более информированным, чем было на самом деле. - Разве можно сравнивать? Павлыш пожал плечами. Он не знал, можно ли сравнивать Иерихонского и Марину Ким. Хотя это также подтверждало его подозрение, что Иерихонский живет спокойной жизнью, а вот Марина нет. Иерихонский бегает по лестницам, чтобы не потерять форму, а Марине это не грозит. - Он же не знает Марину, - сказала Сандра. - Ах да, я совсем забыл. - Я ее как-то встречал, - сказал Павлыш. - Давно еще, на Луне, полгода назад. - Не может быть! - воскликнул Иерихонский. - Вы ошиблись! - Да? А ты забыл, что творилось в институте? - спросила Сандра. - У тебя дырявая голова. Иерихонский не стал возражать. Они вошли в обширное помещение, придавленное низким потолком, укрепленным кое-где столбами. Дальняя стена зала была прозрачной. За ней зеленела толща воды. - А вот наш аквариум, - сказал Иерихонский. - Я вас оставлю, - сказала Сандра. - Мне надо передать письма, а потом на работу. - Счастливо, - сказал Иерихонский, и голос его дрогнул. - Не переутомляйся. Павлыш подошел к прозрачной стенке. Мелкая рыбешка стайкой промелькнула совсем рядом, лучи солнца пробивались сквозь воду и растворялись где-то сверху, создавая впечатление громадного заполненного туманом зала, под потолком которого, невидимые, светят люстры. Покачивались длинные руки водорослей. Дно океана покато уходило в глубину, а там, смутно различимые, поднимались зубцы черных скал. Громадная акула поднялась из темной глубины и медленно, величественно подплыла к стеклу. За ней последовала вторая, чуть меньше размером. Откуда-то сбоку, из невидимого Павлышу люка выплыла Сандра. Она была в легком резиновом костюме, ластах и больших очках. Она не видела акул, и Павлыш испугался за нее. Женщина поплыла прямо к акуле. - Сандра! - крикнул Павлыш, бросаясь к стеклу. Акула поменьше грациозно повернула к Сандре. В грациозности ее движения чувствовалась страшная первобытная сила. - Сандра! - Успокойся, - сказал Иерихонский. Павлыш даже забыл о нем. - Мне тоже иногда бывает страшно. Акула и Сандра плыли бок о бок. Сандра что-то говорила акуле. Павлыш мог бы поклясться, что видел, как открывается ее рот. Затем Сандра поднялась чуть выше, легла акуле на спину, держась за острый плавник, и акула мгновенно скользнула в глубину. Вторая последовала за ней. Павлыш поймал себя на том, что стоит в неудобной позе, почти прижавшись лбом к стеклу. Он провел ладонью по виску, ему показалось, что растрепались волосы. Волосы были в порядке. В конце концов этому было правдоподобное объяснение: здесь дрессировали морских животных. Павлыш не знал, сколько прошло времени. Потом он обернулся, чтобы спросить Иерихонского, что же все это значит. Но Иерихонского не было. Павлыш вспомнил, что не договорился, где встретится с Димовым. Он поднялся наверх на лифте, без труда нашел большой зал с портретами. Но там никого не было. Тогда он вернулся в свою комнату, полагая, что Димову легче будет отыскать его там. Комната тоже была пуста. Павлыш подошел к портрету Марины. Марина смотрела мимо Павлыша, словно увидала что-то очень интересное у него за спиной. Уголки полных губ были приподняты: это еще была не улыбка, но начало улыбки. Прошло уже больше сорока минут. Димов не появлялся. Павлыш подошел к окну. За окном гулял ветер. Барашки тянулись до самого горизонта. В комнате было очень тихо - стекло не пропускало звука. Тихо было и в коридоре. И тут послышалось легкое стрекотание, как будто рядом проснулся деловитый сверчок. Павлыш огляделся. На дальнем конце рабочего стола Вана стояла пишущая машинка. Она работала. Край листа показался над кареткой и выскочил на несколько сантиметров, показав напечатанную строчку. Машинка щелкнула, и отрезанная записка выскочила в приемник. Павлыш почему-то решил, что записка может предназначаться ему. Димов его разыскивает и таким способом назначает ему рандеву. Он подошел к машинке и подобрал листок. "Ван, - было напечатано на листке, - как зовут прилетевшего человека? Если Павлыш, не говори ему обо мне. Марина". Павлыш стоял, держа в руке записку. Марина не хочет его видеть. Она обижена на него? Но за что? А как ему следует вести себя дальше? Он-то знает, что Марина здесь... - А, вот вы где, - сказал Димов. - Правильно сделали, что вернулись сюда. Я вас сразу нашел. Ну как, были внизу? - Был, - ответил Павлыш. Надо было положить записку на место. Он сделал шаг к машинке. - Что-нибудь случилось? - спросил Димов. - Вы расстроены? Павлыш протянул уже руку с запиской к машинке, но передумал. Есть ли смысл таиться? Он передал записку Димову. - Ага, это их частная переписка, - сказал Димов, показывая на машинку. - А вы случайно взяли записку, потому что машинка заработала, а вы решили, что это я вас разыскиваю, правда? Павлыш кивнул. - А прочтя, естественно, расстроились. Ибо каждому из нас неприятно, если его не хотят видеть, даже