили незнакомые птицы, маленькие и крикливые, иногда одна из них бросалась в воду и выхватывала из нее рыбешку. Промежуток между первой и второй протокой был неширок и низок, это была узкая полоса гальки, обкатанной водой. Им легко удалось перетащить во вторую протоку свой корабль. Правда, это заняло часа три, и Казик с Диком очень устали, да и островок потрепался. С полосы гальки они увидели широкое и быстрое русло, а за ним - третье, еще более широкое. Между вторым и третьим руслом был длинный холм, поросший травой, и как перетащить через него корабль, было совершенно непонятно. Поэтому они решили, что дадут воде нести корабль вниз, ближе к озеру, там протоки сливались. Заночевать пришлось на том берегу протоки, у самого озера - так далеко их отнесло вниз. Но все же переправились. На завтра осталась самая трудная часть переправы. Казик спал, Марьяна то засыпала, то просыпалась, и Дик, чтобы не будить Казика, сам кипятил воду в пустом орехе над костром, чтобы давать Марьяне пить. Дик был убежден в целебной силе горячей воды. Потом он, хоть и очень хотелось спать, лазил по кустам в поисках других стволов или больших сучьев, чтобы укрепить островок. Ночью опять моросил дождь, но не злой, теплый. Дик накрыл всех пленкой. Марьяна не спала. Нога болела, и казалось, что по ней бьют молотом со скоростью ударов пульса. Ей хотелось оторвать эту проклятую, тяжелую, неподвижную ногу. Сквозь дыру в пленке она глядела на черное небо. Было сыро и душно, рядом хрипел во сне Дик, вскрикивал, ссорился с кем-то Казик. Марьяна старалась думать об Олеге, как он там - наверное, уже ушел к кораблю и решил, что она погибла. Он, наверное, очень страдает. Она радовалась, что страдает он зря - она жива и вернется к нему. А потом вдруг заплакала, беззвучно, чтобы не разбудить остальных. Она плакала потому, что представила себе, что ей отрежут ногу, потому что у нее гангрена, и Олег обязательно разлюбит ее и бросит. Тогда пускай он улетает на Землю, а она останется здесь, в поселке. Поселок будет совсем пустым, в нем останутся Марьяна и слепая Кристина, и Марьяна будет заботиться о Кристине и кормить козу... x x x Они собрались все вместе, только без ребятишек. Из младших пришла лишь Фумико, сестренка Казика. Она все эти дни ни с кем не играла, но не плакала - они с Казиком никогда не плакали. Она ходила как автомат, не слыша и не видя ничего. Не было и Старого. Старый простудился и третий день не вставал. В большой комнате Сергеева было свободнее: трое отсутствующих - много для маленького поселка. Сразу чувствуешь, что их нет, что рядом пустые места. - Мы уходим, - сказал Сергеев. - Мы уходим с Олегом, потому что ждать нельзя. - Еще рано, - сказал Вайткус, - у меня ничего не поспело. - Ребята собрали грибов, - сказал Сергеев. - В этом году лето очень теплое, и нет гарантии, что тепло продержится. Ты помнишь, как два лета назад сначала была жара, а потом пошел снег? Это может повториться. А сейчас уже больше недели стоит тепло, и снег у перевала должен подтаять. - Мы вдвоем пойдем, - сказал Олег. - Нам много еды не надо. - Олег прав, - сказал Сергеев. - А что это изменит? - вдруг вмешалась мать. Олег понимал, что она сейчас будет придумывать аргументы против этого похода, он ждал, что она начнет говорить об этом. Ей казалось, что если она будет говорить умно и убедительно, то ее поймут, послушаются, и Олег останется с ней. - Нет никакой гарантии, что вы сможете хоть как-то наладить связь. - Мама, я все это уже слышал, - сказал Олег. Остальные молчали, понимая, что