снотолкователей. - А почему бы и нет, наставник, - сказал Ирадж. - Если предложить достаточно золота или угрожать кровавой расправой... - Наставник, - сказал Сафар. - А разве внук Алиссарьяна, король Огден, не был предан снотолкователем? Губадан просветлел лицом. Тема Алиссарьяна Завоевателя принадлежала к числу его любимых. - Вот ты и подтверждаешь мою мысль, Сафар, - сказал он. - Король Огден был рожден под знаком Охотника. Вторым его знаком был Шут, вот почему он легко поддался бездельникам и шарлатанам Занзера. Но, разумеется, за всем заговором стояли демоны. Алиссарьян же, избрав своим знаком Демонскую луну с взлетающей кометой, был одновременно и свиреп и мудр. Он принялся расхаживать, взволнованный темой, поднятой ребятами. Сафар не был дураком, и Губадан не мог не разделить его точку зрения. Бесспорно, снотолкователь одурачил Огдена. Так утверждала история. На чем и настаивал Сафар. - Что же за человек был Алиссарьян? - сказал Губадан. - Был ли он монстром, как утверждают его враги? Монстром, покорившим нас своей воле с помощью стального кулака? Или был Алиссарьян благословлен богами разрезать саблей завесу невежества? Мы были тупыми дикарями, когда он ворвался в наши горы подобно зимнему бурану. Но когда настала весна его просвещения, что за дивные поля знаний расцвели! Какое могущество!.. Сафар откинулся назад, задремывая под красноречие Губадана, посвященное Завоевателю. Однако он заметил, что Ирадж напряженно внимает каждому слову Губадана. Посматривая на Ираджа, Сафар вдруг вспомнил о том знамени с Демонской луной и кометой, которые предстали ему в видении - Демонская луна и комета взлетающая! Как только что упомянул Губадан, это было знаком Алиссарьяна! Сафар услыхал, как его друг вопросом прервал Губадана. - Скажите мне, наставник, - сказал Ирадж, - как вы полагаете, может ли появиться еще такой человек, подобный Алиссарьяну? Жрец покачал головой. - Невозможно, - сказал он. - Боги наделили его такими достоинствами, что вряд ли еще раз захотят повториться. - Губадан передернулся. - Разумеется, будут и другие завоеватели. Эсмир всегда был домом раздоров, взывающим к объединению под властью одного трона. Были завоеватели до Алиссарьяна, будут и после. Но все они - лишь тень его. Сафар заметил, что Ираджа огорчил этот ответ. Но юноша не успокоился. - Можно еще спросить, наставник? - сказал он. - Как вы думаете, будущие завоеватели станут управлять владениями демонов? Ведь они некогда были частью королевства Алиссарьяна. - Империи, а не королевства, парень, - поправил Губадан. - Что же касается твоего вопроса... вновь я должен ответить отрицательно. Демонами мог управлять только такой человек, как Алиссарьян. Ведь помимо того, что Алиссарьян был великим воином, он был и могущественным чародеем. Сравнимым по могуществу с кудесниками демонов. А как тебе известно, лишь немногие люди наделены магическими способностями. Сафар заерзал на своем сиденье, когда дискуссия коснулась предмета его стыда. - Но и эти способности людей слабее демонских, - продолжал Губадан. - Величайшим кудесником из известных мне является лорд Умурхан, возглавляющий университет в Валарии. Но даже он при всем своем могуществе вынужден признавать, что вряд ли выиграл бы единоборство с магом демонов. Людям, защищаясь от демонов, всегда приходилось уповать лишь на свое численное превосходство. Как и демоны пользуются магией, дабы противостоять людям. Алиссарьян же был настолько силен, что смог вырваться из этого тупика и завоевать демонов. И почему он их всех не истребил, лично для меня является грандиозной загадкой. Он мог бы избавить Эсмир от их мерзкого присутствия, но не стал. И никто не знает почему. А если бы он сделал так, его империя существовала бы и по сей день. Лишь это обстоятельство разочаровывает меня в нем. Признание Губаданом того факта, что его герой оказался не без изъяна, являлось выдающимся событием. При этом старый жрец так расстроился, что быстро закончил развертывание любимой темы и, ко всеобщему неудовольствию, вернулся к нудной лекции о созвездиях. Несколько дней спустя Сафар и Ирадж прогуливались среди руин старой крепости, посматривая, как детвора играет в солдатики среди останков стен. Вспомнив о том интересе, который проявил его друг на лекции, Сафар, указывая на крепость, сказал: - Предполагается, что ее построил Алиссарьян, когда пришел в нашу долину. Ирадж покачал головой. - Не думаю, - сказал он. - Смотри, как неудачно она размещена. - Он указал на недалекий холм. - Если бы враг захватил тот холм, то крепость оказалась бы уязвимой даже для выстрелов плохого лучника. Алиссарьян бы ни за что не допустил такой ошибки. Он