если к этому есть достаточные основания. Димов перехватил взгляд Павлыша, брошенный на фотографию в нефритовой рамке. - Вы с ней были знакомы? - Да. - Когда вы познакомились? Поверьте, мною движет не пустое любопытство. И если в этом нет секрета, я хотел бы знать, как и когда это было. Дело в том, что Марина - моя подчиненная... - Никакой тайны тут нет, - сказал Павлыш. - Полгода назад я был на Луне, в Лунопорте. Там как раз состоялся карнавал. И совершенно случайно во время этого карнавала я познакомился с Мариной. - Ну теперь все ясно. - Знакомство было кратким и странным. Она исчезла... - Не надо, я все знаю. Все знаю. Павлыш удивился собственному тону. Он словно оправдывался перед Димовым. - И вы знали, что она будет здесь? - Она попросила меня ее не разыскивать. Павлышу показалось, что он увидел насмешку в глазах Димова. - А как вы узнали, что она на Проекте? - Я бы все равно прилетел сюда. Спиро попросил меня перегнать грузовик, а у меня было свободное время. Когда он со мной разговаривал, из тюка с почтой выпало несколько писем. На одном конверте я увидел имя Марины Ким. И мне стало интересно... Очевидно, я должен был с самого начала спросить вас о ней, но я думал, что она придет за почтой и тогда я ее увижу. К тому же я не считал себя вправе. Ведь я с ней почти незнаком. - Я видел ее сегодня, - сказал Димов, кладя записку в приемник машины. - Разговаривал. Но меня она не предупреждала. - Она вправе не видеть меня. - Разумеется, коллега. К тому же вы все равно не смогли бы ее сегодня увидеть, она улетала к себе. - Это далеко? - Не очень... Значит, она не хочет вас видеть... да, к этому должны быть веские причины. И мы не имеем права нарушать волю женщины, чем бы это ни было вызвано. Даже, если это каприз, правда? - Я согласен с вами. - Вот и отлично. Давайте поговорим о Станции. Вам как биологу будет интересно с ней ознакомиться. У вас наверняка уже возникли первые вопросы. Димов явно не хотел продолжать разговор о Марине. - Ну что ж, раз Марина - тема запретная... - Вы слишком категоричны, коллега. - Я не настаиваю. Тогда я спрошу вас о Сандре. Я там не все понял. Сандра уплыла с акулами, а Иерихонский исчез. - Ничего удивительного. Иерихонский страшно переживает за Сандру. - Вы дрессируете местных животных? - Вы что конкретно имеете в виду? - Там были акулы. Сандра уплыла на одной из акул. - Садитесь, - сказал Димов и сам уселся в кресло. Павлыш последовал его примеру. За что Марина обижена на него? Чем он заслужил такую немилость? - Начнем сначала. Так всегда лучше, - сказал Димов. - Вы курите. Я сам не курю, но люблю, когда курят в моем присутствии. Вам знакомы работы Геворкяна? Павлыш сразу вспомнил о портрете в большом зале... Кустистые брови над темными глубокими глазницами. - Только в общих чертах. Я все время на кораблях... - Ясно. Я тоже не успеваю следить за событиями в смежных науках. Ну а о биоформировании вы слышали? - Разумеется, - слишком быстро ответил Павлыш. - Ясно, - сказал Димов, - в самых общих чертах. И не надо оправдываться. Например, вы сами в чем специализируетесь? Я задаю этот вопрос, почти наверняка зная, что ответ будет положительным. Иначе вы были бы убежденным бездельником, вечным пассажиром, который иногда врачует царапины и умеет включать диагност. - В прошлом году я стажировался у Сингха по реанимации, - сказал Павлыш. - А сейчас большой отпуск провел на Короне. Они интересно работают. За этим большое будущее. - Сингх, кажется, в Бомбее? - В Калькутте. - Вот видите, мир не так уж велик. Когда-то у него работала Сандра. - Наверное, после меня. - А о Короне у меня самое слабое представление. И не потому, что мне это неинтересно. Руки не доходят. Так что не обессудьте, если я буду рассказывать вам о наших делах несколько подробнее, чем вам покажется необходимым. Коли вы что-нибудь из моего рассказа уже знаете, то терпите. Я не выношу, когда меня перебивают. И Димов смущенно улыбнулся, как бы прося прощения за свой невыносимый характер. - Когда, - продолжал он, - создавался наш институт, какой-то шутник предложил назвать нашу науку ихтиандрией. А может, и не шутник. Был когда-то такой литературный персонаж - Ихтиандр, человек-рыба, снабженный жабрами. Не читали? - Читал. - Конечно, ихтиандрия осталась шуткой. Ученым нужны более научные слова. Это наша слабость. Нас назвали институтом биоформирования... Новые науки создаются обычно на гребне волны. Сначала накапливаются какие-то факты, опыты, идеи, и, когда их количество превышает допустимый уровень, на свет является новая наука. Она дремлет в недрах соседних или даже далеких от нее наук, ее идеи витают в воздухе, о ней пишут журналисты, но у нее еще нет названия. Она удел отдельных энтузиастов и чудаков. То же случилось и с биоформированием. Первыми биоформами были оборотни. Сказочные оборотни, рожденные первобытной фантазией, видевшей в