именно он должен ответить матери. - Двадцать лет назад не было времени. Корабль был мертв, холоден, оба связиста погибли, ты же знаешь, и капитан погиб - все, кто был на пульте управления, погибли. Тогда надо было выжить, все думали, как уйти, никто не думал, чтобы остаться и замерзнуть на корабле, правда? - Правда, - сказал Вайткус. - Если наши заблудились, попали на остров, не могут вернуться, наша надежда - корабль. - Не говори чепухи, - сказала мать. - Корабль в горах. - Мама, - сказал Олег. - Мы долго все обсуждали. Если мы наладим связь, наш сигнал перехватят. Понимаешь? Пока эта экспедиция здесь, есть шанс, что наш сигнал услышат. - Такого шанса нет, - упрямо сказала мать. - Сигнал космической связи - гравиграмма. А у них здесь планетарная связь. Радиосигналы. Зачем лелеять несбыточные надежды? Глаза у Ирины были влажными, она еле сдерживалась, чтобы не заплакать, и оттого лицо ее было злым и напряженным. - В том-то и дело, - сказал Сергеев, - что мы постараемся наладить не космическую связь, а планетарную. - Вам ее не наладить. - Ее наладить легче. Поэтому мы и идем, мама, именно сейчас, - сказал Олег. - Когда мы догадались об этом, я чуть не запрыгал от радости. - И молчали? - спросила Ирина. - Вайткус знает, - сказал Сергеев. - И Старый тоже. Но мы не хотели говорить об этом заранее. - Глупые тайны, - сказала Линда. - Никому не нужные тайны. Она тоже не хотела, чтобы Сергеев уходил. Олег смотрел на старших. Все было решено. Теперь судьба поселка в его руках. И в руках Сергеева. И надо успеть. И в этот момент дверь хижины распахнулась, чуть не порвались веревки, которые держали ее. Старый громоздким силуэтом возник на пороге. Он не вошел в дом. Он медленно оглядел сидевших за столом. - Борис, этого еще не хватало! - Появление Старого подарило Ирине возможность сорвать на нем злость, даже ненависть к людям, которые угрожают жизни Олежки. - Ты же болен! Ты сошел с ума. Уйди, уйди! Старый засмеялся. И это было очень странно. Время не подходило для смеха. - Идиоты, - сказал он весело. - И я главный идиот. - Садись, - сказала Линда, поднимаясь, чтобы помочь Старому. Может быть, она подумала, что Старый бредит. - Да послушайте вы меня, - сказал Старый. Он подошел к столу, уперся в него единственной рукой, и свет коптилки отразился в его глазах. - Мы говорили, как бы нам починить планетарную связь на "Полюсе". Говорили? - Конечно, - сказал Сергеев. - Только последние идиоты могли тратить на это время, - произнес Старый торжественно. - Потому что планетарную связь не надо чинить. - Почему? - спросил Вайткус. - Да потому, что ее надо просто включить! - Ты что имеешь в виду? - спросил Сергеев, который уже понял, что Старый не бредит. Старый что-то придумал. - Кто мне ответит, где, кроме узла связи, на корабле есть передатчик? - Ты прав, - почти сразу сказал Сергеев. - Мы самые последние идиоты. - Где? - спросил Олег. - Что он имеет в виду? - Проще простого, - сказал Сергеев. - Передатчик есть на катере. На спасательном катере, который остался в "Полюсе". - А насколько мне известно, - сказал Старый, - передатчик катера совершенно цел. И мы не думали о нем, потому что нам не приходило в голову, что можно выйти на связь с кем-то на этой проклятой планете. Стало очень тихо, словно Старый сказал эти слова на непонятном языке. И каждый для себя переводил их. - Ого, - пробасила в тишине Луиза. - Это же меняет дело. Это меняет дело, повторил про себя Олег. Это меняет дело. За минуту до слов Старого путешествие к кораблю было жертвой, подчинением холодной