был слишком хорошим генералом. Сафар новыми глазами оглядел развалины крепости и увидел, насколько уязвимыми оказались бы собравшиеся внутри войска. - Скорее наоборот, - продолжил Ирадж, - какой-нибудь болван вздумал оказать сопротивление Алиссарьяну из этой крепости. И был легко повержен. - Существуют истории, которые подтверждают твою правоту, - признался Сафар. - Хотя те же самые истории утверждают, что он застроил всю долину крепостями, установил сильные заградительные посты на перевалах, а в потайных пещерах скопил много оружия и припасов. Ирадж посмотрел на Сафара заблестевшими глазами. - И ты видел что-либо подобное? Сафар кивнул. - Много раз. Когда пас коз отца в горах. Есть одно особенное местечко - высоко в горах, откуда видно далеко. - Юноша передернулся. - Трава там плохая, но мне нравится забираться туда и размышлять. - Отведи меня туда! - стал упрашивать Ирадж. - Я должен увидеть собственными глазами. Сафар пожалел о сказанном. Это было его потаенное местечко, где размышлениями он исцелял юношеские душевные раны. Множество слез было пролито там в одиночестве, и не одна буйная фантазия посетила его в тех горах. - Может быть, позже, - сказал он. - Сейчас еще очень глубокий снег. Он понадеялся, что его друг забудет об обещании, но с каждым днем солнце пригревало все сильнее, ускоряя ток ручьев и таянье снегов, и Ирадж упорно просил отвести его в то потаенное место. Наконец, когда в очередной раз настал черед Сафара пасти коз, он согласился взять с собой Ираджа. Губадан разнервничался, узнав, что мальчики на несколько недель выйдут из-под его присмотра. - Что скажет семья Ираджа, Каджи, - возмущался он, обращаясь к отцу Сафара, - если с ним что-нибудь случится? - Если бы он утонул во время купания в озере под твоим присмотром, они бы тоже рассердились, - вмешалась мать Сафара. - А горы являются такой же естественной частью Кирании, как и озеро. Так что пусть мальчик идет, Губадан. Пасти коз не такое уж опасное приключение. - И потом, я иду туда за знаниями, а не за опасностями, - добавил Ирадж. - Наставник, я хочу своими глазами увидеть то место, где Алиссарьян перешел горы. Аргумент оказался решающим, и вскоре два юноши отправились к высокогорным пастбищам. Благодаря стараниям Губадана, их сверх меры снабдили различными припасами, и им пришлось прихватить с собой ламу, дабы животное везло одежду, одеяла и продукты, навязанные им. Вдохновленный юношескими романтическими мечтами, Ирадж прихватил с собою и подаренный ему при отъезде из родного дома дядей ятаган. Взял он небольшой лук, приличный запас стрел и изукрашенный орнаментами кинжал, который, по его словам, завещал ему отец. Сафар вооружился пращой, мешочком с метательными глиняными снарядами, обожженными в печи отца, и крепким посохом. Самой большой опасностью в горах, с которой они только могли столкнуться, была бы стая голодных волков, жаждущих козьей плоти. Не было случая, чтобы волки напали на киранийцев. Правда, некогда угрозу представлял один снежный барс, но это было так давно, что помнили об этом лишь старики. Сафар рассмеялся, видя Ираджа, увешанного оружием. - Там наверху лишь деревья да камни, - сказал он. - И уж если они нападут, мы встретим их в полной готовности. Ирадж усмехнулся, но глаза оставались серьезными. - Кто знает, - только и сказал он. Когда они выступили в путь, в небесах еще мерцали звезды, предгорья внизу зеленели новой жизнью. Сафар набирал пригоршни опавшего вишневого цвета, чтобы бросать в чай, когда они вечером разобьют стоянку. По дороге ребята останавливались на привалы ненадолго в высокогорных хижинах, ютящихся у древесных рощиц, обменивались слухами с упитанными крестьянами с миндалевидными глазами. Люди были им рады, и, судя по взглядам, которые они бросали на Ираджа, их больше интересовал этот незнакомец, нежели новости снизу. Горцы считали невежливым совать свой нос в дела других, но поскольку Ирадж ничего не говорил ни о своей семье, ни о себе, на их лицах читалось разочарование, когда юноши уходили дальше. Одна из девушек даже ненадолго увязалась за ними, очарованная высокой крепкой фигурой Ираджа и его красивой внешностью. Она повернула обратно, лишь когда они дошли до тропы, ведущей к козьему пастбищу. Она зазывала их по пути обратно остановиться в их доме, обещая, что ее мать хорошо покормит гостей. - Похоже, она в тебя влюбилась, - поддразнил Сафар. - И если бы ты захотел, она бы забралась с тобой в кустики и позволила бы раздеть себя. - Было у меня такое намерение, - признался Ирадж. - Давненько я уже не терся о женские бедра. Сафар удивился, услышав такие слова. Деревенские ребята частенько хвастались своими