животных своих близких родственников. Человек еще не вычленил себя из природы. Он видел силу в тигре, хитрость в лисе, коварство или мудрость в змее. Он своим воображением переселил в животных людские души и в сказках наделял зверей человеческими чертами. Вершиной этого рода фантазий стали волшебники, колдуны, злые оборотни. Вы слушаете меня? Павлыш кивнул. Он помнил обещание не перебивать. - Людям хочется летать, и мы летаем во сне. Людям хочется плавать как рыбы... Человечество, движимое завистью, стало заимствовать у животных их хитрости. Появился аэроплан, который был похож на птицу, появилась подводная лодка - акула. - Зависть, пожалуй, не играла роли в этих изобретениях. - Не перебивайте меня, Павлыш. Вы же обещали. Я хочу лишь показать, что человечество шло по неправильному пути. Наших предков можно оправдать тем, что у них не хватало знаний и возможностей, чтобы избрать путь правильный. Человек копировал отдельные виды деятельности животных, подражал их форме, но самого себя всегда оставлял в неприкосновенности. В определенной степени с развитием науки человек стал слишком рационален. Он отступил на шаг по сравнению со своими первобытными пращурами. Вы меня понимаете? - Да. - Интересно, эти лекции предназначены только для приезжих или сотрудники Станции тоже проходят через это испытание? И Марина? Какие у нее глаза? Говорят, что уже через несколько лет после смерти Марии Стюарт никто не помнил, какого цвета были у нее глаза. - Но такое положение не могло длиться до бесконечности! - почти крикнул Димов. Он преобразился. Худоба в нем от фанатизма. Это мягкий, деликатный фанатик, подумал Павлыш. - Медицина достигла определенных успехов. Началась пересадка органов, создание органов искусственных. Все большее значение в нашей жизни стали играть генетика, генное конструирование, направленные мутации. Людей научились чинить, реставрировать, даже достраивать... Нет, он не фанатик, поправил себя мысленно Павлыш. Он прирожденный педагог, которого обстоятельства поставили в окружение людей, которые все знают и без тебя и не будут слушать твоих лекций даже при всем уважении к начальнику Станции. Марина в опасные моменты попросту выскальзывает из комнаты и бежит к себе на Вершину. Надо будет пройти по Станции и посмотреть, есть ли лестница или лифт наверх. Случайно подняться, случайно зайти к ней в лабораторию... Постой, а что, если она тоже работает с животными? Сандра с акулами, а Марина... Марина с птицами! Задумавшись, Павлыш пропустил несколько фраз. - ...Геворкяну судьба предназначила роль собирателя. Он свел воедино все те примеры, о которых я только что рассказывал. Он сформулировал задачи, направление и цели биоформирования. Естественно, что его не принимали всерьез. Одно дело небольшие частные изменения человеческого тела, другое - коренная его переделка. Но если ученым в прошлом веке приходилось доказывать свою правоту десятилетиями и обогнавший свое время гений получал признание где-то к восьмидесятому году жизни, то Геворкян имел в своем распоряжении океанскую базу Наири, где уже работало двенадцать подводников, снабженных жабрами. - Сандра - подводник? - догадался Павлыш. - Разумеется, - сказал Димов, даже удивившись неосведомленности Павлыша. - Разве вы не заметили, что у нее специфический голос? - Заметил, но не придал значения. - Сандра перешла к нам недавно. Она когда-то работала на Наири. Но вы опять меня перебиваете, Павлыш. Я рассказывал вам о Геворкяне. Получался парадокс. Люди-рыбы нам нужны. Подводников мы снабжаем жабрами, и им находится множество дел в океане. Журналисты уже легкомысленно пишут о расах морских людей, а мы, ученые, понимаем, что говорить об этом рано, так как двойная система дыхания настолько осложняет организм, что балансирование его затрудняется. Геворкян с самого начала выступал против того, чтобы жабры подводников оставались навсегда частью их организма. Нет, говорил он, пусть человеческое тело будет лишь оболочкой, которую сочтет нужным принять разум. Оболочкой, которую при нужде можно скинуть и вернуться к нормальной жизни. Теперь вы ощущаете разницу между ныряльщиками и биоформами? Павлыш промолчал. Димов не ждал ответа. Он продолжал: - Биоформ - это человек, телесная структура которого изменена таким образом, чтобы он мог лучше выполнять работу в условиях, в которых нормальный человек работать не в состоянии. Павлыш впервые услышал эту фамилию - Геворкян - лет пятнадцать назад, в студенческие времена. Потом споры и страсти стихли. А может, Павлыш занялся другими делами... - Споры концентрировались вокруг проблемы номер один, - говорил Димов. - Зачем менять структуру человеческого тела, что дорого и опасно, если можно придумать машину, которая выполнит все эти функции? "Вы хотите создать Икара? - спрашивали нас наши оппоненты. - Икара с настоящими крыльями? А мы обгоним его на флайере. Вы