и разумной Необходимости. Каждый шаг к кораблю уводил от Марьяны и отнимал у нее и ребят шанс спасения. Минуту назад, уже подчинившийся ненавистной Необходимости, Олег проклинал поход и тех, кто заставил его идти к "Полюсу", все были врагами, потому что готовы были примириться с гибелью Марьяны... Идея Сергеева, хоть и дававшая некую тень надежды, не обещала надежды немедленной... Какое хорошее, доброе лицо у Старого. Какой он умный и мудрый. А почему не я? И тут же возникло, как удар, как позор, понимание, что о передатчике на планетарном катере должен был вспомнить он, Олег. И не нужно было никакого полета на воздушном шаре к реке. Уже давно, десять дней назад, две недели назад надо было лететь на "Полюс" и вызвать земную экспедицию... - Я должен был об этом подумать раньше, - сказал Сергеев. Он был мрачен, будто слова Старого его не обрадовали. И Олег понял почему: он был отцом Марьяны и думал сейчас так же, как Олег. И был зол на себя так же, как Олег. И тогда впервые Олег ощутил свое родство с Сергеевым - они оба любят Марьяну. - Чего же мы стоим?! - Олег сначала услышал этот крик, а потом только понял, что это кричит он сам. - Надо сейчас же идти. - Сначала соберем все по сусекам, - сказал Вайткус, - чтобы вы не померли с голоду. x x x - Ты уходишь с утра? - спросила Лиз, когда все расходились. Эти дни она к Олегу не подходила, молчала, только смотрела на него издали пристально и жалко. И мать с Олегом тоже не говорили о том вечере. Олег вроде бы понимал, что виноват он сам - не надо было жалеть Лиз и тогда бы он не стал обманщиком, ведь трудно даже представить себе подлеца, который целуется с девушкой, когда другая, которую он любит, погибает в диком лесу. И потому он просто старался об этом не думать, а думал о Марьяне и походе к кораблю. И это у него, надо сказать, отлично получалось. Как будто Лиз и не было в поселке. И потому, когда она подошла, Олег сразу вспомнил и ощутил свою вину, и в нем возникло недоброжелательство к Лиз. Даже к тому запаху душистой травы, который вновь исходил от нее. И наверное, он сказал бы что-нибудь несправедливое и обидное, но в тот момент он уже был в походе, в горах, он уже включал рацию... - Ухожу, - сказал Олег. - Не надо меня жалеть. У меня все в порядке. - Да, конечно, я очень рада. Но мне за тебя страшно. Ведь мне ничего от тебя не надо, понимаешь, только чтобы ты на меня не сердился и помнил меня. - Хорошо, - сказал Олег, кидая взгляд вокруг, не слышит ли кто-нибудь разговора, - я буду помнить. Ты не волнуйся. - Пойдем вечером погуляем, - сказала Лиз очень тихо, одними губами. - Погуляем? - За изгородь, недалеко. - Да ты что? - искренне удивился Олег. - Я всю ночь буду собираться, мы с рассветом выходим. - На немного, - просила Лиз. - И ты вернешься. - Посмотрим, - сказал Олег. Ему опять было жалко эту девушку, и в его руках и губах жила стыдная, но неизгладимая память о ее коже и ее губах, он понимал, что нельзя никуда с ней ходить, и не хочется, ведь в самом деле не хочется... И он убежал в мастерскую, чтобы помочь Сергееву сделать кошки - железные крючья, с которыми легче лазить по ледяным склонам. А потом он забыл о Лиз. А она долго стояла у изгороди, подальше от ворот, в тени, ждала, хоть и сама не верила, что он придет. Потом замерзла и побрела спать, а Олег вернулся к себе еще позже, когда Сергеев выгнал его, чтобы выспался перед выходом. И только когда ложился, Олег вспомнил о Лиз и подумал с облегчением: "Ну и хорошо, что я забыл". Глава седьмая На этот раз торжественных проводов