победами, но Сафар знал, что их утверждения были обычным враньем. Ему приходилось слышать шутки сестер и матери на счет молодых людей, которых созревшие девицы дурачили, кокетничая приуменьшенным приданым - пока не подходило дело к свадьбе. Иногда какой-нибудь караван завозил с собой проституток из отдаленных публичных домов. Но их интересы распространялись лишь на зажиточных людей с толстыми кошельками, а отнюдь не на нищих голоногих подростков. Слова же Ираджа звучали совсем не как пустая похвальба. - Неужели незамужнюю женщину так легко уговорить лечь с тобой в постель? - спросил он. - Я говорю не в оскорбительном смысле. Просто в Кирании на такие вещи смотрят сурово. У нас девушка может пойти с тобой только в одном случае - если ты богат. И если ты раздвинул ей ноги, то считай, что вскоре ее папаша побежит к Губадану обговаривать дату венчания. - Именно это я и подозревал, - сказал Ирадж. - Вот почему я и не вытаскиваю свою саблю из ножен. Но и наших женщин не так легко совратить. Просто, когда я достиг соответствующего возраста, у меня для моих прихотей были служанки. Мать всегда следила, чтобы неподалеку находилось несколько хорошеньких рабынь. Среди моих соотечественников принято считать, что, если молодого человека лишать таких удовольствий, это плохо сказывается на здоровье. - Хотел бы я, чтобы и моя мать так же заботилась о моем здоровье, - сказал Сафар. - Ну а если получаются дети? Как тогда? Ирадж пожал плечами. - Когда появляется младенец, мы обычно продаем таких рабынь, - сказал он. - Дешевле купить новых, чем выращивать. Сафар был потрясен. - Как же можно продать собственного ребенка? - спросил он. Ирадж посмотрел на друга как на ненормального. - Я никогда не считал их моими, - сказал он. - Тогда уж и покрывало, постеленное на моей кровати, можно считать моим ребенком каждый раз, когда я занимаюсь любовью в кулак. К тому же даже свободная женщина человек в том же смысле, что и верблюд или лошадь. Они ниспосланы нам богами лишь для нашего удовольствия и для увеличения народонаселения. И я обращаюсь к ним лишь постольку, поскольку так заведено. Сафар удержался от решительного возражения. Слышать, как кто-то отзывается о его матери и сестрах как о кобылах, дающих потомство, было весьма неприятно, и его просто злило, что с чьей-то точки зрения они просто шлюхи. Но он ничего не сказал, полагая, что Ирадж просто еще не повзрослел. Так парочка продолжала взбираться вверх и вскоре оказалась в долине, где паслись козы. Сафар сменил ребят, присматривающих за стадами, собрал коз и повел их еще выше в горы. Холмы покрывало весеннее цветение. Цветы и трава поднимались на каждом ровном участке, так что шли не торопясь, позволяя козам и ламе пастись там, где им заблагорассудится. Лагерь разбили рано, согнали коз на лужок, а сами забрались ночевать в грот, прикрывающий их от ветров. Поджарив фазана и заполнив оставшиеся пустоты в желудках жареным миндалем, сыром и черствым хлебом, сверху все залили козьим молоком. Закат был недолгим, но впечатляющим, превратившим луг и грот в волшебный золотой пейзаж. Затем засияла луна и замерцали звезды. Сафар и Ирадж долго всматривались в них, молчаливые, как прислужники на храмовой церемонии. Затем Ирадж сказал: - А ты знаешь, что я родился под тем же знаком, что и Алиссарьян? Сафар покачал головой, хотя ему вдруг показалось, что он знал об этом давным-давно. Он даже попытался пошутить: - Не хочешь ли прямо сейчас заняться завоеваниями? Ирадж не засмеялся. Глаза у него заблестели, словно эти слова ненароком попали в цель. - Извини, если я обидел тебя, - сказал Сафар. - Шутка была глупой. Ирадж кивнул, затем сказал: - У тебя никогда не было ощущения своего предназначения? - Только как гончара, - сказал Сафар. Ирадж пристально посмотрел на него: - Ты в самом деле так думаешь, Сафар? - Кем же мне еще быть? - ответил юноша. - Я - Тимур. Тимуры делают горшки. Ирадж пожал плечами, словно говоря: как хочешь, но только мне-то лучше знать. Затем он сказал: - Я рассказывал тебе, что видел сон о парне по имени Сафар? - При нашем знакомстве, - ответил Сафар. - Удивительно, что ты так больше и не расспрашивал меня об этом сне, - сказал Ирадж. - Большинство людей спросили бы. Сафар не ответил, вспомнив видение с королем на белом слоне. Ирадж долго не сводил с него глаз, затем сказал: - Если я поведаю тебе один секрет, обещаешь его никому не раскрывать? Сафар пообещал, с облегчением переключаясь на менее рискованную для него тему. - Если же ты нарушишь клятву, - предупредил Ирадж, - то меня скорее всего убьют. Сафара такое заявление напугало. В своей жизни он еще ни разу не сталкивался с секретами, разоблачение