хотите создать человека-краба, который мог бы спуститься в Тускарору? Мы спустим туда батискаф". Но... Тут Димов сделал паузу, но Павлыш испортил весь эффект, продолжив фразу: - Космос - это не продолжение земного океана! Димов откашлялся, замолчал, словно переживая обиду, как актер, которому какой-то нахал подсказал из зала: "Быть или не быть!" А ведь он, актер, готовил, репетировал эту фразу несколько месяцев. - Извините, - понял непростительность своей реплики Павлыш, - я вдруг вспомнил обрывки дискуссий тех времен. - Тем лучше, - уже справился с собой Димов. - Значит, вы сказали, что космос - это не земной океан. И тогда вам нетрудно догадаться, где Геворкян получил поддержку. - В Космическом управлении. - В дальней разведке. Вы не представляете, сколько мы получили заявок после того, как Геворкян напечатал свой основной доклад! К Геворкяну поспешили хирурги и биологи с разных, порой неожиданных сторон. Но это были трудные годы. Всем хотелось немедленных результатов, а добровольцев мы пока не брали. Но возникла глубоководная собака. Вернее, краб-собака. Потом еще три года опытов, пока мы смогли сказать со всей уверенностью, что гарантируем биоформу-человеку возвращение его прежнего облика. И восемь лет назад начались опыты с людьми. - А кто был первым биоформом? - Их было два. Серис и Сапеев. Они были глубоководными биоформами. Работали на глубине десять километров. Они не могли бы убедить скептиков, если бы не случай. Вы не помните, как спасали батискаф в Филиппинской впадине? Нет? - Когда это было? - Значит не помните. А для биоформии это эпоха. Батискаф потерял управление. Он попал в трещину и был засыпан подводной лавиной. Связь прервалась. В общем, был тот случай, когда любая техника отступает. А наши ребята прошли к нему. У меня где-то хранятся снимки и вырезки тех лет. Если интересно, я вам потом покажу... Все возит с собой, подумал Павлыш. И говорит о тех событиях как о древней истории. А прошло всего шесть-семь лет. - В то время в институте уже готовились несколько добровольцев. Понимаете, даже для сегодняшних возможностей, процесс биоформирования чрезвычайно сложен. Допустим, работал у нас Грунин. Доброволец, штурман Дальнего флота. Ему предстояло трудиться на планете с давлением вдесятеро против нашего, где радиация в сто раз выше допустимой нормы, а температура на поверхности плюс триста. К тому же добавляются пыльные бури и непрестанные извержения вулканов. Конечно, можно послать на такую планету робота, которому по плечу такие условия, или даже вездеход, настолько сложный, что человек в нем будет как муха в кибернетическом мозге. И все-таки возможности робота и человека в вездеходе будут ограничены. Грунин считал, что сможет сам пройти ту планету. Собственными пальцами пощупать, собственными глазами поглядеть. Он исследователь, ученый. Значит, мы выясняем, каким условиям должно отвечать новое тело Грунина, какие нагрузки должно оно выдерживать. Мы вычисляем программу такого тела, ищем аналоги в биологических моделях, высчитываем экстремальные допуски. И на основе этих расчетов мы начинаем конструировать Грунина. Мы все это сделали... Димов замолчал. - Грунин погиб? - спросил Павлыш. - Всего предугадать нельзя. И менее всего в этом следует винить Геворкяна. Создавая биоформа на основе конкретного человека, мы должны помнить, что в новом теле остается лишь мозг именно этого человека. Любой биоформ - человек. Не менее, но и не более... Потом был Драч, и Драч тоже погиб. Павлыш вспомнил портрет Драча в зале Станции. Грунина вспомнить не мог, а Драча вспомнил, наверное, потому, что тот был очень молод и доверчив. - Он вернулся, - сказал Димов. - Ему предстояла ретрансформация, возвращение в человеческий облик. Все должно было кончиться благополучно. Но на Камчатке, как назло, началось извержение вулкана, и надо было взорвать пробку в жерле, надо было спуститься в кратер, проникнуть в жерло и взорвать, вы понимаете? Они попросили наш институт помочь. Геворкян отказался наотрез. Но Драч случайно услышал этот разговор. Он пошел, все сделал, а вернуться не успел. - Не хотел бы я быть биоформом, - сказал Павлыш. - По-моему, это бесчеловечно. - Почему? - Трудно ответить. В этом есть что-то неправильное. Человек-черепаха... - А где предел ваших допусков, коллега? Скажите, в скафандре выходить в космос бесчеловечно? - Это одежда, которую можно сбросить. - Черепаховая шкура не отличается принципиально от скафандра. Только панцирь черепахи дольше снимать. Сегодня вы возмущаетесь биоформами, завтра восстанете против пересадок сердца или печени, послезавтра потребуете запретить аборты и пломбирование зубов? Все это вмешательство в дела высокого Провидения. В дверь заглянул Иерихонский, и это было кстати, потому что Димов не убедил Павлыша, но аргументов тот найти не смог и не хотел выглядеть ретроградом. - Вот вы где