не было. Не то настроение, да и не тот поход. Было совсем рано, ребятишки еще спали, у ворот собрались только старшие, и прибежала Фумико, она до последнего момента надеялась, что ее возьмут. Она подслушала, что Олег будет разговаривать по радио с теми, кто спасет Казика, и хотела слышать, как это все будет происходить. Но конечно, и речи не могло быть о том, чтобы ее взять в горы: она слабенькая, будет обузой. От своей хижины спешила Лиз. Она несла мешочек. Лиз не проспала, но задержалась, отыскивая, что бы вкусное дать с собой Олежке. Она была как мышка - всегда прятала вкусные вещи, но порой забывала о них. А теперь перекопала все и нашла сладкие корешки, ком сахара, еще прошлогоднего, и жалкие остатки своей зимней попытки испечь пирог. Лиз хотела завернуть все покрасивее, но спешила и не получилось - пересыпала все в обыкновенный мешочек, с которым ходят по грибы, и побежала к изгороди. Олег взял мешочек, ему казалось, что все смеются. Лиз стояла в двух шагах и смотрела на него так, словно хотела втащить к себе в глаза. Мать подвинулась, чтобы встать между Лиз и Олегом, и стала поправлять ему воротник куртки. Олег не сопротивлялся. - Ладно, - сказал Старый, - времени тратить не будем. - Сегодня все на прополку пойдут, - сказал Вайткус. Голос у него дрогнул, и Олег догадался, что Вайткусу плохо - все уходят, а его оставляют с женщинами и детьми. Но у Вайткуса были слабые легкие и болело сердце. Ему нельзя далеко ходить. И он очень много делал - на нем был огород и все хозяйство. Заплакала Линда. Она ни слова не сказала, но плакала. Еще недавно она провожала Томаса, и Томас не вернулся. А теперь она с Сергеевым, и вот он тоже уходит. Олег с Сергеевым поправили мешки и быстро пошли к горам. По земле стлался туман, чуть парило, день обещал быть теплым. Олег спешил, он угадывал вехи их прошлогоднего пути. Сергеев во всем слушался его - он верил памяти Олега. Они почти не разговаривали, только по делу. Гриб-гигант был на прежнем месте, он даже подрос за зиму. Они не задерживались возле него - уже темнело и Олег хотел дойти до пещеры, а может, если удастся, и дальше. Каждый день они должны были проходить больше, чем в прошлом году. x x x Они хотели начать переправу через широкий рукав с рассветом, но, пока укрепляли расползшийся за ночь островок, Марьяна заснула. Она ночью не выспалась, а тут пригрелась и заснула. Дик с Казиком не стали ее будить, они отошли подальше по берегу и ждали, пока она проснется. - Устал? - спросил Дик. Казик удивился. Дик никогда не спрашивал о таких вещах. Если мужчина устал, это его дело. Если ты сильно устал, то Дик возьмет у тебя мешок или добычу. Ничего не скажет, просто возьмет. "Может, он тоже устал?" - подумал Казик. А вслух сказал: - Ничего, немного осталось. Дик стукнул его по плечу ладонью, не больно, но чувствительно. Казик думал: "Вот мы сидим рядом с Диком, и он не знает, как я его люблю. Я его люблю больше всех, даже больше Марьяны и тетки Луизы, потому что я хочу быть таким, как он - сильным и молчаливым. Хорошо бы, мы дружили с ним и на Земле. Я ведь быстро вырасту и тоже стану взрослым, а он еще будет довольно молодой. Мы можем вместе отправиться в далекое путешествие". - А может, поднимемся на Эверест, - сказал Казик вслух. - Дался тебе этот Эверест, - сказал Дик, который понял, что Казик опять думает о Земле. - Ну, на охоту, - сказал Казик. - На охоту там нельзя, - сказал Дик. - Я спрашивал Старого. На Земле не охотятся. Не хочу я на Землю. - И не хочешь посмотреть? - Посмотреть можно, - сказал