которых влекло такое наказание. - Именно по этой причине я и живу здесь, с вами, - продолжил Ирадж. - Видишь ли, мой отец был вождем нашего племени, и я должен был унаследовать власть. - А отец недавно умер? - догадался Сафар. - Он подхватил лихорадку примерно год назад, - сказал Ирадж. - За шесть месяцев она высосала из него жизнь. В течение этого времени в моей семье происходили раздоры, и она разделилась - часть поддерживала меня как наследника, а другая - моего дядю Фулена. Когда же отец умер, раскол оказался непреодолимым. Ирадж рассказал, что поначалу большая часть семьи была за него. Один из его кузенов - уважаемый всеми пожилой человек, владелец обширных земель и многих табунов коней - был назначен регентом до достижения Ираджем соответствующего возраста. - Но Фулен заключил сделку с самым ненавистным врагом моего отца, - сказал Ирадж. - С неким негодяем по имени Коралия Кан, человеком, который убил моего деда, когда отец еще был мальчиком. Но отец отомстил той семье, убив первенца Канов. Так что много крови пролито между нами. Ирадж рассказал, что однажды темной ночью Фулен позволил Кану и его солдатам свободно войти в свои земли и даже присоединился к ним, когда те устроили ряд внезапных нападений. Подчинив себе всю семью, Фулен потребовал голову Ираджа, дабы тот не оспаривал его прав на трон клана. - Моя мать обратилась за помощью к дяде - мужу ее сестры, - сказал Ирадж. - И я был вынужден покинуть собственный дом и спрятаться среди людей его племени - клана Бабор. Но вокруг было столько шпионов, что оставаться там долго оказалось небезопасно. Дяде было неловко отправлять меня дальше. Но он должен заботиться о своих женах и детях, и дядя отправил меня сюда, прятаться от Фулена и Кана. Для Сафара вся эта история звучала легендой. Он ощутил себя ребенком, слушающим, как отец рассказывает истории давно минувших дней, наполненных невероятными событиями. - И тебе уже никогда не вернуться? - спросил он. Ирадж подбросил в костер веток, пламя взметнулось, отбрасывая глубокие тени. В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее. - Война в моем семействе продолжается, - сказал он. - Но бесшумная война, война шпионов и ночных набегов. Когда станет безопасно, дядя пришлет за мной. И я стану главой племени. - Ты уверен? - спросил Сафар. - А вдруг Фулен и Кан одержат победу? Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал: - Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем. Сафар не понимал, почему Ирадж должен умереть, коли не суждено ему стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где ему не грозит опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших женщин и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа, что такие слова могут его огорчить, хотя Сафар и не мог понять почему. И вместо этого он стал расспрашивать Ираджа об обычаях его народа. - У нас все по-другому, - с неосознанным пренебрежением сказал тот. - Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще больше сражаться. Отец говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано. Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах. - В последние годы - еще даже до заболевания отца - дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, - сказал он. - А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан - стоящий за меня - во всем случившемся обвинял отца. - Ирадж вздохнул. - И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед. Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, - ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком. - Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, - сказал Ирадж. - Когда он выпивал слишком много вина - а в последние дни так случалось частенько, - он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести. - Как жаль, что так все получилось, - сказал Сафар, про себя считая, что не захотел бы нести такой груз. - Ничего страшного, Сафар, - сказал Ирадж. - Это именно то, что мне нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе былое величие. - Тут голос его упал почти до шепота, так что Сафар разобрал лишь отдельные слова. - И даже больше, - пробормотал Ирадж. Ночью, когда Ирадж заснул безмятежным сном, Сафар бодрствовал, размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И если да, что он предвещает? Чувства его обострились, и он явственно различал звуки обычной ночи - от треска сучка до стремительного пролета ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и поначалу подумал, что слышит журчанье ручьев. Тут до него донеслось: - Идет! Идет! Другой звук отозвался: - Что идет? Что идет? А первый ответил: - Прячься! Прячься! Затем пронеслось дуновенье мягкого ветерка, и звуки стихли. Тишина настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. "Тишина, - подумал он, - находится в этом ведре". И он начал очищать глину, выбирая веточки и камни. Наконец он нащупал ее. Крупный камень необычной формы. Кроваво-красный. Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел отражение собственного глаза, а затем он стал падать... падать... Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что вновь окажется у того завоеванного города, что видел прежде. Но ветра подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и морями. Он летел чуть ли не вечность, проносясь от одного темного горизонта к другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели, когда ночь сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей. "Наверняка, - подумал он, - я залетел так далеко, что оказался уже на другой стороне мира. В том месте, которое в книгах Губадана называлось "Конец света". И в тот момент, когда он задумался, долго ли ему еще лететь, он оказался на гористом островке посреди огромного океана. Сафар услыхал ритмичные звуки, грохот барабанов и странные гудки, производящие скорбные ноты, и принял этот шум за звуки большой прибойной волны, омывающей берег. Вместе с этой волной Сафар перенесся к обширной роще высоких деревьев, увешанных созревшими плодами. Посреди деревьев танцевали красивые люди под бой барабанов, обтянутых тонкой кожей. Несколько человек дули в раковины, как в горны, производя те самые скорбные звуки. Обнаженная кожа людей переливалась бронзой загара и яркими красками. В центре танцевала высокая женщина, высокая грудь ее подпрыгивала в такт ритму. Округлые бедра двигались взад-вперед, исполняя древний акт любви. Юное тело Сафара отозвалось, и он пришел в сильное возбуждение. Внезапно она остановилась, раскрыв глаза в таком ужасе, что вожделение Сафара исчезло, сменившись чувством жуткого страха. Женщина что-то закричала на языке, который Сафар не понимал, и со страхом на что-то указала в отдалении. Остальные танцоры замерли, всматриваясь, что же так напугало ее. Сафар тоже посмотрел в ту сторону и увидел, как из вершины конической горы поднимается дымок. Люди завопили и в смятении бросились бежать, как муравьи, застигнутые внезапным ливнем. Сафар ощущал их страх как свой собственный. Сердце застучало, а конечности напряглись в неодолимом желании улететь прочь. Затем что-то ослепительно вспыхнуло и послышался оглушительный взрыв. Силой взрыва из земли вырывались деревья и взлетали огромные камни, и он инстинктивно пригнулся, хотя и понимал, что никак не может пострадать. Все заполнил собою клубящийся дым. Затем дым рассеялся, и он увидел посреди поваленных фруктовых деревьев мертвых людей, включая и ту женщину, что танцевала. Он увидел, как оставшиеся в живых, спотыкаясь, бросились к берегу, где стояли каноэ. Раздался следующий взрыв, еще более страшный, чем первый. Бегущих осыпало осколками, а от сильного жара каноэ запылали. С вершины горы, разделяясь на два рукава, потекла расплавленная порода. Она добралась до моря, и вода закипела. На поверхность тысячами стали всплывать мертвые рыбины, перемешиваясь с обугленными трупами тех немногих, кто успел добраться до воды. Из горы вырывался желтый ядовитый дым, заполняя собою небо и закрывая солнце. Во рту он ощутил привкус пепла. Видение прекратилось, Сафар вздрогнул и ощутил, что плачет. Он вытер глаза, оглянулся на Ираджа и увидел, что тот по-прежнему спит. Сафару захотелось разбудить его, избавиться от одиночества и чувства огромной потери, к которым примешивался и страх. Страх за будущее, хотя и непонятно было, чего он должен был бояться. Он попытался представить себя через десять лет, умелого гончара, склонившегося над кругом и формующего из влажной глины совершенный по форме сосуд. Но каждый раз, как только появлялось это смутное изображение, он не мог его удержать надолго, и оно исчезало. Сафар попытался представить себе хоть какое-нибудь будущее. Не для себя, но для мира. Что будет после того, он проживет всю свою жизнь? Но внутреннее зрение заволакивалось желтым горьким дымом. Расстроившись, он оставил свои попытки. Намерзнувшись, он натянул на себя одеяла и устроился на лиственном ложе. Перед тем как заснуть, он увидел, как первые лучи касаются вершин гор. Проявился цвет крови, и столь интенсивный, что отдаленный выступ казался живым. Сафар закрыл глаза, молясь за души тех людей, что погибли в его видении, - красивых людей, некогда танцевавших под фруктовыми деревьями на острове на краю света. А затем он заснул без сновидений. 