спрятались! - воскликнул Иерихонский. - А я Павлыша разыскиваю. Мы собрались пойти на катере к Косой горе. Сандра со Стасиком покажут нам голубой грот. Они туда поплыли, завтра утром будут там. Вы отпустите с нами Павлыша? - Я над ним не властен. Пускай он познакомится со Стасом Фере. Мы тут как раз вели беседу о биоформии. Почти мирную. - Представляю, как вы его заговорили, - сказал Иерихонский. - Павлыш уже знаком со Стасом. - Как? - удивился Павлыш. - Вы его видели внизу, когда мы ходили в аквариум с Сандрой. - Нет, - сказал Павлыш, - я там не видел Фере. - Сандра с ним уплыла, - сказал Иерихонский. - С ним и с Познаньским. - Акулы? - спросил Павлыш. - Да, они похожи на акул. - Так это биоформы? - Фере уже проработал несколько месяцев в болотах Сиены. Тогда он был сделан для работы в топях Сиены. Там жуткий мир, - сказал Димов. - Стас говорил мне, - сказал Иерихонский, - что здесь он чувствует себя как на курорте. Ни опасностей, ни соперников. Он сильнее и быстрее всех в этом океане. - Это же полная перестройка всего организма! - Сейчас в мире существуют два Фере. Один здесь, в океане, другой на Земле, закодированный клетка за клеткой, молекула за молекулой в памяти Центра. - Хорошо, - Димов поднялся с кресла, - поговорили и хватит. А то сюда постепенно соберется вся Станция. Нам бы только не работать. Надеюсь, теперь в самых общих чертах вы имеете представление о том, чем мы занимаемся. А когда уляжется первая реакция, может, поймете больше... 4. Землетрясение Катер отвалил от стенки подземного грота, лучи светильников скользнули, отражаясь от выпуклых иллюминаторов. Тут же катер пошел в глубину, и за иллюминаторами стало черно. Ван сидел у рулей, и отсвет приборов зловеще играл на его лице. Катер поднырнул под скалу, закрывавшую выход из грота, некоторое время шел на глубине, затем начал подниматься, и за иллюминаторами вода приобрела синий, а потом зеленоватый, бутылочный свет. Катер вырвался на поверхность, стряхнул с себя воду и помчался, срезая верхушки волн. Волны громко и хлестко стучали по днищу, будто бойкий кузнец бил по нему молотом. Молодой, крепкий, толстый зоолог Пфлюг пересчитывал банки в походном чемодане. - Вы не представляете, - сказал он Павлышу, - сколько там живности. Если бы Димов разрешил, я бы поселился у Косой горы. - И питался бы моллюсками, - сказал Иерихонский. - На том острове жить опасно, - сказал Ван. - Это сейсмичный район. Рай для геологов - там рождается континент. - Для меня тоже рай, - сказал Пфлюг. - Мы здесь присутствуем в сказочный момент - образуются большие участки суши, и животный мир только-только начинает ее осваивать. Справа над горизонтом показался черный столб. - Подводный вулкан, - сказал Ван. - Там тоже будет остров. - А почему выбрали эту планету? - спросил Павлыш. - Она лучше многих других, - сказал Иерихонский. - Условия здесь, скажем, не экстремальные, но человеку исследовать его нелегко. Атмосфера разреженная, температуры низкие, большая часть поверхности покрыта первобытным океаном. Все здесь еще молодо, не устоялось. В общем, удобный полигон. Здесь мы испытываем новые методы, ищем новые формы, по возможности универсальные. Здесь проходят тренировку биоформы, которым предстоит работать в трудных точках. Поживете с нами, поймете, как мы довольны, что нам предоставили эту лужу... А лужа тем временем катила навстречу пологие зеленые валы, и ее безбрежность подавляла воображение. Сознание того, что сколько ни плыви, не встретишь ничего, кроме островков и скал, торчащих из воды, что нет здесь материков и даже крупных островов, придавал океану завершенность. На Земле океаны. Здесь Океан. Солнце клонилось к закату, закат был мирным, смягченным слоями перистых облаков, кисеей прикрывавших солнце. Лишь далеко в стороне толпились черные тучи, еле поднимавшиеся над горизонтом. Вернее всего, там был ад, там трудились вулканы. Остров Косая гора появился через три часа. От Станции до него было около пятисот километров. Остров представлял собой кривую гору, которая, казалось, долго и натужно вылезала из океана и ей удалось приподнять над водой одно плечо. Второе осталось под водой. Оттого голова горы была склонена набок, и от нее начинался полукилометровый обрыв в глубину. Зато другой край острова был покат и обрамлен широким пляжем, усеянным камнями и небольшими скалами. Ван разогнал катер и поднял его в воздух. Тот перепрыгнул через широкую полосу бурунов, круживших вокруг рифов, и шлепнулся на мелководье. Там, где кончалась полоса пляжа и начинался подъем на гору, стоял небольшой серебряный купол. - Это наша избушка, - сказал Иерихонский. Они надели маски. Дул сильный ветер и нес мелкие колючие снежинки. Вода у берега была покрыта тонкой коркой льда. - Утром лед будет в руку толщиной, - сказал Ван. - Правда, соленость здесь невысока. - Теперь ужинать и спать, - заявил Пфлюг. Он первым спрыгнул