Дик. - Только оставаться там не хочу. Мне скучно. Там этого нельзя, этого нельзя... Они сидят по чистым домам и боятся микробов, я знаю. - Если бы они боялись, - рассудительно возразил Казик, - то мы с тобой сюда бы не прилетели. - А мы при чем? - А потому, что мы и есть они. Мы одно и то же. Мы куда идем? К ним. То есть к себе. Я так понимаю. Мы как будто заблудились в лесу и теперь хотим выбраться. Они все сильные, красивые, как на фотографии. - А мы для них грязные, - сказал Дик. Казик не стал спорить, потому что понимал, почему Дик так говорит. Это не уменьшало его любви к Дику: так понимание слабостей любимого человека даже делает его ближе. Дик боялся людей с Земли, потому что завидовал им. - Мы там тоже будем не последними, - сказал Казик. - Где? - На Земле. Там наши таланты понадобятся. Мы будем следопытами. В Дальнем космическом флоте. - Возьмут нас... они с пеленок учатся, - выдал себя Дик. - Мальчики, - позвала Марьяна. - Мы почему не плывем? - Проснулась? - Дик поднялся. - А мы решили немножко отдохнуть, потому что трудно плыть будет. Как нога, болит? - Лучше, - соврала Марьяна. - Пить хочешь? - Дай. Дик принес ей воды в скорлупе. Он подержал ей голову, чтобы удобное было пить, затылок Марьяны был очень горячим. Дик боялся за Марьяну - у них совсем не было лекарств. Дику всегда нравилась Марьяна, больше всех в поселке. Но он все понимал про Марьяну и Олега и чувствовал в этом несправедливость... Впрочем, не обижался. Они так хотят, пускай. Они столкнули в воду островок и начали отталкиваться шестами от мягкого дна. Шесты застревали, и толкать было трудно, потом их все больше стало сносить вниз. Берег удалялся, но тот, другой берег тоже удалялся, потому что река становилась все шире, готовясь влиться в озеро. Шесты перестали доставать дно, и Дик с Казиком стали грести широкими жесткими листьями, которые утром отыскали на берегу. Течение было сильным, и неясно было, помогает ли гребля. Вроде бы и не помогала. Они вспотели и устали. Марьяна расстраивалась, что не может помочь. Одно из бревен отвязалось, и пришлось потерять немало времени, прежде чем связали разорвавшуюся веревку и примотали бревно на место. За это время их унесло еще ниже, справа было озеро - серое и гладкое, по нему были рассеяны темными пятнами островки, образовавшиеся в дельте, за ними серая мгла, дальний берег с воды не был виден. Их пронесло над мелью, но они не успели за нее зацепиться, потому что Дик слишком сильно нажал на свой шест, шест обломился, и Дик чуть не свалился в воду. К тому же островок - основа плота - весь как-то расползся, и только бревна удерживали вместе массу грязи и корней; за кораблем по реке плыл хвост веток и водорослей. Берега резко разошлись в разные стороны, подул ветер - совсем другой, чем в лесу, свежий, - их качнуло, и ход корабля замедлился. Река была позади. - Что случилось? - спросила Марьяна. - Ничего, - сказал Дик. - Плывем. - Так даже лучше, - сказал Казик. - Здесь течение медленное. Выгребем. Но течение все же было, и их тянуло все дальше от берегов, пока они не наткнулись на моль, которая впереди высовывалась из воды плоским, чуть ли не вровень с водой, песочным островком. Если не смотреть на ничтожную полоску песка, отделявшую их от простора воды, ощущалось, что они продолжают плыть по озеру. Устье реки, которая вынесла их наружу, было таким широким, что низкая поросль по берегам речных рукавов казалась лишь меховой оторочкой на серой ткани. И была очень далеко. А так как они начали переправу поздно, во второй половине