5. ПЕЩЕРА АЛИССАРЬЯНА Когда Сафар вновь открыл глаза, солнце поднялось выше, безмятежно заливая лучами утренний пейзаж. Ирадж суетился вокруг разожженного заново костра, доставая еду на завтрак. Но, поглядев на лицо Сафара, он заметил следы несчастья и спросил, что случилось. Не отойдя от потрясения, Сафар очень хотел поделиться увиденным хоть с кем-нибудь, пусть даже под угрозой разоблачения собственного постыдного секрета. И он горячо и бессвязно выложил всю историю. Пока Сафар рассказывал, Ирадж не выказал никакого удивления, а когда друг замолчал, он сказал: - Не переживай, Сафар. Это всего лишь дурной сон. Видимо, ты съел зеленого миндаля. - Это не сон, - запротестовал Сафар. - А видение того, что произошло на самом деле. И именно случившееся послужило причиной тому огненному дождю, что мы видели вечером. Ирадж странно посмотрел на друга. - Почему ты так думаешь? У тебя уже были такие видения раньше? - Да, - тихо сказал Сафар. - Иногда мне доводилось видеть то, что случалось впоследствии. - И всегда видения соответствовали истине? Сафар сожалея пожал плечами: - Как правило. Ирадж присел на корточки рядом с Сафаром. - С того самого дня, как мы познакомились, я подозревал, что ты что-то скрываешь от меня, - сказал он. - Теперь ты все рассказал? Сафар покачал головой: - Нет. - Хочешь рассказать остальное? - Пока нет. Ирадж кивнул, воспринимая эти слова как обещание рассказать позже. - У нас хватает времени. И все то время, что Ирадж собирал вещи, паковал их и грузил на ламу, Сафар сидел неподвижно. Лишь когда настал час трогаться в путь, настроение у него улучшилось. В свете дня все казалось нормальным. Среди этого света не было места ни видениям, ни магии. Душа очищалась утренним воздухом. В каплях росы мелькали птицы, добывая свой завтрак. На широких листьях замирали бабочки, осушая крылышки под теплым солнцем. В цветах сонно гудели шмели. Ирадж засвистел веселую мелодию, и они двинулись в путь. Но каждый раз, когда Сафар поглядывал на друга, он видел, что взор того устремлен в себя. Спустя какое-то время Сафар перестал переживать из-за видения, сочтя его, как предложил Ирадж, за ночной кошмар. Он даже стал ощущать неловкость из-за того, что вообще рассказал о такой глупости. Он припомнил предупреждение отца о том, что горы частенько насылают на человека приступы меланхолии и дурного настроения. И в конце концов Сафар решил, что не было никакого видения, а были лишь последствия воспаленного воображения, вызванного меланхолией. Вскоре юная кровь взяла свое, и он вместе с Ираджем стал весело насвистывать. Взгляды их встретились, губы раздвинулись в ухмылках, и мелодия превратилась в невнятное блеяние. Оба расхохотались. За смехом последовали шутки и насмешки друг над другом. В общем, они вели себя так, как и подобает юношам. День перевалил за половину, когда друзья достигли цели своего путешествия. Земля здесь была покрыта плотным слежавшимся снегом, и тонкие башмаки стали рваться. Несмотря на снег, день стоял теплый, безветренный. Тропа пошла круче, и они порядком вспотели, карабкаясь и подгоняя коз. Узкая дорожка петляла, минуя заснеженные камни и ведя их к вершине. Продвижение резко замедлилось. Во многих местах широкие навесы и выступы закрывали полностью вид, оставляя лишь камни да тропу под ногами. Козы и лама уже не раз совершали путешествие к излюбленному месту Сафара и потому шустро шли вперед, исчезая за крутыми поворотами. Даже Сафар, знавший, чего ждать, повернув за последний поворот, был застигнут врасплох открывшимся видом, восхитившим его, как и в первый раз. Они оказались на залитом солнечным светом широком выступе, откуда открывался вид на северную сторону горной цепи. Прямо под ними располагалась небольшая, поросшая травой лужайка с цветущими ягодными кустами. Из-под камня у ног бил родничок, собираясь в центре лужайки в хрустальной чистоты пруд. Козы заскакали среди цветов, радостным блеянием выражая восторг по поводу обилия столь сладостной пищи. Лама, не обращая внимания на детские выходки своих меньших сестер, уже зарылась мордой в ягодный кустик. А за лужайкой вставала чудесная страна заснеженных вершин, постепенно понижающихся к пустынным землям севера. Пушистые облака плыли по голубому небу, серые, коричневатые и хлопково-белые. Пустынные пески, отражая солнечные лучи обратно в небо, придавали всей картине впечатление блистающей, многоцветной драгоценности. Далее, за пустыней, глаз уже ни на что не натыкался. Взор Сафара быстро устремился к линии горизонта, к той темно-голубой линии, где небо сливалось с землей. Он услыхал, как задохнулся от изумления Ирадж, и понял, что даже его друг, рожденный среди огромных равнинных пространств, никогда не видел столь грандиозной