на песок с далеко нависшего над берегом острого носа катера, потом протянул руки, и Ван, нагнувшись, передал ему ящик с банками. Щеки резало холодным ветром. Все, кроме Павлыша, опустили прозрачные забрала. У ветра была сила и свежесть молодого мира. - Обморозитесь с непривычки, - сказал Иерихонский. Его голос звучал в шлемофоне глухо, будто издалека. Ван открыл дверь убежища. Внутри купол поддерживали массивные металлические ребра. Домик был рассчитан на любые неожиданности. - В худшем случае, - сказал Ван, - его сбросит с берега и выкинет в море. А там мы его подберем. Иерихонский включил отопление и пустил воздух. В домике сразу стало тепло. Перегородкой убежище было разделено на две части. В передней, общей, стояли рабочие столы, машины, контрольная аппаратура. За перегородкой были склад и спальня. - Сейчас приготовим ужин, - сказал Пфлюг. - Грешен, обожаю консервы. Всю бы жизнь прожил всухомятку, но жена не разрешает. - Кто ел моей ложкой, кто спал на моей постельке? - строго спросил Иерихонский, подходя к столу. - Кто был в гостях? - Ты знаешь, - сказал Ван, - зачем спрашиваешь? - Но я же просил не трогать мою машинку! Иерихонский показал на портативный диагност, стоявший в углу. Из диагноста тянулась лента. Груда лент валялась на полу. - Ох уж эти любители самолечения! - вздохнул Иерихонский. - Мне дозволено погулять по окрестностям? - спросил Павлыш. - Я все знаю, я не буду далеко отходить от дома, не буду купаться в море и сражаться с драконами. Я только погляжу на закат и вернусь. - Идите, - сказал Ван. - Только не занимайтесь самостоятельными исследованиями, хотя тут драконов раньше не было. Павлыш шагнул в переходник. Солнце прижалось к склону горы, закрывавшей половину неба. Снег усилился, и пришлось опустить забрало. Снежинки с размаху лупили по шлему, отчего мир стал туманным, будто Павлыш пробивался сквозь тучу белых мушек. Он повернулся к ветру плечом и спустился к воде. Лагуна, защищенная грядой рифов, была спокойна, волны медленно наползали на берег, хрустели ледком закраин и уползали назад, оставляя водоросли, мелкие ракушки и кусочки пены. За галечным пляжем торчали черные зубы камней, каменистая осыпь, тоже казалась черной от того, что солнце било в глаза, выше по склону поднимались из черноты светлые струйки пара, и ритмично ухал грязевой паразитический кратер, выплевывая сгустки дымящийся грязи. Грязь стекала к берегу волнистыми, как табачный дым, ручейками, застывая у воды. Если на этом острове и есть какие-нибудь живые существа, они должны быть закованы в броню и приспособлены к тому, чтобы поглощать минеральные соли горячих источников. Или они спускаются к воде и собирают на берегу скудные отбросы моря. Павлыш пошел вдоль берега. Ветер бил в спину, подталкивал. Купол домика быстро уменьшался и стал почти неразличим среди скал и камней. Павлыш шел с той же скоростью, с которой скатывалось к склону горы солнце. Он собирался дойти до косы и поглядеть, как светило уйдет за горизонт. Гора нависла сзади как большой сонный зверь. Облака исчезли, словно поспешили за солнцем туда, где тепло и светло. Лед у берега уже не поддавался ослабевшим ударам волн, не ломался и не скапливался длинной грядой осколков вдоль кромки воды, а будто маслом прикрыл лагуну, и лишь кое-где в матовом масле проглядывали открытые пятна цвета закатного неба. Павлыш решил, что пора возвращаться. Со склона горы сорвался камень и, подпрыгивая, пронесся рядом, влетел в воду, поднял столб воды и крошек ледяного масла. Павлыш взглянул вверх по склону: не мчится ли оттуда лавина? Нет, камень сорвался потому, что с горы медленно спускался местный хозяин. Видно, решил полакомиться ракушками на берегу. Хозяин был страшноват, но на Павлыша он не обращал внимания. Павлыш не мог разглядеть его как следует, потому что тот передвигался по теневому склону. Больше всего он был похож на высокую черепаху с метр ростом. Ног ее не было видно. Тут Павлыш сообразил, что черепаха движется не просто к берегу, а к убежищу, отрезая Павлышу дорогу домой. Он остановился в нерешительности. Может, это было случайным совпадением и черепаха его не видела, может, делала вид, что не замечает Павлыша. Черепаха добралась до двухметрового обрывчика, и тут же из-под панциря змеями вылетели блестящие щупальца, охватили неровность камней, и черепаха легко прыгнула, повисла на секунду, покачиваясь на щупальцах, и мягко опустилась на площадку у грязевого кратера. Павлыш понял, что у черепахи несколько ног - толстых, крепких, гибких. Черепаха оказалась обманщицей. Она была совсем не неуклюжей и не медлительной. Она лишь притворялась такой. Павлыш осторожно, чтобы не привлекать внимания этой твари, пошел вдоль кромки воды, надеясь, что черепаха не успеет перерезать ему путь. Черепаха, словно разгадав намерения человека, быстро покатилась вниз по склону, помогая себе щупальцами