дня, то уже начало темнеть. Они развели на островке костер - хорошо еще, что огня хватило, чтобы согреть воды для Марьяны. Дик и Казик напились прямо из озера, они пили много, нарочно пили много, потому что, если напьешься воды, это помогает против голода. Правда, им не помогло. Вечером Дик пытался ловить рыбу - у него еще оставалось несколько стрел. Но он никогда раньше не стрелял в рыбу из арбалета и потому промахивался. А бластер он жалел - он не знал, много ли в нем осталось зарядов, и боялся, что тот скоро перестанет стрелять. Ночь выдалась трудная, потому что ветер усилился и волны начали перекатываться через островок. Кораблик покачивался, и приходилось все время подталкивать его шестом на мелководье. А когда волны стали совсем большими, Дик и Казик влезли в холодную воду и удерживали так плот. Марьяна тоже не спала. x x x Олег с Сергеевым шли налегке, шли быстро и, главное, шли иначе. Изменилось их отношение к дороге. В прошлом году это было путешествие почти невозможное, на которое можно решиться лишь от отчаяния. Смерть Томаса была естественной платой за достижение несбыточной цели, и сам "Полюс" казался таинственным, далеким воспоминанием, реальность которого была сомнительна. Сейчас они шли по трудной дороге к определенной цели с конкретными намерениями. Главное - дойти как можно скорее и связаться с экспедицией. Сергеев обыденно и спокойно признавал в пути главенство Олега, и оттого, что старший но старался ничем подчеркивать разницу в годах и опыте, Олег также спокойно признавал эту разницу. Это было путешествие двух взрослых мужчин. Они как раз миновали гигантский гриб и шли среди скал, когда Сергеев спросил: - Ты в самом деле любишь мою Марьяшку? - Мне так кажется, - ответил Олег. Он подумал, что более категоричный ответ будет Сергееву неприятен. Сергеев словно не заметил дипломатичности ответа. - Никто из нас не мог подумать, что мы доживем до свадьбы, до свадьбы следующего поколения. - Мы об этом с ней не говорили, - смутился Олег. Он вспомнил о Лиз, и ему захотелось спрятать эту мысль поглубже, чтобы Сергеев не увидел ее. - Если все обойдется, - сказал Сергеев, - поселок этой свадьбы не увидит. Поселка не будет. Его сожрет лес. Олег обернулся. Ему показалось, что сзади идет слон. Уже начало темнеть, и от снежных струй мир был закован в серую мглу. Сергеев шел спокойно. Он полагался на чутье Олега. - Мне его не жалко, - сказал Олег. - А мне жалко, - ответил Сергеев. - Это почти половина моей жизни, и большая часть жизни сознательной. - Ты не хочешь домой? - Не в этом дело. Мы прожили долгие годы в нищете и бессилии, человек с Земли, увидевший нас с тобой, решил бы, что лицезреет обезьян. А я убежден, если мы вернемся домой, то в воспоминаниях останутся победы и моменты торжества, которых ты и не заметил. - Я был маленький? - Для тебя было естественно, что мы остаемся людьми, что ты ходишь в школу и ешь ложкой. А знаешь, какой праздник был, когда я сделал первую ложку? Олег резко дернул Сергеева за рукав, свалил с ног, тот только крякнул от боли. Над головами пронеслась черная стая. "Как всадники апокалипсиса", - подумал Сергеев, глядя на стремительное и стройное движение черных теней. - Что это было? - спросил он Олега. - Не знаю, - сказал тот. - Я их как-то видел, давно еще, но не знаю, кто они. Ты говорил про ложку? - А еще было много смешного, - сказал Сергеев. - Мы часто смеялись. Раньше чаще, чем теперь, - теперь мы устали. Они миновали пещеру, где в прошлый раз Олег провел тревожную ночь. Может, стоило остаться на ночь