картины. Само по себе ошеломляющее зрелище усиливалось в разреженном воздухе, и горизонт казался совсем близко, хотя от хозяев караванов Сафар знал, что требуется время и время, чтобы зайти так далеко. Он глянул на друга, застывшего с глупой усмешкой на лице. Ирадж нерешительно протянул руку, словно пытаясь дотронуться до горизонта. Сафар рассмеялся, ибо и сам пытался сделать то же самое, когда впервые попал сюда. - Пойдем, - сказал он. - Это еще не все. Сафар сбросил свой легкий рюкзак и начал спускаться вниз по камням вдоль бегущего ручейка. На полпути вода пеленой закрывала вход в пещеру. Сафар указал на нее Ираджу, а затем показал, как пройти между водопадом и каменной стеной, чтобы попасть внутрь. Во время своего последнего посещения он оставил здесь материал, из которого можно было бы изготовить факелы, и теперь быстро соорудил несколько штук, затем высек искру из кремня, чтобы поджечь первый. Стены, пол и потолок были вырезаны в гладком зеленом камне, который поглощал свет, отражая призрачное мерцание. Ирадж, пришедший в себя от первоначального изумления, поджег собственный факел, стал осматриваться и увидел то место, где Сафар в прошлый раз жег костер, когда погода стояла еще холодная. Затем, на одной стене и на полу он увидел пентаграммы, магические символы и звезды, высеченные давно и недавно. - Убежище кудесника, - сказал он. Сафар кивнул, не распространяясь о том, что новые символы являлись его неуклюжей попыткой копировать старых мастеров в целях познания. Он уже пытался проводить с ними магические действия, которые проходили с большими затруднениями в силу его юношеских сомнений. Но в глубине души полагал, что со временем он таки сумеет сотворить настоящее колдовское заклинание. Сафар указал на ряд потускневших красных символов, высеченных в полу. Они вели дальше в пещеру, словно указывая путь. Ирадж широко раскрыл глаза, узнав эти символы - Демонская луна и комета Завоевателя. - Здесь был Алиссарьян? - выдохнул он. - Я не знаю, - сказал Сафар. - Но я думаю, что, по крайней мере, в пещере побывали те, кто знал его. Он махнул Ираджу, приглашая двигаться дальше, и они миновали череду залов, образовавших пещеру. В одном зале на полке все еще стояли древние кувшины. Хотя еще можно было разобрать изображенные на них древние символы, содержимое кувшинов давно испарилось. В другом зале небольшой грудой лежало оружие и доспехи, настолько заржавевшие, что они спеклись в единое целое. Ирадж осмотрел их с большим интересом, авторитетно оценивая их назначение и качество. В последней комнате было пусто, лишь по краям дальней стены выступали держатели, в которые Сафар и поместил пару зажженных факелов. - Вот что я хотел показать тебе, - сказал он, указывая на пространство между держателями. Ирадж всмотрелся в это место, но поначалу ничего не увидел. - Присмотрись внимательней, - сказал Сафар. - Когда смотришь первый раз, нужно вглядываться не менее минуты. А потом уже легче, потому что знаешь, что хочешь увидеть. Ирадж от напряжения сузил глаза, поворачивая голову так и эдак, пытаясь увидеть то, что хотел показать ему Сафар. И тут юный гончар улыбнулся, увидев, как в пристальном взгляде друга появилось изумление, когда из стены между держателями факелов проступило изображение. Под верхним прозрачным каменным слоем некогда была изображена картина. Без зажженных факелов разглядеть ее было практически невозможно, да и теперь она виднелась лишь под определенным углом. На картине был изображен высокий красивый воин в древних доспехах принца. У него была светлая кожа, длинные светлые волосы и свирепый взгляд глаз таких же голубых, как воды священного озера Кирании. Под мышкой правой руки воин держал шлем, а вокруг головы сверкал золотой обруч королевского достоинства. В левой руке он держал саблю, держал высоко, словно приветствуя или вызывая на поединок другого воина. Сафар так и не мог решить, что означала эта высоко поднятая сабля. Над воином размещался символ - Демонская луна и взлетающая комета. - Алиссарьян, - прошептал Ирадж. - Именно он, - сказал Сафар. Ирадж громко и восхищенно рассмеялся, хлопая юного гончара по спине в знак глубокой благодарности. - Тайна за тайну, - сказал он. - Хотя в этой сделке я в более выгодном положении, мой друг. И в этот миг Сафар понял, что за время между выходом в их путешествие и прибытием сюда они действительно стали друзьями. И это знание сделало его более взрослым. До этого у него еще не было ни одного настоящего друга. Ирадж вновь посмотрел на портрет. - Я изучил все об Алиссарьяне, - сказал он, - но еще не видел ничего подобного. Он до кончиков ногтей выглядит завоевателем. Человеком, избранным