и конечностями, и тогда Павлыш, охваченный иррациональным ужасом перед первобытной жестокой силой, исходившей от чудовища, бросился бежать. Ноги разъезжались по гальке, снег полосовал забрало. Он бежал по кромке берега, под ногами хрустел лед, ему показалось, что в черном иллюминаторе убежища мелькнуло чье-то лицо. Если его увидели, то успеют открыть дверь. Люк был открыт. Павлыш захлопнул его за собой и прислонился к нему спиной, стараясь перевести дух. Теперь оставалось лишь нажать кнопку, впустить в переходник воздух, открыть внутренний люк, рассказать обо всем и услышать ровный голос Вана: "Я же предупреждал об осторожности". Но Павлыш не успел протянуть руку к кнопке воздуходува, как почувствовал, что люк за спиной медленно открывается. Самым разумным в этот момент было снова закрыть люк. Потянуть за рычаг и закрыть. Но Павлыш потерял присутствие духа. Он увидел, что за край люка держится блестящее щупальце. И он кинулся вперед, чтобы открыть внутренний люк и спрятаться в убежище. Он знал, что внутренний люк не откроется, пока переходник не наполнится воздухом, но надеялся на то, что внутри уже знают, что происходит, и потому отключат автоматику. Люк не поддался. В переходнике стало темнее. Черепаха заполнила собой внешний люк. Павлыш обернулся, прижался спиной к внутреннему люку и поднял руки перед грудью, хотя понимал, что щупальца черепахи куда сильней его рук. Дело решали секунды. Поняли они, наконец, там, внутри, в чем дело? В переходнике вспыхнул свет. Павлыш увидел, что черепаха, вцепившись щупальцем в рычаг внешнего люка, запирает его. Другое щупальце концом лежало на выключателе. Оказывается, свет включила черепаха. - Я за вами от самого гейзера гнался, - сказала черепаха. - Вы что, не видели? Или, может, испугались? Воздух с шуршанием заполнял переходник. Голос черепахи исходил из-под полушария на ее панцире. - А на улице я кричать не могу, - пояснила черепаха, - у меня говорилка маломощная. А вы здесь новенький? Внутренний люк пошел в сторону. Павлыш не удержал равновесия, и черепаха поддержала его щупальцем. - Ну и гнали же вы, - сказал Ван, не скрывая злорадства, - ну и мчались. Местные формы жизни устрашающе действуют на отважный Дальний флот. - Не бежал, а планомерно отступал, - сказал Пфлюг. Он был в фартуке. Над кастрюлями поднимался аппетитный дымок. На столе были расставлены тарелки. - Ты будешь ужинать с нами, Нильс? Биоформ-черепаха ответил глухим механическим голосом: - Не издевайся, Ганс. Ты что, не догадываешься, как мне иногда хочется нажраться? Или хотя бы сесть по-человечески за стол. Удивительное дело: организму это не требуется, а мозг все помнит, даже вкус черешни или березового сока. Ты когда-нибудь пил березовый сок? - Разве в Норвегии есть березы? - удивился Иерихонский. - В Норвегии много чего есть, в том числе и березы, - ответил биоформ. Он протянул Павлышу длинное щупальце, дотронулся до руки и добавил: - Считайте, что мы знакомы. Нильс Христиансон. Я не хотел вас испугать. - У меня дрожат колени, - сказал Павлыш. - У меня тоже бы дрожали. Я виноват, что не рассказал о Нильсе, - сказал Иерихонский. - Когда живешь здесь месяц за месяцем, настолько привыкаешь к обыденности биоформов и вообще всего, что нас окружает... Тем более, что я сильно осерчал на тебя, Нильс. Ты зачем гонял диагноста? Беспокоишься о здоровье? Что тебе стоило вызвать меня со Станции? Я бы немедленно прилетел. Кстати, Димов тоже тобой недоволен. Ты уже три дня не выходил на связь. - Я сидел в кратере вулкана, - сказал Нильс, - только час назад вернулся. А пользовался диагностом, потому что приходилось испытывать себя при больших температурах. Я тебе все потом расскажу. А теперь вы мне скажите: что нового? Письма с Земли были? - Письмо у меня, - сказал Пфлюг. - Кончу с обедом, дам. - Хорошо. А я пока воспользуюсь рацией, - сказал биоформ и быстро подкатил к рации в углу. - Мне нужно поговорить с Димовым и сейсмологами. На Станции сейчас кто из сейсмологов? - Все там, - сказал Ван. - А что? Будет землетрясение? - Катастрофическое. Вообще-то весь этот остров может взлететь на воздух. Нет, не сегодня, напряжения еще терпимые. Мне нужно сверить кое-какие цифры с сейсмологами. Нильс включил передатчик. Он вызвал Димова, потом сейсмологов. Он сыпал цифрами и формулами, словно они лежали у него в мозгу слоями, аккуратно связанные бечевкой, и Павлыш подумал, как быстро исчезает страх. Вот он уже сам для себя сказал: "Нильс включил передатчик". А еще пятнадцать минут назад он мчался со всех ног от этого Нильса, чтобы Нильс его не съел. - Драч был на него похож. И Грунин тоже. Вы помните, Димов вам рассказывал? - сказал тихо Иерихонский. - На рассвете придет флайер с сейсмологами, - сказал Нильс, отключая рацию. - Димов просил предупредить подводников. - Ты можешь их запеленговать? - спросил Ван Иерихонского. - Нет. Сандра никогда с собой рацию не берет. Ей она, видите ли, мешает. - Иерихонский был встревожен. - А вы где живете, Нильс? - спросил Павлыш у биоформа. - Мне нигде не нужно жить, - ответил тот. - Я не сплю. И почти не ем. Я хожу. Работаю. Иногда прихожу сюда, если соскучусь. Завтра, наверное, съезжу с вами на Станцию. Они быстро поужинали, затем устроились на матах в заднем отсеке убежища. Нильс тоже остался в убежище снаружи у рации. Он читал. Уходя спать, Павлыш взглянул на него. Метровое полушарие, исцарапанное, изъеденное жарой и кислотами, избитое камнями, подкатилось к стене, прижало к ней щупальцами раскрытую книгу и время от времени переворачивало страницы третьим щупальцем, выскакивающим молнией из панциря и исчезавшим в нем. В спальном отсеке было полутемно. Посапывал Пфлюг. Иерихонский спал спокойно, сложив руки на животе. Ван подвинулся, освобождая место Павлышу. - Спать пора, - сказал из-за перегородки Нильс. - Ты стал заботиться о нашем режиме? - спросил Ван. - Нет, - сказал Нильс, - мне просто приятно, что я могу кому-то что-то сказать. И не формулы или наблюдения, что-нибудь будничное. Например: Маша, передай компот. Или: Ван, спи, завтра рано вставать. Павлыш промаялся еще несколько минут, потом спросил у Вана: - А Марина Ким далеко отсюда? Ван не ответил. Наверное, заснул. Павлыш проснулся от подземного толчка. Остальные уже встали. Пфлюг гремел банками, собирался на охоту. - Павлыш, ты проснулся? - спросил Иерихонский. - Иду. Из-за перегородки тянуло пахучим кофе. - Умойся в тазу, - сказал Иерихонский. Таз стоял у окна, выходившего к морю. Вода в тазу была холодная. Берег странно преобразился за ночь. Он был покрыт снегом, залив замерз до самых рифов, о которые бились волны, а по пологу снега, укрывшему ледяной панцирь залива, тянулись черные нитки трещин. Вдоль берега по снегу брел Нильс, оставляя за собой странный след, словно по целине проехала телега. Позавтракав, Павлыш оделся и вышел наружу. Солнце выбралось из-за туч, и снег начал таять. Над черным, покрытом грязью склоном, поднимался легкий пар. Снег похрустывал под подошвами. Пфлюг сидел на корточках, что-то выковыривая ножом из снега. - Сегодня мы с вами сделаем по крайней мере три великих открытия, - сказал он Павлышу. Голос в шлемофоне звучал восторженно. - Почему только три? - спросил Павлыш. - Я сюда приезжаю восьмой раз и каждый раз нахожу по три незнакомых науке семейства. Разве это не великолепно? Черной точкой обозначился в небе флайер. Солнце припекало, и Павлыш уменьшил температуру обогрева. Белое облако медленно ползло по небу, и флайер поднырнул под него, спускаясь к убежищу. Прилетел Димов с сейсмологом Гогией. - Где Нильс? - спросил он Павлыша, поздоровавшись. - Наверное, полез в кратер. - Плохие новости, - сказал Гогия. Он был молод, худ и легко краснел. - Нильс был прав. Напряжение в коре растет быстрее, чем мы считали. Эпицентр километрах в ста отсюда. Станцию не затронет. Гогия показал в сторону солнца. Океан был спокоен, в заливе образовалась полынья, над ней поднимался пар. - Я попробую связаться с Нильсом. - Гогия пошел в убежище. Димов с Павлышем последовали за ним. - Кто мог предположить, - сказал Иерихонский, увидев Димова, - что вы устроите землетрясение именно сегодня? Он держал в руке чашку с кофе, от которой поднимался пар, как от гейзера. - Передайте мне чашку, пожалуйста, - сказал Димов. - Ведь вы варили кофе для гостей, не так ли? Димов выпил кофе залпом, несколько секунд сидел, потеряв дыхание. Наконец отдышался и сказал: - Вот сейчас бы я погиб, и все вздохнули бы с облегчением. - Мы бы не дали вам погибнуть, - возразил Павлыш. - Я реаниматор. В крайнем случае заморозили бы вас до Земли. Гогия отправился на гору и обещал вернуться через час. Димов вышел на связь со Станцией, отдавая повседневные распоряжения, которые не успел отдать, потому что очень рано вылетел оттуда. Иерихонский вновь углубился в изучение лент диагноста. Ван разбирал какой-то прибор. Действия людей, оставшихся в убежище, были будничны, но с каждой минутой под куполом росло напряжение, невысказанное, но ощущавшееся даже Павлышем. Подводники должны были приплыть уже час назад, но их все еще не было... Второй толчок землетрясения раздался примерно через час после прилета Димова. Ван, дежуривший у рации, сказал Димову: - Нильс передает, что увеличилось выделение газов. Эскалация выше расчетной. - Может нам эвакуировать убежище? - сказал Иерихонский. - И здесь остались бы только мы с Нильсом. - Чепуха, - сказал Димов. - Ван, спроси сейсмологов, каковы перспективы для острова. Земля под ногами мелко вздрагивала, будто кто просился наружу из запертого подвала. - Если здесь будет извержение, поток должен пойти в другую сторону. Хотя, конечно, гарантировать ничего нельзя. Вернулся Гогия с пленками, снятыми с самописцев. - С ума сойти! - сказал он, не скрывая восторга. -