богами править великой империей. Он вытащил саблю, взмахнул ею и застыл в позе, изображенной на портрете - сабля поднята высоко вверх, голова поднята, взгляд устремлен в будущее. И Сафар кое-что удивленно заметил впервые. - Ты же левша, - сказал он. - Как и Алиссарьян. Ирадж кивнул, сохраняя торжественное выражение лица. - А также высок и светловолос, - сказал он. - Но у меня темные глаза. А у него были голубые... как у тебя. Сафар вспыхнул. Ведь он отчасти потому держал в секрете это место, что здесь находилась другая личность с голубыми глазами, как у него. Здесь он ощущал себя менее отвергнутым и, даже более того, несколько превосходящим других. Ирадж повернулся, все так же держа саблю. - Скажи мне, Сафар, - сказал он вполне серьезно. - Я похож на короля? Сафар внимательно оглядел его. Впрочем, никаких видений за такими словами не последовало, не разверзлись небеса, но вместо этого в нем зашевелилось понимание. И он внезапно... понял. Во рту у него пересохло, а голос превратился в скрип. - Ты будешь королем, Ирадж, - сказал он. - Что? - испуганно сказал Ирадж. - Я, собственно... - Он оборвал себя на полуслове. Но тут же голос его наполнился энергией. - Что ты говорил? - Ты будешь столь же великим королем, как и Алиссарьян, - ответил Сафар. - Я вижу это, ощущаю, - он постучал себя в грудь, - вот здесь. Ирадж опустил саблю, царапнув кончиком по каменному полу. - Не шути этим, - предостерег он. - Я и не шучу. - Ведь ты же говоришь о самой моей большой мечте, - сказал он. - О мечте создать столь же великое королевство, как и у Алиссарьяна. - Я знаю об этом, - сказал Сафар. - И ты не считаешь меня сумасшедшим? - В чем-то считаю, - пожал он плечами. - Но ведь ты и должен быть таким. - Тебе было видение об этом? - спросил Ирадж. - Как раз перед тем, как ты прибыл к нам, - сказал Сафар. - Я видел тебя... в короне. - Сидящим на белом слоне? - спросил Ирадж удивленно. - Да, - сказал Сафар. - Ты вел громадную армию. И в моем видении ты звал меня. Ирадж подошел поближе, словно притянутый магнитом. - И я сказал тебе, чтобы ты садился рядом со мной, - сказал он. - И что ты - Сафар - и помог мне одержать мою победу. - Похоже, нас посетило одно и то же видение, - тупо сказал Сафар. - А я-то считал, что это лишь сон, - сказал Ирадж. - И лишь когда познакомился с тобой и услыхал твое имя, понял, что здесь таится нечто большее. - Каким-то образом, - сказал Сафар, - мы попали в мысли друг другу. Ирадж покачал головой. - Это было твое видение, - сказал он. - Со мной никогда ничего подобного не случалось. - А со мной действительно случалось, - вздохнул Сафар. - Ты говоришь так, словно это проклятие для тебя. - Ты и сам не знаешь, как ты прав, - ответил Сафар. - Но... если все то, что ты говоришь, правда... - Правда, - прервал его Сафар. - Я редко ошибаюсь. Ирадж, обняв Сафара за плечи, привлек его к себе ближе. - Что ж, коли быть мне королем, - сказал он, - то ты будешь моим самым доверенным советником. И как только я займу свое законное место на троне, ты станешь в этот же момент лордом Тимуром. Опустив руку, он шагнул в сторону и торжественно поднял саблю. И легонько лезвием коснулся головы Сафара, приговаривая: - Я, король Ирадж Протарус, так повелеваю. Его лицо запылало юношеским жаром. Голос от эмоций задрожал, на глаза навернулись слезы. На щеке размазалась грязь, и, стоя в этой героической позе, в своем потрепанном подростковом одеянии, он выглядел несколько смешно. Но Сафар не смеялся. А если бы рассмеялся, может быть, вся история повернулась бы иначе. После завершения этой импровизированной церемонии Ирадж продолжил изучение пещеры, особое внимание уделяя магическим символам и кувшинам. - Как ты думаешь, каким целям служила эта пещера? - спросил он. - Я ведь никому не рассказывал об этом месте, - сказал Сафар, - так что мне самому пришлось искать ответ на этот вопрос. Я думаю, в ней какой-нибудь снотолкователь предсказывал будущее Алиссарьяну. Ирадж широко улыбнулся и сказал: - Вот бы мне кто предсказал мое будущее в этом самом месте. Желательно, мой собственный снотолкователь. - Но я-то не снотолкователь, - возразил Сафар. - Я лишь ученик гончара. - Гончар, которому являются видения, - рассмеялся Ирадж. Как ни странно, но Сафара задело это замечание. - Конечно, гончар фигура не столь выдающаяся, как король, - сказал он. - Но это почетная профессия. А кое-кто утверждает, что даже искусство - искусство, которым благословляют боги. - Извини, если мои слова огорчили тебя, - сказал Ирадж. - Единственными ремесленниками, которых я знал, были оружейники. Но ты прав, говоря, что гончары благословлены богами, поскольку имеют дело с ве